CC BY
14
близкий историческому повествованию. Интертекстуальные включения в тексте Сибирской летописи не лишают ее авторства и своеобразия, автор создает новый текст другими языковыми средствами и иным уровнем воздействия.
Как отмечает Е.И. Дергачевой-Скоп, Сибирская литература в XVIII в., с одной стороны, сохранила форму летописного исторического повествования, с другой стороны, привлекла письменные исторические источники, что позволяет считать И.Л. Черепанова «первым сибирским историографом» [4, с. 145]. В Сибирской летописи И.Л. Черепанова широко представлены традиционные типологические черты летописного стиля: погодное изложение, эпический стиль повествования, традиционные формы представления содержания: летописный рассказ и погодная запись.
Сибирская летопись имеет традиционный хронологический принцип изложения. И Черепанов строит свою хронологию в соответствии со священными праздниками, точными датами от Рождества Христова и лет правления российских царей, что было характерно для хронографа. Основным содержанием летописного текста стали факты исторического развития Сибирского региона и языковая картина жизни народов обширной восточной территории России на рубеже XVШ-XIX вв., что составляет своеобразие данного памятника. Как видно, большая часть материала Сибирской летописи писалась после описываемых событий спустя десятки лет, лишь события последних лет были зафиксированы синхронно.
Анализ языка летописного текста указывает на наметившиеся тенденции эволюции жанра и всего языкового материала по разным направлениям типологии (от археографии до стилистики): стандартизации, эволюции рукописной графики, становления упорядоченной орфографии рукописного текста, кодификации и нормативности письма в конце XVIII и начале XIX в., оформления общественно-политической, социально-экономической, географической, астрономической, военной терминологии, отражающих начало становления каждой из этих сфер деятельности человека. Специальная лексика Сибирской летописи отражает языковые черты разных периодов существования языка и свидетельствует о динамических сдвигах, происходящих в семантике: в ее составе отмечены архаизмы, наблюдаемые в сибирских летописях XVII в., уже устаревшие к середине XVIII в.; состав лексико-тематических групп говорит о становлении тер-
Библиографический список
минологических систем и их увеличение за счет абстрактной и иноязычной лексики. Анализ функционирования старославянизмов и русизмов, их взаимодействия, характера специальной лексики текстов свидетельствует о появлении нового, так называемого «среднего» типа книжного языка.
На грамматическом уровне наблюдается варьирование церковнославянских и собственно русских форм. В основном язык памятника проявляет общую тенденцию - ориентацию на восточнославянский вариант языка. Выбор грамматической нормы в разных фрагментах летописного текста зависит от их тематики и хронологической отнесенности.
Таким образом, памятник позднего периода, летопись И. Черепанова имеет специфические черты, свидетельствующие об эволюции летописного жанра: указанное время создания памятника - XVIII в., названное имя единственного автора - тобольского ямщика Ивана Леонтьевича Черепанова, преобладающее в тексте летописи описание событий и фактов реальной истории Сибири, широкая интертекстуальность привлечения научных текстов, использование методов и приемов историографии, специальной лексики и терминов, ориентация языка текста на восточнославянские нормы. В итоге Черепановская летопись, не утрачивая специфики летописного текста, тесно сближается с историческими трудами нового типа, текст приобретает характер единого исторического повествования, с одной стороны, и, с другой, сближается с памятниками деловой письменности. В совокупности содержательность и информационность текста копии и самой Сибирской летописи И. Черепанова создали достаточно обоснованное представление о месте памятника в кругу русской письменности XVIII в. и в непрерывном процессе развития и специфике формирования национального русского литературного языка.
Показанные в аспекте лингвистического источниковедения и смежных наук содержательность и информационность «Летописи Сибирской» И. Черепанова открывают перед филологами, историками, этнографами широкие возможности углубленного изучения скорописного архивного текста копии начала XIX в. как в плане традиционной линвистики, так и в аспекте молодых и преспективных научных направлений диахронической стилистики, когнитивно-концептуальной лингвистики и пока еще не существующей сравнительно-исторической текстологии сибирских летописей.
1. Андреев А.И. Черепановская летопись. Исторические записки. 1941; 13: 308 - 323.
2. Черепанов И.Л. Лhтопись Сибирская. Тобольскаго ямщика Ивана Черепанова. 1760. Копия XIX в. с рукописи Тоболс^ духовноj семинарии 1760 г., рук., КП 12531.
3. Виноградов В.В. Проблема авторства и теория стилей. Москва: Худ. лит., 1961.
4. Дергачева-Скоп Е.И. Сибирское летописание в общерусском литературном контексте конца XVI - середины XVII. Диссертация ... доктора филологических наук. Екатеринбург, 2000.
5. Петрова Т.А. «Лhтопись Сибирская. Тобольскаго ямщика Ивана Черепанова. 1760» как лингвистический источник. Тобольск: ТГПА им. Д.И. Менделеева. 2012.
References
1. Andreev A.I. Cherepanovskaya letopis'. Istoricheskie zapiski. 1941; 13: 308 - 323.
2. Cherepanov I.L. Lhtopis' Sibirskaya. Tobol'skago yamschika Ivana Cherepanova. 1760. Kopiya XIX v. s rukopisi Tobolskoj duhovnoj seminarii 1760 g., ruk., KP 12531.
3. Vinogradov V.V. Problema avtorstva i teoriya stilej. Moskva: Hud. lit., 1961.
4. Dergacheva-Skop E.I. Sibirskoe letopisanie v obscherusskom literaturnom kontekste konca XVI - serediny XVII. Dissertaciya ... doktora filologicheskih nauk. Ekaterinburg, 2000.
5. Petrova T.A. «Lhtopis' Sibirskaya. Tobol'skago yamschika Ivana Cherepanova. 1760» kak lingvisticheskij istochnik. Tobol'sk: TGPA im. D.I. Mendeleeva. 2012.
Статья поступила в редакцию 14.07.18
УДК 894.612.8Агаев-31
Gadzhimuradova T.E., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Dagestan State University (Makhachkala, Russia),
E-mail: [email protected]
Bidirkhanov Z.S., MA student, Dagestan State University (Makhachkala, Russia), E-mail: [email protected]
NOVEL OF A. AGAEV "THE SPLIT SUN" AS AN ANTIUTOPIA. The article deals with the genre nature of the novel "The Split Sun" by Ahed Agayev, a famous Dagestan scientist, public figure, critic, literary critic, and prose writer, whose work is written in the second half of the 20th century. The research shows the evolution of the writer's artistic method - from socialist realism in the novel-epic of "Lezgins" to the antiutopia novel "The Split Sun", written in the traditions of neo-realism. The genre specifics of the novel is noted, in which elements of both the psychological novel, and the antiutopia novel, and the Gothic novel are found. "The Split Sun" refers to works that are studied very little and requires further research. Until now, the novel has not been translated into Russian. In the process of work, as an illustration, the text is used in translation from the Lezgin language into Russian by Z. Bidirkhanov.
Key words: novel, antiutopia, genre singularity, artistic method, symbolism, problem of the hero, problematics.
Т.Э. Гаджимурадова, канд. филол. наук, доц., Дагестанский государственный университет, г. Махачкала,
Е-mail: [email protected]
З.С. Бидирханов, магистрант, Дагестанский государственный университет, г. Махачкала,
Е-mail: [email protected]
РОМАН А. АГАЕВА «РАСКОЛОТОЕ СОЛНЦЕ» КАК АНТИУТОПИЯ
В статье рассматривается жанровая природа романа «Расколотое солнце» Ахеда Агаева, известного дагестанского учёного, общественного деятеля, критика, литературоведа, прозаика, творчество которого пришлось на вторую половину ХХ века. Предпринята попытка показать эволюцию художественного метода писателя - от соцреализма в романе-эпопее «Лезгины» до романа-антиутопии «Расколотое солнце», написанного в традициях неореализма. Отмечается жанровое своеобразие романа, в котором оказались отраженными элементы и психологического романа, и романа-антиутопии, и готического романа. «Расколотое солнце» относится к малоисследованным произведениям писателя и требует дальнейшего изучения. До настоящего момента роман не переведён на русский язык. В процессе работы в качестве иллюстрации использовался текст в переводе с лезгинского языка на русский, осуществлённый З. Бидирхановым.
Ключевые слова: роман, антиутопия, жанровое своеобразие, художественный метод, символика, проблема героя, проблематика.
Художественная проза известного дагестанского учёного, общественного деятеля, критика, литературоведа, прозаика А.Г. Агаева является для исследователя исключительно ценным материалом, позволяющим изучить проблемы взаимодействия внутри литературного процесса XX века духовно-эстетических ценностей как прошлого, так и современного автору времени.
Роман А. Агаева «Расколотое солнце» [1] - самое сенсационное произведение конца 80-х годов XX века в лезгинской литературе - ознаменовал новые тенденции в развитии национальной культуры. До этого романа для произведений Агаева была характерна идеология соцреализма, изображение с положительной стороны жизни героев труда, героев-строителей новой, обновленной жизни по коммунистическим канонам и т. п. В творчестве писателя происходит трансформация литературного метода, соцреализм переходит в неореализм с присущими ему авангардистскими и постмодернистскими тенденциями, что приводит к рождению утопических воззрений, переходящих в антиутопию путем переосмысления существовавших жизненных и общественно-политических устоев. В «Расколотое солнце» вводятся яркие образы, мифологические и символические мотивы, акцентируется внимание на отрицательных сторонах социалистического общества, изображается противоречивый психологический мир героев и их духовно-нравственный упадок, подвергается анализу бытие человека в целом.
В романе нашли выражение различные проблемно-тематические компоненты: темы добра и зла, любви и ненависти, духовно-нравственного направления, утраченного рая, бытовой неустойчивости, беззакония, одиночества и отчуждения человека, семьи и брака, драматических отношений между иллюзией и реальностью, отцов и детей, высшей по отношению к земному существованию реальности, реализованной в образе космической силы. Особо следует отметить агаевскую концепцию мистического реализма, воплощенного в онейроидных элементах, с помощью которых автор передает пророческую информацию будущим поколениям, формулирует духовно-нравственные ориентиры в жизни. Как отмечает Г.Г. Гашаров, и в чём может удостовериться читатель, в романе даны картины событий, которые произойдут в общественно-политической жизни страны спустя несколько лет после публикации произведения [2]. Это и распад государства, и передел страны, и частная собственность, и капиталистические отношения, и духовно-нравственный упадок, и сексуальная революция, и демократия, и т. д.
В романе «Расколотое солнце» применен авангардный стиль, основанный на антиутопических тенденциях, использована символика, разнообразные философски разработанные лирические отступления и мифические формы повествования. Отображение внутреннего, духовно-эстетического мира отрицательного героя, который к тому же является главным, делает роман новаторским и оригинальным. В повествовании чувствуется дух зрелого изобразителя «философских натюрмортов».
Автор по-философски осмысливает существование человека в пределах земной цивилизации, для чего и вводит в повествование образ мифического «Города Солнца», вымышленного пространства для вполне реального действия. Многоликий образ-символ «Солнце» становится лейтмотивом для всего повествовательного процесса, которым охвачены и пространство, и тела, и умы участников действия, и именно от него, возможно, и зависит исход судьбы главного героя, поскольку его отношение
к остальным героям кажется крайне пренебрежительным. Агаеву удалось в рамках одного психологического романа объединить разнообразные повествовательные элементы, чтобы выйти на путь доминирующей идеи произведения - разоблачения пороков эпохи. Идея произведения основана на извечных мотивах добра и зла. Хотя в романе зло порицается, и, злодеи получили наказание в какой-то мере, но идея об утопичности искоренения зла в мире людей остается актуальной, поскольку правящие миром стихийные законы основаны на безграничном универсальном мировом зле, которое, трансформируясь, приобретает новые формы для реализации.
В отличие от ранних произведений, таких, как роман-эпопея «Лезгины» [3], написанных в рамках актуального на то время соцреализма, в романе «Расколотое солнце» автор отходит от идеологических ориентиров, найдя свой индивидуальный путь, который можно обозначить, как «неореализм» - ведущее течение постмодерна, в рамках которого и создавались нашумевшие антиутопии.
Для романа А. Агаева характерны следующие черты антиутопии XX века: вымышленное место действия, повествование, строящееся на показе внутреннего мира отрицательного главного героя, психологизм, ретроспективное изложение, мистицизм, эпистолярные элементы, философские размышления, фрагментарность, мифология, описание идеального общества на фоне нарастающего хаоса. Огромное значение в повествовании придается лирическим отступлениям, которые являются экскурсом в мир героев романа.
Хаотичный мир «Города Солнца» является основой антиутопии А.Г. Агаева. Онирические элементы, представленные в виде пророческих снов и видений, бреда, состояний психического опьянения, переживаний и вообще психически напряженных моментов повествования, дополняют философскую основу романа. Именно в онейроидных элементах реализуется его название. В видении «психически опьяненного» Бегова Солнце подвергается раздроблению со стороны «царственных» птиц - орлов, каждый из которых, оторвав свой кусок от могущественного светила, исчезает во вневременном потоке сознания героя. Во сне страдающей, охваченной муками стыда Селваны «Солнце» становится объектом насильственных действий со стороны поработителя ее телесного и душевного состояния Мифтяха, который топчет ногами и избивает кнутом небесное тельце. Не выдержав натиска, Солнце падает и застревает в грязной трясине. И над миром нависает вечная тьма.
Подобная аналогия не случайна. Время публикации романа совпадает с эпохой «перестройки», когда над социалистическим миром нависает угроза исчезновения. И, действительно, социалистический мир лишается своего главного источника жизни -Советского Союза, который медленно утопает в грязной трясине политических интриг.
Утопия - место, которого на самом деле нет и никогда не было на географической карте мира, но оно существует на «карте сознания» людей, как обязательная мечта любого представителя человеческой цивилизации, думающего о завтрашнем дне, справедливо ждущего от жизни земных благ и счастья. Таковы первые шаги повествователя в романном мире «Расколотого солнца». Солнечное пространство благоприятно воздействует на мечты наивного романтика; он, как младенец, радуется каждой природной картинке, думая, что только от солнца зависят
все процессы, происходящие на земле, что все организмы, включая человека, подчинены «солнечной воле». Певец «солнечной идиллии» хочет проложить «путь» к читательскому сердцу, проникнуть в глубь его сознания, которое обязательно должно быть согрето солнечным теплом, и найти выход к катарсису. Восход солнца и есть катарсис самой природы, атмосферы, навигатор утопической мысли повествователя. «Ранним утром от близлежащего леса, как круглый медный поднос, с пламенем на голове, взошло красно-желтое солнце. Оно так грандиозно взорвалось, что мгновенно осветило все четыре стороны <... >» [1, с. 1].
Всякая утопия рождается потребностью человеческой психики в лучшей жизни, в безоблачном существовании в реальных земных просторах под присмотром всевидящего ока, каким представляется Солнце - орган, без которого немыслима жизнь в земном пространстве. Повествователь, как человек с архаичным мышлением, обращается «к милому Дню», торжественно оглашает его приход, приход солнечного благоденствия. День уподобляется «дорогому суженому»; он должен избавить от ночной скуки, дарит мудрость, которой не было вечером. С приходом светлого дня алчность и мошенничество «бегут, как ночные птицы». По мнению лирического героя, «преступления совершаются ночью, а не днем, потому что у дня в «руках» находится сильнейшее оружие - Солнце, освещающее весь мир. Виновные очень боятся прихода дня, восхода солнца» [1, с. 3-4].
В лирических зарисовках содержится намек на то, что образ Солнца в романе - питательная сила для тела и души всего живого, в особенности человека.
Роман начинается как некий миф, повествующий о божественном событии, как будто перед читателем впервые открываются врата земного бытия: «самолет, обессилев, спускается с семи небес, и, как уставший райский конь, ищет приют на земле» [1, с. 3].
Вначале автор изображает не основное место действия, а далекую Большую Столицу - обитель благодетелей для власть имущих, которые покровительствуют бесчинству, коррупции, а следовательно - беспределу и насилию на местах. Для них главное - выполнение плана, сохранение «лица» советской идеологии.
Главный герой романа - Бегов - безусловно, антагонист, призванный отрицать общечеловеческую мораль и ценности, являясь одновременно и ценностным ориентиром этого «благопристойного» общества. В первой главе, где иллюзорно демонстрируется главный герой как общественный идеал, идет процесс «спекуляции» или «идеализации», который является одной из основополагающих особенностей построения антиутопии. Примечателен эпизод, когда во время рабочей поездки в Венгрию министр из Большой Столицы в присутствии официальных лиц подчеркивает важность для благосостояния экономики великой страны такого деятеля социалистического труда, как Бегов. В словах министра образ Бегова приобретает характер обобщенного лица, идеального образа той эпохи («... такие, как Бегов ...»), эпохи лицемеров и лжедобродетелей. Тесная дружба с министром и его женой обеспечивает Бегову покровительство. На предложение министра переехать в Большую Столицу и занять высокую должность Всесоюзного главного агронома, Бегов, ссылаясь на непокорность сельчанина городским устоям, отвечает отказом. Герой цитирует строки поэта Сулеймана Стальского, что «для чабана подходит гора, а для агронома - сад». Бегов не хочет превратиться в «саженец, который, вынув из родной почвы, посадили посреди бумаг». Да к тому же гордый нрав героя никогда не позволит ему подчиняться кому-либо. Лучше быть «старшим среди младших, чем младшим среди старших» [1, с. 27], - думает он.
Герой гордится своим аристократическим происхождением, благородными именами отца и деда, которые вдоволь наслаждались жизнью правителей на горных просторах родины. Его не смущает несоответствие положения предков с идеологией эпохи, в которой сам проживает и которой слепо следует. По мнению Бегова, его происхождение выгодно дополняет имидж успешного деятеля соцтруда. А общество, по утверждению героя, находится в долгу перед его легендарным отцом - Казибегом, щедрая душа которого добровольно отказалась от состояния в пользу новой страны трудящихся. Бегов, сам того не сознавая, создает идеальный миф об отце и старается следовать ему. В момент, когда перед ним раскрывается правда о родителе, рушится миф, а следовательно, и мир вокруг героя. Ещё недавно довольный своей судьбой Бегов вдруг ощущает неустойчивость человеческого бытия и находит утешение в «темном царстве» прошло-
го, которое представляется в виде портрета отца, Казибега, на стене фамильного особняка - сакрального атрибута, имеющего оккультное значение. «Мрачный омут» потустороннего мира «поглощает» душу героя, давая силы на создание зла в «утопическом мире» солнечного благоденствия.
С каждой прочитанной строчкой из дневниковых записей отца Бегов узнает себя в его лице, в нем начинает говорить кровь великой «бекской» династии, он гордится своим положением в обществе, в котором он, возможно, ничуть не уступает «знаменитому» отцу. Если отец совершал «великие дела» в атмосфере «вседозволенности», то сын, превзойдя его, совершает их под «железным занавесом». Однако при всей схожести судеб Бегов видит разницу между собой и отцом, ведь в его жилах течет еще и материнская кровь, которая, сливаясь с отцовской, создает индивидуальный образец генетики главного героя. Возможно, Бегов не до такой степени кровожаден, как его отец, ибо признания отца нагоняют на героя тревогу и ужас.
Устами Казибега автор озвучивает ужасную философскую истину, говорит об исчерпании мировых природных ресурсов, об апокалиптических катаклизмах, нависающих над человечеством. Войны, болезни, землетрясения, голод, холод, эпидемии Казибег рассматривает, как божий промысел, как оружие против человеческих душ, как средство избавления мира от «лишних ртов». Такова по Казибегу, воля Божья, и такова ужасающая истина схоластического взгляда на судьбу человечества. Первую мировую войну Казибег рассматривает как помощь и спасение Всевышнего, который избавляет Землю от лишнего населения. Правителей и зажиточное сословие Казибег считает представителями Бога на Земле, и именно для них и для их верноподданных припасены все блага земной жизни. Поэтому он призывает к уничтожению врагов монархии, к избавлению от лишних людей.
В рассуждениях Казибега чувствуется схожая с гегелевской концепцией социальности точка зрения. Богатство и бедность, с точки зрения Гегеля, естественны и неизбежны, это данная свыше реальность, с которой нужно мириться. Противоречия и конфликты в обществе, а также между государствами являются не злом, а благом, двигателем прогресса во всемирно-историческом масштабе. «Вечный мир» приведет к загниванию и моральному разложению. Регулярные войны, наоборот, очищают дух нации [4, с. 132].
Образ Казибега вместе с образом его Портрета образуют некий готический арсенал в сфере исторической поэтики романа «Расколотое солнце». Сливаясь с главным героем, создают целостное духовно-нравственное единство династии Беговых.
Долгое время перед читателем Казибег предстает в Портрете - сакральном атрибуте на стене дома Бегова, к которому, ревностно храня память, в самые тяжелые моменты обращается герой с надеждой найти покой и утешение. Создается образ некоего мистического существа, поглощающего разум и волю героя. Портрет становится частью психологической поэтики романа, поскольку связан с внутренним, «потайным» миром героя, в котором бушуют «гамлетовские страсти». Подобно шекспировскому Гамлету, герой охвачен призраком отца, гипертрофированной любовью к нему. Как и «шекспировский» герой, он находится в психологическом «плену» и жаждет мести за поруганную память предка. Неоднократные диалоги с «призрачным» образом отца, душевные монологи с самим собой, размышления над дневниковыми записями отца и связанные с ними мистические видения также примыкают к готическому образу шекспировского принца.
Наличие отрицательного героя в качестве главного сближает психологическую антиутопию с поздним готическим романом, в котором, как правило, отрицательный герой проявляет всю полноту своей власти, и именно он представляется двигателем сюжета произведения. Готический роман невозможен без замка с подземельем, с паутиной, с потайными дверями и выходами -все они играют сюжетообразующую роль. Таким «замком» в романе Агаева представляется фамильный особняк Бегова, оставленное отцом наследство, сначала отобранное государством, но потом возвращенное сыну за вклад Казибега в пролетарское дело.
Духом темноты и зловещих тайн окружен не только дом Бегова, но и подземелье рядом. Охваченное грызунами, заросшее паутиной, ржавым оружием, старинными предметами быта, оно - бесспорный атрибут готики.
Еще одним мрачным местом в романе представлен дом-музей заживо сожженного революционера Асали Галиба, в котором картина с изображением горящего революционера наводит ужас на посетителей.
Дневниковые записи, письма отца Казибега, рассказ Авада-на также вводят читателя в готическое пространство, леденящее душу. Видение Бегова, в котором черные орлы долетают до солнца и, раздробив его, уносят куски небесного светила, также становится сюжетообразующим, а точнее сюжетосопровождающим готическим элементом. Такую же цель носит и сон несчастной Селваны. В нем Солнце оказывается в руках нечестивца Мифтя-ха, который избивает его кнутом, топчет ногами. А оно, не выдержав натиска, впадает в грязную трясину, и над миром нависает вечная тьма. Мотивы света и тьмы, добра и зла также являются характерными для готики элементами.
По мере нарастания конфликта повествователь медленно, но уверенно «спускается с небес на землю», показывая негативные стороны жизни «идеального пространства с его идеальными обитателями». Любая утопическая идея оборачивается, или же, скорее всего, разоблачается антиутопией. Вопрос об утопии и антиутопии больше всего касается социальных норм, поведения, морально-нравственных ценностей [5]. Сама жизнь - противостояние между утопией и антиутопией, которое каждый воспринимает по-своему, исходя из собственных ориентиров и ценностей. Всякая современная антиутопия вначале представляется утопической идеей, которая по мере развития трансформируется в антиутопию.
Роман Агаева «Расколотое солнце» является предупреждением, с одной стороны, о грядущих в скором времени проблемах, а с другой - открывает глаза на существующие негативные стороны «идеального» государства, что в полной мере должно реализоваться и реализуется в антиутопии. Даже «онейроидные» элементы, представленные психологическими этюдами в виде снов и видений, а также «экскурсы» во внутреннее состояние героев можно истолковать как предупреждение о социально-политической угрозе, нависшей над великим народом, некогда поборовшим пороки человеческой цивилизации.
Еще одна характерная черта антиутопии, обнаруживаемая в психологическом романе «Расколотое солнце», - видение и понимание Агаевым приоритета вечной и естественной жизни, которая заключена в образе Солнца - свидетеля и созерцателя человеческих судеб.
В рамках романного повествования происходит неизбежное столкновение идеи об утопической мечте с жестокими проявлениями реальности. Причиной всему является человек, его систе-
Библиографический список
ма духовно-нравственных ценностей, которыми он эгоистично управляет для достижения своих целей. Уделяя много внимания внутреннему миру человека, автор порой оставляет за «бортом» проблемы социально-политического характера.
Своего апогея, особого накала антиутопия достигает в шестой главе, посвященной народным волнениям в рамках идеального общества «Города Солнца» и соответствующих сельских поселений. Это единственная глава, где «главным» действующим героем становится «рядовой обыватель» Города Солнца. Исчезают на время главные герои, их проблемы, переживания, быт. Кстати, из поля зрения исчезает и само Солнце, предоставляя возможность высказаться безмолвному, морозному зимнему дню. Столь же холодна, как зима в горах, и пространственная атмосфера романного повествования. Общество «Солнечного города» охвачено хаосом, исчезают веками хранимые традиционные ценности, люди готовы «перегрызть» друг другу глотки. Начинаются волнения в молодежной среде, между жителями девяти «солнечных» сел устанавливается вражда, в порыве гнева они рубят сады друг друга. Грабежи и избиения входят в привычный уклад жизни общества «Солнечного города». Читателю понятно (хотя об этом и не говорится), что за всеми этими бесчинствами стоит не кто иной, как Бегов, который решил отомстить Салеху, Гамиду и Масану за порочащие его отца материалы. Завершается глава «картинами» холодных зимних дней, когда посредством громких звуков холодного оружия с гор спускаются снежные лавины, подводя всю живность под суд могущественных природных сил. Народные волнения «показывают» истинную картину жизни «Солнечного города». Писатель делает пророческий прогноз, предвидя появление частной собственности, экстремизма и прочих пороков антисоциального государства.
В романе нет ни победителей, ни побежденных. Все герои находятся в трясине жестких волнений и раздробленных душ, из которой они не могут выйти. А если и выйдут, как, например, главный герой, то не смогут обрести полноценную гармонию с самими собой и окружающим миром.
Таким образом, Ахед Агаев, долгое время творивший в духе господствующего соцреализма, предстал в новом амплуа, показав новаторскую работу с неожиданным поворотом событий в романе «Расколотое солнце». «Перестроечная» эпоха стала благоприятным фоном для презентации эстетико-философского мастерства талантливого художника.
1. Агаев А.Г. Расколотое солнце. Махачкала, 1993. На лезг. яз.
2. Гашаров Г.Г. История лезгинской литературы. Махачкала, 2011.
3. Агаев А.Г. Лезгины. Махачкала, 1961.
4. Руденко А.М., Самыгин С.И., Положенкова Е.Ю. Философия. Москва, 2013.
5. Любимова А.Ф. Жанр антиутопии в ХХ веке: содержательные и поэтологические аспекты. Пермь, 2001. References
1. Agaev A.G. Raskolotoe solnce. Mahachkala, 1993. Na lezg. yaz.
2. Gasharov G.G. Istoriya lezginskoj literatury. Mahachkala, 2011.
3. Agaev A.G. Lezginy. Mahachkala, 1961.
4. Rudenko A.M., Samygin S.I., Polozhenkova E.Yu. Filosofiya. Moskva, 2013.
5. Lyubimova A.F. Zhanr antiutopii v ХХ veke: soderzhatel'nye i po'etologicheskie aspekty. Perm', 2001.
Статья поступила в редакцию 27.06.18
УДК 373.2:398(=512.157)
Alexeeva S.N., Cand. of Sciences (Medicine), senior lecturer, North-Eastern Federal University n.a. M.K. Ammosov (Yakutsk,
Russia), E-mail: [email protected]
Antipina U.D., Cand. of Sciences (Medicine), senior lecturer, North-Eastern Federal University n.a. M.K. Ammosov (Yakutsk,
Russia), E-mail: [email protected]
Dmitrieva O.N., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, North-Eastern Federal University n.a. M.K. Ammosov (Yakutsk,
Russia), E-mail: [email protected]
THE INFLUENCE OF FOLKLORE ON THE DEVELOPMENT OF PRESCHOOL CHILDREN (WITH REGARDS TO ALGYS OF THE YAKUTS). In the modern world of constant political and social changes, the number of anxious parents and children is increasing, the characteristic feature of which is uncertainty in the future, emotional instability, anxiety, reduced adaptability to changes. Therefore, the problem of timely correction of anxiety at an early stage of personality development is very relevant. The unity of man with nature through the images of oral folk art brings harmony to the life of a preschooler psychoemotional development. Folklore has a great cognitive and educational value in the formation of the personality of preschool children, as it promotes the development of creative thinking, enriches the speech of children, gives excellent samples of the native language, imitation of which allows the child not only to successfully master them, but to adapt adequately in society. The study of the prospects for the use of oral folk art for the psychosomatic development of preschool children is undoubtedly important. Analysis of the results of psychological testing
