CC BY
34
эпох, в том числе авторам сибирских изданий.
Не перегруженный специфическими терминами словарь доступен не только профессиональным музыкантам, историкам, краеведам, но и всем интересующимся музыкальным искусством, его судьбами и фактами. Книга хорошо издана, ощущается тщательная работа автора и издателей над всеми деталями, связанными не только с содержательной стороной, но и с оформлением словаря.
Автором задумано и осуществляется масштабное исследование истории музыкальной культуры Омского Прииртышья. Безусловно, в процессе непрекращающейся работы по сбору материала и подготовке последующих томов могут появиться неизвестные ранее факты, новые данные по персоналиям первого тома. Это естественный процесс, который, вероятно, приведёт к необходимости дополнительного тома словаря. Возможно, автору удастся расширить некоторые предельно краткие статьи, связанные, в основном, с именами музыкантов XVIII - начала XIX вв. Можно пожелать при подготовке к печати очередного тома поместить в нём больше иллюстративного материала. Опубликованные в первом томе немногие фотографии (21) украшают издание, обогащают и расширяют представление читателя о личности музыкантов прошлого, тем более, что большинство из них публикуются впервые.
Хочется вместе с автором надеяться, что словарь прояснит многие «белые пятна» музыкальной культуры края, явится своеобразным памятником тем музыкантам, «благодаря подвижничеству которых складывались культурные традиции Омского Прииртышья, благодаря трудам которых ощущается присутствие прошлого в настоящем». Возможно, уже первый том словаря послужит формированию у оми-чей чувства гордости за свою историю, формированию убеждения, что «наша Родина не какое-либо маленькое местечко, но целый мир». Это высказывание Л.А. Сенеки, взятое автором в качестве эпиграфа к книге, очень точно отражает взгляд М.А. Белокрыса на значимость региональной музыкальной культуры, определяет пафос его исследования.
Е.М. Смирнов,
профессор, зав. кафедрой библиотековедения и библиографии ОмГУ.
Рецензия на книгу: Бондаренко И.А. Феноменология бытийственного сознания (опыт метафизики человеческого существования): Моногр.— М.: Изд-во МГУК, 2000. - 384 с.
Если любопытствующий читатель, искушенный философской проблематикой, отважится ознакомиться с книгой И.А. Бондаренко, то пусть не ищет там классических приемов философствования, когда определенной мыслительной посылке задана изначальная траектория, «красная нить», «рабочая схема», в которой как по нотам разыгрывается содержание. Скорее книга Бондаренко — это путь, где само создание
траектории мысли, конструкции текста, пространство философствования воссоздается и поддерживается личностным живым усилием автора, его вы-говариванием, «свидетельствованием» истины через извлечения своего собственного опыта бытия сознания. Может быть, поэтому монографию предваряет «пред-уведомление», где автор вводит читателя в круг «немного личного» — переживания собственного опыта живого философствования после встречи с творчеством Мераба Мамардашвили.
Движение мысли в тексте идет необычно: не от простого к сложному, не по восходящей, а скорее вращается по кругу, подобно некому суггестивному движению, внутри которого кристаллизуются одновременно и способы видения проблемы, выражающиеся в ее проговаривании, и сама проблема, заключающаяся в особом и ни за кем не следуемым, ни на чем не базирующемся, ни от чего не отталкивающемся свободном и живом пребывании в мысли. И.А Бон-даренко в своей работе берется за почти невыполнимую задачу: создание философского текста, внутри которого способно жить и индуцироваться сознание, которое эксплицируется автором как опыт сознания.
Первая глава «Метафизика жизни сознания» сразу требует от читателя отказаться от привычного хода мысли, что если в названии есть метафизика, следовательно, все в порядке, предлагается еще одна модель понимания мира. Но в том-то и дело, что речь идет о «метафизике жизни», и не просто жизни, а жизни сознания. Оправдано ли такое сочетание понятий? Ведь метафизика несет смысл чего-то законченного, абсолютного, рационального, а жизнь — с точностью до наоборот: изменчивое, живое, вечно ускользающее, иррациональное. А если еще добавляется ко всему сказанному, что это — «жизнь сознания», то и вовсе можно угодить в какую-то непостижимую тайну.
Автор монографии считает, что к философии скорее применимо слово «тайна», чем «проблема»; философствование, по его мнению - это таинство, выход в бытие вне мира, одновременно оставаясь в мире. То, в чем мы несомненно участвуем, как в акте пребывания в бытии, - больше нас, и оно и есть бытие сознания. Метафизика жизни сознания — это обнаружение «впадания» в мир иной размерности, мир на границе, в сферу полноты и цельности, это одновременное «бывание» в бытии и прояснение своего бытия. Автор монографии открывает нам путь в метафизику человеческого бытия и одновременно проясняет условия этого бытия, т.е. бытия человека как человека. Каковы же эти условия? Человек способен обнаружить некое пространство завершенной гармонии, делающее нас соразмерными миру, правда, как пишет автор, «...нужно много потрудиться, чтобы сознание было. Да еще должно невероятно повезти». Дело в том, что здесь нет механизма или какого-то налаженного приспособления взращивать в себе человечность. Напротив, наличие идеологических готовых штампов, сфабрикованных массовой культурой клише затемняют пребывание в истинном сознании. Требуется живое усилие, большой труд удерживать себя в мысли, если удалось на какое-то мгновение
•/^ / О 1_/
туда попасть. Само усилие происходит из желания мыслить, а желание вызвано чувством некоей утраты, именно это желание Платон называл энтузиазмом, определяя его как любовь к идеям.
Итак, сознание, с одной стороны, это живое усилие, с другой — переживание очевидности. Человек может переживать состояние очевидности как чего-то далее неразложимого, как некую данность, которая в классической философии служила основанием теоретического, рационального дискурса. А в современном понимании, как считает Бондаренко, сознание (если оно случилось) есть некое место в жизни сознания вообще, явленное индивидуально переживаемым чувством очевидности. Здесь имеется в виду не сознание о чем-то, но данность сознания, не осознание его содержания, а феномен сознания. Пространство феномена — это пространство бытийной полноты, способом которого является сознание бытия, или бытийственное сознание.
Вторую главу И.А. Бондаренко начинает с вопроса: как возможно бытийственное сознание. Обращаясь к греческой философии не как к философской традиции, а скорее как к событию, однажды случившемуся, и следовательно, случающемуся до сих пор, но не со всеми и не всегда, - такую философию автор сравнивает с любовью. Так же, как и любовь не может быть неразвитой, недозревшей, она либо есть, либо ее нет, она случается вся целиком, всякий раз, когда бывает со-бытие. При этом Бондаренко предупреждает философов, что важно осуществлять процедуру «срезания» накопившейся культурной лавы, интерпретаций и смыслов, того, что затемняет изна-чальность смысложизненого истока философских исканий.
Бытийственное сознание — это всегда пред-сознание, куда удается вырваться из тени предметного языка, где человек обнаруживает себя как «собранность», тогда как в обычном сознании он определен множеством понятий, т.е. он — не собранный. Бытийная сфера полноты, завершенность собранности исторически была обнаружена греками прежде всего в языке, в особом языке, который случается по закону события и является «сказом бытия». Автор бытия утверждает, что опыт сознания, в который инкорпорирована философия, есть некое живое образование, не входящее в тексты философов, «остающееся до» текста и представляющее собой текст самого сознания, онтически укорененного, т.е. существующее, к примеру, как своеобразный культурный код. Чтобы расшифровать такой код, необходимо создать свой собственный философский текст. Это и есть дело философа. Философ занимается проявлением бытийственного сознания, создавая свой текст, при этом промысливая само бытийствующее сознание как состояние своего собственного мышления, что и проделывает И.А. Бондаренко.
Такие великие философы, как Платон, Кант, Хай-деггер и др., проделали однажды эту работу на таком уровне, что навсегда обессмертили свое имя в глазах потомков. И.А. Бондаренко возрождает на свой страх и риск этот путь, на котором никто не знает результата.
В третьей главе «Онтология сознания ноосферы», по существу, проделывается обратная процедура,— как пишет И.А. Бондаренко, если жизнь сознания случилась. Его мы можем понять, как бы «раскручивая» уже случившееся событие сознания в обратную сторону. Такая ретроспективная процедура дает понять, что событие жизни сознания, позволяющее быть какому-то содержанию сознания, вместе с тем из этого содержания не вытекает. Требуются особые средства, соотносясь с которыми воспроизводится это онтологическое основание. В связи с этим и на науку, и на религию И.А. Бондаренко смотрит как на некие искусственные конструкции, которые внутри себя порождают жизнь сознания, являясь формой жизни сознания. Конечно, не всякая наука способна производить событие «вечного сознания», т.е. некие вечные акты жизни, ибо жизнь сознания и есть жизнь. И те из философов, кому удалось пребывать посредством мысли, являются современниками, объединенными одним сознанием - вечным сознанием бытия.
В заключение хочу сказать, что соприкосновение с творчеством И.А. Бондаренко — это событие, действующее как призыв к мысли. Оно заставляет нас обратиться к выбору совести: спрятаться ли в своих философских изысканиях за спины авторитетов, систем, концепций, оставив прозябать свою собственную мысль, либо «торить тропы» (Хайдеггер) к тому измерению мышления, которое было открыто уже древними философами и требует от каждого из нас акта мужества мыслить, а значит, быть человеком.
Н.Г. Зенец, канд. филос. наук.
Европейский лирический цикл: Второй международный симпозиум по изучению лирического цикла. Москва, Переделкино, 15-18 ноября 2001 г.
Генезис и функционирование произведений-циклов в музыке, литературе, живописи, фольклоре - проблема многих наук, изучающих явления искусства. Современное литературоведение на нынешнем этапе его развития меньше всего напоминает застывшую и замкнутую систему раз и навсегда сложившихся дисциплин и традиций, в нем идут одновременные процессы дифференциации и интеграции, оно становится все более дискуссионным. Одним из научных направлений, сформировавшихся в 1970-1980-е годы и переживающих сегодня плодотворный кризис, является цикловедение. Кризис выражается в резком увеличении объектов изучения, расширении масштаба изучаемого материала, в глубокой трансформации методологических принципов и смене поколений специалистов.
В последние десятилетия все больший интерес литературоведов вызывает явление циклизации, т.е. объединение произведений в новые многосоставные единства. Такие циклические структуры, как собственно цикл, альманах, антология, книга лирики, обнаруживая типологическую и историческую близость, в научной рецепции предстают в качестве фун-
