CC BY
41-з8
критик находит в том, что "для Ремизова характерно стремление подойти к жизни там, где ее удел завязан... до крови, до исступления" (там же). Но волшебство этих рассказов не только в заклинательной силе слова, отмечает анонимный критик: "Там, где другим ни зги не видать, Ремизов. неустанно вглядывается в таинственный мрак, колдует, вызывает волшебную "нечисть", которая нас окружает на каждом шагу нашей жизни" (СЗ. 1925. №24. С.438). В этом мраке писатель, по мнению критика, ищет ответы на вопросы: "Зачем человек обрекается на страдания? Кому и для чего понадобились эти страдания?" И ответ в том, что "там, где кончаются естественные объяснения, только... начинаются настоящие вопросы о без вины пропавшей загубленной жизни, о грозном стихийном бедствии ("Пожар"). Не только грубое суеверие ("Заноза"), но и человеческое бессилие склонно наклеить на все это волшебство ярлык "чертовщины" (Там же. С.439). Однако критик предостерегает, что "нет ничего легче, как распределить по полочкам позитивного знания весь тот волшебный материал, который автор нам предлагает в этих рассказах и усмотреть в жутком балагуре Петре Бородине ("Жертва") садиста и некромана... а в "ягевшей" Глафире и "чертеневшем" тараканоморе изуверов" (там же). Способ избежать подобного взгляда на ремизовских героев Г.Ловцкий видит в том, что истинной "вины, злой воли за нами нет, и в этом волшебство "Зги". Теперь "Зга" прорезала мрак и искры посыпались из глаз... но для этого нужно было,.. чтобы волшебная нечисть поползла изо всех щелей нашего собственного жилья" (Дни. 1925. 26 апр.). Сам Ремизов, роль которого "бросить хотя бы згу в весь этот таинственный мир" (Третьяков В. // Сегодня. 1925. 13 июня), так определяет место человеческой души в современном ему мире: "Он один стоял посреди пепла сожженного, проклятого, родного города, и его оскорбленное сердце горело пуще всяких пожаров и жестче всяких огней" (с.27).
О.А.Чуйкова
"Взвихренная Русь" (Париж: ТАИР, 1927; М., 1991). Первая книга воспоминаний Ремизова, посвященная самым тяжелым годам революционного и послереволюционного времени в России, целью которой современники видели "рассказать правдиво, ничего не скрывая и ничего не приукрашивая, о зверином, "волчьем" времени — о ненависти, отчаянии и крови, чтобы читающий — не умом, а сердцем, всем своим телом — пережил странную тяготу и томление и не отрекся от духа"
(Мочульский К. // Звено. 1927. 10 апр.). "К новой книге Ремизова можно подходить различно — и как... к документу о недавних и еще страшных днях, и как к крупному художественному произведению" (Гофман М.Л. // ПН. 1927. 4 авг.). Осмысливая ее место в литературе, М.Осоргин подчеркивает исключительность ремизовского таланта, его "выделенность": "Новая книга А.Ремизова "Взвихренная Русь" — книга совершенно исключительная, опять странная, очень трудная, смущающая, испытующая, но пронизанная высокой человечностью, освященная тем светом откровения, который дается мученичеством, в страшнейшем из застенков — в застенке людского быта. Книга эта рождена в революции и останется ее памятником. Это запись кошмара, многими пережитого, но немногими оправданного." (СЗ. 1927. №31. С.453). Философский центр "Взвихренной Руси" — глава "О судьбе огненной", опубликованная в 1919 как самостоятельное произведение, называлась "Электрон". К.Мочульский, говоря о восприятии Ремизовым России: "Едут в вагоне богомольцы из Киева. Между ними ... "Бабушка наша костромская, Россия наша, это она прилегла на узкую скамеечку ночь ночевать, прямо на голые доски, на твердое старыми костями, бабушка наша, мать наша — Россия", — подчеркивает ее жертвенный, молитвенный подвиг: "Так лирически — с мукой страстной и великой любовью — ведется повесть о глухой ночи России. Годы войны и революции, о которых столько писали политики, журналисты. — проходят перед Ремизовым в немеркнущем свете; тьма кромешная озарена им, оправдана и искуплена" (Звено. 1927. 10 апр.). Н.Кульман, замечая, что символика Ремизова "не всегда доступна пониманию" (В. 1927. 21 июля), также видит в произведении итоги высокой работы духа: "Это суд человека, только забившегося в нору для непрестанной духовной работы. Но из своей норы он все зорко подмечал, и суд его оказался беспощадным: революция — вихрь огненный, кровавый и смрадный" (там же). Подчеркивая близость священным текстам, Д.Святополк-Мирский обращает внимание на осознание жертвенности всего русского народа: "Его <Ремизова> рассказ о революции прежде всего хождение по мукам простых русских людей, застигнутых Революцией" (Версты. 1928. №3. С.155). Структура книги представлена критиками разнопланово. Так М.Л.Гофман выделяет во "Взвихренной Руси" три части: "Плач о России и лирическая песня о России и любви к России и личный дневник Ремизова", отмечая, что "мастер сказаний не справляется с композицией крупных произведений". Рецензент, однако,
утверждает, что "плач о России так прекрасен, как немногое из того, что создавал Ремизов", соглашается, что "художественно значима, содержательна и сильна и вторая часть — о быте революционной России". И несмотря на то, что третья часть книги, по его словам, слабее, называет "Взвихренную Русь" "одной из самых значительных книг", которая является "трудной и тяжелой поэмой о русском лихолетье" (ПН. 1927. 4 авг.). Д.Святополк-Мирский видит в книге не три части, а два, проходящие через весь текст противоположных начала, объясняемые отношением автора к происходящему: "двойное, "амбивалентное" отношение ненависти и любви, притягивания и отталкивания, и притягивания тем сильнейшего, чем сильнее соответственное ему отталкивание". По словам критика, "особенно поразительны "Окнища" (окнища в ад), рассказы о "скотских зимах" 1918-1920. Но не менее значительна и "Весна-Красна", дневник 16 и 17 года — рассказ о мобилизации ратников, об избиении городовых в "бескровную" февральскую революцию" (Версты. 1928. №3. С.155). К.Мочульский отмечает тесную, неразрывную связь между манерой письма Ремизова и спецификой его миросозерцания: "Люди и предметы повернуты к нам той стороной, которой мы еще никогда не видели. Мелочи приобретают новый — трагический смысл... становятся эпическими мотивами. Убогая, нищенская жизнь раскрывается в своей громадной значительности, как торжественная и скорбная поэма" (Звено. 1927. 10 апр.). Структура произведения осмысливается критиком как отражение душевных движений автора: "в "Взвихренной Руси" краткие заметки перемежаются с рассказами; большие повести вставлены между двумя снами — и лирические монологи чередуются с сухими записями дневника. Этот прием, создавая впечатление непосредственности, обуславливает "интимный тон" книги. Так мотивируется резкий сдвиг — от "важного" (политические события, исторические личности, общественная жизнь) к "домашнему". Взгляд не сверху. не со стороны... а из тесной близости" (там же/ М.Осоргин указывает на причину подобного взгляда: "Так говорит он потому, что пройдя через огонь и удушливый дым революции, опаленный, измученный, полузадушенный, — он никогда не может позабыть ярчайшего света, озарявшего труднейшие минуты жизни... рождающегося только в стихии огненной бури, другим незнакомого. Так говорит писатель, который "жарчайшие чувства и слова" свои получил в потоке жизни, крутившем его как щепку" (СЗ. 1927. №31. С.455). Важность происходящих в книге событий, однако,
может быть, осознана лишь душой, близкой "огненной стихии Руси". Н.Кульман пишет, что "эпопея Ремизова — чисто русская эпопея. Иностранцы ее не поймут", но несмотря на это, по словам критика, "Взвихренная Русь — одно из выдающихся произведений русской литературы. Нигде талант Ремизова не сказался с такой яркостью, как здесь" (В. 1927. 21 июля). М.Осоргин считает одним из основных достоинств книги то, что "Ремизов, уйдя от быта и унеся о нем память, — осветил эту память светом любви, веры и человечности. Поэтому его книга. "в конце концов" не только полнее дает эпоху революции, но и находит для эпохи и для революции лучшие слова оправдания. Вера дает ему то, чего не могут иметь утратившие веру старую и еще не приобретшие новой" (СЗ. 1927. №31. С.456). Сам Ремизов называет свое произведение свидетельством "о всеобщем врастании в величайший год русской жизни,.. где события великих дней оказались закрыты для глаз, а осталось одно — дуновение, отсвет, который выражается в снах... да обрывки события, подсмотренного глазом, для которого ничего не примелькалось" (с.28). "Но из этих отсветов и обрывков, — говорит К.Мочульский, — построена книга монументальная — самое полное и правдивое свидетельство о "величайшем годе". От одного "дуновения", от одного случайного слова — раскрывается перед нами вся "Взвихренная Русь" (Звено. 1927. 10 апр.).
О.А.Чуйкова
"Оля: Повесть" (Париж: Вол, 1927). Произведение состоит из трех частей, с первой из которых "В поле блакитном" читатель познакомился в 1922. Вторая часть — "Доля" и третья "С огненной пастью" посвящены Олиной юности и продолжают биографическое направление ремизовского творчества. "Проходит через повесть девушка (Весна — Доля — Невеста) чистой и красивой души — весна революции, доля женщины, невеста недосказанного будущего", — так видит образ героини М.Осоргин (ПН. 1927. 9 июня). "Судьба героини, ее биография, прослеженная от детских до девических лет, своею яркой нитью, чисто ремизовской вязью, тянется через усадьбу, маленький городок, столицу", — пишет Ю.Айхенвальд, особо отмечая в книге "разлив русской стихии" (Руль. 1927. 15 июня). "Петербург, Бестужевские курсы, революционная работа, сходки, конспирация, аресты. В нашей литературе история революционного движения никогда еще не разрабатывалась как поэтическая тема", — пишет К.Мочульский, отмечая, что "к сложному
