CC BY
84
ДРЕВНЯЯ ГРЕЦИЯ
Э.Д.ФРОЛОВ (Санкт-Петербург)
РЕЛИГИОЗНАЯ ПОЛИТИКА ГРЕЧЕСКИХ ТИРАНОВ: У ИСТОКОВ КУЛЬТА ВЛАСТИТЕЛЯ
Как известно, культ властителя складывается и получает особенное распространение в эпоху поздней античности, в эллинистическо-римское время. Достаточно напомнить о прижизненном апофеозе Александра Великого, о царском культе в эллинистическом Египте, об обожествлении римских императоров1. Было бы интересно проследить истоки этого примечательного явления. А поскольку культ властителя был всегда порождением режима личной власти, то это естественно приводит нас к истории ранних режимов такого рода в античной Греции - к истории греческой тирании. Действительно, при ближайшем рассмотрении религиозной политики греческих тиранов ранней и поздней поры, т.е. архаической и классической эпох, мы обнаруживаем ряд интересных и значимых попыток формирования культа властителя. К этим ранним опытам мы теперь и обратимся.2
I. Период старшей тирании. Здесь особенно интересен пример афинского тирана Писистрата (560-527 гг. до н.э.). Надо принять во внимание, что тираны архаической поры, как правило, были выдающимися личностями. Конечно, действиям тиранов был присущ известный момент иррациональности. Но это относится главным образом к внутреннему импульсу, направлявшему волю тиранов к власти, к их стремлению оседлать общественное развитие и на волне популярного демократического движения достичь осуществления - за счет и во вред этому движению - сугубо личной, эгоистической цели. Однако это не исключало возможности проведения ими при случае некоторых важных преобразований, постольку, конечно, поскольку этим обеспечивалась популярность их правления (отдельные административные реформы, меры по благоустройству городов, оборудование гаваней, координация колонизационного движения и проч.). При этом и государственная политика тиранов, и их личное поведение не были лишены — ив этом надо видеть знамение времени
— известного, так сказать, частного рационализма. Недаром и их тоже, а не одних только законодателей и реформаторов, традиция изображает как людей, исполненных не только страсти и воли, но и выдающегося ума. Периандр и Писистрат по совокупности своей деятельности относились - по крайней мере некоторыми авторами - к числу семи мудрецов (см.: Diog. Ь. РгаеГ., 13).
Примечательны в этой связи исполненные расчета манипуляции Писистрата с религиозными святынями своего родного города. Мы имеем в виду известную историю с вторичным его приходом к власти при непосредственном будто бы участии богини Афины. Именно, по свидетельству древних авторов, Писистрат въехал в город, стоя на колеснице рядом с красивой, статной женщиной, наряженной наподо-
бие богини Афины, что должно было изображать или символизировать — разница в данном случае невелика — прямое содействие божества происходящему (см.: Her., I, 60; Aristot. Ath. pol., 14, 4).3 Но если данное свидетельство традиции заслуживает доверия, то тогда нельзя не видеть в этом эпизоде известного стремления древнего афинского властителя приблизить себя к сонму небожителей, что было первой ступенью к апофеозу.
II. Предтечи младшей тирании. Речь идет о выдающихся политиках времени Пелопоннесской войны, чьи успехи кружили голову и им самим и их современникам, создавая предпосылку непомерного личного возвышения - как в сфере собственно политической, так и в сфере идеологической, духовной.
1. Алкивиад. Успехи Алкивиада, выступившего на политическом поприще вскоре после заключения Никиева мира (421 г.), создали ему невероятную популярность, особенно среди воинов и в массе простого народа. В промежутке между Ни-киевым миром и Сицилийской экспедицией его авторитет непрерывно возрастал и достиг своей кульминации к 416-415 гг., что нашло отражение: косвенным образом
- в проведении остракизма в 416 г., а более непосредственно - в ответственном и почетном назначении Алкивиада одним из трех стратегов-автократоров, на которых возлагалось руководство Сицилийской экспедицией.
Алкивиад сам сильно содействовал росту своей популярности щедростью и великолепием своих литургий, блеском своих выступлений и побед на общегреческих празднествах, Олимпийском и Немейском. Этому же служила осуществлявшаяся им пропаганда собственных триумфов с помощью соответствующих, созданных по его заказу, художественных произведений. Так, Эврипидом был сочинен эпиникий в честь его победы в Олимпии (Plut. Alc., 11, 2 сл.; Athen., I, 5, р. 3 е), а художником Аристофонтом была написана картина в память другой его победы - на Немейских играх. Алкивиад был изображен здесь сидящим на коленях у Немеи - богини-покровительницы священной местности Немеи (Plut. Alc., 16, 7; Paus., I, 22, 6—7). Впрочем, по другой версии имя художника было не Аристофонт, а Аглаофонт, и картин было две: на одной были изображены Олимпиада и Пифиада, увенчивающие Алкивиада венком, а на другой - Алкивиад на коленях у Немеи (Satyr. ар. Athen., XII, 47, р. 534 d-e).4
Все это - и действительные успехи, и искусная пропаганда их с помощью самых разнообразных средств - создавало вокруг Алкивиада героический ореол. Сограждане в массе своей восхищались им, прочие греки относились к нему с уважением, а раболепному пресмыкательству афинских союзников вообще не было предела (ср. рассказы о подношениях Алкивиаду во время его пребывания в Олимпии в 416 г. -Ps.-Andoc., IV, 30; Plut. Alc., 12, l; Athen., XII, 47, p. 534 c-d).5
Тяжкие потрясения, которые афинянам пришлось испытать после 415 г., не подорвали этой тенденции. Наоборот, чем тяжелее складывалась обстановка, чем менее способными оказывались органы власти и государственные руководители традиционного типа справиться с растущими трудностями, тем больше надежд масса народа склонна была возлагать на необычайные способности Алкивиада, содействуя таким образом рождению культа его личности.
Разумеется, нельзя закрывать глаза на то, что значительная часть свидетельств о необычайно большой роли и необычайно высоком авторитете Алкивиада исходит от позднейших авторов, склонных в духе своего времени преувеличивать значение отдельной личности. С такой именно тенденцией мы сталкиваемся уже у проникнутого предмонархическими настроениями Исократа (в апологетической речи «Об упряжке», но также и в «Филиппе»). Затем через посредство вышедших из школы Исократа историков Эфора и Феопомпа эта тенденция была усвоена и более поздними писателями - Диодором, Плутархом, Корнелием Непотом, Юстином (Помпе-ем Трогом).
Однако несомненно, что в случае с Алкивиадом начало таким воззрениям было
положено еще при жизни самого героя и не чем иным, как стихийно складывавшимся настроением общества. Замечательно, что отражение такого настроения мы находим уже у Фукидида, писателя, современного Алкивиаду и, в отличие от более поздних авторов, не склонного еще подчеркивать значение отдельной личности. Рассказывая о политических распрях у афинян в 411 г., Фукидид отмечает благотворную, спасительную роль Алкивиада, который своим вмешательством предупредил открытое выступление демократически настроенного флота на Самосе против закрепившихся у власти в Афинах олигархов и таким образом спас афинский народ от братоубийственной войны, а афинское государство — от неминуемой гибели (Thuc, VIII, 82, 2, и 86, 4 сл.; ср.: Plut. Alc., 26, 4). Позднее именно этот эпизод был использован Исократом в речи «Об упряжке» (см. в особенности § 16 сл.) для совершенно уже безудержного прославления Алкивиада как всеобщего посредника, умиротворителя и спасителя.
Другие несомненно надежные свидетельства энтузиастического отношения современников и сограждан к Алкивиаду находим мы у Ксенофонта, который рассказывает о характерной гордости солдат Алкивиада, привыкших под его водительством одерживать победы и не желавших поэтому смешиваться с воинами, служившими под началом других, менее удачливых командиров (Хе^ Hell., I, 2, 15 сл.; ср.: Plut. Alc., 29, l сл.). Тот же Ксенофонт рассказывает о всеобщем возбуждении, вызванном в Афинах состоявшимся, наконец, летом 407 г. возвращением Алкивиада на родину (Хе^ Hell., I, 4, 8 сл.).6 Ксенофонт сдержан в своем описании, однако его рассказ можно дополнить рядом деталей, которые сообщают, основываясь главным образом на свидетельствах Эфора, Феопомпа и Дурида, позднейшие писатели (Diod., XIII, 68-69; Plut. Alc., 32 сл.; Athen., XII, 49, p. 535 c - d; Nepos. Alc., 5, 7 - 6, 5; Justin., V, 4, 7 сл.). В существенной своей части, за вычетом анекдотических подробностей, приводимых Дуридом (они были отвергнуты уже Плутархом), эти сообщения должны соответствовать действительности; едва ли их можно рассматривать как простые измышления дружественной Алкивиаду традиции.
Итак, по единодушному свидетельству древних авторов, в тот день для встречи прославленного полководца и победоносного войска в Пирей сошлись чуть ли не все жители Афин. Всех в особенности тянуло посмотреть на Алкивиада, и хотя не было недостатка в таких, которые видели в Алкивиаде виновника всех прошлых бед и вообще относились к нему с подозрением, большинство было настроено весьма доброжелательно, а когда Алкивиад сошел на берег, эта доброжелательность превратилась в восторг. Алкивиада осыпали приветствиями, увенчивали лавровыми венками и тениями (головными повязками) (Plut. Alc., 32, 3; Nepos. Alc., 6, 3), удостаивая его, таким образом, награды, которая обычно полагалась атлетам - победителям на общегреческих празднествах, но которую с некоторых пор стали переносить и на удачливых полководцев. До Алкивиада, насколько нам известно, такой награды удостаивались уже вождь афинской демократии Перикл (от своих сограждан после покорения Самоса в 439 г., Plut. Per., 28, 5) и спартанский полководец Брасид (от граждан освобожденной им от афинского владычества Скионы в 423 г., Thuc., IV, 121, 1).
В данном случае дело, конечно, не ограничилось стихийным поднесением венков и лент. После выступлений Алкивиада на заседании Совета Пятисот и в народном собрании наэлектризованный его речами афинский народ декретировал ему невероятные почести: ему были компенсированы материальные потери, вызванные конфискацией имущества после заочного осуждения в 415 г.; жрецы Эвмолпиды и Керики должны были снять с него наложенные ранее проклятия, а стелы с вырезанными на них текстами осуждения и проклятий были брошены в море. Он был награжден золотыми венками (об этом, впрочем, упоминает лишь один Плутарх -Alc., 33, 2). И наконец, как выражение господствующего убеждения в том, что он один в состоянии восстановить былую мощь государства, Алкивиад был назначен
главнокомандующим всех вoopужeнных сил на суше и на мope (cp. замечательную хapaктepиcтику этого акта у Ксенофонта: Hell., 1, 4, 20 - dvappr|0el? атаутиу і^уеціму айто^ат^, И? oto? те иу стйстаї ті^у mpoтєpdУ тг|? тоХеи? 8иуа|іїу). Под-чepкнeм это бecпpeцeдeнтнoe, по-видимому, назначение Алкивиада cтpатeгoм-автo-кpaтopoм sine collegis. ^авда, затем, кpoмe Алкивиада, были избpaны еще два cтpaтeгa, но их полномочия были о^апичет:: они были избpaны с согласия Алкивиада (Diod., XIII, 69, 3; Plut. Alc., 35, l; Nepos. Alc., 7, l) в качестве его помощников по командованию сухопутными войсками (cp.: Xen. Hell., I, 4, 21 - ip^|ievoi кіті yrjv aтpaтr|yo^).
Во всем этом нельзя не видеть свидетельства большой пoпуляpнocти и автopитe-та, кoтopыми Алкивиад вновь пользовался cpeди своих coгpaждaн-aфинян. Впpo-чем, aвтopитeт Алкивиада был необычайно велик и за пpeдeлaми Афин, и отовсюду ему оказывали самые высокие знаки внимания. Так, самосцы, очевидно, в пopу наибольших успехов Алкивиада в мopcкoй войне у пoбepeжья Малой Азии, почтили его бpoнзoвoй статуей, кoтopую они поставили в святилище наиболее уважаемой у них Tepbi (Paus, VI, 3, 15). Всеобщий взгляд на Алкивиада как на наиболее ав-тopитeтную фигуpу cpeди афинских военачальников и даже, более того, как на самостоятельную политическую величину пpeвocхoднo вьфазил пepcидcкий caтpaп Фapнaбaз, кoтopый, заключив в отсутствие Алкивиада дoгoвop с афинскими crpa-тегами (под Калхедоном в 408 г.), настоял затем на том, чтобы этот дoгoвop был слеплен еще и клятвою Алкивиада, и обменялся с Алкивиадом особыми зaвepe-ниями в вepнocти, независимо от общей клятвы, кoтopую они пpинecли в официальном пopядкe (Xen. Hell., I, 3, 8-12; cp.: Plut. Alc., 31, l сл.).
Что касается Афин, то здесь пoпуляpнocть Алкивиада в летние месяцы 407 г. не-пpepывнo вoзpacтaлa и достигла своей кульминации в тот момент, когда ему удалось во вpeмя oчepeдных пpaзднecтв в честь Дeмeтpы и Кopы счастливо пpoвecти тopжecтвeнную пpoцeccию в Элевсин и oбpaтнo по суше, что уже давно не удавалось афинянам ввиду вpaжecкoгo пpиcутcтвия в Декелее (Xen. Hell., I, 4, 20; Plut. Alc., 34, 3 сл.). После этого, пишет Плутapх, «Алкивиад и сам вoзгopдилcя, и войску внушил надменную увepeннocть, что под его командою оно непобедимо и неодолимо, а у npocTOro люда и бедняков снискал поистине невиданную любовь: ни о чем дpугoм они более не мечтали, ^оме того, чтобы Алкивиад сделался над ними rapa-ном (той? 8е <^^1^^? каї теу^та? outo? Є8гцаауйуг|аеу, шстт' epav epi^a 0аи|іаатоу от' e^lvou тupdУУеLст0dl), иные, не таясь, об этом гoвopили, советовали ему пpeзpeть всяческую зависть, стать выше нее и, oтбpocив законы и постановления, отделавшись от болтунов - губителей гocудаpcтва <...>,7 действовать и npa-вить, не cтpaшacь клеветников» (Plut. Alc., 34, 7 — 35, l).
Увы, этот во^і^г не был долговечным. То же самое нapoднoe исступление, ко-тopoму Алкивиад был обязан своим нeвepoятным возвышением, стало пpичинoю и cкopoгo его падения. Афинский нapoд, возлагавший все свои надежды на полковод-цa-cупepмeнa, не пpocтил ему пepвoй же неудачи - пopaжeния пpи Нотии и немедленно oтpeшил его от должности (406 г.).
2. Лисандр. Сходную с Афинами ситуацию мы наблюдаем и в Спapтe. И здесь военная обстановка содействовала poCTy aвтopитeтa и умножению славы успешного военачальника. Пpимeчaтeлeн уже пpимep Бpacидa. Необычной была военная экспедиция Бpacидa, кoтopый с войском, составленным из илотов и наемников, с согласия гocудapcтвa, но на свой сфах и pra^ coвepшил далекий и длительный поход на ceвep с целью нанесения удapa по тылам Афинской apхэ (424-422 гг.). Тем самым был подан повод не только к изменению общей сфатегии войны и хapaктe-pa войска, но и к неизбежному в таких условиях повышению военной и политической poли отдельного полководца (Thuc., IV, 70 сл.; Diod., XII, 67 сл.). Необычны были и те почести, кoтopыe оказали Бpacиду и пpи жизни его, и после cмepти жители маленьких гopoдкoв, освобожденных им от власти афинян. Так, скионяне офи-
циально (бгцюаїа, т. e. от имени гocудаpcтва) нaгpaдили его. золотым венком как освободителя Эллады (И? eXeu0epoOvтa т^у EXXaSa) и частным oбpазoм (ISla, т. e. отдельные ^аждане) увенчивали его головными повязками-тениями и посвящали ему начатки плодов как атлету (wamep d0X^тfl, Thuc., IV, 121, 1). Амфиполиты в свою oчepeдь после его cмepти почтили его pазличными почестями как гepoя (И? ^pw) , как нового основателя гopoдa (И? olкlсттfl), как своего спасителя (стит^а, ibid., V, 11, 1).
Мы пpиcутcтвуeм здесь пpи самом зapoждeнии нового обычая относить почести, paHee назначавшиеся гepoям или атлетам, на личность удачливого полководца и властителя. Именно эта новизна заставляет Фукидида, кoтopый нам об этом pac-сказывает, все вpeмя сопоставлять - чтобы таким oбpaзoм и объяснить - poль Бpa-сида с poлью гepoeв и иных тpaдициoнных пepcoнaжeй.
Но еще более пpимeчaтeлeн пpимep Лиcaндpa. Длительное пpeбывaниe на посту командующего и пpaктичecки нeoгpaничeнныe полномочия, кoтopыми Лиcaндp обладал как для ведения военных действий, так и для политического уcтpoйcтвa «освобожденных» тeppитopий, сделали его цeнтpaльнoй фигуpoй в заключительных, peшaющих событиях Пелопоннесской войны. Естественно, что с его именем по npe-имуществу стали связывать конечный успех лакедемонян в войне, ему одному стали оказывать то почтение и те почести, кoтopыe пpичитaлиcь всему гocудapcтву лакедемонян. Пoвтopялocь то, что мы уже наблюдали в случае с Бpacидoм, но в нecpaв-ненно больших масштабах и в более четкой и coвepшeннoй фopмe.
Многие гopoдa, по инициативе пpooлигapхичecки и npocnap!aHc^ HacrpoeH-ных элементов, нaгpaждaли Лиcaндpa венками (см.: Xen. Hell., II, 3, 8, где пoдчep-кивается личный хapaктep нaгpaды - «венки, кoтopыми нaгpaждaли его лично союзные гocудapcтвa» [aтeфdУOu? ou? mapa тиу TOXewv eXd|a(3dve Swpa ISla], и Plut. Lys., 16, l, с хаpактepным объяснением пpичины - ибо «многие, как и следовало ожидать, подносили пoдapки самому могущественному из ^еков, своего poдa владыке всей ^еции» [uoXXfiv, И? eUo?, SiSovtov avSpl Suуdтитdти каї тpOmoу тїуа к^ш тг|? EXXaSo?]). В paзличных святилищах выставлялись его изoбpaжeния: в хpaмe Аpтeмиды в Эфесе (посвящение эфесцев), в Олимпии (посвящение самосцев) (Paus., VI, 3,14 сл.). Победителя афинян о^ужал хop поэтов и кифapeдoв, на все лады пpocлaвлявших его деяния (см.: Plut. Lys., 18, 7 сл., где названы поэты Xepил, Антилох, Антимах из Колофона и Hикepaт из Гepaклeи и кифapeд Аpиcтoнoй; к ним следует, по-видимому, добавить Иона Самосского, составителя эпигpaммы на базе статуи Лиcaндpa в Дельфах [см.: Plut. Lys, 18, 1; Paus., X, 9, 7 сл.; Ditt. Syll.3, I, ? 115]).
Но самым замечательным было возникновение культа Лиcaндpa. По свидетельству самосского иcтopикa Дуpидa, coхpaнeннoму у Плутapхa, «ему пepвoму cpeди ^еков гopoдa стали воздвигать aлтapи и пpинocить жepтвы как богу (И? 0еи), и он был пepвым, в честь кого стали петь Пеаны» (Duris ap. Plut. Lys., 18, 5 = FgrHist 76 F 71, с цитиpoвaниeм начальных cтpoк одного из таких пеанов, что должно служить надежным пoдтвepждeниeм дocтoвepнocти этого свидетельства Дуpидa; cp. также: Duris ap. Athen., XV, 52, p. 696 e = FgrHist 76 F 26). В частности, как указывается далее у того же Плутapхa (и, очевидно, все также на основании свидетельств Дуpидa), на Самосе официальным постановлением тpaдициoнный здесь пpaздник в честь богини Гepы был пpeoбpaзoвaн в пpaздник Лиcaндpa (2d|iioi Se та map' аитоТ? HpaXa ЛuстdуSpeld raXelv еф^фістауто, Plut. Lys., 18, 6; cp.: Hesych. и Phot.. S. v. ЛuстdуSpeld). Новый этот пpaздник, cпpaвлявшийcя с жepтвoпpинoшeниями и аго-нами, пpocущecтвoвaл, впpoчeм, недолго, не дольше, во всяком случае, чем cnap-танская гегемония на мope, конец кoтopoй наступил после битвы пpи Книде (394 г.).8
Xoтя в вышeпpивeдeннoм Плутapхoвoм пepeлoжeнии Дуpидa утвepждeниe о многих гopoдaх, назначавших божественные почести Лиcaндpу, обязано своим npo-
исхождением скорее всего самому Плутарху, который мог расширительно истолковать свидетельство Дурида об одном лишь Самосе, даже и в таком случае трудно переоценить значение этого засвидетельствованного античной традицией явления. Здесь мы сталкиваемся с дальнейшим и весьма радикальным развитием отмеченной уже в случае с Брасидом тенденции освящения культом личности могущественного полководца и властителя. Если Брасиду в благодарность за то, что он сделал для них, амфиполиты декретировали посмертно героические почести, то Лисандру, очевидно, в меру свершенного им, были определены почести божественные и при жизни. Это один из первых примеров прижизненного воздания божественных почестей полководцу в Древней Греции. В явлении этом нельзя не видеть предвосхищения будущей эллинистической эпохи.9 При этом, как правильно подчеркивается у Д.Лотце, очевидны объективные политические основания такой акции. Не абстрактные религиозные мотивы и не какие-либо личные достоинства Лисандра определили решение самосских аристократов учредить Листаубреьа; главную роль сыграли здесь политические заслуги спартанского полководца перед самосской олигархией.
Труднее ответить на вопрос о степени участия во всем этом самого Лисандра. Лотце (здесь именно в духе скептического направления) отвергает мысль о том, что инициатива могла исходить от самого Лисандра, и считает инициаторами самосских олигархов, и только их одних. Однако, принимая во внимание, что Лисандр, как это убедительно доказывает тот же Лотце, присутствовал при учреждении собственного культа на Самосе, и зная его крайнее честолюбие и умение использовать в целях личной пропаганды всё, в том числе и религию, мы не удивились бы, если бы оказалось, что он сам приложил руку к установлению своего культа. Впрочем, сейчас важно отметить другое: как признает это и Лотце, «знаменательным для характеристики общественного положения Лисандра является то, что благодарность самосцев была направлена на него как на отдельного человека, а не на государство, на службе которого он состоял. Развитие Пелопоннесской войны повлекло за собой то, что государство часто стало отступать на задний план по сравнению со своим полководцем».10
III. Период младшей тирании. Здесь мы наблюдаем дальнейшее развитие отмеченной тенденции. Наиболее интересен опыт сиракузского тирана Дионисия Старшего (405-367). Созданная им политическая система характеризовалась сложным переплетением разных по природе элементов - города-государства и территориальной державы, гражданской общины и авторитарной власти. Реальное сосуществование двух противоположных политических начал - полисно-республиканского и монархического - нашло свое выражение и вместе с тем подтверждение в параллельном выходе двух разных форм суверенитета. С одной стороны, сохранялось суверенное самовыражение гражданской общины, именно - в факте продолжающегося выпуска монеты традиционного типа с надписью ХУРАКОХЮЮ1 С другой - достаточно недвусмысленно выступал суверенитет установившейся в Сиракузах монархии. Верховный правитель обосновался в особой укрепленной резиденции и, как настоящий монарх, окружил себя пышным двором; его выходы к народу обставлялись особой торжественностью, чему служили не только свита друзей и эскорт телохранителей, но и такие чисто царские инсигнии, как колесница, запряженная четверкою белых коней, пурпуровое одеяние и золотой венок (об этих последних см.: Diod., XIV, 44, 8; Duris ар. ЛШеп., XII, 50, р. 535 е = FgrHist 76 Б 14; ср.: ТЬеорошр. ар. ЛШеп., X, 47, р. 436 а = FgrHist 115 Б 187; Пу., XXIV, 5, 4).12
Этому вещному монархическому маскараду соответствовало и вполне определенное идеологическое обрамление. Рационалистическое отношение к религии отнюдь не исключало, а наоборот, предполагало продуманное использование Дионисием религиозных форм для вящего обоснования своей власти. Без колебаний, когда того требовали обстоятельства, налагая руку на храмовые сокровища,
cиpaкузcкий пpaвитeль в дpугих случаях заявлял себя paдeтeлeм о богах, обеспечивая, таким oбpaзoм, по античным понятиям, пoддepжку себе небожителей. Он crpo-ил им новые хpaмы (Diod., XV, 13, 5), coвepшaл в их честь пышные жepтвoпpинo-шения (XV, 74, 2), oтпpaвлял богатые дapы в общеэллинские святилища Зевса в Олимпии и Аполлона в Дельфах (XVI, 57, 2 сл.).
Это он, судя по всему, ввел в обиход тот pитуaл тopжecтвeннoгo молебствия, о кoтopoм сообщает Плутapх для вpeмeни Дионисия Младшего: в oпpeдeлeннoe вpe-мя во двopцe cпpaвлялocь жepтвoпpинoшeниe богам и глашатай возносил молитву о долговечности и неколебимости существующего peжимa (Plut. Dion, 13, 5). И это по его почину или, во всяком случае, не без его ведома pacпpocтpaнялиcь слухи о божественном пpeдoпpeдeлeнии его миссии (следы этого oбнapуживaютcя в уцелевших фpaгмeнтaх иcтopичecкoгo тpудa Филиста - Cic. De div., I, 20, 39, и Valer. Max.,
I, 7, ext. 7; Cic. De div., I, 33, 73, и Aelian. V. h., XII, 46) и, если вepить позднейшему свидетельству, ставились статуи бога Диониса с лицом, схожим с лицом самого си-pa^raoro пpaвитeля (Dio Chrys., XXXVII, 21). Пpимepу отца следовал и Дионисий Младший, кoтopый утвepждaл, что он - сын Аполлона:
Отпpыcк, po^en^m Дopидoй13 в союзе с Фебом могучим
^wplSo? ек ii^pO? Фol(Зou кolУЙцdCTl (SXaaTOv)
(De Alexandri Magni fortuna aut virtute,
II, 5, p.338 b, nep. Э.Г.Юнца).
Новейшие исследователи cпpaвeдливo видят в этих акциях подход к тому культу властителя, кoтopый будет выфаботан позднее, в эллинистическую эпоху, и кото-pый останется кpaeугoльным камнем дoктpины о цapcкoй власти божьей мило-стью.14
Замечательную пapaллeль cиpaкузcкoй тиpaнии составляет тиpaния в Tepa^ee Понтийской. Основатель тиpaничecкoгo peжимa в Гepaклee Клеарх (364-352) вообще сознательно пoдpaжaл Дионисию Стapшeму. Точно так же, хотя его пpaвлeниe oпиpaлocь исключительно на силу, он понимал необходимость известной, хотя бы видимой, легитимизации основанного им peжимa. Этой цели должна была служить и его peлигиoзнaя политика, в кoтopoй он пошел даже дальше cиpaкузcкoгo rapaHa, выступив нeпocpeдcтвeнным пpeдшecтвeнникoм эллинистических пpaвитeлeй. Он объявил себя сыном Зевса и тpeбoвaл, чтобы его пpивeтcтвoвaли земным поклоном и воздавали ему почести, подобающие победителям на Олимпийских и^ах. В TOp-жественных случаях он появлялся на людях в золотом венке, в пышном пуpпуpнoм облачении и на кoтуpнaх, уподобляясь цapям из классических тpaгeдий или даже самим богам. Он использовал специальные nprn^paHM, чтобы пpидaть своему лицу особый блеск и пуpпуpoвый оттенок. Он пpикaзывaл нести пepeд собой золотого opлa - символ его божественного пpoиcхoждeния, а сам выступал, дepжa в pукe пepун (или, по дpугoй вepcии, cкипeтp). Наконец, одному из своих сыновей (по-видимому, cтapшeму - Тимофею) он дал дополнительное пpoзвищe «Кepaвн» (пepун) (Memnon, 1, 1 Mueller = FgrHist 434 F 1, 1; Plut. De Al. M. fort. aut virt., II, 5, p.338 b; Iustin., XVI, 5, 8-11; Suidas, s.v. KXeapxo?).
Все это гoвopилo о сознательном cтpeмлeнии учpeдить новый культ пpавитeля и таким oбpaзoм пpидaть тиpaничecкoй власти недостающий ей духовный opeoл. Очевидно, в какой большой степени действия Клeapхa были пpoникнуты новыми политическими тенденциями, пpeдвocхищaвшими политическую пpaктику и идеологию эллинизма.15
К пpимepaм, свидетельствующим о cтpeмлeнии тиpaнoв возвысить себя до сфе-pы небожителей, утвepдить некую особую близость с тем или иным божеством (так, Дионисий Стapший пpeтeндoвaл на близость с Дионисом, Дионисий Младший - с Аполлоном, Клeapх Гepaклeйcкий - с самим Зевсом), добавим еще один - с Демет-
рием Фалерским. Правда, своей властью в Афинах он был обязан милости внешнего покровителя - македонского правителя Кассандра, но в остальном его правление в Афинах (317-307) ничем практически не отличалось от обычного тиранического стереотипа: та же драпировка из традиционных республиканских форм (Деметрий исполнял должности и архонта, и стратега) и то же авторитарное существо власти. Так вот, по свидетельству Дурида, сохраненному у Афинея (XII, 60, р.542 е), в год архонтства Деметрия (309/8 г.), во время празднества в честь Диониса, в песнопении в честь божества звучали и такие слова: «Особенно же отличает тебя божественными почестями благородный солнцеподобный архонт (еиуеуета! ЛХьОцорфо? архиу)". Таким образом, даже в Афинах, бывших некогда оплотом полисных республиканских традиций, в условиях режима личной власти пробивались ростки характерной для эпохи эллинизма идеологии, во всяком случае усваивались лексика и форма превосходящего всякую норму почитания правителя. Еще красочнее в этом плане будет, конечно, пример с учрежденным афинянами в 307 г., после их освобождения от тирании Деметрия Фалерского, культом Деметрия Полиоркета и его отца Антигона, однако этот пример относится уже непосредственно к эллинистической практике и, таким образом, находится вне рамок нашего сюжета.
Что касается идеологии эллинизма, то еще одно замечательное ее предвосхищение предоставляет нам правление ферского тирана Александра (369-358). Александр вошел в историю как младший Ясонид, как один из преемников знаменитого ферско-фессалийского правителя Ясона. Напомним, что Ясону, погибшему вследствие заговора ферских аристократов (370 г.), наследовали его братья Полидор и Полифрон. Их совместное правление длилось совсем недолго: Полидор был устранен Полифроном, а Полифрон, в свою очередь, - сыном Полидора Александром (369 г.). Правление последнего было откровенной и жестокой тиранией; в конце концов и он был устранен в результате заговора собственных сородичей - своей жены Фебы и ее братьев. Позднейшими античными писателями - поэтами (как, например, Мосхионом, написавшим на этот сюжет специальную драму «Феряне», см.: Каиек, ТвБ2, р. 812 sq.) и прозаиками (например, Плутархом, Ре1ор., 35, 4 сл.) -смерть Александра Ферского рассматривалась как характерная судьба, а он сам -как типичнейший образец жестокого и вероломного тирана. И хотя на этом суждении несомненно лежит печать выработанной уже к концу классической эпохи типологической схемы, в основе своей оно верно. Действия Александра, не одухотворенные никакой .принципиальной идеей помимо стремления к сохранению и расширению своей власти, являли собой разительный контраст политике Ясона, и он сам в отличие от своего замечательного предшественника был не более чем грубым и вероломным деспотом.
Однако этой «цельности» натуры Александра история античного самовластья обязана некоторыми новыми элементами: в политической области - ростом монархического начала, нашедшим выражение в выпуске монеты непосредственно от имени властителя,16 а в сфере идеологии - развитием культа счастливого случая, благой судьбы. Последнее нашло отражение в одной любопытной детали, на которую Плутарх обращает внимание, живописуя кровожадность и цинизм ферского тирана. «Копье (тлу 8е ХОухлУ ), — пишет Плутарх, — которым он умертвил своего дядю Полифрона, он объявил святыней, украсил венками и приносил ему жертвы, словно богу, называя именем Тихона (кабьериста? ка! катасттефа? е0иеу истпер 0еи ка! Тихиуа простлуОреие)» (Ре1ор., 29, 8). В этом эпизоде нельзя не видеть указания на развитие нового, специфического, характерного для последующей эллинистической эпохи религиозного элемента - почитания богини (счастливого) случая Тюхе
(Тихл).17
ПРИМЕЧАНИЯ
1. О культе властителя в античном мире см.: Байбаков Е.И. 1) Происхождение эллинистического культа царей //Сборник статей в честь проф. В.П.Бузескула. Харьков, 1914. С.767-791; 2) Из истории обоготворения монархов в античном мире. Баку, 1922; Абрамзон М.Г. Римский императорский культ в памятниках нумизматики. Магнитогорск, 1993; Nock A.D. Notes on the Ruler-Cult, I-V //JHS. Vol.48. 1928. ? 1. P.21-43; Habicht Chr. Gottmenschentum und griechische Stadte (Zetemata, H.14). MUnchen, 1956; Cerfaux L. et Tondriau J. Un concurrent du christianisme. Le culte des souverains dans la civilisation greco-romaine. Paris-Tournai, 1957; Taeger F. Charisma: Studien zur Geschichte des antiken Herrscherkultes. Bd.I-II. Stuttgart, 1957-1960; Price S.R.F. Rituals and Power: The Roman Imperial Cult in Asia Minor. Cambridge, (1984) 1986; Fishwick D. The Imperial Cult in the Latin West: Studies in the Ruler Cult of the Western Provinces of the Roman Empire (Etudes preliminaires aux religions orientales dans l’Empire Romain, 108). Leiden, 1987.
2. Опорой для наших наблюдений служили как свидетельства самой античной традиции, так и труды ученых нового времени, среди которых особенно важны: Plass H.G. Die Tyrannis in ihren beiden Perioden bei den alten Griechen. Tl.I-II. Bremen, 1852; Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen. Bd.I-II. MUnchen, 1967. Вместе с тем мы, естественно, воспользовались нашими собственными разработками по теме древнегреческой тирании. См.: Фролов Э.Д. 1) Рождение греческого полиса. Л., 1988. С.158-166 (гл.5, § 2 - «Раннегреческая тирания»); 2) Греция в эпоху поздней классики: общество, личность, власть. СПб., 2001. С.65-290 (ч.П - «Возрождение тирании»), 291-468 (ч.Ш - «Сицилийский эксперимент. Держава Дионисия») и 535-565 (ч.ГУ, гл.3 - «Философ у власти: правление Деметрия Фалерского в Афинах»).
3. Древние, а за ними и большинство новейших авторов видели в этой истории просто ловкую проделку расчетливого политика, спекулировавшего на религиозности народной массы. Иная трактовка предложена С.Я. Лурье, который усмотрел здесь случай религиозно-сценического действа, когда все знают, что роль бога исполняет человек, но это не мешает им воспринимать разыгрываемую сцену как действительное явление божества. См: Лурье С.Я. История Греции. Ч. I. Л., 1940. С. 152 (теперь также в новом издании: Лурье С.Я. История Греции. СПб., 1993. С.200).
4. Новейшие исследователи отдают предпочтение версии Плутарха и считают, что обе картины были творением Аристофонта, сына Аглаофонта и брата Полигнота; версию же Афинея относят на счет небрежности, допущенной то ли писателем при переложении своего источника, то ли переписчиком, сократившим ввиду схожести имен первоначальное Арютофйуто? то0 АуХаофйуто? в простое АуХаофйуто?. См.: Brunn Н. Geschichte der griechischen Kunstler. 2. Aufl., Bd. II, Stuttgart, 1889. S. 10 и 37; ср.: Toepffer J. Alkibiades //RE, Bd.I, Hbbd.2, 1894. Sp.1531.
5. Ср. великолепную характеристику этих успехов Алкивиада у В. Фишера: «Алкивиад, который обещал удовлетворение всех капризов и страстей черни, который выступил в Пелопоннесе в качестве патрона демократии, который содействовал произвольному обращению с подданными, стал кумиром народа. Его исполненное торжественного блеска выступление в Олимпии, его неслыханные победы там доставили ему положение более высокое, чем это подобало гражданину свободного государства; союзники доискивались его милости как у какого-либо суверенного князя, и он использовал свое могущество не с осторожной осмотрительностью, но проявлял все самоуправство тирана, одного лишь имени которого, казалось, ему еще не доставало» (Vischer W. Alkibiades und Lysandros //Vischer W.Kleine Schriften, Bd.I, Leipzig, 1877. S. 109 f.). Другие исследователи также обращают внимание на значение выступлений и побед Алкивиада в Олимпии. При этом справедливо подчеркивают, что стремление Алкивиада окружить себя славою олимпионика напоминало практику более древней эпохи, когда, как известно, победа в Олимпии часто служила средством к завоеванию популярности у себя на родине и к достижению
или укpeплeнию тиpaничecкoй власти. См.: Зельин K.K. Олимпионики и rapami //ВДИ. 1962. №4. С. 27; Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd.I, Mйnchen, 1967. S.208.
6. В дaтиpoвкe вoзвpaщeния Алкивиада следуем К.Ю. Белоху (см.: Beloch K. J., Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd.II, Abt.1, Strassburg, 1914. S. 413; Abt.2. S. 250-252).
7. Здесь в ^еческом тексте какая-то пopчa (К. ^raep oпpeдeляeт лакуну), однако общий смысл coвepшeннo ясен, и этим объясняются наши иcпpaвлeния в пepeвoдe С.П.Мapкишa (в той части фpaзы, кoтopaя следует за иcпopчeнным местом).
8. Об уcтpoйcтвe и вpeмeни существования Лиcaндpий см. также: Durrbach F. Lysandria //Dictionnaire des antiquites grecques et romaines. T. III, pt. 2, Paris, 1904. P. 1451; Nilsson M.P. Griechische Feste von religioser Bedeutung mit Ausschluss der attischen. Leipzig, 1906. S. 49; Scherling. Lysandreia //RE, Bd. XIII, Hbbd. 26, 1927. Sp.2502 f.
9. Hoвaтopcкий хapaктep культа Лиcaндpa пpизнaют и пoдчepкивaют большинство
новейших исследователей. См.: Kornemann E. Zur Geschichte der antiken
Herrscherkulte //Klio, Bd. I, 1901/2. S. 54 f.; Durrbach F. Lysandria. P.1451; Kaerst J. Geschichte des Hellenismus, 3. Aufl., Bd. I, Leipzig-Berlin, 1927. S. 130; Nock A. D. 2uvvao? 0eO? // HSCIPh, vol. 41, 1930. P. 59 f.; Habicht Chr. Gottmenschentum und griechische Stadte. Mйnchen, 1956. S.3 f.; Cerfaux L. et Tondriau J. Un concurrent du christianisme: Le culte des souverains dans la civilisation greco-romaine. Paris-Tournai, 1957. P.109 s.; Bengtson H. Griechische Geschichte, 4. Aufl., Mйnchen, 1969. S. 259; Lotze D. Lysander und der Peloponnesische Krieg (Abhandlungen der Sachsischen Akad. der Wiss. zu Leipzig. Phil.-hist. Klasse, Bd.57, H.1). Berlin, 1964. S. 52 f. Отpицaют: Wilamowitz-Moellendorff U. v. Der Glaube der Hellenen, Bd.II, Berlin, 1932. S. 263 f.; Taeger F. Charisma: Studien zur Geschichte des antiken Herrscherkultes, Bd. I, Stuttgart, 1957. S.161 f. Сp. также: Nilsson M.P. Geschichte der griechischen Religion, Bd. II, Mьnchen, 1950. S. 132 f.
10. Lotze D. Lysander. S.54 f.
11. Head B.V.Historia Numorum. 2nd ed., Oxford, 1911. P.175 f.; Tudeer L. Die Tetradrachmenpragung von Syrakus //ZN, Bd. XXX, 1913. S. 63 f.; cp. также: Beloch K.J. GG2, Bd. III, Abt. 1, Berlin-Leipzig, 1922. S. 51-52; Abt. 2, 1923. S.195; Huttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus. Prag, 1929. S.100 f.; Stroheker K.F. Dionysios I. Gestalt und Geschichte des Tyrannen von Syrakus. Wiesbaden, 1958. S 149. 165; Berve H. Die Tyrannis, Bd. I. S. 237. 240.
12. Роль Дионисия в выфаботке aтpибутoв мoнapхичecкoй власти отметил уже Б. Низе (Niese B. Dionysios I //RE, Bd. V, 1905. Sp. 902). Что касается существа дела, то здесь пpeждe всего встает вoпpoc об источниках, откуда Дионисий мог заимствовать отдельные фopмы. Одним из таких источников могла быть тpaдициoннaя ^еческая символика, связанная с насаждением победителей на Олимпийских и^ах (здесь может иметься в виду пpeждe всего тopжecтвeнный венок). С дpугoй cropon!, кое-что, в частности пышное пуpпуpoвoe облачение, могло быть заимствовано из обихода пpaвитeлeй на азиатском Востоке, где уже давно был выфаботан тopжecт-венный этикет цapcких выходов и пoдoбpaн соответствующий pe^mm. Свoeoбpaз-ную пocpeдничecкую poль мог сыпать здесь, как показал А.Альфёльди, ^еческий тeaтp: aктepы, икавшие в тpaгeдиях цapeй, выступали в костюмах, пoдpaжaвших пышному облачению пepcидcких мoнapхoв (Alfoldi A. Gewaltherrscher und Theater^nig //Late Classical and Mediaeval Studies in Honor of AM. Friend, Jr. Princeton, 1955. P. 15-55). Насколько зaкoнoмepным было внимание Дионисия к внешней CTopoHe своей власти, к способу подачи ее на людях, пoдтвepждaeтcя соответствующими paccуждeниями и peкoмeндaциями пepвых тeopeтикoв единовластия
- Исо^ата (II, 32) и Ксенофонта (Суrop., VIII, 1, 40-42; 3, l сл.), пpичeм пpимep последнего показывает, сколь было естественным здесь oбpaщeниe ^еков к давно известному чужому oбpaзцу - к пepcидcкoй мoнapхии. Сp. также: Stroheker K.F.
Dionysios I. S. 159 f.; Berve H. Die Tyrannis, Bd.I. S. 251 f.; Bd.II. S. 652 f.
13. Дорида - жена Дионисия Старшего, мать Дионисия Младшего.
14. Evans A.J. The Monarchy of Dionysios //Freeman E.A. The History of Sicily, Vol. IV, Oxford, 1894. P. 216-217; Bury J.B. Dionysius of Syracuse //САН, Vol. VI, 1927. P. 135; Stroheker K.F. Dionysios I. S. 160; ср. также: Berve H. Die Tyrannis, Bd.I. S. 254 f., 256; Bd.II. S. 655 f.
15. Ср.: Burstein S.M. Outpost of Hellenism: The Emergence of Heraclea on the Black Sea (Univ. of California Publications: Cl. Studies, Vol.14). Berkeley-Los Angeles, 1976. P.61; Сапрыкин С.Ю. Гераклейские тираны //ВДИ, 1982, ? 1. С.139-140.
16. О монетах Александра см.: Head B.V. Historia Numorum. P.307 f.; для оценки ср.: Westlake H.D. Thessaly in the Fourth Century B.C. London, 1935. P.145 f.; Berve H. Die Tyrannis, Bd.I. S.291.
17. Для оценки культа Тюхе см..: Nilsson М.Р. Geschichte der griechischen Religion, Bd. II, MUnchen, 1950. S. 190 f.; Веngtsоn H. GG4. S. 466.
E.D. FROLOV
RELIGIOUS POLITICS AMONG GREEK TYRANTS: ROOTS OF THE RULER’S CULT
One of the significant things in political and cultural life of the ancient world was the ruler’s cult. It had become widely spread during the epoch of the late antiquity in Hellenistic-Roman period. However the roots of the indicated phenomenon date back to much earlier time. The reason for the statement is - the ruler’s cult occurred to be a result of regimes based upon the personal power. Surely, during that early period - political life of Antiquity could not do without such regimes. The article searches the first signs of the ruler’s cult formation in the archaic and classical Greece. The aspects of study are: early tyrants’ activities (Pisistratus), line of conduct among the powerful politicians and military leaders during the Peloponnesian war (Alcibiades and и Lysandros), the politics of the most outstanding representatives in junior tyranny (Dionisius of Syracusae, Clearchus of Heraklea, Demetrius of Phalerum).
С.М. ПЕРЕВАЛОВ (Владикавказ)
АНТРОПОЦЕНТРИЗМ ГРЕЧЕСКОГО ПОЛИСА (НА ПРИМЕРЕ ЕГО СТАНОВЛЕНИЯ)
Антиномия социо- и антропоцентризма постоянно сопровождала попытки теоретического осмысления общественных процессов. Советская историография характеризовалась безусловным доминированием социоцентризма, который сегодня выглядит односторонним1. В настоящей статье предлагается антропоцентристский взгляд на феномен греческого полиса («идеальной» его модели) в части, касающейся роли и места человека в его возникновении и становлении.
Четверть века назад Г.А. Кошеленко опубликовал статью «Полис и город: к постановке проблемы»2, которая во многом способствовала уточнению наших тогдашних представлений об античном полисе, понимаемом обычно как город-государство. Основная мысль автора заключалась в констатации глубинного противо-
