Власть и культура в древней Греции на стыке классики и эллинизма Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Э.Д. ФРОЛОВ (Санкт-Петербург)

ВЛАСТЬ И КУЛЬТУРА В ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ НА СТЫКЕ КЛАССИКИ И ЭЛЛИНИЗМА

I. ФИЛОСОФ У ВЛАСТИ: ПРАВЛЕНИЕ ДЕМЕТРИЯ ФАЛЕРСКОГО В АФИНАХ (317-307 ГГ. ДО Н.Э.)

Вступление. В начале нашей работы мы хотели бы привести несколько характерных высказываний, которые могут стать своего рода вехами для трактовки избранного нами сюжета.

Платон, Письма, VII. Р. 326 а-Ь: «Человеческий род не избавится от зла до тех пор, пока истинные и правильно мыслящие философы не займут государственные должности или властители в государствах по какому-то божественному определению не станут подлинными философами» (пер. С.П.Кондратьева).

Цицерон, О законах, III, 6, 14: «Последователь Феофраста, знаменитый Деметрий Фалерский <...> на удивление всем извлек это учение (о государстве. — Э.Ф.) из тайников, где его, пользуясь досугом, скрывали начитанные люди, и вывел его не только на свет солнца и на песок арены, но и для испытаний в битвах. Ведь мы можем назвать многих не особенно ученых людей, бывших великими государственными деятелями, и ученейших людей, неискусных в делах государства; что же касается человека, выдающегося в обоих отношениях, который был бы первым и в занятиях наукой, и в управлении государством, то кто может сравняться с Деметрием Фалерским?» (пер. В.О.Горенштейна).

И.-Г.Дройзен, История эллинизма. Т. II, кн.З, гл.З, в пассаже о правлении Деметрия Фалерского: «Это был человек, одинаково одаренный талантом и суетностью, столь же разносторонний в литературном отношении, как и бесхарактерный в политике, словом, бонвиван, который везде умел найти себе место» (пер. М.Шелгунова).

Эд.Вилль, Политическая история эллинистического мира. Т. I, ч.1, гл.2, § 3, в заключение рассказа о судьбе Деметрия Фалерского после падения его власти в Афинах: «Карьера этого политика-интеллектуала, этого консервативного доктринера, который вполне добросовестно и с совершенным бескорыстием принялся опробовать свои идеи в отечестве, задыхавшемся от чужеземного покровительства, а затем с легкостью приспособился к столь отличной атмосфере царского двора, характерна для новых времен (хотя и не лишена прецедентов) и в особенности показательна для тенденции, сформировавшейся в школе перипатетиков».

И* и* и*

I. Исторический фон. В истории древней Греции в период, который находится на стыке двух эпох — классики и эллинизма, видное место принадлежит Деметрию Фалерскому — философу и оратору, вышедшему из школы Аристотеля и Феофраста, писателю, чьими сочинениями в древности зачитывались многие поколения образованных людей, государственному деятелю, который в последней трети IV в. до н.э. играл заметную роль в политической жизни своего родного города Афин, а на протяжении десяти лет был даже его единоличным правителем.

Это было время заката классической полисной цивилизации.1 На фоне клонившегося к упадку мира греческих городов-государств стремительно возвышалась до того стоявшая в стороне от общегреческих дел Македония, которая при царях Филиппе II (359-336) и Александре Великом (336-323) добилась безусловного господства на Балканском полуострове. Тщетными были усилия, прилагавшиеся лидером свободных греческих полисов Афинами, чтобы остановить рост македонского могущества.

Отчаянная попытка коалиции свободных греческих городов помешать Филиппу утвердиться в сердце Эллады закончилось их сокрушительным поражением при Херо-нее и вынужденным вхождением в созданную македонским властителем новую политическую систему — Коринфскую лигу (338 г.).

Чуть позже вызванное неожиданной смертью Филиппа искушение вновь обрести свободу было на корню пресечено кровавым уроком, преподнесенным грекам преемником Филиппа, юным Александром, — уничтожением возмутившихся Фив (335 г.). Равным образом и после смерти Александра новая попытка эллинов во главе с Афинами сбросить македонское иго завершилась полной неудачей. Понеся поражение в так называемой Ламийской войне (323-322 гг.), Афины должны были капитулировать и принять все условия, которые им продиктовал победитель — македонский наместник, «стратег Европы» Антипатр. В Афинах заместо традиционной демократии была установлена олигархия, при которой права гражданства сохранили лишь те, у кого было состояния не менее чем на 2000 драхм. Т. е. достаточно зажиточные граждане, а радикально настроенных патриотических лидеров Демосфена и Гиперида (оба погибли) сменили творцы нового промакедонского порядка Фокион и Демад (322 г.).

К этой новой правящей группе примкнул и только еще выходивший тогда на политическую сцену Деметрий Фалерский. Правда, существование новой олигархии оказалось недолгим. Уже в 319 г. смерть Антипатра и борьба за власть в Македонии между новым официальным регентом Полиперхонтом и сыном Антипатра Кассан-дром дали новый шанс афинским патриотам. Стремясь привлечь к себе симпатии эллинов, Полиперхонт издал манифест о даровании греческим городам свободы и автономии, чем не преминули воспользоваться сторонники демократии. В Афинах было восстановлено народоправство, а Фокион и группа его единомышленников и соратников, в свою очередь, стали жертвами свершившегося переворота. Фокион и ряд его друзей были осуждены и казнены, но Деметрию и некоторым другим удалось вовремя покинуть Афины и укрыться в занятом гарнизоном Кассандра Пирее (318 г.).

Но вот под стенами Афин появился сам Кассандр, и Афины, не получившие никакой помощи извне, вновь должны были капитулировать. После неоднократного обмена посольствами и трудных переговоров, в которых на стороне Кассандра активное участие принимал Деметрий Фалерский, афиняне согласились вновь на введение цензовой, т.е. по сути олигархической конституции. Правда, в отличие от времен Антипатра, ценз был снижен до 1000 драхм, однако новый режим оказался даже не олигархическим, а вполне авторитарным. По предложению Кассандра афинское народное собрание своим голосованием утвердило выдвинутого Кассандром на должность попечителя города Деметрия Фалерского. Так началось в Афинах правление питомца школы Аристотеля и Феофраста, философа-тирана Деметрия Фалерского, которое продолжалось десять лет (317-307 гг.).

II. Источники и историография. Но познакомимся, наконец, с этим историческим персонажем поближе, благо историческая традиция не обошла его стороною и оставила нам хотя и в россыпи, в отрывках, но множество занятных сообщений. Так, по ссылкам у позднейших античных авторов, нам известно, что Деметрий Фалерский, сам — крупный писатель, оставил воспоминания о собственном правлении в Афинах — сочинение «О десятилетии» (ГТерь бекаетьа?), к которому примыкало специальное «Обличение афинян» (А’бт^саыу ката8рор.т|) (Е)^.Ь., У, 5, 81; ср: 81гаЬ., IX, 1, 20. Р. 398). О его деятельности писали также современные ему историки: последний и самый значительный из аттидографов Филохор; тоже афинянин, автор всеобщей истории, продолжавшей традицию Эфора, Диилл; наконец, писатели-истори-ки Дурид Самосский, афинянин Демохар и Гиероним из Кар дин. Нам известно также, что двое из них — Дурид и Демохар — относились к Деметрию враждебно: Дурид, тоже вышедший из школы Феофраста и также ставший тираном (он был правителем на Самосе), — в силу естественного соперничества, а Демохар, продол-

жатель дела Демосфена (он, кстати, приходился ему племянником), — вследствие принципиального отвержения всего противного демократии. Именно им позднейшая традиция обязана массою отрицательных суждений и сплетен о Деметрии Фа-лерском. Наоборот, Гиероним из Кардии, как можно судить по изложению опиравшегося на него Диодора, судил о Деметрии достаточно объективно и с сочувствием.

Жаль, конечно, что вся эта современная Деметрию литература, включая и его собственные сочинения, до нас не дошла. Но она послужила основанием для развития историко-биографической традиции эллинистическо-римского времени. Среди писателей этого направления нам известны, в частности: от III в. — Гермипп из Смирны, грамматик, ученик Каллимаха, составитель биографий знаменитых людей; от II в. — Каристий из Пергама, разносторонний писатель, подвизавшийся, в частности, и в историческом жанре, и Гераклид Лемб из Египта, высокий администратор и плодовитый писатель, составивший, помимо прочего, сокращения историко-био-графических произведений более ранних авторов (Гермиппа, Сатира и Сотиона); от I в. до н.э. — Деметрий из Магнесии, автор сочинения «Об одноименных поэтах и писателях», и Дидим из Александрии, знаменитый грамматик, автор многочисленных ученых сочинений и комментариев; наконец, от рубежа 1-П вв. н.э. — Фаворин из Арелата, ритор, видный представитель второй софистики, писавший как по-гре-чески, так и по-латыни. К этим известным писателям надо добавить еще и некоего Асклепиада, ближе не известного автора, на сочинение которого о Деметрии Фалер-ском есть ссылка у Афинея (XIII. Р. 567 с!— ы? АакХ^табт]? еьрт|кеу <...> ёу тф тгерь Дт|р.т|тр1ои той ФаХтфеы? аи'у'урар.р.ать).

Вся эта литература погибла, но на нее в той или иной степени опирались писатели, чьи произведения дошли до нас: историк Диодор, историк и географ Страбон, мастер исторической биографии Плутарх, составитель историко-философской антологии Афиней, которые по отдельным поводам касались и Деметрия Фалерского, и, наконец, Диоген Лаэртский, в составе сочинения которого «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» есть целостная биография Деметрия Фалерского (V, 5 , 75-85). Наряду с Диогеном Лаэртским связную справку о Деметрии можно найти и в известном лексиконе Свиды, или Суды, византийского времени (X в.), но ее значение ничтожно (см.: Зшёаэ, э.у. Дт|р.т|тр1б Фауосттратои ФаХт|рей).

Понятно, что фигура Деметрия Фалерского не была обойдена молчанием и в историографии нового времени. О нем можно найти более или менее содержательные пассажи в общих трудах по греческой истории, равно как и в трудах по истории эллинистического времени, в частности, у И.-Г.Дройзена, Р. фон Пёльмана, К.-Ю.Бе-лоха, У.С.Фергюсона, Г.Бенгтсона, Эд.Билля, Клер Прео, Хр.Хабихта.2 Правление Деметрия в Афинах рассматривалось также в контексте исследований, посвященных истории греческой тирании.3 Литературное и научное творчество Деметрия естественно затрагивалось в трудах по истории греческой литературы — у Джона Ма-гаффи, Альфреда и Мориса Круазе, Вильгельма Шмида и Отто Штелина, у Б.В.Гор-нунга, С.И.Соболевского и А.С.Ахманова в фундаментальном академическом труде послевоенных лет.4 Нет недостатка и в специальных исследованиях, как статьях, из которых особенно надо отметить великолепный, обстоятельный очерк Э.Мартини и специальные этюды Д.Коена и Х.-И.Герке,5 так и монографиях, среди которых выделяются фундаментальные труды Хр.Остермана и Эриха Байера.6 Надежным основанием для изучения жизни и деятельности Деметрия Фалерского являются новейшие комментированные собрания текстов, изданные Фрицем Верли (1949) и Уильямом Фортенбо и Экартом Шютрумпфом (2000).7

Наше собственное обращение к теме Деметрия Фалерского обусловлено несколькими мотивами. Во-первых, это — естественный исторический интерес, поскольку правление Деметрия в Афинах как бы заключает ту более общую тему кризиса классического полиса и возрождения тирании, которой мы давно занимаемся. Кстати, заметим, что в этом плане нашей прямой предшественницей была французская не-

следовательница Клод Моссе. Во-вторых, очевидна историографическая актуальность обращения к теме Деметрия Фалерского, поскольку в отечественной литературе этот сюжет еще не становился предметом специального рассмотрения. Наконец, в-третьих, мы руководствовались совершенно особым историко-философским мотивом, поскольку на примере Деметрия Фалерского, как мы полагаем, можно показать характерную смену ценностных ориентаций в греческом мире при переходе от классики к эллинизму.

III. Биография Деметрия Фалерского до его прихода к власти. Начальный период биографии нашего персонажа известен лишь в самых общих чертах. Деметрий, сын Фанострата, афинянин из дема Фалер, был человеком незнатного происхождения (Diog.L., У, 5, 75: оик еиуеут]? wv). Его семья была связана своего рода клиентскими отношениями с домом Конона и Тимофея (ibid.,V, 5, 76: f|v yap ёк Tfj? Коуыуо? o’lKia, со ссылкою на Фаворина). Передаваемый Элианом нелепый слух, что Деметрий был домашним рабом (о’ькотрфа yeveaOai Xeyouaiv) Конона или Тимофея (Aelian. V.h., XII, 43), возможно, был обязан своим возникновением тому обстоятельству, что отец или дед будущего афинского правителя был вольноотпущенником одного из этих аристократов.8 Как бы то ни было, незнатность происхождения не исключала известной зажиточности, поскольку юный Деметрий, как и его брат Гимерей, обладал и досугом и состоянием, чтобы заниматься философией и политикой.

Свое образование — философское и риторическое — Деметрий завершил в школе перипатетиков: традиция определенно называет его учеником Феофраста (с ним и позднее его связывали узы самой тесной дружбы), но не исключено, что он мог слушать лекции и самого основоположника школы — Аристотеля. Очевидно, что принадлежность к школе перипатетиков, основоположники которой тяготели к македонским правителям, должна была сказаться на последующей политической ориентации Деметрия Фалерского. Что касается его ораторской подготовки, то здесь, помимо теоретической выучки в Ликее, свою роль могло сыграть и раннее знакомство с непревзойденным мастером публичного красноречия Демосфеном. Деметрий сам позднее вспоминал об уроках, вынесенных из этого знакомства, однако, надо заметить, ни приверженцем взглядов Демосфена, ни поклонником его стиля он никогда не был (см.: Plut. Dem., 9. 11. 14, где приводятся и воспоминания, и оценочные суждения Деметрия о Демосфене). Зато показательна дружба Деметрия с известным оратором Динархом (Dionys. Hal. De Dinarcho, 2, 2), который во время скандального процесса Гарпала составил три речи для обвинителей, в том числе для того, который выступал против Демосфена.

Традиция отчетливо определяет момент обращения Деметрия к политической деятельности — год, когда Гарпал с казной бежал от Александра в Афины. Т.е. 324 г.: ар^астбаь 8' сштоу Tfj? тгоХьтеьа? <...> отготе фиуыу AXe£av8pov el? Абтра? т^кеу АртгаХо (Diog.L., V, 5, 75, со ссылкой на Деметрия Магнесийского). Отталкиваясь от этого указания, можно попытаться определить время его рождения — между 345 и 355 гг. (если учесть, что гражданское совершеннолетие для афинян наступало в 20-летнем возрасте, а полная политическая правоспособность — в 30-летнем). Что касается времени его смерти, то оно определяется указанием всё той же традиции, что он окончил свои дни в изгнании, в Египте, вскоре после прихода к власти Птолемея II. Т. е. вскоре после 283 г. (ibid., V, 5, 78). Таким образом, круглым счетом время жизни Деметрия Фалерского может быть определено между 355 и 280 гг.

Синхронизация начала политической деятельности Деметрия и процесса Гарпала в Афинах может побудить к спекуляциям на тему о том, принимал ли участие молодой оратор в этом скандальном процессе, и в каком именно качестве, однако никаких оснований к сколько-нибудь определенным заключениям на этот счет у нас нет. Несомненно одно: Деметрий рано приобрел известность как политический оратор (Diog.L., V, 5, 75 — 8т|р.т|уор(1)У 8ё trap' AOrivalois' ктХ.), а первые его шаги на

политическом поприще, о которых мы в точности осведомлены, были сделаны им в качестве сторонника Фокиона. Т. е. в качестве сторонника той умеренной, во внешней политике настроенной промакедонски группировки, за которой в традиции закрепилось наименование людей благородных, воспитанных и порядочных (о! (ЗёХткттоь, oi асттеХоь кал, xapt€VT€$ [Plut. Phoc., 16, 4; 29, 5; 34, 5]). Вместе с Фокионом он принимал участие в переговорах с Антипатром и Кратером после поражения афинян в Ламийской войне (322 г., Demetr. Де еХохитюуе, 289). Затем, судя по всему, участвовал в управлении государством при новой цензовой, т.е., по сути дела, олигархической конституции. Наконец, после восстановления демократии понес свою долю ответственности за участие в олигархическом правительстве, но, в отличие от Фокиона и ряда других, сумел вовремя ускользнуть из Афин и укрыться в Пирее, который был занят отрядом Никанора, полководца Кассандра (318г., Plut. Phoc., 35, 4-5; Nepos. Phoc., 3, 1-2). Затем, как уже было сказано, Деметрий принял участие в переговорах между явившимся под стены Афин Кассандром и афинянами, сумел оказаться полезным Кассандру и, после окончательной капитуляции Афин, по рекомендации Кассандра был избран афинянами на пост попечителя города (весна 317 г.).9

IV. Правление Деметрия в Афинах. Положение самого Деметрия было неоднозначным: хотя фактически он был приведен к управлению волею чужеземного властителя, тем не менее была соблюдена форма законности, поскольку на свой пост он был избран — по рекомендации Кассандра — голосованием в афинском народном собрании (Diod., XVIII, 74, 3: ovvedevто tt|v elpf|vr|v ыстте <...> катастттп'стаь 8' ётпр.еХт|тт|У Tfjs- тгоХеы? ov av 86£^Kaactv8pur ка! т)рёбт| Дтрт^трю? 6 ФаХт|реи ; ср.: CIA, II, 1, N 584 = IG2, II, N 1201 = Ditt.Syll.3, I, N 318, с восстановлением Ад.Вильгельма). Его должность верховного правителя Афин, по-видимому, и в самом деле, как то дважды передано у Диодора (помимо XVIII, 74, 3, см. также XX,

45, 2), обозначалась словом о ётр.еХт|тт| , что по-русски может быть переведено как «попечитель». Менее убедительными выглядят другие версии, опирающиеся на толкование тех или иных текстов, например, что Деметрий исполнял должность «настоятеля»— о ётпсттатт| (из Diod., XX, 45, 5 — оито? (sc. Дтрт^трю? 6 ФаХт^реи?) ётт| 8ёка Tfjs- тгоХеы? ётпсттатт^ста?; Strab., IX, 1, 20. Р. 398 — ётгёсттт|сте уар ”ах-Kdaav8po? t&v ttoXitojv Дтщт|тр10У tov ФаХт|рёа) или «предстоятеля»—о тгросттатт| (из Demochar. ap. Polyb., XII, 13, 9 — сштоу toioutov yeyovevai тгросттатт|У Tfj? тгоХьтеьа?, где слово «простат», очевидно, является неформальным определением). По сравнению с этими версиями прямое и определенное свидетельство Диодора о назначении/избрании Деметрия эпимелетом выглядит несомненно более предпочтительным. К тому же, как на это указала К.Моссе, есть хорошие исторические параллели, когда термин «эпимелет» прилагается именно к назначенному чужой властью попечителю. Так, в 293 г. Деметрий Полиоркет назначил Гиеронима из Кардии «эпимелетом и гармостом» в беотийские Фивы (Plut. Demetr., 39, 4).10

Для вящего соблюдения законных форм Деметрий также время от времени занимал обычные республиканские должности — архонта (в 309/8 г., Магт.Раг., В 22-24, ер.19; Diod., XX, 27, 1; ср.: Duris ар. Athen., XII, 60. Р. 542 е) и стратега (CIA, II, 3, N 1217 = IG2, II, N 2971 = Ditt.Syll.3, I, N 319, если только эта надпись действительно относится к нашему Деметрию, а не к его одноименному внуку).11 Вообще по видимости сохранялась традиционная полисная конституция. Сохраняли свое коммунальное устройство низовые общинные ячейки-демы, граждане которых могли собираться на свои собрания и принимать постановления, например — что, конечно, показательно — в честь самого верховного правителя (Ditt.Syll.3, I, N 318 — постановление дема Эксоны, принятое в 318/7 г. в честь Деметрия Фалерского ). Продолжали созываться и общие собрания афинских граждан, на которых выбирали должностных лиц и принимали предложенные правителем законы или постановления, например, в честь соратников его самого и его патрона Кассандра (Ditt.Syll.3, I, N 320 — постановление, принятое афинянами в 314/3 г. в честь сатрапа Карии, македонца

Асандра, сына Агафона). Тем не менее общий авторитарный характер правления Деметрия Фалерского был очевиден, вследствие чего некоторые древние авторы без обиняков именуют его самого тираном, а его режим — тиранией (к примеру, Paus.,

I, 25, 6).

Будучи поставлен во главе управления Афин в качестве македонского ставленника, Деметрий был в особенности ограничен в том, что касалось внешней политики: она целиком направлялась его властным патроном Кассандром. Однако во внутренней жизни Афин ситуация была иной. После того, как конституция Афин вновь была преобразована в олигархическом духе (введение гражданского ценза в 1000 драхм), а Деметрий в качестве избранного по рекомендации Кассандра эпимелета стал гарантом лояльности афинян в их отношении к македонскому властителю (об этих исходных положениях см.: Diod., XVIII, 74, 3), последний более практически не вмешивался в управление городом, и здесь Деметрий мог чувствовать и вести себя как самовластный правитель.

Он начал с общего пересмотра и составления заново свода основных законов, выступив, по отзыву древних, в качестве третьего (очевидно, после Драконта и Солона) великого законодателя афинян (Marm. Par., В 15-16, ер. 13, под годом афинского архонта Демогена = 317/6 г., — оте Дтр'птрю? уоцои? ёбт|кеу A9f|vr|CTiv; Georgius Syncellus. Ecloga Chronographica. P. 521 Dind. — Дтц1т|тр10? о ФаХт|реи? ёууырь^ето трьто? уоцобётт!? A9f|vr|CTiv). Нам не известно содержание законодательства Деметрия Фалерского, но можно думать, что оно носило всеобъемлющий характер, касаясь политических институций, правовых процедур и личной жизни граждан. Оно было проникнуто консервативным духом, ориетируясь на вечно модный образец — установления предков (га тгатрьа), и отличалось особенным стремлением к упорядоченности, как то и следовало ожидать от политика, получившего ученую подготовку в школе Аристотеля и Феофраста и специально занимавшегося изучением афинского права и конституции. Действительно, древняя традиция свидетельствует, что среди его богатого учено-литературного наследия были специальные труды «Об афинском законодательстве» (Та irepi Tfj? A9f|VT|CTi уоцобестьа?) в пяти книгах и «Об афинском государственном устройстве» (TTepi t&v А9т|ут|СТ1 тгоХьтеьйу) в двух книгах (Diog.L., V, 5, 80).12

Более мы осведомлены о государственной политике Деметрия Фалерского. Она характеризовалась рядом новаций, подчас несомненно позитивного свойства. В особенности велики были его заслуги в области экономической и социальной.

Прежде всего он привел в порядок финансовые дела и довел государственные доходы до впечатляющей суммы в 1200 талантов в год. Об этом свидетельствует хорошо осведомленный современник Дурид Самосский: Дтрт^трю? 8' 6 ФаХт|реи; <...> xlXlgov каь бьакоаьыу таХаутыу кат' eviauTov кирю? уеуоцеуо? (Duris ар. Athen., XII, 60. Р. 542 b-с; ср. также: Aelian. V.h., IX, 9, где, впрочем, вместо Деметрия Фалерского ошибочно назван другой Деметрий — Полиоркет). Это был большой успех, уступавший разве что достижениям знаменитого Ликурга, возглавлявшего финансовое ведомство Афин в 338-326 гг., при котором ежегодные государственные доходы Афинского государства достигали 1200-1500 талантов.13

Мало того, Деметрий добился общего экономического благоденствия, изобилия и дешевизны всех жизненно необходимых товаров в Афинах. Об этом свидетельствует другой современник — Демохар, по словам которого Деметрий именно «превозносил себя за то, что многие предметы потребления дешево продавались в городе и все жизненные припасы имелись в изобилии» (Demochar. ар. Polyb., XII, 13 ,9-10).

Далее, в целях оздоровления экономической и социальной жизни Деметрий, действуя в духе давно уже забытых инициатив Солона, провел ряд законов против роскоши. Так, по свидетельству специально изучавшего этот вопрос Цицерона, он запретил неумеренные траты на погребальные обряды и сооружение дорогих гробниц и памятников, ограничив набор последних небольшой колонной, или столом,

или чашей (Cic. De leg., II, 25, 64; 26,66). В этой же связи, по свидетельсту современников — перипатетика Линкея (брата Дурида), комедиографов Тимокла и Менандра, аттидографа Филохора, он установил нормы трат на разного рода торжества, жертвоприношения и пиршества, определив, в частности, что количество гостей на любом пиру не должно превышать тридцати (Lynceus, Timocles, Menander et Philochor. ap. Athen., VI, 45-46. P. 245 a-c).

Возможно, что были установлены также запреты на использование предметов роскоши в быту. Такой вывод можно сделать, в частности, на основании сообщения Диогена Лаэртского о том, что киник Кратет из Фив в ту пору подвергся преследованию в Афинах за то, что его одежда была из дорогого тонкого полотна, так называемого синдона (Diog.L., VI, 5, 90).

Можно спорить о том, какова была скрытая интенция этих ограничительных мер

— демократическая (или, скорее, популистская), рассчитанная на завоевание симпатии масс, или же аристократическая, имевшая в виду сохранить видимое корпоративное равенство среди представителей гражданской элиты.14 Но вот что касается другой очень важной меры — устроения дела с издержками на музыкальные и танцевальные состязания и обучение и содержание хоров для драматических представлений, — то здесь социальная направленность реформы Деметрия не подлежит никакому сомнению: она была проведена, без всяких сомнений, в пользу состоятельных слоев.

В самом деле, в прежние времена несение этих издержек составляло содержание одной из самых разорительных литургий, возлагавшихся на богатых граждан, — хорегии.15 По свидетельсту Плутарха, Деметрий Фалерский считал эту литургию сущей пагубой для тех, кому приходилось ее нести (Plut. De gloria Ath., 6. P. 349 с). И вот при нем, как это впервые было установлено на основании эпиграфических данных У.Кёлером,16 с этой практикой было покончено. Впредь хорегию стал исполнять сам народ (о Sfjp.o? exopriyei). Т.е. издержки приняло на себя государство, причем конкретно заведовать этим стало специальное должностное лицо — устроитель состязаний, агонофет (ауыуобётт!?), в распоряжение которого предоставлялись определенные государственные средства, но от которого ожидалось и дополнительное личное вложение. Предполагают, что при Деметрии Фалерском богатые люди были избавлены и от других обременительных литургий, в частности и от столь же разорительной триерархии.17

Особый аспект внутренней политики Деметрия составляла его строительная деятельность. Здесь линия его поведения характеризовалась известной двойственностью. С одной стороны, следуя все тому же принципу экономии, он и в сфере строительства, по-видимому, старался соблюдать меру (ср. его критические отзывы о тратах Перикла на сооружение Пропилеев, Cic. De off., II, 17, 60). Однако Деметрий не был бы носителем авторитарной власти, всегда склонной к самовозвеличению, если бы вовсе не тратился на монументальные сооружения. Скорее наоборот: согласно общему мнению античности, передаваемому Диогеном Лаэртским, «стоя у власти, он сделал для родного города много самого хорошего, обогатив его и доходами и постройками (кал, уар тгростобоь? каь катаакеиса? т|£>£т|ае tt|v ttoXiv)» (Diog.L., У, 5, 75). Так, известно, что при нем к храму Деметры и Коры, сооруженному в Элевсине еще при Перикле архитектором Иктином, был добавлен по фасаду внушительный портик, благодаря чему здание приобрело вид роскошного простиля. Новое сооружение было возведено известным архитектором Филоном (Vitruv. De arch., VII, praef., 16-17), который прежде руководил сооружением морского арсенала в Пирее (см.: Ditt.Syll.3, Ill, N 969 — надпись с предписаниями относительно строительства этого арсенала, датируемая 347/6 г.).18

Если, таким образом, афинская архитектура не осталась вовсе без живительных инициатив, то этого нельзя сказать о пластических искусствах. Ограничения, наложенные законом Деметрия на сооружение погребальных памятников, положили ко-

нец традиции, в русле которой афинскими мастерами было создано множество прекрасных рельефных и статуарных изображений. Впрочем, негативное последствие для искусства, проистекшее от закона Деметрия, не должно ставить под сомнение целесообразность самого его законодательства в принципе.19

Но вернемся к собственно культурной политике Деметрия. Здесь необходимо коснуться еще одной черты, которой отличалось его правление, — того размаха и той пышности, с которыми устраивались при нем всякого рода фестивали. По отзыву Плутарха, Деметрий, подобно Периклу, относился к числу тех искусных политиков, которые, удерживая народ от крайних проявлений вольности, умели предоставлять ему свободу в мелочах и в этой связи понимали роль всякого рода празднеств и зрелищ, которые могли доставить согражданам необходимую разрядку (Plut. Ргаес. ger. reip., 24. P. 817 f— 818 e: <...> ёкеХуо Se тгоХткытероу тгараууеХца, то та цькра тоХ? тгоХХоХ? irpoteoOai xaPL£op.evov ёт тфтоХ? p.ei£oaiv ёуьатаабаь каь кыХйеьу ё^ацартауоута? <...> каь уар тоХ? ПерькХёои? тгоХьтеицааь каь тоХ? Дт|р.т|тр1ои тгоХХа тоьаит' eveoTi <...> ).20

Руководствуясь этим соображением, а к тому же обладая вкусом к свободным искусствам и ценя все проявления культуры, Деметрий много внимания уделял надлежащему оформлению всякого рода государственных торжеств, театральных представлений и иных фестивалей. О фантастическом обрамлении устраиваемых при нем процессий с негодованием рассказывает один из его критиков Демохар (Demochar. ар. Polyb., XII, 13, 11). Можно предполагать также, что он придал новый вид состязаниям рапсодов, в связи с чем стояло переименование их в гомеристов (Оцтфютаь, Aristocles ap. Athen., XIV, 12. Р. 620 b ). Впрочем, в чем конкретно состояло существо этой новации, об этом судить трудно.

Нет нужды распространяться о том, что просвещенный правитель благоволил ко всякого рода философским занятиям, оказывая особое покровительство своей родной школе перипатетиков. Так, по свидетельству Диогена Лаэртского, он помог Феофрасту приобрести в собственность сад, чем, по-видимому, было завершено формирование комплекса Ликея (Diog.L., У, 2, 39). У того же Диогена можно найти сообщения об услугах, оказанных Деметрием схоларху платоновской Академии Ксе-нократу, киренаику Феодору и кинику Кратету (см. соответственно: IV, 2, 14; II, 8, 101; VI, 5, 90).

Понятно, что весь этот комплекс финансово-экономических, социальных и мо-рально-бытовых мер не мог обойтись без соответствующего оформления — не только законодательного, но и институционного. В этой связи особого внимания заслуживают административные реформы Деметрия. Он учредил новые коллегии номо-филаков (буквально «стражей законов»), гинекономов («надзирателей за женщинами») и апостолеев («отправщиков [кораблей]»). Что учредителем этих коллегий был именно Деметрий Фалерский, это, строго говоря, — предположение, но предположение весьма вероятное. Оно опирается на то обстоятельство, что об этих должностях Филохор — наш главный источник — рассказывал в 7-й книге своей «Аттиды», где давался обзор событий с 318 до 311 г. (Philochor., fr. 141 sqq. М = FgrHist 328 F 64 sqq.). Оно согласуется с упоминаниями у разных других авторов о гинекономах в связи с мерами Деметрия против роскоши. Наконец, оно подкрепляется созвучием функций этих учреждений — мы имеем в виду институты номофилаков и гинекономов — как в практике Деметрия, так и в теории Аристотеля (о чем еще речь пойдет далее): их назначение отвечало отчетливо выраженной аристократически-консерва-тивной охранительной тенденции.

Правда, согласно одному из фрагментов «Аттиды» Филохора, номофилаки были учреждены в Афинах Эфиальтом в связи с его реформой Ареопага (Philochor. ар. Lex. Cantabr., s.v. уоцофиХаке = fr. 141 b M), однако это свидетельство стоит совершенно особняком и находится в явном противоречии с массою других сообщений и указаний. Поэтому представляется правильным либо вовсе его отвергнуть, либо,

допуская раннее существование номофилаков, видеть в них второстепенную коллегию, может быть, ведавшую хранением законов, которая позднее была преобразована Деметрием Фалерским в важный контрольный орган.21

Итак, номофилаки (числом семь) должны были, во-первых, следить за тем, чтобы должностные лица соблюдали законы, а во-вторых, заседая вместе с проэдрами в президиуме народного собрания или совета, не допускать принятия решений, вредных для государства — та? 8ё арха? т|уаука£оу тоХ? уоцоь? ХРЛ1^0-1. KCtL 'ev тт|ёккХт|СТ1дка1 ev тт^оиХтрета t&v тгроёбрыу ёкабт|Уто кыХиоуте? та астицфора TfjiroXei тграттеьу (Philochor., fr. 141 a-b М). В этом последнем качестве они схожи были с другим хорошо известным консервативным институтом пробулов.

Обязанностью гинекономов было, вопреки их более конкретному наименованию, следить за исполнением законов против роскоши не только женщинами, но всеми вообще людьми. Эту обязанность разделяли с ними, по-видимому, ареопагиты и астиномы (Philochor., fr. 143 М; ср. также: Lynkeus, Timocles et Menander ap. Athen, VI, 45-46. P. 245 a-с; Cic., De leg., II, 26, 66; для астиномов — Diog.L., VI, 5, 90).

Что касается апостолеев, то это была должность более частного, именно военно-морского назначения; их функции заключались в подготовке к отправке кораблей в плавание (Philochor., fr. 142 М).

К области административных новаций Деметрия надо отнести также и проведенную им то ли в год своего архонтства (т.е. в 309/8 г.), то ли, может быть, даже в первый год своего попечительства — мнения здесь расходятся22 — перепись всего населения Аттики, включая граждан, метеков и рабов — ё^етастцоу yeveuOai итго Дт|р.т|тр1ои тоЪ ФаХт|рёы? tojv катоькоиутыу tt|v Аттиар (Ctesicl. ар. Athen., VI, 103. P. 272 с). В результате оказалось 21 тыс. граждан, 10 тыс. метеков и 400 тыс. рабов (последняя цифра, как известно, вызывает сомнения у большинства ученых нового времени, но нам сейчас необязательно касаться этой полемики).23

Проведение этой переписи должно было стоять в связи — если и не прямо во времени, то по существу — с реализацией нового, более либерального в сравнении с временем Антипатра и Фокиона, гражданского ценза. Действительно, если в 322 г., при цензе в 2000 драхм, полноправных граждан оказалось лишь около 9000 (Diod., XVIII, 18, 4-5; Plut. Phoc., 28, 7), то теперь, при цензе в 1000 драхм, их число возросло более чем вдвое, достигнув 21 тыс. Вместе с тем, в плане идеальном, напрашивается сопоставление социальной политики Деметрия Фалерского с учением его духовного наставника Аристотеля о предпочтительной форме государственного строя, об ус-ловно-образцовой, или средней, политии (г] ц.еслг| iroXiTeia), при которой носителями политических прав и власти выступают граждане, способные приобресть тяжелое гоплитское вооружение.24

В этом отношении показательно мнение Э.Мартини. «Законодательная деятельность Деметрия, — пишет он, — лишь тогда поддается пониманю в полном объеме, если ее рассматривать с точки зрения зависимости от политических теорий Аристотеля. Идеал, который представлялся Фалерцу при осуществленной им организации афинской общины, был не чем иным, как аристотелевской политией par excellence, той государственной формой, которая представлялась как смешение олигархии и демократии, при которой ни богатые, ни неимущие не имели решающего значения, а только средний слой граждан (ср.: Arist. Pol., IV, 8. P. 1293 b 33). Это было, по его мнению, лучшее достижимое при данных условиях государственное устройство. Посредством введения относительно низкого ценза (1000 драхм <...>), который позволял пользоваться активными гражданскими правами, Деметрий достиг того, что средний слой граждан составил решающее большинство в государстве».25

В этом плане интерес вызывает также очевидная перекличка административных реформ Деметрия Фалерского с положениями политической теории родоначальника школы перипатетиков. Мельком уже упоминалось о созвучии функций номофилаков и гинекономов в Афинах времени правления Деметрия и в «Политике» Аристо-

теля. Последний не раз упоминает о связи этих должностей с аристократически-консервативным строем и большом значении их контрольной деятельности. Приведем относящиеся сюда наиболее интересные высказывания автора «Политики».

— При обсуждении форм государственного строя, в разделе о монархии, III, 11,

3. Р. 1287 а 18-22: «Предпочтительнее, чтобы властвовал закон, а не кто-либо один из среды граждан. На том же самом основании, даже если будет признано лучшим, чтобы власть имели несколько человек (кйу ei Tiva? apxeiv (ЗёХтюу), следует назначать этих последних стражами закона и его слугами (уоцофиХака? ка! шпрета? тоХ? уоцоь?)» (здесь и далее пер. С.А.Жебелева — А.И.Доватура).

— При обсуждении видов государственной власти, в разделе о законодательной власти, IV, 11, 9. Р. 1298 b 26-30: «В олигархиях (ev 8ё таХ? оХьуархьаь?) следует либо добавлять путем избрания известное число людей из народной массы, либо установить такую должность, какая существует в некоторых государствах, — пробу-лов и номофилаков (тгроРоиХои? каь уоцофиХака?), и обсуждать только те дела, о которых они представят свои предварительные заключения (irepi (Sv av outoi тгроРоиХеистыстьу)».

— При обсуждении видов государственной власти, в разделе об исполнительной власти, IV, 12, 9. Р. 1300 а 4-8: «Педономы, гинекономы и другие должностные лица, имеющие подобную область ведения, — все это должности, свойственные аристократии, а не демократии (арютократькоу, бтщократькоу 8' ой). Каким образом гинекономы могли бы, например, запрещать женам бедняков выходить из дому? Ги-некономия, впрочем, не свойственна и олигархическому строю: ведь жены олигархов живут в роскоши».

— При обсуждении организации демократических и олигархических государств, в разделе о магистратурах, VI, 5, 13. Р. 1322 b 17 — 1323 а 9: «В государствах, где больше досуга и благоденствия и где, сверх того, заботятся о добронравии, бывают следующие особые должности: гинекономия, номофилакия, педономия, гимнасиар-хия <...>. Некоторые из этих должностей явно не свойственны демократии (фауерй? elaiv... ой бтщотькаь); таковы, например, гинекономия и педономия. Ведь неимущим людям приходится пользоваться в качестве слуг и женами и детьми за неимением рабов. Из трех должностей, на которые некоторые избирают должностных лиц с верховными полномочиями, именно номофилаков, пробулов и членов совета, но-мофилаки — аристократическое установление (арютократькоу), пробулы — олигархическое (oXiyapxiKov), совет — демократическое (бтрократькоу)».

Очевидно, что высказывания Аристотеля о назначении институтов, подобных номофилакам и гинекономам, были связаны с представлениями о корпоративноаристократическом строе. Очевидна также близость охарактеризованных им институтов учреждениям и законодательству Деметрия Фалерского. Спрашивается, однако, в какой степени административные реформы Деметрия были продиктованы идеями его старшего наставника? И можно ли считать эти реформы реализацией идей Аристотеля?

Нам кажется, правы те из ученых нового времени, которые, не исключая известной близости, с осторожностью относятся к возможности прямой органической связи новаций Деметрия с идеями Аристотеля. Такому форсированному сближению слишком мешают авторитарное положение и стиль политики и поведения Деметрия. По существу он был самовластным правителем, тираном, и его заботы по поддержанию благозакония и благонравия в родном городе не мешали ему самому самым резким образом нарушать принципы аристократической корпоративности. Об этом свидетельствует, прежде всего, вызывающе роскошный образ жизни, которого он держался; высказывания древних по этому поводу отнюдь не должны быть чистой выдумкой (ср. мнения ранних авторов Дурида и Каристия, представленные у Афи-нея, Athen., XII, 60. Р. 542 b -543 а; ср. также: Aelian. Y.h., IX, 9, где, впрочем, ошибочно все это приписано другому Деметрию — Полиоркету). О том же говорят

вотированные Деметрию в Афинах (и несомненно им же самим инспирированные) невероятные почести, среди которых чаще всего упоминают воздвижение ему в течение неполного года более 300 статуй, изобразавших его по большей части верхом на коне или стоящим на колеснице (Ыероэ. МПИас!., 6, 4; 81гаЬ., IX, 1, 20. Р. 398; Вк^.Ь., У, 5, 75). Наконец, примечательным является и тот факт, что правление Деметрия в Афинах было отмечено такой характерной для эпохи эллинистических властителей чертой, как формирование культа самого правителя. По свидетельству Дурида, сохраненному у Афинея (XII, 60, р.542 е), в год архонтства Деметрия, во время празднества в честь Диониса, в песнопении в честь божества звучали и такие слова: «Особенно же отличает тебя божественными почестями благородный солнцеподобный архонт (еиуеуёта? ^Хьоцорфо? архшу)».

Ввиду всего этого истинную подоплеку реформ Деметрия Фалерского правильнее было бы искать не столько в философском доктринерстве, прямолинейном желании выученика Ликея воплотить в жизнь идеи его наставников, сколько в целенаправленном стремлении государственного деятеля, достигшего положения авторитарного властителя, стабилизировать социальную ситуацию в своем городе, по-возмож-ности опереть свою власть не только на внешнюю силу, но и на целую систему социально направленных и по видимости легитимных мер и законоположений и, таким образом, сделать ее популярной в наиболее значимой среде состоятельных граждан. При этом, разумеется, столь образованный политик, как Деметрий Фалер-ский, не мог не воспользоваться как практическим опытом других греческих государств, переживавших сходные с Афинами ситуации социально-политического кризиса, так и навеянными этим же опытом рекомендациями близкой ему философской школы.26

Просвещенный характер правления Деметрия Фалерского и заботы его по благоустройству города и обеспечению сносного уровня жизни для соотечественников не заменили, однако, для них утраченной свободы и демократии. По-видимому, все время правления Деметрия в Афинах существовала скрытая оппозиция его режиму, которая только ждала удобного момента для выступления. В условиях общей политической нестабильности, характерной для греческого мира в эпоху диадохов, такой случай рано или поздно должен был представиться. Многое здесь зависело от прочности положения патрона Деметрия — Кассандра. Последний в сложной политической игре сумел переиграть официального македонского регента Полиперхонта и, в конце концов, утвердился в Македонии. Но очень скоро ему пришлось принять участие в борьбе диадохов против непомерно усилившегося Антигона. Здесь Кассандр действовал в союзе с остальными противниками Антигона — Птолемеем, Лисима-хом, Селевком, сатрапом Карни Асандром.

Понятно, что Деметрию Фалерскому время от времени приходилось принимать участие в военных предприятиях Кассандра. Так, в 314 г. по требованию Кассандра ему пришлось отправить эскадру в 20 кораблей для операций против державшего сторону Антигона Лемноса. Операция закончилась полной неудачей и гибелью всей афинской эскадры (Е)юс1., XIX, 68, 3-4).

Это был ощутимый урон для афинского флота и несомненно тяжелый удар по престижу Деметрия. Но гораздо более опасной оказалась ситуация в 312 г., когда военачальник Антигона, его племянник Птолемей завладел городом Оропом на границе Аттики и Беотии, привлек на свою сторону также эвбейские города Эретрию и Карист и начал вторжение в саму Аттику. Оппозиция не замедлила воспользоваться удобным случаем. «Афиняне, — пишет Диодор, — поначалу тайно посыпали гонцов к Антигону , прося освободить их город, а затем, когда Птолемей появился вблизи города, осмелев, принудили Деметрия заключить перемирие и отправить к Антигону послов для переговоров о союзе» (Оюс!., XIX, 78, 3-4).

В тот момент Кассандр и Деметрий были близки к тому, чтобы лишиться: первый — важнейшего опорного пункта в Греции, а второй — своего властного поло-

жения. Их спасло тогда лишь внезапное изменение ситуации: сын Антигона Деметрий потерпел сокрушительное поражение от войск египетского правителя Птолемея при Газе, что заставило Антигона пойти на заключение мира со своими противниками (311 г.).

Вообще режим Деметрия держался лишь до тех пор, пока была эффективна поддержка создавшего его Кассандра. Как только внешняя ситуация обострилась и явилась опасность, которую патрон Деметрия не смог упредить, правлению македонского ставленника пришел конец. Это произошло в 307 г., когда противники Кассандра Антигониды совершили мощное вторжение в Элладу, подкрепленное по-пре-жнему весьма эффективным пропагандистским приемом — обещанием предоставить эллинам свободу. Появление в гавани Пирея флота Деметрия Полиоркета моментально вызвало взрыв энтузиазма у афинян. Войско Деметрия Фалерского отказалось сражаться, а народное собрание принудило его начать переговоры с «освободителем». Правитель-философ должен был капитулировать. Победитель отнесся к нему с уважением и позволил удалиться за пределы Афин, снабдив надлежащей охраной. Последнее было тем более необходимо, что возродившаяся в Афинах демократия дала волю своей нелюбви к тирану: статуи его были немедленно сокрушены, а некоторые даже переплавлены в ночные горшки, а в списке архонтов против имени Деметрия Фалерского поставили «[год] беззакония (ауорла?)» (Marm.Par., В 24-25, ер.20; Philochor. ap. Dion. Hal. De Dinarcho, 3, 4-5; Diod., XX, 45, 1-5; Plut. Dem., 8-10; Polyaen., IV, 7, 6; Diog.L., У, 5, 76-77. 79).27

У. Жизнь Деметрия в изгнании. Деметрий удалился в Беотию, в остававшиеся под контролем Кассандра Фивы, где он провел следующие затем десять лет, влача довольно жалкое существование (Plut. 0шцо8о абиХатор а^ ацьхо ьутеруостхатир,

28. Р. 69 c-d: тгер! вт^а? або^йу ка! татгеьуа тграттыу Srrjyev). Когда же, после смерти Кассандра (297 г.), ситуация и здесь стала для него ненадежной, он нашел приют в Египте. Здесь, при дворе Птолемея I, он жил на положении привилегированного царского советника (Plut. Де e£iXio, 7. Р. 601 f— 602 а: тгрйто? gjv tgj'v ПтоХершои фьХыу; Reg. ет ip.Tr. атготгт|тт|еур.ата. Р. 189 d; Diog.L., V, 78; Cic. De fin.,

У, 19, 53-54).

В этом качестве нм был инициирован ряд важных новшеств. Так, им была составлена — по-видимому, по образцу афинской — конституция для города Александрии. Такой вывод делается на основании слов Элиана: «А в Египте, где его принял Птолемей, он стал блюстителем закона» (ка! ev А!ушгты8ё ovvow тфПтоХер.а'ьыуор.обест'ьа? f|p£e, AeXiav. V.h., Ill, 17).28 Им же была подана мысль и начата подготовка к учреждению в Александрии первого в эллинистическом мире государственного на-учно-культурного центра — Мусейона с прилегающей к нему библиотекой (Aristeas. Epistula ad Philocratem, 9-10; Georgius Syncellus. Ecloga chronographica. P. 518 Dind.; Ioannes Tzetzes. Prolegomena de comoedia Graeca, proemium II).29 Наконец, в связи с учреждением последней им же, если верить традиции, был составлен проект перевода на греческий язык священного писания евреев, их Библии (Aristeas. Ер. ad Phil., 9-11. 28-32. 301-317; Ioseph. Contra Apionem, II, 45-47; Clem. Alex. Strom., I, 22, 148, 1; Tert. Apol., 18, 5).30

Впрочем, реализация двух последних проектов была осуществлена только позднее, уже без Деметрия. Дело в том, что в его жизни случилась новая и самая страшная катастрофа. Он имел неосторожность ввязаться в династические споры в семействе престарелого царя Птолемея I. Он поддержал претензии на наследование сына Птолемея от Эвридики Птолемея Керавна, однако царь отдал предпочтение другому сыну — от Береники, который стал его соправителем (с 285 г.), а затем и преемником (283 г.). С воцарением Птолемея II звезда Деметрия закатилась окончательно: он был взят под стражу и сослан в сельскую местность, где и умер спустя какое-то время, по официальной версии — от укуса змеи (Diog.L., V, 78-79; Cic. Pro Rabirio Postumo, 9, 23).

И* и* и*

Здесь мы теперь и остановимся. Мы сделали по возможности подробный обзор жизни и общественной деятельности Деметрия Фалерского. Следовало бы, конечно, добавить к этому столь же подробное рассмотрение его ораторской и учено-литера-турной деятельности, благо античное предание сохранило немало указаний и суждений о его качествах оратора и его многочисленных трудах самого разного характера

— исторических, политических, философских, литературоведческих. Ибо, по свидетельству его античного биографа, «обилием сочинений и количеством строк он превзошел едва ли не всех перипатетиков своего времени, будучи более всех и образован и многоопытен» (Е)^.Ь., У, 5, 80, с приложением длинного перечня произведений Деметрия). Однако от выполнения этой задачи, как сейчас не самой главной для нас, мы воздержимся или, по крайней мере, отложим до другого раза, а пока подведем итоги обозрению реальной биографии нашего героя.

В деятельности Деметрия Фалерского особенно примечательно сочетание ученых и государственных занятий. Он действительно представлял собой то редкое явление правителя-философа, которое Платон считал залогом успешного управления государством. А по мнению Цицерона, он вообще в этом плане являлся исключением (см. высказывания, приведенные в начале нашего очерка). Конечно, остается вопрос, в какой степени Деметрий Фалерский отвечал высоким требованиям Платона. Даже не входя в детали его научного творчества, можно усомниться в том, насколько оригинальными были взгляды и труды этого, как бы там ни было, не самого важного отпрыска школы перипатетиков. Сомнения вызывает также и соответствие его деятельности в качестве правителя Афин теоретическим положениям его учителей Аристотеля и Феофраста. Тем не менее отрицать известной переклички государственных деяний Деметрия и идейных установок его наставников не приходится, что делает, в принципе, обоснованным приведенное выше суждение Цицерона.

Но личность Деметрия Фалерского интересна и в более общем плане. Ее можно считать знаковой для той эпохи, промежуточной между классикой и эллинизмом, когда решительно менялись ценностные ориентиры и трансформировались традиционные качества общественного деятеля. Именно в ту пору, на исходе IV столетия, на смену классическому типу оратора, использовавшего красноречие как орудие активной общественной борьбы, явился новый вид мастеров красноречия, сделавших публичную речь изящнее, но одновременно превративших ее в род чистого искусства — в показательное выступление на отвлеченную тему. Конечно, и до того уже были виртуозы эпидейктического (показательного) красноречия. Можно вспомнить об известных представителях старшей софистики Протагоре и Горгии и выступившем чуть позже Исократе. Но в сравнении с представителями живой публичной речи, судебной или политической, они были фигурами маргинальными. Теперь же, когда, с кризисом республиканского строя, пришло в упадок и нормальное публичное красноречие, в моду вошли ораторы-декламаторы.

Отличие нового модного типа красноречия от прежнего — и именно на примере Деметрия Фалерского — прекрасно охарактеризовал Цицерон. «Когда эти ораторы (имеются в виду Демосфен и его современники Гиперид и Эсхин, Ликург и Динарх.

— Э.Ф.) были уже стариками, им на смену пришел юный Деметрий Фалерский; самый образованный из них, он, однако, был подготовлен не столько для настоящих сражений, сколько для учебных состязаний. Поэтому афинян он скорее очаровывал, чем воспламенял, так как на поле битвы, под жаркие лучи солнца он вышел не из палатки воина, а из тенистых приютов ученейшего Феофраста. Деметрий первый сделал речь гибкой, придал ей мягкость и нежность и больше любил казаться не внушительным, а приятным, каким он и был на самом деле. Но это была приятность, которая вливалась, а не врывалась в душу; память о его сладкозвучии сохранилась в потомстве, но в отличие от Перикла, изображенного Евполидом, он не

сумел вместе с удовольствием оставить и жало в сердцах своих слушателей» (Brut.,

9, 37-38).31

Равным образом и в теоретических ученых занятиях смелая трактовка принципиальных вопросов государственной и человеческой жизни сменилась антикварно-пра-вовыми, литературоведческими, риторическими и этико-философскими изысканиями и, конечно же, составлением трактатов ad usum principis. Действительно, в творчестве Деметрия Фалерского были представлены все эти направления. В частности, к антикварно-правовому жанру относились, по-видимому, сочинения «Об афинском законодательстве», «Об афинском государственном устройстве», «О политике», «О законах», «Перечень архонтов»; к литературоведческому — «Об Илиаде», «Об Одиссее», «Эзоповы басни», «Об Антифане»; к риторическому — «О риторике», «Изречения»; к этико-философскому — «О любви», «О вере», «О милости», «Об удаче», «О великодушии», «О старости», «Апология Сократа»,32 — всё жанры и темы, которые останутся излюбленными для историко-антикварных и этико-философских занятий ученых позднейшего эллинистическо-римского времени, от Зенодота и Каллимаха до Плутарха и Диона Хрисостома.

Что же касается трактатов, содержавших наставления для правителей, то начало этому жанру было положено еще в классическую эпоху писателями, проявлявшими повышенный интерес к монархии, — Ксенофонтом (в «Гиероне» и «Киропедии») и Исократом (в речах «К Никоклу» и «Филипп»),33 примеру которых последовал и основатель Ликея Аристотель. Последний, согласно традиции, составил для юного еще Александра небольшое сочинение «О царской власти» (Peri; basileiva) , а позднее для него же — «Александр, или В защиту поселенцев» (AXe^avSpo? т] йтгер алгоькыу) (Diog.L., У, 1, 22).34 Равным образом и у Феофраста были специальные сочинения «О царской власти» (Пер! (ЗастьХега?) и «О воспитании царя» (Пер! тгаьЗеш? (ЗааьХёы?) (ibid., V, 2, 42). У следовавшего в русле их учено-литературных опытов Деметрия Фалерского аналогичный характер, возможно, носило упомянутое в списке Диогена Лаэртского сочинение «Птолемей». По догадке А.Н.Деревицкого, напомнившего, что Деметрий играл при Птолемее I роль советника, сочинение это «было не исторического и не хвалебного содержания, как обыкновенно думают, а скорее представляло нечто вроде докладной записки или проекта рекомендуемых автором мероприятий и преобразований. Т. е. относилось к разряду так называемых Хоуш стицРоиХеитишу (совещательных речей)».35

Под стать этим переменам в риторических и философских занятиях также и в политике на смену отважным поборникам принципиальных республиканских истин пришли более осторожные служители, чей успех зависел от правильного выбора властительного патрона. В конечном счете таким именно служителем был и Деметрий Фалерский, сначала при Кассандре, а потом при Птолемее I.

Конечно, его десятилетнее правление являло собой не худшую пору в истории эллинистических Афин. Древние авторы признавали, что он обеспечил своему городу продолжительный мир (Diod., XVIII, 74, 3), что его стараниями возросли государственные доходы и материальное благосостояние населения (Duris ар. Athen., XII, 60. Р. 542 b-c; Philochor. ар. Polyb., XII, 13, 9-10), что его законодательство и реформы содействовали упорядочению и оздоровлению социальной жизни, а строительная и культурная политика — благоустройству и украшению города (Diog.L., У, 5, 75), что, наконец, его обхождение с согражданами, несмотря на собственное властное положение, отличалось похвальной благожелательностью (Diod., I.e.). Отсюда некоторыми делались выводы, что его правление было в общем благословенным временем для афинян (Diog.L., I.e.; Aelian. V.h., Ill, 17; Cic. De re publ., II, 1, 2).

Даже в том, что касалось политического режима при Деметрии, не было недостатка в хвалебных отзывах. Так, по словам Страбона, «Деметрий не только не уничтожил демократии, но даже еще больше укрепил ее (о? ой \lovov ой катeXvoe тт|У бтщократьау аХХа ка! ётгт|уа)р9ыае), как это явствует из «Воспоминаний»,

которые он написал о своем правлении» (Strab., IX, 1, 20. Р. 398). Но здесь уже являлась крайность, несомненно продиктованная некритическим восприятием апологии Деметрия. На самом деле при нем республиканский строй был фикцией; даже созданная им цензовая конституция, как отметил Плутарх, была лишь на словах олигархией, а по сути дела, в силу могущества Деметрия, превратилась в монархию (Plut. Demetr., 10, 2: Хоуырёу оХьуархысп?, ёруыбё роуархысп? катаатааеы? уешцеут]? 8ia tt|v tov ФаХт|рёы? 8wap.iv). Мало того, самая эта монархическая система носила марионеточный характер, ибо изначальным творцом и гарантом ее был чужеземный властитель — Кассандр. Так что и в политике, как и в ораторском деле и в ученых занятиях, Деметрий Фалерский являл собой причудливую фигуру пережившего свой век носителя классических традиций, ставшего по необходимости субалтерном новой эллинистической системы.

II. АНТИЧНЫЙ МУСЕЙОН В ЕГО РАЗВИТИИ ОТ ЧАСТНО-ПРАВОВОГО ИНСТИТУТА К ГОСУДАРСТВЕННОМУ УЧРЕЖДЕНИЮ

Античная цивилизация характеризовалась высоким уровнем духовной культуры

— это очевидная истина. Важно, однако, заметить, что основой этой замечательной культуры было соответствующее высокое развитие образования и науки, опиравшееся, в свою очередь, не только на индивидуальные свершения ученых, но и на достаточно разработанные организационные формы, на своего рода учебно-научные центры, контуры и судьба которых, при всем историческом своеобразии, напоминают явления нового времени. Особого внимания заслуживает, в частности, развитие в античном мире специальных философских школ, освященных именем Муз и потому называвшихся Мусейонами, этих прообразов университетов нового времени. Но более всего интересна и поучительна их трансформация в поздний эллинистическо-римский период из частных учреждений в государственные институты.

Мы полагаем поэтому, что наше обращение к истории античных Мусейонов будет небесполезно в контексте современных дискуссий о судьбах высшего образования, тем более что отечественная историография, в отличие от зарубежной, не может похвастаться богатством исследований на эту тему. В западной историографии мы прежде всего можем опереться на небольшую, но очень содержательную статью немецкого антиковеда Вальтера-Хатто Гросса в известном лексиконе «Der Kleine Pauly».36 Для более обстоятельных справок полезно обращение к более ранней работе тоже немецкого специалиста Мюллер-Граупы в фундаментальном справочном издании — «Pauly’s Realencyclopaedie der classischen Altertumswissenschaft».37

Наш очерк мы построим по следующему плану. Во-первых, остановимся на общем понятии Мусейона; во-вторых, рассмотрим первые примеры Мусейонов, определившихся в качестве высших философских школ, впрочем, вполне еще частного характера (мы имеем в виду платоновскую Академию и аристотелевский Ликей); в-третьих, постараемся воссоздать облик Александрийского Мусейона как первого в своем роде государственного института научно-учебного назначения.

I. Общее понятие Мусейона

В классической древности каждое место, на котором почитали Муз, называлось «Мусейон» (то Mouoelov [sc. Lepov]). Вершины гор, рощи, гроты, всегда оборудованные алтарем, реже — храмом, были столь типичными Мусейонами, что Плиний Старший обозначает этим словом даже сооружавшиеся в домах искусственные гроты (Nat. hist., XXXVI, 154). Поскольку Музы представляли идею божественного происхождения всякого пения и сказания, мусическое искусство (т) pouoiKTi; [sc. тёхщ]) было существенной частью общего образования. Вследствие этого Мусейонами назывались как вообще жертвоприношения при культе Муз и празднества в их честь (Paus., IX, 31, 3), так и специальные школьные праздники (Aeschin., I, 10 — irepi

Moixreicjv ev то!? бьбасткаХеьоь?), а в позднем греческом языке так обозначались даже сами школы (Liban. Or.LYIII, 14; LXIY, 112). Платон называет Мусейонами даже учебные книги, а именно сочинения софиста Пола из Акраганта по риторике (Phaedr.. Р. 267 b — роистеТа Хоуыу).

II. Мусейон как частное сообщество ученых почитателей Муз

Из связи Мусейона как святилища Муз и как учения (или места для учения) объясняются Мусейоны философов — религиозно-ученые сообщества, объединенные общим почитанием Муз.38 Возможно, первым примером такого философского Мусейона был Союз пифагорейцев в Кротоне (рубеж YI-Y вв. до н.э.), если, конечно, доверять имеющейся на этот счет поздней и не совсем надежной традиции (Iamblich. De vita Pythag., 45.170.261.264; ср.: Porphyr. Vita Pythag., 4; Diog. L., VIII, 1, 15.40). Более определенные примеры являет позднеклассическое время (IV в. до н.э.). Это, прежде всего, Мусейон платоновской Академии, который был в одно и то же время местом культа и научно-исследовательским институтом. Центром школы перипатетиков — Ликея также было святилище Муз. Как в Академии, так и в Ликее совместная жизнь и научные занятия (то оирфьХооофеХу) учителей и учеников составляли существо сложившихся там ученых сообществ. Самое же возникновение и дальнейшее существование этих сообществ всецело было обязано инициативе, авторитету и личным средствам мэтров — учредителей и их преемников.

Эти два Мусейона — платоновская Академия и аристотелевский Ликей — являют собой сравнительно ранние, но уже хорошо представленные в традиции ученые сообщества частно-правового типа, бывшие одновременно и первыми институционализированными научными учреждениями. Будет полезно познакомиться поближе с их основанием и организацией.39

1. Платоновская Академия.40 Платон основал свою школу вскоре после первого путешествия в Сицилию и неудачной попытки обратить на путь истины сиракузского тирана Дионисия Старшего, приблизительно в 385 г. до н.э. Школа Платона получила название по месту своего расположения в роще со святилищем древнего аттического героя Академа (в северо-западном предместье Афин, примерно в километре с небольшим от городских стен и Дипилонских ворот). К тому времени здесь уже существовал гимнасий — помещение или, вернее, комплекс помещений, предназначенных для физических и интеллектуальных занятий. Собственно, первоначальным назначением гимнасиев было, как показывает само название (то yupvdoion [от корня yupvo? — «обнаженный»] — физическое упражнение или место для таких упражнений), служить физическому воспитанию свободных людей. Однако, портики в гимнасиях рано стали излюбленным местом встреч философов и риторов со своими учениками, и это привело к постепенному преобразованию гимнасиев из собственно спортивных школ в общеобразовательные центры (откуда и понятие гимназии в новейшее время), причем нередко они стали обзаводиться специальными залами для лекций и даже библиотеками.

Во времена Платона, во всяком случае, эта метаморфоза стала свершившимся фактом. Древний биограф Платона Диоген Лаэртский определенно свидетельствует о том, что по возвращении из первого путешествия в Сицилию философ избрал местом своих занятий Академию, «а это, — поясняет Диоген, — гимнасий в роще за городскими стенами (то 8' ёоть yupvdoiov тгроаотеюу аХайбе?)». Новостью здесь, однако, было то, что философ прочно обосновался в Академии: он купил здесь участок земли («садик» [кт|т8юу], т.е. часть священной рощи), посвятил его Музам, богиням — покровительницам искусств и наук, и воздвиг в их честь специальное святилище (Mouoeiov), а кроме того, построил помещение для жилья и крытую галерею для занятий с учениками (ё£ё8ра). Ибо то, что он устроил на этом новом священном участке, было именно училищем (8i8aoKaXeTov), точнее — высшей философской школой, обладавшей, помимо этого, качествами научной коллегии и религиозного союза (ср.: Diog.L., III, 7. 20; IV, 1, 1; 3, 19; Olympiodor. Vita Plat. P. 4 West.).

Как обстояло с правами собственности в этом случае? Был ли Платон единственным и безраздельным собственником участка, посвященного Музам? На этот вопрос не так просто ответить. Напомним, что, согласно популярному преданию (которое не обязательно оспаривать), сиракузский тиран, расставшись с Платоном, уготовил ему тяжкое испытание: по его поручению спартанец Поллид, под присмотром которого Платон возвращался из Сицилии в Грецию, высадил философа на Эгине и, как обычного военнопленного, выставил для продажи в рабство. К счастью для Платона, он тогда уже пользовался известностью и уважением в греческом мире, и один из его почитателей Анникерид из Кирены, находившийся в то время на Эгине, выкупил его из плена и препроводил в Афины. При этом, по одной из версий, излагаемых Диогеном Лаэртским, деньги для выкупа Платона прислал также сицилийский почитатель философа, сородич Дионисия Старшего Дион, «но, — продолжает Диоген свое переложение, — Анникерид не взял их себе, а купил на них Платону садик в Академии» (Г)^. Ь., III, 20). Чуть раньше в том же параграфе Диоген упоминал о том, что друзья философа в Афинах (о1 ётаХроь) немедленно собрали и отослали Анникериду деньги в возмещение его затрат, «но он их отверг, заявив, что не одни друзья вправе заботиться о Платоне». Нельзя ли предположить, что собранный таким образом и оставшийся не востребованным фонд, куда могли войти пожертвования и местных друзей Платона, и чужеземных его почитателей, и был употреблен на приобретение участка в Академии? Из этого, однако, не обязательно заключать, что Платон не мог быть в таком случае собственником или, если угодно, реальным владельцем священного участка, и что последний был коллективным владением участвовавших в складчине друзей.

Для сравнения укажем на сходный случай с приобретением Ксенофонтом в Скил-лунте много времени спустя после возвращения из похода Десяти тысяч большого земельного участка в дополнение к тому имению, которым его наградили спартанцы. Названный участок был приобретен Ксенофонтом на общие деньги греческих наемников, вырученные от продажи добычи; он был посвящен богине Артемиде, но распоряжался им, как своим собственным, сам Ксенофонт, и только он один (см.: Хеп. АпаЬ., У, 3, 4-13; Бюя. Ь., II, 51-52; Раш., У, 6, 5-6).41

Впрочем, все эти предположения об обращении собранного друзьями совместного фонда на покупку участка в Академии строятся на очень шатком источниковом основании и потому остаются всего лишь предположениями, не более того. Ничто не мешает считать, что участок был куплен на собственные средства самим Платоном, и что он и являлся его владельцем без всяких околичностей. Но если так и было, то надо подчеркнуть великодушие Платона, сделавшего свое имение общим пристанищем друзей-философов. Конечно, содержание святилища и особенно школы требовало значительных расходов, да и проведение время от времени совместных трапез, сколь бы скромными, по свидетельству древних, они ни были (АШеп., I, 7. Р. 4 е; X,

14. Р. 419 с-с1; XII, 69. Р. 547 Г— 548 а; ср.: РШ. Силаев!:, сопу., VI, ргооет.; АеИап. У.Ь.,

II, 18), не обходилось вовсе без затрат. Между тем, как это следует из одной (сохранившейся в позднейшей передаче) реплики Дионисия Младшего из его письма к Спевсиппу, Платон, в отличие от своих преемников по руководству Академией, не взыскивал платы с учеников (см.: Ь., IV, 1, 2; АШеп., VII, 279 е-1-; XII, 546 ф.

Будучи не только сократиком, но еще и богатым человеком, он мог позволить себе такую роскошь, как, очевидно, и единоличное содержание своего училища.

Во всяком случае, нам ничего не известно — по крайней мере вначале — об обязательных взносах питомцев Академии, что, конечно, не должно исключать возможности получения Платоном всякого рода пожертвований и субсидий от добровольных спонсоров. Помимо названных выше случаев с Анникеридом и Дионом, традиция упоминает еще о даре сиракузского тирана Дионисия (неясно, впрочем, какого — Старшего или Младшего), презентовавшего афинскому философу поисти-не круглую сумму в 80 талантов (Г)^. Ь., III, 9). Да и позднейшие руководители

школы (схолархи) нет-нет да и получали пожертвования от сильных мира сего, которым было лестно прослыть меценатами Академии или иного какого-либо известного научного центра. Так, по свидетельству Плутарха, сиракузянин Дион, живший во время изгнания в Афинах и приобретший здесь загородное имение, перед возвращением в Сицилию подарил его племяннику Платона и будущему схоларху Академии Спевсиппу (Plut. Dion, 17, 2). Позднее, по сообщению Диогена Лаэртского, Александр Великий прислал большой денежный дар третьему схоларху Академии Ксенократу. Впрочем, последний, отличаясь крайней независимостью, «отложил себе 3000 аттических драхм, а остальное отослал обратно, сказавши: «Царю нужно больше — ему больше народу кормить» « (Diog. L., IV, 2, 8, где приводятся и другие примеры, подтверждающие независимый нрав Ксенократа).

Возвращаясь к теме обустройства платоновской Академии, можно высказать предположение, что и основатель школы и последующие схолархи прилагали всяческие усилия к дальнейшему благоустройству и украшению Академии. Известно, например, что преемник Платона Спевсипп — цитируем Диогена Лаэртского — «воздвигнул изваяния Харит в святилище Муз, основанном Платоном в Академии» (Diog. L., IV, 1, 1). Наверное, заботились они и о создании столь нужной для ученых занятий библиотеки. Известно, что Платон собирал книги и тратил подчас большие деньги на приобретение особенно интересовавших его сочинений. Так, из Сицилии он вывез сочинения ценимого им сиракузского мимографа Софрона (Diog. L., III, 18), а Диона просил купить для него за 100 мин у Филолая Кротонского три пифагорейские книги (ibid., III, 9; VIII, 7, 84).

От материального основания Академии обратимся к ее живому составу. Об этом можно судить по перечню учеников Платона, который дается Диогеном Лаэртским в конце биографии философа (III, 46-47). Приводимый здесь длинный ряд несомненно только наиболее известных учеников Платона может служить указанием на то, что количество слушателей в его школе могло быть весьма значительным, но сказать с определенностью, сколько их было в течение учебного года, невозможно. Кстати, трудно сказать, был ли точно определен срок обучения: одни могли ограничиваться обычными в таких случаях одним-двумя годами, а другие могли заниматься в Академии и более длительное время. Аристотель, например, оставался слушателем Платона 20 лет (Diog. L., У, 1, 9).

Что нам известно в точности — так это характерный, так сказать, космополитический состав слушателей Академии: как раньше у Сократа, так и у Платона они являлись из самых разных уголков греческого мира — из самих Афин, из других городов Балканской Греции, с далеких окраин. Среди них были не только мужчины, но и женщины; последних, впрочем, было немного (по именам известны Аксиофея из Флиунта и Ласфения из Мантинеи). Нам не известно, на каких условиях принимались ученики в школу Платона, но какие-то условия, надо думать, ставились, коль скоро возникала нужда в сплочении этой пестрой группы в спаянную общим духом корпорацию.

Что касается устроения самой жизни в Академии, то здесь также можно высказать одни лишь предположения. Местом жительства Платона и большинства последующих схолархов (известное исключение — Спевсипп) была сама Академия, т.е. какой-то возведенный еще основателем школы жилой дом. Ученики могли жить в городе, а могли и селиться в самой Академии, в каких-то легких специально для того возводимых строениях. Так было, в частности, при Полемоне, четвертом схолархе Академии. По словам Диогена, «жил он затворником в саду Академии, а ученики его селились вокруг, поставив себе хижины (каХи^ьа) близ святилища Муз и крытой галереи» (Diog. L., IV, 3, 19). Из упоминаний у древних авторов (выше приводились ссылки на Афинея, Плутарха и Элиана) можно заключить, что от случая к случаю устраивались общие пирушки, но едва ли можно говорить о регулярном совместном столовании. Скорее, на основании одного пассажа у Диогена Лаэртского (IV, 4, 22),

где говорится, что две пары академиков, связанные дружбой и любовью, — Поле-мон с Кратетом и Крантор с Аркесилаем, — жили порознь, а столовались вместе в доме Крантора, можно заключить о раздельном быте членов Академии.

В остальном и самом главном жизнь в Академии была жизнью сообщества: вместе все посещали занятия, на которых слушали лекции наставников или присутствовали при проводимых ими беседах, вместе принимали участие в религиозных церемониях, связанных с культом особо чтимых божеств или почитанием памяти основателя школы, чья могила, находившаяся здесь же, в саду Академии, могла быть естественным культовым дополнением к святилищу Муз. Совместным характером, естественно, отличались и те дружеские пирушки, которые свершались в дни празднеств, после свершения жертвоприношений, или по другому какому-либо поводу, на счет схоларха или спонсора или же вскладчину.

Как ученые занятия, так и прочие совместные действия членов Академии определялись правилами, которые при Платоне, возможно, носили менее формальный характер, но при третьем схолархе Ксенократе приобрели вид правильного устава — «законов», послуживших затем образцом для устава, составленного Аристотелем для своей школы (Е)^. Ь., У, 1, 4; АШеп., I, 5. Р. 3 £ V, 2. Р. 186 Ь). Воля схоларха была определяющим началом в жизни Академии: и сохранение материального комплекса Академии (жилых и учебных строений, святилища, гробниц, статуй и пр.), и выработка распорядка занятий и церемоний, и составление завещательных распоряжений, касавшихся средств на продолжение деятельности учреждения, — все это было безусловной прерогативой главы школы, совмещавшего в своем лице ученого лидера и верховного администратора.

Также и назначение преемника, т.е. будущего схоларха, поначалу определялось распоряжением главы школы; так, Платон назначил своим преемником Спевсиппа, а тот, в свою очередь, Ксенократа. Однако, уже назначение Ксенократа носило лишь рекомендательный характер и было подтверждено последующим избранием, которое и стало обычным способом замещения должности схоларха.

Платоновская Академия являлась ученым, философским содружеством. Светский интерес и светские связи преобладали в этом сообществе, но оно не было лишено и религиозной окраски. Напомним, что Платон приобрел участок для своей школы в священной роще Академа, и что сам этот участок был посвящен Музам, почитание которых было своеобразной религиозной эгидой для нового содружества. Но важным было и почитание самого учредителя этого философского содружества — Платона — по тому, очевидно, типу, по какому обычно практиковалось почитание основателей религиозных сообществ.

У нас есть основания полагать, что ближайшим окружением Платона рано, весьма вероятно, сразу после кончины учителя, стала строиться легенда о его божественном происхождении, которая должна была стать основанием для сложения настоящего посмертного культа великого афинского мудреца. Сразу после смерти Платона его преемник Спевсипп и относившийся с симпатией к покойному перипатетик Кле-арх (из Сол на Кипре) почтили память основателя Академии специальными сочинениями, в которых удостоверяли широкое распространение молвы о мистическом зачатии матерью Платона не от смертного своего мужа, а от бога Аполлона (Е)^. Ь., III, 2). Сходным образом позднее будет разрабатываться версия о божественном происхождении Александра Великого. Но то будет с великим царем и завоевателем, чье обожествление выглядит закономерным этапом в хорошо известном процессе сложения культа удачливых полководцев и политиков начиная с Алкивиада и Ли-сандра у греков и кончая Юлием Цезарем и другими императорами у римлян. Здесь же прослеживается аналогичная, но другая линия — культа учительского, тянущаяся от Пифагора и Сократа к Христу и его апостолам. Во всяком случае, из учителей человеческих именно к Платону, за его несравненную мудрость, впервые официально было приложено определение божественного (беХо?), как о том свидетельствова-

ла надпись, высеченная на его надгробии в саду Академии волею схоронивших его там учеников (Diog. L., III, 43).

2. Аристотелевский Ликей.42 Ученик Платона, Аристотель основал свою собственную школу в 335 г. Она находилась в северо-восточном предместье Афин, в так называемом Ликее — урочище Аполлона Ликейского, расположенном в полукилометре от городских стен. Здесь были роща и храм, посвященные названному божеству, а также существовавший с незапамятных времен гимнасий. Сооружение последнего одними приписывалось Писистрату (Theopomp. ар. Harpocr. et Suid.. S. v. AuKeiov = FgrHist 115 F 136), другими — Периклу (Philochor., ibid. = FgrHist 328 F 37). В IV в. этот гимнасий подвергся полной реконструкции, причем заново были сооружены палестра и окружавшие ее портики и разбит сад. Это произошло по инициативе выдающегося государственного деятеля Ликурга, стоявшего во главе финансового ведомства Афин в 338-326 гг., т.е. в то самое время, когда Аристотель открыт здесь свою школу.43

Основанная Аристотелем школа, подобно платоновской Академии, получила свое наименование «Ликей» от той местности, где она располагалась. И точно так же, как в первом случае, само это слово пережило античность и в новое время стало использоваться (через латинскую форму Lyceum) для обозначения учебных заведений особого, повышенного типа (классических гимназий во Франции, привилегированных колледжей в старой России и пр.). Но у школы Аристотеля было и другое наименование — «Перипатос», а применительно к состоявшим в ней — «перипатетики», поскольку, особенно на первых порах, пока слушателей было немного, ее основатель имел обыкновение проводить свои занятия, прогуливаясь (тгерпгатйу) в крытой галерее, примыкавшей к святилищу Аполлона Ликейского и специально приспособленной для такого времяпровождения (тгерьтгато?).

Очевидно, как и Платон, Аристотель приобрел участок земли в районе Ликея и обустроил его для постоянного жительства и ведения занятий с группой учеников. То, что Стагирит был в Афинах чужаком-переселенцем, метеком, не обязательно должно было помешать ему в приобретении земельного участка, поскольку, будучи влиятельным другом македонских царей, он мог получить от афинян награду, которая нередко предоставлялась заслуженным метекам, — право приобретать недвижимость в их городе (ёуктт|СТ1? yfj? ка1 о’ькьа?). Обустройство школы, во всяком случае, было выполнено по образцу Платонова, ставшего, так сказать, типическим. В деталях мы можем судить об этом на основании подробного завещания Феофра-ста (Diog. L., У, 2, 51-57), почерпнутого Диогеном Лаэртским из специального сборника завещаний выдающихся перипатетиков, который был составлен тоже перипатетиком Аристоном Кеосским, другом четвертого схоларха в Ликее Ликона (269-225 гг.). Поскольку в приводимом тем же автором завещании самого Аристотеля никаких упоминаний об училище в Ликее нет (см.: ibid., V, 1, 11-16), современные ученые обычно полагают, что школа в Ликее приобрела законченный вид именно стараниями Феофраста. Возможно, так оно и было, однако не исключено, что застройка участка для школы перипатетиков проходила в несколько этапов, поскольку и в завещании Феофраста не раз говорится о восстановлении или завершении тех или иных строений (см.: У, 2, 51-52). Поэтому ничто не мешает допустить, что оборудование школы, если и не во всех частностях, то в главных чертах, первоначально было осуществлено уже самим ее основателем.

Но вернемся к тем данным, что можно извлечь из завещания Феофраста. Как и в Академии, участок для школы в Ликее был посвящен Музам, и соответственно центром его было святилище этих богинь (то pouoelov) с особо упоминаемым алтарем (о (Зыро?). К святилищу примыкали портики — главный, служивший прогулочным местом (тгерьтгато?), и два других — малый (то otgjiSiov) и нижний (т) каты атоа); последний, согласно завещанию Феофраста, должен был быть украшен картинами, изображавшими контуры земли. На участке стояли статуи Аристотеля и его

сына Ннкомаха, а также другие изваяния. По крайней мере часть участка являла собой сад (о к'птго?), где располагались гробницы погребенных здесь схолархов (в частности, самого Феофраста). К саду со святилищем примыкали различные строения (а1 о’нааь), предназначенные для проживания схоларха и какой-то части слушателей, для ученых занятий (включая помещения для библиотеки и различных научных коллекций), для разных служб.

Для ухода за святилищем и садом и выполнения различных необходимых работ содержался штат слуг — рабов и вольноотпущенников. В завещании Феофраста упомянуты доверенные слуги Помпил и Фрепт (-а?), которые еще раньше получили вольную, а теперь удостаиваются ценного денежного подарка (2000 драхм) и получают в собственность одну из рабынь, но при этом должны оставаться в Ликее и заботиться о святилище, саде, прогулочной галерее и гробнице хозяина. Тому же Помпилу как для собственного житья, так, возможно, и для обихода остающихся слушателей оставляется из домашней утвари (тйу 8ё о’ьктщалткйу сткеийу) столько, сколько сочтут нужным душеприказчики. Кроме того, из числа отпускаемых на волю рабов двое — Манес и Каллий — получают вольную при условии, что они еще четыре года будут продолжать работать в саду.

Говоря о материальном оснащении школы в Ликее, особо надо отметить библиотеку. Перипатетики проявляли особенную приверженность к книгам, и уже у Аристотеля, по единодушному свидетельству древности, было большое книжное собрание, которое он, перебираясь из Афин в Халкиду, передал вместе со школой Феоф-расту. Последний, несомненно, умножил это собрание и, в свою очередь, завещал его Нелею, сыну Кориска (ученика Платона), из Скепсиса, возможно, исходя из того расчета, что тот станет его преемником по руководству школой. Однако новым схолархом стал другой ученик Феофраста — Стратой, а Нелей вместе с завещанными ему книгами вернулся на родину ^гаЬ., XIII, 1, 54. Р. 608-609; РШ. БиИ., 26, 3;

Ь., У, 2, 52; АШеп., I, 4. Р. 3 а).

О дальнейшей судьбе книжного собрания Аристотеля и Феофраста древние авторы рассказывают по-разному. По одной версии, драгоценную коллекцию купил у Нелея египетский царь Птолемей II Филадельф, который присоединил ее к своей библиотеке в Александрии (АШеп., I, 4. Р. 3 Ь). По другой, ее приобрел у наследников Нелея (по-видимому, уже в начале I в. до н.э.) большой любитель книг Апелли-кон с Теоса. Он перевез ее в Афины и использовал для издания неизвестных сочинений Аристотеля. После смерти Апелликона Сулла, завладевший Афинами в 86 г. до н.э., вывез библиотеку Аристотеля и Феофраста в Рим, где грамматик Тираннион привел ее в порядок, после чего перипатетик Андроник Родосский по полученным от Тиранниона копиям осуществил новое издание трудов Стагирита ^гаЬ., XIII, 1, 54. Р. 609; РШ. БиИ., 26, 1-3; АШеп., V, 53. Р. 214 (1-е).

Утрата книжного собрания Аристотеля и Феофраста была, конечно, весьма досадной для школы в Ликее, однако она не осталась вовсе без книг. Возглавивший школу после Феофраста Стратон, в свою очередь, составил большую библиотеку, которую завещал вместе с руководством школою своему преемнику Ликону (Е)^. Ь., V, 3, 62). Надо думать, что и последующие схолархи не оставляли заботы по сохранению и умножению библиотеки Ликея.

Что касается внутреннего обихода перипатетиков, то, весьма вероятно, он строился по подобию Академии: совместные занятия и время от времени совместное же проведение праздничных церемоний (в частности, в честь тех же Муз), что сопровождалось обычными в таких случаях коллективными застольями. О практике последних прямо свидетельствует упоминание в завещании Стратона об утвари, покрывалах и чашах для совместной трапезы (то оиоотоу), оставляемых им своему преемнику Ликону (Е)к^. Ь., V, 3, 62). Кстати, возможно, именно при Ликоне установилось правило взимать с начинающих слушателей (о1 ётхефоОуте?) взносы (а! аирРоХса) на проведение общих застолий — по 9 оболов, т.е. по полторы драхмы, в

месяц; однако слушатели со стажем (o'l тгрестрйтероь) были освобождены от таких платежей (Antigon. Caryst. ар. Athen., XII, 69. P. 547 е). Где именно жили слушатели Ликея, сказать трудно. Наиболее близкие к схоларху ученики могли проживать вместе с ним в самом Ликее, но большая часть должна была сама искать себе пристанища в городе.

Между Ликеем и Академией были, конечно, не только сходства, но и отличия. К числу последних надо, по-видимому, отнести менее выраженное почитание основоположника — Аристотеля, о культе которого, даже в такой не слишком выраженной форме, как это было у академиков по отношению к Платону, говорить не приходится. Зато к числу сходств надо добавить наличие также и в Ликее устава занятий и общежития, составленного самим основателем школы в подражание уставу Ксенок-рата. Между прочим, содержался в этих правилах и такой, не слишком понятный пункт, «чтобы каждые десять дней назначать (нового) начальника (архоута)» (Diog. L., У, 1, 4). Разумееется, под этим последним нельзя понимать руководителя школы

— схоларха, поскольку должность последнего обычно была пожизненной. Скорее всего речь шла о неком сменяющемся помощнике схоларха, своего рода старосте, как именно вполне обоснованно и перевел греческий термин М.Л.Гаспаров.44 Позднее администрация Ликея умножилась: по свидетельству Антигона из Кариста, при Ликоне, помимо старосты-архонта, которого избирали на 30 дней для наблюдения за дисциплиной начинающих учеников (сштт| [sc. архл] f'lr'L 'rHS' еикострьа? tcov emxeLpowTOJv), назначались специальные попечители (ьеротгоьо?, ётреХт^тт!?) для заботы о святилище и проведении празднеств в честь Муз (Athen., XII, 69. Р. 547 e-f)

Школа была собственностью и содержалась самим схолархом. Необходимые для этого средства составлялись, вероятно, за счет гонораров, получаемых мэтром за свое преподавание, а также благодаря пожертвованиям и дарениям различных меценатов. Аристотель, несомненно, получал щедрые вознаграждения за услуги, которые он оказывал македонским царям Филиппу и Александру. Феофраст получал поддержку от утвердившегося позднее в Македонии Кассандра (Diog. L., V, 2, 37) и его ставленника в Афинах Деметрия Фалерского, причем от последнего он получил в собственность какой-то сад (lSlov Kfjirov, ibid., § 39). Под этим садом можно понимать тот самый участок в Ликее, где обосновалась школа перипатетиков (если держаться той точки зрения, что он не мог быть приобретен в собственность самим Аристотелем, коль скоро тот был метеком), или же, что нам самим кажется более вероятным, какой-то другой участок, который мог быть присоединен к первому, а мог остаться и отдельным имением Феофраста. Позднейшие схолархи также пользовались поддержкою знатных покровителей. Так, Стратой, бывший одно время наставником Птолемея II Филадельфа, получил от того 80 талантов (Diog. L., У, 3, 58), а Ликон пользовался попечением со стороны пергамских царей Эвмена I и Аттала

I (ibid., V, 4, 67).

Не подлежит никакому сомнению, что руководители школы в Ликее были богатыми или, по крайней мере, состоятельными людьми. Однако надо подчеркнуть, что, владея и распоряжаясь значительной собственностью, они всегда строго различали ликейский комплекс и прочее свое имение. Первый был как бы условным их владением, он всегда оставался своеобразным майоратом и переходил как целое от одного руководителя школы к другому, тогда как прочие владения могли завещаться схолархами в обычном порядке, т.е. по своему свободному усмотрению, разным близким людям. Так, Феофраст, помимо Ликея, который остается в общем владении его последователей, завещает Меланту и Панкреонту, сыновьям Леонта (судя по именам, своим сородичам) имение на родине, «дома» (oikoi), т.е. в Эресе на Лесбосе, а Каллину — имение в Стагире, и им же отдельно значительные суммы денег: первым двум — по таланту, а Каллину — 3000 драхм (Diog. L., V, 2, 51. 52. 55. 56). Точно так же, помимо Ликея, Стратон завещает Лампириону и Аркесилаю (тоже,

по-видимому, своим родичам) имение на родине, т.е. в Лампсаке (ibid., У, 3, 61). Позднее его преемник Ликон завещает своим братьям Астианакту и Ликону имение на родине, т.е. в Троаде, а имущество в городе (ev асттеь, т.е. в самом городе Афинах, а никак не в Ликее) и на Эгине — тоже Ликону, но, по-видимому, другому, приходившемуся ему племянником (ibid., V, 4, 70).

Что касается самого Ликея, то его унаследование могло происходить по-разному. Школа могла быть передана схолархом своему преемнику по распоряжению, еще при жизни, или по завещанию. Так, Аристотель передал Ликей Феофрасту в связи с вынужденным своим отъездом из Афин в Халкиду (Diog. L., У, 2, 36), а Стратой оставил школу Ликону по завещанию (ibid., V, 3, 62). Иначе поступили Феофраст и Ликон, которые прямо не назначали себе преемников. Феофраст оставил комплекс Ликея в общее распоряжение своих друзей и учеников. «Сад и прогулочное место и все постройки при том саде, — пишет он в своем завещании, — отдаю тем из названных здесь друзей, которые пожелают и впредь там заниматься науками и философией <...> ; и пусть они ничего себе не оттягивают и не присваивают, а располагают всем сообща, словно храмом (ы? av Lepov Koivfj кекттрёуоь?), и живут между собой по-домашнему дружно, по пристойности и справедливости. А быть в той общине (ёсттыстау 8ё o'l коьуыуоОуте?) Гиппарху, Нелею, Стратону, Каллину, Демотиму, Демарату, Каллисфену, Меланту, Панкреонту, Никиппу» (ibid., V, 2, 53).

В этом завещательном распоряжении замечательно ясно выраженное восприятие философского содружества как своего рода религиозного сообщества. Однако содержащиеся здесь предупреждения насчет необходимости вести дружный образ жизни наводят на мысль, что не все было гладко в отношениях членов содружества в конце жизни Феофраста. О том же могут свидетельствовать и отказанные по завещанию особые дарения Нелею (книги) и Каллину (имение в Стагире и денежный подарок)

— по-видимому, особенно близким Феофрасту людям, ни одного из которых он, однако, не решился назначить своим преемником. Этим новым схолархом станет, очевидно, по воле большинства членов сообщества, Стратой, которого Феофраст хотя и упомянул в числе друзей — восприемников его дела, но не удостоил никакого особого пожалования.

В свою очередь, преемник Стратона Ликон, также оставляя Ликей в общее пользование друзей-философов, прямо предоставит решение вопроса о его преемнике их общей воле. «Прогулочное место, — пишет он в своем завещании, — оставляю тем из моих ближних (TWV yvcjjpipajv), которые его примут <следует перечень, как и у Феофраста, из десяти лиц>, а они по усмотрению пусть назначат над школою (тгросттт|стаст9ыстау 8' aiiToi) того, кто сможет быть при работе долго и вести ее широко, остальные же ближние (oi Xonroi yvojpipoi) будут ему содействовать из любви ко мне и к нашему общему крову» (Diog. L., У, 4, 70).

Мы видим, что при определении нового руководителя Ликея могли использоваться разные способы. В одних случаях это могла быть передача прежним схолархом руководства над школою одному из своих последователей — прямо, что называется, из рук в руки, ввиду собственного вынужденного отхода от дел, как это было в случае с Аристотелем, или же по завещанию, как это сделал Стратой. В других случаях дело оставлялось на усмотрение учеников, которые после смерти старого схоларха выбирали себе нового собственным голосованием. Делалось ли это с молчаливого согласия прежнего схоларха (случай Феофраста) или же по его ясно выраженной воле (завещание Ликона), суть дела не менялась: нового схоларха назначали посредством выборов. Но во всех случаях школа сохранялась как общественное целое, как ученое сообщество со всем необходимым для его деятельности материальным обеспечением (сюда относились земельный участок, различные строения и утварь, библиотека и штат слуг).

Заключая характеристику Мусейона классической поры, выступавшего в роли учебно-научного центра, подчеркнем особенное качество главы институционализи-

рованной таким образом философской школы. Мы видим его выступающим в двух ипостасях: с одной стороны, в качестве собственника обустроенного и содержавшегося им на свои средства заповедного научного комплекса, а с другой — в качестве ученого руководителя, кровно заинтересованного в продолжении начатого им научного дела. Это заставляет нас вспомнить о своеобразии классической древности, где высокий уровень культуры был достигнут без прямого участия государства, усилиями самого гражданского общества (которое, впрочем, в принципе, и совпадало с тем же государством), и где, при отсутствии государственной поддержки высшего образования и фундаментальной науки, успехи в этих областях были обусловлены всецело усилиями и средствами частных лиц.

Однако в чистом виде такая ситуация характерна была именно для классической эпохи, для времени расцвета городов-государств, полисов. В более позднюю эллини-стическо-римскую эпоху, когда на авансцену политической жизни вышла территориальная монархия, положение изменилось, и государственная власть взяла на содержание и поставила под свой контроль и высокую науку и образование. Примером может служить Александрийский Мусейон, к характеристике которого мы теперь и обратимся.

III. ЦАРСКИЙ МУСЕЙОН В АЛЕКСАНДРИИ45

1. Учреждение Мусейона в Александрии. Образцом нового типа государственного научно-учебного центра стал Мусейон в Александрии Египетской. Традиция связывает его основание с именем все того же Деметрия Фалерского, который сыграл заметную роль в развитии школы перипатетиков в Афинах. Известно, что после свержения его правления в Афинах (307 г.) Деметрий некоторое время проживал в Беотии, в Фивах. Но когда, после смерти его покровителя Кассандра (297 г.), ситуация и там стала для него небезопасной, он перебрался в Египет, где нашел приют при дворе Птолемея I. Основатель династии Лагидов высоко оценивал знания и опыт знаменитого афинянина, и тот занял при египетском правителе положение привилегированного советника (Diog.L., V, 5, 78-79; Plut. Reg. et imp. apophthegmata, 189 d). Есть основания думать, что именно Деметрием, по поручению Птолемея I, была составлена конституция для пользовавшейся статусом греческого полиса Александрии (ср.: Aelian. V.h., Ill, 17). И им же — Деметрием Фалерским — была подана египетскому царю мысль об учреждении в его столичном городе нового Мусейона и библиотеки. Свидетельствуют об этом два ученых византийца — хронист Георгий Синкелл (рубеж VIII-IX вв.) и филолог Иоанн Цец (XII в.). Приведем их свидетельства полностью.

Георгий Синкелл: «Этот Птолемей Филадельф, собрав отовсюду, так сказать, все книги мира старанием Деметрия Фалерского, третьего законодателя афинян, человека весьма уважаемого у эллинов, а в числе этих книг и писания евреев <...>, учредил в Александрии в 132-ю Олимпиаду (252/1-249/8 гг.) библиотеку, при составлении которой и умер (246 г.). В ней было, по утверждению некоторых, 100 ООО книг» (Georgius Syncellus. Ecloga chronographica. P. 518 Dind.).

Иоанн Цец: «Тот самый царь Птолемей (т.е. Птолемей Филадельф, о котором упоминалось в предыдущем пассаже), поистине философская и божественная душа, крайний любитель всего прекрасного, и вида, и дела, и слова, когда через посредство Деметрия Фалерского и других почтенных мужей за счет царской казны собрал отовсюду в Александрию множество книг, то поместил их в две библиотеки, из которых во внешней (т.е. в Серапейоне) их насчитывалось 42 800, а в той, что была расположена внутри царских чертогов (т.е. в Мусейоне), — книг сложного состава насчитывалось 400 000, а простых и несложных — 90 000» (Ioannes Tzetzes. Prolegomena de comoedia Graeca, prooemium II).46

Правда, упоминая об инициативах Деметрия Фалерского, оба византийца припи-

сывают основание Александрийской библиотеки — а тем самым и Мусейона — Птолемею II Филадельфу, однако более ранние и авторитетные источники определенно свидетельствуют, что основателем библиотеки был Птолемей I. Плутарх в одном из своих трактатов упоминает о первом Птолемее как об учредителе Мусейона (Non posse sua viter vivi sec. Epic., 13. P. 1095 d — ПтоХераХо? о тгрйто? ouvayaycov то pouoeXov). По существу о том же свидетельствует Ириней Лионский, цитируемый Евсевием Кесарийским: «Еще до римского владычества, когда Азия была во власти македонян, Птолемей, сын Лага, горя желанием украсить основанную им в Александрии библиотеку самыми совершенными произведениями всех народов, попросил у жителей Иерусалима их книги, переведенные на язык эллинов» (Irenaeus [Adversus haereses] ар. Euseb. Hist.eccl., У, 8, 11).

Поскольку таким образом подтверждается устроение Александрийского Мусейона при Птолемее I Сотере, то нет нужды оспоривать причастность к этому делу Деметрия Фалерского, что нередко делается в новейшей литературе как раз на том основании, что в правление Птолемея II, ко времени которого относят основание библиотеки в Александрии цитированные выше византийские авторитеты, места для инициативы Деметрия не могло быть. Второй Птолемей, как известно, был враждебно настроен по отношению к Деметрию, которого он и устранил очень скоро после прихода к власти. Напротив, при Птолемее I инициатива Деметрия Фалерского, о которой говорят византийцы, была и естественна и вероятна.

2. Расположение Мусейона. Где именно в Александрии был расположен Мусей-он, — в точности неизвестно; по наиболее вероятному предположению, он находился к юго-западу от Восточной гавани.47 В любом случае, согласно Страбону, он был составной частью дворцового района в Брухейоне. Приведем полностью соответствующее место из труда древнего географа, поскольку оно важно для понимания не только местоположения, но и устройства Мусейона в Александрии. «Мусейон, — пишет Страбон, — также является частью помещений царских дворцов; он имеет место для прогулок, экседру и большой дом, где находится общая столовая для ученых, состоящих при Мусейоне. Эта коллегия ученых имеет не только общее имущество, но и жреца-правителя Мусейона, который прежде назначался царями, а теперь

— Цезарем» (tcov 8ё (3aoiXdcov рёро? ёоть кал, то MouoeXov, ёхоу тгерьтгатоу кал, ё£ё8рау ка! oIkov peyav, ev со то auaaiTiov tcov [lerexovTow той Mouaeiou фьХоХоусоу avSpajv. ёоть 8e Tfj owo8co тсшт^ кал хРЛН-ата Koiva rai 1ереи? o hi тф Mouodco тетаурёуо? тоте pev inro tcov (3aoiXecov vvv 8' итго Ка'юаро?) (Strab.', XVII, 1,8. P. 793-794).

Итак, главными строениями Мусейона были, согласно Страбону, перипатос, экседра и большой дом, в котором находилась трапезная соучаствующих в Мусейоне мужей-филологов. Таким образом, главным помещением был общий столовый зал для членов Мусейона (о планировке египетских столовых залов интересные подробности сообщает Витрувий, VI, 3, 9). Экседра с одной стороны открывалась на двор с колоннадой; она служила местом для преподавания и диспутов (Vitr., V, 11, 2 — exhedrae spatiosae, habentes sedes, in quibus philosophi, rhetores reliquique, qui studiis delectantur, sedentes disputare possint). Перипатос — обсаженная деревьями аллея под открытым небом — служила прежде всего местом для бесед. Конечно, там был и алтарь для Муз, хотя о нем нигде не упоминается, равно как и помещения для библиотеки, обсерватории и инвентаря, вероятно, даже для экзотических зверей и птиц (ср.: Athen., XIV, 69. Р. 654 b-с), а также жилые помещения для членов Мусейона, так чтобы им была возможна совместная жизнь и труд. Неясным остается, была ли упомянутая у Каллимаха (Epigr., 2) лесха (Хеохл) идентична с экседрой или она была самостоятельным строением, а также были ли расположены жилые помещения членов Мусейона непосредственно в нем самом или же в другом месте дворцового района.

3. Организация Александрийского Мусейона. В плане организационном Мусей-

он был видом синода (awo8o?, Strab., I.e.), своего рода фиасом Муз (бьасто? tcov Моистйу) под руководством назначавшегося царем жреца (ьерей?). Последний в надписях именуется также архиереем (архьереи?) и эпистатом (ётсттатт|?) (например, OGIS, 104 — надпись с Делоса II в. до н.э. в честь александрийца Хрисерма, бывшего эксегетом Александрии, главой корпорации врачей и эпистатом Мусейона). Члены Мусейона также назначались царем, который предоставлял в их распоряжение общие средства (коьуа хРЛН-атс0- Эта особенная роль царей подчеркивает, в противоположность платоновской Академии и школе перипатетиков, ярко выраженный монархический характер интересующего нас института, в чем отчетливо отразились перемены в окружающем мире. Члены Мусейона получали полное содержание (кормление — СТ1ТТ|СТ1?, Strab., I.e.; Dio Cass., LXXYII, 7; Athen., I, 41. P. 22 d) и твердое жалование (uuvTa^i? (3aaiXiKf|, Athen., XI,85. P. 493 f— 494 а), о величине которого едва ли дают правильное представление те 12 талантов в год, которые получал Панарет, ученик Аркесилая (Athen., XII, 77. Р. 552 с: ovveyeveTO ПтоХераХо) тф Еиеруёт^ таХаута 8ы8ека tov eviairrov XapPdvajv). Члены Мусейона пользовались освобождением от налогов и наверное также от других общественных повинностей (OGIS, 714, 4 sq. —t&v ev тф Mouaeia) aeiToupevajv атеХйу). Что касается числа сотрудников Мусейона, то определить его теперь невозможно. При первых Птолемеях, в период расцвета александрийской учености, их количество во всяком случае исчислялось десятками, ДОХОДЯ, ВОЗМОЖНО, ДО СОТНИ.48

Из аппарата управления Мусейона мы знаем лишь о казначеях (rapiai) и их счетных книгах (га (ЗфХСа, ev о!? а! ауаурафаь elai tojv та? awTa£ei? XapPavovTGJv) (Athen., XI, 85. P. 493 f — 494 а); другие необходимые должностные лица, как, например, секретарь (урарратеи?) и пр., не упоминаются.

4. Ученые занятия в Александрийском Мусейоне. В отличие от Афин, в Александрии на первый план сильнее выступали чисто филологические науки, так что Страбон прямо мог назвать членов Мусейона мужами-филологами (фьХоХоуоь av8pe?). Однако слава великих библиотекарей, поэтов и филологов, таких, как Зенодот из Эфеса, Каллимах из Кирены, Аристофан из Византия, Аристарх с Самофракии, не может умалить значения Мусейона и как математико-естественнонаучного исследовательского центра непревзойденного в древности уровня. Наряду с универсальными учеными вроде Эратосфена из Кирены, чье измерение окружности Земли составило эпоху в истории науки, славе Мусейона способствовали и поддерживали ее на надлежащей высоте математики и астрономы Конон с Самоса, Аполлоний из Перги, Гиппарх из Никеи, позднее также Созиген, а также медики Герофил из Халкедона и Эрасистрат с Кеоса.

Ученые Мусейона могли посвящать себя совершенно свободно своим научным занятиям. Однако, хотя в источниках об этом выразительно не сообщается, весьма вероятно, что они все, помимо чисто научных занятий, выступали также и с лекциями.

Важной частью научного обихода были также проводившиеся с известной регулярностью диспуты между членами Мусейона. Об их организации свидетельствует неоплатоник Порфирий: «В Александрийском Мусейоне был закон выдвигать темы для исследования и записывать предложенные решения» (ev тф Моистеьы тф ката AXe£av8peiav vopo? f|v тгроРаХХестбаь £т|ттщата каь та? yivopeva? Xuaei? ауаурафестбаь) (Porphyr. Ad Iliad., I, 682 [p. 141 Schr.]). В ученых диспутах временами принимали участие и сами египетские цари, подобно тому как позднее это делал Адриан. О «научных подвигах» последнего читаем в его древней биографии: «В Александрии, в Музее он (Адриан) поставил специалистам много вопросов, и на эти поставленные им вопросы сам же ответил» (apud Alexandriam in musio multas qaestiones professoribus proposuit et propositas ipse dissolvit) (SHA. Ael. Spart. Hadrian., 20, 2).

Все же свобода ученых сотрудников Александрийского Мусейона не была абсолютной. Конечно, они зависели от тех, кто их содержал, — от египетских царей, а

позднее от римских императоров. Сходство их зависимого положения с жизнью содержащихся в клетках дорогих певчих птиц бросалась в глаза уже в древности. «Сил-лограф Тимон Флиунтский, — свидетельствует Афиней, — где-то называет Мусейон корзинкой, насмехаясь над содержавшимися в нем философами, потому что они питаются там, словно в какой-нибудь клетке, подобно дорогим птицам:

Народу много кормится в Египте многолюдном,

Книгомарателей, ведущих вечно споры В корзинке Муз»

(Athen., I, 41. Р. 22 d).

5. Судьба Александрийского Мусейона. Высший расцвет Мусейона падает на раннюю пору при Птолемеях II и III (годы правления соответственно 282-246 и 246-222). При Птолемее УIII Эвергете II (170-116) обозначается глубокий спад: преследование царем друзей его брата Птолемея Филометора побудило всех именитых ученых к бегству в Пергам, на Родос, в Афины и другие места (Athen., IV, 83. Р. 184 Ь-с; ср.: Iustin., XXXVIII, 8, 2 sqq.). Царь даже назначил тогда главой библиотеки одного из своих офицеров Кидаса (РОху, X, 1241). Но даже и после приглашения новых членов Мусейон не достигал более прежнего значения.

Со времени Августа заботу о Мусейоне приняли на себя римские императоры, правда, подчас несколько своеобразным способом; так, например, Клавдий основал собственный, второй Мусейон (Suet. Claud., 42, 2). В раннее императорское время, как кажется, особенно процветали филологические занятия, представленные, к примеру, такими учеными, как Феон, Трифон, Апион. Адриан, по всей видимости, предоставлял членство в Мусейоне как расхожую милость.49 Но даже и во II в. в Мусейоне еще были именитые ученые, как, например, филологи Аполлоний Дискол, Гар-пократион и Гефестион, математик Менелай, врач Соран, астроном и географ Клавдий Птолемей.

Общий кризис, охвативший Римскую империю в III в., не обошел стороною и центр александрийской учености. Мусейон сильно пострадал при Каракалле, который в 216 г. отдал Александрию на разграбление своим солдатам (Dio Cass., LXXVII, 22), однако еще в середине III в. там преподавал такой крупный математик, как Диофант. Во время смут при Аврелиане, в 269/270 или 273 г., главные здания Мусейона (в Брухейоне) были разрушены (Amm., XXII, 16, 15 sqq.), однако преподавание (по-видимому, в Серапейоне) продолжалось. Главное значение Мусейона для будущего состояло тогда в его косвенном воздействии на учителей христианской церкви в Александрии. Остававшаяся во все времена языческой, эта ученая школа погибла окончательно при Феодосии I, вследствие его распоряжений о запрещении языческих культов и разрушении языческих святилищ. Тогда александрийские христиане разгромили Серапейон, на руинах которого они воздвигли свою церковь (391 г.). Последним известным по имени членом Мусейона был Феон, отец Гипатии, погибшей в 415 г. С гибелью Александрийского Мусейона практически пресеклась античная традиция научно-учебных центров с таким наименованием. Наследники имени, музеи нового времени служат иному назначению — сохранению художественных, литературных или научных коллекций, не исключающему, впрочем, естественно сопряженных с этим известных научных занятий.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Следующая далее историческая справка носит по необходимости лишь самый краткий характер. Более подробный обзор политической истории и социальной обстановки в Греции в переходный период между классикой и эллинизмом (2-я половина IV в. до н.э.) можно найти в трудах: Пёлъман Р. фон. Очерк греческой истории и источниковедения /Пер. с 4-го нем. изд. (1909 г.) А.С.Князькова под ред. С.А.Жебелева. Новое издание под ред. М.М.Холода и С.М.Жестоканова. СПб., 1999. С. 304 слл.; Эллинизм: экономика, политика, культура /Коллективная монография под ред. Е.С.Голубцовой.

М., 1990 (см., в частности, главы, написанные Э.Д.Фроловым, В.И.Исаевой и Л.П.Ма-ринович); Маринович Л.П. Греки и Александр Македонский (к проблеме кризиса полиса). М., 1993; Bengtson Н. Griechische Geschichte, 4. Aufl, Munchen, 1969. S.293 ff.

2. Дройзен И.-Г. История эллинизма. Т. II /Пер. с франц. М.Шелгунова, М., 1893. С. 128-129. 245-252; Пёльман Р. фон. Очерк греческой истории и источниковедения. С. 369-372; Хабихт Хр. Афины: история города в эллинистическую эпоху /Пер. с нем. Ю.Г. Виноградова. М., 1999. С. 58-77; Beloch K.-J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd.IV, Abt.l, Berlin-Leipzig, 1925. S. 104-105. 147-150; Ferguson W.S. Hellenistic Athens: An Historical Essay. London, 1911. P. 38-94; Bengtson H. GG4. S. 373-374. 377; Will Ed. Histoire politique du Monde Hellenistique (323-30 av. J.-C.). Т. I, Nancy, 1966. P. 44-45. 61-63; Preaux C. Le Monde Hellenistique: La Grece et l’Orient (323-146 av. J.-C). Т. II, 2-eme ed., Paris, 1988. P. 450-451.

3. Plass H.-G. Die Tyrannis in ihren beiden Perioden bei den alten Griechen, Tl.II, Bremen, 1852. S. 116-123; Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd.I-II, Munchen, 1967 (I. S. 386-387; II. S. 707); Mosse C. La tyrannie dans la Grece Antique. Paris, 1969. P. 155-166 (3-eme partie, chapitre II — «Demetrios de Phalere, le tyran philosophe»).

4. Магаффи Дж. История классического периода греческой литературы /Пер. А.Весе-ловской. Т. II, М., 1883. С. 371-372; Круазе А. и М. История греческой литературы / Пер. с 7-го франц. изд. В.С.Елисеевой под ред. С.А.Жебелева. СПб., 1912. С. 529-530; История греческой литературы /Коллективная монография под ред. С.И.Соболевского и др. Т. I-III, М., 1946-1960 (I. С. 47-49, в разделе, написанном Б.В.Горнунгом; II. С. 296-297, в разделе С.И.Соболевского; III. С. 356, в разделе А.С.Ахманова); Schmid W.

— Staehlin О. Geschichte der griechischen Literatur, Tl. II, Bd. 1, Munchen, 1920. S.76-80.

5. Martini E. Demetrios von Phaleron //Paulys Realencyclopaedie der klassischen Altertumswissenschaft. Neue Bearbeitung, Bd.IV, 1901, Sp.2817-2841; Cohen D. De Demetrio Phalereo //Mnemosyne, N.S., Vol.54, 1926. P. 88 sqq.; Gehrke H.-J. Das Verhaltnis von Politik und Philosophie im Wirken des Demetrios von Phaleron //Chiron, Bd.VIII, 1978. S. 149-193.

6. Ostermann Chr. Commentatio de Demetrii Phalerei vita, rebus gestis et scriptorun reliquiis. Hersfeld-Fulda, 1847-1857 (с первым объемным собранием фрагментов); Bayer Е. Demetrios Phalereus der Athener (Tubinger Beitrage zur Altertumswissenschaft, Heft 36). Stuttgart-Berlin, 1942.

7. Wehrli F. Demetrios von Phaleron (Die Schule des Aristoteles, Heft 4). Basel-Stuttgart, 1949; Fortenbaugh W.W., Schuetrumpf E. Demetrius of Phalerum: Text, Translation and Discussion (Rutgers University Studies in Classical Humanities, Vol.IX). New Brunswick (USA) and London (UK), 2000. Последнее издание состоит из двух больших разделов: первый включает собрание древних текстов, которое подготовили и снабдили английским переводом П.Сторк, Я.М. ван Офойзен и Т.Доранди (P. Stork, J.M. van Ophuijsen, T.Dorandi. P. 1-310, принятое сокращение — SOD); второй — блок статей разных авторов (S.V.Tracy, M.Gagarin, H.B.Gottschalk et al.).

8. Martini E. Demetrios von Phaleron, Sp.2818 (со ссылкой на оставшуюся нам недоступной работу Хр.Остерманна). Впрочем, было бы рискованно настаивать на предположениях, выводимых на основании таких поздних и ненадежных авторов, как Диоген Лаэртский (Фаворин) и Элиан (ср. категорическое отвержение традиции о рабском происхождении Деметрия К.-Ю.Белохом [Beloch К J. GG2, IV, 1. S. 104, Anm.2]). Единственное, что можно вывести из их свидетельств, так это существование каких-то связей Деметрия с семьей Конона и Тимофея, — как полагают некоторые исследователи, в силу родства по браку (Хабихт Хр. Афины. С. 58-59; ср.: Wehrli F. Demetrios von Phaleron. S.49).

9. Diod., XVIII, 74, 3, под годом архонта Архиппа = Ол., 115, 3 = 318/7 г. до н.э. И.-Г.Дройзен точнее датировал это событие осенью 318 г., но позднейшая историография вслед за Б.Низе и К.-Ю.Белохом (Niese В. Geschichte der griechischen und makedonischen Staaten seit der Schlacht bei Chaeronea, Tl.I, Gotha, 1899. S. 247; Beloch K.-J. GG2, IV,

1. S. 105) обычно относит его к первой половине 317 г.

10. Mosse С. La tyrannie dans la Grece Antique. P. 160. Большая часть ученых нового времени — от И.-Г.Дройзена до Г.Бенгтсона — убеждена, что официальным обозначением должности, на которую был избран афинянами, по представлению Кассандра,

Деметрий Фалерский, было «эиимелет». Против — К.-Ю.Белох, который считает, что ни «эиимелет», ни «эпистат» не могло быть официальным титулом Деметрия, поскольку в Афинах сохранялась республиканская форма государственного устройства. Со своей стороны, он полагает, что Деметрий стоял во главе государства в качестве первого стратега («als erster Stratege» [Beloch K.-J. GG2, IV, 1. S. 105]). Обстоятельный обзор различных версий относительно официального обозначения должности Деметрия, в связи с восполнением испорченного места надписи Ditt.Syll.3, I, N 318, см. в статье: Dow S. and Travis А.Н. Demetrios of Phaleron and His Lawgiving //Hesperia, Vol.XII, 1943, N 2. P. 144-156.

11. Эту надпись, сопровождавшую посвящение богам, поставили воины афинских гарнизонов в Элевсине, Панакте и Филе, «увенчавшие стратега Деметрия, сына Фанострата, из дема Фалер» (tov сттратт|у6у Дт|рт|тр10У Фауосттратои ФаХт|реа атефауыаауте?). В надписи упоминается, что чествуемый уже трижды исполнял должность стратега и дважды — гиппарха. Надпись обычно связывали с знаменитым Деметрием Фалерс-ким, пока С.В.Трейси не выступил с обоснованием того, что надпись по эпиграфическим признакам должна датироваться серединой III в. и, следовательно, может относиться лишь к внуку тирана-философа. См.: Tracy S.V. 1) Hands in Greek Epigraphy — Demetrius of Phalerum //Boeotia Antiqua, IV, 1994. P. 151-161; 2) Demetrius of Phalerum: Who was He and Who was He not? IIFortenbaugh W. W., Schuetrumpf E. Demetrius of Phalerum. P. 334-335. Как бы то ни было, нельзя отрицать возможность замещения Деметрием Фалерским, как это бывало и с другими носителями авторитарной власти, должности стратега. Подтверждением этого может служить упоминание у Полиена о том, что в 307 г., во время рейда Деметрия Полиоркета на Афины, город защищал Деметрий Фалерский в качестве стратега афинян (IV, 1,6 — A9t|VCU(jJV сттратт|уйу).

12. О вкладе Деметрия Фалерского в афинское законодательство см. также: Gagarin М. The Legislation of Demetrius of Phalerum and the Transformation of Athenian Law // Fortenbaugh W. W., Schuetrumpf E. Demetrius of Phalerum. P. 347-365.

13. Ps.-Plut. Vitae X or., Lyc.. P. 841 b; Decreta, 3. P. 852 b. Ср.: Латышев В.В. Очерк греческих древностей. Ч. I (Государственные и военные древности), СПб., 1997. С. 176-177. 260-261; Маринович Л.П. Греки и Александр Македонский. С. 62-73; Хабихт Хр. Афины. С. 29-37.

14. Ср. рассмотрение этой альтернативы, с защитою именно второй, аристократической тенденции, у Хр.Хабихта (Афины. С. 61).

15. См.: Латышев В.В. Очерк греческих древностей. Ч. I-II, СПб., 1997 (I. С. 267-269; 279-280).

16. См. его статьи в «Athenische Mitteilungen» (Bd.III, 1878. S. 229-241) и «Rheinisches Museum» (Bd.53, 1898. S. 492 f.), а также комментарий к надписи IG2, II, N 3073 .

17. Ср.: Латышев В.В. Очерк греческих древностей. Ч. II. С. 280; Martini Е. Demetrios von Phaleron, Sp.2825; Mosse С. La tyrannie. P. 163; Gehrke H.-J. Das Verhaltnis von Politik und Philosophie... S.171-173; Хабихт Хр. Афины. С. 62-63.

18. Ср. также: Martini Е. Demetrios von Phaleron, Sp.2824; Хабихт Хр. Афины. С. 35 и 68.

19. Martini E. Demetrios von Phaleron, Sp.2824-2825; Хабихт Хр. Афины. С. 61-62.

20. Ср.: Gehrke H.-J. Das Verhaltnis von Politik und Philosophie... S.173. 185-186.

21. Ferguson W.S. The Laws of Demetrius of Phaleron and Their Guardians //Klio, Bd.XI, 1911, Heft 3. P. 271-276; Bayer E. Demetrius Phalereus der Athener. S.25-35. 132-136; Gehrke H.-J. Das Verhaltnis von Politik und Philosophie... S.151 ff. 189-191.

22. Первую дату принимают, в частности: Дройзен И.-Г. История эллинизма. Т. II. С. 247; Латышев В.В. Очерк греческих древностей. Ч. I. С. 184, прим.1; вторую — Bayer Е. Demetrius Phalereus der Athener. S. 21-25; Mosse C. La tyrannie dans la Grece Antique. P. 161-162.

23. Подробнее об этой полемике см.: Доватур А.Н. Рабство в Аттике в VI-V вв. до н.э. JL, 1980. С. 29 слл.

24. О взглядах Аристотеля на этот предпочтительный вид средней политии подробнее см.: Доватур А.Н. «Политика» и «Политии» Аристотеля. M.-JL, 1965. С. 37 слл.

25. Martini Е. Demetrios von Phaleron, Sp.2827. Того же мнения держится и К.-Ю.Белох: «Деметрий был озабочен тем, чтобы по возможности осуществить государственный идеал школы перипатетиков» (Beloch K.-J. GG2, IV, 1. S. 147). Наконец, как можно

видеть по цитате, приведенной в начале нашего этюда, это мнение разделяет и Эд.-Вилль (Will Ed. Histoire politique du Monde Hellenistique. Т. I. P. 44. 63).

26. См.: Хабихт Xp. Афины. С. 63-64; Bayer E. Demetrios Phalereus der Athener. S.21-93; Gehrke H.-J. Das Verhaltnis von Politik und Philosophie..., passim; Gottschalk H.-B. Demetrius of Phalerum: A Politician among Philosophers and A Philosopher among Politicians IIFortenbaugh W. W., Schuetrumpf E. Demetrius of Phalerum. P. 367-380.

27. Падение власти Деметрия Фалерского, согласно древней хронографической традиции

— Паросскому мрамору, свершилось в год, когда в Афинах архонтом был Кэрим (Кшрьро?). Т. е. в 308/7 г., а по дополнительному сообщению Плутарха — в конце 11-го афинского месяца Фаргелиона. Т. е. в начале июня 307 г. до н.э. Ср.: Beloch K.-J. GG2, IV, 1. S. 150.

28. Martini Е. Demetrios von Phaleron, Sp.2821; Preaux C. Le Monde Hellenistique. Т. II. P. 590-591.

29. Часть исследователей, подчеркивая ненадежность исходного пункта традиции о роли Деметрия Фалерского в основании Александрийской библиотеки (ибо первое по времени свидетельство принадлежит апокрифу Псевдо-Аристея от конца II в. до н.э.), отвергает предание (см., в частности: Martini Е. Demetrios von Phaleron, Sp.2837-2838), но большинство следует ему. См.: Деревицкий А.Н. О начале историко-литературных занятий в древней Греции. Харьков, 1891. С. 49-52; Mueller-Graupa. Museion //RE, Bd.XVI, Hbbd.31, 1931, Sp.803; Bayer E. Demetrios Phalereus der Athener. S. 105-108; Wehrli F. Demetrios von Phaleron. S.54-55; Preaux C. Le Monde Hellenistique. Т. I, 3-eme ed., 1989. P. 133. 232.

30. Предание об этом предприятии Деметрия Фалерского, как всецело восходящее к Псев-до-Аристею, как правило, отвергается. См.: Martini Е. Demetrios von Phaleron, Sp.2838; Wehrli F. Demetrios von Phaleron. S.55; Preaux C. Le Monde Hellenistique. Т.П. P. 569-570. Однако скепсис ученых нового времени необязательно разделять в полном объеме: легендарные подробности можно отбросить, но зерно предания — об интересе учредителей Александрийской библиотеки к сочинениям не только греческим, но и иностранным, в том числе и к книгам древних евреев — можно оставить. К тому же надо быть последовательным: если мы доверяем преданию об участии Деметрия в основании Александрийской библиотеки, то мы должны отнестись с доверием и к его ответвлению — преданию о переводе (или начале работы над переводом) книг еврейского Закона по почину все того же Деметрия Фалерского.

31. Сходные, но более краткие отзывы Цицерона о красноречии Деметрия Фалерского см.: De orat., II, 23, 95; Brut., 82, 285; Orator, 27, 92. 94. Ср. также суждения Квинтилиана: Inst, or., II, 4, 41-42; X, 1, 33. 80.

32. Названия произведений Деметрия даны в тех версиях, которые были предложены М.Л.Гаспаровым в его перводе сочинения Диогена Лаэртского «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» (М., 1979).

33. Подробнее см.: Фролов ЭД. Факел Прометея (очерки античной общественной жизни), изд. 2-е, Л., 1991. С. 307 слл., 336 слл., 346 слл.

34. См. также: Деревицкий А.Н. О начале историко-литературных занятий в древней Греции. С. 50, прим.76; Berve Н. Das Alexanderreich auf prosopographischer Grundlage, Bd.II, Munchen, 1926. S. 72; Weil R. Aristote et l’histoire. P. , 1960. P. 157-159. — Мы не касаемся здесь еще одного сочинения — дошедшего в средневековой арабской рукописи так называемого Письма Аристотеля к Александру о политике по отношению к городам, подлинность которого остается сомнительной. См.: Кошеленко Г.А. Аристотель и Александр //ВДИ, 1974, №1. С. 22-44.

35. Деревицкий А.Н. О начале историко-литературных занятий в древней Греции. С. 52, прим.78.

36. Gross, Walter Hatto. Museion (Mousei’on, Museum) //Der Kleine Pauly, Bd.3, Munchen, (1975) 1979, Sp.1482-1485.

37. Muller-Grаира. Mouseion 1 //RE, Bd.XVI, Hbbd.31, 1933, Sp.797-821.

38. Об особом почитании философами Муз см.: Воуапсе P. Le culte des Muses chez les philosophes grecs (Bibliotheque des Ecoles francaises d’Atenes et de Rome. T. 141). Paris, 1937.

39. О философских сообществах у древних греков см. соответствующий раздел в старой,

но до сих пор полезной книге Эрика Цибарта: Ziebarth Е. Das griechische Vereinswesen. Leipzig, 1896. S. 69-74. Специально этому сюжету посвящена наша работа: Фролов Э.Д. Философские содружества в Античной Греции как вид альтернативных социальных сообществ //АКАДНМЕ1 А. Материалы и исследования по истории платонизма, вып.2, СПб., 2000. С. 111 -149. Далее, в разделах об Академии и Ликее, мы опираемся на текст этой нашей статьи.

40. О платоновской Академии, помимо общих трудов по истории греческой философии и работ о Платоне, см. также специальные исследования: Шофман А.С. Академия Платона //Древний мир и средние века: история, историческая мысль. Уфа, 1993. С. 3-11; Schuhl Р. М. Platon et l’activite politique de l’Academie //Revue des Etudes Grecques. T. 59-60, 1946-1947. P. 46-53.

41. Подробнее по этому поводу см. в нашей статье: Фролов Э.Д. Жизнь и деятельность Ксенофонта //Уч. зап. Лен. гос. ун-та, №251, серия ист. наук, вып.28, 1958. С. 66-68.

42. О школе Аристотеля см.: Moreau J. Aristote et son ecole. Paris, 1962.

43. О реконструкции Ликургом Ликея см.: Plut. Vitae X or. Lycurg.. P. 841 c-d; Decreta, III. P. 852 = Ditt. Syll.3, I, N 326. О деятельности Ликурга Афинского см. также: Латышев В.В. Очерк греческих древностей, чТ, изд.3-е, СПб., 1897. С. 191-192; Colin G. Note sur l’administration financiere de l’orateur Lycurgue //Revue des Etudes Anciennes. Т. XXX, 1928, N 3. P. 189-200; Gartner H. Lykurgos 10 //Der Kleine Pauly, Bd.3, (1975) 1979, Sp.825-826.

44. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов /Пер. М.Л.Гаспарова. М., 1979. С. 206.

45. Для истории Александрийского Мусейона и тесно связанной с ним библиотеки, помимо названных выше статей Мюллер-Граупы и В.Х.Гросса, см. также: Деревицкий А.Н. О начале историко-литературных занятий в древней Греции. Харьков, 1891. С. 41-104 (гл. II — «Музей и библиотека Лагидов в Александрии»); Боннар А. Греческая цивилизация, т.III. Пер. с франц. Е.Н.Елеонской. М., 1962. С. 234-248 (гл. XI — «Царство книг. Александрия. Библиотека и Мусейон»); Чистяков Г.П. Эллинистический Мусей-он (Александрия, Пергам, Антиохия) //Эллинизм: восток и запад /Под ред. Е.С.Голуб-цовой. М., 1992. С. 298-315; Rostovtseff М. Histoire economique et sociale du Monde Hellenistique [1941]. Traduit de l’anglais par O.Demagne. Paris, 1989. P. 772-773. 778-779; Fraser P. M. Ptolemaic Alexandria, Vol. I, Oxford, 1972. P. 305-335 (ch.VI — «Ptolemaic Patronage: the Mouseion and Library»); Preaux C. Le Monde Hellenistique. La Grece et l’Orient (323-146 av. J.-C.). Т. I, Paris, (1978) 1989. P. 230-238 (раздел «Les instituts de recherche»).

46. Относительно того, что понимать под упомянутыми у Цеца «книгами сложного состава» и «книгами простыми и несложными» см.: Деревицкий А.Н. О начале историко-литературных занятий в древней Греции. С. 99-103.

47. Helck H.-W. Alexandreia //Der Kleine Pauly, Bd.I, Sp.244.

48. Miiller-Graupa. Museion, Sp.809.

49. Подробности: Ibid., Sp.817.

E.D. Frolov

POWER AND CULTURE IN ANCIENT GREECE AT THE JOINT OF THE CLASSICS AND THE HELLENISTIC PERIOD

It is the personality of Demetrios of Phaleron that is in the centre of the author’s attention. He was a philosopher and an orator belonging to the Aristotle and Theophrastus school, a writer and a brilliand statesman of Athens. The author also dwells on the first museions — Plato’s Academy and Aristotle’s Lyceum — and reconstructs the look of the Alexandria Museion as the first state scientific and educational institution of such a kind.