CC BY
198
7. То же издание. Т. IV. 432 с.
8. То же издание. Т. V. 376 с.
9. Иосиф Бродский: Большая книга интервью. М.: Захаров, 2000. 701 с.
10. Донн Д. М.: Моск. рабочий, 1994. 172 с.
11. Оден У. X. Чтение. Письмо. Эссе о литературе. М.: Независимая газета, 1998. 320 с.
12. Оден У. X. Сборник стихотворений. СПб., 1996. 482 с.
13. Иванов Вяч. Вс. О Джоне Донне и Иосифе Бродском// Иностр. лит. 1988. № 10. С. 180-181.
14. Элиот Т. С. Избранная поэзия: Поэмы, лирика, драматическая поэзия. СПб.: Северо-Запад, 1994. 446 с.
Н. Р. Калниня
ПРИРОДА СМЕШНОГО В РОМАНЕ В. НАБОКОВА «ЛОЛИТА»
Вот такие отзывы стали появляться в набоковедении о «Лолите», когда прошел шок от первого ее прочтения:
«Жутко смешная книга, полная сатирических и юмористических деталей» [В. Ерофеев. 5. С. 15.];
«Стиль держится на постоянном совмещении иронии и лирики»
[Н. Анастасьев. 3. С. 272.];
«Лолита» и впрямь заразительно смешна, исполнена бурлескной стихии» [Ф. Дюпи. б. С. 273.];
«Лолита» остается одной из самых забавных, и самых печальных книг» [Э. Джейнуэй. 6. С. 293.];
«Это первый «непристойный» роман-фарс» [В. Притчетт. 6. С. 294.]; «Сатирическая комедия, очаровательно написанная»;
«Один из самых смешных серьезных романов»;
«Исхслючительно комическое произведение, и его юмор весьма многогранен»;
«Первоклассная сатира на европейские привычки и американские вкусы» [Н. Берберова. 4. С. 362.].
Цель данной работы: - обозначить основные стилевые доминанты, определяющие юмористическую стихию «Лолиты»; назвать используемые автором приемы, составляющие структуру набоковского юмора в «Лолите».
Ироническийтон повествования романа задается еще в предисловии, написанном В. Набоковым от вымышленного лица доктора философии Джона Рэя. Рассуждая с академической важностью о нравственном воздействии книги на читателей, Д. Рэй заключает: «Лолита» должна бы заставить нас всех - родителей, социальных работников, педагогов - с вящей бдитель-
ностью и проницательностью предаться делу воспитания более здравого поколения в более надежном мире» [2, 20]. Уже здесь Набоков использует столь излюбленный им стилевой прием пародиив соединении с гротеском. В данном случае пародия распространяется на рецензионный стиль с элементами дидактического нравоучения, воплощая в себе всю помпезность словоблудия напыщенного моралиста Д.Рэя. Однако не стоит проецировать точку зрения выдуманного автором героя на самого автора. В послесловии к первому американскому изданию «Лолиты» Набоков специально оговорился: «Я не читаю и не произвожу дидактической беллетристики, и, что бы ни плел милый Джон Рэй, «Лолита» вовсе не буксир, тащащий за собой барку морали» [1, 377].
В работах многих исследователей «Лолиты» «общим местом» стало обвинение В. Набокова в антиамериканизме. Для Набокова же главным было не разоблачение, не сатира на коккретную страну Дмерику. Для него всегда оставалось важным разоблачение определенного (в данном случае американского) варианта общечеловеческой пошлости. Понятие «пошлость» в свете эстетики Набокова есть определяющая характеристика современной цивилизации. Категория «пошлость» включает в себя устоявшийся набор стереотипов «псевдоумного» и «псевдопривлекательного». В интервью корреспонденту журнала «Парис Ревью» (1967г.) Герберту Голду Набоков так обозначил основные составляющие «пошлости»: «Всякий банальный хлам, вульгарные клише, филистерство во всех его проявлениях, подражание подражанию, ложная глубина, глупая, тупая и лживая псевдолитература - вот очевидные приметы, пошлости» [7, 244]. Другими словами, в категорию пошлости включаются все явления псевдо-, в том числе и псевдоискусство, главным представителем которого в романе является драматург Клэр Куильти. Всеми фибрами своей души Набоков ненавидит посредственность и готовность довольствоваться дешевыми подделками, т.е. всем тем, что наводнило американскую культуру, искусство и образование.
Итак, в романе мир пошлости разворачивается в американских декорациях. Механизм американской цивилизации с ее увлечением Фрейдом, глянцевыми журналами и рекламными проспектами рассчитан на потребности среднего индивида.
В первых главах романа шутливым тоном излагается вся «подноготная» «Светлокожего Вдовца» Гумберта Гумберта. Игривый тон обусловлен тем, что здесь находит гротескное отражение американская' озабоченность «психоослиными» бреднями. Так, посредством фрейдовского метода «возврата в прошлое» герой пытается объяснить, как же это он дошел до такой жизни. Здесь сказывается известная ненависть Набокова ко всякой «либидо-белиберде». Во-первых, фрейдизм не устраивал писателя как разновидность культуры «Больших Идей», как система взглядов, претендующая на философскую законченность. В этом смысле что фрейдизм, что марксизм, Кант ли, Конт - все едино, все враждебно живому искусству. Во-вторых, важно то, что учение вошло в моду, стало элементом массовой культуры, а значит и
разновидностью пошлости. «Фрейдятину» в романе проповедует настоятельница Бердслейской женской гимназии мисс Пратт - совершенное воплощение массовидности: «Доктор Гумберт, отдаете ли вы себе отчет в том, что для современного подростка какой-нибудь средневековый поход представляет меньше жизненной ценности, чем поход (она чуть не подмигнула) в кафетерию с молодым человеком? Это я повторяю шутку, которую на днях позволила себе наша психоаналитичка <...> Долли Гейз все еще маячит между двумя зонами, анальной и генитальной».
«Простите, между какими зонами?» - переспросил Гумберт.
«Вот это заговорил в вас старомодный европеец!» - возгласила Праттша» [1, 211, 231].
Действие романа развивается в духе банальнейшей истории адюльтера, когда незадачливый Гумберт, в пылу самообольщения наделяющий себя «интересной внешностью» «привлекательной обезьяны», нарекающий себя не иначе как «обаятельный квартирант» и «статный красавец» и никак не сомневающийся в своей неотразимости для «женщин любого возраста и сословия» [1, 55, 112], вдруг оказывается в положении типичного рогоносца, ибо Валерия, его «фарсовая супруга», нашла в себе наглость «располагать по своему усмотрению» и его «удобствами» и его «судьбой» и прямо под носом у Гумберта изменять ему с «бывшим полковником Белой Армии» Максимовичем, ныне водителем такси, которого Гумберт из вредности зовет Таксови-чем и который выводит его из себя своей особой деликатностью, не решаясь спустить воду в уборной: «Эта торжественная лужа показалась мне высшим оскорблением, и я дико огляделся, ища оружия. На самом деле, вероятно, не что иное, как русская мещанская вежливость подвигнула доброго полковника на то, чтобы отправить интимную нужду с приличной беззвучностью, не подчеркнув малую площадь чужой квартиры путем низвержения громогласного водопада поверх собственной приглушенной струйки» [1, 32].
Юмористическая тональность романа большей частью проистекает из того факта, что Гумберт Гумберт, образованный европеец, ступивший на американскую почву, саркастически таращится на сценки из провинциальной жизни и быта местных обитателей. Гумберт поселяется в провинциальном городке Рамздэле, штат Новая Англия, и становится постояльцем семьи Гейз, оба члена которой и окружающие их бытовые атрибуты воспеты Гум-бертом как символы среднебуржуазного образа жизни.
Г-жа Шарлота Гейз - честолюбивая, властная, эгоистичная особа, претендующая на духовную утонченность, «тюленеобразная маменька», «старая дурында» Гейзиха со «взглядом раненой газели» |1, 44, 47. 51]. Ее дочь, Долорес Гейз, или просто Ло, в ярком ситцевом платье, с вульгарными манерами заурядного подростка со штампованными мозгами. И, конечно же, окружающая их буржуазная дребедень: «комедия «функциональной» современной мебели с трагедией ветхих качалок и шатких столиков с мертвыми лампами на них» [1,42].
' Наблюдательный Гумберт подмечает заурядную внешность хозяйки: «...черты лица того типа, который можно определить как слабый раствор Марлен Дитрих <...> чьи отполированные слова могут отражать дамский кружок чтения, но отразить душу не могут; женщин, совершенно лишенных чувства юмора. «Ее улыбка сводилась к вопросительному вскидыванию одной брови...» [1, 90]. Это был, по мнению Гумберта, распространенный среди домохозяек «тип моралистки без морали», пародия на женщину и «все остальные черты того плачевного и скучного, именуемого: «красивая женщина» [1, 84].
Если анализировать образ Лолиты, то его невозможно объяснить в отрыве от окружающих ее вещей и людей. Стремясь понять внутреннюю суть юной американочки, Гумберт описывает устройство школ, лагерей отдыха, теннисных кортов, гостиниц, передает содержание популярных воспитательных теорий для девочек-скаутов: «Мой долг быть полезной. Я друг всех животных мужского пола<...>. Я всегда в хорошем настроении <...> Меня учили жить групповой жизнью и при этом развивать собственную гармоничную личность. Словом, быть паинькой» [1, 135-136].
В конце концов Гумберт, несмотря на то что он продолжает находиться под «гибельным очарованием нимфеток», заключает о Лолите: «Ее внутренний облик представлялся до противного шаблонным: сладкая, знойная какофония ‘ джаза, фольклор-кадрили, мороженое под шоколадно-тянучным соусом, кинокомедии с песенками, киножурнальчики и так далее -вот очевидные пункты в списке ее любимых вещей» [1, 174]. А еще - комиксы, сладости и рекламные проспекты косметики и туризма: «Это к ней обращались рекламы, это она была идеальным потребителем, субъектом и объектом каждого подлого плаката» [1, 194].
Таким образом, облик заглавной героини романа создается путем овеществления, а не одушевления. Лолита Превращается в продукт буржуазной среды, персонификацию массовой культуры, становится своеобразным символом американской цивилизации потребления (хотя теперь уже и не только американской). Рекламный образец идеала учит придавать значение блеску и шелковистости волос, гибкости фигуры, чистоте кожи и соблазнительности одежды - всем атрибутам внешнего вида, символизирующим неизменную готовность к приключению.
В безумных фантазиях Гумберта Лолита приобретает номер первый, она становится лишь начальным звеном в сочиненной Гумбертом родословной нимфеток. Здесь Набокову удается юмористически обставить даже извращенную страсть Гумберта, мечтающего о будущем супружестве с Лолитой. Он надеется, что Лолита №1 произведет для него на свет Лолиту №2, ведь Гумберт тогда еще будет «в полном соку». Но этим безумная греза Гум-берта-«мурлыки» не заканчивается. Фантасмагория поколений нимфеток продолжает развиваться в пародируемом Набоковым плане инцеста, Гумберт видит себя в роли «еще бодрого старца», упражняющегося на внучке Лолите №3 в «искусстве быть дедом» [1, 206-207]. Картина мерзкая, но, гротескно
обставленная, она превращается в фарс, и вся нимфолепсия Гз'мберта сводится к кровосмесительному абсурду. ’
Однако Гумберта преследует тотальное разочарование. Мало того, что жена благополучно изменяла на стороне, так еще и полуголая нимфетка, увиденная Губертом~«соглядатаем» однажды в окне, оборачивается «наполовину раздетым мужланом».
Купленные Гумбертом снотворные таблетки, чтобы усыпить Лолиту, «ПАПИНЫ Пилюли», «пилюльки-люльки», «витамин ИКС», как их цинично обзывает Гумберт, отказываются действовать [1, 145].
Наивысшего комизма повествование достигает в описании ночи в отеле «Привал Зачарованных Охотников», когда Гумберт решает наконец-то соблазнить Лолиту, но посторонние звуки, доносящиеся из-за тонких стен, постоянно мешают сосредоточиться на деле: «Нет ничего на свете пгумнее американской гостиницы, - причем наш отель считался тихим, уютным, старосветским, домашним, с потугами на изящество быта и все такое». Интимная обстановка рисуется на фоне нелепых, унизительных неурядиц, которые преследуют Гумберта на протяжении всей бесконечной ночи, когда в холле отеля никак не закончится съезд какой-то церковной организации, а дверной стук лифта длится далеко за полночь, и время от времени коридор наполняется жизнерадостными возгласами: «Когда это наконец прекратилось, заработал чей-то клозет к северу от моего мозжечка. Это был мужественный, энергичный, басистый клозет, и им пользовалась большая семья. От его бурчания, стремительных излияний и долгого послесловия дрожала стена за моим изголовьем. Затем, в южном направлении от меня, кого-то стало невероятно рвать - человек душу выкашливал с выпитым виски, и унитаз в его ванной обрушивался сущей Ниагарой» [1, 153]. Здесь Набоков ставит вопрос о сомнительности победы Гумберта, ведь Лолита все никак не успокоится в объятиях Морфея.
Такой была первая, исторически знаменательная, ночь персонажей в гостинице, положившая начало их последующим тоскливым мотельным мытарствам, на протяжении которых Гумберта, помимо разочарования, посетит еще и мания преследования и нежелание быть застигнутым с Лолитой врасплох, что внешне будет отражаться на его нервной сбивчивой речи, например, в разговоре администратором: «Мое имя», холодно перебил я. «не Гум-берг, и не Гамбургер, а Герберт, т.е., простите, Гумберт...» Таков еще один прием, разлитый по всей повествовательной ткани «Лолиты» - каламбур, благодаря которому достигается возможность моментального перевода текста из одной тональности в другую, и этим приемом как единственным средством самозащиты от любопытных глаз Набоков-создатель наделяет Гумбер-та-повествователя: «Утренний завтрак мы ели в городе Ана, нас. 1001 чел.»
11, 264]. Понятно, что такая словесная конструкция не допускается официальными нормами любого языка. Правильнее была бы такая запись: « город Ананас, 1001 чел.» Как бы то ни было, оба варианта фразы разоблачают Гумберта как ненадежного свидетеля, выдумщика и фальсификатора (ведь
ни тогб. ни другого города никогда не существовало). Дело в том, что Набоков сознательно делится частью своего писательского гения с повествователем. Гумберт, именно с соизволения автора, столь хитроумно плетет свою фантазийную повествовательную сеть. И в результате гумбертовых «хитросплетений» возникает вымышленный мир, понимание внутренней структуры которого отличается известной сложностью, ибо всякое описываемое в нем явление балансирует на грани истины и фальши, пародийности и буквальности.
Как признавался сам Набоков,_роман «Лолита» - это его «роман с английским языком». Писатель виртуозно заставляет затасканные англоамериканские клише звучать с неожиданным комическим эффектом. Так, например, таблички, прибитые в мотельных простенках, в контексте исповедальных излияний Гумберта выявляют свое скрытое саркастическое звучание, приветствуя постояльцев следующим обращением: «Мы хотим, чтобы вы себя чувствовали у нас как дома. Перед вашим прибытием был сделан полный (подчеркнуто) инвентарь. Номер вашего автомобиля у нас записан. Пользуйтесь горячей водой в меру. Мы сохраняем за собой право выселить без предуведомления всякое нежелательное лицо. Не кладите никакого (подчеркнуто) ненужного мусора в унитаз. Благодарствуйте. Приезжайте опять. Дирекция. Постскриптум: Мы считаем наших клиентов Лучшими Людьми на Свете» [1, 252].
Полнейшего абсурда достигает повествование в финале романа, когда Гумберт в итог'ё добирается до похитителя Лолиты, Клэра Куильти и расправляется с ним. Читатель ожидает чего-то исключительного, когда коварный Гумберт под занавес совершает убийство, воспринимая его как справедливое возмездие. Здесь Набоков уморительно пародирует сцены «голливудского убийства». Он заканчивает роман злодеянием, которое выставляет «блистательных героев» «респектабельных боевиков» и их создателей тем, кем они являются, - распространителями фальшивок» [6, 295]: «Я спросил, желает ли .он быть казнен сидя или стоя. «Это я должен обдумать», ответил он, «Вопрос серьезный» <...> Мы катались по ковру, в обнимку, как двое беспомощных детей. Он был наг под халатом, и от него мерзко несло козлом, и я задыхался, когда он перекатывался через меня. Я перекатывался через него. Мы перекатывались через себя». Сцена показана как ряд хаотичных, совершенно беспомощных поступков с обеих сторон. В этом месте Гумберт вспоминает «обязательные» сцены в ковбойских фильмах: «Нашей потасовке, впрочем, недоставало кулачных ударов, могущих сокрушить быка, и летающей мебели. Он и я были двумя крупными куклами, набитыми грязной ватой и тряпками. Все сводилось к безмолвной, бесформенной возне двух литераторов, из которых один разваливался от наркотиков, а другой страдал неврозом сердца и к тому же был пьян <...>. Мы оба пыхтели, как королю коров и барону баранов никогда не случалось пыхтеть после схватки». Далее палач предлагает жертве зачитать собственный приговор, сочиненный Гум-бертом в ямбической форме: «Термин «поэтическое возмездие» особенно
удачен в данном контексте». И, дабы соблюсти весь ритуал, Гумберт вопрошает Куильти о его предсмертном слове: «Послушайте, дядя», сказал он. «Вы пьяны, а я болен. Давайте отложим это дело <...>. Этот фарс с пальбой из пистолета становится страшно скучным». Но целеустремленный Гумберт произвел три-четыре выстрела, которые настигли цель. Куильти «испускал женское «ах» и отзывался вздрагиванием на каждое попадание, как если бы я щекотал его». «Ужасно дергаясь», но как бы «с любезным видом» он говорил вполголоса: «Ах, это очень больно, сэр, не надо больше... Ах, это просто невыносимо больно, мой дорогой сэр. Прошу вас, воздержитесь. Ах, до чего больно... Боже мой! Ух! Отвратительно...». Затем Гумберт загоняет Куильти в спальню и констатирует: «Во всяком случае, на вид он был мертв: недоставало доброй четверти его лица, и уже спустились с потолка две мухи, едва веря своему небывалому счастью». Затем Гумберт чинно прошествовал вниз, где торжественно сообщил гостям, что он только что убил Клэра Куильти. Но и здесь наблюдается подвох: «Куильти, которого я совершенно не ждал, выполз каким-то образом на верхнюю площадку и там тяжело возился, хлопая плавниками; но вскоре, упав фиолетовой кучей, застыл - теперь уже навсегда» [1, 360-368].
По мнению большинства исследователей «Лолиты», сцена убийства Куильти, одна из лучших сцен в литературе. Все, что следует после этого в романе, согласно Гумберту, «довольно плоско и бледно» [1, 369].
Весь монолог Гумберта, т.е. «Лолита» в целом, - это сплошное издевательство над профессиональными и прочими людскими занятиями, начиная с психоанализа семейных взаимоотношений папы с дочкой, заканчивая пародией на псевдоискусство. Под язвительным пером героя все окружающее выглядит как будто наизнанку - глупым, тщеславным, скучным и смешным. Это художественный приговор Набокова тому, что Г. Миллер называл «комфортабельным кошмаром» [6, 254], когда от безвкусия американской мотельной цивилизации остаются одни лишь предупреждающие таблички в уборных: «Мы гордимся нашими туалетными комнатами, столь же чистыми, как у вас дома» [1, 254].
Но последнее слово все-таки остается за Лолитой (Гумберту): «Твой юмор положительно уморителен, дорогой папаша» [1, 264].
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Набоков В.В. Лолита. Харьков: Фоиио; М.: ООО «Изд-во АСТ», 2000. 432с.
2. Набоков В.В. Лолита. М.: Худож. лит., 1991. 415с.
3. Анастасьев Н.А. Феномен Набокова. М.: Сов. писатель, 1992. 316с.
4. Берберова Н.Н. Бородин: Мыс бурь: Повешггельнеда: Набоков и его «Лолита». М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. 364с.
5. Ерофеев В. Лолита, иди Заповедный оазис любви // Набоков В.В. Лолита. М.: Известия, 1989. С. 5-15.
Классик без ретуши: Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: Критические отзывы, эссе, пародии / Под общ. ред. Н.Г. Мельникова. М.: Новое лит. обозрение, 2000. 688с.
Три интервью с Владимиром Набоковым // Иностранная лит. 1995. - №1 1. с. 233248.
