CC BY
112
УДК 37
ПРАВОВОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ НАУЧНЫХ СТАЖИРОВОК В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ (К ХАРАКТЕРИСТИКЕ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ПОЛИТИКИ В ОБЛАСТИ ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ)
LEGAL REGULATION OF SCIENTIFIC TRAINING
IN THE RUSSIAN EMPIRE (THE CHARACTERISTIC OF THE STATE POLICY IN THE SPHERE OF EDUCATION AND SCIENCE)
Н.Н. ЗИПУННИКОВА (N.N. ZIPUNNIKOVA)
В статье рассматривается эволюция российского законодательства о научных стажировках в России в
XVIII - начале XX вв. Показано становление данного инструмента государственной политики в сфере образования и науки - от единичных поездок до институционализации посредством «регулярного» законодательства. Особое внимание уделено институту профессорских кандидатов, а также «научным путешествиям» представителей юридической науки.
Ключевые слова: научные стажировки, командировки с научными целями, государственная политика Российской империи в сфере образования и науки, наука в кросс-культурном диалоге, институт профессорских кандидатов, повышение квалификации профессоров и преподавателей, научные исследования.
The article is devoted to the evolution of the scientific training in Russia of 18 and the beginning of 20 centuries. The author describes the formation of the given tool of the state policy in the sphere of education and science - from individual trip to institutionalization by means of the «regular» legislation. The special attention is paid to the institute of professorial candidates, and also «scientific travel» of representatives of jurisprudence.
Key words: scientific training, business trips with the scientific purposes, a state policy of the Russian empire in an education and sciences, a science in cross - cultural dialogue, institute of professional candidates, improvement of professional skill for professors and teachers, scientific researches.
Современной наукой накоплен значительный опыт осмысления многосложных процессов становления российской системы образования и науки. Закономерной при этом является постановка вопроса о влиянии (взаимовлиянии) на эти процессы иностранных моделей и образцов. Наряду с яркой палитрой исследований, ориентированных на конкретные сюжеты, имеются философские, культурологические, исторические работы концептуального характера, оценивающие столкновение, проникновение и усвоение систем, культур, традиций, социальных практик в контексте метаконцепции социальной модернизации. Предложены и обоснованы идеи «научных десантов», кросскультурных коммуникаций, транзита и диффузии западных инноваций, трансфера и адаптации идеи уни-
верситета. Одним из путей проникновения западных (европейских) инноваций рассматривается получение россиянами высшего образования за границей, а также зарубежные поездки с научными целями. Подчеркивается, что на протяжении многих столетий международная миграция ученых, а вместе с ними импорт и экспорт научных представлений, технологий, интеллектуальных традиций были и остаются закономерными следствиями указанных обстоятельств, и Россия не является исключением из этого процесса [1]. Полагаем, что научные стажировки отечественных исследователей за границей (а позже - и в России) могут быть рассмотрены и в историко-правовой плоскости - как один из инструментов политики Российской империи в сфере образования и науки. Процесс его станов-
© Зипунникова Н.Н., 2010
ления - от первых единичных поездок россиян с конкретно-практическими целями до институционализации посредством законодательства масштабных и регулярных научных командировок - ярко иллюстрирует властно-управленческие усилия государства в указанной сфере в целом.
Принято считать, что впервые россияне были отправлены в зарубежную учебную поездку при Б. Годунове [2]; высказываются предположения и о практике отправки в Европу «на науку» русских людей ещё во времена Ивана IV [3]. С конца XVII столетия начинает формироваться устойчивая традиция обучения россиян за рубежом, «пионером» называется П. Постников - первый русский доктор медицины и философии, обучавшийся с 1692 г. в Падуанском университете. В Петровскую эпоху наука и образование встраиваются в идеологическую конструкцию «государственной пользы»; отправка соотечественников «за науками» в Европу приобретает особое значение именно в русле достижения этой пользы. Как ёмко замечает А.Ю. Андреев, вопрос получения русскими людьми образования за границей был возведен в ранг государственной политики, политики стимулирования европейского образования в России [4]. Одним из первых узаконений, относящихся к рассматриваемому вопросу, видимо, можно считать указ от 22 ноября 1696 г., ставший одним из подготовительных мероприятий Великого посольства. В нём «стольникам обеих комнат» было «сказано в разных государствах учиться всяким наукам». В 1716 г. увидели свет именной и сенатские указы об отправке молодых людей за границу с целью обучения иностранным языкам. В частности, предписывалось отправить 5 человек «из учеников робят добрых» в Персию при посланнике Волынском для обучения турецкому, арабскому и персидскому языкам. В Кенигсберг направлялись 40 подъячих из разных губерний для «научения» немецкому языку - «молодых ребят добрых и умных, которые б могли науку восприять...» Императором предписывалось также «послать за ними надзирателя, чтоб они не гуляли» [5]. Данные меры преследовали практические цели подготовки необходимых специалистов для осуществления намеченных системных преобразований
государственного механизма. В известной степени они отражали подходы к образованию самого монарха, долгое время не усматривающего в университетском (теоретическом) образовании самостоятельной ценности.
Тем не менее именно в Петровское царствование стали формироваться научные и организационные связи с европейскими университетами, преимущественно немецкими. Упоминания об уроженцах России обнаружены исследователями в матрикулах университетов Кенигсберга, Лейпцига, Галле, а также Лейдена (Голландия) [6]. Эта «университетская география» постепенно расширялась, в особенности в связи с организацией академических учреждений в Санкт-Петербурге и университета в Москве. Необходимо при этом заметить, что в XVIII столетии заграничные образовательные поездки и научные стажировки сложно различимы в силу слабости собственных соответствующих институций. Всего в это время побывало в иностранных учебных заведениях несколько сотен россиян. «Запись в университеты» становилась обязательным пунктом в программах заграничных путешествий отпрысков знатных русских фамилий в эпоху просвещенного абсолютизма; причем обычно в университет записывали и гувернеров, сопровождавших молодых аристократов [7].
Заметим также, что в специальных исследованиях показывается положительная роль «образовательных путешествий» в случае продуманности их программы и существенный вред, когда «увеселения занимали мысли путешественника больше, нежели просвещение» [8]. И как отмечается, «золотая пора» русского студенчества, например, в Германии приходится на период с середины 1760-х до конца 1780-х гг., когда в университетах занималось 350 уроженцев России [9]. Особо известной и детально описанной в литературе является командировка 12 студентов из дворян в университет Лейпцига для обучения юриспруденции во второй половине 1760-х гг., в числе которых был А.Н. Радищев. Студентов сопровождал наставник-инструктор майор Г. Бокум, получивший от императрицы подробную инструкцию. В этом документе, наряду с предписаниями изучения иностранных языков, философии, логики, истории, математики, права естест-
венного и всенародного, содержались правила поведения студентов, обязанности посещать университетские занятия, богослужения, выполнять «домашние упражнения» и т. п. Кроме того, одним из пунктов инструкции обозначалось: «Никому из дворян обучать приватно других не дозволят: ибо чрез сие необходимо воспоследовать должно упущение должности собственного обучения» (п. 12) [10].
Как о стажировке именно с научными целями стоит упомянуть отправку в Европу С. Десницкого и И. Третьякова - первых профессоров права «из природных россиян». О их поездке в университет Глазго и экзамене по возвращении подробно сообщал ещё в середине XIX в. историограф Московского университета проф. С.П. Шевырев [11]. Интерес к этой стажировке не исчерпан до сего дня [12].
В конце столетия ситуация меняется; в царствование Павла были изданы указы, прямо запретившие обучение подданных российского императора за границей. Так, именным указом от 9 апреля 1798 г. обучение в иностранных училищах, «по причине возникших. зловредных правил», было признано «пагубу навлекающим» и потому запрещено. Компенсационной мерой признавалось учреждение университета для Лифлянд-ского, Эстляндского и Курляндского ры-царств. При этом высшей властью гарантировалось «вспомоществование при устроении сего воспиталища» [13]. В июне того же года императорским указом предписывалось в двухмесячный срок возвратиться в страну из чужих краев всем учащимся. Указ содержал санкцию - изъятие их имения в казну (так же как в отношении покинувших империю тайно). Указывалась и причина столь резкого реагирования власти: пересылка в страну «под предлогом учебных счетов и их трудов школьных.» запрещенных сочинений [14]. Для полноты картины добавим, что «закрытие границ» для студентов и ученых имело место и в XIX в. Интересный нюанс находим в узаконениях, издававшихся в контексте подготовленной М.М. Сперанским реформы 1809 г., когда был издан так называемый указ об экзамене на чин. Так, в январе 1811 г. специальным узаконением по Министерству народного просвещения разъяс-
нялось действие указа от 6 августа 1809 г. применительно к учено-учебной службе, а также провозглашалось, что аттестаты иностранных училищ, академий и университетов при производстве в чины не заменяют аттестатов российских университетов [15]. Летом 1818 г. в МНП обсуждался вопрос об обхождении данной нормы студентами Дерптского университета и было принято соответствующее постановление: «.молодые люди, посвятившие себя наукам, не должны начинать оных в иностранных университетах, но непременно в одном из отечественных и оставаться в оном три года беспрерывно». Дошедшее до Сената дело о запрете на получение российскими подданными высшего образования за рубежом было оспорено в Сенате [16]. Но уже в соответствии с высочайше утвержденным в июле 1822 г. положением Комитета министров в Дерптский университет не принимались в студенты лица, ранее обучавшиеся в иностранных университетах; в феврале 1823 г. правило о запрете отправлять юношество для обучения в Гейдельбергский, Йенский, Гиссенский и Вирцбург-ский университеты было распространено на все губернии [17]. Указом Правительствующему сенату в феврале 1831 г. было объявлено о воспитании российского юношества в отечественных учебных заведениях [18]. Подобные меры предпринимались также и на рубеже 1840-1850-х гг. (эпоха «мрачного семилетия») [19]. Таким образом, налицо прямая зависимость этого направления внутренней политики от внешнего фактора: власть опасалась проникновения в империю вредоносных революционных идей.
В начале XIX столетия в ходе манифестации масштабных образовательно-научных реформ рецепция зарубежного опыта осуществлялась в нескольких направлениях (приглашение иностранных ученых на российскую службу, изучение нормативных образцов при составлении уставов и регламентов, др.). Новыми узаконениями решался и вопрос о научных стажировках. Так, в Регламенте Императорской академии наук 1803 г. содержались правила о путешествиях в чужие края академических воспитанников. Академическим штатом предусматривалась определенная сумма на такие поездки трех воспитанников 11 класса раз в три года. Ко-
мандированные снабжались составленной в академической конференции инструкцией, «дабы сделать путешествие сколь возможно полезным и соответственным намерению и видам академии». Параметрами инструкции регламент называл перечень стран, городов и ученых учреждений, а также группу обязательных наук. «Покровительство наукам» со стороны государства проявлялось и в норме регламента о составляемых по представлению президента академии министром народного просвещения рекомендательных письмах к министрам и дипломатическим агентам. Обязательными для отправляемых «за науками» воспитанников устанавливались: научные отчеты, направляемые на имя секретаря академии раз в пять месяцев; ежегодные научные сочинения, докладывавшиеся секретарем собранию академиков; экзамены по возвращении из путешествия. Результатами успешного испытания провозглашались присвоение 10-классного чина и замещение свободной должности адъюнкта [20]. В уставах Московского, Харьковского и Казанского университетов 1804 г. подобные нормы устанавливались для магистров. Каждые два года университетский совет избирал двух магистров для путешествий с научными целями с финансированием из штатных сумм; кандидатуры представлялись через попечителя округа на утверждение министру народного просвещения. Отправляемым лицам выдавались «письменное наставление» и рекомендации министра на имя посланников и агентов российского двора. Срок научной командировки устанавливался в два года; каждые три месяца полагалось направлять отчет в университетский совет и исполнять любые его поручения, а итоги поездки следовало изложить в комплексном отчете [21].
Характер обучения россиян за границей действительно качественно меняется в первое десятилетие XIX в. Акцент с воспитательных и познавательных целей образовательных путешествий смещается на подготовку российским государством преподавательских кадров для учреждаемых в империи вузов. Первая такая массовая поездка была организована ещё до введения университетских уставов: в 1802 г. в университет Геттингена были записаны 10 человек, в 1806 г. к ним присоединилась ещё одна группа сту-
дентов. Это были студенты Московского университета и Петербургского педагогического института. Некоторые из них защитили диссертации ещё в Германии; ряд из них впоследствии стали известными профессорами, в том числе в Царскосельском лицее (Куницын, Карцев, Кайданов) [22].
Заметим также, что в период институционального становления организации высшего образования и науки понимание особенного значения научных стажировок транслировалось на разных уровнях. Иллюстрацией может служить, к примеру, тезис из записки И.П. Тургенева, занимавшего в 1796-1803 гг. должность директора Московского университета, отца А. и Н. Тургеневых, также направленных в Геттинген: «Предполагаемая с давнего времени цель иметь в России опытных и ученых профессоров из самих русских не может быть достигаема надежнейшим образом, иначе как отправлением в чужие краи молодых людей, оказавших лучшие успехи в Московском университете и имеющие отличные способности» [23].
Имели место и узаконения, посвященные единичным поездкам отдельных ученых за границу. В 1820 г. к министру народного просвещения обратился попечитель Дерптского учебного округа граф Ливен с представлением о направлении профессора и астронома-на-блюдателя университета Струве в Германию «по ученым предметам» на три месяца с сохранением жалования и с выдачей двухсот червонных из штатной суммы университета, отнесенной на научные командировки. К представлению прилагалась записка, обосновывавшая необходимость измерения градусов широты и долготы в Курляндии, Лифляндии и Эстляндии. В мае 1820 г. императором было утверждено Положение Комитета министров «О командировании профессора Дерптского университета Струве в Германию, для предполагаемого им тригонометрического измерения остзейских провинций». В резолюции императора содержалось положение о снятии копий с чертежей и измерений профессора для Начальника Главного штаба е.и.в. за счет казны [24].
Однако этот срез государственной политики в области образования и науки характеризовался настойчивыми попытками организации и нормативной регламентации массо-
вых и регулярных поездок россиян за границу с целью подготовки профессоров и преподавателей. На рубеже 1820-1830-х гг. такие поездки были частью учебного плана Профессорского института в Дерпте и «школы профессоров» Сперанского. Созданный по инициативе профессора Г.Ф. Паррота Профессорский институт при Дерптском университете функционировал в 1828-1839 гг., его целью, как видно из самого названия, была подготовка преподавателей для университетов. Отбор воспитанников («аспирантов»), согласно циркулярам министра народного просвещения от 15 ноября 1827 г. и 10 марта 1833 г., должны были провести сами университеты [25]. Предварительный экзамен будущие воспитанники Профессорского института должны были сдать в Императорской академии наук, «под наблюдением Комитета устройства учебных заведений». Заметим, что академия серьезно отнеслась к поставленной государством задаче. Академическая конференция рассматривала представления и.д. Президента академии А. Шторха о предметах испытания и о приглашении профессоров из университета и Медико-Хирургической академии в связи с отсутствием среди академиков представителей некоторых отраслей научного знания; велась соответствующая переписка с указанными учебными заведениями [26].
На первом этапе «профессорской подготовки» предполагалось прослушать лекции в самом университете (три года), сдать экзамен, а затем следовала командировка за границу (преимущественно в Германию) на 2 года. В сентябре 1828 г. была утверждена Инструкция директору Профессорского института, в соответствии с которой слушатели занимались по особой программе у дерптских профессоров в рамках научной специальности, а также посещали общеуниверситетские лекции [27]. Уже весной 1833 г. первые 13 проэкзаменованных «профессорантов» выехали за границу, 11 из них - в Берлинский университет (Н.И. Пирогов, Ф.И. Иноземцев, М.С. Кутор-га, др.). Второй набор (1833 г.) института был весьма малочисленным (8 человек), за границу был направлен в 1828 г. один, для остальных поездки были на время отложены. Окончили институт 22 выпускника, многие из них защитили диссертации и заняли университетские кафедры [28].
Исследователи, неравнодушные к теме истории юридического образования и юридической науки в России, неоднократно обращались к опыту подготовки профессоров права, организованной по инициативе М.М. Сперанского при II Отделении Собственной е.и.в. канцелярии, названном в свое время Я. Баршевым с понятным пафосом «колыбелью и рассадником нашей отечественной юриспруденции» [29]. Эта правительственная мера характеризовалась, в частности, как существенный прорыв в кадровом обеспечении российского юридического образования [30]. В январе 1828 г. статс-секретарем Муравьевым был объявлен именной указ министру народного просвещения «Об образовании при Санкт-Петербургском университете кандидатов правоведения». В соответствии с узаконением из духовных академий Москвы и Санкт-Петербурга предписывалось избрать 6 лучших студентов с обучением за счет казны. Целью мероприятия было «утвердить и распространить преподавание в Университетах Российского Законоведения»; предполагалось, что кандидаты правоведения «заступят со временем места профессоров». Особый надзор и руководство кандидатами поручался начальнику II Отделения М. Балугьянскому, а разработка плана подготовки - М. Сперанскому.
Особая роль II Отделения, занимавшегося систематизацией имперского законодательства, в подготовке профессоров права подчеркивалась формулой указа: «дабы студенты сии с теоретическим образованием соединяли и практическое в законах упражнение» [31]. В «школу профессоров» было сделано 3 набора, после трехгодичного обучения по обстоятельной программе и экзаменов слушатели направлялись также на три года в Германию для знакомства с достижениями европейской юридической мысли и подготовки диссертаций. Ими были прослушаны лекции профессоров Гегеля, Савиньи, Эйхгорна. По возвращении молодые ученые готовились к выпускным экзаменам, защитам диссертаций, а также привлекались к работам по систематизации узаконений. Выпускники «школы профессоров» (П. Калмыков, Я. и С. Баршевы, П. Редкин, А. Куницын, К. Неволин, С. Орнатский, др.) получили профессорские кафедры в разных универси-
тетах; труды многих из них в настоящее время рассматриваются как бесценный багаж отечественной юридической науки.
Примечательны их впечатления от знакомства с системой юридического образования и правоведением Германии, транслируемые нередко и в современных публикациях. Так, отмечается, что поначалу в отношениях между Ф.К. Савиньи и командированными студентами возникали определенные трения, поскольку они «не хотели изучать римское право с тем прилежанием, какое от них ожидалось. Один из слушателей писал домой: “Эти господа налегают более на римское право. Оно для них есть вещь, а прочее всё -гиль. Они хотели бы, чтобы мы знали оное так же, как это нужно у них. Нам же хочется образования более общего во всех отраслях правоведения и политики, а потом и в истории, и в философии, поскольку всё это взаимно и связано. Мы предаемся более и более от души эти предметам”. Потребовалось вмешательство непосредственно Сперанского, чтобы внушить студентам должное почтение к римскому праву» [32]. А особенные претензии второй группы юристов, направленной стажироваться к берлинским профессорам, состояли в «скудном познавательном содержании частных занятий» у этих профессоров [33]. Подобные иллюстрации предпримем и впоследствии, поскольку в них особенно заметна так называемая «обратная связь», один из компонентов научно-образовательной и в целом - кросскультурной трансляции.
Заметим также, что обе вышеописанные меры государства были едиными не только в целях и «научном маршруте» (Берлинский университет), но пересекались также и в смысле кадрового состава. Студенты-юристы Московского университета П. Калмыков и П. Редкин направлялись для обучения в Профессорский институт, а также предварительно экзаменовались в Академии наук. Интересно, что Редкину были поставлены оценки «посредственно» по римскому праву и политэкономии, «имеет общие сведения» по статистике, «худо» по латыни, «изрядно» по немецкому и французскому языкам. Заключение гласило: «мало надежен» [34]. Последующий вклад Редкина в российскую науку до сего дня актуализируется апеллированием
к его работам представителей юриспруденции, истории, философии.
Уставом Главного педагогического института в Санкт-Петербурге от 30 сентября 1828 г. также была предусмотрена норма, в соответствии с которой лучшие воспитанники института после окончания обучения могли направляться «для усовершенствования в науках в чужие краи». Институт, как было установлено в уставе, вверял их руководству иностранных ученых, а министр народного просвещения поручал их министрам и российским агентам за рубежом (§ 19) [35]. Как отмечается в историографии, наиболее крупные командировки назначались из выпускников института в 1836 и 1842 гг.; их поездки были связаны с университетами Берлина, Лейпцига, Вены и других европейских научных центров. Во втором наборе оказался Д.И. Мейер - впоследствии выдающийся российский правовед.
В годы подготовки и вступления в силу Общего университетского устава 1835 г. проблема замещения университетских кафедр сохранялась, а потому востребованными были и научные стажировки подающих надежды молодых ученых. И хотя в официальном отчете МНП о состоянии столичного (Санкт-Петербургского) университета и его учебного округа за 1833 г. отмечалось, что главная задача университета состоит теперь уже не столько в поиске хороших преподавателей, сколько в выборе между ними [36], в провинциальных университетах дело обстояло несколько иначе [37]. Решение задачи заполнить университеты нужным количеством профессоров министерству виделось именно в направлении молодых ученых «для усовершенствования по разным частям университетского преподавания». Своим циркулярным предложением «Об избрании кандидатов университетов для посылки за границу с целью приготовления к профессорскому званию» министр обращался в декабре 1842 г. к попечителям учебных округов с просьбой о подборе соискателей именно по пустующим кафедрам [38]. В марте 1844 г. Сенатом было разрешено выдавать «безденежно» заграничные паспорта лицам, командируемым за границу для усовершенствования в науках [39]. Тогда же, в середине 1840-х гг. Государственный совет рассматривал вопрос о служеб-
ных правах лиц, отправляемых за границу с научными целями. В январе 1846 г. было высочайше утверждено мнение совета, в соответствии с которым молодые люди, получившие образование и приобретшие ученые степени в России, при научной зарубежной их командировке правительством непосредственно из учебных заведений зачислялись в действительную государственную службу. Соответственно время пребывания их за границей засчитывалось в срок службы. Уточнялось также, что причисленным ко II отделению императорской канцелярии, равно как и всем лицам, направленным до издания узаконения за границу с целью занять места преподавателей, предоставлялись права и преимущества действительной службы. В зависимости от того, куда они по возвращении из командировки поступали на действительную службу, служба их рассматривалась или как специальная учебная, или как общая гражданская [40].
В январе 1836 г. увидели свет новые устав и штат Императорской академии наук в Санкт-Петербурге. Этот академический устав, несмотря на попытки его модернизации и подготовки нового уставного документа, сохранял свою силу в качестве общерегла-ментирующей основы «первейшего ученого сословия» страны до конца имперского периода. В соответствии с § 111 устава собираемая в ходе деятельности академии экономическая сумма (от изданий, от сдачи в наем не используемых помещений, др.) должна была расходоваться, кроме прочего, на ученые путешествия [41]. Детальной регламентации поездок с научными целями в этом узаконении уже не было.
В 1843 г. министр народного просвещения С.С. Уваров, обращаясь к императору, давал очень высокую оценку роли заграничных стажировок отечественных исследователей: «Ученые путешествия молодых людей служат непрерывной и живой связью между образованностью отечественною и развитием наук в Европе и постоянно поддерживают русское ученое сословие и русские университеты на высоте знаний народов, опередивших нас некогда на стезе образования» [42].
Новый этап в популяризации поездок российских ученых в заграничные научные центры и соответственно их детальной рег-
ламентации связан с «эпохой великих реформ». Вопрос научных стажировок бурно дебатировался в ходе подготовки университетской реформы, что свидетельствовало о включенности заинтересованных сторон (и министерства, и научного сообщества) в принятие соответствующих решений. С другой стороны, это подчеркивало в очередной раз значимость данного инструмента государственной политики. А.В. Головнин, в бытность которого министром народного просвещения и готовилась университетская реформа, уделяя особое внимание подготовке профессорских кандидатов, имел целью усиление влияния министерства в назначении профессоров, что в свою очередь вызвало резкую реакцию профессуры [43]. В марте
1862 г. на всеподданнейший доклад А.В. Головнина была дана положительная резолюция. Из текста этого документа следует, что, во-первых, право выбора кандидатов для командировки за границу было предоставлено руководителю ведомства; во-вторых, предписывалось выдать кандидатам из ассигнованной на эти нужды суммы от 1 600 до 2 400 руб. в год; в-третьих, им вменялось ежемесячно отчитываться перед министерством о своих занятиях и, в-четвертых, самой главной обязанностью определялась последующая служба в ведомстве МНП, по назначению министра, из расчета два года службы за каждый год пребывания за границей [44]. Как указывается в литературе, по крайней мере, в 1862 г. было отправлено за границу 46 профессорских кандидатов [45]. Среди направлявшихся за границу были выдающиеся впоследствии ученые, в том числе юристы (Н.С. Таганцев, В.И. Сергеевич); их отчеты публиковал Журнал министерства.
Важным новшеством было и то, что специально руководить занятиями кандидатов был назначен выдающийся ученый, общественный и государственный деятель
Н.И. Пирогов. В своих письмах из-за границы, публиковавшихся на страницах российских изданий того времени, он высказывал соображения о внутреннем устройстве европейских университетов и организации в них науки. Им обосновывалось также собственное видение решения острого для России университетского вопроса, в том числе -преодоления «адинамии» (слабости жизнен-
ных сил) университетов. Несомненный интерес, конечно, представляют размышления маститого ученого, связанные с его общением с молодыми российскими исследователями. Так, Пирогов отмечал, что в Германии «многие из наук, излагаемых систематически и вполне, преподаются так элементарно даже профессорами, приобретшими громкую известность, что с первого раза скандализируют наших кандидатов, окончивших курсы в русских университетах. Приехав с надеждой услышать на всякой лекции германских знаменитостей высшие взгляды, они часто находят один сжатый и трезвый обзор фактической стороны современной науки. Это не может не поразить тех, которые привыкли у себя дома к растянутым на два года, или нескончаемым систематическим курсам, исполненным всех возможных взглядов, созерцаний и т. п. ...» [46]. При этом сам он настойчиво высказывался за специальные курсы в университетах, не усматривая особенной пользы в общих научных курсах при наличии, правда, таких условий, как готовность студентов к самостоятельной работе и наличие соответствующих научных руководств. В письме, датированном 12 (24) января 1864 г., он очень точно подмечал, что «покуда образование, в каком бы ни было государстве -правительственная монополия, до тех пор совершенно сделать профессуру свободной и совершенно обойтись без регламентировки нельзя. Но у нас она должна быть, сколько можно, такая, чтобы в первое время профессорской деятельности подстрекала молодого доцента беспрестанно идти вперед» [47].
Здесь следует подчеркнуть, что особенно подробно отношения, связанные с командировками ученых, были урегулированы университетским законодательством 18601870-х гг. Общий устав императорских российских университетов 1863 г., наиболее известный в сравнении с прочими уставами благодаря мощнейшей историографии, относил к компетенции университетских советов, с последующим утверждением министра, и отправление молодых людей за границу для приготовления к занятию кафедр (§ 42 п. В) [48]. Университетские правила, издававшиеся советами университетов после принятия устава 1863 г., содержали отдельные разделы
о научных командировках и стажировках.
Так, например, небольшой по объему (8 пунктов) соответствующий раздел Правил Московского императорского университета устанавливал формат de-jure командировок с ученой целью профессоров и «вообще штатных преподавателей университета». Профессора и штатные преподаватели, направлявшиеся за границу за казенный счет впервые, командировались на срок, не превышающий двух лет, с сохранением жалования и выдачей дополнительного денежного пособия. Лица, командировавшиеся за казенный счет ранее, могли направляться за границу либо во время каникул, либо не более чем на один семестр. По ходатайству их факультета в таких случаях командированным сверх жалованья могло выплачиваться дополнительно единовременное денежное пособие. Специально оговаривалась возможность командировок с научными целями в пределах России также с выдачей денежного пособия. Дополнительное пособие для профессоров и штатных доцентов устанавливалось в размере
1 000 руб. в год (с расчетом по месяцам). Представление кандидатур на научные командировки осуществлялось соответствующим факультетом; решение же принимал университетский совет. В этих правилах, по сути локального характера, не остался без внимания вопрос о замещении командированного преподавателя в учебном процессе. Обязанность вести занятия возлагалась на других штатных преподавателей или приват-доцентов. Отъезжающий «за наукой» не более чем на один семестр преподаватель должен был назвать заменяющего его коллегу либо обязывался прочитать свой предмет «сполна» в течение следующего семестра, по возвращении из командировки. При этом правила содержали формулу, что поручение чтения предметов сторонним (нештатным) преподавателям «неудобно и затруднительно для университета». Читавший лекции вместо командированного приват-доцент получал вознаграждение из суммы сбора за слушание лекций, полагавшихся штатному (уехавшему) преподавателю; дополнительной платы со студентов в данном случае не взималось [49].
С 1865 г. университетским факультетам было поручено рассматривать присылаемые профессорскими кандидатами отчеты и направлять свои соображения в министерст-
во [50]. Вообще вопрос научных стажировок молодых российских ученых за границу неоднократно становился там предметом обсуждения. В 1867 г. отношения, связанные с этими командировками, подверглись более детальной регламентации. Кандидаты избирались университетскими советами и направлялись министерством на срок не более
2 лет. Претендентами на основании высочайше утвержденных правил могли быть: магистры; кандидаты, выдержавшие экзамен на степень магистра, но ещё не защитившие диссертацию; кандидаты, доказавшие свои отличные специальные познания и преподавательские способности занятиями в университетах, в течение 2 лет в звании приват-доцента; кандидаты, известные своими научными трудами. Для занятия медицинскими науками с целью занятия впоследствии профессорской кафедры могли направляться за границу лишь лица, выдержавшие испытания на степень доктора медицины. Университет должен был снабдить избранного кандидата инструкцией со следующими указаниями: предметы занятий; обязательные к посещению университеты и иные учреждения; обязательные к посещению лекции и занятия конкретных иностранных ученых; сроки присылки и особенности содержания отчетов о занятиях. Финансирование каждого кандидата устанавливалось в размере 1 200 руб. в год [51]. Уже вскоре эта сумма была увеличена до 1500 руб. в год [52].
Командировки профессорских кандидатов в пореформенной России неоднократно оказывались в центре внимания исследователей и в контексте характеристики особых усилий государства в образовательно-научной сфере, и с точки зрения познания «научных маршрутов» отдельных ученых. Значительный интерес представляют сохранившиеся в источниках эпистолярно-мемуарного характера сведения о научных командировках этого времени самих профессорских кандидатов. Причем, с одной стороны, это впечатления от знакомства с научными школами, выдающимися учеными, образцами устройства высшей школы и науки, а с другой - мнения об организации самих научных поездок, их формализации постановлениями высшей власти и министерскими распоряжениями.
Так, в своих воспоминаниях выдающийся ученый, профессор Московского университета и академик И.И. Янжул, направленный в заграничную командировку в конце 1860-х гг., описывал лекции по теории политической экономии и учениям о финансах «почтенного старца», профессора Лейпцигского университета Рошера. «Главные основные положения, то, что в учебниках печатается крупным шрифтом, Рошер прямо и очень медленно диктовал, гораздо медленнее, чем я, например, диктовал свои настоящие воспоминания», - фиксировал Янжул. К характеристике такой лекторской манеры, от которой слушателям становилось «скучно и в значительной степени набило оскомину» были дополнения, касавшиеся содержания: «Мы, например, с шутками и усмешками слушали тогда предположение добродушного профессора о зловредности русской общины и обязательного наделения крестьян землей. По словам Рошера, это обстоятельство непременно должно приучить русских крестьян всегда в земельной нужде полагаться исключительно на даровой надел от правительства, или привести к погромам и захватам помещичьих земель!» [53]. В воспоминаниях И.И. Янжула встречаем также эмоциональные упоминания о реализации вышепоказанных правил о выборе в университете профессорских кандидатов, об ожидании финансирования и т. п. Кроме того, рельефно показана практика «сотрудничества» кандидата и министерства. «Я в это же время был деятельно занят писанием очень скучного отчета о своих работах в министерство согласно положению, по этому предмету принятому, - писал молодой ученый, - . тогда требовался, не помню за сколько месяцев, за треть или за четверть года, отчет о занятиях, прежде чем вексель или перевод на получение соответствующего жалованья посылался за границу профессорскому кандидату. Таким образом употреблялось оружие, самое верное в получении министерством сведений о магистранте, - угроза голодом, если он не пришлет отчета в положенное время. И вот мы посылали, но какой это ценой!» Далее он продолжал: «Первый мой отчет совпал, вследствие поздней, вероятно, выдачи мне первый раз содержания, с моим приездом в Лейпциг и с началом слушания
Рошера и Кнаппа. Стоя на почве правды, я написал в Министерство, что только что приехал и устроился в Лейпциге; а около двух месяцев, поневоле, вследствие и отсутствия этих лекций, провел в Дрездене, а та-перь начал де слушать таких-то профессоров и такие-то курсы. Весь отчет таким образом был изложен на двух страницах верно и правдиво. Вместе с получкой следующего жалования я получил от министерства выговор от Ученого комитета за свою лаконическую правдивость». По словам И.И. Янжула, наученный этим горьким опытом, он вынужден был «настойчиво и умышленно министерству лгать», в частности, описывать занятия, которых не делал, только чтобы «раздуть побольше свой отчет». «Один раз, например, - пояснял он, - чуть ли не буквально переписал, только кажется в русском переводе, все свои записки по курсу Рошера, или без всякой цели и смысла излагал содержание прочитанных книг, хотя бы совсем не относящихся к моим занятиям и прочитанных Бог знает когда.» [54].
Продолжая характеризовать законодательство о научных стажировках, обратим внимание на отдельные узаконения и документы, характеризующие позицию МНП в данном вопросе. В циркулярном предложении от 6 февраля 1871 г. до сведения начальств учебных округов доводилось мнение учрежденной императором для рассмотрения отчета МНП за 1869 г. Комиссии. Она, в частности, полагала, что «на поездки с научной целью за границу на счет казны желательно было бы назначать только молодых профессоров, от которых университеты более в праве ожидать полезных результатов в будущем, нежели от профессоров, оканчивающих свое преподавательское поприще». В самом же министерстве поездки заслуженных профессоров и вообще профессоров, независимо от возраста, на средства университета признавались «весьма полезными для науки» [55]. В другом циркулярном предложении, от 25 мая 1874 г., констатировалось, что попечители учебных округов нередко обращаются в министерство с представлениями о командировании с ученой целью профессоров и преподавателей как за границу, так и по России «на более или менее продолжительные сроки сверх каникулярного времени, в явный
ущерб преподаванию». Подчеркивалось также, что «Министерству положительно известно» о нередких ходатайствах университетскими советами командировок и для тех профессоров, которые «отъезжают по своим собственным делам и надобностям» (например, для лечения); при этом данные профессора претендовали на сохранение получаемого ими жалования и всех прав службы. «Аккордным» представляется следующий тезис документа: «Такой порядок командирования профессоров г. Министр Народного Просвещения не может признать соответствующим целям правительства и находит, что подобного рода, более или менее продолжительные, сверх каникулярного времени, командировки, при существующем у нас значительном числе профессорских вакансий, не могут не приносить вреда университетскому преподаванию» (курсив мой. - Н.З.). В резолютивной части министерского акта содержались следующие предписания. Университетские советы, получавшие ходатайства от профессоров на научные командировки в каникулярное время, должны были «обязывать» таких преподавателей возвращаться на службу к началу университетских лекций. В случае ходатайства о командировках на срок свыше каникулярного периода советам полагалось поручить чтение лекций за отсутствующего преподавателя другому, но с его согласия. При этом в представлении в министерство в каждом конкретном случае требовалось указывать, что преподаватель командируется именно с научной целью с описанием подробного плана поездки. Циркуляром напоминалось также, что каникулярное время установлено законом - с 1 июня по 15 августа (§ 92 университетского устава) и что этот срок может быть увеличен только в особых случаях, отдельным разрешением министра [56].
Министерским актом от 31 мая 1874 г. предписывалось рассматривать отчеты молодых людей, отправляемых за границу для подготовки к профессорскому званию, в тех факультетах, которые выдавали отправляемым профессорским кандидатам инструкции. Отзывы факультетов должны были докладываться в Ученом комитете МНП, заключения которого направлялись уже министру. Необходимость включения в эту «научно-админи-
стративную цепочку» факультетов пояснялась отсутствием в Ученом комитете специалистов в разных отраслях знаниях, необходимых для рассмотрения отчетов [57]. А в 1881 г. при Министерстве народного просвещения была организована библиотека для стипендиатов, командируемых за границу с целью приготовления к профессорскому званию [58].
Последний Общий университетский устав российских императорских университетов (1884 г.) относил избрание лиц, оставляемых при университете в качестве стипендиатов для приготовления к ученым степеням, а равно назначаемых к отправлению за границу за казенный счет, к компетенции факультетских собраний с последующим утверждением попечителя учебного округа и сообщением университетскому совету для сведения (п. 4 § IV ст. 27) [59]. Сам устав в силу очень прочной историографической традиции до сих пор характеризуется преимущественно негативно. Однако научные стажировки к этому времени стали регулярными. Более того, в 1880-е гг. реализация политики российского государства привела к созданию Русского филологического института при Лейпцигском университете и Русского семинара по римскому праву на юридическом факультете Берлинского университета, которые, полагаем, заслуживают автономного очерка. Заметим лишь, что по мнению Е.Ю. Басаргиной, устав 1884 г. наибольший ущерб нанес историко-филологическому образованию. Один из создателей устава - председатель Ученого комитета МНП А.И. Георгиевский полагал, что классическая филология - альфа и омега гуманитарных дисциплин и в ней - залог спасения России. Любимым детищем чиновника была Лейпцигская русская филологическая семинария, и в аналогичные семинарии он мечтал превратить историко-филологические факультеты отечественных университетов [60]. В Берлине же с 1887 по 1896 гг. готовили специалистов по римскому праву, которые впоследствии стали преподавать в российских университетах; наиболее именитыми его выпускниками стали Д. Гримм, А. Гуляев, Л. Петражицкий, И. Покровский, В. фон Зелер, П. Соколовский [61].
На рубеже ХК-ХХ столетий внимание министерства к научным командировкам
преподавателей оставалось таким же пристальным. В марте 1899 г. министр подтвердил правило циркуляра от 21 мая 1884 г. о необходимости предоставления ходатайств о назначении молодым ученым профессорских стипендий или о командировании их за границу не позднее 15 октября каждого года. При этом к ходатайству должны были прилагаться все необходимые данные о соискателе, в том числе о происхождении и вероисповедании [62]. В мае 1904 г. министерство уведомляло попечителя Московского учебного округа, что высочайшее повеление от 10 декабря 1903 г., предоставлявшее попечителям учебных округов право разрешать командировки с ученой целью в пределах империи и за границу на время каникул, касалось лишь чинов МНП до 5 класса включительно; для подобных командировок всех прочих лиц учебного ведомства было необходимо высочайшее соизволение [63]. А 18 июля 1904 г. управляющим министерством было утверждено Положение о порядке приготовления кандидатов для занятия должностей профессоров в высших специальных учебных заведениях МНП. Ежегодное избрание кандидатов «для приготовления к профессорской деятельности» в высших технических учебных заведениях по специальным предметам возлагалось на совет или учебный комитет вуза; им же поручалось выработать соответствующие локальные правила. Положением очерчивался круг претендентов - лица, окончившие курс с отличием и проявившие во время учебы серьезный интерес к научным исследованиям по избранной специальности. Устанавливался срок прикрепления кандидата к вузу (2 года, с возможным продлением в особых случаях ещё на год, но с разрешения министерства), размер стипендии (1 200 руб. в год); подтверждалось также, что это время подготовки в вузе и последующих командировок по России и за границу при поступлении на государственную службу засчитывалось в действительную службу. Подобными правами могли пользоваться и те кандидаты, которые не получали государственных стипендий и стажировались частным порядком. Регламентировались обязанности кандидатов, программа их деятельности, отчетность и последующие испытания. Собственно команди-
ровки с научными целями предоставлялись для лучших из оставленных при вузе стипендиатов, успешно выдержавших экзамен и с разрешения МНП. Содержание командированным за границу устанавливалось в размере 2 000 руб., внутри России - 1 500 руб. в год [64].
Заметим также, что тема подготовки профессорских кандидатов и научных стажировок в той или иной степени поднималась и при подготовке «совершенно нового университетского устава» в начале ХХ в. Свидетельством тому служат как материалы работы соответствующих комиссий, так и сами проекты, ни одному из которых так и не суждено было стать «главным университетским законом».
Резюмируя, подчеркнем, что поездки с научными целями, особенно молодых исследователей, постепенно формировались как важнейшее средство образовательно-научной политики Российской империи, что следует из предпринятого анализа законодательства. Несмотря на приведенные выше иллюстрации порой критических оценок своих поездок ставших впоследствии знаменитыми российских ученых, важнейшее значение этого инструмента, его «благотворное влияние на развитие науки и высшего образования», о чем неоднократно отмечалось в историографии [65], очевидно. Характер этих поездок менялся по мере укрепления собственных позиций в деле организации образования и науки и становления научных школ. Совершенно понятно также, что окрепшая и «заколосившаяся» идеями, подходами, концепциями, доктринами отечественная российская наука обогащала европейский и общемировой научный опыт.
1. Алексеева Е. В. Диффузия европейских инноваций в России (XVIII - начало XX в.). - М., 2007. - С. 17-28, 285.
2. См.: Арсеньев А. В. История посылки первых русских студентов за границу при Борисе Годунове. - СПб., 1887.
3. См. об этом: Костяшов Ю. В., Кретинин Г. В. Петровское начало: Кенигсбергский университет и российское просвещение в XVIII в. -Калининград, 1999. - С. 11.
4. Андреев А.Ю. Русские студенты в немецких университетах XVIII - первой половины XIX века. - М., 2005. - С. 109-110, 252.
5. 1-е ПСЗ. - Т. 5. - № 2978, 2986, 2997.
6. Андреев А. Ю. «Учености ради изгнанники»: опыт изучения русского студенчества в немецких университетах XVIII - первой половины XIX в. // Россия и Германия. - М., 1998.
- Вып. 3. - С. 76-77.
7. Берелович В. Образовательные стратегии русских аристократов. Воспитание сирот Голицыных (1782-1790) // Европейское просвещение и цивилизация России. - М., 2004. -С. 322.
8. См.: СтефкоМ. С. Идея и практика «образовательного путешествия» (конец XVIII -
XIX вв.) // Высшее образование в России. -2009. - № 2. - С. 150.
9. Андреев А. Ю. «Учености ради изгнанни-
ки». - С. 84; Его же. Русские студенты в немецких университетах. - С. 182.
10. Российский государственный архив древних актов (РГАДА). - Ф. 17. - Оп. 1. - Ед. хр. 62.
- Л. 6 об.
11. Шевырев С. П. История императорского Московского университета. 1755-1855. - М., 1855. - С. 137-140.
12. См., например: Томсинов В. А. Российские правоведы XVIII - XX веков: очерки жизни и творчества. - М., 2007. - Т. 1. - С. 132-146.
13. 1-е ПСЗ. - Т. 25. - № 18474.
14. 1-е ПСЗ. - Т. 25. - № 18553.
15. Сборник постановлений по Министерству народного просвещения (МНП). Т. 1. - СПб., 1864. - Стб. 603-604.
16. См. подробнее: Андреев А. Ю. Русские студенты в немецких университетах. - С. 283-284.
17. Немецкие университеты характеризовались как «театр всякого рода неустройств, где молодые люди почерпают понятия, самые противные религии и нравственности». См.: Сборник постановлений по МНП. Т. 1. -СПб., 1864. - Стб. 1521-1529; 1541-1547.
18. Сборник постановлений по МНП. Т. 2. Отд. 1. - СПб., 1864. - Стб. 336-337.
19. См., например: Сборник постановлений по МНП. Т. 2. Отд. 2. Изд. 2. - СПб., 1876. -Стб. 1304; Сборник распоряжений по МНП. Т. 2. - СПб., 1866. - Стб. 994.
20. Сборник постановлений по МНП. Т. 1. -Стб. 95-96.
21. Сборник постановлений по МНП. Т. 1. -Стб. 290.
22. См.: Андреев А. Ю. Русские студенты в немецких университетах. - С. 254-281; Петров Ф. А. Формирование системы университетского образования в России. Т. 1. - М., 2002. - С. 293.
23. РГАДА. - Ф. 359. - Оп. 1. - Ед. хр. 55. - Л. 9. [1814 г.]
24. Сборник постановлений по МНП. Т. 1. -Стб. 34-44.
25. Тамул В. Э. Профессорский институт и международные научные связи Тартуского уни-
верситета в первой половине XIX в. : дис. . канд. ист. наук. - Тарту, 1988. - С. 51.
26. Петербургский филиал Архива Российской Академии наук (ПФА РАН). - Ф. 2. - Оп. 11828. - Ед. хр. 2. - Л. 2-3, 4, 6-6 об., 8-8 об.
27. Сборник распоряжений по МНП. Т. 1. - СПб., 1866. - Стб. 662-665.
28. Андреев А. Ю. Русские студенты в немецких университетах. - С. 305-310; Тамул В. Э. Указ. соч. - С. 155.
29. Баршев Я. Историческая записка о содействии Второго отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии развитию юридических наук в России. - СПб., 1876. - С. 6. Заметим также, что в данной работе сам М.М. Сперанский не менее пафосно называется «нашим Трибонианом».
30. См.: Кодан С. В. Юридическая политика российского государства в 1800-1850-е гг.: деятели, идеи, институты. - Екатеринбург, 2005.
- С. 293.
31. 2-е ПСЗ. - Ч. I. - Т. 3. - Доп. № 1738 а.
32. Карцов А. С. Уроки Савиньи (из истории русского юридического образования) // Право и образование. - 2008. - № 4. - С. 143.
33. См.: Яблоков С. А. Образовательный проект М. М. Сперанского: подготовка русских про-фессоров-юристов в конце 20-х - первой половине 30-х гг. XIX в. // Вестник Московского университета. Сер. 11. Право. - 2005. -№ 2. - С. 126.
34. ПФА РАН. - Ф. 2. - Оп. 1-1828. - Ед. хр. 2. -Л. 77 об.
35. Сборник постановлений по МНП. Т. 2. Отд. 1. - Стб. 116.
36. Журнал Министерства народного просвещения (ЖМНП). - 1834. - № 1. - С. 59.
37. См., например: Залеский В. Ф. История преподавания философии права в Казанском Императорском университете в связи с важнейшими данными внешней истории юридического факультета. - Казань, 1903. - С. 221.
38. Сборник распоряжений по МНП. Т. 2. - СПб., 1866. - Стб. 647.
39. Рождественский С. В. Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения. 1802-1902. - СПб., 1902. - С. 251.
40. 2-е ПСЗ. - Т. 21. - Ч. 1. - № 19580.
41. Сборник постановлений по МНП. Т. 2. Отд. 1. - Стб. 830.
42. Цит. по: Рождественский С. В. Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения. - С. 251.
43. См. подробнее: СтафероваЕ. Л. А. В. Головнин и либеральные реформы в просвещении (первая половина 1860-х гг.). - М., 2007. -С. 342-354.
44. Сборник постановлений по МНП. Т. 3. -СПб., 1865. - Стб. 730.
45. Стаферова Е. Л. Указ. соч. - С. 197.
46. Пирогов Н. По поводу занятий русских ученых за границею (Гейдельберг, 3/15 октября
1863 г.) // ЖМНП. - 1863. - № 12. - С. 115; Пирогов Н. И. Сочинения. Т. II. - СПб., 1887.
- С. 236.
47. Пирогов Н. И. Сочинения. Т. II. - СПб., 1887.
- С. 268.
48. Сборник постановлений по МНП. Т. 3. -Стб. 936.
49. ЖМНП. - 1864. - № 5. - С. 35-36.
50. Сборник постановлений по МНП. Т. 4. -СПб., 1871. - Стб. 214.
51. Сборник постановлений по МНП. Т. 4. -Стб. 444-447.
52. Сборник постановлений по МНП. Т. 4. -Стб. 540-541.
53. Янжул И. И. Избранные труды. - М., 2005. -С. 110-111.
54. Янжул И. И. Указ. соч. - С. 115-116.
55. Сборник распоряжений по МНП. Т. 5. - СПб., 1881. - Стб. 14.
56. Сборник распоряжений по МНП. Т. 6. - СПб., 1901. - Стб. 222-224.
57. Сборник распоряжений по МНП. Т. 6. -Стб. 225-226.
58. Сборник постановлений по МНП. Т. 7. -СПб., 1883. - Стб. 2287.
59. Сборник постановлений по МНП. Т. 9. -СПб., 1893. - Стб. 992.
60. Басаргина Е. Ю. Вице-президент императорской Академии наук П. В. Никитин. Из истории русской науки (1867-1916). - СПб., 2004.
- С. 62.
61. См.: Авенариус М. Римское право в России / пер. с нем. Д. Ю. Полдникова. - М., 2008. -С. 74-75.
62. Сборник распоряжений по МНП. Т. 14. -СПб., 1904. - Стб. 569-570.
63. Сборник распоряжений по МНП. Т. 16. Ч. 1. -СПб., 1907. - Стб. 150.
64. Сб. распоряжений по МНП. Т. 16. Ч. 1. -Стб. 233-235.
65. Например: Соболева Е. В. Организация науки в пореформенной России. - Л., 1983. - С. 224; Эймонтова Р. Г. Русские университеты на путях реформы. Шестидесятые годы XIX века. - М., 1993. - С. 199-202; Стаферова Е. Л. Указ. соч. - С. 342-354; Бодрова Э. Э. Иностранное влияние в юридическом образовании России: опыт и реалии // Актуальные вопросы историко-правовой науки : материалы конференции Российского историко-правового общества, прошедшей на Южном Урале в верхнем Уфалее в 2008 г. : сб. науч. статей / под ред. А. С. Смыкалина. - Екатеринбург, 2009. - С. 17-29; Юртаева Е. А. Система юридического образования в Российской империи // Журнал российского права. - 2009. -№ 3. - С. 122-123.
