CC BY
29
ture in the second half of the 20th century. Thomas Pyn-chon’s postmodern poetics and his “literary self” can be the striking example of such interaction. Analysis of his nonfiction prose where contemplation about the role of the
mass culture holds a prominent place, allows clarifying specificity of the mentioned postmodern author’s comprehending of dynamics of changing within the literary scope. Key worlds: elite; mass; Pynchon; non-fiction prose.
УДК 882
ПОВЕСТЬ В.Л. КИГНА-ДЕДЛОВА «САШЕНЬКА»
В КОНТЕКСТЕ АВТОРСКОЙ КОНЦЕПЦИИ ТВОРЧЕСТВА
© Т.А. Курина
В статье анализируется повесть «Сашенька» В.Л. Кигна-Дедлова, незаслуженно забытого сегодня писателя конца XIX - начала ХХ в. В произведении рассматривается синтез поэтики реализма и натурализма в контексте авторской оригинальной концепции иллюзионно-аллюзионного вида творчества. В статье предпринимается попытка осуществить дифференцированный подход к проблеме литературных рядов и авторской индивидуальности.
Ключевые слова: Кигн-Дедлов; повесть «Сашенька»; реализм; натурализм.
В истории литературы конца XIX - начала ХХ в. есть имена забытые или малоизученные. Нередко эти писатели заведомо рассматриваются в контексте массовой литературы и тем самым априори лишаются яркой творческой индивидуальности. В этой связи представляется актуальным и целесообразным подход к проблеме литературы, находящейся за условными границами классики, с позиции индукции: от анализа творчества писателя, определения авторской позиции, общей концепции творчества, взаимосвязей и, с учетом установленных фактов, к определению места той или иной художнической индивидуальности в историко-литературном процессе. К проблеме соотношения беллетристики и массовой литературы необходим дифференцированный подход с учетом всех их особенностей. В этом аспекте показательно творческое наследие В.Л. Кигна-Дедлова (1856-1908), незаслуженно забытого талантливого писателя с собственной картиной мира и концепцией творчества.
Обращаясь к истории изучения творчества писателя, А.И. Иванов в статье о Кигне-Дедлове (1990) отмечал, что «наследие многих литераторов этого периода (литературнохудожественный процесс 80-х гг. XIX в. -Т. К.) нуждается в исследовании с тем, чтобы выявить роль неклассической литературы во время «переходных» периодов, изучить вопрос о ее взаимодействии с большой реали-
стической литературой» [1]. Такую попытку осуществила О.М. Скибина в монографии «Творчество В. Л. Кигна-Дедлова: проблематика и поэтика» (2003). Автор рассмотрела историю литературных связей В.Л. Кигна-Дедлова и А.П. Чехова и поставила творческое наследие малоизученного писателя в контекст высокой и массовой литературы. По оценкам О.М. Скибиной, Кигн-Дедлов сформировался под воздействием И.С. Тургенева и А.П. Чехова, от которых «унаследовал способы типизации своих героев (разработка актуальной темы «среднего человека», ориентация на пассивного героя), стремление к психологизму и некоторые особенности повествования», но тем не менее «остался в русле поэтики русского натурализма, свойственного массовой литературе. Все это было следствием недостаточной развитости собственного таланта, что Дедлов переживал особо остро» [2]. Представляется, однако, что данная точка зрения искажает действительный вклад В.Л. Кигна-Дедлова в русскую литературу рубежа XIX-ХХ вв.
В этой связи особый научный интерес представляет литературная и художественная критика В.Л. Кигна-Дедлова, которая открывает его как вдумчивого теоретика литературы и художника-экспериментатора. С 1882 г. он был постоянным критиком газеты «Неделя», где размещал критические разборы таких произведений, как «Пошехонская стари-
на», «Сказки» М.Е. Салтыкова-Щедрина, «Без вины виноватые» А.Н. Островского и «Власть тьмы» Л.Н. Толстого, очерков Гл. Успенского, творчества А.П. Чехова; вел активную полемику с Н.К. Михайловским и В.А. Гольцевым.
Многие статьи Кигн-Дедлова посвящены натурализму и современной беллетристике, аналогичной новинкам литературы, в которых критик признавал наличие «могучих авторитетов», талантов и «слабеньких авторчи-ков», а натурализм рассматривал двояко -как особенность поэтики «великих учителей» и как несвободную тенденцию русской беллетристики: «Слабенькие авторчики, без глубокого понимания человека, без юмора, без живописного языка, свели хорошую манеру к тому, что впоследствии было возведено в принцип, приведено к системе под именем натурализма, документов человеческой жизни и пр. и пр.» [2, с. 134].
Размышляя о природе творчества, В. Л. Кигн-Дедлов вывел следующую формулу писательского мастерства: «Писатель
должен быть свободен, талантлив, умен и благороден» [3]. Согласно его рассуждениям, свобода есть оригинальность, возможность писать без подражания и условий периодики, чего не хватало современной писателю беллетристике, в которой «допускались только две краски: черная и белая, и горе тому беллетристу, который выкрасил бы своих героев в серый цвет. Никто не напечатал бы такой повести» [3, с. 96]. По утверждению Кигна-Дедлова, «доказать талантливость можно
только путем тоже талантливого описания художественной личности автора, иллюстрируя это описание обширными выписками и цитатами» [3, с. 107]. Ум автору необходим для наблюдения и последующей типизации, пишущего на общественные темы: «Общественная повесть или роман должны быть продуманы, их герои должны быть типичны. А как даст художник тип, если он не уяснил себе течения жизни и направления этого течения?» [3, с. 101]. Особое внимание Кигн-Дедлов обращал на благородство писателя, под которым понимал чувство художественной меры в поэтике произведения.
Еще одним важнейшим критерием авторской индивидуальности, по оценке критика, является национальное начало и способы его отражения в литературе и произведениях
искусства вообще: «Рассказики (А.П. Чехова. -Т. К.) все были настоящие, русские: русские люди, русская психология, русская действительность» [3, с. 93]. Кроме того, «пока искусство не стало на национальную почву -нет искусства» [4]. Раскрытие этого постулата и в целом обоснование собственной методологии творчества воплотилось на страницах монографии В.Л. Кигна-Дедлова «Киевский Владимирский собор и его художественные творцы» (1901).
В этой работе писатель, рассматривая механизмы творчества, вводит в аналитический обиход категории иллюзии и аллюзии. Иллюзия - вид творчества, направленный на передачу формы предмета, ярко выраженным примером которого является натюрморт, где нет сюжета, идеи, но есть форма и техника живописца. Целью аллюзии является воплощение идеи, экспрессии, настроения. Аллюзия позволяет обновлять искусство, дает широкие возможности для развития творчества. Кигн-Дедлов отмечал, что в живописи Репин - «замечательный» иллюзионист, а Васнецов - «крупнейший» аллюзионист; в литературе же Толстой - «чистейший» иллюзионист, а Достоевский - аллюзионист. Поэтому «идеальный художник - иллюзионист-аллю-зионист, но таких нет, идеал недостижим» [4, с. 84]. Разные пропорции иллюзии и аллюзии дают разные роды искусства. Так происходит с реализмом и натурализмом. Кигн-Дедлов определяет реализм иллюзионным видом творчества, натурализм есть только вырождение реализма и, следовательно, вид творчества с большим коэффициентом иллюзии. Поэтому ярко выраженный натурализм с ориентацией на отказ от обобщения и идейности он оценивал отрицательно. В тоже время реализму, по его утверждению, необходима аллюзия, новая идея, которая определяет свободу творчества. Синтетический подход В. Л. Кигна-Дедлова, основанный на слитности реализма и «могучего значения идеи, философской и религиозной» [4, с. 78], реализуется в художественном наследии писателя и, особенно, в его повести «Сашенька» (1892).
В произведении представлена «панорама» жизни русской интеллигенции и дворянства как высшего культурного сословия. Такая «панорама» отражает стремление к эпичности в изображении общественных собы-
24б
тий. Современная писателю критика отмечала, что «Дедлов - писатель с резко выраженным эпическим складом» [2, с. 220]. Авторское жанровое определение произведения -общественная повесть - отвечает способу изображения и замыслу, это не только «история» общества (от нем. Geschichte), хроника, но и побудительная повесть, которая призвана показать всю неприглядность и безыдейность жизни интеллигенции, причины этого и возможные последствия как по отношению к человеку, так и в масштабе страны. Уже в 1891 г. Кигн-Дедлов обозначил волновавшую его проблему: «Русская интеллигенция, очевидно, больна, больна именно собачьей старостью, больна неимением внутреннего Бога живого человека. Достаточно хорошего насморка, чтобы душевное равновесие было потеряно. Достаточно случайного постороннего обстоятельства, чтобы превратиться «в раба и варвара». <...> Последние тридцать лет мы обманывали себя, мы воображали, что воюем и боремся с внешним врагом, - а на самом деле враг внутри нас самих. Пора понять это, пора направить лечение на корень зла.» [3, с. 107]. А в конце мая 1892 г. вышло отдельное издание повести В. Л. Кигна-Дедлова «Сашенька».
Чтобы проиллюстрировать значение этого произведения для литературы конца XIX -начала ХХ в., достаточно упомянуть об очерке М. Горького «Время Короленко» (1923), который отмечал, что большинство молодежи 1890-х гг. «жадно читало романы Бурже «Ученик», Сенкевича «Без догмата», повесть Дедлова «Сашенька» и рассказы о «новых людях», - новым в этих людях было резко выраженное устремление к индивидуализму» [5].
Критик Д. Коробчевский, современник В. Л. Кигна-Дедлова, в рецензии на повесть отмечал «глубокий реализм и истинную объективность» Дедлова, его умение осветить своего героя не «с какой-нибудь одной стороны», но «вскрыть его помыслы и намерения», где «жизненность этого типа всего яснее выступает в его сложности, в трудности его анализа» [6]. Писатель для раскрытия внутреннего состояния пустоты главного героя использует фактическую наглядность, внешнюю детализацию; натуралистические краски в обрисовке среды, в создании системы персонажей. Поэтика натурализма спо-
собствует усилению противоречия и контраста между детальным внешним и внутренним, но безыдейным и бесчувственным, миром человека.
На примере семьи Кирпичевых отчетливо прослеживается наследственное вырождение дворянства. В повести ему, как классу, ставится беспощадный диагноз: «У всякого дворянчика гниль в середине, червячок. Наши дворяночки - да в руку взять нечего, после первого ребенка ей капут! Наши дворянчики ... Заметили ли вы, что в каждой дворянской семье, особенно из черноземных губерний, непременно есть идиот. Толстый, розовый, всегда в великолепном настроении духа... <...> Самоубийцы и сумасшедшие все больше из дворянчиков. Попович, купец, чиновник, те выдерживают. В случае неудачи в крупном деле возьмут маленькое, в возвышенном деле - возьмется за подлое - и жив, и сыт, иногда, каналья, доволен. А дворянчик, как заяц: возьми неосторожно за спину, - и капут, глазки посовели, нос холодный, уж и застыл» [7]. Следствием этого, по Кигн-Дедлову, стала пассивность, отсутствие энергии, безыдейность, концентратом чего явился Сашенька - главный герой повести, имя которого также несет отпечаток неопределенности. Не было у него настоящих друзей, однако умел всем нравиться, потому что «Сашенька никогда не выдаст; Сашенька не только со всеми учителями, но и с директором в дружбе, и является неизменным заступником за товарищей; Сашенька никогда не откажется дать денег взаймы, иной раз и сам их предложит. Сашенька охотно принимал у себя, охотно вместе «читал, рассуждал, спорил», но тесной дружбы с Сашенькой никто не водил, потому что он не проявлял к ней склонности» [7, с. 23-24].
Совсем в другом свете показан главный герой в Петербурге, куда приехал учиться. Новые приобретенные знакомые, приятная внешность, умение красноречиво излагать когда-то вычитанные у кого-то мысли, стремление жить полно вовлекают Сашеньку в мир, как ему казалось, деятельной жизни, но в действительности все это оказывается игрой. Наивный, но тщеславный Сашенька, попадает в вихрь любовных отношений со знаменитой певицей, не замечая, что любовь эта продажная и подарена ему ради шутки. Но предначертанный разрыв отношений не
заставил Сашеньку пережить муки первой отвергнутой любви, лишь обвинение в воровстве бриллиантов затронуло его самолюбие: «Тут начались целые недели глухих нравственных терзаний. <.> Всегда, и днем. и ночью он помнил, что его все-таки считают вором» [7, с. 172]. Этот эпизод не только пародирует известный сюжет о неоправданных ожиданиях влюбленного, но еще раз акцентирует внимание на главной идее повести.
Обвинения были сняты, Сашенька прошел школу петербургской жизни и поэтому «безмятежно отдался чувству свободы от своей тяжелой мании» [7, с. 174]. Уже другим его увидели и родители. Внешние противоречия во взглядах на губернское общество обнажили суть семейных отношений: «Но вместе с тем он (отец Сашеньки. - Т. К) предчувствовал, что, дай он себе волю, наружу выплывет нечто очень дурное, очень печальное и безотрадное. И Алексей Дмитриевич делал усилия, как бы при легкой тошноте. Тошнота была побеждена, а если бы нет, то Алексей Дмитриевич вероятно сказал бы себе: «Нет у них сердца, нет доброты у них обоих, - вот в чем вся суть» [7, с. 274]. Отсутствие настоящей любви и естественных отношений в семье, усугубленные окончательным разрывом с родителями, определили мотивы дальнейшего поведения Сашеньки. Психологическая потребность человека в любви, если он не дополучил ее в детстве, провоцируется в его взрослом состоянии в неосознанное желание быть в центре внимания, всем нравиться: «Никогда Сашенька не был так мил, умен и приятен, как в этот приезд к губернаторам. Раздражение, причиненное домашними неприятностями, превратилось по приезде в город в счастливую энергию» [7, с. 274]. Но на тот момент Сашенька сам еще не знал, что лишен важнейшего качества человека - умения любить.
Блистательный успех в обществе, все более расширяющийся круг знакомых уже не давал той живительной энергии. Душу героя постепенно разъедало чувство скуки, нелюбви и бессилия: «Я неприятен сам себе, я никого не люблю, я никого и ничто не могу разгадать, я не чувствую бодрости разгадывать...» - Сашенька засыпал, снова просыпался, и опять было холодно на душе, и холодно телу» [7, с. 311]. Осознание греховности отношений без любви с Клавдией, смерть
Жано и казнь Патлова, виновником которых был Сашенька, пробудили единственную живую его черту - совесть. Попытки найти спасение в учении Великого Мыслителя были тщетны и, поняв это, Сашенька возвращается в призрачный, несуществующий семейный дом счастья и любви, где он никому не нужен. Показательно, что его встречают дети, брат и сестра, на которых в еще большей степени отразилась печать вырождения и «видно было, что это малокровные, нервные дети» [7, с. 181].
Все сюжетное построение повести со слабым действием психологически сильно нагружено. Панорама общества, видимый конфликт отцов и детей, изображение любви как физиологической страсти, на фоне которых происходит раскрытие тайны души все-таки русского человека, казалось бы, пустого и эгоистичного, по замыслу Кигна-Дедлова, открывают правду о русской действительности и причинах ее застоя.
Примыкает к осмыслению идейного содержания общерусская философская антитеза «Петербург - Москва», с помощью которой писатель подчеркнул влияние на психику героя всего петербургского разрушающего и живительного московского начала. О трагизме судьбы Сашеньки, невозможности его возрождения свидетельствует ирония автора, в отдельных моментах доходящая до сарказма: «Ему (Сашеньке. - Т. К.) казалось, что дурной запах комнат идет от этого больного старика. Ему было противно... Сашенька нагнулся и осторожно поцеловал спящего в лоб. Подобную сцену Сашенька как будто читал когда-то в одном из романов знаменитого писателя. «Помогите мне надеть шинель, - ласково сказал Сашенька, когда старик испуганно вскочил.» [7, с. 358]. Но фактический крах Сашеньки восполнен доминированием в русском характере неизменной константы - совести. Согласно Кигну-Дедлову, только совесть и примыкающая к ней любовь к людям, эти первоосновы русского национального характера, могут противостоять и жизненным обстоятельствам, и даже биологической природе человека.
В.Л. Кигн-Дедлов смоделировал тип антигероя, знаковый по своим возможностям в эстетике русской литературы первой половины XX в., позволяющий провести параллель с «Саниным» М.П. Арцыбашева, «Ро-
24S
маном с кокаином» М. Агеева. Поэтика натурализма, отражающая бездуховность, наследственную предрасположенность, физиологичность отношений, способствует раскрытию замысла писателя. Использование иронии, глубокий психологизм, широкое обобщение и анализ причин упадка интеллигенции делают акцент на реалистической основе художественного произведения. Поэтика реализма и натурализма в соединении с магистральной идеей в повести свидетельствуют о реализации авторской концепции ил-люзионно-аллюзионного вида творчества, о самостоятельном, оригинальном поиске
В.Л. Кигном-Дедловым путей обновления русской литературы рубежа XIX-XX вв.
1. Иванов А.И. Творчество В.Л. Кигна-Дедлова // Проблемы изучения литературного наследия Тамбовского края: межвуз. сб. науч. тр. Тамбов, 199Q. Вып. 1. С. 1Q2.
2. Скибина О.М. Творчество В.Л. Кигна-Дедлова: проблематика и поэтика. Оренбург, 2QQ3.
С. 299.
3. Дедлов В.Л. Беседы о литературе // А.П. Чехов. PRO ET CONTRA. СПб., 2002. С. 97.
4. Дедлов В.Л. Киевский Владимирский собор. Школьные воспоминания. М., 2007. С. 54.
5. Горький М. Литературные портреты. М., 1983. С. 81.
6. Коробчевский Д. Отцы и дети «нашего нервного века» // Книжки «Недели». 1893. № 3.
С. 211.
7. Дедлов В.Л. Сашенька. М., 2006. С. 308. Поступила в редакцию 13.04.2009 г.
Kurina T.A. Story “Sashen’ka” by V.l. Kign-Dedlov in a context of author’s conception of creative work. In the article the story “Sashen’ka” by V.L. Kign-Dedlov, undeservedly forgotten writer of the end of XIX - the beginning of XX century, is analyzed. In this work the synthesis of realism and naturalism poetics in contest of author’s original conception of illusion-allusion form of creative work is considered. In the article an attempt to realize the differentiated approach to the problem of literary rows and authors’ individuality is undertaken.
Key-words: Kign-Dedlov; story “Sashen’ka”; realism; naturalism.
УДК 17.Q1.33
ОТ «ГРЕХА» К «ТРАВМЕ»: К ВОПРОСУ О ДИНАМИКЕ ЭСТЕТИЧЕСКИХ УНИВЕРСАЛИЙ В ПОЭЗИИ МОДЕРНИЗМА
© А.А. Житенев
В статье исследуется логика смены эстетических универсалий в русском модернизме. Представление о бытийном несовершенстве человеческой природы конкретизируется модернизмом в категориях «греха» и «травмы». «Грех» допускает трансцендирование данности, «травма» - нет. Смена «греха» «травмой» в эстетическом сознании изменяет представление о катарсисе: для раннего модернизма катарсис имманентен творческому акту, для позднего модернизма - проблематичен и неочевиден.
Ключевые слова: эстетические универсалии; модернизм; катарсис.
ВВЕДЕНИЕ
Изучение модернизма сопряжено с важной проблемой: установка на жизнетворчест-во делает принципиально недостаточным анализ только поэтики. Полнота понимания требует расширения проблемного поля, выявления универсальных для «текстов искусства» и «текстов жизни» (З. Минц) принципов построения. В новейших теоретиколитературных исследованиях эта проблема
решается либо за счет обращения к анализу жизнетворчества [1], либо за счет рассмотрения поэтики в свете эстетической деятельности в целом [2]. Наиболее адекватным методом представляется синтез этих двух подходов, явленный в методике анализа художественной реальности сквозь призму «эстетических универсалий» [3].
Эстетическая универсалия - это «паракатегория» (В. Бычков), структурирующая актуальные эстетические смыслы в метафори-
