CC BY
63
ПОВЕСТЬ В. Л. ДЕДЛОВА «САШЕНЬКА»:
К ПРОБЛЕМЕ ОЦЕНКИ ХУДОЖНИЧЕСКОЙ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ
ПИСАТЕЛЯ1
Т. А. КУРИНА
В статье рассматривается повесть малоизученного писателя В.Л. Кигна-Дедлова «Сашенька» в контексте авторской концепции творчества и критического осмысления современниками. Отрицательная оценка повести обусловила литературную репутацию Кигна-Дедлова.
Ключевые слова: Кигн-Дедлов, повесть, литературная репутация, контекст, критика.
Повесть «Сашенька» является знаковым произведением для всего творческого наследия В. Л. Кигна-Дедлова(1856-1908 гг.) - талантливого и самобытного писателя. Именно с этим произведением имя писателя вошло в историю русской литературы конца XIX - начала XX в. и на ее основании строилась литературная репутация Дед-лова как писателя.
В 1904 г. В. Л. Дедлов в письме к А. С. Суворину, редактору газеты «Новое время», признавался, что его «мечтой, ради которой оставил Петербург и службу, был роман, роман общественный» [23].
Идея написания широкого полотна возникла у Дедлова еще в начале творческого пути. Побудительной силой стало письмо И. С. Тургенева (1876 г.) к начинающему молодому писателю В. Л. Кигну, определившее во многом его концепцию творчества. Тогда молодой автор обратился к знаменитому писателю с вопросом, что такое объективное эпическое писание и как надо работать писателю, чтобы приблизиться к этому типу письма. Тургенев отвечал, что объективным является лишь тот писатель, которого «изучение человеческой физиономии, чужой жизни интересует больше, чем изложение собственных чувств и мыслей»; причем «приятнее верно и точно передать наружный вид не только человека, но простой вещи, чем красиво и горячо высказать то, что Вы ощущаете при виде этой вещи или этого человека». Определив для себя, объективный ли вы писатель, только тогда можно «взяться за повесть и роман» [25].
1 Публикация осуществлена при финансовой поддержке РГНФ, 10-04-00597 м/Мл.
Дедлова привлекла идея объективности как способа познания действительности и как необходимого условия для создания эпического полотна; а также он расширил и дополнил тургеневское понятие объективности общественным компонентом. Размышляя о современной действительности, Дедлов констатирует, что «чувствуется живая потребность определить наше время и наших людей. Где мы, кто мы, куда мы идем, чего хотим, что можем? На это нет ответа» [14]. Поэтично сравнивая современность с кораблем, писатель отводит роль компаса или мореходной карты литературе как особой философской системе, которая существует «не для одних художественных наслаждений; кроме того она развивает общественное (выделено Дедловым. - Т. К.) самосознание и самоопределение» [14, с. 25]. По мысли Дедлова, таким компасом должны стать общественная повесть или роман, для написания которого «нужен уравновешенный талант, в котором сильное чувство гармонически сочеталось бы с наблюдательностью» (равнозначно объективности. - Т. К.), который «обладал бы тургеневской «выдумкой»», понимая ее как «художественную переработку действительности, которую писатель принял в свое сердце и голову такою, как она есть, и дал читателям сконцентрированной, населенной типами, яркой, ясной, понятной» [14, с. 28]. Именно в таком таланте заключается по Дедлову настоящее творчество. Так как «общественная повесть или роман должны быть продуманы, их герои должны быть типичны», писатель задается вопросом: «А как даст художник тип, если он не уяснил себе течения жизни и направление этого течения?» [7]. Ответ на этот вопрос содержится
в письме И. С. Тургенева к В. Л. Кигну: для этого «нужно еще читать, учиться беспрестанно, вникать во все окружающее, стараться не только уловить жизнь во всех ее проявлениях, но и понимать ее, понимать те законы, по которым она движется и которые не всегда выступают наружу; нужно сквозь игру случайностей добиваться до типов - и со всем тем всегда оставаться верным правде, не довольствоваться поверхностным изучением, чуждаться эффектов и фальши» [25].
Тургенев, заканчивая письмо к начинающему писателю В. Л. Кигну, резюмировал: «Есть у Вас объективный талант - так есть. А нет его - Вы себе его не добудете. Но чтоб узнать, имеется ли он, надо попробовать на деле: а там видно будет» Дедлов решился «попробовать себя на деле» - написать роман, но он также понимал, что без знания жизни в этом «деле» нельзя работать. Поэтому к этому роману он шел более 10 лет.
Этот период был направлен на познание самого себя, на изучение современной действительности, процессов, происходящих в нем, на изучение русской культуры - прошлой и настоящей. Дедлов успешно сочетает государственную службу с литературной деятельностью. 1880-е - годы наблюдения и накопления знаний, время формирования эстетической и философской системы писателя, о чем свидетельствуют его литературное творчество и критическая деятельность. Первой пробой пера был психологический очерк «Экзамен зрелости» (1876 г.), после которого Кигн выступает уже под псевдонимом «Дедлов» в ряде очерков: «Облава» (Белорусские силуэты) (1877 г.), «Из далека. Письма с пути» (1887 г.), «Приключения и впечатления в Италии и Египте. Заметки о Турции» (1888 г.), в которых отчетливо проявилась особенность Дедлова-писателя - сочленение публицистического способа изложения с художественными лирическими отступлениями, образностью языка и тонким психологизмом. В 1889 г. вышел отдельный сборник рассказов Дедлова «Мы», который соединил в себе все написанное за 1880-е гг. и опубликованное в ведущих столичных журналах и газетах. Обозреватель библиографического отдела газеты «Неделя» отмечал, что ««Этюды» г. Дедлова не могут быть не замечены среди текущей литературы, у автора их есть физиономия, а, следовательно, есть и талант. Особенность его манеры - в простоте и художественной содержательности языка. <...> Образы г. Дедлова отличаются определенностью и той отчетливостью рисовки, которая делает их положительно видимыми. Правдивость же их - плод несомненной наблюдательности автора - нередко
заставляет просто эстетически радоваться. <. > Г. Дедлов - писатель с резко выраженным эпическим складом» [22]. Таким образом, уже в раннем творчестве у Дедлова отмечается стремление к эпичности и объективному письму, которое в последствие максимально реализуется в повести Дедлова «Сашенька». Кроме того, некоторые аспекты аксиологической и онтологической направленности, отраженные в этом сборнике, войдут в этическое пространство повести.
Как критик литературы Кигн выступал под псевдонимом «1» и «Д» в еженедельной политической и литературной газете «Неделя», а также в ее приложении «Книжки «Недели»». Хотя Кигн-писатель дистанцировался от Кигна-критика через псевдонимы, однако необходимо отметить общий вектор творчества Дедлова, вне зависимости от вида деятельности направленный на осмысление русской жизни, русской культуры, форм проявления национального своеобразия, менталитета. Кигн проявил себя как блестящий и остроумный критик, тонко чувствующий творческие индивидуальности, умеющий увидеть перспективу и потенциал художника. Критическая деятельность Дедлова была в авангарде всей литературнокритической мысли того времени. Давая общий обзор литературного 1885 г., Дедлов констатирует, что «беллетристика истекшего года представляет собой как бы работу очень большого числа людей, не умеющих по-настоящему взяться за дело», так как «авторы не дают материала в достаточной мере полного и художественного» [13]. Созвучные мысли об отсутствии в литературе широкого обобщения действительности через 6 лет в январском номере «Книжек «Недели» в статье «Литературное бессилие и его причины» (1892 г.) высказал М. О. Меньшиков, отмечавший, что современные беллетристы - «микроскописты жизни. Привыкнув к микроскопическому исследованию «человеческих документов», они открывают и описывают темы двуногих инфузорий, изучают тысячи складок жизни, трещин и пор, но зато общую картину общества, эпохи человечества и человека -они не улавливают» [16].
«Общую картину общества, эпохи человечества и человека» в ее русском варианте отразил В. Л. Дедлов в повести «Сашенька» (1892 г.) (традиционно указывается год издания, а не фактического написания. - Т. К.).
Жанр произведения - повесть - дистанцировал «Сашеньку» от романов для легкого чтения, которыми была заполнена периодика того времени, и, в целом, отражал тенденции развития жанровой системы русской литературы конца XIX в.
с преобладанием малых и срединных форм повествования, что и прослежено в фундаментальном труде «Русская повесть. История и проблематика жанра» (1973 г.).
Для писателя первостепенным был не жанр, а тип произведения, поэтому в переписке и критических обзорах встречаются такие определения как «общественная повесть или роман», «общественный роман», «общественная повесть».
Тем самым подчеркивалась адресованность повести к обществу и ее нравственный потенциал, необходимый, по убеждению писателя, для духовного пробуждения русской интеллигенции путем самопознания и самоопределения, которая все еще находилась в собственном неведении. Чуть ранее, в своих критических работах, Дедлов отмечал, что «русская интеллигенция, очевидно, больна, больна именно собачьей старостью, больна неимением внутреннего Бога живого человека», что в его понимании равнозначно отсутствию общей идеи, смысла бытия. В этом писатель видит причину общественного застоя и кризиса сознания, так как «последние тридцать лет мы обманывали себя, мы воображали, что воюем и боремся с внешним врагом, - а на самом деле враг внутри нас самих. Пора понять это, пора направить лечение на корень зла, - тогда будет восстановлено и здоровье» [7]. Уже позже, в 1901 г., писатель резюмировал, что, «к сожалению, русская интеллигенция, национальность которой обезличивалась в течение целого столетия - восемнадцатого - увлечением художествами и бытом Европы, а в продолжение еще новых ста лет -в XIX в. - политическими и социальными учениями Запада, на мгновение увлеченная вдохновенной проповедью Достоевского, теперь опять потеряла под ногами почву и вступила на путь космополитизма, снова на привычную и спокойную дорожку подражания» [8]. С подобными мыслями выступил и Н. А. Бердяев во времена первой мировой войны, когда с новой силой зазвучала проблема национальной идентичности: «Широким кругам интеллигенции война несет сознание ценности своей национальности, ценности всякой национальности, чего она была почти совершенно лишена. Для традиционного интеллигентского сознания существовала ценность добра, справедливости, блага народа, братства народов, но не существовало ценности национальности, занимающей совершенно особое место в иерархии мировых ценностей. <. > И это объясняется прежде всего тем, что традиционное сознание интеллигенции никогда не было обращено к истори-чески-конкретному, всегда жило отвлеченными
категориями и оценками» [2]. Главной отличительной особенностью «Сашеньки» является ее идейное наполнение, сложное, многомерное, затрагивающее и отражающее саму эпоху, культуру, общественное сознание, быт и бытие русской интеллигенции конца XIX в. Этим аспектом обусловлены жанровый синкретизм «Сашеньки», особенности общей поэтики произведения.
Проблема среднего человека в 1890-ые гг. стояла как никогда остро. Литературные попытки ее осмысления находят отражение в творчестве
А. П. Чехова, в произведениях менее известных авторов - «Слабняк» В. И. Бибикова, «Не герой» И. Н. Потапенко. Дедлов расширил ее рамки до общенациональной болезни и трагедии русской интеллигенции, выявил ее первоосновы, условия ее прогрессирования и сам диагноз. Вот почему в письме к В. А. Тихонову Дедлов писал, что «роман мой не «Тупик» и не «Обновление», а остается по-старому - «Сашенька»» [20]. Писатель не призывал читателей следовать примеру Сашеньки (многие критики расценили повесть именно как призыв к безнравственному и беспринципному поведению. - Т. К), он тем самым стремился обнажить и показать общественности настоящее, неподдельное начало человека, через падение и муки совести. Это русское национальное начало было скрыто под многовековым наслоением западноевропейской литературы и философии, отдалением от русской культуры и народа, отходом от православных религиозных традиций с утратой моральной ответственности за свои поступки. В таких обстоятельствах без целостной идеи и широком разбросе волнуемых проблем дворянство и интеллигенция были снедаемы изнутри противоречиями и бессмысленностью бытия. Необходимо отметить, что в 1899 г. был завершен роман Л. Н. Толстого «Воскресенье» (1889-1899 гг.), в котором была предпринята попытка найти пути спасения для русской интеллигенции. В. Л. Дедлов же представил оригинальную точку зрения на знаковую проблему русской литературы и философии хронологически несколько раньше (1892 г.), что, несомненно, позволяет говорить об исторической значимости повести «Сашенька» в истории русской литературы.
Жанр повести предполагает наличие авторского голоса и допускает название «история» (от нем. Ое8сЫсЫ;е), «как раз несущем в себе представление о рассказе типа хроники, в котором художественное единство определяет образ повествователя, историка». В «Сашеньке» образ автора выполняет функцию объективного историка, хроникера, который, повествуя историю Сашеньки
Кирпичева и его семьи, дает эпохальный срез русской действительности: от крепостнической России до 90-х гг. XIX в.
В повести он ведет диалог с читателем, предупреждает и объясняет суть своего предназначения: «Не хотелось бы мне останавливаться на истории этого прибывания и первом времени пребывания наших героев в столице. Не хотелось бы по той причине, что - предупреждаю читателя -перу моему придется изображать картины далеко не радужных цветов. Но писатель - тот же свидетель судебных дел, который должен показать все, что ему известно, и не скрывать ничего ни по родству, ни по дружбе, ни даже страха ради, и потому я продолжаю» [9].
Основным приемом поэтики образа автора является ирония, в некоторых моментах достигающая сарказма, проявляющаяся в контексте повествования и описания сцен, ситуаций, образов. В интерпретации Томаса Манна ирония является необходимым условием для эпического искусства, «как взгляд с высоты свободы, покоя и объективности, не связанный никаким морализаторством» [15]. Такое понимание иронии, близко и Дед-лову, реализует эпическое начало произведения.
Показательна в этом отношения история семьи матери главного героя: «Мать Сашеньки была - как и многие матери его ровесников. Сначала она была дочкой помещика средней руки. Ее отец занимал должность уездного предводителя, имел жирный басок и поколачивал (не принципиально, однако - боже сохрани! - а просто от сердца) крепостных. Когда крепостных освобождали, и его бывшие мужики перестали перед ним снимать шапки, он нашел, что свобода для этих каналий преждевременна. <. > Мать Елены Ивановны (так звали мать Сашеньки) была иного склада. Она была институтка, и ее специальностью было не пищеварение, а мечтательность и сердечные порывы. Когда муж крепостных сек, она плакала вместе с маленькой Лелечкой, запершись в комнате. Когда мужиков освобождали, она плакала, опять вместе с Лелечкой, на этот раз публично и от счастья, ибо была убеждена, что у мужиков, у самого бедного, будут отныне чистенькие домики, кисейные занавески на окнах и даже у тех, кто побогаче, маленькое недорогое пианино. Когда освобождение осуществилось, и муж открыл ей, что мужики не пользуются полной возможностью завести недорогое пианино, она опять плакала о том, что люди дурны. Таким образом, Ле-лечка выросла под впечатлением порывов, разочарований и недоумений» [9, с. 35]. В этом небольшом по объему отрывке не только история
семьи, здесь прослежена история семьи в масштабах страны, в момент эпохальных надломов. При этом писателю удалось удивительно тонко обозначить непреодолимый разрыв между дворянством и народом, между наивным взглядом и неприглядной действительностью. Порывы, разочарования и недоумения - то триединство, которым было заражено дворянство: появлялась теория на Западе или даже в России, интеллигенция ее воспринимала, пыталась привить на русской земле, ничего не выходило, потом наступали разочарование и недоумение, следом рождалась новая теория, и опять повторялось то же самое. В итоге, эти порывы, разочарования и недоумения отравили, по Дедлову, всю русскую интеллигенцию, которая и замерла в бездействии и в пустословии. Вот и мать Сашеньки была «утомлена бесцельностью существования среди «недобрых» людей», хорошо, что она встретила отца Сашеньки, который «открыл ей секрет разумного существования: нужно «развиваться» и «развивать», - и это постепенно улучшит «недоброе» общество» [9, с. 35]. Оказалось, что через 20 лет общество не только не «подобрело», а стало еще опасней. С этим обществом пришлось познакомиться главному герою - Александру Алексеевичу Кирпичеву или, просто, Сашеньке.
Летом 1891 г. повесть В. Л. Дедлова «Сашенька» (авторское определение жанра произведения) была завершена, и начались длительные поиски журнала, способного опубликовать ее. Такие влиятельные журналы, как «Вестник Европы», «Северный Вестник», «Книжки «Недели» отклонили предложение писателя, поэтому только в мае 1892 г. отдельным изданием вышла «Сашенька». Чуть позднее, осенью того же года повесть все-таки была опубликована в журнале «Север», чему во многом способствовали дружеские отношения В. Л. Дедлова и В. А. Тихонова, на тот момент редактора журнала. Ярко иллюстрирует авторское отношение к произведению его письмо к В. А. Тихонову, в котором помимо искренней признательности за публикацию в журнале явно звучат слова, свидетельствующие, что «Сашенька» был любимым и главным детищем писателя: «Душечка редактор! Я Вас очень люблю за помещение моей «мурысьи» в журнале «Север». Душечка редактор!» [24].
Обращает на себя внимание нетипичная история публикации повести, поскольку традиционно произведения сначала печатались в периодике и лишь позднее выходили отдельными книгами. Дедлов это понимал, и такое обстоятельство не могло не расстраивать его. Тургенев в письме предупреждал Дедлова, что «объективный писа-
тель берет на себя большую ношу: нужно, чтобы его мышцы были крепки.». В отношении Дед-лова они оказались в некотором смысле пророческими. Писатель остро переживал по поводу возникших трудностей с публикацией повести, тем более эти чувства усугубились непризнанием и, в целом, отрицательной ее оценкой в критике. Все это накладывало отпечаток на душевное состояние писателя, способствовало развитию неуверенности в своем таланте, перепадов настроения. Такая особенность личности Дедлова была отмечена современным исследователем О. М. Скиби-ной, которая расценила эти факты, отраженные в переписке с современниками, как безусловное признание в творческом бессилии. Вследствие этого и при выявлении в творчестве Дедлова признаков натуралистической поэтики, эти обстоятельства позволили исследователю сделать вывод о том, что «беда натурализма в том, что к нему скатывались те писатели, которые не имели достаточного таланта для того, чтобы стать реалистами. Вот почему русский натурализм действительно явился основным художественным методом массовой литературе» [24, с. 194]. Осознание того, что он не понят современниками, нарушало душевное равновесие Дедлова, но, несмотря на это, писатель продолжал работать во имя и на благо России, поддерживаемый близкими и друзьями. В. М. Васнецов писал В. Л. Дедлову: «И Вы, мой милый поэт, не отчаивайтесь. Мы в нашей милой Америке протрубим и Вашу славу. <.> Зачем вот Вы-то с Вашим крепким сложением допускаете разматываться Вашим нервам - эх, берегите себя! Душевно радуюсь, что Вы работаете - чем глубже проведешь черту на этом грязном земном шаре, тем как-то легче на душе делается. <...> За брюзжанье не сердитесь, любя ворчу. Напишите, где могу прочесть Ваши новые работы - интересуюсь крайне. Будьте здоровы, мой дорогой, и помоги Бог Вашей работе. Весь и всегда Ваш В. Васнецов» [4].
Рецензии на повесть Дедлова «Сашенька» были опубликованы в ведущих журналах и газетах России - в «Русской мысли», «Северном вестнике», «Семье», «Книжках «Недели», «Новом времени». В целом, история критического осмысления повести Дедлова «Сашенька» носила отпечаток литературной и идеологической полемики, краеугольным камнем которой стали проблема поколений и теория «малых дел».
В 1880-х гг. в России в среде народнической интеллигенции как реакция на неудачу «хождения в народ» и дезорганизацию «Народной воли» возникла теория «малых дел». На страницах газеты
«Неделя» основатели этой теории - Я. В. Абрамов, С. Н. Кривенко, С. Н. Южаков - выдвинули программу улучшения экономического положения народа, распространения усовершенствованных земледельческих орудий и, отрицая насильственное изменение общественной формации, проповедовали тихую культурную работу. Эта теория была своеобразной идеологической площадкой для беллетристики 80-90-х гг. XIX в., предметом изображения которой стала неприглядная действительность. Тип активной личности 1860-70-х гг. трансформировался в пессимистически настроенного, бездеятельного и довольствующегося «мещанским счастьем» героя. Р. А. Дистерло, в переложении Н. К. Михайловского, так охарактеризовал современное состояние литературы: «Новое поколение (80-х гг.) родилось скептиком, и идеалы отцов и дедов оказались над ним бессильными. Оно не чувствует ненависти и презрения к обыденной человеческой жизни, не признает обязанности быть героем, не верит в возможность идеальных людей» [17]. Этот своеобразный манифест новой литературы, озвученный в «Неделе» Р. А. Дистерло, активизировал литературно-критическую борьбу. Установка народнической критики на идеалы, на непоколебимую веру в будущее противоречила настроениям упадничества и спроектированной в литературе теории «малых дел».
В истории общественной мысли теорию «малых дел» рассматривают как факт идейного кризиса народничества. Самым последовательным критиком этой теории был Н. К. Михайловский. Им была разработана идея свободного выбора идеала, философски обосновавшая возможность изменения общественного развития в избранном передовой интеллигенцией направлении. Эта идеологическая концепция легла в основу его литературно-критического метода. Разделив искусство по способу воздействия на читателя на «полезное» и «вредное», критик вел ожесточенную борьбу с новой литературой, «вредной», безыдейной и безыдеальной, «не способной активно воздействовать на жизнь, предлагающей читателю равнодушно плыть по течению» [8]. В критической практике Михайловского и его сторонников теория «малых дел» наложилась на полемику между шестидесятниками и восьмидесятниками не только в общественной, но и в литературной среде. Метафорично эта полемика переросла в борьбу между «отцами и детьми». Лагерь «отцов» в лице таких критиков как Н. К. Михайловский, В. А. Гольцев, Н. В. Шелгунов представлял журналы и газеты «Русская мысль», «Северный вест-
ник», «Русские ведомости», «Волжский вестник». Михайловский вслед за Шелгуновым в статье «Об отцах и детях и о г-не Чехове» (1890 г.) констатирует, что ««дети» - это литераторы «Недели» и близкие им по духу и технике писатели, которые, «открещиваясь от идеалов отцов и дедов, не блистают ни талантами, ни знаниями, ни оригинальностью физиономии, ни даже численностью. Они представляют собою нечто вроде тусклого пятна, расплывающегося в общем фоне той апатии, бессодержательности, того отсутствия всякого присутствия, которое характеризует теперешнее трудное время вообще» [17, с. 81].
Дедлов, как представитель нового литературного поколения и сотрудник «Недели», активно участвовал в идеологических баталиях: ««Какие мелочи! Какой педантизм! - воскликнет читатель. -Средний писатель, средний читатель, ремесло, как это скучно и пошло!» Да, читатель, это-мелочь и в качестве мелочи это скучновато, но без мелочей не проживете. Если же вам нужно что-нибудь этакое особенное, подвиги и геройства, вдохновенный трепет, сакраментальные слова и даже поющие минералы, - не читайте нас, а идите к господам Гольцевым, к «Московским ведомостям» и «Гражданину». <...> Г. Гольцев пишет в «Волжском вестнике», что <...> центр тяжести России - в них, в героях. Г. Петровский пишет в «Московских ведомостях», что сердце России - его «Ведомости» и Держиморда. Г. Гольцев требует, чтобы читали статьи его и его приятелей и не читали «Недели». Петровский тоже предал анафеме «Неделю» [8].
Дедлов вписывает идеологическую полемику с Гольцевым в контекст раздела «Бесед о литературе» в статье «Средние писатели, великие писатели и разные попутные мысли и замечания», проводя аналогию между литературой и общественными задачами в плане утверждения идеи о естественной необходимости как среднего хорошего писателя, так и среднего хорошего человека. На идеологическом принципе построена статья Дедлова «Нечто о «парадоксах» г. Михайловского и простоте Глеба Успенского» (1891 г.), в которой, доказательно опровергая критический метод Михайловского, писатель сводит логику своих рассуждений к общественной цели литературы, в данном случае на примере творчества Гл. Успенского, - к пониманию русского характера, т. е. через познание к осознанию и активной деятельности.
Таким образом, к моменту публикации повести В. Л. Дедлова «Сашенька» полемика шестидесятников и восьмидесятников достигла максимального накала. В контексте этого противостоя-
ния была расценена и повесть Дедлова. А так как в фабуле произведения прослеживается семейный конфликт между сыном-восьмидесятником и ро-дителями-шестидесятниками, то это обстоятельство априори было поставлено ведущей темой. Так, «Русская мысль» с первых строчек рецензии писала, что «автор положил в основу своей повести старый вопрос об «отцах и детях» [3]. Рецензенты «Русской мысли» и «Северного вестника», как представители поколения шестидесятых, верные своей доктрине, что новое литературное поколение бесталанно, целенаправленно доказывали отсутствие таланта у г. Дедлова: ««Сашенька» -роман с большими претензиями. Но у г. Дедлова нет поэтического таланта, нет способности просто, прямо рисовать живых людей, без пошлого шаржа, без водевильных гримас, с соблюдением литературного такта и художественной сдержанности. Его картины нравов вульгарны. Его беллетристические приемы отдают какой-то фельетонной затасканностью. Его насмешка очень часто смахивает на бесцельное шутовство - в развинченно-раздраженных фразах, с ложным оттенком холодной, презрительной ненависти к людям. А все дело именно в таланте: в глубине анализа, в яркости образов, в живости и страстности драматического движения» [18]. И хотя «у г. Дедлова блещут иногда искры настоящего остроумия и попадаются страницы, написанные сдержанным и выразительным языком» [18, с. 33], «одно несомненно, что г. Дедлов не умеет писать коротко, в его романе около 30 печатных листов и, все-таки, нет конца. Добрая половина этого произведения должна бы подлежать сокращению, и тогда осталось бы только необходимое и хватило бы места для окончания» [3, с. 435].
Для понимания представленных критических оценок представляется значимым вывод
В. Б. Кондакова в диссертации «Русский литературный процесс 1880-х гг.» о том, что «критики 1880-х гг. (Н. К. Михайловский, А. М. Скабичевский) и литературоведы советской эпохи подчеркивали преимущественно не этическое, а общественное (выделено автором. - Т. К. ) начало, для чего применяли социологические или политические критерии. В процессе анализа происходило «вытягивание» социально-политической и «классовой» проблематики из проблематики этической: в произведениях подчеркивались социальные («классовые») противоречия (конфликты), что приводило к существенным изменениям оценок и связанных с ним интерпретаций» [11]. Это заключение логично объясняет причину того, что повесть Дедлова была рассмотрена вне этической
проблематики и без выявления художественных особенностей.
В другом тоне написаны рецензии представителей нового поколения, в названиях рецензий и отзывов и в самом содержании которых также отразилась обозначенная полемика: Д. А. Коробчев-ский дает глубокий анализ повести Дедлова в статье «Отцы и дети «нашего нервного века»» (1893 г.), А. В. Амфитеатров в «Семье» в критическом обзоре «Наши дети» (1892 г.) сфокусировал свое внимание на интерпретации образа главного героя. В целом, Коробчевский и Амфитеатров положительно оценивая повесть Дедлова, отметили сложность образа главного героя, выявили особенности почерка Дедлова. Коробчевский в свете теории «малых дел» определил общественную направленность произведения, которая прослеживается на контрасте: Дедлов изобразил «горькую правду, художественную иллюстрацию «нашего нервного века», с его физическим и нравственным бессилием». Поэтому критик «Недели» предполагает, что «вредному влиянию эгоистической, фальшиво направленной культуры будет противостоять работа молодых, деятельных, энергичных сил, порождаемых свежим, нетронутым слоем. <...> Пока выдвигаются такие силы, мы можем с твердостью смотреть в будущее и верить, что оно принадлежит им, а не пустым и бессильным детям «нашего нервного века» [12]. Но, в целом, немногочисленные положительные отзывы о творчестве
В. Л. Дедлова терялись на фоне его полного непризнания столпами критической мысли.
По оценке М. Л. Гаспарова, «критика не в расширительном смысле «всякое литературоведение», а в узком: та отрасль, которая занимается не выяснением, «что», «как» и «откуда», а оценкой «хорошо» и «плохо». То есть устанавливает литературные репутации» [5]. Критики так и не создали для Дедлова успешной литературной репутации, поэтому отрицательная оценка его творчества автоматически перекочевала и в первые книги по истории русской литературы конца XIX -начала XX в.
Так, в книге «Русская литература XX в. 18801910» под редакцией А. С. Венгерова приведена следующая информация о Дедлове: «Достаточно прочитать самое крупное по объему и очень дорогое авторскому сердцу позднейшее произведение Дедлова - автобиографический роман «Сашенька», <...> чтобы понять, что «все его симпатии на стороне беспринципных детей, а на долю «отцов» остаются шуточки, подчас весьма забавные, насчет их веры в «последние слова науки». <...> Глубоко забирать читателя можно только тогда,
когда имеешь что-нибудь за душой заветное, что любишь и любовью к чему жаждешь заразить и других. А у внешне талантливого Дедлова, да еще полного какого-то мелкого польско-немецкого шляхетского чванства, именно ничего за душой не было, и сказать ему было нечего. И сознавая это отсутствие содержания, Дедлов усиленно пускается в путешествия. <...> Все это читалось, пока печаталось в газетах и журналах, создавало автору в литературных кругах репутацию талантливого человека, но совершенно не волновало. И в общем, несмотря на свою бесспорную даровитость, Дедлов даже не попал в число тех литературных деятелей, которых читающая публика считает «писателями» и которыми сколько-нибудь серьезно интересуется. Болезненно сознавал глубоко огорченный этим невниманием Дед-лов, что дарование его бесплодно растрачено, и мрачно прожигал жизнь» [22]. Тональность изложения заметки о Дедлове выдержанна в стиле критического обзора, без привлечения историколитературного контекста, путем бездоказательной субъективной констатации, приведением противоречивых утверждений. Выводы о неоспоримой даровитости Дедлова и, в тоже время, бессодержательности его творчества несовместимы по существу. Не раз упоминаемый талант Дедлова так и не был освещен с позиций поэтики, через выявление особенностей индивидуального стиля писателя. В данном случае вызывает сомнение научная значимость приведенных сведений о творчестве В. Л. Дедлова.
Однако Н. А. Энгельгардт в «Истории русской литературы XIX столетия» (1915 г.) соотносит 1880-е гг. с «четырьмя замечательными произведениями», имея в виду ««Власть земли» Глеба Успенского и «Устои» Златовратского, «Оскудение» Сергея Атавы и «Сашеньку», повесть Дедлова» [26], тем самым исключив повесть Дед-лова из контекста русской литературы рубежа XIX-XX в. И хотя автор называет «Сашеньку» «замечательным» произведением, в «Истории» все-таки не представлено весомых аргументов для обоснования критериев, на основании которых было сделано такое заключение.
Что касается читателей, то, по мнению П. Рос-сиева, современника В. Л. Дедлова, «два издания повести говорят за ее успех в публике» [21]. На то, что повесть Дедлова была востребована в читательской среде, указывал и М. Горький в очерке «Время Короленко» (1923), для которого в начале 1890-х гг. «часть молодежи увлекалась железной логикой Маркса, большинство ее жадно читало романы Бурже «Ученик», Сенкевича «Без догма-
та», повесть Дедлова «Сашенька» и рассказы о «новых людях» [6].
В понимании И. Н. Сухих «критика и наука о литературе (история литературы, поэтика) находятся в отношениях взаимодополнительности и взаимопроницаемости. Критика создает некий банк наблюдений, предлагает первоначальный концептуальный чертеж художественного мира, задает матрицу интерпретаций. История литературы систематизирует и умножает наблюдения, превращает чертеж в здание концепции, находит и заполняет в матрице недостающие ячейки» [1]. В отношении Дедлова в истории литературы прироста знаний о его творчестве не наблюдалось, а затем он практически выпал из контекста русской литературы. Способствовали этому и литературная репутация и политико-идеологическая позиция писателя, реакционно-охранительная по своей направленности на фоне роста революционнодемократических тенденций. Так, имя В. Л. Киг-на-Дедлова упоминается в ряду активных участников черносотенного движения В. В. Кожино-вым в труде ««Черносотенцы» и революция».
Тем не менее, П. Россиев в статье «Памяти
B. Л. Кигна (В. Дедлова)» (1908 г.), вышедшей после трагической смерти писателя, делая обзор его литературной и общественной деятельности, подчеркивал, что «критика отнеслась к ней (к повести «Сашенька». - Т. К.) очень и очень сдержанно. Повесть «Сашенька» и теперь не разобрана как следует, равно как и Дедлов во всей совокупности его творчества не удостаивается внимания со стороны молодых критиков, часто занимающихся разбором просто литературных пигмеев» [21, с. 423].
Таким образом, история критического осмысления повести «Сашенька» во многом определила литературную репутацию В. Л. Дедлова, что впоследствии спровоцировало его научное забвение.
Литература
1. А. П. Чехов. PRO ET CONTRA / сост., предисл., общ. ред. И. Н. Сухих. СПб., 2002. С. 38.
2. Бердяев Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века. Судьба России. М., 1997. С. 263.
3. Библиографический отдел журнала «Русская мысль». Беллетристика: «Сашенька» Дедлова (Рецензия) // Русская мысль. 1892. № 10. С. 433.
4. Виктор Васнецов: Письма. Новые материалы / авт.-сост. Л. В. Короткина. СПб., 2004. С. 89.
5. Гаспаров М.Л. Критика как самоцель // Новое литературное обозрение. 1994. № 6. С. 6.
6. Горький М. Литературные портреты. М., 1983.
C. 81.
7. Дедлов В. Л. А. П. Чехов // А. П. Чехов. PRO ET CONTRA. СПб., 2002. С. 101.
8. Дедлов В. Л. Беседы о литературе. Средние писатели, великие писатели и разные попутные мысли и замечания // Книжки «Недели». 1891. № 5. С. 165-166.
9. Дедлов В. Л. Сашенька. М., 2006. С. 48.
10. Дедлов В. Л. Эпические картины Васнецова // Новое время. 1901. № 8947. С. 5.
11. Кондаков Б. В. Русский литературный процесс 1880-х годов: монограф. Екатеринбург, 1997. С. 401.
12. Коробчевский Д. Отцы и дети «нашего нервного века» // Книжки «Недели». 1893. № 3. С. 216.
13. Литературное обозрение. Краткие размышления о литературном 1885-ом годе // Неделя. 1886, № 1. Стб. 25.
14. Литературное обозрение. Краткие размышления о литературном 1885-ом годе // Неделя. 1886, № 1. Стб. 27.
15. Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. С. 132.
16. Меньшиков М. О. Литературное бессилие и его причины // Книжки «Недели». 1892. № 1. С. 199.
17. Михайловский Н. К. Об отцах и детях и о г-не Чехове // А. П. Чехов. PRO ET CONTRA. СПб., 2002.
С. 81.
18. Новые книги. Беллетристика и история литературы: Дедлов. Сашенька, повесть: в 3-х ч. СПб., 1892 (Рецензия) // Северный вестник. 1892. № 12. С. 33.
19. Новые книги: Дедлов. Мы. Этюды. Спб., 1889. (Рецензия) // Неделя. 1889. № 3. Стб. 106-107.
20. РГАЛИ. Ф. 493 (В. А. Тихонов). Оп. 1. Ед. хр. 27.
21. Россиев П. Памяти В. Л. Кигна (Дедлова) // Русский архив. 1908. № 7. С. 423.
22. Русская литература XX в. 1890-1910 / под ред.
С. А. Венгерова. М., 2000. Кн. 2. С. 10-11.
23. Скибина О. М. «Вы смотрите жизни прямо в глаза.»: письма В. Л. Кигна-Дедлова к А.П. Чехову // Гостиный двор. 2007. №21. С. 149.
24. Скибина О. М. Творчество В. Л. Кигна-Дедло-ва: проблематика и поэтика: монограф. Оренбург, 2003. С. 267.
25. Тургенев И. С. Собр. соч. в 12 т. Т. 12. М., 1958. С. 492.
26. Энгельгардт Н. А. История русской литературы XIX столетия (критика, роман, поэзия, драма). СПб., 1915. Т. 2. С. 492.
* * *
NARRATIVE «SASHEN’KA» BY V. L. DEDLOV: ON PROBLEM OF ESTIMATE OF ARTISTIC INDIVIDUALITY OF WRITER
T. A. Kurina
This paper considers the narrative «Sashen’ka», by the little-studied writer V. L. Kign-Dedlov, at the context of both the author’s creation concept and the contemporaries’ critical comprehension. A negative estimate of the narrative caused Kign-Dedlov’s literary reputation.
Key words: Kign-Dedlov, narrative, literary reputation, context, criticism.
