CC BY
166
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 10. ЖУРНАЛИСТИКА. 2005. № 2
ДИСКУССИЯ
О.В. Липич
ПОЭТИКА ПРОЗЫ АВВАКУМА (СИМВОЛЫ И ТРОПЫ)
Протопоп Аввакум (1620—1682) был одним из идеологов старообрядческого движения, а его сочинения носили ярко выраженный публицистический характер.
Как и тысячи его современников, Аввакум не принял реформу царя Алексея Михайловича и патриарха Никона по изменению церковных обрядов и книг. За свое противоборство он был сослан в Сибирь, а затем на Север, в Пустозерский острог. Здесь, в земляной тюрьме острога, "огнепальный протопоп" начал писать и рассылать по стране послания и трактаты в защиту старой веры. Они стали образцами публицистики того времени и обладают удивительной притягательной силой по сей день. Поэтикой сочинений Аввакума, его своеобразным авторским стилем восторгались Тургенев, Толстой, Горький и другие выдающиеся писатели Руси.
В данной работе рассматривается один из важнейших, на наш взгляд, аспектов литературно-публицистического мастерства Аввакума — поэтика его символов и тропов. Все выводы делаются на основе не только знаменитого "Жития" протопопа Аввакума, но также и других его произведений — "Книги толкований", "Книги бесед", посланий государям и близким.
Говоря об особенностях поэтики древнерусского автора, необходимо отметить, что средневековое искусство и книжность в целом стремятся к символическому толкованию явлений природы, истории, Писания. Они кажутся средневековому автору знаковыми письменами Божественной силы, которые необходимо прочесть. Это особенно чувствуется в сочинениях протопопа Аввакума, в его толковании снов, событий, в описаниях природы: он пытается раскрыть символические отношения временного и вечного, конкретного и общехристианского.
Именно в этой вере в Символ, возможно, кроется его убежденность в недопустимости отказа от старых символов и обрядов, как бы от уже прочтенных предками Божественных знаков.
Ведь каждый религиозный символ таит в себе целую историю и философскую концепцию. И каждое вероучение, даже каждая христианская конфессия отличается своей символикой. Максим Грек, например, доказывал, что символ Богородицы, принятый в католической церкви (роза), не имеет прав на существование, с не меньшим упорством, чем Аввакум доказывал несостоятельность "латинского крыжа". Максим Грек считал, что раз роза имеет шипы — символ греха, то никак не может соответствовать образу Пречистой Девы, Которой больше подошла бы лилия. Аввакум же считал, что все "латинское" от лукавого. Споры о символике и деталях обряда имели в средневековье очень большое значение.
8 ВМУ, журналистика, № 2
В "Житии" Аввакума лейтмотивом является символ корабля, идущего по реке, преодолевающего пороги, терпящего бедствия. Как известно, в христианской экзегетике корабль является символом жизненного пути. На пятый год Соловецкой осады, в 1663 г., протопоп Аввакум пишет «Послание "Стаду верных" или "Кораблю Христову"», уподобляя в нем судну не единую человеческую судьбу, но всю полноту Церкви, сохранившей отеческое предание, всю старообрядческую общину. Употреблять этот символ в отношении всей Церкви начали еще Отцы Церкви, но тогда это сравнение не имело такой сильной эмоциональной окраски и не распространилось так сильно, как в старообрядческой среде в XVII столетии. Здесь этот символ стал почти обиходным, а корабль староверов превратился в пылающее судно посреди черного бурлящего моря. Еще в самом начале церковных реформ Никона, после изменения Символа веры, братья Плещеевы (дети духовные и последователи одного из первых ярых противников нововведений — Ивана Неронова)1 написали послание, весьма близкое по стилю и образам посланию протопопа Аввакума к "Кораблю Христову".
"Не сего дни так учинилось — кораблю Христову влаятися, еже есть святей Церкви; но помяни, что Златоуст говорит: многие волны и люто потопление, но не бойся погрязновения, на камне бо стоим; еще каменю волны1 и приражаются, но в пены1 претворяются, каменя же вредити не может, еже есть Христа"2. Как видно из этого примера, один символ Аввакум плавно подменяет другим. Рождаются ассоциации "корабля верных" с Ноевым ковчегом, устоявшим на камне, сохранившим праведников на горе Арарат; ассоциации с апостолом Петром (камнем), который был наречен так Самим Спасителем и на котором Он обещал построить Царствие Небесное. "Устоять" на камне учения Христова, не ослабеть и не сорваться в бездну еретичества — главный призыв Аввакума к соратникам и сомневающимся. Повеление "Стойте в вере!" звучит в каждом его послании.
Сцены изгнания Аввакумом бесов; орудия, не причиняющие никакого вреда Аввакуму, сыну Пашкова Еремею и другим современникам протопопа, стоящим за правое дело; солнечные затмения в годы церковного нестроения; смелые обличения и пророчества мученика Аввакума пред заблудшими царями — все это можно отнести к общехристианским символам.
Безусловно, символика Аввакума в целом носит общехристианский характер. Однако в силу творческой индивидуальности, колоссальной энергии и молниеносных ассоциаций у Аввакума встречаются довольно редкие и необычные символы, а многие из них наверняка еще предстоит обнаружить и расшифровать.
В отличие от большинства агиографов, которые, ища общее в символическом, избегают индивидуального, Аввакум индивидуального не
1 См.: Бороздин А.К. Протопоп Аввакум: Очерк из истории умственной жизни русского общества в XVII веке. 2-е изд. СПб., 1900. С. 89.
2 Аввакум. Послание "Стаду верных" или "Кораблю Христову" // Пустозер-ская проза: Сб. / Сост., предисл., комментарий, переводы отд. фрагментов М.Б. Плюхановой. М., 1989. С. 171.
избегает. Он умело сочетает индивидуальные характеристики личности с типизацией и символизмом. Например, женщина для Аввакума как для служителя Церкви, склонного к аскетизму, с одной стороны, символ греха и соблазна. Особенно ассоциации с Евой, дьявольской хитростью и обманом, усиливаются, когда протопоп описывает представительницу "вражеского стана" реформаторов Анну Ртищеву. С другой стороны, чуткость восприятия и самостоятельность в оценке окружающей действительности позволяют Аввакуму с детства видеть индивидуальность и в женщинах. В сочинениях протопопа появляются два положительных типа женщины: добродетельная "постница и молигвенница" (как мать Аввакума и как его верная супруга Настасья Марковна) и "воинствующая" мученица за веру (как боярыня Морозова, княгиня Урусова).
Почему Аввакум сравнивает епископа Рязанского с надувшимся пузырем на воде? Не только потому, что это смешно и унизительно, а, главное, потому, что пузырь на воде обязательно лопнет, превратится в ничто.
Каким пророческим символом становится видение Аввакума в Великий пост, которое он описывает в "Челобитной царю Алексею Михайловичу": "...Распространился язык мой и бысть велик зело, потом и зубы быша велики, а се и руки быша и ноги велики, потом и весь широк и пространен, под небесем по всей земли разпространился, а потом Бог вместил в меня небо и землю, и всю тварь"3. Этот откровенный индивидуальный образ, созданный Аввакумом, на наш взгляд, очень верно отражает эгоцентризм мировоззрения и творчества протопопа. Аввакум здесь не просто великий пророк, язык которого "велик зело", — он превращается в какое-то мистическое существо, неимоверно близкое Богу, потому что только Бог вездесущ и может вместить все.
Н.М. Герасимова в «Поэтике "Жития" протопопа Аввакума»4 утверждает, что метафора возникает на основе символа и конкретизирует заключенные в нем образные мотивы. Д. С. Лихачев, создавая свою теорию поэтики5, пишет, что символы, опираясь на богословские учения или донаучные представления о мире и, следовательно, внося в литературу сильную струю абстрактности, по самому существу своему были противоположны основным художественным тропам — метафоре, метонимии, сравнению, опиравшимся на метко схваченное сходство или четкое выделение главного, на реальное наблюдение и непосредственное восприятие мира.
Нам представляется, в творчестве протопопа Аввакума сливались эти две противоположности и, сталкиваясь, каждый раз вздымали бурю. Поэтому читатель находился в таком напряжении, разрываясь между грязным плотским бытом, щами, курами, кнутами и заоблачным царством справедливости, истины, многовековой мудрости, горячей любви и холодного сарказма.
Как показывает полемика с дьяконом Федором, протопоп Аввакум был убежден, что в земных символах абсолютно адекватно и точно
3 Аввакум. Челобитная царю Алексею Михайловичу (V) // Там же. С. 131.
4 Герасимова Н.М. Поэтика "Жития" протопопа Аввакума. СПб., 1993. С. 15.
5 Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. Изд. 2-е. Л., 1971. С. 179.
раскрываются потусторонние сущности, атрибуты Бога и дьявола. Поэтому эти земные символы так важны. Их искажение ведет к искажению предельных основ бытия.
Во взглядах Аввакума на иконопись особенно ярко отражается это представление о земных знаках вечного. С непоколебимой уверенностью и проклятиями инакомыслящим протопоп утверждает, что "Бог наш тонкостны1 чювства имея все". Негодуя, он сообщает, что "пишут Спасов образ Еммануила; лице одутловато, уста червонная, власы1 кудрявые, руки и мышцы толстые, персты надутые, тако же и у ног бедры толстым, и весь яко немчин брюхат и толст учинен, лишо сабли той при бедре не писано"6.
Саму беседу "Об иконном писании" Аввакум начинает несколько иронически, с почти басенной присказки: "Паки и паки, и еще к вашей любви побеседую: вам во Христе послушати сладостно, а мне глаголати неленостно".
Слова, требующие философского аллегорического понимания, протопоп Аввакум вдруг воспринимает буквально. Когда в "Жезле правления" Симеона Полоцкого Аввакум читает, что "в зачатии Христос обретеся совершен человек, яко да родится", "яко человек тридесяти лет", то он с неподражаемым сарказмом отвечает: "Вот смотрите-су, добрыя люди: коли з зубами и з бородою человек родится! На всех на вас шлюся от мала до велика: бывало ли то от века? <...> Вот, иконники учнут Христа в рождестве з бородою писать, да и ссылаются на книгу-ту..." Христа девятимесячным младенцем надо писать, учит протопоп. Он смело пытается постичь своим умом и наглядно, обыденными средствами изобразить сакральное, непостижимое, преступая запреты, наложенные еще в первые века христианства великими Вселенскими Соборами.
"Якоже фрязи пишут образ Благовещения Пресвятыя Богородицы, чреватую, брюхо на колени висит... А Христа на кресте раздутова: толстехунек миленькой стоит, и ноги-те у него, что стулчики"1, — дерзко рассуждает протопоп. Чтобы вызвать у читателя насмешку над такими иконами, Аввакум использует неожиданные, разрушающие святость образа просторечные выражения, сравнения с предметами быта и даже уменьшительно-ласкательные суффиксы.
Аввакум не только к зрительному, но и к словесному символу святого, к его имени относится как к самому святому, считая малейшее изменение в буквах катастрофой, величайшим оскорблением праведнику. С возмущением он пишет, что реформаторы называют Николу Чудотворца на немецкий манер "Николаем": "Николе Чудотворцу имя немее: Николай. В немцех немчин был Николай, а при Апостолех еретик был Николай; а во святых нет нигде Николая. Только с ними стало". "Никола Чудотворец терпит, а мы немощни: хотя бы одному кобелю голову-то назад рожою заворотил, да пускай бы по Москве то так ходил"8, — подсказывает Аввакум, как равноценно отомстить злодеям за посягательство на имя святого.
6 Аввакум. Об иконном писании // Пустозерская проза. С. 102.
7 Там же. С. 102—103.
8 Там же. С. 103.
Малейшие изменения в традиционных изображениях, именах и атрибутах воспринимаются как надругательства над самими святыми. В таких иконах, по разумению Аввакума, воплощаются уже не святые, а бесы. "Не поклоняйся и ты, рабе Божий, неподобным образом, писанным по немецкому преданию, якоже и трие отроки в Вавилоне телу златому, поставленному на поле Дейре. Толсто же летищо-то тогда было и велико, что нынешние образы, писанные по немецкому!" Даже за неверный символ крестного знамения (так называемую малаксу, представляющую собою нечто среднее между двуперстием и троеперстием) на иконе Аввакум велит плюнуть на этот образ, как плюют на нечистую силу. "Да и много же у них изменение-тово во иконах-тех: власы расчесаны, и ризы изменны, и сложение перстов — малакса вместо Христова знамения! Малаксу погубную целуй! Знаешь ли, что я говорю? А то руку-то раскорякою-тою пишут. Не умори, не целуй ея: то антихристова печать. Плюнь на нея... Ты на небо, на Восток кланяйся, а таким образом не кланяйся"9.
Древние иконы изображали высшие сущности более "реалистично", вернее, чем современные, считает протопоп Аввакум. В его рассуждениях об иконописи наиболее четко отражается его вера в значимость и реальную действенность символа как средства ко спасению или падению. Таким образом, символ для Аввакума — одно из главных средств не только организации поэтики, но также мировоззрения и самореализации человека.
Поэтому мы не согласны с выводом Н.М. Герасимовой о том, что символ у Аввакума "становится конечной целью, к которой автор ведет своего читателя"10. Символы были и остаются для протопопа именно средствами, ступенями, камнями, из которых он складывает две сакраментальные пирамиды: одну — стремящуюся ввысь, к Богу, другую — вниз, в дьявольскую бездну. Основания этих ментальных конструкций смыкаются в явственном земном мире.
В символических построениях протопопа Аввакума наиболее ярко проявляется принцип бинарности, который упоминал Д. С. Лихачев, рассуждая о поэтике древнерусской литературы.
Итак, все библейско-византийские символы в творчестве Аввакума подчинены закону классической антиномии Бог — дьявол. Н.М. Герасимова11 выстраивает целую схему иерархического расположения символов в "Житии" протопопа. Конечно, нельзя с уверенностью ответить на вопрос, существовала ли в мировоззрении Аввакума и в его эстетических принципах такая строгая система, однако подход Н.М. Герасимовой, на наш взгляд, заслуживает большого внимания и в той или иной степени применим ко всем произведениям Аввакума.
Согласно предложенной Н.М. Герасимовой иерархии символов, наверху антиномия Бог — дьявол, ниже следует символический ряд "божественный свет — дьявольская тьма", еще ниже — оппозиция "устоять-пасть".
9 Там же. С. 104.
10 Герасимова Н.М. Указ. соч. С. 16.
11 Там же. С. 15—21.
Символ "божественного света" создается более конкретными словами-символами, такими как собственно "свет", "золото", "белизна", "блистание", "огонь". К этому списку, на наш взгляд, следует добавить и символ неба, и эпитет "небесный", потому что именно на небесах пребывает Господь, источающий свет, и именно в небе появляется народный символ света жизни — Солнце. Однако этот символ, столь часто встречающийся у Аввакума, не совсем вписывается в схему Н.М. Герасимовой, поскольку, на наш взгляд, должен дополнить и символический ряд "устоять-пасть", превратив его в трехчлен "вознестись-устоять-пасть". А этот ряд, согласно Герасимовой, иерархически подчиняется символам света и тьмы.
Характерно также, что восприятию Аввакума близка пословица "не все золото, что блестит". Например, звезды для него скорее символ ночи, астрологических заблуждений и в итоге дьявольской тьмы, в то время как в земляной темнице человек может ощущать внутренний "Божий свет".
По своей экспрессии поэтика произведений Аввакума сродни поэтике творений Феофана Грека: та же подчеркнутость антиномии добра и зла, контраст света и тени. Кажется, "огнепальный протопоп" и внешне должен был походить на одного из суровых старцев-отшельников, великих аскетов с фресок Феофана, которые питаются Духом Святым и живут в постоянной борьбе с собственным телом и всей притягательностью земных чувств.
Вообще борьбу и пестроту жизни Аввакум любил больше, нежели покой и злато. Да, он стремился к Богу, небесному покою и златым палатам рая как христианин, но он наслаждался земной борьбой, несмотря на всю ее тяжесть и жестокость, он любил изменчивость, многообразие жизни, которая позволяла ему проявить себя, быть героем.
Новизна и "живоподобие" творчества Аввакума сближают его с таким мастером того времени, как Симон Ушаков (1626—1686), который, действуя в рамках традиции, сумел создать новое направление в иконописи и ознаменовал переход средневекового искусства к реалистической живописи. Созданные Симоном Ушаковым образы отличались спокойной "светоносностью" и "живоподобием", черты лиц приобретали очень плавные, округлые формы. Он вводил в свои иконы объемные портретные изображения и пейзажи, равно как и Аввакум в свои творения.
Однако, несмотря на общие черты в эстетике творчества, теологически протопоп Аввакум и Симон Ушаков были противниками. Знаменитый мастер Оружейной палаты, наряду с Симеоном Полоцким и Иосифом Владимирским, вводил в искусство принципы западноевропейской эстетики, натуралистичности. Аввакум же допускал такое только в литературном творчестве, а в иконописи категорически выступал за идеализированное изображение, "под старину". Как ни странно, такого же мнения придерживался и Никон, повелевавший нещадно уничтожать "неправильные" иконы. Сторонниками Аввакума в этом вопросе можно назвать также инока Авраамия и Ивана Плешковича.
Посредством символизации протопоп Аввакум дает оценку каждой изображаемой фигуре и каждому событию. Христос и Богородица имеют почти неотъемлемое приложение "свет". Положительные герои также
обычно называются "светом", особенно в обращениях Аввакума к своим адресатам: будь то "сын-свет", или "свет мой" Алексей Михайлович, Федор Алексеевич, или "светила великия, солнца и луна Руския земли, Феодосия и Евдокия" (Морозова и Урусова), или "покойник-свет" Феодор. Все "стадо верных" — "други мои о Господе, раби Господа Вышняго, светы мои! Имена ваша написаны на небеси!"12, — убежден протопоп.
Конечно, не забывает Аввакум и о просветлении собственного образа. В "Житии" жена раскаявшегося начальника Евфимея Степановича, Неонила, обращается к Аввакуму не иначе, как "батюшко, свет наш кормилец". И в раю протопопу уготовано "светлое место", описание которого Аввакум вкладывает в уста своей духовной дочери Анны, — это самая просторная и самая сияющая палата, с белыми скатертями.
Для характеристики врагов и мучителей-никониан Аввакум использует животные, плотские и низменные образы, просторечную и ненормативную лексику. Конечно, в описании действий никониан появляются глаголы и определения, однокоренные не только "сатане-дьяволу", но также "мраку", "тьме", "погибели", "затмению", "падению", "утрате".
Однако картины ада он рисует не так ярко, живописно, как райскую жизнь, как-то более приземленно. Если в повествовании о прекрасном он апеллирует в основном к зрительному восприятию, то представления о мучениях грешников, ощущение страха Аввакум передает своим адептам прежде всего через слух, чтобы создать эффект кромешного мрака. Он прекрасно знает, что человек более всего страшится неведения, тесноты, темноты, изрыгающей голоса отчаяния. "Приступили два ангела, и взяли меня, и вели зело тесным путем. На левой стране слышала плачь с рыданием и гласы умильны... А не станешь слушать, так будешь в давешнем месте, где слышала плакание то"13. При этом протопоп Аввакум не злоупотребляет мистификацией текста, не рисует мифических чудовищ и страстей, он очень точно выдерживает меру, сохраняя внешнюю простоту и открытость беседы с простым русским мужиком. Остальную работу по изменению представлений о мироздании (а работа эта немалая) Аввакум оставляет подсознанию читателя: для этого он наводнил свои сочинения достаточным количеством символов и тропов.
Что касается "золота", то, согласно исследованию С.С. Аверинце-ва14, в средневековом сознании оно было символом не только сияния и света, но также мученичества, поскольку мученики — "светильники" Божией славы. Потому мученики-староверы Лука и Лаврентий являются Аввакуму в видении хозяевами "златых кораблей". Кроме того, в повествовании Аввакума о сожжениях староверов прослеживается параллель с выплавлением "в горниле злата", а сам огонь становится для протопопа символом очищения, самым важным и дорогим символом.
12
Аввакум. Послание "Стаду верных" или "Кораблю Христову". С. 170.
13 Житие Аввакума. С. 84.
14 См.: Аверинцев С.С. Золото в системе символов ранневизантийской культуры // Византия, южные славяне и Древняя Русь. Западная Европа. М., 1973.
Следует отметить вместе с тем, что "позолота", как всякое внешнее украшательство, интерпретируется Аввакумом как обман, пелена дьявола. При злом человеке золото, сияние, чистота и белизна одежд становятся для Аввакума символами жестокосердия и тленности земных богатств. Лучше б злодею не иметь всей красоты этой вовсе, чем ощутить безвозвратную утрату ее, попав в ад. Откровенно издеваясь, протопоп Аввакум вопрошает гонителя христиан императора Максимилиана, которого, естественно, поместил в ад: "Ну, где ныне светлоблещающиися ризы и упряжение коней? Где златоверхие полаты? Где строение сел любимых? Где сады и преграды? Где багряноносная порфира и венец царской, бисером и камением драгим устроен? <...> Где светлооразныя рынды яко ангели пред тобою оруженосцы попархивали в блещащихся ризах? Где вся затеи и заводы пустошнаго сего века, о них же упражнялся невостягновенно, оставя Бога, яко идолом бездушным служаше? Сего ради и сам отриновен еси от лица Господня во ад кромешной. Ну, сквозь землю и пропадай, блядин сын!" И за такое успешное отмщение Аввакум тут же предлагает всем христианам воспеть Господу Богу славу. "А здешним любодеям тоже будет от Христа Бога и Спаса нашего"18, — добавляет Аввакум.
Протопоп вообще весьма неодобрительно относится к материальному богатству как таковому и его символам, к удобствам быта, изобилию столов, к сокровищам древности и к благам современной ему цивилизации. Все это в его сочинениях атрибуты его врагов — исторических гонителей христиан, поработителей, жадных и свирепых начальников, церковных иерархов, забывших о нуждах паствы, царей, Никона и всех его приспешников. "А мучитель ревет в жюпеле огня. На-вось тебе столовые долгие и бесконечные, пироги и меды сладкие, и водка процеженая, з зеленьем вином!" — саркастически предлагает Аввакум императору Максимилиану. Будто не в силах остановиться в своей едкой ярости, Аввакум продолжает задавать воображаемому Максимилиану вопросы-оплеухи, и с каждой из них император становится для читателя все ничтожнее и противнее: "А есть ли под тобою, Максимиян, перина пуховая и возглавие? И евнухи опахивают твое здоровье, чтобы мухи не кусали великаго государя""16
Как в уличной перебранке, Аввакум не дает опомниться своему врагу — и сам отвечает на град своих дерзких вопросов, мол, люди добрые, наврет он все, меня слушайте: " Сказал мне Дух Святый: нет-де там уж у вас робят тех, — все здесь остались, да уж де ты и не серешь кушенья тово, намале самого кушают черви, великого государя. Бедной, бедной, безумное царишко!" Этот отрывок, на наш взгляд, является и ярчайшим примером обытовления Аввакумом высших христианских образов посредством речевых характеристик. Где это еще видано, чтобы в писании священнослужителя Дух Святой рассуждал о том, служат ли в аду евнухи?!
Характерно, что все вышеприведенные восклицания протопопа о "бедном, безумном царишке", несомненно, можно считать открытым
18 Аввакум. Два послания Симеону из Книги толкований // Пустозерская
проза. С. 156.
16
1ам же.
публицистическим обращением к государю, преследующему старообрядцев. Текст этого послания Аввакум включил в Книгу толкований, адресованную любимому ученику Симеону.
Н.М. Герасимова сравнивает приснившийся Аввакуму корабль, который бежит к нему из-за Волги, "яко пожрати мя хощет", с огнем. Нам кажется, здесь более уместна другая ассоциация — с хрестоматийным морским чудовищем, пестрым драконом, олицетворяющим опасность.
Семантика огня у протопопа Аввакум неоднозначна. Он может быть искупительным, очищающим и даже непосредственно спасающим пламенем, в котором ангельские силы "емлют души-те от телес, да и приносят ко Христу"11. Но огонь может быть и адским пламенем, тьмой, пыткой, казнью, искушением, погибелью. Недаром в мечтах Аввакума "никонияня валяются на земли, и валяются, яко огорелыя главни"18. Таким образом, Аввакуму удается использовать семантику огня и для стилистически сниженных сравнений.
В одном коротком эпизоде повествования значение огня может диаметрально поменяться. Так, в начале "Жития", на исповеди грешницы, Аввакум "сам разболевся, внутр жгом огнем блудным", но и "исцеление" протопоп тут же нашел в огне: "зажег три свещи... возложил правую руку на пламя, и держал, дондеже во мне угасло злое разжеже-ние".
Подобные перерождения сущностей, метаморфозы, превращающие энергию и радость в зло и разрушение, а затем в добро и созидание, превращающие жизнь в смерть, а умирание в воскресение создают внутреннюю динамичность символики Аввакума. Огонь пожирает огонь и на какие-то доли времени становится просто светом, Божественным светом. Это явление можно сравнить со светом от уже исчезнувшей звезды, ее физическое исчезновение не имеет значения, поскольку Божественная вечность отрицает время, время, но не свет.
Как же взаимодействуют в творчестве Аввакума символ и метафора? С одной стороны, протопоп конкретизирует абстрактные понятия христианства, наполняет их реальным предметным, а иногда и телесным содержанием. С другой стороны, он окружает символами обыденные явления и предметы. Бурное стремление этих двух противоположных потоков образует водоворот, который увлекает нас с поверхности вглубь, заставляя почувствовать и отчасти понять неизмеримо большее, нежели Аввакум некогда вывел на бумаге церковными формулами и мужицкими ругательствами.
Аввакум скрепляет сакральную и бытовую сферы, не сглаживая их предметного и языкового различия, — скрепляет с помощью сквозных символических значений, раскрывающихся в метафоре. Именно метафора (перенос) позволяет автору технически организовать такое двойственное художественное пространство, ибо это средство универсально и для конкретизации, и для символизации. Все самые образные и необычные сравнения Аввакума метафоричны, т.е. основаны на уподоблении по сходству или контрасту.
17 Там же. С. 154.
18 Там же. С. 156.
При помощи метафор протопоп сравнивает своих героев с персонажами библейской истории, а тех, в свою очередь, с простыми смертными: любящей матерью, государем, Никоном, со своими соратниками или противниками. Воевод-мучителей Пашкова и Елагина сравнивает с Пилатом, никониан — с кобелями, волками, лисами, змеями, козлами, свиньями и т.п.; себя — то также со свиньею, то с иной скотиной или собачкой; черную курочку — с кормилицей; начало никоновых реформ — с зимою, нападки начальников — с бурей; жизненный путь — с плаванием, а тяготы реального плавания — с сакраментальной борьбой мученика за веру. Даже пестрый корабль-призрак из юношеского видения Аввакума символизирует в том числе и будущий дощеник опального протопопа, тонущий, с изорванными парусами, на котором Аввакум плавает с женою и детьми, как предсказано было, только плавает по студеным сибирским рекам, в изгнании. Таким образом взаимодействуют в творчестве Аввакума видение и реальность, вековые христианские символы и грубая сибирская действительность, ангелы-хранители и казаки- конвоиры.
Многочисленные тропы в описании примечательных происшествий Даурской ссылки Аввакума и его спутников придают символический смысл и всей теме "шатания" протопопа по просторам Руси. Его мученический путь становится символом пути к Богу, преодоления всех посланных испытаний, укрепления веры и возвышения духа. Горизонталь пути земного претворяется в вертикаль пути духовного. Чем дальше и мучительнее бредет протопоп, чем глубже и холоднее подземелье, в которое его заключают, тем выше, тем ближе к Небу, абсоютному свету и Богу оказывается он.
Его "скитания" по монастырским подземельям, острогам, тюрьмам, землянкам и способность как ни в чем не бывало продолжать там жизнь, не отчаиваться, испытывать радость, гнев, смеяться, смотреть на себя со стороны, рассуждать и писать о высших материях — все это заставляет сравнить Аввакума с христианскими монахами-отшельниками, добровольными пустынножителями. Они поселялись в мрачных, глухих пещерах и, пребывая в этих каменных гробах, видели внутренний свет Божий, горели этим светом, вынашивали его, чтобы затем подарить другим людям. Недаром Аввакум часто вспоминает отшельника Мельхиседека.
Ореол отшельника нужен Аввакуму для большей героизации собственного образа на страницах своих сочинений. Однако в жизни Аввакум-автор превзошел достоинства пустынножителей. Протопоп превратил яму, в которой провел 12 лет, в особый центр мироздания, откуда не только вопиял к Богу, но и пророчествовал от Его имени, составлял хронику важнейших событий трагедии того времени, символически осмысливал происходящее, создавал идейную и методическую основу новой, Старообрядческой Церкви, рассылал десятки публицистических рукописей, руководил судьбами сотен людей и их потомков.
В сочинениях Аввакума особое значение приобретает мотив грязи. Пребывание в грязи становится неизменным и достойным испытанием мученика за веру. Истерзанный протопоп, "что собачка", месяцами лежит "на брюхе" в студеном остроге, со блохами да со вшами, не умывается, скуфиею мышей бьет. В другой раз Аввакум не брезгует "добыть в грязи патрахель и масло священное". А о духовной дочери
боярыне Морозовой с гордостью сообщает, что в банях она не парилась, домашние ризы носила "с заплатами и вшами исполнены".
Конечно, не следует понимать подобные высказывания Аввакума как пренебрежение к чистоте. Но он против всяческих излишеств. Он привык к бедному крестьянскому быту и считает его не менее достойным внимания, чем царские хоромы (потому он и был так близок к простому народу и так любим им). Он против того, чтобы телесная чистота и материальное благополучие были помехой для правильной религиозной жизни и спасения души.
Без тени брезгливости, умильно, почти с гордостью, Аввакум вспоминает, что, когда он страдал "на чепи" в Андроньевом монастыре (за непокорность патриарху) и кланялся "не знаю — на восток, не знаю — на запад", к нему никто не приходил, кроме мышей, тараканов да блох: "Никто ко мне не приходил, токмо мыши, и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно"19.
Н.М. Герасимова отмечает сходные описания грязи и у пустозерско-го соузника Аввакума, старца Епифания. Вместе с тем она подчеркивает, что "Епифанию не свойственно переосмыслять свою жизнь в символическом плане"20. Это утверждение кажется нам не совсем верным. Символическое переосмысление у Епифания, на наш взгляд, имеет место, просто оно выражено не столь ярко и победоносно, как у Аввакума. Епифаний видит в себе не пророка, как Аввакум, а обыкновенного страдальца за веру. Тем не менее свое пустынножительство, борьбу с бесами, чудесное появление нового языка на месте отрезанного и прочее он преподносит как весьма символичные явления.
Что же касается мотива "грязи", то, действительно, в своем "Житии" Епифаний описывает и грязь своей темницы, и муравьев в своей келье, и клопов даже с мрачным юмором: "Всякую нужу терплю темничную, дым горкой глотаю, глаза дымом, и копотию, и всякой грязию выело. Одна темница-то и церковь, то и трапеза, то и заход. А клопы жива хотят съесть и черьвям не хотят оставить"21. Однако Епифаний, в отличие от Аввакума, не преподносит пребывание в грязи как особое достоинство мученика. Там же, в темнице, инок сомневается: "А не ведаю, ест ли то на ползу и спасение бедной и грешной души моей и приятно ли то и угодно ли то Богу..."22
Самое удивительное, что весьма неприглядную реальность жизни с ее грубыми чувствами и грязным бытом протопопу Аввакуму удавалось поднять до уровня священной истории. Немалую роль в этом успехе сыграла сознательная стилистическая ориентация на апостольские творения.
Одна из особенностей поэтики сочинений Аввакума — стремление вместить все проявления бытия, так или иначе затронувшие сердце Аввакума, — поступки, разговоры, мысли, все смыслы и последствия произошедшего. Особенно это видно в "Житии", которое можно называть своеобразной историко-героической эпопеей по глубине основной
19 Житие Аввакума. С. 84.
20
Герасимова Н.М. Указ. соч. С. 26.
21 Епифаний. Житие Епифания // Пустозерская проза. С. 197.
22 Там же.
темы, большому количеству действующих лиц, пространственным и временным масштабам. Это произведение представляет собой миниатюрную модель мира, в которую втянуты и Господь с сонмами ангелов и святых, и сатана с приспешниками и чудищами, и рай и бездна, и ветхозаветная история и апокалипсическое будущее, и античные философы и современные "изуграфы", и Символ веры и "каша с маслом".
Помимо уже отмеченных прямых функций символа в сочинениях протопопа Аввакума, символ, как отмечает Н.М. Герасимова, был «контрмерой против наступающей секуляризаторской тенденции, готовой в недалеком будущем разделить "духовное" и "светское" на две автономные сферы, разомкнуть круг и уйти в линейность исторического развития», поэтому "пронзить всю реальность символическим значением означает для него <Аввакума> взять ее в ковчег слова, спасти накануне
гибели"23.
Описывая поэтику древнерусской литературы, Д.С. Лихачев24 обратил внимание на одно из прежде не учтенных в теории литературы явлений поэтики — стилистическую симметрию, когда об одном и том же говорится два раза подряд, причем в сходной синтаксической форме. Первоисточником этого явления академик называет библейские тексты-псалмы. Проанализировав сочинения протопопа Аввакума с целью определить, пользовался ли он этим средством поэтики, мы пришли к выводу, что стилистическая симметрия встречается у него очень редко и в неявной форме.
Гораздо больше у Аввакума стилистических повторов, характерных для фольклора. Особенно часто протопоп повторяется, понося своих врагов, — для них он создает специальные эпитеты.
Кроме того, хотелось бы выделить такое явление, как художественный параллелизм. В поэтике сочинений протопопа он играет очень важную смыслообразующую функцию. Он позволяет Аввакуму сопоставлять различные явления, как правило, житейские и полумистические, государственно-исторические и эсхатологические, библейские и современные протопопу. Такие синтаксические конструкции поддерживают двоемирие, существующее в произведениях старообрядческого лидера, и расширяют возможности Аввакума-художника для разнообразных и красочных оценок изображаемой действительности. Поэтому параллелизм Аввакума, на наш взгляд, следует назвать символическим.
Пример такого построения — мнимый спор с царем Алексеем Михайловичем в V челобитной ему: "Видищь ли, самодержавне? Ты владеешь на свободе одною Русскою землею, а мне Сын Божий покорил за темничное сидение и небо, и землю; ты, от здешняго своего царства в вечный свой дом пришедше, только возьмешь гроб и саван, аз же, присуждением вашим, не сподоблюся савана и гроба, но наги кости мои псами и птицами небесными растерзаны будут и по земле влачимы; так добро и любезно мне на земле лежати и светом одеянну и небом прикрыт, быти; небо мое, земля моя, свет мой и вся тварь — Бог мне дал... Да не первому мне показанно сице; чти, державный, книгу Палею: егда ангел
23 Герасимова Н.М. Указ. соч. С. 32—33.
24 Лихачев Д. С. Указ. соч. С. 185.
великий Альтез древле восхитил Авраама выспрь, сиречь на высоту к небу, и показа ему от века сотворенная вся, Богу тако извольшу, а ныне, чаешь, изнемог Бог?"25
Так же и в панегирическом письме Аввакума боярыне Морозовой и княгине Урусовой можно найти более дюжины параллельных стилистических повторов: "О, светила великия, солнца и луна Руския земли, Феодосия и Евдокея, и чада ваша, яко звезды сияющия пред Господом Богом! О, две зари, освещающия весь мир на поднебесней! <...> Вы забрала церковная и стражи дома Господня, возбраняете волком вход во святая. Вы два пастыря... Вы руководство заблудшим в райския двери и вшедшим древа животнаго наслаждение! Вы похвала мучеником, и радость праведным и святителем веселие! Вы ангелом собеседницы... Вы и моей дряхлости жезл и подпора, и крепость и утверждение!.. Как вас нареку? Вертоград Едемский именую, и Ноев славный ковчег, спасший мир от потопления! Древле поговаривал, и ныне тоже говорю: киот священия, скрижали завета, жезл Ааронов прозябший, два херувима одушевленная!"26
По своей природе символический параллелизм в творчестве Аввакума очень близок к сравнению. Характерно, что и в этом виде тропа, как и в других, протопоп Аввакум выделяет функциональный аспект. Он сравнивает людей, предметы, явления главным образом по их функциям и результатам их воздействия, а не по внешнему, эстетическому сходству. Здесь можно вспомнить и ярчайший пример сравнения Иллариона Рязанского, "растопырившегося, что пузырь на воде". Или, например, Платона и Пифагора Аввакум сравнивает в беседе "О внешней мудрости" со свиньями ("тако их же, яко свиней, вши съели, и память их с шумом погибе"), естественно, не по внешнему сходству, а по отсутствию смирения, неразумению истинной сути вещей, духовной нечистоте и слепоте, приводящих к тлению и забвению вместо рая.
Примечательно, что парадоксальное сравнение античных философов со свиньями, поящими вшей, является еще и скрытой цитатой, так как заимствовано протопопом Аввакумом из беседы Иоанна Златоуста. Подобное сравнение встречается в рассуждениях этого Отца Церкви о Сократе27.
В монографии "Русская публицистика второй половины XVII века" А.С. Елеонская приходит к выводу, что основной функцией сравнения в полемических сочинениях староверов и никониан было обличение и разоблачение.
На наш взгляд, суть сравнения современных Аввакуму брадобритцев и щеголей с библейскими персонажами, уподобления русских пьяниц с похмелья Адаму и Еве после грехопадения состоит не просто в обличении. Символические сравнения имеют большое значение не только в
25 Аввакум. Челобитная царю Алексею Михайловичу (V) // Пустозерская проза. С. 131.
26 Аввакум. Письмо боярыне Ф.П. Морозовой и княгине Е.П. Урусовой // Пустозерская проза. С. 141—142.
27 Кудрявцев И.М. Сборник с подписями протопопа Аввакума и других пустозерских узников: Материалы к исследованиям // Записки отдела рукописей ГБЛ. Вып. 33. М., 1972. С. 205.
прагматическом аспекте творчества Аввакума, но и в психологии и эстетике его творчества. Когда два предмета или два человека находятся рядом, равно как и два слова, два образа, они дополняют друг друга, вступают в незримые, нефизические отношения обмена своей субстанцией. Так, Адам и Ева, стоящие рядом с пьяницами, становятся более реальными, близкими и простыми. А глядя на пьяниц рядом с библейскими персонажами, читатель скорее обратит внимание на горестную судьбу и загробные мучения, ожидающие этих рабов земных наслаждений. Кроме того, сравнения играют психологически конкретизирующую функцию, помогая читателю понять душевное состояние автора в данный момент.
Итак, на основе вышеизложенного можно заключить, что Аввакум успешно сочетал индивидуальные характеристики своих героев с типизацией и символизацией. Напряженность повествования во многом объясняется именно тем, что в творчестве неистового протопопа сталкивались две противоположные тенденции. С одной стороны, это стремление к конкретизации путем обытовления богословских понятий, важных государственных деятелей и сложных исторических событий. С другой — это тенденция к абстрагированию посредством введения в текст общехристианских и индивидуальных символов, когда простые слова и образы приобретают священный смысл. Символы выполняли в сочинениях Аввакума две основные функции — смыслообразующую и оценочную.
Нам представляется, что символ был для Аввакума одним из главных средств организации не только поэтики, но мировоззрения в целом. Аввакум верил в значимость и действенность символа как средства к спасению или падению. Наиболее отчетливо это прослеживалось в его взглядах на иконопись.
Метафора как универсальное средство и конкретизации, и символизации давала Аввакуму возможность связать мир Библии с миром быта и повседневной житейской суеты.
Важную роль в поэтике прозы Аввакума сыграли также частые стилистические повторы и художественный параллелизм, поддерживающий упомянутое двоемирие в творениях "огнепального протопопа". Сравнение было для него также одним из излюбленных литературных средств. Характерно, что во всех видах тропов Аввакум выделял функциональный аспект — "понеже не словес красных Бог слушает, но дел наших хощет"28.
Поступила в редакцию 29.10.04
28 Аввакум. Обращение к чтущим и слышащим // Пустозерская проза. С. 94.
