Поэтика демонической темы в романе М. Ю. Лермонтова "Вадим" Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ПОЭТИКА ДЕМОНИЧЕСКОЙ ТЕМЫ В РОМАНЕ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА «ВАДИМ»

М.П. Гребнева

Ключевые слова: демоническая тема, поэтика, инвариантный

комплекс приемов.

Keywords: demonic theme, poetics, the invariant set of techniques.

Поэтика демонической темы в русской литературе 10-30-х годов XIX века является универсальной для В.А. Жуковского, А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова1. Однако демоническая тема не стала доминирующей в творчестве В.А. Жуковского или А.С. Пушкина2. Другое дело - наследие М.Ю. Лермонтова3. Подтверждением тому могут служить две редакции стихотворения «Мой демон», восемь редакций поэмы «Демон», демонические образы и приемы в драматургии («Испанцы», «Люди и страсти», «Маскарад») и, конечно, проза - «Вадим» и «Герой нашего времени».

В незавершенном романе «Вадим» демонами предстают, в частности, священники. Их набожность разоблачалась не только Лермонтовым в драме «Испанцы», но и, например, Жуковским в стихотворной повести «Суд в подземелье» (1831-1832) и Пушкиным в поэме «Монах» (1813).

Преобладающий цвет характеристики духовных лиц - черный («длинные, черные мантии» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 7]), время их деяний - вечер («день угасал» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 7], «звонили к вечерни» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 7]), атрибутивный ряд представлен огненным началом («трепещущий огонь свечей» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 7]). Заметим также, что монахи ходят взад и

1 См. об этом: Гребнева М.П. Поэтика демонической темы в русской литературе 10-30-х гг. XIX века (Жуковский - Пушкин - Лермонтов): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Томск, 1995.

2 По словам В.Н. Касаткиной, «пушкинская лирика 1823 года оказалась ступенью, предшествующей поэзии Лермонтова и скептическим тенденциям в романтизме 1830-х гг.» (Касаткина В.Н. Романтическая муза Пушкина. М., 2001).

3 Манн Ю.В. Об одной особенности романа Лермонтова «Вадим» // Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М., 1976. Или: Манн Ю.В. Русская литература XIX века: Эпоха романтизма. М., 2001; Глухов А.И. Становление концепции демонизма. Юношеская драматургия // Глухов А.И. Творческий путь М.Ю. Лермонтова. Уфа, 2000. Ч. 1; Гребнева М.П. Рефлексы демонической темы в драматургии М.Ю. Лермонтова. Проблемы межтекстовых связей. Барнаул, 1997.

вперед по каменным плитам, а процесс окаменения был описан до Лермонтова Жуковским («Суд в подземелье») и Пушкиным («Каменный гость», 1830).

Картина жизни внутри храма дополняется эпизодами вне его: «У ворот монастырских была другая картина» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 7]. Это сознательное противопоставление только усиливает сходство, а монастырские ворота, как бы отделяющие одну стихию от другой, на наш взгляд, в пародийном варианте отождествляются с воротами (вратами) в рай. Нищие, находящиеся по ту сторону двери, так же темны, как и священники: «Их одежды были изображения их душ: черные, изорванные. Лучи заката останавливались на головах, плечах и согнутых костистых коленах; углубления в лицах казались чернее обыкновенного» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 8]. Нищие уподобляются священникам в черноте, а священники нищим - в духовной несостоятельности и изломанности.

Важно, что главный герой, Вадим, побывал и в том и в другом состоянии, так как пожил в монастыре и понищенствовал. Появившись на первых страницах романа, он смотрит на святые врата, видит на них изображение дьявола и сожалеет о нем: «... если б я был черт, то не мучил бы людей, а презирал бы их; стоят ли они, чтоб их соблазнял изгнанник рая, соперник бога!.. другое дело человек» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 9]. Уподобление Сатаны изгнаннику рая для Лермонтова - закономерность, так как Демон и Ангел произошли от одного начала [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 27], так как Добро и Зло - «два конца незримой цепи» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 37].

Однако в этом произведении определяющим началом в характеристике героя является все-таки злое, темное, демоническое. Вадим хотел бы стать духом, если так можно выразиться: его товарищи уважали в нем «демона - но не человека» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 9], «его душа еще не жила по-настоящему, но собирала все свои силы, чтобы переполнить жизнь и прежде времени вырваться в вечность» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 9], «в его глазах было столько огня и ума, столько неземного» [ Лермонтов, 1962, т. IV, с. 9].

Обращают на себя внимание вечерние размышления героя на темном чердаке, уносящие его во сне наяву за земные пределы: «он был дух, отчужденный от всего живущего, дух всемогущий, не жалеющий, ни сожалеющий ни об чем, завладевший прошедшим и будущим, которое представлялось ему пестрой картиной, где он находил много смешного и ничего жалкого» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 36-37]. Перед нами возникает полная характеристика образа Де-

мона, включающая в себя, в том числе, особенности его хронотопа с ведущей ролью временного начала.

Раздвоение образа Вадима на мрачного духа и обыкновенного человека отразилось, в частности, в его мыслях по поводу удаляющегося из глаз монастыря. В храме герой видит не только символ могущества человеческой воли, но и ее ограниченности, дополняемой возможностями демона: «....и тогда рождаются мысли мрачные и чудесные, как одинокий монастырь, неподвижный памятник слабости некоторых людей, которые не понимали, что где скрывается добродетель, там может скрываться и преступление» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 12]. Отсутствие поступательного движения и окаменение, а обе эти идеи воплощаются в образе храма, свидетельствуют, как ни парадоксально это звучит, о том, что сакральное строение притягивает к себе не только ангелов, но и таких демонов, как Вадим.

Лермонтовский злой дух способен отделиться от человека и сосуществовать рядом с ним. Именно это происходит с «демоном» Вадима после ухода его «хозяина» из монастыря: «... он странствовал со мною рядом по берегу мрачной пропасти, показывая мне целый рай в отдалении; но чтоб достигнуть рая, надобно было перешагнуть через бездну» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 43]. Сопровождаемый своим мрачным духом Вадим бродит «без крова и пристанища, преданный зимним метелям» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 43]. Демон приводит брата Ольги в дом Палицына, чтобы поработить ее душу. Вадим говорит, обращаясь к сестре: «вижу, и тобой завладел этот злой дух, и в тебе поселилась эта болезнь, которая портит жизнь и поддерживает ее» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 43].

Черты образа демона естественно переносятся Лермонтовым на его героя. Это подтверждают, в частности, особенности цветовой характеристики Вадима: его лоб «мрачен как облако, покрывающее солнце в день бури» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 8], он устремляет «яркие черные глаза на великодушного господина» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 10].

Характер Вадима обусловлен уничтожающей, испепеляющей стихией пламени и связанным с нею мотивом радости или смеха: «в его глазах было столько огня и ума» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 9], «взор был остановившаяся молния» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 10], «и адская радость вспыхнула на бледном лице» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 11] героя, «Ольга обернулась, чтоб удалиться... и перед ней стоял Вадим; его огненный взгляд в одну минуту высушил слезы» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 77].

Одним из поджигателей народного бунта, который ассоциируется у Лермонтова с проявлением неуправляемой, дьявольской силы, в романе оказывается Вадим. Ее уничтожающий характер напоминает огненную стихию: «Вокруг яркого огня, разведенного прямо против ворот монастырских, больше всех кричали и коверкались нищие» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 80], «озаренные трепетным, багровым отблеском огня, они составляли первый план картины; за ними все было мрачнее и неопределительнее» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 80]. Нищие радовались и веселились, но, по словам Лермонтова, это дурной знак, так как «святые плачут, когда демоны смеются» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 82]. Выступления бунтовщиков ознаменовались ночными погромами: «толпа шумела почти до рассвета», «кровавые потешные огни встретили первый луч восходящего светила» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 84]. Борьба темных и светлых сил, условно говоря, подчеркивается или поддерживается явлениями природы: переходом ночи в утро, восходом солнца.

Особенности цветописи также свидетельствуют о разрушительных последствиях народного выступления: «. во многих местах опаленная трава и черный пепел показывали место угасшего костра» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 84].

Лермонтов обращается также к традиции кругообразного движения чертей, демонов. В частности, казаки-бунтовщики раскладывают «несколько ярких огней» и рассаживаются вокруг них [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 150], емкость с вином в их руках совершает движение по кругу: «Тут ковш еще раз пропутешествовал по рукам, и сухой вернулся к своему источнику!..» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 151].

Вадиму и в целом сонму дьявольской силы (священников, нищих, бунтовщиков) противопоставлена Ольга. Ее описание отчасти может быть соотнесено с характеристикой монахинь в различных редакциях «Демона». Это обстоятельство, вероятно, повлияло на процесс формирования самостоятельного образа героини в V, VI и VII редакциях поэмы. В «Вадиме» Ольга представлена следующим образом: «остальная часть лица ее была покрыта густой тенью; и только когда она поднимала большие глаза свои, то иногда две искры света отделялись в темноте» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 13], «Ее грудь тихо колебалась, порой она нагибала голову, всматриваясь в свою работу, и длинные космы волос вырывались из-за ушей и падали на глаза; тогда выходила на свет белая рука с продолговатыми пальцами» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 13].

В I редакции ничего похожего на этот портрет не было, во II редакции описание, сходное с этим, присутствует, сравним:

И кудри черные, скатившись На веки нежные очей, Служили покрывалом ей. Исполнена какой-то думой, Младая волновалась грудь. Вот поднялась. На свод угрюмый Она задумала взглянуть. Как звезды омраченной дали, Глаза монахини сияли, Как неба утра облака, Ее лилейная рука Была пленительна... [Лермонтов, 1962, т. II, с. 552-553].

В III редакции характеристика оказывается без изменений за исключением цвета волос, который стал не черным, как во II редакции, а русым. В IV редакции приведенное описание полностью отсутствует, в V-ой появляется вновь с заметными изменениями, связанными, возможно, с повествовательным характером этого варианта и влиянием романа «Вадим», сравним:

В больших глазах ее порой Невнятно говорило что-то Невыразимою тоской, Неизъяснимою заботой. [Лермонтов, 1962, т. II, с. 593]. И грудь высоко воздымалась. И обнаженная рука, Белей, чем утром облака, К струнам, как ветер, прикасалась. [Лермонтов, 1962, т. II, с. 593-594].

В VI редакции процитированные строки автором исключены. Не только изменениями в характеристике героини «Демон» обязан «Вадиму», но, вероятно, и мотивом отравленного поцелуя, который впервые появляется в V редакции поэмы. Вадим говорит Ольге: «Подумай, - я для тебя человек чужой - может быть, я шучу, насмехаюсь!.. подумай: есть тайны, на дне которых яд, тайны, которые неразрывно связывают две участи; есть люди, заражающие своим дыханием счастье других; все, что их любит и ненавидит, обречено погибели...» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 16].

Особо следует подчеркнуть, что влияние романа «Вадим» на «Демона» не было односторонним, потому что в равной степени мы можем указать на обратное воздействие. И в редакциях поэмы, и в романе Лермонтов обращает внимание читателей на белизну рук героини: цвет ангелов противопоставляется цвету демонов. На принадлежность Ольги к миру ангелов указывает также ее пространственно-временная характеристика. Ей всего 17 лет, а представители светлых сил всегда молоды. Юрий вступает в ее «небольшую комнату, освещенную полуденным солнцем» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 54], следовательно, пространство героини ограничено, а действие происходит в полдень, когда светит солнце. Добавим к этому то, что, по всей видимости, временами года Вадима являются зима и осень, а Ольги - весна и лето («долго я бродил без крова и пристаница, преданный зимним метелям» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 43], «теперь все кончено..., -говорит Вадим, - от моего прикосновения увяли твои надежды» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 43]). Заметим также, что от Вадима «веяло холодом» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 51], «один взор этого непонятного, грозного существа оледенил бы все ее (Ольги. - М.Г.) блаженство» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 62].

Пространство героев романа определяется с помощью мотивов дороги - привилегии ангелов и бездорожья - данностью демонов. Так, Ольга и Юрий, выйдя из монастыря, передвигаются «по пыльной дороге» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 82] и останавливаются «на перекрестке двух дорог» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 82]. Два пути возникают в непростой, «пыльной» ситуации, они могут либо сблизить героев, либо развести их по сторонам. В отличие от Ольги и Юрия Вадим оказывается на перепутье не только в прямом смысле, но и в переносном, то есть становится преступником. Заплутавший герой оказывается перед монастырем, но и это обстоятельство не спасает его: «Теряясь в таких мыслях, он сбился с дороги и (был ли то случай) неприметно подъехал к тому самому монастырю, где в первый раз, прикрытый нищенским рубищем, пламенный обожатель собственной страсти, он предложил свои услуги Борису Петровичу... » [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 70].

Необходимым условием, свидетельствующим о принадлежности Ольги к сонму земных ангелов, как ее называет Вадим [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 43], является мотив слез: «это были слезы... одна из них не удержалась на густой реснице, блеснула, как алмаз, и упала» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 77], «конечно, новая надежда вытеснила из ее сердца эти слезы.» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 77], «она также плакала, - но одна, -одна - как плачет изгнанный херувим, взирая на блаженство своих братьев сквозь решетку райской двери» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 135].

Слезы - маркеры не только положительного, ангельского, но и отрицательного, демонического начала в человеке. В момент страшной опасности изверг и насильник Борис Петрович Палицын начинает проливать слезы, ожидая, что «целый хор ангелов спустится к нему на луче месяца и унесет его на серебряных крыльях за тридевять земель» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 88].

Слезы - показатели авторского отношения к героям. Явно сочувствуя пленнице, находящейся в руках бунтовщиков, Лермонтов пишет: «Она отрывисто качнула головой - и заплакала... Боже! Какие слезы!..» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 152].

Попытка превращения Палицына-демона в ангела сменяется трансформацией условного ангела, любящего отца пленницы, в демона: «Теперь пойдемте, - сказал старик; его глаза заблистали мрачным пламенем... он махнул рукою... ему надели на шею петлю, перекинули конец веревки через толстый сук и... раздался громкий хохот...» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 153].

С помощью мотива слез Лермонтов демонстрирует также противоречивую сущность внутреннего мира Вадима. Этот демонический герой способен плакать: «на его ресницах блеснула слеза: может быть, первая слеза - и слеза отчаяния!.. Такие слезы истощают душу, отнимают несколько лет жизни, могут потопить в одну минуту миллион сладких надежд!» [Лермонтов, 1962, т. IV, с. 15].

Таким образом, к инвариантному комплексу ангело-демонических приемов относятся мотивы света и тьмы, вечера - ночи и утра - дня, воды и слезы - огня и смеха, дороги и бездорожья, кругообразного и линейного движения, молодости и старости. Именно они позволяют объективно охарактеризовать образы главного героя, его сестры Ольги, священников, нищих людей и бунтовщиков в незавершенном романе «Вадим», указать на литературные связи, которые существуют между ним и поэмой «Демон», на то, какое влияние оказали эти произведения друг на друга.

Литература

Глухов А.И. Творческий путь М.Ю. Лермонтова. Уфа, 2000. Ч. 1.

Гребнева М.П. Поэтика демонической темы в русской литературе 10-30-х гг. XIX века (Жуковский - Пушкин - Лермонтов): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Томск, 1995.

Гребнева М.П. Рефлексы демонической темы в драматургии М.Ю. Лермонтова. Проблемы межтекстовых связей. Барнаул, 1997.

Касаткина В.Н. Романтическая муза Пушкина. М., 2001.

Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4-х тт. М.-Л., 1962.

Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М., 1976.

Манн Ю.В. Русская литература XIX века: Эпоха романтизма. М., 2001.