Перипетии исследований в области славянского языкознания в период Второй мировой войны и первые послевоенные годы Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

М. Ю. Досталь (Москва)

Перипетии исследований в области славянского языкознания в период Второй мировой войны и первые послевоенные годы

Славянское языкознание в России имеет богатые научные традиции. Оно прославлено именами А.Х.Востокова, К.Ф.Калайдовича, И.И.Срезневского, П. И. Прейса, О. М. Бодянского, В. И. Григоровича, П. С. Билярского, А. Л. Дювернуа, В. Н. Щепкина, И. А. Бодуэна де Куртенэ, П. А. Лаврова, Б.М. Ляпунова, С.М. Кульбакина, A.A. Шахматова, А. И. Соболевского и др.

По справедливому заключению С. Б. Бернштейна, «русское славянское языкознание в конце XIX — начале XX в. выдвинулось на одно из первых мест в мире. Высокий уровень филологической критики текста, широкое и умелое привлечение диалектологического материала, изучение языка в связи с судьбами говорящего на нем народа, — все это отличает труды указанных лингвистов и обязывает нас отнестись к ним с особым вниманием. Прежде всего, следует указать на фортунатовскую школу, которая оказала сильное влияние на развитие науки не только в России, но и за ее пределами»

После Октябрьской революции 1917 г. исследования в области славянского языкознания начали постепенно сворачиваться. Славянская филология не вписывалась в новую систему «классово ориентированных» гуманитарных наук. Несмотря на все материальные трудности и идеологические преследования, оставшиеся на Родине ученые «старой школы» A.M. Селищев, Г. А. Ильинский, А.И. Соболевский, П. А. Лавров, Б.М.Ляпунов, Е.Ф. Карский и др. в первые годы новой власти пытались продолжать свои научные разработки, главным образом, в области старославянского языка и письменности, которые теперь признаны классическими трудами в этой сфере знания 2.

Попытки внедрения марризма в славянское языкознание

Как известно, в СССР в 1920-30-е гг. предпринималась попытка внедрения марксизма в числе других гуманитарных наук и в языкознание. Причем разными путями. Молодые лингвисты «Языкфронта» во главе с замдиректора НИЯЗа Г. К. Даниловым (1896-1937) яростно противостояли «новому учению о языке» более маститого и искусного в научно-адми-нистративных «играх» с властями Н.Я. Марра (1864—1934), который был к тому же крупным кавказоведом, академиком (с 1909 г.), профессором Петербургского-Ленинградского университета. Марристы оказались органи-

зационно сильнее и постепенно оттеснили и даже (руками карательных органов) физически уничтожили соперников, присвоив себе право именоваться единственно истинными и правоверными марксистами в языкознании3. Успешному утверждению марризма косвенно способствовали и мероприятия советских властей по кодификации национальных языков и письменности, выработке национальных алфавитов, в которых активно участвовали сторонники Н.Я. Марра.

«Новое учение о языке» сформировалось не сразу. Начав с основательного изучения грузинского языка и его генетических связей, Марр выдвинул «яфетическую теорию», которая первоначально представляла собой лишь попытку доказать родство кавказских языков с семитическими. Но постепенно Марр придал этой теории не-только общелингвистический, но и «социально-формационный» характер. Согласно его «новому учению о языке», язык — надстроечная категория и классовое явление. Провозгласив единство глотогонического процесса, он утверждал, что все языки мира берут начало якобы от т. н. четырех элементов (сал, бер, йон, рош) и в дальнейшем развиваются стадиально, посредством взрывов прежней структуры. В июне 1950 г. развернувшаяся с подачи И. В. Сталина дискуссия по вопросам языкознания вскрыла антинаучный характер «учения» Марра, отлучив его от марксизма, однако попытки внедрения последнего в лингвистику с меньшим нажимом продолжались 4.

В 1930-е гг. последователи Марра в рамках провозглашенной партией большевиков неустанной борьбы с «многочисленными врагами пролетариата» делали акцент на коренные отличия материалистического языкознания от «буржуазного» сравнительно-исторического языковедения, «продолжающего идти по пути обособленного исследования отдельных языковых семей с их мнимым изначальным праязыком в основе»5. При этом компаративистике приписывалась расовая исключительность и «умалчивание» вывода о «равноправии всех языков мира». По словам Н. Я. Марра, советская лингвистика «обнимающая в настоящее время все языки мира, завершилась постановкой вопроса об увязке языкознания с историей материальной культуры и общественности и положением, что как все культуры Востока и Запада, так и все языки являются результатом одного и того же творческого процесса. Отпали не только религиозные, но и национальные деления, как творческие факторы создания языков. Считавшиеся различными по расовому происхождению языки оказались созданиями только различных эпох. Каждая „расовая семья языков" оказалась отличной не по своему происхождению группой, а новой системой, представляющей развитие предшествующей системы» 6.

Продолжатель «дела» Н.Я. Марра академик И.И. Мещанинов демагогически утверждал: «Языкознание, по мере углубления советских линг-

вистов в изучение основных высказываний классиков марксизма-ленинизма, все более и более выходит из своей узкой специализации и смыкается в своем изучении с историческим обществоведением. Сам языковой материал, при таких условиях, воспринимается, с одной стороны, как исторический факт, а с другой — как исторический источник. Разрыв с индоевропейской школой языкознания оказался полным и в методологических путях и в целевой постановке. Советское языковедение имеет конечной целью обслуживание идущего в СССР языкового строительства, неразрывно связанного со строительством социалистического общества. Для этого изучается настоящее состояние языка и его прошлое. Для советского лингвиста становится неприемлемым и непонятным утверждение буржуазных представителей науки о том, что „единственным и истинным объектом лингвистики (по утверждению Ф. Де-Сос-сюра в „Курсе общей лингвистики" 1916 г. — М.Д.) является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя"»7.

В свете этих высказываний становится понятен негативный пафос академика Н. С. Державина относительно традиционной славянской филологии не только 1930-х гг., но отчасти сохранившийся и в военное время. И в 1942 г. он продолжал обвинять западную славянскую филологию в «формализме» и приверженности компаративизму, необоснованно заявив, что «индоевропейская теория, несомненно, послужила благодарной почвой для выращивания на ней великодержавных тенденций и расовых теорий»8. Подобные заявления отнюдь не способствовали реабилитации филологической славистики в СССР, но парадокс заключался в том, что Державин сам, именно в это время, активно боролся за ее реанимацию. Выход он видел в том, чтобы, отказавшись от «дурного» наследия западной и дореволюционной славянской филологии, перейти на рельсы марксистского языкознания. Он заявлял, что «филологическому формализму, идеализму и метафизике» советская наука противопоставляет «исторический материализм, марксистскую диалектику», которые в области славянской филологии воплотились, по его мнению, в «новом учении о языке» академика Н. Я. Марра, отвергнутом впоследствии в нашем языкознании за его научную несостоятельность 9.

Большинство языковедов-славистов активно не принимали марризм, так как он противоречил фундаментальным основам классического языкознания.

Итак, наиболее заметным филологом-славистом, последователем «нового учения о языке» Н.Я. Марра, отрицавшего генетическое родство славянских языков и внутренние законы его развития, был академик Н.С.Державин (1877-1953). Как профессор-славист ЛГУ, ЛИФ ЛИ и МГУ, он находился в сложном положении, так как должен был читать традиционные курсы сложившейся научной дисциплины славянской филологии: «Старо-

славянский язык», «Сравнительная грамматика славянских языков» и др., которые теряли свои предметные основы и «рассыпались» при использовании марровского учения. Только в курсе «Введение в славянскую филологию» он пытался отчасти генерировать «новые идеи» и предаваться мар-ровским фантазиям.

Тем не менее в статьях он мог позволить себе эксперименты в интерпретации известных фактов в духе марризма. Так, в статье «Наука на службе империализма» (своего рода рецензия на труд ученого-эмигранта С. М. Кульбакина «Старославянский язык с лексической точки зрения», опубликованный в 1930 г.) Державин применил «классовый» подход в интерпретации происхождения старославянского языка. Он утверждал, что язык, канонизированный Кириллом и Мефодием, —-"это язык «высших, командных классов македонской солунской славянской общественности» 10, к которому принадлежали просветители по своему рождению, воспитанию и политической карьере. Язык окрестного деревенского славянского населения от него отличался. Таким образом, старославянский язык «с его развитым флективным строем», по Державину, был языком господствующего класса, но, тем не менее, он его называл «нормативным славянским национальным языком»11. Однако подобные заявления о «классовости» старославянского языка, к счастью, не влияли на основы его практического преподавания.

Как маррист, Державин отрицал генетическое родство южных славянских языков с другими славянскими языками и существование общего для них «праязыка», вместо этого он говорил о стадиальном развитии языков. «Согласно его взгляду, — писал Бернштейн, — южные славянские языки представляют собой новую стадию в развитии древнейших, автохтонных языков Балканского полуострова. Фракийские и иллирийские племена представляли собой „эмбриональное состояние будущих народов полуострова — славян, румын, албанцев, находившихся в процессе становления в социально-структурном, этнографическом и языковом отношениях". Пользуясь элементным анализом, он утверждал, что можно говорить уже „о несомненной наличности известной стадиально-преемственной связи между языком фракийским и южнославянским"»12. Понятно, что подобные утверждения не способствовали выяснению истины в трудном вопросе о происхождении языков народов Балканского полуострова.

Кроме Н. С. Державина более или менее последовательных марри-стов среди филологов-славистов было немного. При этом они, пережив «детскую болезнь левизны» увлечения «новым учением о языке», возвращались на позиции классического языкознания, поняв бесперспективность дальнейших разработок в данном направлении.

Так было с ленинградским филологом-славистом С. С. Советовым (1902-1958). Воспитанник Ленинградского университета (окончил отде-

ление языковедения ФОН ЛГУ в 1926 г. В то время там преподавали Н.С. Державин, М.Г. Долобко, В. Г. Чернобаев), в молодые годы он тоже отдал дань увлечения марризму. В 1938 г. Институт языка и мышления им. Н.Я. Марра выпустил сборник статей «Памяти академика Н.Я. Марра (1864-1934)». В нем приняли участие многие известные советские лингвисты, и далеко не все из них заявили в сборнике о своей приверженности «новому учению о языке». Так, слависты С. П. Обнорский (статья «Префикс „без" в русском языке») и И. И. Толстой (статья «Связанный и освобожденный Силен») написали свои работы с позиций классического языкознания и не цитировали Н. Я. Марра, К. Маркса и пр., чтобы показать свою «марксистскость». Напротив, С. С. Советов написал свою статью «Один из образов 'огня' и 'воды' в сербских и словинских сказках» как раз по канонам марризма. По заветам Н.Я. Марра, он говорил о «необходимости вскрывать в сказках происхождение отдельных мифологических образов, являющихся пережитками конкретного мышления древнейших стадий в истории человеческого общества, мышления, отражавшего материальное производство на различных ступенях его развития»13. В своем анализе он исходил из методологической установки Марра на сведение образов космизма к простым элементам. С. С. Советов, проявив известную изобретательность в сопоставлении образов «огня» и «воды» в русских, словацких и южнославянских сказках, показав глубокое знание предшествующей литературы (труды А. Н. Веселовского, Л. Леже, В. И. Даля, А. Н. Афанасьева, А. А. Потебни, Л. Стояновича, А. Г. Шкультеты и П. Доб-шинского, М остника и др.), пришел, однако, опираясь прежде всего на Марра, к чересчур социологизированным выводам. «Первоначальный образ 'огня' и 'воды', проходя различные стадии в хозяйственном развитии человеческого общества и связанной с ним техники мышления, изменяют свой облик, принимает новые очертания...; однако, несмотря на свою трансформацию, сохраняет в себе еще пережитки древнейших стадий человеческого мышления}) 14. Эта социологизированная накрученность «палеонтологии фольклорных сюжетов» должна была закомуфлировать простое и ясное заключение: «Вода» освобождает из оков «змея», «дракона» — этого властителя подземного водного царства, который, оказывается, воплощал в себе не только понятие 'воды', но также и понятие 'огня'. Свою статью автор заканчивает цитатой из Н.Я. Марра, должной свидетельствовать о приверженности к историческому материализму. Дело, оказывается, не в огне и воде, а в противоположности «стихии —материи, явно производственно-общественному выявлению природы в осознании коллектива эпохи» (выделено нами. — М.Д.)15.

В дальнейшем С.С. Советов отошел от марризма, сосредоточившись на изучении литературного языка произведений А. Мицкевича, внеся заметный вклад в изучение истории польской литературы, изучал также

вопросы поэтики, языка и стиля не только польских, но и сербских и русских писателей, заслужив заслуженное уважение коллег16. Такова его статьи «К вопросу о языке польских сатирических поэм в XVIII веке» и «Стилистическое осмысление мужско-личных и „предметных" окончаний в поэтическом языке „Гражины Мицкевича"», опубликованных в разгар кампании борьбы с космополитизмом в 1949 г.17. Первая статья представляла часть его кандидатской диссертации, вторая — подготовляемой (но не защищенной) докторской. Статьи имели чисто научное значение и не несли на себе следы «родимых пятен» этого страшного времени18.

Несколько иначе случилось с Л.В.Матвеевой-Исаевой (1889-1954). Пройдя в 1920-х гг. классическую лингвистическую школу М.Г. Долобко, который в своих лекциях по сравнительной грамматике славянских языков уделял большое внимание акцентологии, и опубликовав монографию «Закон Фортунатова — де Соссюра»19, она увлеклась учением Н.Я. Марра. В статье «Различные отложения глоттогонического процесса в славянской акцентологической системе» (1931)20 автор обнаружила древние «отложения» в славянских языках с помощью данных китайского языка21. В этой работе содержались нападки на индоевропейское языкознание. Автор пришла к «марристскому» выводу, что «система акцентуации славянских языков вплотную подводит к вопросу о их стадиальности». После лингвистической дискуссии 1950 г. Л. В. Матвеева-Исаева попыталась снова вернуться к прежним методам работы, но, как отметил С. Б. Бернштейн, «это не дало положительных результатов». Это суждение представляется нам несколько предвзятым. Отход от марризма наметился в докторской диссертации ленинградского филолога «Основы синтаксиса славянских языков» (1947). В дальнейшем, после ее смерти были опубликованы «Лекции по старославянскому языку» (Л., 1958), выполненные по классическим канонам сравнительно-исторического языкознания. Их она читала на кафедре русского языка ЛГУ с 1949 г. Но, безусловно, увлечение марризмом не могло не сказаться на имидже ученого и степени продуктивности ее работы.

Развитие традиционного славянского языкознания

Державину как мог противостоял «последний из могикан», вернувшийся из ссылки и переживший в 1938 г. горечь лишения звания члена-коррес-пондента АН СССР A.M. Селищев (1886-1942), известный специалист по сравнительной грамматике славянских языков, македонской диалектологии, ономастике, литературе и этнографии славян. Для обучения возрождающейся славянской филологии нужны были учебные пособия. Эта работа и была поручена ученому Наркомпросом. Он задумал капитальный труд под общим названием «Славянское языкознание». Его основу составляли курсы по истории и диалектологии славянских языков, которые он читал многие годы в

Казанском и Московском университетах. Первый том был посвящен западнославянским языкам. Во вводной статье давалась общая характеристика различных периодов общественно-политического развития и в связи с этим картина языковой дифференциации славянских племен. В четырех разделах учебника анализировались языки чешский и словацкий, лужицкий, польский с кашубским и мертвые языки полабских славян. «Каждый из этих разделов содержит очерки политической и культурной истории данного народа и истории языка, перечень памятников письменности, орфографии, грамматику современного литературного языка, образцы литературных и диалектных текстов со словариком к ним. Каждая глава сопровождается подробными биографическими указаниями» 22. Этот том труда Селшцев опубликовал в 1941 г. в канун Великой Отечественной войны. Ученый до самой смерти (декабрь 1942 г.) работал над следующими томами. Том, посвященный южнославянским языкам, остался незавершенным. Учебник по старославянскому языку опубликован стараниями учеников в начале 1950-х гг.23.

Таким образом, студентам, специализирующимся по западнославянским языкам, можно сказать, повезло — они получили надежное и квалифицированное руководство по своему предмету. H.A. Кондрашов, выпустивший позднее свое учебное пособие по славянским языкам, с полным основанием указывал: «Анализ книги показывает, что проф. Селищев сумел в сжатой форме сообщить важнейшие сведения о западнославянских народах, памятниках их письменности, о формировании литературных языков, современном состоянии славянских языковых групп, представить историю языковых семей и важнейшие черты диалектов. Труд Се-лищева является той же сравнительной грамматикой, но с расположением материала применительно к отдельным славянским языкам» 24.

Селищев был человеком своей эпохи. Он написал политизированное введение к своему пособию, за которое его «гнусно» (по выражению С.Б. Бернштейна) критиковал Н.С. Державин в письме С. Б. Бернштейну от 27 июня 1948 г., в частности заметив: «Мы его знаем, как довольно темного человека, ввиду чего, между прочим, ему в свое время было отказано в просьбе включить в состав сотрудников Института славяноведения. Мы его знали как сербофила, переметнувшегося впоследствии в болгарский лагерь»25. С.Б.Бернштейн собирался написать критическую рецензию на эту книгу, но Р. И. Аванесов в письме от 16 июня 1942 г. отговорил его не усугублять ею трудное «внеакадемическое» и поднадзорное положение Селищева26. JI. А. Булаховский также не опубликовал свою рецензию, как ранее планировалось. Однако нам все же удалось найти публицистический отзыв на книгу А. М. Селищева, принадлежащий перу «партийного» языковеда Т. П. Ломтева. Этот отзыв является своего рода некрологом московскому профессору, хотя автор на месяц «убыстрил» его кончину, назвав ноябрь, вместо 6 декабря 1942 г. Лом-

тев справедливо оценил труд ученого, назвав его «капитальной работой», «обширным и ценным трудом», который «не имеет себе равного ни в русской, ни в зарубежной литературе по славяноведению и принадлежит к числу лучших явлений советской филологии». Он обозначил общий масштабный замысел книги: «В изданный первый том вошли курсы западнославянских языков. Второй том должны были составить курсы южнославянских языков, третий том — курсы восточнославянских языков; работа в целом должна была, по замыслу автора, представлять собою свод последних научных достижений в славяноведении». Примечательно, что в 1943 г. «колебавшийся вместе с линией партии» Т. П. Ломтев высоко оценил сравнительно-исторический труд Селище-ва, признав его несомненный вклад в отечественную Шуку. Но все же, не вдаваясь в подробности научного содержания работы, автор подчеркнул прежде всего ее «общественно-политическую значимость», которая заключалась в том, что ученый на лингвистическом материале показал «единство славянских народов». «Автор, — писал Ломтев, — со всей отчетливостью показал силу и мощь славянства и славянской культуры в борьбе против иноземных агрессоров. Автор навсегда связал свое имя с освободительной борьбой славян против гитлеровских захватчиков». Так неожиданно сугубо научно-учебная книга Селищева приобрела общественно-политическое звучание. Т. П. Ломтев справедливо отметил патриотический порыв ученого, который смело заявил в первые дни войны: «Никогда Германии не победить нас! Ведь это же Россия! Нет, никогда немцы не будут владеть русской землей!»27. Действительно, стремясь внести свой посильный вклад в дело Победы, А. М.Селищев выразил свой патриотизм в публицистических статьях «Извечная борьба славян против немецких варваров» (1941) и «Культура западных и южных славян и ее вклад в мировую культуру» (1943), опубликованных в журнале «Славяне» 28.

Следует отметить, что жесткое идеологическое планирование науки в годы войны мало коснулось разработок по славянскому языкознанию. Языковедов-славистов было чрезвычайно мало, они работали индивидуально, в соответствии со своими научными интересами и патриотическими порывами. То немногое, что планировалось в 1939 г. а ИЯМе (составление словаря старославянского языка и сравнительной грамматики славянских языков), в условиях войны не было реализовано.

В связи с этим довольно трудно выделить (как, например, в исторической науке) какие-либо особые направления научных исследований, в которых бы последовательно участвовал ряд авторов.

Но все же потребности войны коснулись и славянского языкознания, прежде всего его практической стороны. По мере продвижения наших войск к западным границам и на территорию Восточной и Центральной

Европы все сильнее стала ощущаться потребность в переводчиках со славянских языков и словарях. Для нужд возобновленного в 1943 г.29 вузовского преподавания славянской филологии также остро требовались учебники. И наши немногочисленные слависты с этой задачей с честью справились.

В 1939 г. был издан «Польско-русский словарь» под редакцией Б.Г.Мархлевской и М.Ф.Розвадовской. Его сопровождал грамматический очерк польского языка, написанный профессором В. Г. Чернобаевым. Последний в следующем году опубликовал свой «Русско-польский словарь», насчитывающий 50 ООО слов. Его 3-е издание состоялось в 1946 г. Подобный словарь в 65 ООО слов выпустил И.Х. Дворецкий (3 изд., 1948). Болгарский политэмигрант И.Г. Кара-Иванов подготовил в 1944 г. «Рус-ско-болгарский словарь» в 25 тысяч слов. Его тщательно редактировал С.Б. Бернштейн. Последний вместе с болгарскими коммунистами Т. С. Лука-новым и Е. П. Тиневой в 1947 г. выпустил в свет «Болгарско-русский словарь». Работавшая в МГУ под началом С. Б. Бернштейна сербская политэмигрантка Р. И. Григорьева составила вместе с М. М. Ильиной «Русско-сербский словарь» (1946). В первые послевоенные годы (1947) было издано два русско-чешских словаря: в 25 ООО слов и под редакцией профессора П. Г. Богатырева. К нему был приложен краткий грамматический очерк чешского языка, составленный С. Б. Бернштейном. Таким образом, в 40-е гг. прошлого века слависты располагали словарями практически по всем славянским языкам и даже (кроме сербско-русского и чешско-русского) в прямом и обратном вариантах.

Что касается учебников по отдельным славянским языкам, то кроме пособия A.M. Селищева в 1947 г. был издан учебник «Польский язык» И.Х. Дворецкого, а в 1948 г. — «Учебник болгарского языка» С.Б. Бернштейна, которые вместе с «Грамматикой болгарского языка» болгарского лингвиста Л. Андрейчина (1949; в переводе В. В. Бородич) долгое время служили верой и-правдой молодому поколению славистов. Учебник чешского языка А. Г. Широковой, а также учебники сербохорватского языка, выпущенные в ЛГУ, и В. П. Гудковым в МГУ, вышли в свет много позднее.

И все же в некоторых областях славянского языкознания проводились серьезные научные исследования вне зависимости от политической конъюнктуры. Прежде всего речь идет о С. Б. Бернштейне, который, по справедливому утверждению известного русиста и слависта в эмиграции А. В. Исаченко, соединял в себе «качества талантливого педагога, оригинального лингвиста, добросовестного филолога и темпераментного исследователя»30. Выпускник МГУ (где обучался на цикле южных и западных славян у A.M. Селищева), он окончил аспирантуру ленинградского ГИРКа и защитил в 1934 г. кандидатскую диссертацию «Турецкие элементы в языке дамаскинов XVII-XVIII вв.». Главным направлением

его деятельности было изучение болгарских говоров и истории болгарского языка. В этой области он выступал как исследователь-новатор и как инициатор и организатор важных научных исследований синхронического и диахронического плана. Он показал перспективность изучения болгарского языка от современного его состояния (включая народные говоры) к новоболгарскому языку дамаскинов XVII-XVIIJ вв., отражающему многие особенности речи тех столетий, а от него — к данным памятников письменности XIV-XV вв. (в частности, валашских грамот), а затем и к более ранним этапам31. К рассматриваемому нами периоду относится его капитальное исследование «Язык валашких грамот», защищенное в ИРЯ в 1946 г. в качестве докторской диссертации. В 1948 г. оно вышло в свет в виде монографии «Разыскания в области"болгарской исторической диалектологии». По справедливому заключению Р. И. Аванесо-ва, «труд С. Б. Бернштейна является первым исследованием в этой области. В нем он рассмотрел широкий круг вопросов, далеко выходящих за рамки обычных лингвистических исследований: проблемы этнических и языковых взаимоотношений на территории Дакии, вопросы возникновения письменности в Валахии, филологическая критика исследуемых текстов (выделение сербских и болгарских элементов). И лишь после этого автор обратился к собственно языковым вопросам — изучение глагола и системы именного и местоименного склонения. Результаты исследования внесли существенный вклад не только в историю болгарского языка, но также и изучение так называемого славянского периода в истории румынского народа и языка. Книга является также крупным вкладом в балканистику. Характерная особенность этого труда — органическая связь истории языка с историей народа»32.

В 1934-1938 гг. С.Б. Бернштейн заведовал кафедрой болгарского языка и литературы Одесского гос. педагогического института и одновременно (1937-1939) кафедрой языкознания Одесского гос. университета. К этому времени он организовал первые диалектологические экспедиции в Северном Причерноморье и в Крыму (с участием студентов), опубликовав первые результаты своих изысканий в статье «Болгарские говоры Украины» 33, обратив особое внимание на ольшанский говор, и др. Продолжая исследования болгарских говоров на территории бывшей Российской империи, начатые Н. С. Державиным («Болгарские колонии в России». София, 1914. Т. 1. Материалы для славянской этнографии и Пг., 1915. T. II. Язык), Бернштейн значительно превзошел своего старшего коллегу, во многом уточнив сделанные им выводы. Державин провел довольно поверхностные наблюдения (хотя впервые применил фонограф) над языком болгар Приазовья, Херсонской губернии и частично Бессарабии и смог сгруппировать их не по отличительным признакам (сопоставимым с говорами самой Болгарии), а только по губерниям (Бес-

сарабская, Таврическая, Херсонская). Таким образом, Державин, ограничившись «наблюдениями над отдельными случайно выбранными говорами», не сумел верно определить, по заключению С. Б. Бернштейна, диалектный тип болгарских говоров России и установить связь между ними. Отсюда он пришел к неправомерному выводу, что эти говоры представляют собой «бессистемный конгломерат отдельных разнородных диалектологических ячеек»34. После войны С. Б. Бернштейн уже как профессор МГУ и завсектором филологии Института славяноведения РАН организовал фронтальное полевое исследование болгарских говоров на территории СССР (Молдавия, Приазовье, Крым) в ряде возглавляемых им научных экспедиций рубежа 40-50-х гг. XX в. Ему вместе с молодыми коллегами удалось систематизировать болгарские говоры на территории СССР и, сопоставив с говорами балканских болгар, установить их происхождение, выделив при этом единые и смешанные разновидности35.

В первые послевоенные годы С. Б. Бернштейн занялся изучением проблем македонского языка, продолжив исследования своего учителя A.M. Се-лищева. В отличие от него36 ученый пришел тогда к убеждению, что македонский язык приобрел статус самостоятельного южнославянского языка, отличного как от своего «прародителя» болгарского, так и от «близкого родственника» сербского. В течение 1947 г. он упорно работал над монографией «Македонский язык». 25 апреля С. Б. Бернштейн записал в своем дневнике: «Работаю над монографией с большим подъемом. К сожалению, нет в моем распоряжении источников, на основе которых я мог бы охарактеризовать орфоэпические аспекты. В центре описания грамматики нового языка будет стоять морфология. Специальная глава посвящена анализу языка Мисиркова. В книге будет хрестоматия и македонско-русский словарь к текстам хрестоматии»37. 2 декабря он завершил работу над рукописью38. В мае 1948 г. вышла в свет статья С.Б.Берн-штейна «Македонский язык», своего рода реферат законченной монографии39, в котором он осветил содержание книги: «Книга состоит из шести глав. Первая глава посвящена вопросу о месте македонского языка среди других южнославянских языков. Вторая глава содержит описание фонетической и морфологической природы нового литературного языка. Описание сделано на основе оригинальных произведений македонских поэтов и писателей, а также языка газет с привлечением материала из диалектологических текстов. Третья глава посвящена полемике по отдельным вопросам с создателями нового литературного языка. Центральное место здесь уделено форме третьего лица единственного числа глаголов настоящего времени... В четвертой главе дается краткое описание отдельных фонетических и морфологических мест... газеты» «Вардар», выходившей в Одессе в 1905 г. на македонском языке. «Пятая глава имеет задачей показать, что сделано русскими славистами (в их числе

В.И. Григорович, П. А. Лавров, В. Н. Щепкин, Г. А. Ильинский, Н. С. Державин и особенно A.M. Селищев. — М. Д.) в изучении македонских говоров и языка старых македонских памятников письменности...» В шестой главе С. Б. Бернштейн рассматривал актуальные вопросы современного теоретического и практического изучения македонского языка: «Необходимо создать серьезный научный курс македонского языка», дать подробное экспериментальное изучение законов литературного языка, на основе которого можно составить обстоятельный орфоэпический очерк, приступить к составлению большого толкового словаря и небольших двуязычных словарей, начать работу над атласом македонских говоров ит. д.»40. В июне академик С.П. Обнорский согласился редактировать эту книгу, названную теперь «Очерки по македонскому языку», дав в августе на нее положительный отзыв. Ранее (весной 1948 г.) книга была утверждена к печати на Ученом совете Института славяноведения. Директор Института, академик Б. Д. Греков (еще в ноябре 1947 г.) обещал, что «книгу будут набирать молнией» к готовившему в апреле съезду славистов в Москве41. Но обострение и разрыв отношений с Югославией летом 1948 г. надолго внесло изучение македонской проблемы в число запретных тем советского славяноведения.

Тем большего внимания заслуживает статья С. Б. Бернштейна «К вопросу о форме 3-го л. ед. ч. настоящего времени в македонском литературном языке», опубликованная в канун югославских событий42. В то время в республике Македония, вошедшей в состав Югославии, остро стоял вопрос о нормализации македонского литературного языка, отличного от болгарского. Как известно, македонский язык относится к числу сравнительно молодых южнославянских языков. Он сформировался только в конце XIX в. на общей основе болгарского языка. В то же время юго-восточные говоры Македонии носят «следы влияния говоров сербских», а восточные сильно болгаризированы. Этот сербизированный «скопско-велесский говор» группа македонских патриотов-возрожденцев стремилась положить в основу нового литературного языка, чтобы отмежеваться от болгарского, что неизменно вызывало протест и жаркие дискуссии. С. Б. Бернштейн занял в этом споре нейтральную и взвешенную позицию, не потакая претензиям ни болгаро- ни сербофилов. По вопросу о том, какие македонские говоры следует положить в основу македонского литературного языка, к нему, как специалисту, осенью 1944 г. обратился председатель Антифашистского собрания Народного освобождения Македонии Д. Влахов. Бернштейн изложил свою позицию. Он писал: «Перед строителями новой национальной культуры на Балканах стоит задача создания нового литературного языка, языка близкого народным массам Македонии... Велес-ско-скопьские говоры не могут быть использованы при создании нового литературного языка... При выборе говора нужно обязательно учиты-

вать то, что новый язык должен быть наделен и такими особенностями, которые оправдали бы его существование. Таким говором может быть только центральный говор, занимающий значительную территорию Македонии (Битоля, Поречь, Прилеп). К этому говору очень близки говоры охридской группы; они также должны быть учтены при создании нового литературного языка. Эти говоры имеют старую книжную традицию, восходящую еще к деятельности Климента»43. С мнением Бернштейна солидаризировался ряд ведущих македонских языковедов — Вылко Марковский, Блаже Конеский идр. В основу нормализации македонского литературного языка были положены именно центральные говоры, наиболее ярко отражающие особенности этого языка44, но в конце 1940-х гг. этот процесс далеко не завершился, нормы орфографии только вырабатывались. Язык газет был «полон противоречий и разных несообразностей». В первой половине 1945 г. Министерство народного просвещения Македонии организовало «Комиссию языка и орфографии» для решения всех спорных вопросов. С. Б. Бернштейн предпринял попытку внести свой посильный вклад в нормализацию македонского языка. В своей статье, тщательно проанализировав историю употребления глаголов 3 л. ед. ч. в центральных говорах, языке старых македонских книжников и писателей XIX в., ученый стремился доказать, что правомерно употреблять здесь формы на -т, а не на гласную основу45, как в языке современных газет.

К последовательным антимарристам относился и выдающийся украинский лингвист, член-корреспондент АН СССР Л. А. Булаховский (1888-1961), профессор Пермского, Харьковского и Московского (1943-1946) университетов, будущий директор Института языковедения АН УССР (1945-1961) в Киеве. В его многочисленных исследованиях большое место занимали южнославянские языки. В частности, он изучал старо-крымский болгарский говор — единственный родопский говор на территории СССР и послал статью о нем в неопубликованный сборник в честь 70-летия Н.С.Державина46. Главным направлением его исследований стали проблемы славянской акцентологии. «В течение всей своей научной жизни, — писал С. Б. Бернштейн, — Булаховский постоянно интересуется вопросами грамматической аналогии, которую он исследует на материале различных славянских языков. Специально болгарскому языку посвящена работа „Славянские атематические глаголы" (1940). Автор анализирует формы настоящего и будущего времени изъявительного наклонения, формы имперфекта, аориста, повелительного наклонения и причастия»47. В этом направлении ученый работал и в 1950-е гг., издав монографии «Акцентологический комментарий к польскому языку» (Киев, 1950) и чешскому языку (Киев, 1953). По заключению Н. А. Кондрашова, Л. А. Булаховский «сделал значительный вклад в

изучение славянской акцентологии (вышедшие работы составляют часть большого подготавливаемого им труда „Введение в славянскую акцентологию") и истории славянских литературных языков» 48.

Академик В. В. Виноградов поднял важный вопрос об изучении общего лингвистического фонда славянских языков, который он осветил в статье «Об изучении общего лексического фонда в структуре славянских языков» (1946)49. Ученый обозрел мнения о проектах и попытках создания «всеславянских» словарей А. Шлейхера, И.И. Срезневского, Ф. Миклошича, А. Брюкнера, А. С. Будиловича, Р. Траутмана (восстановление славяно-балтийского лексического фонда), А. М. Селищева и др. и пришел к заключению о важности решения поставленной проблемы на основе сравнительно-исторического изучения славянских языков. Он писал: «Исследование разных исторических взаимодействий славянских языков (напр., русского и болгарского, сербского, русского и польского и т. д.) поможет определить новые пласты лексической общности между разными славянскими языками и соответствия между ними в процессе семантических изменений и в методах словообразования. В этом направлении представляют особенный интерес наблюдения над течением сложного процесса формирования национальных языков у отдельных славянских народов и над той внутренней семантической опорой, которую находили при этом отдельные славянские народы в лексической сокровищнице другого языка (напр., болгары и отчасти чехи в русском языке)»50.

Примечательно, что в 1940-е гг. состоялись защиты ряда кандидатских и докторских диссертаций по вопросам славянского языкознания. В 1940 г. в Ворошиловграде защитил кандидатскую диссертацию украинский лингвист С.Самойленко «Категория персональное™ и неперсональности в славянских языках», в 1942 г. — московский языковед П. П. Свешников «Продуктивность конъюнктивных конструкций в балканских языках», в 1943 г. — ленинградский филолог С.С. Советов «Язык ирои-комической поэмы как фактор развития польского литературного языка во второй половине XVIIIв.», в 1944г. — московский богемист А.Г. Широкова «Восточно-словацкие говоры Земплинского-Унгского комитата», в 1946 г. •—ленинградский филолог А. Л. Каплан'«Чешско-польские культурные взаимоотношения и их отражение в польской письменности раннего Средневековья», в 1949г. — московский словакист H.A. Кондрашов «Категории личности и неличности в словацком языке»51. Докторских диссертаций по славянскому языкознанию было защищено всего три — упомянутые С. Б. Бернштейна (1946), JI.B. Матвеевой-Исаевой (1947) и В.П. Петруся «Славянская фонематическая структура типа *tblt, *tblt» (1945). С. Б. Бернштейн выступал на последней защите в качестве оппонента. Он отметил в своих мемуарах: «В целом автор не вносит существенно нового во всю проблему (изучаемую ранее П. А. Лавровским, А. А. Потебней, А. А. Кочубинским. — М.Д.),

но интересно освещает историю этой фонемы в некоторых диалектах. Есть новые и поучительные сопоставления. Праславянскую часть диссертант не затрагивал, даже не пользовался термином „праславянский", что можно понять при современных обстоятельствах. Следует учесть, что Петрусь работает в провинции, а там марризм силен. У меня было много критических замечаний, но и я, вслед за Державиным и Обнорским, дал общую положительную оценку. Петрусь в свое время жил и работал в Киеве. Был арестован, какой-то срок провел в лагерях, а теперь живет и работает в Кирове. Десятью голосами против двух Петрусь получил степень доктора»52. Одна из глав этой диссертации позднее была опубликована в статье «К вопросу о происхождении фонетической формы лексемро1к и тома в польском языке»53.

Проблема отношения к научному наследию в свете идеологических кампаний

Логической тенденцией развития послевоенной науки являлся кратковременный «период толерантности» (примерно 1944-1946 гг.), когда на волне победного патриотизма было дозволено признание научных заслуг предшественников — именитых русских языковедов, в современном советском языкознании. Этому способствовала русоцентрическая кампания 1944г.54, широкое празднование 220-летия Академии наук55 и, казалось бы, по логике вещей, должна была содействовать кампания по борьбе с «низкопоклонством перед Западом». Но на практике случилось иначе.

21 мая 1946 г. до печально знаменитого августовского постановления ЦК ВКП(б) по вопросам литературы в АН СССР было проведено совместное заседание Отделения истории и философии и Отделения литературы и языка, посвященное памяти корифея отечественной науки, академика А.А.Шахматова (1864-1920) по случаю 25-летия его смерти. А. А. Шахматов вошел в историю отечественной науки как выдающийся исследователь русского языка, его говоров, древнерусской литературы, русского летописания, проблем русского и славянского этногенеза и пр. С докладами выступили филологи: академик С. П. Обнорский и профессор В. В Виноградов, а также историк, профессор М. Н. Тихомиров. Примечательно, что открыл заседание маррист, академик И. И. Мещанинов, который подчеркнул, что научные труды ученого «оставили глубокий след в нашей науке»5б. В докладе С. П. Обнорского, зачитанном, ввиду его болезни, К. И. Былинским, говорилось о значении А. А. Шахматова как историка русского языка. Автор сделал ряд важных заявлений. Во-первых, он признал, что ученый вместе с А. И. Соболевским «заложил прочный фундамент наших современных знаний о русском языке», что «изучение русского языка после Шахматова идет по путям, им проложенным». Во-вторых, через Шахматова признавалось наследие основоположника московской лингвистической школы Ф.Ф.Фортунатова (1848-1914),

внесшего значительный вклад в развитие общего и сравнительно-исторического языкознания. Именно эта школа постоянно подвергалась нападкам марристов. В докладе же, как ни в чем не бывало, указывалось: «От Ф. Ф. Фортунатова Шахматов унаследовал глубокую общую лингвистическую подготовку — знание сравнительной грамматики индоевропейских и славянских языков». В-третьих, признавались заслуги Шахматова в исследовании русских говоров, в разработке программы по их изучению, по которой работала известная Московская диалектологическая комиссия. В-четвертых, Обнорский признал вклад ученого в публикацию памятников языка и культуры и их критическое исследование: «Его методология и методика публикации и исследования памятников составили целый этап в науке». Признавая ряд недостатков-Шахматова в исходных принципах и исторической схеме, С. П. Обнорский дальновидно оценил масштаб научной деятельности ученого: «Здание истории русского языка, построенное Шахматовым, захватывает громадным масштабом своих перспектив, освещая и далекое прошлое и богатства современного русского языка. Оно опирается на богатый материал источников, прочный и доброкачественный, специально проверенный и критически обследованный. Деятельность А. А. Шахматова открыла новый этап в разработке истории русского языка»57. В этих словах заключается высшая оценка, какую только можно дать творчеству ученого. Абстрагируясь от марксизма и марризма, Обнорский охарактеризовал Шахматова как корифея отечественной науки, научная концепция и методология которого адекватна представлениям современной науки и имеют непреходящую ценность. Примерно в этом же ключе преподносились заслуги ученого в докладе В. В. Виноградова «Русский литературный язык в исследованиях А. А. Шахматова». Автор подчеркнул его предпочтение не синхроническим, а историческим исследованиям языка. Он показал славистический аспект трудов ученого, благодаря которым «история русского литературного языка стала одной из глав сравнительной истории славянских языков, тесно сблизилась с диалектологией русского языка, с историей языка города и с историей языка народной словесности». Виноградов изложил концепцию Шахматова о формировании русского литературного языка на основе всеобъемлющего влияния старославянского языка и «этнографического, народно-русского речевого начала» и в духе русоцентризма нарисовал картину «мирного, но стремительного усвоения чужого, хотя и родственного славянского языка древней Русью», которая представлялась ученому выражением великих жизненных сил «русской почвы». Более критически, чем предыдущий докладчик, оценивая вклад Шахматова в разработку истории русского языка, находя в его концепции «противоречия и крайности», Виноградов признал, что он много дал современной науке в эвристическом плане, выдвинув «много новых, чрезвычайно существенных проблем и за-

дач, не разрешенных еще современной наукой о русском языке»58. В докладе М. Н. Тихомирова говорилось о вкладе А. А. Шахматова в историческую науку, в разработку проблем русского летописания.

Позднее 14 июня 1946 г. состоялось еще одно объединенное заседание ОИФ и ОЛЯ, посвященное памяти А. А. Шахматова. С докладами выступили С.П.Обнорский, Д.С.Лихачев, В.И.Чернышев, Д. Б. Буб-рих, Е. С. Истрина59. На основе этих докладов и других материалов в 1947 г., несмотря ни на что, вышел в свет сборник статей и материалов, посвященный А. А. Шахматову60. Это было апогеем его признания в сталинскую эпоху.

В целом прозвучавшее на заседании безоговорочное признание заслуг ученого-компаративиста, поддержанное многолюдной аудиторией, нанесло болезненный щелчок по марризму, и если бы языкознанию в дальнейшем позволили развиваться по традиционному пути, проложенному трудами предшественников, то, полагаем, марризм мог быть изжит эволюционным путем. Антимарристы предприняли еще несколько шагов по реабилитации сравнительно-исторического языкознания в СССР. 13 июня 1947 г. на заседании Отделения литературы и языка с «большим интересом» был заслушан доклад президента Сербской академии наук А. Белича «Природа языка и его изучение». Более того, изложение доклада «буржуазного» ученого-компаративиста публиковалось в «Вестнике АН СССР»61! А между тем докладчик опирался (хотя и критически) на труды основоположника структурализма Ф. Де Соссюра, оперируя его терминологией. У А. Белича быстро нашелся последователь, московский лингвист Н. С. Поспелов, напечатавший в том же году статью «Учение академика А. Белича о синтаксическом индикативе и синтаксическом релативе»62. В июне же А. Белича избрали почетным профессором МГУ 63. Удалось опубликовать также статью выдающегося польского структуралиста, специалиста по индоевропейскому и общему языкознанию Е. Куриловича64.

Однако марристы также «не дремали». Относительно притихшие в годы войны и смирившиеся лишь с формальным признанием истинной «марксистское™» их учения, в конце 1940-х гг. они снова перешли в наступление на отечественное языкознание. Эту атаку облегчили жесткие идеологические кампании по борьбе с низкопоклонством перед Западом, по осуждению журналов «Звезда» и «Ленинград» в августе 1946 г., по изжитию «буржуазного объективизма», разгром генетики, философии и пр. Началось это постепенно с юбилеев И. Я. Марра, И.И. Мещанинова, ИЯМа65, на которых актуализировалось значение «материалистического» направления в языкознании, противники которого причислялись к «идеалистам» со всеми вытекающими отсюда политическими последствиями. И.И. Мещанинов выступил со статьей «Учение Н. Я. Марра о стадиальности» (1947)66, создав прецедент для появления серии подобных статей67. Эта «проблема» стала предметом обсуж-

дения в Институте языка и мышления им. Н.Я. Марра в Ленинграде и его московском филиале68. «Стадиальность» нашли даже в трудах А. А. Потеб-ни69. Появились работы специально направленные против структурализма и сравнительно-исторического языкознания70.

В преддверии кампании против космополитизма (1949) вошли в практику всевозможные обсуждения, осуждения, «суды чести» и прямая травля, справедливо названная В.М. Алпатовым «аракчеевщиной»71. Важное значение имели доклады И. И. Мещанинова «О положении в лингвистической науке» и Ф. П. Филина «О двух направлениях в языковедении», прочтенные в Ленинграде на совместном заседании Ученых советов ИЯМа и ЛО ИРЯ АН СССР 22 октября 1948 г. и повторенные через пять дней в московском Институте русского языка72. Мещанинов* «в корректных тонах», а Ф. П. Филин в «некорректных»73 обвинили там М. В. Сергиевского, В. В. Виноградова и А. С. Чикобаву в критике марризма74.

Из славистов-лингвистов особенно досталось именно академику В. В. Виноградову, отчасти и С. Б. Бернштейну. От них требовали публичного покаяния и демонстрации приверженности к «новому учению о языке». Испытывая муки морального характера, ученые все же «дрогнули».

Первоначально книги В. В. Виноградова «Очерки по истории русского литературного языка ХУП-Х1Х вв.» (1938), «Великий русский язык» (1945), «Русский язык» (1947) признавались существенным вкладом в науку75. Позже, со статьи в «Литературной газете» неких Б. Агапова и К. Зелинского «Нет, это — не русский язык!»76 началось значительное давление и травля в печати77. Сначала ученый как мог отбивался, отвергал обвинении в своем «немарксизме», мужественно заявив на открытом партийном собрании Московского отделения ИЯМ и ИРЯ в начале 1948 г., что «новое учение о языке не покрывает всех проблем, выдвинутых советским языкознанием»78. Однако затем весной 1949 г. на пике кампании «борьбы с космополитизмом» на совместном Ученом совете названных институтов он выступил все же с признанием, что «он никогда не вел борьбы против установок Н.Я. Марра в области языкознания... Он и впредь считает для себя необходимым теснее сблизиться с новым учением о языке... Ему... пришлось сталкиваться с трудностями в освоении материалистического, марксистско-ленинского метода научно-лингвистического мышления. Отсюда блуждания и поиски новых путей изучения русского языка, приводивших иногда к неправильным положениям»79.

В области славистики «покаяние» В. В. Виноградова выразилось в статье «Основные вопросы изучения современных славянских языков» (1949)80, в которой заявил о своей приверженности «передовому» «материалистическому» учению о языке Н. Я. Марра и осуждении «формального компаративизма дореволюционного славяноведения», а также «сравнительно-исторического схематизма буржуазного индоевропейского языкозна-

ния»81. В этой связи он вынужден был резко осудить «порочность методологии» и «одностороннюю формально-грамматическую направленность» 82 трудов А. А. Шахматова, из школы которого вырос. Теперь же В. В. Виноградов выступил с критикой сравнительно-исторического метода, исходя из которого всегда строил свои работы. Он, в частности, писал: «В основе этой методологии лежит метафизический принцип исто-рико-генетического родства современных славянских языков, являющихся будто бы результатом различных эволюций одного и того же „праславян-ского языка" (или „славянского праязыка"). И А. А. Шахматов, изучая явления современного русского литературного языка, старается вскрыть их „исторические корни", сопоставляя их с однородными явлениями в других славянских языках. Истоки и причины современных русских языковых явлений оказываются сближенными с соответствующими древнерусскими и инославянскими явлениями и процессами у своей мнимой общеславянской основы. Конкретно-историческая сущность русского языкового процесса в его обусловленности историей материальной культуры и общественных мировоззрений — при таком абстрактном формально-лингвистическом анализе — совершенно искажается и расплывается в славянофильском и космополитическом тумане»83. Печальный факт вынужденного отречения от наследия выдающегося русского ученого А. А. Шахматова был налицо.

Тем не менее после «покаянной» преамбулы В. В. Виноградов, словно забыв о критике «буржуазного» сравнительно-исторического метода, поставил в своей статье ряд интересных и не потерявших до сих пор своей актуальности вопросов по «сравнительно-типологическому» изучению славянских литературных языков. Отдав дань высказываниям Ленина и Сталина о развитии языков в капиталистическом и социалистическом обществах, В.В. Виноградов говорил, например, о неравномерном развитии и разновременном формировании славянских национальных языков, обусловленных различными политическими и культурно-исторически-ми условиями, в которых «протекал процесс образования национальных языков у разных славянских народов». Поэтому, справедливо считал он, и «возраст» их различен: «...крайние полюсы русский, польский, чешский языки, с одной стороны, и белорусский или македонский, с другой; промежуточные по „возрасту": сербский, болгарский, украинский». Формирование и развитие национальных языков он связывал «с народно-освободительными движениями, с возрождением народности в разных сферах общественной жизни, с национальным самоопределением славянских народов» 84. Ученый поставил проблему «межславянского словарного фонда» и «общей интернациональной лексики в структуре современных славянских языков» (затронутую в упомянутой статье 1946 г.), тесно связав ее с процессами интеграции стран «новой демократии» 85.

В то же время он принимал во внимание и аспекты «национализации и индивидуализации» интернациональной лексики в структуре каждого славянского языка. Виноградов выступал за сравнительно-типологическое изучение современных славянских языков «в фонологическом, морфологическом, синтаксическом и лексическом плане», очистив его от «антиисторического» и «метафизического формализма структуралистской теории (напр., работы проф. Б. Гавранка)». Ученый считал важным учитывать проблему «функционального расслоения славянских литературных языков в течение XIX и XX вв. и все усложняющегося стилевого их разнообразия» 86. Он поставил вопрос о «синхронно-диахроническом» (т. е. стати-ко-историческом) «функционально-стилистическом изучении каждого из современных славянских языков»87. Для плодотворной работы в этом направлении он считал необходимым создание хороших «дифференциальных» словарей разных славянских языков и общего «сравнительно-семантического словаря всех славянских языков», а также «сравнительно-функциональных грамматик современных славянских языков»88.

В заключение статьи Виноградов рассуждал также о необходимости изучения как «индивидуального стиля художника слова», так и языка художественной литературы в целом. При этом он говорил о важности изучения современного литературно-художественного языка славянских народов в сравнительно-типологическом плане: «Наблюдения над тождественностью или сходством средств и приемов поэтического выражения в современных славянских литературных языках, установление общих для них закономерностей в развитии форм и жанров литературного творчества, осмысление различий в системах словесно-художественной изобразительности — все это будет лишь содействовать пониманию тесного родства и общности славянских национальных культур»89.

Завершалась статья оптимистическим прогнозом будущего всестороннего сближения славянских языков и культур СССР и стран «новой демократии», когда «семантическая структура живых славянских языков будет все полнее и шире отражать общие пути идеологии, общие культурно-политические интересы славянских народов». И приэтом в духе русоцентризма утверждалось: «Великому русскому языку в этом сближении славянских языков принадлежит огромная роль. Это сближение славянских литературных языков, не затрагивая их национальной независимости, сулит им всем новую эру развития. В демократическом государстве нового типа литературный язык становится подлинным достоянием всего народа и питается жизненными соками материальной и духовной культуры всей нации»90.

С. Б. Бернштейну также пришлось пережить нравственную трагедию накануне лингвистической дискуссии 1950 г. Хотя этот случай выходит за хронологические рамки нашей работы, охарактеризуем его как яркий, зафиксированный в мемуарах пример состояния нравов (вопрос

о конформизме) той зловещей эпохи и логическое завершение идеологической кампании касательно славистики. Напомним, что к концу 1949 г. культ Марра достиг своего апогея. С начала 1950 г. началось административное преследование тех, кто еще не покаялся91.

Готовилась научная сессия, посвященная Н.Я. Марру в связи с 15-летием со дня его смерти. С. Б. Бернштейн, заведовавший тогда кафедрой славянских языков МГУ, как всегдашний и последовательный противник марризма, был вызван на беседу по этому поводу руководством филологического факультета. Тогдашний декан Н. С, Чемоданов и его заместитель Т. П. Ломтев убеждали ученого прочесть доклад, в котором он должен показать, что перестраивается в духе «нового учения о языке». «Никого не интересует, что ты думаешь на самом деле», — «аргументировал» сомнительное предложение Т. П. Ломтев. «Ты должен прекратить, — более весомо подкрепил аргументацию Н. С. Чемоданов, — чтение лекций по сравнительной грамматике славянских языков. Я скрываю от ректора и от министерства, что на факультете читается такой курс. В любой момент может разразиться скандал. Не буду скрывать, что это больно ударит и по мне»92.

Началась полоса душевных терзаний и поиска выхода. «На душе, — писал мемуарист, — чернее черной кошки. Что делать? Пренебречь советом — значит уйти из университета, вероятно, и из Института славяноведения. Ну а потом? Менять специальность уже поздно. Постепенно в душу закрадывается мыслишка — я должен подумать и о славистике. Пока она в университете, и в Институте пропадет без меня. Я не имею права бросать ее на произвол, я отвечаю перед потомством за ее судьбу. Так постепенно возник мостик для соглашательства. Чувствую, что пойду на компромисс. Грязная свинья!!!»93.

Оценка ученым своего нравственного компромисса в комментариях не нуждается. Бернштейн наглядно показал внутреннюю мотивацию своего вынужденного сервилизма. Отношение к докладу он выразил в следующих мемуарных записях: «Для марровской сессии состряпал доклад на тему „Проблемы изучения болгарского языка в свете нового учения о языке". Это не представляло никакого труда, так как на сессии подобного рода нужен крик и шум, треск и барабан, а не наука. Мы все уже давно наловчились выступать с подобного рода „научными" докладами» 94. О самом выступлении ученый кратко сообщил: «На днях на сессии памяти Марра читал доклад. Все мои „благожелатели" были в восторге. Я полагал, что закончится докладом. Однако Ломтёв требует его публикации. Неужели я должен пройти и через этот позор! Пока буду тянуть всеми средствами 95».

Эти несколько театрализованные строки написаны С. Б. Бернштей-ном в 1970-е гг., когда он в полной мере осмыслил уроки эпохи господ-

ства марризма. В оригинале дневника в записи от 19 февраля 1950 г. никакого нравственного осуждения своего «марристского» выступления ученым сделано не было, тогда это было в порядке вещей. Он писал: «На днях (14 числа) на сессии памяти Марра в университете читал доклад „Формирование болгарского народного языка в свете нового учения о языке". Доклад, говорят, имел успех. С большим успехом прошел доклад Виноградова. Докладчики Сердюченко и Левковская оскандалились. Мой доклад будет печататься»96.

Следует отметить, что ни в мемуарах, ни в оригинале дневника Бернштейн ничего не писал о содержании «покаянного» доклада. В архиве ученого нам не удалось обнаружить именно этот текст, зато есть тексты двух других докладов, один из которых свидетельствует, что «грехопадение» ученого случилось несколько ранее, как раз после выступления И. И. Мещанинова и Ф.П. Филина в ИРЯ. В мемуарах 21 ноября 1948 г. он зафиксировал: «В пятницу, 19-го, делал доклад об очередных задачах славяноведения. Присутствовали все московские слависты. Председательствовал Державин. Выступало много народа»97. В этой записи нет ни слова осуждения или выражения какой-то чрезвычайности содержания доклада. А между тем он был выдержан в «погромном» духе тогдашних идеологических кампаний. Выполняя постановление Ученого совета МГУ от 27 сентября 1948 г., призвавшего путем самокритики изучать уроки августовской сессии ВАСХНИЛ, разгромившей отечественную генетику, ученый «обрушился» на вейсманистов-морганистов как представителей «буржуазной» науки. Аналогию им он нашел в «буржуазных» лингвистах, которые «своими теориями праязыка, превосходства индоевропейских языков над другими языками, извечной обособленности одних языков от других подкрепляют расистские теории, служат и оправдывают империалистические захваты и колониальный режим. Буржуазное языкознание в отрыве от деятельности человека, от социальных условий рассматривает его лишь в плане биологическом». «С этим буржуазным языкознанием, — с энтузиазмом утверждалось в докладе, — мы должны вести такую же непримиримую борьбу, разоблачать отдельных его представителей также решительно и принципиально, как это делают сейчас наши товарищи биологи в отношении вейсманистов». Разоблачив вейсманистов и «буржуазных» лингвистов совсем в духе академика Н.С.Державина, И. И. Мещанинова и др., С. Б. Бернштейн выступил с критикой и своих коллег, неоднократно подвергавшихся тогда критике — М. Н. Петерсона и А. А. Реформатского, обвинив их в опоре на методологию выдающегося компаративиста, основоположника московской лингвистической школы Ф.Ф.Фортунатова (1848-1914) и игнорировании «достижений марксистско-ленинской методологии». За использование теории праязыка он резко критиковал своего единомышленника Л. А. Була-

ховского. Л. П. Якубинскому «досталось» за то, что тот в одной из статей с помощью цитат из Ф. Энгельса пытался оспорить «новое учение о языке» применительно к славянским языкам98.

Здесь же, как ни печально, Бернштейн вынужден был выступить с критикой своего учителя А. М. Селищева, репутацию которого яростно защищал в 1932 г. от нападок «языкфронтовцев» М. Н. Бочачера (директора НИЯЗа) и др., стремившихся в борьбе с марристами утвердить свое понимание марксизма в языкознании и также выступавших против «буржуазной» индоевропеистики99. Он признал, что опубликование в «Докладах и сообщениях» филфака МГУ (1947. Вып. 4) выступлений памяти А. М. Селищева, сделанных в годовщину его смерти в декабре 1943 г., не отвечает современным научным требованиям. «Селищев мой учитель, — сказал Бернштейн. — Под его руководством проходила моя подготовка в области славянской филологии и балкановедения. Однако это не освобождает меня от необходимости критики, с позиций марксистско-ленинского языкознания оценить его труды по вопросам балкановедения. Это не было сделано ни мной, ни другими участниками сборника... На методологических ошибках Селищева в своих лекциях я останавливаюсь часто и подробно. Если панегирический тон можно было оправдать в докладах, которые читались вскоре после смерти учителя, то издавать их без серьезной переработки в 1947 году не следовало. Среди членов нашей кафедры есть несколько учеников Селищева. Все они должны помнить, что мы плохую услугу окажем и памяти Селищева и нашему общему делу, если не подвергнем серьезной критике методологические установки его. Это задержит наш собственный рост».

Но верхом «покаяния» стали «ожидаемые научной общественностью» пассажи о научных заслугах Н. Я. Марра. «Весьма существенным вопросом для нас сейчас является вопрос о новом учении о языке, созданном акад. Н. Я. Марром, — отметил Бернштейн. — Свое учение акад. Марр создал базируясь на языках, далеких от языков нашей специальности. Но было бы большой принципиальной ошибкой на основании этого утверждать, что новое учение о языке не имеет отношения к славистике. Так утверждали многие противники акад. Марра, но это были и противники советского, марксистско-ленинского языкознания».

В связи с этим С. Б. Бернштейн положительно отозвался о прежде критикуемых трудах Н. С. Державина: «Акад. Н. С. Державин является славистом. И однако в течение многих лет он работает над исследованием различных проблем славяноведения, стоя на позициях нового учения о языке. Мы должны понять, что мы не создадим марксистско-ленинского славяноведения, если будем игнорировать новое учение о языке, если не будем творчески применять идей акад. Н.Я. Марра в своей научной и педагогической деятельности. Нужно сказать честно и откровенно, что в

этом отношении нами сделано очень мало. Необходимо, чтобы наступил здесь решительный перелом».

Бернштейн также сделал попытку в отчаянно-наступательном тоне оправдать необходимость чтения курса сравнительной грамматики славянских языков в МГУ, отрицая в духе времени те основания, на которых он базировался: «В течение многих лет ежегодно я читаю сравнительную грамматику славянских языков. Выступая против многих основных положений традиционного буржуазного компаративизма (в частности, против учения о праязыке, против формального применения сравнительного метода и др.), я, однако, совсем недостаточно останавливался на вопросах метода, перегружал свой курс массой лингвистических мелочей. А очевидно, что именно этот курс должен в большей степени, чем другие, быть методологически заостренным, так как он дает широкую возможность показать ограниченность метода буржуазного языкознания. Именно по этому пути я пошел в этом году».

В докладе выражено и распространенное тогда убеждение о «самых передовых» идеях советского славяноведения и необходимости «культуртрегерского» внедрения их в науку стран «новой демократии». Бернштейн утверждал в этой связи: «Недостаточно боролись мы и с реакционными идеями в трудах зарубежных славистов. Досталось от нас кое-кому из реакционных болгарских славистов. Но разве нет таких же обскурантов как Младенов* в сербском, чешском или польском языкознании? Они, конечно, есть, и с ними надо вести борьбу. Нужно прийти на помощь тем зарубежным славистам, которые искренне стремятся стать на позиции марксистской науки. В последнем номере журнала „51ау4а" напечатана статья Вольмана и Гавранка об очередных задачах нашей науки славистики". Нужно прямо сказать, что оба чешских слависта многого не понимают и фактически в области метода стоят на позициях буржуазной науки. Я думаю, что именно мы, советские слависты, должны откликнуться на подобного характера работы и показать ограниченность мировоззрения их авторов».

Вероятно, текст этого доклада был использован и в февральском выступлении Бернштейна. На исходе «космополитической» истерии, 7 апреля 1949 г., ученый выступил в подобном же духе на заседании Ученого совета филологического факультета. Теперь он дошел до утверждения, что в лик-

* Стефан Младенов (1880-1963) — крупный болгарский языковед, академик БАН (1929) и многих иностранных академий, профессор Софийского университета. Автор важных трудов по славянскому, болгарскому (диалектология, этимология), индоевропейскому и общему языкознанию.

** Havránek В., Wollman F. Nase pojetí slovanské filologie a její dnesní úkoly // Slavia. Roe. 18. 1947/1948. S. 249-268.

видации славяноведения в СССР повинны «замаскированные враги» науки— космополиты: «В одной из своих статей „Правда" писала, что буржуазный космополитизм нанес нашей культуре и науке громадный вред. От себя могу добавить, что есть разные области знания, которые в результате многолетней деятельности наших замаскированных врагов, врагов русской и советской культуры почти прекратили существование. И это не второстепенные, периферийные области, а первостепенные и важные. Я имею в виду славяноведение в самом широком смысле этого слова (славянское языкознание, славянское литературоведение, историю, искусство и пр. и пр.). Действительно, создалось совершенно непонятное положение. В СССР нет славистов. В СССР — в могучей славянской стране, где славяноведение стояло всегда очень высоко».

Поставив вопрос, почему советское славяноведение, в отличие от дореволюционного, не имеет достаточно кадров квалифицированных преподавателей, Бернштейн сделал экскурс в историю славяноведения, еще раз заклеймив дореволюционную «буржуазную» науку. «После революции, — сказал он, — многие слависты оказались в рядах белой эмиграции, что не было случайным. Действительно, в области славяноведения было много представителей самой черной реакции. Мы знаем, что проф. киев, универ. Флоринский был расстрелян по решению ВЧК. Случай очень редкий. Но, тем не менее, оставалась сравнительно большая группа славистов, которая продолжала работать и хотела работать. Среди них можно указать две группы. Одни продолжали работать в старом плане (Ляпунов, Селищев [вставлен Булаховский. — М.Д.], Лукьяненко), другие (ленинградцы) пошли на выучку к академику Марру и попытались применить марксистскую методологию к славистике (Державин, Долобко). Было много молодых специалистов, которые только начинали свою научную деятельность (Свешников и мн. др.)». Себя в число последних ученых Бернштейн не вставил.

«Почему, — вопрошал он, — ничего не получилось? Почему за все эти годы Державин и Долобко (он умер в 1935 г.) не подготовили нам научной смены советских славистов-марксистов. Почему Булаховский не воспитал ни одного специалиста по славистике, и славянское отделение киевского университета влачило жалкое существование? Может быть, они не хотели? Может быть, они хотели, чтобы вместе с ними умерла славистика? Нет причины в другом... И здесь сразу же обнаружились все пагубные последствия этой вредительской политики».

И далее в духе времени Бернштейн рассуждал о «главной жизненной задаче» — возрождении славистики в СССР: «Это нельзя понимать в том смысле, что мы возрождаем старую славистику. Нет. Советская славистика так же должна отличаться от дореволюционной, как и вся наша общественная наука отличается от дореволюционной. Надо, одна-

ко, прямо и открыто признать, что здесь у нас достижений меньше, чем должно было быть. Все что говорилось на философской дискуссии по книге тов. Александрова и позже об объективизме, о неумении увидеть коренные различия до марксистско-ленинского этапа в науке относится и к нам, советским славистам». В качестве примера потакания «буржуазному объективизму» он привел сборник памяти A.M. Селищева и славяноведческие работы JI. А. Булаховского.

Напротив, теперь ранее критически воспринимаемые труды Н. С. Державина представлялись им как образец для подражания, невзирая на присущий им и осуждаемый ученым «политический барабан». «Нет во многих наших работах, —утверждал он, —той необходимой в настоящее время политической заостренности, к которой нас призывает партия и которая необходима в каждом научном исследовании. Счастливое исключение представляет в этом отношении акад. Державин, работы которого всегда политически заострены и смело и решительно разоблачают врагов социализма, демократии и славянства. Велики заслуги Державина и в области применения идей акад. Марра в области славянского языкознания и славянского фольклора».

Завершало доклад пафосное в духе времени утверждение о необходимости разрыва с традициями дореволюционного отечественного славяноведения: «Мы... должны решительно порвать со старыми отжившими традициями, смело ставить большие методологические проблемы, выступать с острой и принципиальной критикой, как собственных ошибок, так и ошибочных и даже враждебных нам положений зарубежных славистов славянских стран. Мы должны сделать советскую славистику передовым участником нашего теоретического фронта» 10°.

Таким образом, в смуте марристской «аракчеевщины» Бернштейну пришлось, как и Виноградову, отречься от классического наследия славянской филологии и от своих учителей.

К счастью для научной репутации С. Б. Бернштейна и его коллег-сла-вистов, подобные доклады не были изданы. Этому помешала внезапное изменение ситуации в советском языкознании в мае 1950 г., связанное с публикацией антимарристскЪй статьи А. С. Чикобавы в «Правде» и неожиданной поддержкой ее И. В. Сталиным, вскоре включившимся в дискуссию со своей статьей «Марксизм и вопросы языкознания»101. Противники Марра восприняли появление этих статей «почти как чудо» и с облегчением вернулись к исповедованию своих прежних взглядов, испытывая муки совести за временный отход от них и «поступление принципами».

Впрочем, для атмосферы эпохи характерно, что нравственные терзания испытывали далеко не все. Характерный пример привел в своих мемуарах С. Б. Бернштейн. Он писал: «Один Ломтёв не унывает. Он мне открыто и цинично сказал: „Я всегда стою на позиции партии. До вы-

ступления тов. Сталина позиция партии в языкознании состояла в признании „нового учения о языке". Теперь начинается новый этап, этап сталинский. Я вместе с партией перехожу на этот новый этап. Я уже переработал свою статью в свете новых установок. Тебе жить труднее, так как у тебя нет путеводной звезды, за которой бы ты шел бездумно. Сейчас многие бывшие марристы собираются писать покаянные письма. Я этого делать не буду, так как большей глупости нельзя и придумать. Моя совесть чиста!" Таков Ломтёв!»102.

Многие мыслящие ученые, с восторгом и удовлетворением воспринявшие очистительный душ лингвистической дискуссии, затем закономерно задались вопросом, кто виноват в том, что антинаучная теория Марра заняла господствующие позиции в советском языкознании?

С. Б. Бернштейн справедливо писал: «Виноваты не только эпигоны Марра, которые фактически ликвидировали языкознание. Виноваты более высокие инстанции, которые поддерживали этих полуграмотных эпигонов. Убежден, что теперь будут открыты окна и затхлый яфетический воздух, в котором так хорошо дышалось „ученикам Марра", рассеется» юз. Ученый поставил вопрос и о моральной ответственности ученых за утверждение марризма. «Марризм в языкознании, — писал он, — это позор, несмываемый позор. Наши потомки не смогут простить нам нашего малодушия»104.

Таким образом, ученый представил нам неординарные свидетельства функционирования советского конформизма. Не щадя ни себя, ни ближайших коллег, он изобличает парадоксальную действительность, порождающую уродливые человеческие отношения, в которых отречение от своего учителя, отказ от своих научных идей и принципов поощрялись, а их отстаивание, убежденность в своей правоте грозили всяческими репрессиями. Он показал, с какой легкостью в этой мутной обстановке многие его коллеги мимикрировали, приспосабливались к новым условиям, с чистой совестью «колебались вместе с линией партии». Честно показал на собственном примере, как тяжело было совестливому человеку сохранять научную честь, избегая прямого конформизма и сервилизма105.

Подлинным прозрением ученого, свершившимся, конечно, не в 1950-е (как следует из мемуаров), а в «застойные» 1970-е гг., было смелое признание, что в условиях тоталитаризма не может быть подлинной свободы научной дискуссии. Здесь только одни догматы и кумиры сменяются другими, и карьеристы-конформисты мгновенно (без угрызений совести) перестраиваются в угоду новым идеологическим установкам. «В период господства марристов на поверхности было много вонючей накипи. Теперь господствуют другие, сменилась и накипь, но она продолжает вонять... Сейчас очевидно, что дело не в т. н. „новом учении", а в нашей общественной системе», — задолго до коренных социальных перемен в нашей стране

писал С. Б. Бернштейн106. И действительно, никто не отменил после дискуссии попыток внедрения (правда, с меньшим напором) марксизма в языкознание, идеологических чисток, борьбы с «буржуазным объективизмом» за «партийность» в науке, ограниченного общения с «буржуазными учеными» и отрицание достижений науки «капиталистических стран» и пр. Лишь в 1970-е гг. постепенно стало возрождаться уважение к дореволюционному славистическому наследию. Да, традиционное сравнительно-историческое языкознание было реабилитировано, но новое направление, структурная лингвистика, обрела право на существование лишь в 1960-е гг. и этому в не малой степени содействовал С. Б. Бернштейн. Наука в тоталитарном обществе не могла развиваться свободно, согласно своим законам, но, тем не менее, вопреки политической конъюнктуре развивалась, и даже, как было нами показано, достигла определенных успехов.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Бернштейн С. Б. Из истории изучения южных славянских языков в России и СССР // Вопросы славянского языкознания. М., 1957. Вып. 2. С. 142.

2 См., например: СелищевА.М. Очерки по македонской акцентологии. Казань, 1918; Он же. Полог. София, 1929; Он же. Славянское население в Албании. София, 1931; Карский Е. Ф. Белорусы. М.; Пг., 1916-1922. Вып. 1-3. Он же. Русская диалектология. JI., 1924; Он же. Славянская кирилловская палеография. Л., 1928; Он же. «Русская правда» по древнейшему списку. Л., 1930; Дурново H. Н. Чешско-русский словарь. М., 1933; Соболевский А. И. Русско-славянские этюды. I-XX. Л., 1923-1924; Лавров П. А. Кирил та Методий у давньослов'янському письменствь Кшв, 1928; Он же. Материалы по истории возникновения древней славянской письменности. Л., 1930; Ляпунов Б. М. Единство русского языка в его наречиях (пособие к лекциям по истории русского языка). Одесса, 1919; и др.

3 Алпатов В. М. История одного мифа. Марр и марризм. М., 1991; Он же. Что такое марксизм в языкознании // Общее и восточное языкознание. Сборник научных трудов, посвященных 70-летию члена-корреспондента РАН В. М. Солнцева. М„ 1999. С. 8-19.

4 Алпатов В. М. История одного мифа... ; Он же. Что такое марксизм в языкознании...

5 Мещанинов И. И. Общее языкознание за двадцать лет // Памяти академика Н.Я. Марра. М.; Л., 1938. С. 1.

6 Цит. по: Там же. С. 9.

7 Там же. С. 6.

8 Державин Н. С. Историческая наука у славян и задачи советского славяноведения//Исторический журнал. 1942. № U.C. 51.

9 Алпатов В. М. История одного мифа...; Он же. Что такое марксизм в языкознании... С. 8-19.

10 Державин Н. С. Наука на службе империализма // Известия общественных наук. 1932. №2. С. 147.

12

19

20

22

23

24

25

26

27

Подробнее см.: Бернштейн С. Б. Из истории изучения южных славянских языков... С. 150.

Там же. С. 151. См.: Державин Н. С. Славяне и Византия в VI веке // Язык и литература. М., 1930. Т. 6. С. 5-47; Он же. Древние фракийцы и славяне// Известия АН СССР. ОЛЯ. 1944. Т. 3. Вып. 2-3. С. 67-70. Советов С. Один из образов 'огня' и 'воды' в сербских и словинских сказках // Памяти академика Н. Я. Марра. М.; Л., 1938. С. 429-440. Там же. С. 439-440. Цит. по: Там же. С. 440.

Крупный ученый, общественный деятель (К годовщине со дня смерти проф. С. С. Советова) // ВЛУ. Л., 1959. № 20; Сергей Сергеевич Советов // КСИС. М., 1959. Вып. 27; Волошина Г. К., Мацюсевич Я. В. С. С. Советов как исследователь и переводчик польской литературы // Славянская филология. Л., 1988. Вып. 6.

Советов С. С. К вопросу о языке польских сатирических поэм в XVIII веке// Ученые записки Института славяноведения. М., 1949. Т. 1. С. 293-324; Он же. Стилистическое осмысление мужско-личных и «предметных» окончаний в поэтическом языке «Гражины» Мицкевича// Уч. зап. МГУ. М., 1949. Вып. 14. Серия филологических наук. С. 51-75.

Подробнее см.: Волошина Г. К., Мацюсевич Я. В. С. С. Советов как исследователь и переводчик польской литературы... С. 171-172. Матвеева-Исаева М. В. Закон Фортунатова — де Соссюра // Известия по русскому языку и словесности АН СССР. Л., 1930. Кн. 1. С. 137-178. Матвеева-Исаева Л. В. Различные отложения глоттогонического процесса в славянской акцентологической системе // Язык и литература. Л., 1931. Т. 7. С. 1-29.

Бернштейн С. Б. Советской славянской филологии 50 лет// Советское славяноведение. 1967. № 5. С. 86.

Кондратов Я А. Изучение западнославянских языков в России и СССР // Вопросы славянского языкознания. М., 1957. Вып. 2. С. 171. Селищев А. М. Старославянский язык. Учебное пособие для студентов и аспирантов филологических факультетов университетов. М., 1951-1952. Ч. 1. Введение. Фонетика. 1951; Ч. 2. Тексты. Словарь. Очерки морфологии. 1952. Там же.

Письма Н. С. Державина С. Б. Бернштейну (1936-1950) с приложением письма С. Б. Бернштейна Н.С.Державину (1948)/ Вступ. ст. и примеч. М. Ю. Досталь // Славянский альманах 2005. М., 2006. С. 514.

Подробнее см.: Досталь М. Ю. Письма Р. И. Аванесова С. Б. Бернштейну в 30-40-е годы XX в. // Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования. 2003-2005. Сб. научных трудов. М., 2006. С. 237-238. Ломтев Т. [Рец. на кн.: Селищев А. М. Славянское языкознание. М., 1941] // Славяне. М., 1943. № 1. С. 48.

Селищев А. М. Извечная борьба славян против немецких варваров // Славяне. М., 1942. № 4. С. 23-25; Он же. Культура западных и южных славян и ее вклад в мировую культуру II Славяне. М., 1943. № 3. С. 29-32.

Подробнее см.: Досталь М.Ю. Кафедра славянской филологии в МГУ (1943-1948) (К 60-летию ее основания) // Славяноведение. 2003. № 5. С. 32-47; Она же. Становление кафедры славянской филологии в ЛГУ // Проблемы славяноведения. Брянск, 2003. Вып. 5. С. 32-47.

30 Венедиктов Г. К., Гудков В. П. Об авторе книги «Зигзаги памяти»// Берн-штейн С. Б. Зигзаги памяти. Воспоминания. Дневниковые записи / Отв. редактор академик РАН В. Н. Топоров. Составители М. Ю. Досталь и А. Н. Горяинов. М„ 2002. С. 5.

31 Там же. С. 6.

32 АванесовР.И. Сорок лет в славистике// Исследования по славянскому языкознанию. Сборник в честь шестидесятилетия профессора С. Б. Бернштейна. М., 1971. С. 21.

33 Бернштейн С. Б. Болгарские говоры Украины. Ольшанский район // Нау-ков1 зап. Одес. держ. пед. ¡н-та. Одесса, 1940. Т. 1. С. 111-123; Одинцов С. А. [Бернштейн С. Б.] Тигсо-81ауюа. К изучению турецких элементов в языке дамаскинов ХУН-ХУШ вв. // Труды МИФЛИ им. Чернышевского. М., 1941. Т. 7. С. 24—40.

34 Цит. по: Бернштейн С. Б. Из истории изучения южных славянских языков... С. 141.

35 См.: Бернштейн С. Б., Чешко Е. И., Зеленина Э. И. Группировка болгарских говоров Советского Союза // Бернштейн С. Б. Из проблематики диалектологии и лингвогеографии. М., 2000; Венедиктов Г. К. Профессор С. Б. Бернштейн как диалектолог // Там же.

36 С. Б. Бернштейн изложил разделяемую им тогда позицию А. М. Селищева по македонскому языку начала 1930-х гг. следующим образом: «Селищев — крупнейший представитель славянского языкознания в нашей стране... Много сделал для решения македонской проблемы. Он доказал, что славянские жители Македонии — болгары. Это отвечает истинному положению дела Македонцы не сербы и не самостоятельная нация, а обычные болгары. Такие же болгары, как и жители Балкан, Фракии и Родоп». См.: Бернштейн С. Б. Зигзаги памяти... С. 96. (Запись от 12.2.1947.)

37 Бернштейн С. Б. Зигзаги памяти... С. 102.

38 Там же. С. 115 (Запись от 2.12.1947).

39 Бернштейн С. Б. Из подготовляемых работ. Македонский язык // Вестник Академии наук СССР. М„ 1948. № 4. С. 85-86.

40 Там же. С. 86.

41 Бернштейн С. Б. Зигзаги памяти... С. 125, 126, 114. См. также: Досталь М. Ю. Идея славянской солидарности и несостоявшийся в Москве в 1948 г. первый общеславянский конгресс ученых славистов. // Славянский вопрос: вехи истории. М., 1997. С. 182-203.

42 Бернштейн С. Б. К вопросу о формировании 3-го лица ед. ч. настоящего времени в македонском литературном языке// Вестник МГУ. 1948. № 2. С. 13-21.

43 Там же. С. 15.

44 В книге В. Ивановского «Отделни въпроси на Македония» (София, 1945) указывалось: «Решение Комиссии состоит в том, чтобы взять за основу ли-

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

тературного языка центральное наречие, битолько-прилепское, и кое-что из охридского. Это правильно. На такой точке зрения стоит и известный советский филолог Бернштейн, который в одном из своих писем хотел предостеречь македонских филологов от ошибок». На это с удовлетворением указал Бернштейн в записи от 22 июня 1948 г. См.: Бернштейн С. Б. Зигзаги памяти... С. 125.

Бернштейн С. Б. К вопросу о формировании... С. 13, 21. Машинописный текст этого сборника обнаружил в декабре 2005 г. А. Н. Горяинов в ликвидируемом архиве Института славяноведения РАН. Бернштейн С. Б. Из истории изучения южных славянских языков... С. 152. Кондрашов Н. А. Изучение западнославянских язьжов... С. 172. Виноградов В. В. Об изучении общего лексического фонда в структуре славянских языков // Научный бюллетень ЛГУ. 1946. № 11-12. С. 26-29. Там же. С. 28.

Кондрашов Н. А. Изучение западнославянских языков... С. 173. Бернштейн С. Б. Зигзаги памяти... С. 73.

Петрусь В. П. К вопросу о происхождении фонетической формы лексем pótk и mowa в польском языке // Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. М., 1947. Вып. 1. С. 51-76.

Академик Н. С. Державин выступил с примечательным докладом. См:. Державин Н. С. Вклад русского народа в сокровищницу мировой науки в области славянской филологии // Роль русской науки в развитии мировой науки и культуры. [Тезисы докладов научной конференции в МГУ 5-12 июня 1944 г.]. М., 1944. С. 81-82.

Подробнее см. : Достань М. Ю. Международные научные связи советских славистов в 40-е годы XX в. // Славянский альманах. 2003. М., 2004. С. 244-294. Памяти академика А. А. Шахматова (Совместное заседание Отделения истории и философии и Отделения литературы и языка) // Вестник АН СССР. М„ 1946. № 7. С. 64. Там же. С. 64, 65. Там же. С. 66, 67.

B. А. Ленинградская сессия Отделения истории и философии Академии наук СССР // Вопросы истории. 1946. № 10. С. 149.

А. А. Шахматов. Сборник статей и материалов / Под ред. С. П. Обнорского. М.; Л., 1947. См. также: Кравец Т.П. [Рец. на кн.:] A.A. Шахматов. 1864-1920. Сборник статей и материалов / Под ред. С. П. Обнорского — Труды комиссии по истории Академии Наук СССР. Под общей ред. акад.

C. И. Вавилова. Вып. 3. Изд. АН СССР. М.; Л., 1947// Вестник АН СССР. 1947. №8. С. 147-151.

[БеличА.] Природа языка и его изучение (Доклад Президента Сербской академии наук А. И. Белича в Отделении литературы и языка АН СССР) // Вестник АН СССР. 1947. № 8. С. 98-99. См. также: В Отделении литературы и языка// Известия АН СССР. ОЛЯ. 1947. Т. VII. Вып. 4. С. 345. Поспелов Н. С. Учение академика А. Белича о синтаксическом индикативе и синтаксическом релативе // Доклады и сообщения филологического факультета (МГУ). М., 1947. Вып. 3. С. 17-24.

63 Бернштейн С. Б. Зигзаги памяти... С. 106. (Запись от 28. 6.1947.)

64 Куршович Ю. Г. Эргативность и стадиальность в языке // Известия АН СССР. ОЛЯ. 1946. Т. V. Вып. 5. С. 393. Гневные филиппики по поводу этой статьи прозвучали позднее. См.: Выступления по докладу акад. И. И. Мещанинова на заседании Ученого совета Института русского языка и Московского отделения Института языка и мышления им. Н. Я. Марра // Там же. 1949. Т. VIII. Вып. 2. С. 172.

65 Чествование акад. И. И. Мещанинова // Вестник АН СССР. М., 1944. № 1-2. С. 84—86; Герой Социалистического Труда акад. И.И.Мещанинов. М., 1945; Ярцева В. Н. Академик И. И. Мещанинов (К 65-летию со дня рождения) // Вестник ЛГУ. 1948. № И. С. 157-159; Суник О. Работа Института языка и мышления имени Н. Я. Марра за 1946 год // Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. М., 1947. Т. VI. Вып. 3. С. 252-258; 25 лет Института языка и мышления имени Н.Я. Марра (Сессия в Московском отделении Института)// Вестник АН СССР. М., 1947. № 6. С. 104-105; Конференция молодых лингвистов (20-21 марта 1947 г. в МО ИЯМа) // Там же. С. 102— 103; Миханкова В. А. Николай Яковлевич Марр. Очерк его жизни и научной деятельности. М.; Л., 1948. 2-е изд.; и др.

66 Мещанинов И. И. Учение Н.Я. Марра о стадиальности// Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. М., 1947. Т. VI. № 1. С. 35^-2; Он же. Проблема стадиальности в развитии языка // Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. М., 1948. Т. VI. Вып. 3. С. 173-188.

61 См., например: Гухман М. М. О стадиальности в развитии строя индоевропейских языков// Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. М., 1947. Т. VI. Вып. 2. С. 101-114.

68 Обсуждение проблемы стадиальности в языкознании// Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. М., 1948. Т. VII. Вып. 1. С. 258-262; В Московском отделении Института языка и мышления имени Н. Я. Марра Н Там же. С. 262-264.

69 Кацнельсон С. Д. К вопросу о стадиальности в учении Потебни// Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. М., 1948. Т. VII. Вып. 1. С. 83-95.

70 Чемоданов Н. С. Структурализм и советское языкознание // Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. М., 1947. Т. VI. Вып. 2. С. 115-124.

71 Алпатов В. М. История одного мифа... Гл. 5. Аракчеевщина.

72 Там же. С. 147. См. также: Бернштейн С. Б. Зигзаги памяти... С. 127, 132. См. также: Мещанинов И. И. О положении в лингвистической науке // Известия ОЛЯ. 1948. №6. С. 484-485.

73 Бернштейн С. Б. Зигзаги памяти... С. 127. (Запись от 28.10.1948.)

74 Мещанинов И. И. О положении в лингвистической науке // Известия ОЛЯ. М„ 1948. №6. С. 484-485.

75 Академик С. П. Обнорский, в частности, отмечал, что автор книги — В. В. Виноградов, «лучший исследователь русского языка и именно русского литературного языка, что всё изложение соответственно отвечает современному уровню самой научной разработки русского языка». См.: Обнорский С. П. [Рец. на кн.:] Виноградов В. В. Великий русский язык. М.: Гослитиздат, 1945. 172 с.// Советская книга. М., 1946. № 1. С. 116-117; Отделение литературы и языка (Ка-

тегории модальности в русском языке. Доклад академика В. В. Виноградова) // Вестник Академии наук СССР. М., 1947. № 5. С. 115-116; и др. (В этом докладе ученый опирался на труды А. А. Потебни и А. А. Шахматова.)

76 Агапов В., Зелинский К. Нет, это — не русский язык! О книге проф. В. Виноградова// Литературная газета. 1947. 29 ноября. См. также: Нетерпимость к критике. Косность защищать не надо// Там же. 1947. 10 декабря; Сердюченко. За самокритику в советской языковедении // Там же. 1947. 17 декабря; За большевистскую критику и самокритику // Там же. 1948. 28 февраля; и др.

77 Обсуждение работ по языкознанию// Вестник АН СССР. М., 1948. № 2. С. 113-118; Вершинин А. Обсуждение книги академика В.В.Виноградова «Русский язык» в Московском университете // Вестник МГУ. М., 1948. № 4. С. 147-155; Выступления по докладу акад. И. И. Мещанинова на заседании Ученого совета Института русского языка и Московского отделения Института языка и мышления им. Н.Я. Марра// Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. М.; Л., 1949. Т. VIII. Вып. 2. С. 160-170.

78 Обсуждение работ по языкознанию // Вестник АН СССР. М., 1948. № 2. С. 117. В.В. Виноградова осуждали за положительную характеристику вклада «реакционных» славянофилов (К. С. Аксакова) в русское языкознание и игнорирование «прогрессивных идей» революционных демократов, «беспринципном объективизме», пристрастии к концепциям «буржуазных» ученых. См.: Вершинин А. Обсуждение книги академика В.В. Виноградова... С. 149, 150 и др.

79 Выступления по докладу акад. И. И. Мещанинова на заседании Ученого совета Института русского языка и Московского отделения Института языка и мышления им. Н.Я. Марра// Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. М.; Л., 1949. Т. VIII. Вып. 2. С. 160-170.

80 Виноградов В. В. Основные вопросы изучения современных славянских литературных языков // Вестник МГУ. М., 1949. № 7. С. 19-38.

81 Там же. С. 20, 22.

82 Там же. С. 20.

83 Там же. С. 21.

84 Там же. С. 23.

85 Там же. С. 25.

86 Там же. С. 26, 27, 28.

87 Там же. С. 32.

88 Там же. С. 29.

89 Там же. С. 37.

90 Там же. С. 37-38.

91 Бернштейн С. Б. Зигзаги памяти... С. 150-151. (Запись от 20.6.1950).

92 Там же. 146-147. (Запись от 28.1.1950).

93 Там же. С. 147. (29.1.1950).

94 Там же. (Запись от 31.1.1950).

95 Там же. (Запись от 15.2.1950).

96 Оригиналы дневников С. Б. Бернштейна временно хранятся в архиве автора.

97 Бернштейн С. Б. Зигзаги памяти... С. 128.

98 Вероятно, речь шла о статье Л. П. Якубинского «Образование народностей и их языков [на материале истории славянских народов]», опубликованной в «Вестнике ЛГУ» (1947. № 1) после смерти ученого (в 1945 г.).

99 Подробнее см.: Горяинов А. Н., Досталъ М. Ю. Проблема научной этики в воспоминаниях С.Б. Бернштейна о 1930-1950-х годах// Славянский альманах 2000. М„ 2001. С. 349-353.

100 Ксерокопии докладов С. Б. Бернштейна в архиве автора.

101 Подробнее см.: Алпатов В. М. История одного мифа... Гл. 6.

102 Бернштейн С. Б. Зигзаги памяти... С. 151 (Запись от 23.6.1950).

103 Там же. С. 148. (Запись от 9.5.1950).

104 Там же. С. 151. (Запись от 20.6.1950).

105 Горяинов А. Н., Досталъ М. Ю. Проблема научной этики... С. 357.

106 Бернштейн С. Б. Зигзаги памяти... С. 167. (Запись от 27.1.1952).