CC BY
234
Д.М. Магомедова (Москва) ORCID ГО: 0000-0002-5299-3361
ПЕРЕПИСЫВАНИЕ СЮЖЕТА О «НОВЫХ ЛЮДЯХ» В РУССКОЙ ПРОЗЕ КОНЦА XIX - НАЧАЛА ХХ ВВ. (В.В. Вересаев и З.Н. Гиппиус)
Работа выполнена в рамках поддержанного РФФИ (РГНФ) научного проекта № 16-24-49004
Аннотация. Статья ставит перед собой две задачи. Первая - продолжение анализа проблемы «переписывания классики» в литературе Серебряного века, поставленной автором более полутора десятилетия тому назад и рассмотренная главным образом на материале сюжетов Ф.М. Достоевского. Вторая задача - анализ трансформации идеолого-поведенческой модели «новые люди» («нигилисты») в новую литературную эпоху. Новизна постановки проблемы заключается в расширении историко-литературного материала, включение в сферу анализа сюжетов о «новых людях» в литературе Серебряного века (повести и рассказы В.В. Вересаева и З.Н. Гиппиус). Методологической основой работы стало описание «переходных» эпох в работах Н.И. Конрада, в которых одним из признаков переломной эпохи названа рефлективность внутри художественного текста. Речь идет об обращенности литературы на самое себя, мета-литературности как одном из важнейших признаков культуры конца Х1Х-ХХ в. В статье анализируются сюжетные ситуации в текстах о «новых людях» в прозе Серебряного века: культ любви-мгновения и красоты (максимально пережитого духовного единения любящих с отказом от плотской страсти), отказ от общепринятых норм жизни в проповеди любви к себе. В этих тематических блоках угадывается не только зарождение нового мироощущения, связываемого с философией декадентства, но и с рождением нигилизма, отрицающего нигилизм XIX в. и склоняющегося скорее к ницшеанскому типу отрицания традиционной морали, который стоило бы назвать «нео-нигилизмом». Мотивы нового нигилизма, отрицающего нигилизм старый, превратившийся в традиции отцов, замена социальной революционности революционностью моральной получили новое развитие в романах Гиппиус 1910-х гг. («Чертова кукла» и «Роман-царевич»), однако здесь необходимо включить в круг источников не только Чернышевского и Тургенева, но и Достоевского, в особенности его романы «Преступление и наказание» и «Бесы».
Ключевые слова: нигилизм; «новые люди»; переписывание классики; И.С. Тургенев; Н.Г. Чернышевский; В.В. Вересаев; З.Н. Гиппиус; «отказ от наследства».
D.M. Magomedova (Moscow) ORCID ID: 0000-0002-5299-3361
Rewriting the "New People" Plot in the Russian Fiction at the End of the 19th and the Beginning of the 20th Centuries (V.V. Veresayev and Z.N. Gippius)
Abstract. The article has two major tasks. The first one is to continue with the analysis of the issue of "rewriting classics" in the literature of the Silver Age, which the author initiated more than a decade and a half ago and which has been investigated mainly on the material of plots by F. Dostoyevsky. The second task is to analyze the transformations of the ideological and behavioral pattern "new people" (nihilists) in a new literary epoch. The novelty of settling this issue lies in expanding the historical and literary material, as well as including the analysis of "new people" plots in the literature of the Silver Age (novellas and short stories by V.V. Veresayev and Z.N. Gippius). The methods of research are based on the description of the so-called "transitional" periods in the works by N.I. Konrad, and one of the significant features of those radical times is the reflexivity within a literary text. Here the author deals with the literature being self-focused, and its "meta" character as one of the most important features of the culture at the end of the 19th and the beginning of the 20th centuries. The artcile considers in detail the plot schemas in the texts about "new people" in the Silver Age fiction: the cult of momentaneous love and beauty (the maximal spiritual unity of lovers together with denial of physical passions), rejecting the conventions of life in preaching love for oneself. We can imagine in these thematic blocks not only the conceive of a new world-view associated with the philosophy of decadency, but also the nascence of a nihilsm which denies the nihilism of the 19th century, and is more likely to incline to a Nietzschian type of rejecting the traditional morale, which could have been called "neo-nihilism". The motifs of this new nihilism rejecting the old one which has become the fathers'traditions, and the substitution of the social revolutionariness by the moral one, were further developed in the nivels by Gippius in the 1910s ("The Demon Doll" and "Roman-Tzarevich"), however, it is important to include into the sources not only works by Chernyshevsky and Turgenev, but also by Dostoevsky, especially his novels "Crime and Punishment" and "Demons".
Key words. Nihilism; "new people"; rewriting the classics; I.S. Turgenev; N.G. Chernyshevsky; V.V. Veresayev; Z.N. Gippius; "rejecting inheritance".
Как видно из самого заглавия, статья ставит перед собой по меньшей мере две задачи. Первая - продолжение анализа проблемы «переписывания классики» в литературе Серебряного века, поставленной автором более полутора десятилетия тому назад и рассмотренной главным образом на материале сюжетов Ф.М. Достоевского («бесовство» и «преступление и наказание»). Там же были намечены другие возможные аспекты этой темы: «маленький человек», «новые люди» («нигилисты») и др. [Магоме-дова 2000, 212-218]. Вторая задача, которая ставится в данной работе, -анализ трансформации идеолого-поведенческой модели «новые люди»
(«нигилисты») в новую литературную эпоху.
Методологической основой работы стало описание «переходных» эпох в статье Н.И. Конрада «О некоторых вопросах истории мировой литературы». Говоря о признаках так называемых «крайних», или «переходных» эпох в истории человечества (в противопоставлении «серединным», стабильным), Н.И. Конрад назвал среди них тенденцию к «возвратному» движению культуры к древности, к своим истокам [Конрад 1972, 423]. В статье Н.И. Конрада охарактеризованы две из выделенных им переходных эпох в истории Европы: эллинизм и Ренессанс. Новейшая переходная эпоха, начало которой отнесено ученым к последней трети XIX в., лишь упомянута, однако нет сомнения, что и к ней, по мнению автора, применимы те же типологические параметры: революция умов, тенденция к возвратному культурному движению, пересмотр представлений о составе литературы.
Тенденция к «культурному возвращению» для русской культуры рубежа XIX-XX вв. проявлялась многообразно. Это и поиски новых этических и эстетических ценностных критериев, и воскрешение полузабытых авторов (в частности, поэтов «чистого искусства»), и осмысление отечественной культуры в мировом контексте (возрождение интереса к фигурам Данте, Петрарки, Гете, к кружкам немецких романтиков), и новое прочтение классических текстов в критике. Явление, названное «переписыванием классики», касается литературной рефлективности внутри художественного текста. Речь идет об обращенности литературы на самое себя, мета-литературности как одном из важнейших признаков культуры конца XIX -начала ХХ вв.
Современные историки литературы обычно говорят о мета-литературности в связи с символистскими и постсимволистскими текстами. Однако это явление носит универсальный характер и не менее часто встречается в текстах писателей так называемого реалистического лагеря. Под «переписыванием классики» понимается воспроизведение в текстах сюжетных ходов и мотивов известных классических произведений русской литературы XIXв. с сознательными полемическими отсылками к тексту-источнику и со столь же сознательной полемической трансформацией исходного образца.
При этом можно указать на два основных типа отношений между текстами. В первом случае (наиболее частом) герой помнит о своей родословной и сознательно соотносит собственное поведение с поступками своего литературного прародителя. Во втором случае герой ничего не знает о своем предшественнике, и вся полемика с текстом-источником ведется в сфере автора-повествователя. Между этими полюсами располагаются более сложные случаи, когда точка зрения героя явно или неявно корректируется автором-повествователем.
Среди излюбленных «переписываемых» текстов-источников оказываются произведения, создавшие важнейшие идейно-поведенческие комплексы, своего рода культурные коды для нескольких поколений русского
образованного читателя. К таким сюжетам, безусловно, относятся сюжеты о «новых людях» («нигилистах»), заданные еще в 1860-е гг. романами И.С. Тургенева и Н.Г. Чернышевского; современное изложение концепции нигилизма в русской и европейской традиции см. [Корчинский 2015, 146-164]. Оживление интереса к этим сюжетам в конце XIX в. во многом объясняется ситуацией «переоценки всех ценностей» после трагических событий 1 марта 1881 г. (цареубийство, казнь народовольцев и начало победоносцевских контр-реформ). Об этом писал автор первой истории русской литературы ХХ в. С.А. Венгеров: «Определенно с 1881 года, с события 1 марта, начинается тот перелом, та переоценка всех ценностей (слова Ф. Ницше, которого в 1890-е гг. начинает узнавать читающая русская публика. - Д.М.), которая должна быть признана основной чертой общественно-литературного брожения конца XIX века.
Постепенно как бы прерывается преемственность основных течений русской общественности. В самых различных сферах происходит то, что в 1890-х годах было формулировано как "отказ от наследства", завещанного прежними периодами духовной жизни» [Венгеров 2000, I, 40].
Общественное умонастроение, связанное с отречением от традиций и названное «отказом от наследства», - несомненно, является нигилистическим, в русской литературе оно еще и осложняется конфликтом поколений, «отцов и детей». Однако в 1880-е гг. «традиционными ценностями» становятся... сами ценности нигилистов, о чем недвусмысленно говорят публицисты [Розанов 1990, 120-131], и что сказывается в «переписывании» Тургенева и Чернышевского в беллетристике 1890-х гг. разных литературных школ.
Укажем на переписывание Тургенева в повести В.В. Вересаева «Без дороги» (1895). Вся первая часть этой двухчастной повести насыщена полемическими отсылками к героям и сюжетным ходам тургеневских романов. Общественная ситуация описывается в дневнике героя как крушение «старой мудрости»: принципы, которые еще недавно казались незыблемыми, обесцениваются:
«Каким чудом могло случиться, что в такой короткий срок все так изменилось? Самые светлые имена вдруг потускнели, слова самые великие стали пошлыми и смешными; на смену вчерашнему поколению явилось новое, и не верилось, неужели эти - всего только младшие братья вчерашних? <...> Литература тщательно оплевывала в прошлом все светлое и сильное, но оплевывала наивно, сама того не замечая, воображая, что поддерживает какие-то "заветы"; прежнее, чистое знамя в ее руках давно уже обратилось в грязную тряпку, а она с гордостью несла эту опозоренную ею святыню и звала к ней читателя» [Вересаев 1990, I, 68].
Сам герой - молодой земский врач - выглядит прямым наследником таких тургеневских героев, как Базаров, Рудин, Нежданов. Время и место действия - летний отпуск в имении, споры о литературе и слушание музыки, наконец, молодая героиня Наташа (ср. имя героини в романе «Рудин»),
Новый филологический вестник. 2018. №2(45). --
жаждущая увидеть в герое учителя жизни, - все это выглядит прямым воспроизведением модели, заданной тургеневскими романами. Однако главный герой врач Челканов осознает свою литературную родословную и, ощущая ее как чужую, навязанную роль, пытается отказаться от ее «разыгрывания» в собственной жизни. И дело не в несовершенстве образца, а в несовпадении человека и роли. Первая же страница романа вводит имя Базарова: «"Зачем я от времени зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня". Мне часто вспоминаются эти гордые слова Базарова. Вот были люди! Как они верили в себя! А я, кажется, настоящим образом в одно только и верю, - это именно в неодолимую силу времени. <...> Зачем? Оно не отвечает; оно незаметно захватывает тебя и ведет куда хочет; хорошо, если твой путь лежит туда же, а если нет? Сознавай тогда, что ты идешь не по своей воле, протестуй всем своим существом, - оно все-таки делает по-своему» [Вересаев 1990, I, 67-68]. Помимо «Отцов и детей», в одном из споров упоминаются герои романа «Накануне»: «Нет, Елена вовсе не "самый светлый образ русской женщины". Неужели действительно все дело женщины заключается в том, чтобы отыскивать достойного ее любви мужчину-деятеля? Где же прямая потребность настоящего дела?» [Вересаев 1990, I, 89].
Все упоминания о тургеневских героях, все попытки примерить на себя ситуации тургеневских романов заканчиваются для героя осознанием искусственности и фальши этой роли: «Уж тогда, когда я говорил, во мне шевельнулось отвращение к моему приподнятому тону <...> О, мерзость» [Вересаев 1990, I, 89]; «И напрасно я стараюсь убедить себя, что я говорил искренне, что есть что-то болезненное в моей боязни к "высоким словам": на душе скверно и стыдно, как будто я, из желания пустить пыль в глаза, нарядился в богатое чужое платье» [Вересаев 1990, I, 89]; «Я говорил, как плохой актер говорит заученный монолог, и мерзко было на душе» [Вересаев 1990, I, 96].
Напротив, для Наташи роль тургеневской героини кажется вполне органичной, что значительно осложняет взаимоотношения между ней и Челкановым: «Она расспрашивает меня о моей деятельности, об отношении к мужикам, усматривая во всем этом глубокую идейную подкладку, в разговоре ее проскальзывают слова "долг народу", "дело", "идея". Мне же эти слова режут ухо, как визг стекла под острым шилом» [Вересаев 1990, I, 88]. Для Наташи не утратили своего значения и базаровские слова о зависимости от времени. В ответ на слова героя о безвременье, которое придавило всех, она возражает вполне по-базаровски: «Неужели правда необходимо быть таким рабом времени? Мне кажется, что ты перенес на всех то, что сам переживаешь» [Вересаев 1990, I, 109].
Однако полного отрешения героя Вересаева от идейно-поведенческой модели все же не происходит. Во второй части повести вересаевский герой уезжает в уездный городок на холерную эпидемию, т.е. оказывается в ситуации, в которой не был ни один тургеневский герой, - и из текста немедленно исчезают все отсылки к литературным образцам. И лишь в
финале, когда герой умирает от чахотки, перед тем выдержав избиение во время бунта мастеровых, он вновь вспоминает о «высоких словах», уже не ощущая себя в чужой роли: «И я говорю ей, чтоб она любила людей, любила народ; что не нужно отчаиваться, нужно много и упорно работать, нужно искать дорогу, потому что работы страшно много... И теперь мне не стыдно говорить эти "высокие слова"...» [Вересаев 1990, I, 143-144].
Тургеневский роман действительно «переписан»: Челканов сначала ощущает несоответствие идеологического комплекса тургеневского героя тургеневским же обстоятельствам, в которых ему приходится действовать. Смена обстоятельств восстанавливает в правах прежний идеологический комплекс, сам же он в повести Вересаева, в отличие от рассмотренных «переписываний» романа Достоевского, под сомнение не ставится.
Трансформация сюжетных и культурно-поведенческих моделей в символистской культуре, заданных романами Чернышевского и Тургенева, принципиально новое семантическое наполнение самой категории «новых людей» были продемонстрированы в работах Ольги Матич и Леа Пильд о З.Н. Гиппиус и ее круге [МаНеЬ 1992, 52-72], [МайеЬ 1994, 24-50], [Матич 2008, 170-225], [Пильд 1998, 86-118].
Ни в одном из тринадцати рассказов, вошедших в первый сборник З.Н. Гиппиус «Новые люди» (1896) нет прямых отсылок к сюжетам романов Тургенева или Чернышевского, за исключением провокационного заглавия и столь же вызывающего посвящения Акиму Волынскому: «Разными путями можно идти к одной цели. Ваша дорога отлична от моей, оружие, которым Вы боретесь, - иное, но мы идем в одну сторону, ведем одну войну. И вы, и я окружены врагами, тем отраднее встретиться друзьям. Дух того, что Вы пишете, близок мне, и я дарю Вам эту книгу - первые ступени к новой красоте, которая дорога нам обоим» [Гиппиус (Мережковская) 1896, III]. Герои рассказов не знают о своей литературной родословной, в повествовании, от первого или от третьего лица, также нет отсылок к романам о «новых людях». Можно говорить лишь о ситуациях, напоминающих скорее такие повести, как «Вешние воды», где герой оказывается в ситуации выбора «между двумя вариантами жизненного пути и, вместе с тем, двумя женщинами» [Тамарченко 2007, 104], хотя для сюжетов о «новых людях» такая сюжетная вариация как раз не характерна. Но заглавие сборника вносит во все тексты дополнительный универсальный смысловой акцент, заставляя увидеть и в персонажах, и в сюжетных ситуациях полемическое переосмысление хорошо знакомых литературных типов и проблемы нигилизма в литературе. Иными словами, полемика с традиционным освещением темы «новых людей» ведется не в сфере героя, а главным образом в сфере автора. Н.К. Михайловский не без некоторой иронии проницательно отмечал эту трансформацию: «Я беру факты в собственном ее освещении, и так как это освещение для меня -да, полагаю, и не для одного меня - совершенно ново и неожиданно, то пересмотрим книжку г-жи Гиппиус с некоторым вниманием, не так бегло, как мы читали ее рассказы зауряд с другими в журналах. <.> Мы имеем
дело с рассказами, представляющими "первые ступени к новой красоте" и озаглавленными в своей совокупности: "Новые люди"; значит, можем рассчитывать найти в каждом из них и новую красоту, и новых людей» [Михайловский 1896, 66-81].
Однако «новых людей» в привычном, общественном, гражданском смысле этого слова в рассказах сборника нет. Лишь один из героев - начальник почтово-телеграфного отделения Антон Антонович из рассказа «Голубое небо» - видит себя общественным деятелем и даже «борцом», хотя в рассказе говорится только о том, что им довольны подчиненные, что он «требователен, но справедлив, строг, но добр» [Гиппиус 2001, 337]. В исповедальном же письме своей избраннице он использует клише, свойственные литературе о «новых людях», хотя о какой «борьбе» идет речь, сказать невозможно, и гражданская фразеология почти пародийно перемежается в его письме с чиновничьей лексикой, чего он не замечает: «Я -сила, и вы - сила. Вместе мы горы сдвинем. Я еще четыре года назад решил, что так будет. Вы будете добрым товарищем. Вы тоже должны поступить в телеграфное ведомство. У вас будут тогда обязанности, к которым надо относиться строго. Это вырабатывает характер. В жизни я испытал много разочарований, но теперь у меня есть путеводная звезда. Ну, по рукам, что ли! Вместе на борьбу, на жизнь, на работу» [Гиппиус 2001, 350].
Однако автохарактеристика героя в рассказе многократно опровергается: он еще в 15 лет, узнав о служебном проступке своего отца, не только разрывает с ним отношения и уходит из дома, став причиной болезни и смерти матери, но и доносит на него начальству, после чего отец лишается места и опускается. По прошествии многих лет он отказывает престарелому больному отцу в прощении и помощи: «. У меня нет отца. Вы для меня - человек, не поступающий согласно долгу. Такие люди не могут стать со мною в какие-либо отношения» [Гиппиус 2001, 356]. Услышав отказ на свое предложение руки и сердца («Подите вы от меня с вашей любовью и вашим долгом. и с вашей совестью, если она не упрекает вас за такую любовь» [Гиппиус 2001, 360], он мгновенно сам меняет свое отношение к Людмиле: «Моих прежних чувств Вы не вернете никогда» [Гиппиус 2001, 361].
«Новыми людьми» в рассказах оказываются персонажи, которые открывают для себя новые возможности духовной и душевной жизни. И здесь необходимо вспомнить, что З.Н. Гиппиус включила в сборник не только рассказы, но и 12 ранних программных стихотворений, в которых трансформированные представления о «новых людях» выливаются в афористически законченные поэтические формулы: «Мне нужно то, чего нет на свете» («Песня»), «Но люблю я себя, как Бога, Любовь мою душу спасет» («Небеса унылы и низки.»), «О, милый друг, отрадно умирать!» («Мой друг, меня сомненья не тревожат.»), «В божественной силе Прощенье и свет» («Баллада»), «Мне страшно, что страха в душе моей нет» («Никогда»), «Мне кажется, что истину я знаю, И только для нее не знаю слов» («Бессилие»), «Люблю недостижимое, Чего, быть может, нет»
(«Снежные хлопья»), «Пусть душит жизнь, но мне уже не душно, Достигнута последняя ступень» («Сонет»), «О, часу ночному не верьте, Берегитесь злой красоты» («Цветы ночи»), «О, мудрый Соблазнитель, Злой Дух, ужели ты - Непонятый Учитель Великой красоты» («Гризельда»), «Но знаю, миру нет прощенья, Печали сердца нет забвенья» («Однообразие»), «Забвения тебе в разлуке нет, Иди за мной, когда меня не станет» («Иди за мной»).
Все перечисленные поэтические формулы так или иначе сцеплены с сюжетными ситуациями рассказов сборника: культ любви-мгновения и красоты (максимально пережитого духовного единения любящих с отказом от плотской страсти - «Яблони цветут», «Мисс Май», «Время. Сказка»), победа страха смерти в любви к Богу («Простая жизнь», «Одинокий»), отказ от общепринятых норм жизни в проповеди любви к себе («Легенда»), пробуждение сострадания и стыда в детской душе («Месть», «Совесть»). В этих тематических блоках угадывается не только зарождение нового мироощущения, связываемого с философией декадентства, но и с рождением нигилизма, отрицающего нигилизм XIX в. и склоняющегося скорее к ницшеанскому типу отрицания традиционной морали, который стоило бы назвать «неонигилизмом».
Мотивы нового нигилизма, отрицающего нигилизм старый, превратившийся в традиции отцов, замена социальной революционности революционностью моральной получили новое развитие в романах Гипиус 1910-х гг. («Чертова кукла» и «Роман-царевич»), однако здесь необходимо включить в круг источников не только Чернышевского и Тургенева, но и Достоевского, в особенности его романы «Преступление и наказание» и «Бесы».
ЛИТЕРАТУРА
1. Венгеров С. Этапы неоромантического движения // Русская литература ХХ века. 1890-1910 / под ред. профессора С.А. Венгерова. М., 2000. Кн. 1. С. 19-64.
2. Вересаев В.В. Без дороги // Вересаев В.В. Сочинения: В 5 т. М., 1990. Т. 1. С. 43-144.
3. Гиппиус З.Н. Голубое небо // Гиппиус З.Н. Новые люди: романы; рассказы. М., 2001. С. 337-362.
4. Гиппиус (Мережковская) З.Н. Новые люди. СПб., 1896.
5. Конрад Н.И. О некоторых вопросах истории мировой литературы // Конрад Н.И. Запад и Восток. М., 1972. С. 415-431.
6. Корчинский А.В. Форманты мысли: литература и философский дискурс. М., 2015.
7. Магомедова Д.М. «Переписывание классики» на рубеже веков: сфера автора и сфера героя // Литературный текст: проблемы и методы исследования. Вып. 6. Аспекты теоретической поэтики: к 60-летию Н.Д. Тамарченко. Тверь, 2000. С. 212-218.
8. Матич О. Эротическая утопия: новое религиозное сознание и fin de siècle в
России. М., 2008.
9. Михайловский Н.К. Литература и жизнь: Г-жа Гиппиус и «ступени к новой красоте» // Русское Богатство. 1896. № 3. С. 66-81.
10. Пильд Л. Зинаида Гиппиус и Тургенев // Блоковский сборник XIV К 70-летию З.Г. Минц. Тарту, 1998. С. 86-118.
11. Розанов В.В. Почему мы отказываемся от «наследства 60-70-х годов»? // Розанов В.В. Сочинения. М., 1990. С. 120-131.
12. Тамарченко Н.Д. Русская повесть Серебряного века. (Проблемы поэтики сюжета и жанра). М., 2007.
13. Matich O. Dialectics of Cultural Return: Zinaida Gippius "Personal Myth" // Cultural Mythologies of Russian Modernism / ed. by B. Gasparov, R.P. Hughes and I. Paperno. Berkeley, 1992. P. 52-72.
14. Matich O. The Symbolist Meaning of Love: Theory and Practice // Creating Life: The Aesthetic Utopia of Russian Modernism / ed. by I. Paperno and J.D. Grossman. Stanford, 1994. Р. 24-50.
REFERENCES
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
1. Konrad N.I. O nekotorykh voprosakh istorii mirovoy literatury [On Several Issues of the History of World Literature]. Konrad N.I. Zapad i Vostok [Konrad N.I. West and East]. Moscow, 1972, pp. 415-431. (In Russian).
2. Magomedova D.M. "Perepisyvanie klassiki" na rubezhe vekov: sfera avtora i sfera geroya ["Rewriting the Classics" at the Turn of the Centuries]. Literaturnyy tekst: problemy i metody issledovaniya. Vol. 6. Aspekty teoreticheskoy poetiki: k 60-letiyu N.D. Tamarchenko [Literary Text: Issues and Methods of Investigation. Volume 6. The Aspects of Theoretical Poetics: To the 60th Anniversary of N.D. Tamarchenko]. Tver, 2000, pp. 212-218. (In Russian).
3. Matich O. Dialectics of Cultural Return: Zinaida Gippius "Personal Myth". Gasparov B., Hughes R.P., Paperno I. (eds.). Cultural Mythologies of Russian Modernism. Berkeley, 1992, pp. 52-72. (In English).
4. Matich O. The Symbolist Meaning of Love: Theory and Practice. Paperno I., Grossman J.D. (eds.). Creating Life: The Aesthetic Utopia of Russian Modernism. Stanford, 1994, pp. 24-50. (In English).
5. Pil'd L. Zinaida Gippius i Turgenev [Zinaida Gippius and Turgenev]. Blokovskiy sbornik 14. K 70-letiyu Z.G. Mints [Blok's Collected Works. In Honour of Z.G. Mints's 70th Anniversary]. Tartu, 1998, pp. 86-118. (In Russian).
6. Vengerov S. Etapy neoromanticheskogo dvizheniya [The Stages of Neo-Roman-tic Movement]. Vengerov S.A. (ed). Russkaya literatura 20 veka. 1890-1910 [The Russian Literature of the 20th Century. 1890-1910]. Book 1. Moscow, 2000, pp. 19-64. (In Russian).
(Monographs)
7. Korchinskiy A.V Formanty mysli: literatura i filosofskiy diskurs [Formants of
Thought: Literarture and Philosophical Discourse]. Moscow, 2015. (In Russian).
8. Matich O. Eroticheskaya utopiya: novoe religioznoe soznanie i fin de siècle v Rossii [Erotical Utopia: New Religious Consciousness and Fin de Siècle in Russia]. Moscow, 2008. (In Russian).
9. Tamarchenko N.D. Russkaya povest' Serebryanogo veka. (Problemy poetiki syu-zheta i zhanra) [The Russian Novella of the Silver Age]. Moscow, 2007. (In Russian).
Магомедова Дина Махмудовна, Российский государственный гуманитарный университет; Институт мировой литературы им. А.М. Горького РАН.
Доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой истории русской классической литературы Института филологии и истории РГГУ; ведущий научный сотрудник ИМЛИ РАН. Круг научных интересов: история русской литературы Серебряного века, поэтика и эстетика русского символизма, текстология творчества А. Блока, теория лирических жанров.
E-mail: [email protected]
Magomedova Dina M., Russian State University for Humanities; A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences.
Doctor of Philology, Professor, head of the Department of Russian Classical Literature History, Institute for Philology and History, RSUH; Leading Researcher, IWL RAS. Research interests: history of Silver Age Russian literature, poetics and aesthetics of Russian symbolism, textual studies of Alexander Blok's works, the theory of lyrical genres.
E-mail: [email protected]
