CC BY
67
УДК 89.091
Дворяшина Нина Алексеевна
Nina Dvoryashina
ПРОБЛЕМА «ДРУГОГО» В ОТНОШЕНИЯХ «МАТЬ-ДИТЯ» В ОСМЫСЛЕНИИ З. ГИППИУС
THE ISSUE OF THE "OTHER" IN MOTHER-CHILD RELATIONSHIP IN INTERPRETATION OF Z. GIPPIUS
Рассматривается одна из ключевых проблем эпохи серебряного века - проблема понимания Другого и самобытность ее трактовки через осмысление отношений «мать-дитя» в творчестве З.Н. Гиппиус. Установлено, что поиски ре -шения проблемы Другого осуществлялись ею в контексте основной творческой задачи символистов - пересоздания жизни
The understanding of the "Other" as one of the key issues of the Russian Silver Age is observed in the article within the limits of Z.N. Gippius works. The originaiity of the interpretation is in attempt to understand it through mother-child relationship. It is stated that that the solution to the "Other" problem laid for Zinaida Gippius in the context of the main symbolist creative task - the recreation of life
Ключевые слова: исповедальность, психологизм, хро- Key words: confessionism, psychologism, chronotop, im-
нотоп, образ-символ, синестезия, цветопись, ольфак- age-symbol, synesthesia, coiourgraphy, olfactory impres-
торные впечатления, символизм sion, symbolism
итература русская, - считала З. Гиппиус, - <...> тем особенно отличалась, что имела очень мало "пустот"». «Не говорю уже о первостепенных писателях, -поясняла она, - но и второстепенные - почти ни один не был для литературы: литература была для него, т.е. не отделял ни сознательно, ни бессознательно своих писаний от себя и от жизни; литература была для него средством -никогда целью. Источник же творчества - это, как я говорю, отношение человека к "общим идеям"» [6; С. 463-464].
В ряду «общих идей» эпоха рубежа веков, по справедливому утверждению исследовате -ля, «последовательно разрабатывала проблему понимания Другого и Другим.» [11; С. 94], которая была для З. Гиппиус предметом постоянных размышлений, подтверждением чему являются ее многочисленные художествен-
ные и публицистические произведения. В статье «Критика любви» З. Гиппиус отметила разобщенность , душевную глухоту в отношениях между людьми, порождавшие гибельные для человека отчуждение, одиночество, отчаяние: «Все кричат что -то друг другу - и никто никого не слышит. <...> Люди не потеряли еще голоса, дара слова, - но оглохли» [7; С. 151]. В жизни оказались утраченными любовь и внимание друг к другу, а «ведь каждая душа, - по словам автора статьи, - драгоценность, теряя ее - мы теряем свою» [7; С. 191]. Наиболее существенным во взглядах З. Гиппиус было понимание того, что тем местом, «где каждый из нас неслыханно близко подходит к самому важному персонажу нашей жизни - к Другому» [7; С. 354], является семья. Взаимоотношения матери и дитя, с точки зрения З. Гиппиус, мно -гое определяющие в человеческой жизни, ос-
мыслялись писательницей в русле общих вопросов связей между людьми, а судьба ребенка, которого не то, что окружающие, а и родные люди не всегда «слышат», нередко составляла основное содержание ее произведений.
Уже в одном из первых своих рассказов «Яблони цветут» (1893) З. Гиппиус обратилась к проблеме «Другого», «Ближнего», искаженное понимание которой, считала она, рождает «тупые и ненужные страдания» [7; С. 190] близких людей. Повествующим субъектом в произведении является сам герой. Первые же фразы рассказа определяют суть отраженного в нем конфликта: «Зачем она так сделала, что я не умею жить без нее ? Это она сделала, я не виноват» [9; С. 261]. «Она» и «я» - мать и сын
- осмыслению их связей, жизненных итогов подчинено все повествование. В сюжетно-композиционном плане в произведении использован прием ретроспекции. Это рассказ-воспоминание . Проживший «половину жизни» герой-рассказчик констатирует: «Мне теперь 28 лет, но никто этому не верит, таким старым я кажусь. Я сам знаю, что я старик. <...> Я думаю, что я скоро умру. <...> Я должен умереть, потому что живет тот, кто хочет, кто имеет волю жить, а у меня нет воли» [9; С. 261]. Причины жизненного тупика, выход из которого видится ему лишь в смерти, обнажаются дальнейшим рассказом героя, который продиктован желанием поведать хоть кому-нибудь о «сокровенных глубинах собственной душевной жизни» [14; С. 319], стремлением понять происшедшее с ним и его матерью. Все это придает его речи исповедальный характер, недаром у него живет надежда на то, что рассказанное принесет ему облегчение.
Виновницей своей несостоявшейся жизни герой считает мать. Она стала для него главным человеком в жизни, заменив собою всё и всех, превратившись в «воздух», «пищу», без которых он уже не мог жить. Постепенно в их внешне идеальных отношениях обозначились сначала противоречия, а затем появилось ощущение «преграды», мешающей пониманию
и приведшей к отчужденности. У матери она переросла в агрессивность и ненависть, погубившую ее, а у сына вызвала чувство полной утраты смысла жизни и неотступную мысль о смерти. И то, что вначале казалось безграничной любовью матери, предстало совсем в другом свете.
Истинная любовь окрыляет человека, де -лает его свободным, а не ставит в зависимость от другого. Сама З. Гиппиус немало размышляла о такой любви. Она видела в любви «воскрешение личности, слияние ее с Божественным началом и преодоление смерти» [16; С. 5]. В рассказе же «Яблони цветут» поведана ис -тория о том, как материнское чувство погубило сына, став гнетом, подавляющим всякое его душевное движение, лишающим надежды на счастье: «... точно большая тяжесть придавила меня, и я сразу уменьшился и съежился ...», - говорит он о своем состоянии [9; С. 273]. Важный план образа героя - его имя - Владимир . С художественной точки зрения оно -прямое указание на его предназначение: владеть миром, такова семантика имени, но в реальной жизни это не только не происходит, но и оборачивается своей противоположностью: владеют им, подчиняют его себе.
Полноте создания образов в произведе-нии З. Гиппиус способствует своя система художественных средств, компоненты которой в каждом конкретном случае регулируются авторскими задачами, но в совокупности образуют индивидуальное стилевое единство. Еще С. Маковский, один из немногих современников З. Гиппиус, очень глубоко почувствовавший своеобразие ее личности и творчества, обратил внимание на характерную особенность рассказов писательницы, которые, по его словам, поражают «психологическим тайноведе-нием» [15; С. 169]. Действительно, стилевой доминантой произведений З. Гиппиус, так или иначе связанных с проблемой «мать и дитя», является тонкое проникновение во внутренний мир героев, значительная психологическая составляющая.
Для З. Гиппиус характерно стремление
выразить «внутреннего человека» - «все мно -гообразие и сложность процессов, протекающих в душе» его [20; С. 17]. Воспоминания-размышления героя сосредоточиваются на событийной стороне его жизни, на этапных ее явлениях. Этой задаче соответствует и выбор художественных приемов письма. В раскрытии психологических переживаний героя существенную роль играет используемый З. Гиппиус прием контраста. Образы матери, с одной сто -роны, сына и его девушки, с другой, противопоставляются по нескольким направлениям: пространственно-временной характеристики, передачи цветовых и ольфакторных ощущений, звучании музыкальной темы.
Пространство матери - дом, гостиная, улицы города, театр. Характеризуя свой дом, герой отметит: он был «неудобный и холодный» [9; С. 263]. Такое уже детское восприятие вполне объяснимо: это было пространство без любви. Мир матери - замкнутый, лишенный всякой связи с живой жизнью. Душа героя устремлена в другие пределы. Его пространство -небо, сад, он распахнут всему миру, солнечному, живому, цветущему, это нормально и естественно для входящего в жизнь человека.
В этом раннем прозаическом опыте З. Гиппиус проявилась характерная для русской литературы рубежа веков, модернистской в особенности, тенденция, на которую в своей работе об И.А. Бунине указал исследователь И.Б. Ничипоров: «Тяготение к лиризации хро-нотопических образов, их насыщению „переживаемым содержанием сознания" (Белый).» [17; С. 130]. З. Гиппиус была в числе тех художников эпохи, кто активно использовал «хронотопические формы психологизма в литературе» [17; С. 130].
Образы весеннего сада и неба в ее рассказе в психологическом плане содержательно значимы и символически насыщенны. Они представляют вертикаль, полюса которой не образуют традиционной для символистов оппозиции, а напротив, маркированы одним высоким знаком, тождественны друг другу, одинаково притягательны и дороги герою. И вос-
принимаются они им не порознь, а именно в совокупности, как единый природный мир, в пространстве которого и в гармонии с которым он по-настоящему счастлив: «Всюду, куда я ни смотрел - были деревья, трава и земля, а над ними небо. <...> Все мое, на что я смотрю и что меня радует..» [9; С. 268]. Пространственные и временные образы рассказа - своеобразный «пейзаж» души молодого человека.
С небом в мировой культурной традиции связано представление о трансцендентном, бесконечном, свободном. Оно - символ высоко духовного, идеального, это «святое особенное место вездеприсутствия Божия; здесь престол Его» [18; С. 441]. Взгляд героя, постоянно устремленный вверх, к небу, - выражение его тоски по красоте, подлинной свободе, совершенству. Герой рассказа «Яблони цветут» пе -режил ощущение близости к настоящему, но и только, получить желаемое, приблизиться «к тайне бытия» он так и не смог. Слишком «плотными» оказались «сети» земного мира, явленные в материнском образе.
Психологической функцией наделен в рассказе и образ сада. Завладевший сердцем героя с детских лет, он и потом звал его к себе, став потребностью его души, ее символом, знаком естественного стремления к росту, развитию, личному счастью. Он выражал живущую в его душе мечту о «лучшей стране», в противовес той, что была ему навязана. Мать не ощущала ни этой потребности сына, ни особых свойств его души, выстраивая его жизнь по своим законам, все дальше, не замечая того, отдаляясь от него: «Ах, мама., -восклицает герой. - Зачем она не ходила со мной в сад и не любила того, что я любил? И опять холодная струя пробиралась в мое сердце, опять отчужденность...» [9; С. 267].
Определяющим в развитии сюжета и жиз -ненной судьбы героя становится хронотоп встречи: в весеннем, готовом к цветению саду герой видит девушку, сразу почувствовавшую его душевные устремления и откликнувшуюся на них. Ее сердечные движения оказались созвучны его порывам. Она предстала как не -
отъемлемая часть любимого героем природно -го мира, на что указывало и ее имя - Марта. В его семантике - ассоциации с весной, началом новой жизни. В общении с ней герой пережил ранее не испытываемое чувство полного понимания, душевного единения и родства.
В замкнутом пространстве матери душа сына сжималась и мертвела. В пространстве сада душа юноши воскресала: «Когда я захлопнул за собой калитку, - рассказывает герой, - и сделал несколько шагов вглубь - я вдруг ожил. Ожил и все забыл» [9; С. 276]. Символическое значение в связи с отмеченным приобретает такой хронотопический образ, как ведущая в сад калитка. Она стала для героя обозначением своеобразной грани, всту -пив за которую, он прозревает, но это прозрение , в конечном итоге, приводит его к жизненному кризису. Общение с Мартой выявило в полной мере ту пропасть, которая разделяла его и мать: «Я теперь только понял, - признается герой, что она чувствовала не то, что я, и не так, как я. Но зачем она обманывала меня столько времени» [9; С. 273].
Разнополярность душевных миров мате -ри и сына передана не только через хронотоп, но и благодаря использованию таких способов освоения и постижения мира в художественном пространстве, как цвет, звук, запах. Это те синестетические впечатления, без которых не обходился ни один символист. Так, душевные переживания и эмоции героя повествования напрямую связаны с ольфакторными признаками окружающего его мира. В этом ключе особо существенным оказывается неоднократно всплывающее в его сознании воспоминание о материнских духах: «запах их напоминал самую раннюю весну» [9; С. 263]. В период занятий в консерватории уже не он чувствует, а мать внушает ему, что «ее духи лучше запаха настоящей весны» [9; С. 265], а затем приходит осознание, «что ее духи пахнут не настоящей весной» [9; С. 270]. Смена реакции сына на запах открывает приходящее к нему понимание искусственности прежней жизни в пределах пространства матери, которое про-
изошло после того, как герой на какое-то время вырвался из материнского «плена», ощутил все очарование подлинного аромата жизни. Запах материнских духов был вытеснен богатством ароматов наступившей весны: запахом «душистого воздуха», земли, «анемонов», первого распустившегося цветка яблони и «новым сильным ароматом» цветущего сада [9; С. 277]. Антитеза «не настоящего» и подлинного, чужого и своего, явленная через ольфактор-ные впечатления героя, - еще одно обозначение того расхождения между близкими людьми, которое, при всей их сильнейшей привязанности друг к другу, привело к трагедии. Запах жизни сменился запахом смерти: «Я прие -хал из Москвы, - рассказывает герой, - на третий день после смерти. Она уже стала разлагаться. Такой ужасный и страшный запах шел от нее. Я посмотрел ей в лицо и ничего не сказал» [9; С. 278]. В этой реакции сына нет ни потрясения, ни сожаления, ни горя. Есть отвращение, пустота, холодная ирония и все захлестнувшая обида на мать, в которой нет места прощению.
Свою особую содержательную функцию в символистской модели мира, как это хорошо известно, выполняли цветовые эпитеты и образы-символы. А. Белый, в частности, писал в статье «Священные цвета: «Исходя из цветных символов, мы в состоянии восстановить образ победившего мира» [4; С. 209]. Цвет у Белого - путь к постижению человеческой души, ее сущности. Для З. Гиппиус это было не менее очевидным. В анализируемом произведении использование цветописи отличается своей спецификой. Там, где в повествовании речь идет о матери, цветовые образы отсутствуют полностью, что создает ощущение одно -образного и безликого мира, в котором она живет сама и в котором держит своего сына. Особенно заметным это становится, когда герой рассказывает о новом этапе своей жизни (главы 5-9), об обретении, пусть временном, своего пространства и своего мира. Они расцвечены всем богатством красок. Преобладают в этом многоцветьи розовый и белый цвета.
Ими маркированы девушка, яблоневый сад, вечерняя природа. Платье Марты «из мягкой белой материи» покажется при новой встрече отливающим «чуть-чуть <...> розовым, как цветы яблони», а затем обозначится уверенным определением цвета: «не белое, а чуть розовое; заметит герой и ее «светло-розовые губы». Образ героини пройдет под этим белорозовым знаком, формирующим очень важные для всего контекста рассказа мотивы юности, молодости, расцвета, в прелести и очаровании которых - торжество самой жизни.
Цветовая гамма девушки гармонирует с красками весеннего сада, в первую очередь, с его доминантным белым цветом, известным своей полисемичностью: белые яблони, «белые не от лунного света», а от появившихся на них цветов; герою они видятся «точно осыпанные снегом». В семантике белого, с нашей точки зрения, главное то, что он предстает, прежде всего, как «символ воплощенной полноты бытия». На это его значение в «Священных цветах» указывал А. Белый [4; С. 201]. Подсвеченный розовым цветом, он разворачивается в своем значении до символа радости, счастья, любви: «Мне больше ничего не хоте -лось, кроме того, что было», - вспоминает герой о том благословенном миге, когда вместе с любимой пережил чудо яблоневого цветения, трепетное соединение со Всеобщим и Вечным.
- «Я думаю, - заключает он, это и есть счастье» [9; С. 277].
Но белый цвет в рассказе «несет в себе и символически негативный аспект», это цвет «смертельной бледности» [5; С. 26], недаром мотив смерти не уходит из повествования героя, как только он вспоминает о матери: «сидел, как мертвый», «сидел <...> вялый и бледный», «побледнел, в груди стало тяжело и холодно», «я был, как мертвый». Любовь, жизнь, смерть - все сошлось, связалось в узел, который надо было развязать.
Открывшийся Владимиру многокрасочный мир резко контрастирует с тем бесцветным, из которого он на какое-то мгновение вышел. Они противопоставлены в рассказе как свое и чу-
жое , истинное и ложное, бытие и небытие. «Мы, - писал А. Белый, - существа, созданные по образу и подобию Бога, в глубочайшем начале нашего бытия обращены к свету. Вот по -чему окончательная противоположность божественности открывается нам условно ограничением цвета до полного его отсутствия» [4; С. 201]. Бесцветный мир, по Белому, - противоположность божественному. В основе цветовой оппозиции матери и сына у З. Гиппиус лежит это же противопоставление. Мать закрыла сыну все бесконечное очарование мира с его природной благодатью, чудом божественной любви, полнотой бытия. Разрушающая сила материнского чувства сделала свое дело. Ее смерть («она умерла нарочно»,
- считает сын) отняла у него, и без того слабого и безвольного, последнюю опору.
С основным содержательным планом рассказа связана и символика его названия -«Яблони цветут». Поэтически воссозданная З.Н. Гиппиус красота цветущего яблоневого сада содержит свою «скрытую отвлеченность» [2; С. 52], глубинный смысл, говорящий о высших ценностях в этом бренном мире. Эмблематически яблоня связана с семантикой жизни, ее расцвета, живительного начала. В библейской «Песне Песней» яблоня - воплощение любви, плотского влечения [12; С. 252]. Не -обычайно богат в общекультурной символике семантический ореол цветочных образов. «Цветы (цветок, цветение, расцвет) - распространенные во всем мире символы молодой жизни»; «цветок в бутоне - <...> потенциальная возможность», «когда он раскрывается и растет <...>, то олицетворяет развитие в осуществлении» [13; С. 394]. Цветы яблони - это и «весна, начало года, начало любви, цветок юной девушки» [12; С. 252]. В символике этих флористических образов нашло отражение все богатство бытия, свежести и прелести весны, света и цвета, юности, любви, пробуждающейся чувственности, радости, счастья, возможно -стей жизненного расцвета.
Но поэтическое название рассказа контрастирует с его финалом. В жизни героя ниче-
го не осталось от дарованного ему чуда цвете -ния, молодости, любви. Вместо радости - горе, вместо свежести - трупный запах, вместо новой жизни - мысли о смерти. В цветовой гамме, которой теперь окрашена его жизнь, представлены только мрачные краски: «прежде красивое лицо» стало «желтым, темным», высокое голубое небо сменилось «низким» петербургским, чистый воздух - «темным», яблоневый сад - «темной, пропахшей кухней квартирой», с «темными окнами», «с черносерым потолком <...>, где торчит угрюмый крюк». Свет жизни задавила тьма. Единственным, связывающим с жизнью «светлым облаком» видится «ночь, когда распускались яблони» [9; С. 279]. Тем значимее оказывается образ цветущих яблонь, вынесенный в заглавие,
- как символ самой жизни, лишать которой, закладывать которую никто не имеет право, а мать - особенно.
Один из персонажей З. Гиппиус (рассказ «Его свобода») говорит, обращаясь к своему собеседнику-писателю: «Мне нравится, что вы так интересуетесь всяким человеком, не можете успокоиться, пока не разглядите его с изнанки» [6; С. 317]. Герой рассказа «Яблони цветут» представлен художницей именно с «изнанки», и автору важно понять его внутренний мир, характер душевных переживаний, выявить истоки, определившие его жизненную судьбу. Писательница достигает этого совокупностью всех компонентов художественного произведения, их гармонической целостно -стью. «Раскрыть» человека помогают форма высказывания и психологически насыщенный хронотоп, использование синестетических образов и образов-символов, семантика имени и заглавие произведения.
Исповедальность рассказа героя пронизана стремлением понять конечный смысл поведения и поступков матери, приведших к полному жизненному краху. Не случайно его воспоминания неоднократно прерываются вопросами, явно адресованными не только себе, но и уже ушедшей матери, да и будущим читате -лям его откровений. Центральный из них ука-
зывает на главную причину его жизненного отчаяния: «Зачем она так сделала, что я не умею жить без нее?» <...> Зачем она так связала меня с собой, что жизнь без нее не могла длиться?» [9; С. 261, 266]. Использование З. Гиппиус условно-диалоговой формы в повествовании выводит поднятые в рассказе проблемы за рамки судьбы одного героя и делает их общезначимыми. Как влияет постоянная психологическая опека матери (родителей) на становление личности? К каким последствиям в жизни человека может привести материнский деспотизм? Что должно составлять основу отношений матери и дитя? От каких жизненных ценностей и приоритетов зависит судьба растущего человека? Что способствует формированию самостоятельной и самодостаточной личности? В какой мере воспитывающие осознают степень ответственности за свои действия и поступки по отношению к будущему ребенка? Это далеко не полный перечень тех вопросов, которые поставлены в рассказе З. Гиппиус. Они порождены неизменным ее, «упрямым интересом к «человеку» вообще» [6; С. 317], другому, в частности. До конца дней своих З. Гиппиус не переставала отстаивать необходимость утверждения в каждом человеке его личного бытия. В сентябре 1937 г. она с горечью писала одному из своих корреспондентов: «Главная наша беда с людьми - это, если кто -нибудь сам малиновый куст, то и хочет, чтобы все были малиновые кусты, между тем есть и смородинные кусты, и важно его утверждать в его смородинности...» [21; С. 452-453]. Мать из рассказа «Яблони цветут» закрыла границы «я» своего сына, не понимала его как Другого, не видела и не желала видеть в нем Личность. Если и возможно говорить о ее любви к сыну, то не более как о любви-насилии, примеры которой знала и сама писательница, сказавшая об одной своей знакомой: «Госпожа М.Н. любила свою единственную дочь <...> властно, ревниво и деспотично» [8; С. 263], и кото -рую очень точно охарактеризовал герой реми-зовских «Часов» Нелидов: «А полюбить, - значит, захотеть другого целиком всего, до по -
следних уголков, а другой остается все же сам по себе и видит и слышит и думает. <...> Любить и не хотеть овладеть любимым невозможно. А овладеть и уничтожить одно и то же» [19; С. 72]. «Овладев» сыном, мать из рассказа З. Гиппиус, по сути, «уничтожила его».
З. Гиппиус посмотрела на детскую жизнь через призму семейно-личных отношений и увидела в ней немало неблагополучного, ставшего результатом забвения заповеди о любви к Ближнему. Дитя в доме, в семье - не -редко страдающее лицо. И только там, где ма-
1. Аверинцев, С.С. София - Логос. Словарь [Текст]/С.С. Аверинцев. - К, 2001.
2. Бальмонт, КД. Элементарные слова о символической поэзии [Текст] / К Д. Бальмонт // Литературные манифесты: от символизма до «Октября» /сост. НЛ. Бродский и Н.П. Сидоров. -М., 2001. - С. 52-61.
3. Бахофен, И. Материнское право [Текст] / И. Бахофен // Классика мирового религоведения. Антология /Сост. и общ. ред. А.Н. Красникова. -М., 1998. - С. 216-267.
4. Белый, А. Символизм как миропонимание [Текст] /А. Белый; сост., вступ. ст. и прим. Л.А. Сугай. - М., 1994.
5. Бидерман, Г. Энциклопедия символов [Текст]/Г. Бидерман. - М., 1996.
6. Гиппиус, З .Н. Арифметика любви (19311939) [Текст] / З.Н. Гиппиус; сост., вступ. статья, коммент. А.Н. Николюкина. - СПб., 2003.
7. Гиппиус, З.Н. Дневники: в 2 т. Т. 1. [Текст] /З .Н. Гиппиус. - М., 1999.
8. Гиппиус, З.Н. Живые лица. Воспоминания [Текст]/З. Н. Гиппиус. -Тбилиси, 1991.
9. Гиппиус, З.Н. Собр. соч. Т. 1. Новые люди: Романы. Рассказы [Текст] / З .Н. Гиппиус. - М.,
2001.
10. Ильин, И.А. Собр. соч.: в 10 т. Т. 1. [Текст]/И.А. Ильин. - М., 1996.
11. Исупов, К.Г. Философия и литература «серебряного века» (сближения и перекрестки) [Текст] / К.Г. Исупов // Русская литература рубежа веков (1890-е - начало 1920-х годов). Книга I. -
терью преодолен эгоизм, где есть духовная связь с ближним из ближних, где не нарушено «волшебство материнства» и где «действует как божественный принцип любви, единения и мира» [3; С. 234], ребенок растет человеком полноценным и счастливым. Произведения З. Гиппиус - художественное подтверждение суждения известного русского философа И.А. Ильина, заметившего: «Мир не только строится в детской, но и разрушается из нее; здесь прокладываются не только пути спасения, но и пути погибели» [1G; С. 143]. _________________________________Литература
М., 2002. - С. 69-130.
12. Копалинский, В. Словарь символов [Текст] I В. Копалинский; пер. с пол. В.Н. Зорина,
2002.
13. Купер, Д. Энциклопедия символов [Текст] I Д. Купер. - М., 1995.
14. Литературная энциклопедия терминов и понятий I Гл. ред. и составитель А.Н. Николюкин. - М, 2001.
15. Маковский, С.К. На Парнасе Серебряного века [Текст]I С.К. Маковский. - М., 2000.
16. Николюкин, А.Н. Любовь и ненависть [Текст]I А. Н. Николюкин ИГиппиус З.Н. Мечты и кошмар [Текст] I З.Н. Гиппиус; сост., вступ. статья , коммент. А.Н. Николюкина. - СПб., 2002. - С. 5-2S.
11. Ничипоров, И.Б. Поэзия темна, в словах не выразима... Творчество И.А. Бунина и модернизм [Текст]I И.Б. Ничипоров. - М., 2003.
1S. Полная популярная иллюстрированная библейская энциклопедия. - М., 2000.
19. Ремизов, А.М. Собр. соч. Т. 4. Плачужная канава [Текст]I А.М. Ремизов. - М., 2001.
20. Эткинд, Е.Г. Психопоэтика. «Внутренний человек» и внешняя речь. Статьи и исследования [Текст] IЕ.Г. Эткинд; сост. и автор вст. ст. А. Эткинд. - СПб., 2005.
21. Pachmuss, T. Intellect and Ideas in Action. Selected Correspondence cf Zinaida Hippius: Из переписки З.Н. Гиппиус [Текст] I Pachmuss Temira Munchen, 1912.
Коротко об авторе___________________________________________________________________Briefly about author
Дворяшина Н.А., канд. филол. наук, доцент, зав. кафедрой литературы и журналистики, Сургутский государст -венный педагогический университет (СурГПУ)
Тел.: 8 (3462) 350343, +79224009652
Научные интересы: литература Серебряного века, дет -ская литература
N. Dvoryashina, candidate of science (Philology), associate lecture, head of literature and journalism department, Surgut State Pedagogical University
Research interests: Silver age literature, children's literature
