CC BY
28
PAREMIAS WITH PROPER NAME COMPONENT IN LEXICOGRAPHY (CURRENT STATUS AND PROSPECTS)
T. Shutkovski
The article deals with lexicographic description of paremias containing an onomastic component. The author thinks that there is a need to compile a special bilingual dictionary which in parallel with paremia's meaning explanation will contain comprehensive linguistic and cultural characterization of onomastic components.
© 2009
Т.Г. Бочина
ПАРЕМИКА В СЛОВАРЕ МОТИВОВ РУССКОГО ФОЛЬКЛОРА
В конце ХХ — начале XXI в. в лингвистике наблюдается активное развитие лексикографической теории и практики, что проявляется не только в количестве издаваемых словарей, но и в значительном расширении их репертуара, в появлении словарей, новых по предмету описания, способам и формам представления материала. Заметно оживились лексикографические исследования и в области русского фольклора ([Хроленко 1992], [Никитина 1993], [Бобунова 2004]). Необходимо признать, что создание лингвистических словарей, конкордансов и тезаурусов различных жанров народной поэзии ([Никитина 1993], [Бобунова 2006]), опережает разработку словарей фольклористического типа. Говоря о словаре фольклора, имеем в виду лексикографическое описание мотивов, общих мест, символов устного народного творчества.
В свое время Н. Крушевский писал: «Одно мировоззрение народа сменяется другим, но в силу <...> живучести, осколки прежнего мировоззрения не умирают, а продолжают жить, амальгамируясь с новым. Таким образом, новые народные произведения не возникают в строгом смысле слова, а складываются из давно существовавшего материала», поэтому в них, «как и в музыкальных произведениях, встречаются постоянно одни и те же м о т и в ы, т.е. стереотипные приемы, варьирующиеся весьма незначительно» [Крушевский 1876: 21]. В связи с этим справедливо мнение тех ученых, которые в качестве основной единицы словаря фольклора видят мотивы [Путилов 1994] и символы (ср.: [Потебня 1914]).
Представляется, что словарь фольклора должен быть разножанровым и отражать мотивы не только как типичные сюжетные схемы какого-либо одного жанра фольклора, но и как общие места традиционного словесного творчества, обязанные своим существованием цитатному механизму и межжанровым взаимодействиям. В лексикографическом описании мотивов, характерных для рус-
ской народной традиции, целесообразно учитывать и тексты малых фольклорных жанров, поскольку они «в значительной своей части выполняют функцию словаря мотивов, которые <...> закодированы в форме, более эксплицитной, чем в отдельном слове, фразеологизме, тропе и т.д., но при этом в более компактной и удобозапоминаемой, чем в повествовательной сюжетной реализации мотива» [Левинтон 1988: 148].
В этой связи отметим две группы паремий, представляющих несомненную ценность при систематизации фольклорных символов и мотивов. Первую составляют пословицы со структурой А не (есть) Б: В типа Голод не тетка (не теща), пирожка не подсунет. Среди них лишь 18% паремий, в которых субъект и предикат выражены словами одного семантического поля: Лапоть не сапог: вода в нем не стоит, а подавляющее большинство представляют собой образное разуподобление, когда элементы А и Б принадлежат разным лексико-семанти-ческим полям: Стыд не дым, глаз не выест; Голод не сосед: от него не уйдешь.
Хорошо известно, что отношения сравнения, подобия, сходства и различия предполагают смежность, рядоположенность сопоставляемых объектов в сознании, в модусе [Золотова 1998: 369]. Следовательно, образная (с точки зрения современного человека) дезидентификация опирается на былую связанность в сознании субъекта и термина сравнения А не Б, какими далекими они бы ни казались современному носителю языка. Своей образностью пословицы дези-дентифицирующего сравнения обязаны сплаву стереотипных мотивов, закрепивших в коллективном сознании смежность самых разнообразных объектов и явлений жизни. Источниками данных мотивов и символов служили, как правило, мифы и произведения устного народного творчества.
В речении Дождь не дубина, не убьет; беда — не смерть, в гроб не уберет отрицание идентичности дождя и дубины произрастает из языческих верований в бога грозы Перуна, одним из атрибутов которого была богатырская палица = молния, первоначально дубовая дубинка. Это воззрение на мир отражено и в загадках о дожде: На мху, на болоте гриб-волнуху заколотит [ЗМ №314] и Голенастый с голенастым на кулачки бьются (дождь с землею) [ЗМ №305].
В старинных преданиях о сотворении мира говорилось о создании первых людей из дерева и камня, мотив превращения человека в камень неоднократно использован в сказках. Эта близость в народном сознании делала жизнь и камень величинами соизмеримыми, из сходства которых на определенном этапе познания было выделено их неравенство: Жизнь не камень: на одном месте не лежит, а вперед бежит.
Понимание жизни-живота как нитки, разрывание которой влечет за собой смерть (ср. миф о девах судьбы), отражено в паремиях Животы не нитка: надорвешь, не подвяжешь; Дворянские животы и тонкие, да долгие: тянутся, да не рвутся; а посадские и толстые, да короткие.
В пословицах о жене и муже широкое отражение нашла свадебная символика: Муж не башмак, с ноги не сбросишь; Жена не сапог (не лапоть), с ноги не скинешь; Жена не гусли: поиграв, на стенку (на спичку) не повесишь; Жена не рукавица, с руки не сбросишь; Жена не рукавица, за пояс не заткнешь; Жена не седло: со спины не сымешь (см.: [Бочина 2003]).
Некоторые из дезидентифицирующих образов обязаны своим происхожде-
нием жизненным реалиям, преломленным в поэтических формах загадки. Так, в поэтическом мире русских загадок кроется тайна контрастного сравнения души и гумна в пословице Чужая душа не гумно: не заглянешь. Гумно, как и рига, и овин, которые назывались также раем [Даль 4: 56], — это ток, где молотят хлеб. О молотьбе существует около пяти десятков загадок, в некоторых из них зерно называется душой в отличие от тела — соломы: Шел мимо двора поповского, видел дело таковское: головы рубят, тело в вал валят, души в рай носят ([ЗМ №2336], [ЗМ №2330], [ЗМ №2332]). Таким образом, в поэтическом сознании русского народа существовала устойчивая связь души и места, где молотят хлеб, которая получила иное преломление в пословице, построенной на отрицании их подобия.
В «Пословицах русского народа» В. Даля в разделе «Осторожность» помещена пословица Ель не сосна: шумит неспроста. Известно, что шум деревьев издавна символизировал человеческую речь: Слушай дубрава, что лес шумит (говорит); Всякое дерево своему бору шумит; Где б наша сосна ни стояла, только б нашему бору шумела. В народной поэзии сосна и ель часто сопрягались, типичными были тавтологические сочетания типа елка-сосёнка, зеленая ель-сосна. Показательна и вопросительная формула Ель аль сосна?вопрос: да или нет, согласие или отказ? [Даль 1: 519], в которой положительный ответ связывался с елью, поэтому ель шумит неспроста в противовес сосне, которая «Сосна шумит со-сна» [Даль 4: 648].
Вторая группа народных изречений, на которую следует обратить особое внимание в связи со словарем русского фольклора, — это паремии, в которых используется традиционная рифма. Так, традиционными антиподами в русском фольклоре являются калина — символ обманчивой красоты, горькой доли, неволи, и малина — символ сладкой привольной жизни [Мокиенко 1986: 249—251]. С этой «калиново-малиновой» символикой тесно связана образная характеристика в пословице Чужбина — калина, Родина — малина, которая, конечно же, глубже противопоставления «горькая — сладкая жизнь». Родина-малина — это воля, свобода, широкое и открытое пространство без конца и края, что соответствует представлениям русских о хорошей, настоящей жизни, а чужбина-калина — обманчиво красивая жизнь, оборачивающаяся горькой неволей.
Именно о таких традиционных сближениях, как горы — горе, пить — бить, поле — воля А.А. Потебня писал, что «они основаны не на пустой игре словами, а на известном взгляде на природу» и что «под любимыми рифмами кроется <...> символ» [Потебня 1989: 299, 378].
Известно, что в первобытной поэзии ведущим началом являлась повторяе-мостьне звуковых, а смысловых комплексов [Мелетинский 1972: 157]; наследуя и развивая семантическую традицию древнего искусства слова, народная поэзия использует рифму в ее подлинной смысловой ассоциативной функции. При этом «банальные» созвучия представляют собой, с одной стороны, прочную ассоциативную схему, в которой один элемент как бы притягивает второй, а с другой — схему гибкую, просторную, с обилием структурных и семантических вариаций.
Приведем лишь два примера. Народное представление о воде как о чужом и
опасном пространстве, негативная символика воды породили целый «куст» синонимических рифм, в которых слова лексико-семантической группы «Воды» последовательно коррелируют с синонимами горя-печали (кручина, тоска) и горя-несчастья (беда): Жидок путь водою, проходят его с бедою; Морских топит море, а сухопутных крушит горе; Лучше в пучину, чем в злую кручину; Катит беда, что девятая волна; Река — не море, тоска — не горе. Устойчивость смыслового инварианта-мотива, аналогичность рифменных ассоциаций проявляют себя и в синонимии паремий с вариантными рифмами: Остров в море, а сердце в горе — Остров окружило водою, а нас бедою, и в синонимическом повторе ассоциативной схемы, усиливающем мотив паремии: Жди горя с моря, беды от воды; От горя хоть в море, от беды в воду, — и в замене или дополнении одного элемента рифмопары термином другой (даже в ущерб созвучию): В море потоп, в пустынях звери, в мире беды да напасти; Кручиной моря не переедешь.
Символическая рифма пить — бить является частным проявлением одного из общих мест фольклора и литературы — параллелизма пира и битвы [Потебня 1989: 294]. Рифма пить — бить во всех ее словообразовательных, словоизменительных и синонимических вариантах используется преимущественно в паремиях о пьянстве: У Фили пили, да Филю ж побили; Кто пьет, тот и горшки бьет; Как не уймется от питья, не уйдет от битья; У нашего Тита и пито, и бито. Отражены в паремиях и параллелизм атрибутов битвы и пира: Колчан пригож стрелами, а обед — пирогами; Хорошо на хорошо — ровно мед с калачом, а худо на худо — ровно с похмелья батожьем, — и сопоставление мертвых с пьяными: Пьяный не мертвый: когда-нибудь да проспится. Закономерным в этом ряду предстает и созвучие слов батоги — пироги: Батог — не пирог, в зубах не вязнет, а в спине слышит; Батоги не пироги: приетчивы; Пирог не батог: в костях ничего, а брюхо полно.
Итак, пословичные тексты являются одной из форм фиксации этнических стереотипов и мотивов художественной культуры. При этом пословица не только транслирует те или иные стереотипы и мотивы, но и толкует их, а также фиксирует развитие традиционных представлений. Поэтому паремии необходимо учитывать при создании словаря мотивов устной народной культуры.
ЛИТЕРАТУРА
Бобунова М.А., Хроленко А.Т. Словарь языка русского фольклора: Лексика былины: в 2 ч. — Курск: Изд-во Курск. гос. ун-та, 2006.
Бобунова М.А. Фольклорная лексикография: становление, теоретические основания, практические результаты и перспективы: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. — Орел, 2004.
Бочина Т.Г. Русские пословицы и свадебный ритуал // Народное творчество. — №4. - 2003. — С.50—51.
Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. — Т.1—4. — М.: Рус. яз., 1981—1982.
ЗМ: Загадки / изд-е подготовила В.В. Митрофанова. — Л.: Наука, 1968.
Золотова Г.А., Онипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. — М.: РАН, Ин-трус. яз., 1998.
Крушевский Н.В. Заговоры, как вид русской народной поэзии. — Варшава: Тип. Ивана Носковского, 1876.
Левинтон Г.А. К вопросу о «малых» фольклорных жанрах: их функции, их связь с ритуалом // Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора. — М.: Ин-т славяноведения и балканистики, 1988. — С.148—152.
Мелетинский Е.М. Первобытные истоки словесного искусства // Ранние формы искусства. — М.: Искусство, 1972. — С.149—189.
Мокиенко В.М. Образы русской речи: Историко-этимологические и этнолингвистические очерки фразеологии. — Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1986.
Никитина С.Е. Устная народная культура и языковое сознание. — М.: Наука, 1993.
Потебня А.А. Слово и миф. — М.: Правда, 1989.
Потебня А.Ф. О некоторых символах в славянской народной поэзии. -2-е изд. — Харьков: Тип. «Мирный труд», 1914.
Путилов Б.Н. Мотив // Б.Н. Путилов. Фольклор и народная культура. — СПб.: Наука, 1994. — С.172—184.
Хроленко А.Т. На подступах к словарю языка русского фольклора: Заметки лингво-фольклориста // Язык русского фольклора. — Петрозаводск: Изд-во Петрозавод. гос ун-та, 1992. —С. 19.
PAREMIAS IN THE DICTIONARY OF RUSSIAN FOLK TUNES
T.G. Bochina
The article considers two paremia groups relevant to the classification system of folklore symbols and tunes. These groups comprise figurative proverbs and popular folk sayings with traditional rhymes. The author puts forward a plausible argument in favor of paremia inclusion in the dictionary of folk culture tunes.
