К вопросу изучения поэтическои символики башкирских народных песен Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

НАУЧНАЯ СМЕНА

А.М. Хакимъянова

К ВОПРОСУ ИЗУЧЕНИЯ ПОЭТИЧЕСКОЙ символики БАШКИРСКИХ НАРОДНЫХ ПЕСЕН

Проблемы возникновения, функциональной специфики такого распространенного художественного средства изображения, как поэтическая символика привлекли к себе внимание ученых еще в XIX в., когда в отдельных изданиях появляется целый ряд работ по указанной теме (Н. Гнедича, Н. Цертелева, А. Кубарева и др.). Начало научного изучения народной песенной символики положено в трудах Н.И. Костомарова, который пытается вывести символическую образность из религиозного чувства народа: «...предмет телесный, входя в произведения народной поэзии, получает в ней духовное значение, которое является в форме применения в быту нравственного существа: это называется в обширном смысле символом. Понятие о символике не должны смешивать ни с образом, ни с аллегорией, ни со сравнением; все это формы, в которых выказывается символ. Всякое поэтическое сравнение необходимо должно опираться на символ: иначе будет только игрою слов, обманчивым видением и пролетит мимо нас бесплодно, не западая ни на минуту на сердце» [10, с. 26].

Системному изучению народно-песенной символики посвящены труды А.А. Потебни. По его утверждению, главным содержанием народной песни является человек, который постигает себя с помощью первоначального познания явлений внешнего мира: «Человек обращается внутрь себя только от внешних предметов, познает себя сначала только вне себя; внутренняя жизнь всегда имеет для человека непосредственную цену, но сознается и уясняется исподволь и посредственно» [12, с. 174]. Потебня справедливо признает

символизм одним из главных эстетических достижений народной песни, утверждая, что «...символизм есть остаток незапамятной старины, но встретить его можно преимущественно там., куда медленнее проникает новое» [13, с. 8], т.е. в народных песнях. Большой интерес в изучении поэтической символики представляют работы Н.П. Колпаковой и Т.М. Акимовой. Колпакова отмечает: «Сами по себе такие понятия, как березка, река, трава, груша и т.п., никакого символического значения не имеют. Художественный образ превращается в символ не в силу своих внешних качеств, а в силу того состояния, той функции, которую он выполняет в общем контексте песни. Тот или иной символ никогда не возникает случайно: он всегда тесно связан с содержанием песни и не может рассматриваться вне этого содержания» [9, с. 205].

Вопросы жанрового своеобразия, поэтико-сти-левых особенностей и средств художественного изображения системно исследованы в трудах С.А. Галина, Р.С. Сулейманова, Г.С. Галиной [5; 6; 7; 8]. Вместе с тем мы отмечаем, что символ как основной художественный концепт лирических песен в башкирской науке еще не рассматривался. Данная статья представляет собой первый опыт изучения данной проблемы.

Непосредственное общение человека с природой, очарование и личные наблюдения над ее различными явлениями давали богатый материал для сопоставления их с жизнью человека, наталкивали на поэтические сравнения. Песенная символика возникла и оформилась в законченную поэтическую систему, по мнению ряда исследо-

Хакимъянова Айгуль Мужавировна, младший научный сотрудник Института истории, языка и литературы Уфимского научного центра Российской академии наук

©Хакимьянова А.М., 2009

вателей, в связи с возникновением и формированием лирической песни. «Система символических образов была способна выразить сложную и разнообразную гамму чувств человека, осознавшего себя частью большого мира природы, подчиняющегося ее законам» [1, с. 102].

Основная специфика традиционных лирических песен состоит в изображении различных фактов и явлений из жизни народа, в показе богатства народных мыслей, чувств и переживаний, в преломлении через предметный, животный, птичий, небесный и т.д. миры, что и составляет затем архетип символа. Рассматривая поэтические тексты башкирских лирических песен, мы убеждаемся в том, что поэтические символы являются основными образными стилеобразующими средствами изображения. Испокон веков башкиры жили в гармонии с природой, поэтому в народных произведениях, в частности в башкирских народных лирических песнях, чувства и переживания человека раскрываются в единстве и во взаимосвязи с жизнью и природой.

Н.П. Колпакова всю символику русских народных лирических песен разделяет на две группы: символику счастья и символику горя. «Два основных цикла человеческих эмоций — радость и горе с их многочисленными тематическими подразделениями — составляют основное содержание народных лирических песен» [9, с. 207]. Данная классификация применима и при рассмотрении башкирских народных лирических песен. Если под понятием «счастье» подразумеваются представления человека о здоровье, красоте, богатстве, семейном благополучии и, особенно, о счастливой любви, то под понятием «горе» обобщаются любовные неудачи, несчастливая семейная жизнь, разлука, измена, тоска, одиночество, болезнь, смерть, разлука с родиной и т.д.

Мир природных стихий — изначально традиционный первородный мир для художественных образов песен. Огонь и вода в народной культуре обладают рядом символических значений. Чувство любви обычно передается символикой огня в его различных формах (пожар, горение, пылание, тление):

Тибрэтмэ, ел, бакса кайындарын,

Моцландырма мине юк менэн.

Минен, эсем тулы кайгы-хэсрэт,

Йэш йврэгем яна ут менэн

(«Хэлимэ йыры»).

Ветер, не качай в саду березу,

Не томи тоскою душу мне.

Душа моя объята грусть-тоскою,

Сердце молодое все в огне1

(«Песня Халимы»)

или:

Монло итеп бер йыр йырланым,

Йэш йврэгем янып барганга

(«Йэш йерэк»).

Запою я о любимой песню,

Сердце молодое жжет огонь

(«Сердце молодое»),

Соответственно двум своим природным свойствам огонь имеет двойственное значение: с одной стороны, светит, греет, с другой — причиняет боль ожогом.

Огонь в сердце зачастую передает страсть, мучение от переживаний. И в противопоставлении разных состояний души (равнодушие или любовное горение) огонь наиболее полно представляет эти состояния в своей символике:

Ьин матурзыщ кунеле калкынына Минен йврэгем яна ут-ялкын

(«Кашкынайыц кара»),

У тебя душа — холодный камень,

А моя душа — огня полна

(«Черные брови твои»)

или:

Ишек кенэ алдым, ай, алмагас,

Хыркып алдым, алма булмагас.

Хыялдагы малын утка янкын,

Ьвйгэн йэнэшенде алмагас!

(«Кыйыу кы?»),

Перед дверью яблоню спилю:

Ей, бесплодной, нечего качаться!

Коли в жены не берешь меня,

Пусть горит огнем твое богатство!

(«Дерзкая девушка»),

1 По мнению автора, переводы в русском томе «Башкирское народное творчество, Песни» (т, 8, 1995) искажают смысл текста, поэтому дается подстрочный, дословный перевод Р,А, Султангареевой,

В отчаянии лирический герой не боится и призывает уничтожающую силу огня:

Мин ултырган ергэ улэн усмэс,

Кукрэгемдэн сыккан ялкынга

(«Мэзинэкэй»),

Там, где я сидел, трава не вырастет:

Пожег траву огонь груди

(«Мадинакай»),

Вода в народной культуре также обладает рядом символических значений. Течение воды в языке соединяется с понятием быстроты, отсюда в символическом мышлении башкир жизнь сравнивается с водным потоком:

Йэш еумеркэйемдец, ай, уткэнен Окшатамын кыузын, агышына

(«ЭлиЬмэн»).

Жизнь минувшую сравнил бы Я с текучею водой

(«Алимьян»),

Берег реки, озера, как правило, является местом встречи влюбленных (по воду идет девушка и там встречается с егетом): Ебэркэнэ, Йомагол, белэккэйемде, Ьыу сай%алып тугелэ кунэктэн (Отпусти же, Юмагул, мне руки, Воду расплескаю из ведра); девушка или егет идут к реке, когда тоскуют или размышляют о своей судьбе: Ьыу бу-йына барып та битен йыуа, Звлхизэ, Йв^вндэге йэшле лэ таптарын, Звлхизэ (Идет к воде, чтобы лицо умытъ, Зюлъхизя, Омытъ кровавые слезы на лице, Зюлъхизя).

Бвтврэ лэ Ьыуы ташып бара,

Ак таш менэн генэ быуайык.

Сэлимэкэй Иылыу касып бара,

Ерэнсэкэй менэн кыуайык

(«Сэлимэкэй»).

Разлилася речка Бетеря,

Белыми камнями ее перегородим.

Убегает красавица Салима,

На Ерянсае мы ее догоним

(«Салимакай»),

В данном примере запрудить воду символически означает лишить девушку свободного течения, значит, насильно выдать замуж, а в песне

«Егет гишкы« («Любовь егета») молодец сравнивает свои чувства к девушке с бездонным морем:

Курэкенме, гвлдэр баш эйэлэр,

Нэфис кулын менэн в^кэнсе.

Мвхэббэтем тэрэн, дщге% кеуек,

Аккош булып шунда йвфэнсе.

Видишь, цветы головки клонят,

Сорвала б ты нежными руками.

Глубока любовь моя, как море,

Стань лебедушкой и плыви.

Разлив символизирует разлуку, затопляя берега, вода препятствует свиданию; тоска девушки широка, как безбрежье разлившейся реки: Ьагынган да сакта %арар инем, Арабызза киц-киц даръялар (Глядела бы на тебя, когда в тоске, Но между нами реки и моря). Мотив перехода через реку маркирует преодоление препятствия: кимэле еткэс, басма калдым, Ущан-уйга аккан %ар кыуга (Весна пришла, и сделал я мосточек Над талою текучею водой).

Символ любви в песнях передается через подарки (платок, кольцо, браслет и т.д.). Одаривание и принятие подарков имеют различную окраску. Сюжет песни такой: енгэ (обычно, она является хранителем тайны влюбленных) укоряла девушку за то, что она необдуманно, по неосторожности приняла подарок юноши. Принять подарок — значит принять любовь егета, что по мнению енге, было опрометчиво со стороны девушки:

Кыззар гына сыгыр, ай, елэккэ,

Йугереп йыйыр арка елэген.

Йэш башкайына шелтэ итеп,

Нинэ алдын егет булэген

(«Бахтауай шаршау»),

Собирают ягоду-кислицу Девушки за речкой далеко.

Ах, зачем, зачем, млада девица,

Ты взяла подарок так легко?

(«Занавеска»),

Сохраняется в песне и смысловая символика: как торопливо собирают ягоды, так же поторопилась девушка с принятием подарка. Отвергнутую любовь символизирует возвращение подарка:

Мине лэ ташлап, ятты квйкэн,

Биргэн булэгенде кире ал

(«Айбаткан»),

Коль ты бросил меня, полюбил другую,

Забери назад подарок свой

(«Айбаткан»),

В песнях много образов с символикой счастливой любви, вбирающей в себя и молодость, и красоту, и здоровье. Анализ песенного фольклора показывает, что наибольшее количество поэтических символов имеют женские образы. О красавицах-башкирках сложено много песен, названных именами девушек: «Сэлимэкэй« («Са-лимакай»), «Гэйнифэрхэт« («Гайнифархат»), «Кусбикэ« («Кусьбикя»), «Зелхизэ« («Зюльхи-зя») и т.д. Песни о женской красоте отличаются богатством средств выразительности, которые направлены на раскрытие не только внешней, но и внутренней красоты, душевного состояния человека, его переживаний и чувств. В фольклоре понятия «женщина« и «красота« традиционно существуют вместе и дополняют друг друга. В песнях женщина — обладательница невиданной красоты, от которой нельзя оторвать глаз. Для ее описания применяется небесная символика — девушка часто уподобляется солнцу и луне:

Йв^вн кояшмы ни, балкып яна,

Дщге$ кеуек зэнгэр ку^^эрен-Ынйы гына кеуек аппак тешен,

Балдай татлы эйткэн куззэрец

(«Егет гишкы»),

Лик твой словно солнце, сиянием горит,

Как море твои голубые глаза.

Словно жемчуга белеют зубы,

Медом сладкогласым речь полна

(«Любовь егета»)

или:

Бер битен ай кинен,

Бер битен нурлы квн.

Кайкы битен элек тэ,

Гэйнифэрхэт убэйем?

(«Гэйнифэрхэт»),

Одна щечка — как луна,

Вторая солнцем светит.

Ах, какую вначале щечку,

Гайнифархат, целовать?

(«Гайнифархат»),

Прекрасной девушке завидуют даже сами небесные светила — солнце и луна:

Сэлимэкэй кыуеа бареан сакта Елдэр кыйпап утэ башынан.

Сэлимэкэй твндэ йоклаеанда Ай квнлэшэ кыйеас кашынан

(«Сэлимэкэй»),

Салимакай идет по воду,

И гладит ветер по ее голове.

Когда Салимакай ночью спит,

Бровям ее завидует и месяц

(«Салимакай»),

Стан молодой девушки будто стройная березка, яблоня, камыш, курай (Буйгынайыц, гуйэ, алма агасы; Буй%ащары Щел ~камышы); ее ресницы — камыши, обрамляющие озеро (глаза); губки — спелые ягоды; зубки словно жемчужины (Барма%тарыц — ~камыш, йв^вц хояш; Ынйы гына кеуек аппа% тешец и т.д.); у нее тонкая талия, как у пчелы (Бал %ортондай нескэ билле), как мед уста ее (Ауыззарыц шэкэр, телдэрец бал) и т.д. В песне «Ьейгэн йэр« («Возлюбленная») егет сравнивает своих родителей с медом и сахаром (Ата%айым — шэкэр, эсэйем — бал; Мне родители что мед и сахар), но слаще их его любовь к девушке своей (Бал-шэкэрзэн татлы квйгэн йэр; Слаще меда с сахаром — любовъ!).

Довольно часты в лирических песнях символы птиц. Символами егета в них выступают беркут, соловей, ястреб, кречет и голубь, а символами девушки — белая лебедь, серая утка, кукушка, ласточка и т.д.:

Ьары ла була кандуеас Кара муйын була карлуеас.

Ьин кандуеас булкан, мин карлуеас, Ьайрашырбы% икэу, пар булеас

(«Ьары Ьандугас»),

Желтым бывает певучий соловей,

А с черной шейкою — ласточка она.

Коль ты соловушек, то я ласточка,

Будем вместе петь всегда

(«Сизый соловей»),

Но для передачи чувства единения, любовного союза порой птицы символизируют как девушку, так и егета (в данном примере ласточка — мужчина).

В качестве символов широко представлен и растительный мир. Например, символом девушки являются белая береза, черемуха, разнообразные цветы, камыш, кудрявый тальник, спелые красные ягоды, зрелые яблоки и т.д., а символом егета выступают сосна, дуб и т.д.:

Буйеынайын, гуйэ, алма аеасы,

Куйынкайын, йэннэт баксакы!

(«Француз яульгк»),

Вся ты словно яблоня весною,

А твои объятья — словно рай!

(«Французский платок»),

Цветение любого растения означает веселье, радость, счастье, а его увядание — символ печали, горя, разлуки, беды:

Миэс кенэ буйы бигерэк йэмле,

Муйылдары сэскэ атканда.

Кунелдэр^э кайеы, хэсрэт калмай, Янеыратып курай тартканда

(«Курай»),

Как красивы берега Миаса,

Когда весной черемуха цветет.

Вся грусть-тоска с души исчезает,

Когда играю на курае я

(«Курай»)

или:

Таштуеайкай елле туеай икэн,

Сэскэлэре койола ел менэн.

Алкыу йв$кэй$эрем, ай, кареащы,

Кунелем тулы кайеы, уй менэн

(«Таштугай»),

По-над Таштугаем ветры веют,

Оборвали ветры все цветы.

От тоски я ликом пожелтела,

Душу переполняет печаль, тоска

(«Таштугай»),

В связи с особенностями эмоционального содержания традиционных лирических песен, в них значительно больше символов горестного значения, нежели счастливого. Тематико-сюжет-ную основу многих башкирских песен составляют различные печальные моменты жизни: несчастная судьба, неразделенная любовь, вынужденная разлука, смерть возлюбленного и т.д. Все

объекты живой и неживой природы, встречающиеся в символике счастья и горя, имеют обратное функциональное значение: растения не цветут, солнце не светит, между возлюбленными непреодолимое пространство.

Среди башкирских песен большое место занимают песни о тяжелой женской доле. Как известно, у башкир существовала полигамия, нередко молодую девушку за калым отдавали в жены в другой далекий род, нелюбимому человеку, отчего она тосковала и свою жизнь считала постылой и потерянной. Именно такая сюжети-ка обусловила в песнях устойчивую символику родного края, родной земли. В песне «Таштугай» символ горы, с одной стороны, передает прощание с гордой девичьей волей и свободой, а с другой — реальное родное пространство и место, по которым тоскует девушка. После обозначения своего состояния словом «Иагынамын« (тоскую) следуют третья и четвертая строки, в которых в самой пронзительной, острой форме достигается передача душевной горести и тоски: каменные скалы родной горы готова молодая невестка периною постелить себе!

Иртэнсэккэй тороп, бер каракам, Ьагынамын Урал коштарын.

Тушэктэй ук куреп йоклар инем Хыркты тау^ын кая таштарын

(«Таштугай»),

Встаю я утром и смотрю на мир,

Тоскую по птицам родной горы Урала.

Как на перинах я спала бы На каменных Кыркты горы на скалах

(«Таштугай»),

А чужая сторона для Гильмиязы видится степью безжизненной:

илемдэй тугел илкэй^эре,

Хом бураны уйнай, елле икэн

(«Гилмияза»),

Не похожа на мою эта страна:

Бури песчаные и ветры веют

(«Гильмияза»),

По описанию этой страны подразумевается зеленый, цветущий край — родной край Гильми-язы. Такой символ можно выделить как психологический.

Нелюбовь или горе песня передает через образы непогоды: тучи, ветер, туман. Песня «Томан« («Туман») начинается с описания тумана, символизирующего тяжелое настроение героя:

Иртэ лэ генэ томан, кис тэ томан,

Был томанкащареа ни булеан?

Тауеа ла менеп, ташка ла басып,

Ьин караркын, йэнем, мин булмам

(«Томан»),

Поутру туман, туман под вечер,

Отчего же не расходится этот туман? Взобравшись на гору и наступив на камень, Посмотришь, любимый, меня не найдешь

(«Туман»),

Здесь туман играет не только роль поэтического сравнения, но и вводит в реальную обстановку жизни героя. Не спалось ему ночью, а рано утром он снова в тяжелых думах. Туман застилает всю окрестность, в которой еще недавно герой песни надеялся на счастье, но судьба так распорядилась, что влюбленные разлучены навек.

Душевная тоска, безысходность, вызванная любовными или другими переживаниями, изображаются через шум леса и склонение к земле деревьев, передаются через образы высохших деревьев, обожженной травы или кукующей кукушки и т.д.:

Ел вргэн дэ сакта шыу-шыу итэ,

Ялан еына ерзен дэ кайыны.

Кыскырып та бер йырламай тороп,

Басып кына булмай кайеыны

(«Ак болот»),

Когда веет ветер, шумит-шумит —

То береза степная так шумит.

Пока не споешь-то в полный голос-крик,

Не унять мне горе, не унять

(«Белая плотва»)

или:

Елкез генэ квнв шаузырлайзыр Буртвшкэнкэй кулден камышы.

Ап-ак кына йвзвмдв кареайтты,

Бэзекэй кылыуым, йврэгем каеышы

(«Бэ^екэй Ьылыу»),

И в день безветреный они шумят — Буртушкана озера камыши.

Белый лик мой пожелтел, иссох —

То по Бадикаю тоска моей души

(«Красавица Базикай»),

Символика душевной тоски передается также через образ кукующей кукушки:

Кыскырмасы, кэкук, ай, якында,

Кэкук всвн тугел тал-тирэк,

Яна еына тикэн, ялкыны юк,

Ялкынкыз ук яна был йврэк

(«Кыскырмасы, кэкук»),

Не кричи, кукушка, ой да, близко, Тополь-дерево то не для тебя.

Сказала бы, горит, пламени ведь нет,

Огня не видно, горит ведь сердце так

(«Не кричи, кукушка»),

Символом несчастной любви и разлуки служит прежде всего все то, что определяет расстояние, препятствия: пустынное море, горы, реки, лес, пустое широкое поле, широкая долина [9, с. 219]. Например, в песнях «Ашка-?ар« («Ашкадар»), «Кэмэлекэй« («Камаликай») реки символизируют вечную разлуку и горе; если в первой женщина оплакивает своего мужа, утонувшего во время охоты в реке Ашкадар, то во второй девушка тоскует по утонувшему во время половодья в реке Камалик возлюбленному егету.

Горы стесняют свободу движения, затрудняют дорогу. Трудный путь непременно лежит через реки и горы, поэтому горы тоже являются символом неволи, горя. Место, куда уехала девушка замуж, представляется как далекое, недоступное пространство, а горы — как преграда для встречи. Парень тоскует по девушке, отданной замуж за высокие горы; между горами живет увезенная от любимого девушка (Алы^тан ук ~кара-йып, ай, куренгэн Тыркты гына таузыц уцере; Темнеет вдалеке Кыркты-гора, С утра над той горой, ой, темно).

Алыстарзан карайып, ай куренгэн Кара твлкв тигэн тау микэн.

Тан туреайы, талда кайракана,

Квмвшэй кылыу щэн-кау микэн

(«Кемешэй менэн Ирис»),

Что-то впереди, ой, зачернело Может, Кара толке2 это та гора?

На ветвях малиновка запела бы,

Кумушай здорова ли, жива?

(«Кумушай и Идрис»),

Обозначение горы черным цветом усиливает значения таких понятий, как горе, неизвестность, опасность, зло и т.д. (Анау яктан килгэн, э-кэ-й, кара болот, Боз булып та тагы яуырмы С Вон туча идет вновъ, эй-гей, черная, Неужто град опятъ упадет?).

Идею неравного несчастливого брака, страдания души от осознания этой беды передают контрастные образы. В песне «Бе?рэ тал« («Ивушка плакучая») повествуется о горе девушки, выданной замуж за мальчика. Здесь символом девушки является красное яблоко, а символом ее жениха — червь:

Ьылап-кыйпап кына ускэн зифа буйым, Бэхеткезлек менэн хур булды.

Кызарып та бешкэн кызыл алма,

Бер бэлэкэй кортка ем булды

(«Бе?рэ тал»),

Холила и лелеяла стройный стан,

Несчастьем теперь я опозорена.

Спелое да красное яблоко оно Маленькой черви пищей стало...

(«Ивушка плакучая»),

Одним из традиционных символов нелюбимого, постылого мужа является давящий камень: жена покупает камень своему мужу-старику, тяжелей камня лежит на руке молодой жены муж-старик и т.д.

Акык кына калкам, ай, акмайзыр,

Мэрмэр генэ калкам калкмайзыр.

Кэрим улын кунелем кис тартмайзыр, Бойорош-тэкдир кире какмайзыр («Зэгифэ»),

Брошу сердолик — в воде утонет,

Брошу мрамор-камень — не всплывет.

Сын Карима сердцу ненавистен,

Только кто от злой судьбы уйдет?

(«Загифа»),

Вся жизнь Загифы, насильно выданной за старика, прошла в неутешном горе и тоске. Здесь сим-воличен образ крепких сосновых ворот, которые являются препятствием на пути и показывают безысходность жизни героини, вселяют сомнение:

Карагай за капка, башы такта,

Серер микэн бер сакта.

Ьвймэгэн дэ йэрзен хэсерэте Бвтвр генэ микэн бер сакта

(«Зэгифэ»),

Сосновые ворота крыты доской,

Сгниют ли они когда-нибудь?

Тоска, гнетущая от нелюбимого мужа, Закончится ли уж когда-нибудь?

(«Загифа»),

Символические образы в народной лирике имеют древние корни происхождения, они возникли как отражение миропонимания человека, познания им окружающего мира и мира своих душевных переживаний. В народных лирических песнях символы постепенно оформились как поэтические средства песенной лирики, способствующие яркой образной выразительности, тонкому лиризму и эмоциональной глубине изображения. Соотношение между художественными образами, на которых строятся символика счастья, горя, родины, любви и т.д., своеобразно. Часто они совпадают, как в символике счастья, так и в символике горя, используются одни и те же образы предметов и явлений природы, но с противоположным функциональным значением.

ЛИТЕРАТУРА

1, Акимова Т.М. О поэтической природе народной лирической песни, — Саратов, 1966, — 172 с,

2, Башкирское народное творчество / Сост,, авт, вступ, ст, и коммент, С, Галин, Ответ, редактор Ф,А, Надршина, — Уфа: Китап, 1995,

3, Башкорт халык ижады, Иыр?ар / Те?,, баш Ьу? Ьэм андатмалар биреусе С, Галин, Яуаплы редактор К,Э, Эхмэтйэнов, — 0фе: Башкортостан китап нэшриэте, 1974, — 386 б,

4, Башкорт халык ижады, Иыр?ар / Те?,, баш Ьу? Ьэм андатмалар биреусе С, Галин, Яуаплы редактор К,Э, Эхмэтйэнов, — 0фе: Башкортостан китап нэшриэте, 1977,

2 Кара телке — досл, Черная лиса; название горы, ПРОБЛЕМЫ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ, 2009/3 (45)

5, Галин С.А. Бaшкopт xaл'кыньщ йыр поэзия-hbi, — 0фє: Бaшкopтocтaн китaп нэшриэте, 1979,

6, Галин С.А. Тapиx hэм xaлык поэзиякы, — 0фє: Китaп, 199б,

7, Сулейманов Р.С. Жемчужины нapoднoгo твор-чеcтвa Уpaлa. — Уфa: Китaп, 1995,

S, Галина Г.С. Бaшкиpcкие бaиты и мyнaжaты: Темaтикa, пoэтикa, мелoдикa. — Уфa: БИРО, POOT.

9, Koлnaкoвa Н.П. Руссгая нapoднaя бытoвaя песня, — М.; Л,, 196Pf — PSP с,

10, Костомаров Н.И. Об историческом зшчении русской тародной поэзии, — Xapькoв, 1S4З.

11, Лазутин С.Г. Поэтата русского фoльклopa. — М.: «Выcшaя шкoлa«, 19S9, — POS с,

1P, Потебня А.А. Мысль и язык, 4-е изд. — Одес-ca, 19PP,

13, Потебня А.А. Символ и миф в нapoднoй культуре. — М.: Лaбиpинт, POO7, — 4SO с,

14, Язык фoльклopa: Xpеcтoмaтия / Сост. А,Т, Хро-ленко, — М.: Флинтa: Шуга, POO5, — PP4 с,

Ключевые слова: фольклор, жанр, башкирская лирическая песня, поэтический символизм.

Key words: folklore, genre, Bashkir lyric song, poetic symbolism.

Aigul M. Khakimyanova

ON THE PROBLEM OF STUDYING THE POETIC SYMBOLISM OF BASHKIR FOLK LYRIC SONGS

Symbolism is a domineering method of depicting a person’s life, soul and the world surrounding him in a nation’s song poetry. It furthers a vivid imagery and expressiveness, subtle lyricism and the emotional depth of a description. The article presented is devoted to the description of the place symbolism takes in Bashkir folk songs and its functions and specific features revealed in them.