CC BY
46
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №5 (81) 2009
задача, прямо противоположная той, которую ставила русская интеллигенция... Она поставила целью разрушить стену, отделяющую культурный слой, главным образом дворянский, от народа... любой ценой, хотя бы уничтожением самого культурного слоя, ради просвещения народа. Опуститься самим, чтобы дать подняться народу, — в этом смысл интеллигентского «кенозиса» или народничества. Существование образованной элиты в безграмотной стране считалось аномалией» [11].
Учитывая все выше изложенное, можно констатировать, что именно на основе первых философских теорий элит возникли и стали развиваться современные элитарные концепции.
Примечание
’Лучшей формой правления Платон считал аристократию, ее искаженной формой — тимократию. Отрицательным моментом тимократии он считал то, что в ней полисом управляют честолюбцы, склонные к авантюрам, войнам.
Библиографический список
1.Платон. Государство [Текст] // Соч. : в 3 т. — М.,1986. — Т. 3. - С. 473-502.
2. Тойнби, А. Постижение истории [Текст] / А. Тойнби. — М., 1991. — С. 238.
3. Аристотель. Политика [Текст] // Соч. : в 4 т. — М., 1985. — Т. 4. - С. 457-458.
4. Макиавелли, Н. Государь [Текст] // Избр. соч. : в 2 т. — М., 1982. — Т. 1 — С. 329 — 330, 411 — 415.
5. Ницше, Ф. По ту сторону добра и зла [Текст] // Соч. : в 2 т. — М., 1990. — Т. 2. — С. 257 — 263.
6. Бердяев, Н. Духовные основы русской революции: Опыты 1917—1918 гг. [Текст] // Н. Бердяев. — СПб. : Изд-во Христиан. гуманит. ин-та, 1999. — С. 134— 135.
7. Бердяев, Н. Философия неравенства [Текст] / Н. Бердяев. — М., 1990. — С. 127.
8. Лосский, Н. Бог и мировое зло [Текст] / Н. Лосский. — М., 1999. — С. 84 — 85.
9. Сорокин, П. Человек, цивилизация, общество [Текст] / П. Сорокин. — М., 1992. — С. 292.
10. Ильин, И. А. Наши задачи. Исторические задачи и будущее России [Текст] / И. А. Ильин. — М., 1992. — 415 с.
11. Федотов, Г. П. Судьба и грехи России [Текст] / Г. П. Федотов. — СПб. : София, 1992. — С. 346.
ГОРЧИЦКАЯ Елена Аркадьевна, преподаватель кафедры «Связи с общественностью».
644046, Омск, просп. Маркса, 35.
Статья поступила в редакцию 06.05.2009 г.
© Е. А. Горчицкая
уДк 1 С. Н. РУБИН
Омская гуманитарная академия
ОТВЕТСТВЕННОСТЬ
КАК МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ
КАТЕГОРИЯ___________________________________
Статья посвящена обсуждению актуальных проблем социальной ответственности, феноменов ее распространения на сферы общественной и профессиональной жизнедеятельности. Автор рассматривает различные типы ответственности, негативные последствия пренебрежения принципами долга и справедливости.
Ключевые слова: ответственность, духовное развитие, справедливость, человек.
В современном социуме обнаруживает себя «дефицит личности», в том числе по отношению к новой структурности технологических, организационных, культурно-поведенческих пространств. Так, в границах конкретных организаций появляются рецидивы уклонения от профессиональной ответственности, пренебрежения этическими требованиями и нормами регламентов. В советский период иллюзорная коллективность, псевдоколлективистские связи порождали феномен всеобщей безответственности (все отвечали за все и никто ни за что конкретно). Соответственно, формировался социально-психологический стереотип поведения «как все»; «не хуже других», «чего вы от меня хотите» и т.д. Сегодня формируется обновленный вариант «безответственности»: человек «не перекладывает ответственность на другого», а, как подчеркивает В. Е. Кемеров, наоборот, «не берет на себя», но «отдает другим» свои решения, свою информированность [1]. Это происходит в условиях всеобщей
взаимосвязанности действий, проектной, организационной деятельности, рефлексивно-мыслительных операций. Но трудно согласиться с автором в том, что подобная модификация ответственности приобретает позитивный — «перераспределительный» — характер. В. Е. Кемеров полагает: если классический капитализм утверждает преимущественное развитие одних личностей за счет «лимитированного существования других, то в условиях современного общества сохранение неразвитой формы личностного бытия обеспечивается за счет «скрытой эксплуатации» более развитой и организованной личностной формы [2]. На наш взгляд, панацеей от подобной ситуации является структуризация новых организационно-деловых отношений. Обратимся к историческим стадиям развития социально-экономических систем.
Как известно, индустриальное общество, с одной стороны, культивирует чувство долга, преданности
делу, корпоративной морали, но, с другой — как подчеркивает К. Манхейм, структуры власти и подчинения создают стимулы к утрате чувства ответственности, что порождает ситуацию наподобие «короткого замыкания в электричестве». Причину этого явления К. Манхейм усматривает не столько в том, что человек живет «двойной жизнью своих инстинктов» (соответственно, обладает качествами доброго и злого), сколько в «болевых точках», в которых господствующий социальный аппарат принуждает одних и тех же людей к поведению различного, часто антагонистического содержания [3]. Общественный прогресс в типичных ситуациях жизнедеятельности усиливает определенные типы рациональности и одновременно, согласно К. Манхейму, формирует «иррациональность», в том числе с позиций эгоизма, хотя способен в противоположность этому воспитывать чувство ответственности. Последнее зависит от того, какие индивидно-личностные пути к рациональности и моральности находит отдельный человек [4].
В целом деятельность власти характеризуется пониманием ответственности, и управление «не на основе законов» чревато серьезными последствиями, приводит к утрате социальной и экономической безопасности. Исторически устойчивость социума поддерживалась внутренними структурами общин, именно их сплоченность ассоциировалась с ответственностью традиционализма. Безответственным поведением считался отказ от исполнения принятых обязательств, что является определенным аналогом необязательности представителей современного бизнес-сообщества. В первой половине XX века появление организаций как вторичных формальных структур и, соответственно, проблематизация личной ответственности предпринимателя ассоциируется с приглушением инициативы и негативной редукцией поведенческой динамики. В общественнополитическом смысле неспособность принимать на себя ответственность означает бессмысленность любых начинаний, вплоть до конкретных деловых операций. В результате формируются отношения кон-венциализма в форматах взаимосогласия, взаимных ориентаций и обязательств, свойственных системе культуры.
Тот, кто только транслирует ее ценности, не несет никакой ответственности; тот, кто просвещает и информирует, несет огромную ответственность. Не случайно в отношении творческой деятельности М. М. Бахтин выдвигает тезис: «личность должна стать сплошь ответственной», и ее структурные элементы не только рядоположены, но должны «проникать друг в друга в единстве вины и ответственности» [5]. Даже творчески одаренный человек не имеет права для оправдания безответственности в ссылках на «вдохновение». Для некоторых авторов «снятие своей ответственности» есть средство облегчения поставленных задач, ибо «легче творить, не отвечая за жизнь, и легче жить, не считаясь с искусством». Согласно М. М. Бахтину, существо вопроса в том, что «искусство и жизнь не одно, но должны стать во мне единым, в единстве моей ответственности» [6].
Подобные обстоятельства крайне важны для развития современного информационного общества. По мнению К. Поппера, даже в условиях либеральной демократии деятельность «чистых информанционщи-ков» означает, что одновременно они должны быть ответственными «информационщиками» (и в целом СМИ несут огромную ответственность перед обществом). Но реально большинство профессиональных
журналистов не осознает, что они потенциально обладают «огромной воспитательной силой». Именно она способна склонить чащу весов на «сторону жизни или на сторону смерти, на сторону законов или на сторону насилия». Очевидно, подчеркивает К. Поппер, «речь идет о грозных вещах» [7].
Критическую тенденцию в отношении постулируемой «свободы от ценностей» в политике, экономике или искусстве развивает Э. Агацци. Для известного социолога является важным разграничение «свободы» как подлинного атрибута бытия и «освобождения» как относительного критерия оценки автономии субъекта. Независимость действий означает произвольность (воление) «некоего» человека совершать разнообразные акции: идет ли речь о политике-профессионале, бизнесмене как «homo oeconomic-us» или художнике как «человеке искусства». Причем, по мнению Э. Агацци, эти люди могут не заботиться о приличиях, только когда их деятельность не выходит за рамки профессии. Автономия может также означать отсутствие контроля или каких-либо ограничений со стороны внешних сил. Но у феномена «освобождения», подчеркивает Э. Агацци, могут быть нежелательные последствия: прежде всего в отношении фактов потери социальной (общественной) ответственности [8]. Так, представители отдельных профессий действуют вне ценностно осмысленных перспектив, не предвидят антигуманный характер поступков или попросту совершают преднамеренно негативные шаги (по принципу «цель оправдывает средство»). В этом случае императивность ответственности предстает крайне «призрачной», весьма проблематичным требованием.
Это порождает ассоциацию с постулатами неопределенности, неясности, смутности, в конечном счете, «путаницы» в отношении понимания универсальных принципов бытия. Не случайно один из основателей прагматизма У. Джемс говорил о том, что не четкие представления, а всеобщая «расточительность» и даже не экономика является ключевым принципом оценки окружающего мира. «В огромном пансионате природы и пирожные, и масло, и сироп редко бывают распределенными между всеми совершенно поровну или же и вовсе не оказываются в тарелках» [9]. Соответственно, в социальных отношениях «опекунская» модель теряет свои позиции, идея партнерства сохраняет не более чем абстрактно-универсальный смысл. Но это означает простой факт: граждане наделяются пассивными ролями и предоставлены самим себе. Возможность самостоятельно принимать решения является отказом от патерналистской этики с ее «ненасильственным благодеянием», что порождает резкую трансформацию принципов солидарности и взаимопомощи [10] .
«Обездушивание» мира, отмечает В. А. Кутырев, коррелятивно его обескультуриванию, т.е. отказу от специфически человеческих способов действий и поведения. Мотивы альтруизма, служения, социального дара уступают место эгоизму, узконаправленной полезности, эквивалентному обмену как худшему варианту утилитаризма. В частности, получает развитие феномен «этики» как сопряженного с бизнесом, его правилами игры и рисками образования. Бездуховность экономического общества обнаруживает себя не в отдельных «отклонениях», но как выражение преобразовательно-потребительского отношения к окружающим людям. «Деньги в области духа — логика», подчеркивает автор, «всюду деньги — всюду рациональность, расчет эквивалентность». В. А. Кутырев считает, что экономический человек
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 5 (81) 2009 ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №5 (81) 2009
становится безличным, но не по причине ограниченности умственных способностей: это «новый тип человека — Актор. Как потребитель, интеллектуал, технократ, эффективный и «самодостаточный» делец он ограничен...» [11].
Между тем философская азбука бизнеса в ее первых интерпретациях в современной России предстает содержательно облегченной. Характерные черты рыночной экономики, например по А. И. Ракитову, предстают следующим образом. Бизнесмен рискует, он сам получает выгоду от своего риска, от своей деятельности, но и сам расплачивается за свои неудачи. Бизнес — рационален, и это принуждает придерживаться его внутренних закономерностей, несмотря на их жестокий характер. Но даже банальные истины менеджмента доказывают, что рынок гуманистичнее всех других способов производства и т.д. [12].
Правда, в последующих выводах автор корректирует принципы рациональной экономики. Прежде всего ее феномены связываются с системой общеци-вилизационых отношений. Цивилизация, по мнению А. И. Ракитова, выражает нечто общее, устойчивое и представляет собой систему отношений, закрепленных в праве, традициях, способах делового и бытового поведения. Прежде всего их целью является функционально гарантированная стабильность общества, что предполагает универсальную компоненту на базе развития однотипных технологий. Нельзя не согласиться с А. И. Ракитовым в том, что условием обеспечения общезначимого, нормативного взаимодействия подсистем общества является культура. Этим определяются возможности приспособления индивидов к меняющимся условиям социума, сохранения материально-исторического и духовного бытия конкретных сообществ [13]. Речь идет о соответствии идеям защиты и сохранности социальночеловеческой жизни, историческому самосознанию нации, социально-психологической ментальности, пониманию профессиональной деятельности как миссии, верности общественному долгу и призванию, осуществлению методической дисциплины занятий.
Не случайно в анализе социальных ориентиров постиндустриализма подчеркивается: модернизация является всего лишь условием выживания различных обществ и соотносится с этапами их развития, когда возникает необходимость в глубоком обновлении самого типа социального устройства, энергичном переходе к более ответственной и социально гармоничной системе отношений. Как подчеркивает А. П. Цыганков, комментатор трудов П. Бергера, капитализм является ценностно нагруженным понятием, но должен быть освобожден от политико-пропаган-дистких клише. В частности, для интеллектуальных приверженцев свободной рыночной экономики несомненна ее связь с социальной, политической, культурной, духовно-моральной сферами жизнедеятельности. Непосредственно П. Бергер настаивает на разрушении прежних социальных перегородок и продвижении от «человека иерархизированного» (homo hierarchicus) к «человеку равному» (homo aegualis). Соответственно, формируется «знающий класс», согласно воззрениям Х. Шельского, общественнополитическое поведение которого ориенировано, хотя бы косвенно, на индокринацию, терапию, планирование социальной поддержки населения [14].
Одновременно — как результат сверхиндустри-альных преобразований — возрастает степень социальной ответственности социальных организаций. Так, прямое обращение к категории «ответственности как социально-нравственным требованиям к
обществу, развитию возможностей участия личности, групп и слоев в совершенствовании социальных отношений обнаруживает всеобщие и частные содержательные смыслы. Общественная система способствует развитию долга как внутреннего императива по выполнению своих обязанностей с честью и достоинством, а также чувства вины как сознания человеческой меры исполнения принятых обязательств. В отношении современной общественной жизни данные понятия проявляются в принципах социальной компенсации и субсидарности в сферах бизнеса, в частности, деятельности страховых обществ и компаний как реализации установок по возмещению утрат, негативных последствий жизненных обстоятельств, рисков и т.д.
В широком методологическом смысле речь идет о реализации принципа социальной справедливости, который предполагает соблюдение прав и положения человека как соответствующих его социально-историческому предназначению, гуманистическому распределению социальных благ (в границах разумного соответствия деяний и воздаяний). Существует марксистский подход к пониманию справедливости, прежде всего на основе фактора отчуждения человека от результатов труда, соответственно, капиталистической распределительной справедливости (когда даже благотворительные акции воспринимаются как «облагодетельствование ограбленного»). Либеральная концепция, напротив, отрицает справедливость как нормативное понятие и доказывает ее добродетельный характер исключительно в условиях свободной экономики [15].
Между тем рыночный характер российских реформ выявляет прямо противоположные справедливости феномены, например, понятие «социальной смерти». По наблюдениям И. Е. Левченко, речь идет о многочисленных человеческих «умираниях» и «возрождениях». Это погружение в одиночество в результате трагических событий, исключение человека из числа активных граждан вследствие потери материального положения и сопутствующего денежного долга; потеря независимости и утрата социальной идентичности, невозможность перемещений в социальном пространстве; нигилистическое отвержение личностью существующих норм, идеалов, ценностей (базовых, витальных, социализационных, смысложизненных); лишение или отказ от субъектности как возможности самостоятельно действовать в сферах общественной жизни; наконец, фаза фактической забывчивости как «перевод» («переход») образа «Я» в потенциальную социокультурную жизнь [16].
В этом случае резко возрастает социальная ответственность бизнес-сообщества как один из видов ответственных действий в пространстве межролевых контактов, взаимных обязательств и соглашений. Их объединяет соотносительная взаимосвязь в отношении жизни и благополучия людей, здоровья, чувства перспективы, безопасности и устойчивости положения. При этом типология видов ответственности обнаруживает нерелевантный характер и, хотя заключает нормативную направленность, способна приобретать внесоциальный, например, исключительно юридический смысл. В свою очередь нейтральный характер ответственности может входить в противоречие с социальными обязательствами и моральным долгом. Проблемный смысл заключает вопрос о степени релевантности современных видов ответственности в направлении «взаимных перспектив» обязательств и соглашений. Можно предположить, что сегодня имеет место полисубъектный характер
ответственностей и ее многомерное распределение (атрибутивность и дистрибутивность) [17].
Должна ли деловая организация действовать исключительно в направлении ангажированного стратегического интереса и ускорять преднамеренно рискованные технологии? Или следует минимизировать социальные риски для предотвращения социального ущерба при всей оперативности решений? Должен ли, например, страховой агент оптимизировать корпоративную информацию в стремлении избежать ее негативных социально-человеческих последствий? И в каком соотношении находятся социально-этическая и договорная ответственности в случае, если юридический аспект требует подчинения и полного принятия?
Сегодня актуализируется особая методологическая роль категории социальной ответственности, которая связана с целесообразным рационально-ценностным или, напротив, предосудительным поведением, умением различать умышленные и произвольные (эмотивные) действия. Необходимо восприятие социума как субъектного образования в обнаружении его «социальных единиц», способности к само-осуществлению и самодетерминации граждан. Государство, в лучшем случае, добивается «понимания» со стороны субъектов, но не опирается на патерналистскую этику с ее постулатом «ненасильственного благоволения». Как следствие, развивается событийная модель, в которой учитываются принципы социальной компенсации и субсидарности.
Этимологически «агент» конкретизируется в качестве лица, которое является уполномоченным учреждением, соответствующей компанией для выполнения служебных, деловых поручений. Более широко речь идет о действиях в направлении установленных интересов, например, в поведенческой форме проникновения встреч, актов и контактов.
В этом отношении выявляется специфический понятийный ряд: «привлечение» для определенного вида работ (занятости), ангажирование или приглашение, предложение договорных условий, в филогенетическом смысле «вовлечение». Создавать побуждение, по Ю. Хабермасу, означает «вовлечение другого» («другого-чужого»), «в поисках другого» и предстает в качестве позитивной мобилизации граждан. Свободное гражданское развитие вне социальной защиты означает зависимость человеческих индивидов от простейшей «азбуки бизнеса». Универсальная вопросительность вопроса Ю. Хабермаса: «Включение — вовлекать или присоединять?» — предполагает социально-коммуникативные планы, но предположительно в «связанности» действий и намерений в перспективе доброго и благого [18].
Подобный диагноз корректируется общественным статусом (положением) человека, которому грозит разорение, бедственное положение, состояние социальной тревожности. Когда незначительность доходов в системе социально обеспечения не гарантирует должного ощущения безопасности, в социальнофилософском смысле формируется иррациональная привычка, или тяга к постоянному беспокойству (именно как потеря веры в устойчивость общественных взаимосвязей). Отсюда в философском смысле получает развитие погруженность человека в собственные переживания и, соответственно, мельчайший анализ конфликтов собственной души.
В этом отношении перспективность приобретает проблема преодоления социальных страхов (фобий). Страх предстает дезорганизирующей эмоцией в парализации рациональной линии действий и поведения.
В социально-психологическом смысле речь идет об индивидно-личностном фоне «подсознательной боязливости». С позиций современного индустриального социума иерархия факторных синдромов страхов выглядит следующим образом:
— общая тревожность как беспокойство по поводу ощутимого беспорядка жизни на повседневном уровне, а также по поводу идеологической и мировоззренческой разобщенности людей;
— неблагополучие социальной и экономической адаптации;
— ощущение личной незащищенности и бесправия;
— масштабные проблемы и кризисные состояния, неподконтрольные ситуации вплоть до природных бедствий и общего упадка экономики.
Соответственно, социальный пессимизм приводит к снятию гражданами ответственности за собственные действия, радикализму социального поведения, привнесению «иррациональных помех» в систему жизнедеятельности, отдельным проявлениям «общественного безумия». Этому способствуют внераци-ональные заключения и выводы современных экономистов. Согласно Д. МакКлоски, активно вовлекается в экономическую жизнь «риторика экономики», когда исследовательские усилия направлены не на познание объективных законов, а заключается в «искусстве убеждать» В позитивном варианте можно различать эвристические метафоры как способ дополнительного осмысления проблем («человеческий капитал», «социальный капитал»), конститутивные метафоры как целостные концептуальные схемы постижения мира («богатство народов», «золотой миллиард») [19]. Соответственно, могут быть указаны псевдонаучные, декларативные утверждения о необходимости «шоковой терапии», необходимости «резать по живому» и т.д. Это подтверждает сложную взаимосвязь видов ответственности в экономико-технологической и социально-этической областях, необходимость учета характера и дифференциации социальных настроений, выявлении новых логик социальной, экономической и аналитической этики. В данном отношении необходима разработка социально-операциональной (социально-технологической) модели действий, позволяющей органически сочетать потребности высокоразвитого индустриального общества, прогрессивной экономики и социального человеческого капитала.
Библиографический список
1. Кемеров В.Е. Введение в социальную философию. — М. : Академический проект, 2001. — С. 225.
2. Кемеров В.Е. Указ. соч. — С. 225.
3. Манхейм К. Общество в эпоху преобразований // Ман-хейм К. Диагноз нашего времени. — М. : Юрист, 1994. — С. 303.
4. Манхейм К. Указ. соч. — С. 293.
5. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. — М. : Искусство, 1986. — С. 7,8.
6. Бахтин М.М. Указ. соч. — С. 8.
7. Пущаев Ю.В. Либерализм, квазилиберальные мифы и свобода СМИ (Карл Поппер о роли телевидения в обществе) // Вопросы философии. — 2006. — № 8. — С. 7, 8.
8. Агацци Э. Ответственность — подлинное основание для управления свободной наукой // Вопросы философии. — 1992. — № 1. — С. 31.
9. Гевин У. Понятие «Смутность» в философии Уильяма Джемса // Вопросы философии. — 1996. — № 3. — С. 41.
10. Покуленко Т.А. Принцип информированного согласия: вызов патернализму // Вопросы философии. — 1994. — № 3. — С. 73, 74.
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 5 (81) 2009 ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №5 (81) 2009
11. Кутырев В.А. Духовность, экономизм и «после»: драма взаимодействия // Вопросы философии. — 2001. — № 8. — С. 61.
12. Ракитов А.И. Философская азбука бизнеса // Вопросы философии. — 1991. — № 2. — С. 28, 29.
13. Ракитов А.И. Цивилизация, культура, технология и рынок // Вопросы философии. — 1992. — № 5. — С. 7.
14. Цыганков А.И. Вызов капитализма (П. Бергер о социальных ориентирах современного общества) // Вопросы философии. — 1993. — № 12. — С. 99, 105.
15. Кашников Б.Н. Марксизм как радикальная критика либеральной справедливости // Вопросы философии. — 1996. — № 6. — С. 37, 38.
16. Левченко И.Е. Феномен социальной смерти // Социологические исследования. — 2001. — № 6. — С. 22.
17. Ленк Г. Проблемы ответственности в этике экономики и технологии // Вопросы философии. — 1998. — № 11. — С. 33.
18. Хабермас Ю. Вовлечение другого. — СПб. : Наука, 2001. — С. 52, 59.
19. Ананьин О.В. Экономическая наука в зеркале методологии // Вопросы философии. — 1999. — № 10. — С. 45.
РУБИН Сергей Николаевич, аспирант кафедры социально-гуманитарных дисциплин Омской гуманитарной академии, вице-президент страхового общества «Регион-союз».
644105, Омск, ул. 4-я Челюскинцев, 2а
Статья поступила в редакцию 24.04.2009 г.
© С. Н. Рубин
УДК 101.1:31« в. А. ШИШКИН
Новосибирский государственный педагогический университет, г. Куйбышев Новосибирской обл.
ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ
НАЦИОНАЛЬНОГО САМОСОЗНАНИЯ В РОССИИ___________________________________
В статье выдвинута и применена в качестве критерия выделения этапов развития национального самосознания двуединая ведущая духовно-политическая ценность, или этапный прототип национального идеала. В развитие этого положения проводится краткий анализ последовательных этапов национального самосознания как процесс развития взаимосвязанных политических, правовых, религиозных воззрений, национального языка и литературы. Автор выделяет в историческом процессе развития национального самосознания колебания вектора развития, значение точек поворота, различает понятия общности и единства как разные стороны самосознания, показывает взаимозависимость развития национального языка и литературы с другими формами самосознания. Ключевые слова: национальное самосознание, ценности, идеал, генезис, этап.
Духовно-политические ценности как причина
смены этапов национального самосознания
Если сопоставить различные эпохи развития России, то выяснятся колебания вектора направленности национального самосознания. В годы национального подъема вектор направлен вверх, — это периоды после выдающихся побед: в Куликовской битве 1380 года над антиправославными силами, над Золотой Ордой в 1480 году, над поляками 1612 года, над французами 1812 года, над гитлеровской Германией в 1945 году. Эпохи подъема сменяются эпохами спокойного развития нации, когда осмысливается происшедшее событие в литературе, искусстве, в устном творчестве; в это время нация живет без предельного напряжения сил, происходит накопление экономического потенциала, медленное изменение институциональной самоорганизации в политике и других сферах культуры. Наконец, эпохи раздробленности, Смуты, революций можно считать эпохами упадка национального самосознания, его вектор направлен вниз. Колебания вектора — одна из конкретных форм проявления национального самосознания в разных странах, в том числе и в России.
В современной России прослеживается смена направленности самосознания русских по сравнению с направленностью во времена Пушкина, потому что
явно происходит смена духовных ориентиров с идео-кратического пути развития страны на потребительские установки. В свою очередь, вектор самосознания эпохи Пушкина совершенно очевидно другой, нежели вектор самосознания эпохи Смуты: это касается как поведения высшего и низших сословий, так и государственного самосознания. При Пушкине страна переживала расцвет могущества и культуры: Россия прирастала территориями на южных рубежах и обладала единством высшего сословия, а именно единство последнего в России, как нигде в мире, определяет стабильность государства и общества.
Несмотря на сложные отношения с Советской властью, В. И. Вернадский утверждал: «Задача сохранения единства Российского государства — уменьшение центробежных сил в его организации — является одной из наиболее важных задач государственной политики» [1], и он же отмечал в 1920 году, что российская интеллигенция не понимала огромного значения государственности перед революцией [1]. Хорошо известно, что сформировавшаяся из других социальных слоев советская творческая интеллигенция в годы перестройки снова приняла в развале СССР активное участие. Это доказывает объективность (независимость от конкретного исторического поколения и конкретного общественного класса) самосознания идеологически активного слоя народа в России.
