CC BY
146
УДК 811.161.1'37
ОТ ПРЕЦЕДЕНТНОГО ИМЕНИ К АПЕЛЛЯТИВУ
В статье описывается процесс перехода имени собственного в имя нарицательное. Наблюдения проводятся на материале русских текстов разных стилей и жанров. Показывается изменение границ между онимом и апеллятивом, формирование семантики прецедентного имени. Основное внимание уделяется описанию значения прецедентного имени, употребленного в форме множественного числа. Выявляются факторы, способствующие переходу прецедентного имени в апеллятив.
Ключевые слова: апеллятив, оним, прецедентное имя, переход собственного имени в нарицательное, значение имени собственного.
И. А. Астафьева I. A. Astafyeva
FROM PRECEDENT NAMES TO APPELLATIVES
This article describes the process of transformation of proper names into appellatives. The research is based on the Russian texts of different styles and genres. The change of the boundaries between onims and appellatives as well as the formation of semantics of precedent names are described. Primary focus is on the meaning description of precedent names in plural. The author finds out the causes of transformation of precedent names into appellatives.
Keywords: appellative, onim, precedent names, transformation of proper names into appellatives, proper names meaning.
Прецедентное имя активно изучается современной лингвистикой, что связано, с одной стороны, с коммуникативной активностью имени собственного, обусловленной спецификой данного класса слов, а с другой стороны, объясняется актуальностью теории прецедентности, интенсивность внимания к которой не ослабевает на протяжении нескольких последних десятилетий. Связанная с развитием лингвокуль-турологии и когнитивной лингвистики, теория прецедентности накапливает богатый иллюстративный материал на базе разных языков.
Теория прецедентности стремительно развивалась, оттолкнувшись от понятия «прецедентный текст», введенного в научный оборот Ю. Н. Карауловым. Автор назвал прецедентными «тексты, 1) значимые для той или иной личности в познавательном и эмоциональном отношениях, 2) имеющие сверхличностный характер, то есть хорошо известные и широкому окружению данной личности, включая ее предшественников и современников, и, наконец, такие, 3) обращение к которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной языковой личности» [1, с. 216].
Постепенно сформировались понятия «прецедентное высказывание», «прецедентный феномен», «прецедентная ситуация», «прецедентное имя». На характеристику прецедентного имени, данную в работах В. Д. Гудкова, ссылается большинство современных исследователей; можно сказать, что сложилось традиционное понимание прецедентного имени как «имени, связанного или 1) с широко известным текстом, относящимся, как правило, к числу прецедентных (например, Обломов, Тарас Бульба), или 2) с ситуацией, широко известной носителям языка и выступающей как прецедентная (например, Иван Сусанин, Колумб), имя-символ, указывающее на некоторую эталонную совокупность определенных качеств (Моцарт, Ломоносов)» [2, с. 108].
В изучении прецедентного имени наблюдается разнообразие аспектов: затрагиваются проблемы его семантики, функционирования в текстах разных жанров и стилей, формирования картины мира носителей языка и др. Но в данной статье хотелось бы связать проблематику прецеден-
тного имени с вопросом о переходе имени собственного в нарицательное.
Это направление ономастических исследований напрямую связано с проблемой значения имени собственного и нарицательного. Роль ассоциаций при изучении ономастической номинации учитывалась в ономастике всегда. По мнению А. В. Суперанской, ономастические ассоциации «составляют комплекс, намного превосходящий круг ассоциаций нарицательных имен»: «Помимо ассоциаций, более или менее однозначно связывающихся у членов языкового коллектива с тем или иным именем, в индивидуальном употреблении у каждого человека имеются и свои, особые и неповторимые ассоциации. Если единообразные исторические, политические, бытовые и другие коннотации, связывающиеся у коллектива с именем, по своей силе и яркости перерастают его прямое географическое или антропони-мическое назначение, имя может превратиться в нарицательное» [3, с. 285]. Подвижность границы между онимом и апеллятивом не вызывает споров, очевидна связь процесса апеллятивации онима (некоторые авторы используют термин «деонимизация») с появлением у него понятия. А. В. Суперанская объясняет это естественным функционированием слова-онима в языковой системе: «Переходя в язык как систему знаков, имя собственное должно обрести некоторую долю интеллектуальной информации, которая бы позволила установить его связь с логико-предметными рядами, без чего оно не может функционировать в системе. Такая информация имеется, например, у имен всемирно известных объектов, что делает возможным включение их в сообщение на правах семантически значимых, а не только номинативных слов». Комментарий А. В. Суперанской звучит вполне в духе исследований прецедентного имени (хотя дан этот комментарий задолго до появления этой теории): «Постепенное обретение именем собственным понятийнос-ти можно наблюдать на примере знаменитого латинского изречения «Gapuam Hanibali Cannes fuisse» - «Капуя для Ганнибала стала Каннами». Ганнибал в 538 г. одержал победу над римлянами при Каннах. Путем дальнейшего обрете-
ния интеллектуальной информации этим именем для римлян получается: Канны «место поражения», «поражение». У Капуи Ганнибал потерпел поражение. Следовательно, Капуя стала для Ганибала местом поражения (Каннами). Из биографии Наполеона получает объяснение фраза: Люди, пережившие Аустерлицы, опасаются грядущих Ватерлоо (при Аустерлице Наполеон одержал блестящую победу, при Ватерлоо он был разгромлен). Указанное насыщение имени собственного интеллектуальной информацией приводит к его постепенной апеллятивации» [4, с. 6].
В работах А. В. Суперанской довольно полно охарактеризованы процессы перехода собственного имени в нарицательное и нарицательного в собственное. «Коннотация, создание образа, а вместе с тем и потенции перехода в нарицательные возникают у собственных имен в тех случаях, когда: 1) денотат имени приобретает достаточную известность у всех членов определенного языкового коллектива, получивших некоторый общий минимум воспитания и образования (названия многих государств и их столиц, крупнейших рек и гор, имена наиболее популярных политических деятелей и деятелей литературы и искусства, современных и минувшей эпохи); 2) имя перестает связываться с одним сколько-нибудь определенным денотатом и делается типичным для многих чем-либо похожих друг на друга людей, поселений, рек и т. п. При этом типичность может проявляться как в лексическом содержании онимических основ, так и в моделях имен» [3, с. 116].
Как видим, мысль о широкой известности текста, ситуации, имени, вокруг которой строится теория прецедентнос-ти, присутствует в ономастических работах, посвященных переходу имени собственного в нарицательное. В уже процитированной работе А. В. Суперанской далее находим: «Непременным условием любого (полного и частичного, ситуативного) перехода имени собственного в нарицательное является известность денотата имени. Все члены данного языкового коллектива (или хотя бы микроколлектива) должны иметь определенные, однотипные представления о самых общих свойствах имени (о коннотациях имени). Поэтому и содержанием нового понятия становится обычно лишь то общее, что известно каждому члену языкового коллектива о денотате данного имени. Так, и Пушкин, и Шекспир, и Мольер наших дней - это прежде всего "великий писатель" с возможной (но не обязательной) более тонкой градацией: драматург, прозаик, поэт» [3, с. 117]. Автор делает вывод: «Потенциально переход в нарицательные свойственен всем именам с широкой известностью» [3, с. 117].
Отметим, что в ономастической литературе представлен опыт словаря, в котором собраны нарицательные имена, образованные от собственных. Авторами Л. А. Введенской и Н. П. Колесниковым описан процесс апеллятивации онимов, рассмотрена этимология слов, у которых связь с производящей основой (именем собственным) в современном языке является затемненной, а также представлены лексемы, у которых связь с онимом еще не утрачена [5]. Нарицательное имя обладает лексическим значением (связано с понятием), поэтому представляют интерес толкования отдельных слов, например: гамлет - человек, который всегда и во всем сомневается (по имени главного героя одноименного произведения Шекспира); донкихот - беско-
рыстный смешной мечтатель, растрачивающий свои силы в борьбе бесполезно и вызывающий у всех только насмешки, фантазер, далекий от реальной жизни (по имени героя романа Сервантеса «Дон Кихот»); митрофанушка или мит-рофан - глупый юнец-недоучка (по имени героя Д. И. Фонвизина «Недоросль»); скалозуб - грубый солдафон, ничего, кроме службы, не признающий (один из персонажей комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума») [5].Пожалуй, некоторые толкования покажутся спорными, но в данном случае важна попытка описания понятия.
Наблюдения за процессом номинации с участием имени собственного показывают довольно интересное явление: имя собственное, вторичное по своей природе, становится источником другой вторичной номинации. Как правило, вторичная номинация реализуется на базе прецедентного имени: расширяется объем применения данного имени, оно перестает связываться с одним определенным денотатом. Однако максимальное приближение к нарицательному имени происходит в случае употребления прецедентного имени в форме множественного числа.
Грамматическая форма множественного числа не только делает оним способным для выполнения функции вторичной номинации, но и придает ему дополнительное значение, которое можно назвать семантикой обобщенности. Форма множественного числа в данном случае указывает на обозначение однородных предметов, на типичность признака, подчеркивает, усиливает некое обобщение. Применительно к имени собственному, переходящему в нарицательное, семантика обобщенности может иметь градационную шкалу: от максимального обобщения известного признака до минимального обобщения, прочитываемого в контексте или вариативного.
Максимальное обобщение приводит к тому, что типичным становится один и тот же признак для всех носителей языка или для их большинства. Другими словами, контекст прочитывается вполне однозначно, без вариантов. Максимальную степень обобщения можно пронаблюдать в следующих примерах:
Дерзайте ныне ободренны / Раченьем вашим показать, / Что может собственных Платонов / И быстрых разумом Невтонов / Российская земля рождать (М. Ломоносов «Ода на день восшествия на...»). Здесь Платоны и Невтоны - это ученые (любой ученый, ученый вообще, без уточнения - философ или физик).
Она (няня) повествует ему о подвигах наших Ахиллов и Улиссов, об удали Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича, о Полкане-богатыре, о Каличи-ще прохожем, о том, как они странствовали по Руси, побивали несметные полчища басурманов... (И. Гончаров «Обломов»). Ахиллы и Улиссы - наши (национальные) герои (любой герой, герой вообще, уточнение национальный вносит определение наши).
Раньше в нем сквозил исторический оптимизм, преломлявший идею в нечто вроде «Путины приходят и уходят, а Пушкин навсегда» («Миша и медведь» - seach1. ruscorpora.ru/syntax.xm). Путины = политики (любой политик, политик вообще).
Поэты не должны смешить народ, на это существуют Дроботенки (КВН, конкурс капитанов). Дроботенки
= юмористы (любой юморист); здесь к тому же намеренно нарушена грамматическая форма несклоняемой фамилии, форма множественного числа подчеркивает обобщение.
Тут можно много чего найти и потрогать, шатаясь между столиками и лавками, над расстеленными на земле польскими и украинскими газетами, заваленными хохломой, гжелью, грудами янтаря и всевозможными поделками, что свозят сюда удалые садко-садковичи из Украины и Польши. Они и тут бодро перекрикиваются, < . . .> торгуются, медленно собирая сдачу... (Д. Рубина «Между земель»). Садко-садковичи = торговцы. Перед нами пример авторского окказионализма, сконструированного по модели «имя + отчество», графически представленного как нарицательное имя (пишется со строчной буквы). Максимальная степень обобщения достигается за счет формы множественного числа. Примечательно, что обобщение здесь поддерживается актуальным для современного языка синонимом к слову купец - торговец, продавец (мифологический персонаж Садко - купец).
Меньшая степень обобщенности проявляется там, где наблюдается вариативность в прочтении контекста. Возможно и обобщение, и уточнение основного понятия. Нередко в таком случае прецедентное имя можно включить в синонимический ряд контекстуальных синонимов или возникают родо-видовые отношения между понятиями. Так или иначе, такая вариативность поддерживается контекстом, довольно часто в контексте можно найти авторское «опорное, ключевое» нарицательное слово, помогающее расшифровать прецедентное имя. Например:
Он [государь Николай] приказал доставлять их к себе - зачинщиков, самых твердых, упрямых, закоренелых. Эти русские Дантоны и Робеспьеры, ...с каменными лицами, тесно сжатыми челюстями, готовые принять мученическую смерть, но не проговориться, раскалывались, как лесные орехи, от одного доверительного слова (Ю. Нагибин «Сильнее всех иных велений (Князь Юрка Голицын)»). В контексте Дантоны и Робеспьеры = зачинщики, но возможно и более широкое прочтение: революционеры, бунтовщики, мятежники, так как речь идет о декабристах.
И опять бежали, чтобы начать все сначала с другим народом, и учились их делу, и выходили с ними на войну, и любили их женщин, и рожали им Левитанов, Мечниковых и Пастернаков, и становились у них каганами и даже царями - зачем? (Э. Тополь «Любожид»). С одной стороны, контекст позволяет однозначно прочитать, что Левитаны = художники, Мечниковы = ученые, Пастернаки = поэты, писатели; с другой стороны, поскольку речь идет о взаимоотношениях еврейского и русского народов, возможно обобщение более широкое: таланты (талантливые люди) или интеллигенты.
...Сталин их вырезал всех до единого. И страна досталась русским секретарям обкомов, среди которых уже сорок лет нет ни одного еврея. И они же выбирают себе паханов - брежневых, громык, сусловых... (Э. Тополь «Любожид»). Это продолжение предыдущего контекста очень хорошо иллюстрирует авторское прочтение: брежневы, громыки, сусловы = паханы, русские секретари обкомов. Употребление строчной буквы здесь явно окка-
зиональное, подчеркивающее отрицательное отношение к политическим деятелям «эпохи застоя». Тем не менее в контексте прочитывается это обобщенное понятие «политический деятель определенной эпохи» - благодаря энциклопедической информации, связанной у читателя с именами Брежнев, Громыко, Суслов.
Да, она была из тех Дебор, Эсфирей и Юдифей, которыми так богата история ее народа, - сильные, слишком сильные женщины без проблеска тайны во взгляде... Потом они стреляли в губернаторов и вождей, взрывали кареты, сидели в лагерях... (Дина Рубина «Высокая вода венецианцев»). В контексте Деборы, Эсфири и Юдифи -обобщенный образ еврейской женщины, но есть и определенный признак, на основании которого автор делает это обобщение, - сильные, слишком сильные женщины.
Опять собирают детей, возят на автобусах - это по нашим-то сельским дорогам! Да и автобусов не хватает. Вот и бредут наши маленькие Ломоносовы в грязь и холод по нескольку километров за знаниями. В самой богатой стране мира! (Семигин Г. Россия уже стоит перед необходимостью ликвидировать неграмотность // Комсомольская правда. 2007. 5 октября). В контексте Ломоносовы - это школьники, которых возят в школы из отдаленных деревень. Значение контекста опирается на распространенный в русской культуре миф из биографии великого ученого М. В. Ломоносова, согласно которому будущий ученый пешком шел из далекого поморского села в Москву, чтобы получить образование. Для прочтения прецедентного имени необходимы знания, связанные с ним, - знания прецедентной ситуации.
Времена Простаковых и Скотининых миновали давно. Пословица: ученье свет, а неученье тьма, бродила уже по селам и деревням вместе с книгами, развозимыми букинистами (И. Гончаров «Обломов»). Отрицательные персонажи комедии Фонвизина «Недоросль» (по сюжету они представители одной семьи, брат и сестра) отличаются набором различных качеств: Простакова - грубая, властная, невежественная помещица, бездумно любящая и балующая своего сына, Скотинин - жестокий, упрямый, необразованный помещик, не любящий учение, но зато обожающий свиней. В контексте же на первый план выносится одно объединяющее их свойство - невежество, нелюбовь к науке, учебе, грамоте. Общий смысл контекста: «прошли времена безграмотности» - расшифровывается благодаря содержанию пословицы и последующего текста про книги. В последних двух примерах наблюдается не вариативность прочтения, а сильная опора на общий контекст и фоновые знания читателя об известных в русской культуре персонажах.
...- Работать нужно для потомства. / - Да будь, братец, хоть ты умен! Ну, что вам далось это потомство? Все думают, что они какие-то Петры Великие. Да ты смотри себе под ноги, а не гляди в потомство... (Н. В. Гоголь «Мертвые души»). Здесь Петры Великие - это те, кто работают ради потомков, те, кто ставит высокие цели для своей деятельности. Важна и отрицательная коннотация, сопровождающая такое понимание прецедентного имени; по мнению говорящего, обычным, «рядовым» людям надо ставить перед собой обычные, «земные» цели. Данный контекст также опирается на информацию из культурного
фона читателя. В русской культуре с именем Петра Великого связано понятие «великий государственный деятель, реформатор».
Генерал треснул по клеенчатой столешнице кулаком: - И не хрена ржать! Я еще посмотрю на ваших специалистов драных, если я вам моих в помощь не дам. Джей-мсбонды штопаные! (А. Кабаков «Сочинитель»). Контекст достаточно однозначный для прочтения Джеймсбонды = шпионы, обобщение явное, передается еще и слитным написанием прецедентного имени Джемс Бонд. Однако возможно и такое толкование имени Джемс Бонд: это не любой шпион, не обычный, а супершпион, исключительная личность, высокий профессионал. Тогда на контрасте сильнее проявляется уничижительная оценка, содержащаяся в словоформе Джеймсбонды.
Наконец, возможна минимальная степень обобщения, которая опирается только на контекст. Леди Эстер, с прошлого года начавшая свою деятельность в России и уже успевшая открыть эстернат в Петербурге, решила облагодетельствовать и московских сироток... Сердечная благодарность всех москвичей... Где же наши Оуэны и Эстеры? (Борис Акунин «Азазель»). Перед нами текст-стилизация под газетную заметку, в которой сообщается об известном читателю данного произведения персонаже. В контексте обобщению подвергается вымышленное имя: леди Эстер ^ Эстеры. Кто такие Эстеры, помогает понять содержание текста: во-первых, леди Эстер создала интернат для сирот - эстернат; во-вторых, Эстеры употребляется в одном ряду с Оуэнами. Это подсказка автора для возникновения нужной ассоциации. Роберт Оуэн - английский социалист, один из первых социальных реформаторов XIX века, был известен и своими педагогическими идеями и экспериментами. Прием иронии, используемый автором, раскрывается через сопоставление имен Эстер и Оуэн, а также через обобщение и неявную оценку их деятельности. Буквально (в узком контексте) Оуэны и Эстеры = те, кто заняты социальным (педагогическим) преобразованием, более широкий контекст (в том числе сюжет книги) показывает, что их педагогические эксперименты терпят крах.
Контекст может показывать нетипичное, индивидуальное употребление прецедентного имени, употребление вопреки стереотипам.
- Вон опять один умник - что вы думаете у себя завел? Богоугодные заведения, каменное строение в деревне!... Дон Кишоты просто по всем частям!.. Двести рублей выходит на человека в год в богоугодном заведении!.. А вот другой Дон Кишот просвещенья: завел школы! (Н. В. Гоголь «Мертвые души», второй том) По сюжету преуспевающий, «образцовый» помещик Костанжогло бранит соседей помещиков за попытки учить мужиков грамоте. У него Дон Кишоты = умники (ироничное) = чудаки, не умники. Такое понимание опирается на вполне традиционное обобщение «фантазер, далекий от реальной жизни» (вспомним словарь Л. А. Введенской, Н. П. Колесникова), но с явным отрицательным отношением, без сочувствия. Однако образ Дон Кихота неоднозначен в культуре. Извес-
тны и другие трактовки этого героя, часто имя Дон Кихота порождает положительные ассоциации:
- Кто эти люди, которые идут сейчас учиться театральному делу? / - Вы знаете, они ведь все Дон Кихоты. Они соглашаются почти на нищету. Потому что какие дивиденды может принести драматический театр? Мне кажется, они идут, потому что именно такая форма существования, форма их бытия им наиболее близка: они хотят познавать мир через театр (Вячеслав Суриков, Евгений Каменькович. Страх внутри // Эксперт. 2015). В этом контексте наблюдаем противоположное толкование: Дон Кихоты = романтики, альтруисты, бессребреники. Такая гибкость и многоплановость трактовок объясняется многообразием культурной информации, с которой соотносится прецедентное имя.
Таким образом, наши наблюдения подтверждают основные характеристики прецедентного имени. Не вызывает сомнений такой фактор формирования прецедентнос-ти, как широкая известность имени, а также известность историко-культурной информации, окружающей прецедентное имя. Не менее значимым является контекст (как широкий, так и узкий) для однозначной интерпретации значения прецедентного имени. Что же касается формы, то форма множественного числа однозначно свидетельствует, что переход прецедентного имени в нарицательное или уже начался, или почти состоялся. Как известно, в оппозиции «имя собственное / имя нарицательное» первое - индивидуализирует, выводит из ряда, а второе обобщает, вводит в ряд. Форма множественного числа указывает на появившуюся семантику обобщения, хотя степень этого обобщения может быть разной. Безусловно, существенной характеристикой прецедентного имени является его экспрессивность. Примеры из текстов художественной литературы (от классической до современной) показывают, что использование прецедентного имени для создания выразительности - распространенный прием и в прозе, и в поэзии. Однако этот стилистический прием с успехом может использоваться и в текстах СМИ, и в некоторых научных текстах (например, литературная критика), и в разговорной речи. Это свидетельствует о том, что прецедентность - общее номинативное свойство имени собственного, свойство, которое проявляется тем сильнее, чем активнее имя функционирует.
1. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. Изд. 7-е. М.: Изд-во ЛКИ, 2010. 264 с.
2. Гудков Д. Б. Теория и практика межкультурной коммуникации. М.: Гнозис, 2003. 288 с.
3. Суперанская А. В. Общая теория имени собственного. Изд. 4-е. М.: Кн. дом «ЛИБРОКОМ», 2012. 386 с.
4. Суперанская А. В. Апеллятив - онома // Имя нарицательное и собственное. М.: Наука, 1978. С. 5-34.
5. Введенская Л. А., Колесников Н. П. От названий к именам. Ростов н/Д.: Феникс, 1995. 544 с.
© Астафьева И. А., 2016
