CC BY
96
УДК 167.1
PARTICULARITY OF RESEARCH OF AXIOLOGIC AND SEMANTIC SPHERE IN PSYCHOLOGY
Dorokhov Mikhail Borisovich, medical psychologist,
Consultative and Diagnostic Center of Rostov-on-Don city, dddmmmbbb@bk.ru
Abstract. Creating and using ontologically inaccurate, not reflecting the essence of the studied reality concepts in general psychological knowledge leads to the formation of distorted epistemologically converted form. Their appearance is due to both the characteristics of the production of human knowledge, and with the conjuncture of the sociocultural context that supports and cultivates such forms of knowledge. Low accuracy of the ontological knowledge, in turn, negatively affects the understanding and development of consultative psychological practice.
Keywords: meaning, value, ontological, converted form.
ОСОБЕННОСТИ ИССЛЕДОВАНИЯ ЦЕННОСТНОСМЫСЛОВОЙ СФЕРЫ В ПСИХОЛОГИИ
Дорохов Михаил Борисович, медицинский психолог МБУЗ «Консультативнодиагностический центр г. Ростова-на-Дону» dddmmmbbb@bk.ru
Аннотация. Создание и использование онтологически недостоверных, не отражающих суть изучаемой реальности, понятий в общепсихологическом знании приводит к образованию гносеологически искажённых превращённых форм. Их возникновение связано как с особенностями производства гуманитарного знания, так и с коньюнктурой социокультурного контекста, поддерживающего и культивирующего такие формы знания. Низкая онтологическая достоверность знания, в свою очередь, негативным образом влияет на понимание и развитие консультативно-психологической практики.
Ключевые слова: смысл, ценность, онтологичность, превращённая форма.
М. Ш. Магомед-Эминов, говоря о недооценке смысловых нарушений в формировании психотравматического опыта пишет, что «смысловой конфликт является одним из основных этиологических факторов, обусловливающих аномальное развитие личности» [21; с. 33]. Поэтому «смысл - один из важных конструктов, без которого, как мы думаем, невозможна серьёзная концептуализация и понимание травматического стресса» [21; с. 32]. При этом некоторые авторы часто смешивают такие разнородные понятия как смысл и ценность, определяя их друг через друга. Е. В. Бурмистрова пишет, что «смысл
жизни - это ценность, которой человек, находясь в кризисной ситуации, отдаёт безусловное предпочтение», раскрывая «смысл» как «установление соответствия между структурой ценностей человека и жизненной ситуацией, в которой он находится» [3; 27]. В. Франкл определяет ценности как «универсалии смысла, кристаллизующиеся в типичных ситуациях, с которыми сталкивается общество» [27; с. 288], а смысл рассматривает как «нечто, что мы проецируем в окружающие нас вещи, которые сами по себе нейтральны» [2; с. 291]. То есть отдельные смыслы являются чем-то единичным по отношению к общим ценностям, которые определяют их проявление и создают осмысленность жизни. Несмотря на то, что смыслы в первом случае выступают как первичные, а во втором - ценности являются более общими образованиями, мы видим однопорядковость этих определений, не качественную, а количественную разность явлений «смысла» и «ценности», что не приближает нас к пониманию их сущности.
Р. Декарт, говоря о научном методе познания, одним из первых правил описывал «правило очевидности»: «не принимать за истинное что бы то ни было, прежде чем не признал это несомненно истинным, т. е. старательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои рассуждения только то, что представляется моему уму так ясно и отчётливо» [7; с. 22]. Э. Гуссерль называл очевидность «принципом всех принципов» и писал о необходимости очевидной представленности научного знания и эволюции этой очевидности: «согласно Гуссерлю, мы идём от очевидности к очевидности, причём каждая последующая очевидность может отменить, уничтожить предыдущую очевидность» [23; с. 283]. Очевидность, являя собой «особый акт сознания, а именно акт отождествления замысла и созерцания» [23; с. 284], при этом имеет границы и условия, в которых она существует. И изменение этих условий влечёт за собой изменение очевидности истинности. То есть «очевидность» относительна. И в любом случае само её развитие, абсолютизация её определённой эволюционной «формы», неуточнение онтологических основ её существования, «отрыв» от них неизбежно приводит к феномену превращённых форм. М. К. Мамар-дашили писал, что «подобная форма существования есть продукт превращения внутренних отношений сложной системы, происходящего на определенном ее уровне и скрывающего их фактический характер и прямую взаимосвязь косвенными выражениями» [22; с. 270], т. е. внешние проявления внутренних отношений сложной системы принимаются за её сущностные черты. Но «образование превращённых
форм неизбежно, поскольку никакое сознание не способно постоянно удерживать «образ» всех действующих связей в каждой точке реальности - всегда будут появляться более или менее упрощённые модели» [25; с. 35]. Поэтому можно говорить о превращённых формах определённого порядка, очевидность истинности которых будет обусловлена степенью адекватности их связи с предыдущими содержаниями и «онтологической достоверностью» последних. Гносеологическое же искажение любых определяемых содержаний, превращение их в искажённые превращённые формы происходит через их «обрастание» множеством случайных семиотических и семантических связей, имеющих в своём предельном основании низкий статус «онтологической достоверности». Можно сказать, что какого бы порядка и степени отдалённости от исходного понятия не были превращённые формы, степень их очевидной истинности будет определяться степенью онтологичности их оснований.
Говоря об объяснительных принципах функционального типа,
Э. Г. Юдин определяет такие требования к «онтологичности» понятийных оснований. Во-первых, они должны носить функциональный характер, т. е. их объяснительные возможности не предполагают их отождествления «с каким-то конкретным материальным носителем» [28; с. 28], чем часто и выступают конкретно-чувственные формы или их лингвистическое воплощение (терминологические конструкции). Во-вторых, они являются предельными абстракциями, за которыми «в процессе построения знания... стоят не какие-то другие понятия, а как бы непосредственно сама реальность» [28; с. 274]. При определении предельности абстракций речь идёт об «организации мысли, мыслительного пространства.о специфических идеализациях.» [28; с. 274], смысл которых - «задать некую предельную ситуацию — предельно мыслимую и тем самым исчерпывающую (в логическом пространстве), определенный класс ситуаций вообще» [28; с. 274]. Это «позволяет отсечь эмпирическое многообразие и создать теоретический предмет, назначение которого в том как раз и состоит, чтобы выявить законосообразность реальности, непосредственно мышлению не данную» [28; с. 275]. Можно сказать, что рассматриваемые определения ценности и смысла, пытаясь максимально выразить характерные особенности, тем не менее, не могут «отсечь эмпирическое многообразие» проявлений, и вербальные конструкции отражают только раз-
личные предпочтения авторов, а не сущностные особенности этих явлений.
Д. А. Леонтьев говорит о том, что понятие «ценность» в психологии до сих пор не удалось утвердить в самостоятельном статусе» [18; с. 41] и, анализируя психологическую природу ценностей, выделяет «три основных варианта понимания» [18; с. 40].
Если первая трактовка, по его мнению, «отождествляет социальную, и в том числе ценностную, регуляцию с внешними требованиями» и может быть обозначена как социологическая, то вторая «рассматривает индивидуальные ценности или ценностные ориентации как разновидность или подобие социальных установок», «что противоречит представлениям об особом статусе, месте и роли ценностей в человеческой жизни.» [18; с. 40]. Третий подход автор считает наиболее продуктивным, т. к. он ставит «понятие ценности в один ряд с понятиями потребности и мотива», «подчёркивая их реальную побудительную силу» [18; с. 40]. При этом сам автор придерживается наиболее общепринятого в психологии взгляда на ценности как на что-то, имеющие структурно-функциональное место цели: «если потребности толкают нас, то ценности притягивают», «регулирующее действие ценностей выражается в задании вектора деятельности, направленного в бесконечность» [18; с. 42]. Но существование различных структурнофункциональных образований с практически одинаковыми задачами опять-таки «противоречит представлениям об особом статусе, месте и роли ценностей». Традиционное рассмотрение ценностей как побуж-дающе-ориентирующего начала, выделяет в первую очередь их внешне «ощущаемые», обыденные характеристики, снижая тем самым объяснительные возможности понятия и создавая гносеологически искажённую превращённую форму.
Исключение составляет точка зрения Ф. Е. Василюка, который, описывая ситуацию сравнения мотивов, говорит о невозможности совершить выбор между ними и пишет, что «ценность — единственная мера сопоставления мотивов» [6; с. 49]. Поэтому, как уже говорилось [9, 10,13], ключевым моментом в понятии ценности является измерение, мера для сопоставления различных предметных содержаний, а сами ценности «претерпевают определенную эволюцию, изменяясь не только по содержанию, но и по своему мотивационному статусу, по месту и роли в структуре жизнедеятельности» [6; с. 49]. Схема этапов эволюции ценностей из мотивационных образований, учитывающая разделение функций «смыслообразования и только побуждения меж-
ду мотивами одной и той же деятельности» [16; с. 213], была также уже представлена раннее [13].
Той же «неонтологичной» традиции следует Д. А. Леонтьев, выделяя, по его мнению, «две наиболее общих инвариантных характеристик смысла: контекстуальность (смысл чего-либо определяется всегда через отнесение к более широкому контексту) и интенциональ-ность (смысл чего-либо указывает на предназначение, целевую направленность или направление движения» [19; с. 105].
Явная недостаточность такого «отнесения» обусловлена отсутствием указания на момент соизмерения «чего-то» и «контекста», что не возникает само по себе, а требует наличия предметного содержания, соотносимого по какому-либо качеству с измеряемыми содержаниями. Также контекстуальным можно представить и мотив, зависящий от контекста (отношения) потребности и деятельности, а потому «контекстуальность» является слишком общей характеристикой «смысла». И понятие «интенциональность» тоже, дублируя понятие и цели и мотива, не может отражать «инвариантную характеристику» смысла. В целом автор утверждает, что «за понятием смысла скрывается не конкретная психологическая структура, допускающая однозначную дефиницию, а сложная и многогранная смысловая реальность, принимающая различные формы и проявляющаяся в различных психологических эффектах» [19; с. 105]. Но понятию смысла вполне можно дать родовидовую дефиницию, определив его через более широкую, отражающую его сущность, категорию так, что «смысловая реальность, принимающая различные формы» будет всего лишь проявлениями этой сущности [13]. Неконкретность, расплывчатость определений часто влечёт за собой «многогранность» толкования, способствуя игре слов и образованию терминологических неологизмов, теряющих онтологичность оснований. В целом представление Д. А. Леонтьева о психологических понятиях «смысл» и «ценность» весьма расплывчато и постоянно подменяется или соотносится с понятием «цели» так [18], [19], что в категориальном аппарате оказываются сразу три понятия, характеризующие целевые состояния. М. К. Мамар-дашвили очень образно характеризовал такие познавательные ситуации: «дьявол играет нами, когда мы не мыслим точно. Точность мышления есть нравственная обязанность того, кто к этому мышлению приобщен» [22; с. 131].
Эта неточность «дьявольской игры» языковыми конструкциями также приводит некоторых авторов к изощрённым определениям смысла: «Смысл как принцип связи проявляется в совокупности значимых событий или картине жизненного пути» [4]. При этом как бы уточняется, что «связь распространяется на те события и этапы, которые имеют смысл для личности в связи с этим личностным принципом связи, соединения. Соединяется то, что может соединиться личностью в соответствии с выработанным ею принципом связи» [4]. Очевидная тавтология и банальность таких «уточнений» и дескриптивных определений, требуя перевода «с русского на русский», нисколько не приближает нас к пониманию «смысла». Характеристика явления как «принцип связи» не раскрывает его сути, т. к. она слишком обобщённая по содержанию и её объём слишком велик, вмещая бесконечное количество ситуаций. Например, и телега с лошадью и автомобиль могут рассматриваться как принцип передвижения, что никоим образом не выделяет их сущностные содержания.
В свою очередь, и М. Ш. Магомед-Эминов, так активно акцентировавший внимание на необходимости «смысла» в психотравматологии и декларируя деятельностно-смысловой подход [20], [21], не даёт сколько-нибудь вразумительного его определения, предполагая, наверно, само собой разумеющееся понимание опять-таки в форме тавтологии: «мы рассматриваем. смыслы - с точки зрения смысловой работы» [20; с. 25], «смысл - как смысловая единица жизни» [20; с. 30]. Не определяя «смысл» по сути, автор, тем не менее, активно использует предикат «смысловой» («смысловой опыт», «темпоральносмысловой», «смысловые структуры» и т. д. [20]). Неудивительно поэтому, что и В. П. Зинченко, поэтично-образно анализируя «смысл», в конце работы не может дать его сколько-нибудь операциональнопсихологического определения: «Целый и полный смысл ещё никогда и никому не открывался» [15; с. 29]. Можно сказать, что такие исследования часто создают терминологическую имитацию научности, переполняя тексты изобилием гносеологически искажённых превращённых форм и создавая онтологическую и методологическую невозможность какого-либо их применения в «психологической практике».
Введение в категориальный тезаурус отечественной психологической науки понятия «смысл» было начато Л. С. Выготским, которое он часто рассматривал в созвучии, синонимичности с «мыслью», часто используя его в конкретно-уточняющем смысле другой предметной области и не выделяя его онтологически чётко как самостоятельное
понятие («обобщение есть. включение в мыслительные структуры, в смысловые структуры» [7; с. 167]). Интенсивное развитие этого понятие продолжается в рамках Московской психологической школы, где и раскрывается наиболее полно [1;2;6;16;17]. Так, А. Н. Леонтьев определяет «смысл» в его различных феноменологических проявлениях: «биологический смысл» как «отношение воздействующего свойства к удовлетворению одной из его [насекомого - М. Д.] биологических потребностей» [17; с. 220], «сознательный смысл» как то, что «создаётся. объективным отношением того, что побуждает. действовать, к тому, на что. действие направлено.» [17; с. 300]. В итоге он констатирует, что «смысл выступает. прежде всего, как отношение, которое создаётся в жизни, в деятельности субъекта» [17; с. 300].
Из определений видно, что понятие смысла раскрывается через понятие отношения каких-либо значимых «образующих» жизнедеятельности. Само понятие «смысла», являясь превращённой формой по отношению к содержанию понятия «отношение», не теряет своей очевидной истинности в силу высокой «онтологичности» последнего. Б. С. Братусь пишет об универсальности смысловых отношений в структуре деятельности, об их неспецифическом характере: «смысловое отношение - это всегда отношение меньшего к большему: цель смысло-образуется, приобретает смысл в свете мотива, данный мотив в свете более общего смыслообразующего мотива и т. д.» [2; с. 216]. Такое определение «смысла» как «отношения меньшего к большему», что в последствии как «контекстуальность» выделял Д. А. Леонтьев [19], и создаёт первичное, но недостаточное содержание этого понятия для психологической реальности в рамках деятельностного подхода. Расширение А. Н. Леонтьевым понятия «смысла» как «личностного» выделяет только один аспект этого понятия - «пристрастность человеческого сознания» [16; с. 183], подчёркивая уникальность индивидуальных соотношений предметных содержаний по принципу «меньшего к большему». Эта предикативность «личностного» в своё время несколько озадачила Ф. В. Бассина, считавшего, что понятие «личностный смысл» является плеоназмом, удвоением термина, т. к. «смысл» может быть только «личностным» [1]. Можно согласиться с автором по сути вопроса, т. к. предикат «личностный» был введён, по всей видимости, для усиления понятийной дифференциации индивидуализирующихся «значений» от «смыслов» [16; с. 180]. Это уточнение ни-
сколько не противоречит общему понятию «смысла», выделяя только его особенность существования в личностной структуре. Сам «смысл», являясь содержательной абстракцией для описания всех отношений «меньшего к большему», может быть обозначен как измеряемое, мерное отношение, точнее говоря, соотношение любых содержаний психологической реальности, а функцию такого измерения и оценки выполняет содержание, приобретающее ценностные черты (ценности), согласующее соотношение и соподчинение образующих сознания и деятельности [10], [13].
Мы видим, что, несмотря на эволюцию превращённых форм «смысла» и «ценности», их «онтологически достоверное» определение создаёт очевидность такого знания и позволяет создать такую же «достоверную» понятийную конструкцию как ценностно-смысловое образование, которое несёт в себе «очевидные» объяснительные возможности в понимании особенностей формирования психотравматического опыта и проведении его реконструктивной психотерапии [9], [11], [13], а также в событийно-ценностном определении понятия психологического времени [14]. При этом, на примере понятия «смысла» видно, что понятие «отношение» выступает как объяснительный принцип, а понятие «смысла» как проекция этого принципа на психологическую реальность, где определённая видовая предикативность («личностный») создаёт новую превращённую форму и является лишь конкретизацией этого понятия в исследуемой области. Понятие «смысла» можно условно представить, как превращённую форму первого порядка, имеющую в своём основании определяющее её родовое понятие «отношения» содержаний, а точнее их соотношение. Понятие «смысла» является исходным для многих определений и использование его в конкретной области исследований требует определённой логической процедуры, уточняющей также языковые формы его дальнейшего развития, которые при необходимости, посредством логических операций возвращают его к исходным, «онтологически достоверным» основаниям. Поэтому спорным представляется часто используемое как объяснительная модель понятие «смысловое образование» [19]. Так как смысл в данном контексте представляет собой мерное отношение любых предметных содержаний, точнее, их соотношение относительно какого-либо «третьего», ценностного содержания [11], то в адекватной смене превращённых форм, не утрачивая своей онтологичности, «смысл» может развиваться в явления ценностносмысловых, мотивационно-смысловых, эмоционально-смыс-ловых
образований, а само «смысловое образование» можно рассматривать как общее название (но не понятие) для определённого класса «смысловых» явлений. Эти смысловые отношения и образуют так называемое «смысловое строение» личности, где «более общие образования являются смыслоопределяющими для образований менее общих» [2; с. 217]. И само по себе понятие «смысловое образование» с данной точки зрения лишено какой-либо предметности и требует ответа («смысловое образование» - чего?), а попытки представить его как самостоятельное, структурно-функциональное образование выглядят как введение в тезаурус культурно-исторической и деятельностной теорий гносеологически искажённой превращённой формы, лишённой собственного содержания.
Таким образом, не будучи определёнными по содержанию своей онтологической очевидности, первичные «формы» могут образовывать наиболее «опасные», как будто самостоятельные формы второго порядка (также в понятиях «смысловая установка», «смысловая сфера» [19]), т. к. они не определены «онтологически достоверно» в своих основаниях, а выступают способом определения других содержаний. В этом случае создаются гносеологически искажённые, квазинаучные понятия, порождающие огромное количество «превращённых» понятийных конструкций, имеющих очень низкий онтологический статус. Они приобретают широкие вербально-семантические, ассоциативные связи, создают «самостоятельные» языковые значения и влияют на социальные практики, искажая понятийное восприятие и объяснение. Это приводит к тому, что «формы отказываются служить упаковкой содержания, они сами претендуют на роль содержания», но «при этом никакой реальности они. не отражают.. Они симулируют реальность» [25; с. 34]. При этом реалистичность их социокультурного,
психолингвистического существования связана с тем, что они «воздействуют на индивидуальное сознание как самая что ни есть истинная данность бытия. Их иррациональное происхождение забыто, они становятся конечными причинами, точками отсчёта в объяснении реальности, задают «поле понимания» [25; с. 34]. Так, понимание «смысла» в исследовании П. Н. Ермакова и В. А. Лабунской (со ссылкой на представления И. В. Абакумовой) приобретает весьма вычурные терминологические формы: «смысл можно рассматривать с точки зрения его понимания в контексте концептуальной интегрированной модели смыслообразования» [24; с. 89]. Даже не говоря об опять-таки
использованной в определении тавтологии, можно видеть отсутствие «онтологичности» в основаниях, приводящей к изощрённым лингвистическим конструкциям, понимание которых, по меткому выражению Д. И. Фельдштейна, связано с переводом «с русского на русский» и «засильем беспредметного теоретизирования», уводящим «от реальной науки в область манипуляций с языком» [26; с. 5], что ставит под сомнения какую-либо степень их эвристичности.
Можно предположить, что формирование в культуре превращённых форм обусловлено, во-первых, особенностями функционирования языковых значений, предметное содержание которых в деятельностной практике может одновременно выступать как в виде целей, так и в виде способов реализации целей, что создаёт «разрыв» между реальностями познающего и познаваемого, делая их условно независимыми, особенно в форме психолингвистических конструкций. Во-вторых, обширность распространения и «живучесть» таких «форм» связаны с тем, к какой парадигмальной области познания они относятся - к естественнонаучной или к социогуманитарной. Последняя предполагает наиболее сложноопосредованные отношения между идеальными моделями и их эмпирическими подтверждениями, неадекватную проекцию методов познания из одной области на другую, что создаёт наиболее широкие возможности для культивирования таких «форм». И, в-третьих, особенностями самого социокультурного и учебно-образовательного контекста, позволяющего поддерживать эти «разрывы» и компенсировать их другими социальными практиками и неформальными отношениями. Этот «социокультурный контекст» на сегодня позволяет преимущественно существовать исследованиям «с надуманностью и банальностью диссертационных тем, прикрываемых порой экстравагантностью их формулировок» [26; с. 5]. И упование Ф. Е. Василюка (вслед за Л. С. Выготским) на формирование «философии практики» как основы психологической практики [5], самостоятельной социальной области практического существования психологии на современном этапе достаточно сомнительно, т. к. она существует благодаря социально-образовательному контексту в расчленённом виде, приобретающем подобие нежизнеспособного гибрида путём корреляционно-статистического «сшивания» разрозненных признаков: «философия» с экстравагантностью надуманных банальных тем и «практика», погрязшая в позитивизме бесконечного многообразия зарубежных теорий с сомнительной клинической эффективностью [12]. «Нищета философии» существующей психологической практики наиболее оче-
видна в так называемых «Трудах по консультированию» (журнал Консультативной психологии и психотерапии), где нет практически ни одного примера развёрнутого анализа случая психотерапии и консультирования, что вызывает вопросы о самой «практике» (особенно её эффективности) самих авторов этих «трудов».
Библиографический указатель:
1. Бассин Ф. В. К развитию проблемы значения и смысла // Вопр. психол. 1973. № 6. С. 13-23.
2. Братусь Б. С. Общепсихологическая теория деятельности и проблема единиц анализа личности //А. Н. Леонтьев и современная психология. М., Изд-во Моск.ун-та, 1983, С. 212-219.
3. Бурмистрова Е. В. Ситуации личностного развития как предметная деятельность психолога экстренной психологической помо-щи//Московский психотерапевтический журнал. 2006. №4. С. 26-40.
4. Василенко Т.Д. Смысловая организация времени человеческого бытия как основание построения жизненного пути личности [Электронный ресурс] // Медицинская психология в России. 2013. N 5 (22). Режим доступа: http://mprj.ru (дата обращения: 29.04.2014).
5.Василюк Ф. Е. Методологический анализ в психологии. МГППУ; Смысл, 2003.
6. Василюк Ф. Е. Психология переживания (анализ преодоления критических ситуаций). М.: Изд-во Моск. Ун-та, 1984.
7. Выготский Л. С. Психология развития человека. М.: Изд-во Смысл, Эксмо, 2005.
8. Декарт Р. Рассуждение о методе. Издательство академии наук СССР, 1953.
9. Дорохов М. Б. Особенности развития субъективного опыта в
психотравматической ситуации//Психология и педагогика в системе гуманитарного знания: материалы II Международной научно-
практической конференции. М.: Изд-во «Спецкнига», 2012. С. 60-69.
10. Дорохов М. Б. Работа с чувством вины в ценностносмысловой реконструктивной психотерапии//Актуальные вопросы современной науки: сборник научных трудов. Выпуск 31. Новосибирск: Изд-тво ЦРНС, 2014. С. 72-93.
11. Дорохов М. Б. Событие как единица анализа психотравматического опыта//Современная психология: теория и практика: материалы IV Международной научно-практической конференции. М.: Издательство «Спецкнига», 2012. С. 51-55.
12. Дорохов М. Б. Специфические факторы психотерапии при психотравматизации в зарубежной психотерапии и культурноисторической теории//Научно-исследовательские публикации / Воронеж. 2014. № 9(13). С. 50-76.
13. Дорохов М. Б. Ценностно-смысловая реконструкция психотравматического опыта в процессе психотерапии// Вопр. психол. 2010. №6, С. 68 - 77.
14. Дорохов М. Б. Эмпирическое исследование изменения «временных перспектив» в психотравматической ситуации//Научно-исследовательские публикации /Воронеж. 2014. № 1(5). С. 86-102.
15. Зинченко В. П. Порождение и метаморфозы смысла: от метафоры к метафоре//Международный журнал культурно-исторической психологии. 2007. №3. С. 17-30.
16. Леонтьев А. Н. Избранные психологические произведения: В 2-х т. Т. II. - М.: Педагогика, 1983.
17. Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. Изд-во Моск. ун-та, 1981.
18. Леонтьев Д. А. От социальных ценностей к личностным: социогенез и феноменология ценностной регуляции деятельности. Вест. Моск. Ун-та. 14, Психология. 1996. №4, С. 35-44.
19. Леонтьев Д. А. Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности. М.: Смысл, 2003.
20. Магомед-Эминов М. Ш. Деятельностно-смысловой подход к психологической трансформации личности: автореф. докт. дисс. М., 2009.
21. Магомед-Эминов М. Ш. Личность и экстремальная жизненная ситуация // Вест. Моск. Ун-та. 14. Пихология. 1996. №4. С. 26 - 35.
22. Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М.: Издательская группа «Прогресс», «Культура», 1992.
23. Молчанов В. И. Исследования по феноменологии сознания. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2007.
24. Психология личности. Учебное пособие / под ред. проф. П. Н. Ермакова, проф. В. А. Лабунской. М.: Эксмо, 2007.
25. Скляренко Е. Мераб Мамардашвили за 90 минут. М.: С43 АСТ, СПб. Сова, 2006.
26. Фельдштейн Д. И. О состоянии и путях повышения качества диссертационных исследований по педагогике и психоло-гии//Стратегия образования. 2008. №2. С. 3-10.
27. Франкл В. Человек в поисках смысла: Сборник. М.: Прогресс, 1990.
28. Юдин Э. Г. Системный подход и принцип деятельности. Методологические проблемы современной науки. М.: Наука, 1978.
Статья поступила в редакцию 25.09.2014.
