Экспериментальное исследование форм развития психотравматической ситуации и их психотерапии Текст научной статьи по специальности «Психологические науки»

УДК 159.93

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ФОРМ РАЗВИТИЯ ПСИХОТРАВМАТИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ И ИХ ПСИХОТЕРАПИЯ

Дорохов М.Б.

Аннотация: в статье рассматривается исследование различных психотравматических ситуаций (ПТС), в которых наиболее значимым клинико-диагностическим критерием выделяется степень фактических, непосредственных отношений с дистрессо-выми условиями, а не их вид или другие признаки. В экспериментальной части реализуется авторский метод реконструктивной психотерапии ПТС с учётом особенностей структуры их переживания и выделенных форм развития. Также проводится сравнительный анализ достоверности различных научно-исследовательских программ и их эффективность в организации подобных исследований.

Ключевые слова: психотравматическая ситуация (ПТС), формы развития (протекания) ПТС, психотравматический опыт (ПТО), ценностно-смысловые образования, ценностно-смысловая реконструктивная психотерапия (РПТ), психотерапевтическая ситуация (ПТ-ситуация).

EXPERIMENTAL STUDY OF FORMS OF DEVELOPMENT OF PSYCHOTRAUMATIC SITUATION AND PSYCHOTHERAPY

Dorokhov M.B.

Abstract: the article deals with the research of various psychotraumatic situations, in which the most significant clinical diagnostic criteria is determined the extent of actual, direct relations with distressful conditions, but not their appearance or other traits. In the experimental part the author's method of reconstructive psychotherapy of psychotraumatc situations with consideration of the peculiarities of the structure of their experiences and of the forms of development is realized. Also a comparative analysis of the reliability of various research programs and their efficiency in the organization of such studies is conducted.

Key words: Psychotraumatic situation, forms of development (resulting), psychotraumatic experience, value-semantic formations, value-sense reconstructive therapy, psychotherapy situation.

Прежде чем приступить к основной теме коснёмся особенностей теоретико-методологических оснований исследований, определяемых двумя противоположными подходами понимания психологической реальности. На практике они часто структурно-методически дополняют

друг друга, представляя собой естественно-научный подход, в гуманитарной реальности исследующий внешние проявления процессов и их количественные характеристики, и собственно гуманитарный, исследующий системные качества и структурно-функциональную организацию социокультурных объектов. Абсолютизация естественного подхода применительно к данной реальности очень часто приводит к позитивизму описания бесконечного многообразия отдельных признаков и их статистических связей. Г. Гегель характеризовал такую ситуацию как «наивный образ мышления», когда «мышление приступает прямо к предметам, воспроизводит содержание ощущений и созерцаний, и удовлетворяется этим содержанием, видя в нём истину» [14; с. 133]. В таком подходе зачастую идёт пренебрежение теоретико-методологической основой понимания и сущностной структурой интерпретируемых фактов, признаков, выделяемых отношений по сравнению с их количественными характеристиками и степенью их выраженности. Поэтому в противовес «практичности» количественного понимания уместным будет вспомнить излюбленное выражение К. Левина, которое предположительно принадлежит физику Г. Р. Кирхгофу: «Нет ничего практичнее хорошей теории». Что же такое «хорошая теория» в гуманитарной реальности?

Дело в том, что «на любое событие влияет практически неограниченное количество факторов», а потому бесконечное выделение и описание многообразия «единичных» признаков практически бесперспективно [68; с. 5]. Философское понимание «единичного» факта, события, его уникально-неповторимых отношений предполагает его как «существующее именно в данной точке пространства и времени и отличающееся от любого другого «единичного», а потому столь же бесконечно внутри себя», а «полное описание единичной индивидуальности равнозначно. .. «полному» описанию всей бесконечной совокупности единичных тел» [28; с. 323]. Вследствие этого, считает Э. В. Ильенков, «наука о «единичном», как таковом, действительно невозможна и немыслима», а «раскрытие тайн «единичного» запредельно науке», т. к. «любая частная цепочка причинно-следственных зависимостей уводит исследователя в «дурную» бесконечность всего прошлого бесконечной вселенной» [28; с. 323]. По этой же причине Г. Гегель словом «дурная» в логическом смысле называл «и человеческую индивидуальность, поскольку под ней как раз и подразумевают абсолютную неповторимость, уникальность, неисчерпаемость деталей и невоспроизводимость их данного сочетания, невозможность предсказать заранее с математической точностью её состояния и поведение в заданных обстоятельствах» [28; с. 323]. И постоянное «исследование», классификация по отдельным признакам,

перебор сочетаний «единичностей» не может выявить каких-либо закономерностей исследуемой реальности. А потому «для выявления общих закономерностей необходим не их перебор, а прямо противоположное -абстрагирование от всех связей, кроме одной, т. е. тот самый приём, который в естественных науках известен как идеализация» [68; с. 5]. В начале любого исследования в эмпирическом мышлении должна происходить «первичная «идеализация» определённых сторон материальной жизни», особенно наблюдаемых в восприятии, что приводит к образованию и использованию «слов-наименований, позволяющих придать чувственному опыту форму абстрактной всеобщности» [16; с. 103]. Это и можно наблюдать при тестовых исследованиях. А дальше начинается различие эмпирического и теоретического мышления. Эмпирическое «вместо проникновения во внутреннюю связь только описывает, каталогизирует», т. е. его интересует только «внешняя повторяемость, похожесть, расчленённость», а «специфическим содержанием теоретического понятия выступает объективная связь всеобщего и единичного (целостного и отличного)» [16; с. 109]. Вот эту «целостность, существующую через связи единичных вещей, в диалектическом материализме принято называть конкретным» или «единством многообразного», которое можно понять только как «становящееся, в процессе его происхождения и опосредствования», только внутри которого «раскрываются особенности и взаимосвязи единичных предметов» [16; с. 110]. И сам процесс «становления» в эмпирическом познании этого конкретного имеет некоторые закономерности: на основе анализа фактических данных, их обощения создаётся «содержательная абстракция» как «клеточка» сущности изучаемого эмпирического многообразия единичных предметов [она и может составлять суть формулируемой гипотезы - М. Д.], а затем через раскрытие противоречий в этой «клеточке» эмпирического многообразия следует «восхождение от абстрактной сущности и нерасчленён-ного всеобщего отношения к единству многообразных сторон развивающегося целого, к конкретному» [16; с.126].

Например, таким чисто количественным исследованием без какой-либо даже «первичной идеализации» признаков и фактов является работа М. А. Падун и Н. В. Тарабриной, гипотеза которой представлена так: «интенсивность посттравматических стрессовых реакций и психопатологических симптомов, определяемых по методике 8КЬ-90-Я, взаимосвязана с базисными убеждениями личности» [46; с. 7], которые тоже определяются по тестовой методике. Вначале этого исследования происходит разделение как будто по эмпирическим, хотя и не содержательным признакам, двух сравниваемых выборок (группа пациенток с раком молочной железы и военных, переживших боевые действия). Но даль-

нейшее исследование происходит по тестовой схеме: тестирование выделенных групп на предмет выраженности признаков и разделение на подгруппы, которые опять-таки сравниваются по различным тестам. Поражает контраст между массой математических выкладок и мизерностью «психологических» заключений наивно-натуралистического характера в таком исследовании, что создаёт полную невозможность его какого-либо применения, как только для «внутрилабораторного» использования самими авторами [46]. Н. В. Тарабрина при этом на основании подобных исследований создаёт «теорию» посттравматического стресса «как самостоятельного в системе психологических понятий» [57; с. 20], который получается из тестовых показателей: «Показано, что только высокий уровень ПТС [посттравматический стресс - М. Д.] коррелирует с клинической картиной» [57; с. 21]. Наряду с существованием понятия ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство) происходит попытка дублирования, удвоения терминологии, «наивный эмпиризм» заменяет теоретически содержательные обобщения. А выделение самостоятельной предметной области в такой ситуации, по мнению Д. И. Фельдштейна, происходит по принципу ухода «от реальной науки в область манипуляций с языком» [60; с. 5]. Также существуют «исследователи», которые сразу, «сходу» проводят тестирование целой группы по схожим социально-демографически ситуациям, разделяют на подгруппы по выраженности тестовых показателей и сравнивают по другим тестам или методикам [55]. Такие и им подобные «опыты» не являются собственно психологическими, а скорее статистической и терминологической имитацией, не имеющей ни теории, ни следующей из неё эмпирической гипотезы. Обычно они заканчиваются или банально-очевид-ными или наивно-натуралистическими выводами, не имеющими ни теоретического, ни практического значения. Такие исследования говорят только о том, что если измерительным инструментом (тестами) оценить как минимум два похожих по каким-либо признакам объекта, то они обязательно продемонстрируют какое-либо количественное (даже может быть статистически значимое) отличие. Вопрос эмпирического исследования в том, будет ли интерпретация результатов основана только на тестовых показателях и их терминологических конструкциях или на содержательно качественной гипотезе. И в большинстве случаев происходит своеобразная бюрократизация научно-исследовательской программы гуманитарного знания через канонизацию структурно-проце-дурных моментов его получения, статистическую оценку его «научной» достоверности и моделирование терминологической реальности, создающих в результате гносеологическое искажение превращённых форм [19; 42; 60].

Собственно задачей науки всегда является «раскрытие внутренних связей, а исследования, ограничивающиеся натуралистическим воспроизведением превращенных форм» можно отнести, по мнению К. Маркса «к вульгарному типу науки» [41; с. 326]. Образование «превращённых форм» неизбежно в развитии любого сознания. Они являются результатом системных отношений сложных гуманитарных объектов, представляющих эту «сложность» внешними, достаточно простыми формами. Они необходимо возникают и существуют независимо от «сознательных намерений и идеальных мотивов действующего субъекта» [41; с. 318], отражая логику развития познающего сознания, которое не может удерживать в отдельный момент всё количество сущностных связей социогу-манитарного объекта. При повседневном функционировании «превращённых форм» можно наблюдать «опускание», сворачивание существенных связей объекта и «отсутствие этих связей и соответствующих им механизмов в сознании» [41; с. 322]. Эти связи становятся недоступны обыденному сознанию, принимающему данную форму за самостоятельное, сущностное функционирование объекта. И так как «деятельность теоретического сознания... есть постоянно возобнавляюще-еся «распредмечивание» превращённых форм» [41; с. 325], то количе-ственно-терминологические содержания, не имеющие «восхождения от абстрактного к конкретному», к своим сущностным, предельным теоре-тико-методологическим основаниям, представляют собой надуманные, абсурдные, предметно пустые, гносеологически искажённые «превра-щённые формы».

Эта непреодолимая тенденция тестового выделения и формулирования проблемы исследования сугубо эмпирически-количественным путём по тестовым показателям приводит к неадекватной интерпретации уже проведённых исследований. Так, например, понятие «завершённость/незавершённость ПТС», которое в предыдущих исследованиях уже было раскрыто достаточно полно, приобретает весьма замысловатое понимание [24]. В противоположность проведённому исследованию (хотя и со ссылкой на него) констатируется: «были сформированы две группы: с высоким (экспериментальная группа) и низким (контрольная группа) уровнем посттравматических стрессовых реакций, что согласуется с понятием завершенности/незавершенности психотравматической ситуации» [44; с. 110]. Но в оригинале авторских исследований данное понятие никакого отношения к степени выраженности «посттравматических стрессовых реакций» не имеет, как только незначительная, статистически не значимая разница средних значений форм развития ПТС по Шкале ПТС [18]. По данному исследованию наличие завершённости/незавершённости ПТС устанавливается чисто клинико-психологическим путём,

определяющим меру фактической зависимости или условной независимости от переживаемой ПТС (окончание материально-экономической, социально-правовой, эмоционально-поведенческой зависимости). Часто специалистам, не имеющим интенсивного опыта консультативно-диагностической работы (хотя бы), бывает трудно представить «живую» работу без тестов, без формализованных процедур, которые создают иллюзию «точности» и объективности клинического исследования. В данном случае тестированием устанавливается только наличие переживания ПТС, его структура и некоторая степень выраженности или, например, в отдельном исследовании по методике ШОВТС выраженность эмоционально-поведенческих реакций, что также обнаруживает существенную, даже тестовую разницу с переживанием событийности по другой методике [18]. Такое изначально «тестовое» непонимание и приводит авторов к искусственно связанным и противоречащим данному понятию выводам. В соответствии с полученными результатами «в незавершенной психотравматической ситуации спасатели МЧС являются менее жизнестойкими: не готовы активно действовать, не имеют уверенности и возможности повлиять на психотравматическую ситуацию, которая воспринимается ими как угрожающая» [44; с. 110]. Напротив, согласно оригиналу исследований завершённые ситуации имеют выраженно сниженные показатели по всем использованным методикам, что говорит о больших личностных ресурсах в переживании незавершённых ПТС [24]. Даже в рассмотренном исследовании Н. В. Тарабриной и М. А. Падун тестовые «личностные» показатели имеют «лучшие» значения в незавершённой ПТС («онкологическое заболевание»), чем в завершённой («участие в военных действиях») [46; с. 13].

Наряду с научными гипотезами (теоретическими и эмпирическими), которые формулируются с той или иной степенью теоретической концептуализации, содержательно обобщая какое-либо качество ситуаций, существуют статистические гипотезы [25]. И если эмпирические гипотезы выводятся также из «дедуктивных конструкций» [32], то статистические гипотезы, являясь частью исследования, представляют собой «утверждение в отношении неизвестного параметра, сформулированное на языке математической статистики» [25; с. 23]. И если «экспериментальная гипотеза служит для организации эксперимента», то «статистическая - для организации процедуры сравнения регистрируемых параметров» [25; с.24]. Таким образом, можно выстроить методическую последовательность выдвижения гипотез в любом эмпирическом исследовании: «Экспериментальная гипотеза - первична, статистическая вторична» [25; с. 24]. Рассматривая приведённые примеры исследований, можно сказать, что в них отсутствует первая, «дедуктивная» часть, из которой выводится первичная гипотеза и сразу происходит явно или неявно

формулирование статистической гипотезы, что лишает её какого-либо статуса научности в гносеологическом смысле. А так как только «научные гипотезы формулируются как предполагаемое решение проблемы» [25; с. 24], то и выводы, заключения только по статистическим исследованиям не имеют никакого отношения ни к практике, ни к теории, оставаясь только терминологически-статистической имитацией научности.

В данных эмпирически-тестовых ситуациях отсутствует какое-либо формулирование первичных «содержательных абстракций», которые бы потом проверялись эмпирическим путём. В данном случае сразу же проводится тестовое исследование, на основании которого делается попытка выделения таких «содержаний», что приводит во всех случаях к сложно переводимым и применимым формулировкам, или банальному символическому обозначению очевидных фактов, из которых могут быть сделаны или такие же банальные выводы, или наивные заключения. Теоретические представления невозможно вывести напрямую из опытов, тем более из статистики. В данном случае эмпирическое исследование может только подтвердить или нет, вытекающую из теории гипотезу. Опровергает теорию, как правило, накапливающееся количество аномальных фактов, не объяснимых в данной теории. Поэтому считать исследования такого рода научными при отсутствии какой-либо первичной теоретической концептуализаци достаточно сложно, т. к. первичное тестирование по другим методикам даст «новые» статистические результаты, которые таким путём можно получать бесконечно, что никоим образом не будет связано с реальной практикой. И доказывать на большом материале, что люди в стрессовых ситуациях имеют разнообразные, непохожие, «единичные» эмоционально-поведенческие реакции, отличающиеся по степени тестовой выраженности достаточно необоснованное квазинаучное занятие. И явное ожидание от исследований, связанных с абсолютизацией статистических связей, что они укажут «на точечные причинно-след-ственные зависимости», сливающиеся в законы, по мнению А. В. Юре-вича, абсолютно «утопично» [68; с. 5]. Сама «корреляция говорит лишь о степени согласованности двух рядов экспериментальных данных и не даёт оснований для каких-либо других выводов, тем более о причинно-следственной зависимости между коррелирующими признаками» [42; с. 129]. За корреляциями стоит огромное количество имплицитных, часто значимых фактов и переживаемых событий, т. к. «на любое событие влияет практически неограниченное количество факторов»[68; с. 5]. И можно предположить, что «именно вычисление корреляций, хотя и без помощи высшей математики, лежит в основе первобытного анимизма и других заблуждений неразвитого мышления» [68; с. 6].

Любые исследования всегда зависимы от мировоззренческих представлений исследователя и в основе тестовых исследований лежит «теоретическая концепция, на которой базируется тот или иной тест» [5; с. 326]. Большинство производимых на сегодня исследований базируется на естественнонаучной парадигме воздействующего, стимул-реактивного характера («Своими воздействиями система (будем подразумевать человека) производит изменения в среде, а среда в системе» [25; с. 234]), предполагая, что бесконечное выявление и описание качеств, реакций и их отношений приведёт к открытию каких-либо закономерностей. Но тестовая реальность (термины, степень выраженности реакций, качеств и т. д.) сама по себе создаёт определённую условность, исключая множество скрытых и меняющихся факторов, т. к., в частности, «психическое свойство - некоторое теоретическое допущение» [25; с. 185], а тем более его количественное выражение. И использование этой тестовой реальности как основы для другого тестового исследования создаёт ещё большую условность всего исследования. Мы получаем настолько «единичный», абстрактный продукт, «превращённую форму», создающую собственную статистически-терминологическую реальность, что она абсолютно теряет как теоретическую эвристичность, так и какую-либо значимость для психологической практики. Неудивительно, что даже в теоретической постановке целей таких исследований присутствует ориентация на «познание» «единичности»: «почему психика одних людей способна выносить травматическое воздействие без утраты своей интегрированности, а других -нет» [56; с. 16]. Эта ориентация на «единичность» случайных фактов, вырванных из контекста жизненной ситуации, одного из авторов таких «исследований» в конкретной ПТ-ситуации (после психоаналитического «копания») приводит к абсурдным выводам о причинах психотравмати-зации в младенческом, 2-3 недельном возрасте [21; 29]. Мы получаем «дурную бесконечность» (die Schlecht-Unendlich) отдельных, неповторимых, «единичных» фактов и их количественных сочетаний [28; 33], абсолютно бесполезных как для теоретической, так и для экспериментально-практической деятельности, что и подтверждают многочисленные исследования, имеющие «научный» смысл только для ограниченного количества пользователей [56; 57]. Но авторы этих исследований претендуют на фундаментальность («Тематика исследований... по своему содержанию принадлежит к разряду фундаментальных исследований» [57; с. 30]), несмотря на отсутствие какой-либо теоретической концептуализации и практического применения, создавая, например, дублирующие терминологические конструкции с надуманностью содержания - посттравматический стресс (ПТС) [57]. По мнению В. Н Дружинина, «фундаментальное исследование направлено на познание реальности без учёта практического эффекта от применения знаний» [25; с. 15], а данные исследования

связаны с конкретными, практическими ситуациями, т. е. имеют прикладную ориентацию (и только), не связанную ни с какой «фундаментальностью». Но их «прикладной» характер опять-таки вызывает большие сомнения, т. к. создаёт только «превращённые формы», математически имитирующие реальность и искажающие восприятие и практику решения реальных проблем [19]. Тогда как фундаментальные исследования направлены на создание содержательных обобщений эмпирии безотносительно к количественным выражениям и идеализацию психологической реальности, т. е. на выделение принципиальных закономерностей её существования, из которых следуют эмпирические гипотезы. К таковым можно отнести многие исследования Московской психологической школы. Но и сам факт подтверждения гипотезы, в свою очередь, зависит от представлений о психологической реальности, представленной «в тех или иных психологических понятиях предмета изучения» [32; с. 13]. А это «изучение» также зависит и от методов, которые опять-таки связаны особенностями понимания, т. к. «психологическая реальность, реконструируемая в рамках одного психологического подхода, может не анализироваться как реальность в рамках другого понимания психического» [32; с. 13]. И рассматриваемые исследования «психологической реальности» можно было бы считать первичным накоплением эмпирических фактов с первичной их идеализацией, но отсутствие какой-либо концептуализации на стадии гипотезы и в выводах не позволяет такие исследования рассматривать даже как первичные. Их чисто статистический, «единичный» характер делает их безразличными как к практической психологии, так и психологической практике. Сложившуюся научно-познавательную ситуацию можно точно охарактеризовать словами Г. Оллпорта: «Галопирующий эмпиризм, который является нашей современной профессиональной болезнью, несётся вперёд подобно всаднику без головы. У него нет рациональной цели; он не использует рациональных методов, кроме математических; и не достигает никаких значительных достижений» [26; с. 112].

Характеристика объекта, структуры и процедуры исследования

Объектом данного исследования являлись индивиды, подвергавшиеся и не подвергавшиеся воздействию ПТС. Индивиды, подвергшиеся ПТС и обратившиеся за профессиональной помощью, составили экспериментальную группу (Э) в количестве 106 человек. Среди них мужчин было 31, а женщин 75 человек в возрасте от 12 до 55 лет. Индивиды, не подвергшиеся ПТС, но пережившие или переживающие сходную проблемную ситуацию и уравненные с эксперименталной группой по константным социально-демографическим показателям, составили контрольную группу (К) в количестве 79 человек. Среди них 24 мужчины и

55 женщин в возрасте от 12 до 55 лет. Тестирование испытуемых, подвергшихся психотравматическому воздействию, проводилось в консультативно-диагностический период, на стадии анализа ПТС. Также все ситуации разделялись по видам, половым и возрастным признакам, по особенностям форм развития (протекания). Исследование было разделено на два этапа: собственно эмпирический и экспериментальный. При этом на первом этапе ПТС анализируются преимущественно по характерным особенностям самих переживаемых ситуаций, а не по социально-демографи-ческим особенностям их участников, как это было принято в многочисленных исследованиях Н. В. Тарабриной и её группы, а тем более не по индивидуальным характеристикам [56, 57]. Такие данности как личностные или социально-демографические характеристики могут быть важны только в структуре самой психотерапии как переживания конкретного предметного содержания, так как по свидетельству тех же исследователей «ПТСР может развиться в катастрофических обстоятельствах практически у каждого человека даже при полном отсутствии явной личностной предрасположенности» [58; с. 12]. Личностные особенности (как и социальные показатели) скорее могут способствовать или нет наиболее эффективному проживанию ПТС, совладанию с ней, чем определять особенности структуры переживания ПТС. В подходе «психологической практики» их скорее следует рассматривать как модераторы («характеристики контингента испытуемых, значимые для прогностической эффективности» [5; с. 188]) переживания критической ситуации, которые могут его усилить или ослабить. Итак, на первом этапе по наиболее типичным социальным обстоятельствам были выделены и условно обозначены пять видов ПТС:

- «Развод» - ситуация происходящего или произошедшего развода, связанная с разделением имущественных и родительских прав,

- «Суд» - ситуация бывшего или существующего уголовного преследования со стороны судебных или исполнительных органов,

- «Отношения» - бывшие или существующие ситуации зависимых, пренебрежительных или авторитарных отношений со «значимыми другими» вследствие алкоголизации, заболевания близкого человека, разрыва любовной связи или внутрисемейных дисгармоничных отношений,

- «Болезнь» - ситуация заболевания, связанная с ограничениями социальной и профессиональной пригодности,

- «Утрата» - в широком смысле потеря, разрушение наиболее значимого объекта (в данном исследовании - смерть близкого, значимого человека).

Виды ПТС и уравненных с ними проблемных ситуаций представлены в Приложении №1 (Таб. №1).

ПТС по критерию вида психотравматичности и индивиды, находящиеся в них, более подробно представлены в Прилож. №1 (Таб. №2).

По возрастному признаку индивиды были разделены на три группы: 12-18,19-35,36-55 лет. Разделить на более мелкие репрезентативные возрастные группы произвольным образом оказалось невозможным, т. к. это требовало увеличения выборки, что ограничено случайным обращением индивидов, оказавшихся в ПТС. Предложенное разделение по возрастам связано с тем, что в 18/19 лет происходят значительные изменения социально-правового статуса, а период 35/36 лет связан с существенными личностными изменениями. Такое деление также в основном соответствует предложенным В. Н. Дружининым возрастным делениям для эмпирических исследований [25]. Половозрастной состав индивидов в ПТС представлен в Прилож. №1 (Таб. №3).

ПТС также были разделены по форме развития (протекания) на завершённые и незавершённые. Завершенностью ситуации в этом случае считалось прекращение фактически непосредственного и/или вынужденного нахождения в ПТС. При этом необходимо сказать об уже существующем методическом различении понятий «стресс» для «обозначения непосредственной реакции на стрессор» и «хронический стресс» или «посттравматические психические нарушения», что описывает «отсроченные последствия травматического стресса» [58; с. 16]. Но, несмотря на то, что, по мнению Н. В. Тарабриной, «различия между исследованиями в области стресса и травматического стресса носят методологический характер» [58; с. 16], возможности используемого методического обеспечения (преимущественная диагностика эмоционально-поведенческих реакций, а не переживаний существенных моментов самой ситуации [5]), эмпирические данные и теоретические обобщения свидетельствуют об отсутствии принципиальных различий в понимании этих «областей», что демонстрирует проведенное М. А. Падун и Н. В. Тарабриной и рассмотренное ранне исследование [24]. При этом, как пишет М. Ш. Магомед-Эминов, в большинстве таких исследований «описывают не психологические факторы, процессы и структуры, а главным образом реакции на стрессовые события, что представляется нам крайне поверхностным» [39; с.29]. Поэтому в данном исследовании, исследующем изменение ценностно-смысловой структуры в условиях психотравматического переживания как особой деятельности «по перестройке психологического мира, направленной на установление смыслового соответствия между сознанием и бытием» [8; с. 14], представляется методологически обоснованным принципиальное различие ПТС по форме развития как завершенных (3) и незавершенных (Н). Характеристики данных ПТС представлены в Прилож. №1 (Таб. №4

На экспериментальном этапе группа, прошедшая психотерапию, составляла 32 индивида, а группа, не прошедших психотерапию - 27. Причём группа, прошедших психотерапию, состояла из 18 завершённых

и 14 незавершённых ПТС. Психотерапевтические сессии проводились в количестве от 3 до 20. Продолжительность психотерапии составляла 1-3 месяца. Частота сессий от 1 до 3 раз в неделю, каждая сессия в течение 1,5-2 часов.

По итогам индивиды, находящиеся в ПТС и не прошедшие психотерапию, разделились на 4 группы, т. к. эти ситуации имели различия, как в особенностях своего развития, так и в диагностических показателях. Первую группу из 8 случаев составили завершённые на момент тестирования (1-ый срез) ПТС с практически неизменившимися психотравматическими показателями (2-ой срез). Вторая группа из 5 наблюдений состояла из незавершённых ПТС (1-ый срез), оставшихся также незавершёнными с «психотравматическими» показателями (2-ой срез). Третья группа состояла из 7 незавершённых ПТС на момент 1-го среза и была связана с окончание самой ПТС (завершение вынужденного, непосредственное участия в ПТС [23,24]), а также с непроизвольным улучшением («спонтанная ремиссия» [2]) показателей во 2-ом срезе. Четвёртую группу составили 7 наблюдений незавершённых ПТС в своём развитии ставших завершёнными с «психотравматическими» показателями.

Сложности формирования групп на экспериментальном этапе связаны с процессуально-техническими трудностями, а особенность поведение индивидов, подвергшихся психотравматизации, «может выражаться в явно скептическом отношении к лечению», «пациенты... после 2-3 встреч не приходят на терапию» [30; с. 76]. Поэтому было особенно сложно собирать данные для групп, прошедших консультативно-диагностический период, но не участвовавших в РПТ. Это получалось или в момент «случайного» повторного обращения, или путём поиска индивидов, которые когда-то пришли на консультацию, прошли тестирование и прервали дальнейшую терапию.

Методы, методики и процедура исследования

На первом, эмпирическом этапе использовались следующие методики: Шкала изучения психотравматичности ситуации (Шкала ПТС) [18], методика исследования «временных перспектив, тест «Цель в жизни и «Тест жизнестойкости». Данные методики с подробным описанием также уже использовались в проведённом исследовании изменения «временных перспектив» в ПТС [24].

Выбор данных методик был обусловлен их диагностическими возможностями в понимании и объяснении особенностей переживаний, связанных с ПТС и формированием ПТО в ней. Как уже говорилось, невозможность «смыслового» соотнесения значимых содержаний приводит к формированию ПТО, основой которого являются ценностно-смысловые

образования. Понятие «смысла» определяется отношением между предметными содержаниями сознания и деятельности как «отношение меньшего к большему» содержанию [26], а «ценность» выполняет функцию меры этого соотношения, т. е. является «третьим» содержанием, по отношению, к качеству которого и измеряется, оценивается, устанавливается отношение содержаний. Таким образом, данные методики должны показывать оценку и измерение к каким-либо субъективно значимым «событийным» предметным содержаниям, как, например, отношение к событиям во времени, к ресурсам, к возможностям целеполагания и произвольного контроля. Невозможность адекватно переработать определённое предметное содержание ведёт к психотравматическим переживаниям, что, в свою очередь, искажает ценностно-смысловую сферу и проявляется в изменении психодиагностических показателей.

«Опросник терминальных ценностей», предложенный И. Г. Сени-ным и основанный на представлениях М. Рокича о структуре ценностей, диагностирует ценности в качестве предельных целей и, как пишут Л. Ф. Бурлачук и С. М. Морозов, он «предназначен для диагностики жизненных целей (терминальных ценностей) человека» [5; с. 223]. Ценности в данном опроснике общепринято дублируют понятие целей, мотивов, а не представляют собой систему измерения и оценки событий, что и определяет в дальнейшем определённые выборы. Так как в нашем представлении ценности являются именно наиболее общей системой измерения также и целевых ориентиров, то данная методика не подходит для измерения и оценки ценностно-смысловых структур в данном случае. Так, методика по оценке «временных перспектив» показывает соотношение и значимость отдельных событий в прошлом, настоящем и будущем. Тест СЖО диагностирует выраженность и осознанность целей в жизни, ориентацию на процесс или результат, на свои собственные ресурсы или на зависимость от внешних обстоятельств, предметные содержания которых выделяются как меры, эталоны оценки других предметных содержаний. Тест «Жизнестойкости» позволяет оценить и сравнить личностные ресурсы обеспечения и совладания в различных ПТС. Для оценки степени психотравматичности ситуации была использована методика Шкала ПТС, которая оценивала именно событийные характеристики переживания ПТС, а не отдельные (например, как в тесте ШОВТС [58]) эмоцио-нально-поведенческие реакции индивида на событие [18].

Постановка гипотезы эмпирического исследования связана с выделением «содержательных обобщений» в результате концептуализации ка-кого-либо гомогенного класса явлений. То есть, на основе анализа фактических данных, их обощения создаётся «содержательная абстракция» как «клеточка» сущности изучаемого эмпирического многообразия единичных предметов, а затем через раскрытие противоречий в этой «клеточке»

эмпирического многообразия следует «восхождение от абстрактной сущности и нерасчленённого всеобщего отношения к единству многообразных сторон развивающегося целого, к конкретному» [16; с. 126 ]. Такой «клеточкой», «содержательной абстракцией», представленной в виде основной эмпирической гипотезы будет положение о том, что структура переживания ПТС наиболее существенным образом отличается по критерию завершённость/незавершённость, а не по видам или другим социально-демографическим признакам. В данном понимании «содержательной абстракцией» является понятие «завершённость/незавершённость ПТС», которое в результате исследования становится понятием формы развития как «единства многообразного» разнообразных проявлений ПТС: завершённая и незавершённая ПТС, психогенный симбиоз и утрата. Статистическая гипотеза эмпирического исследования будет соответственно заключалась в том, что различение ПТС по критерию завершённость/незавершённость имеет более системно организованные и значимые статистические различия между собой, чем ПТС, выделяемые по другим признакам. В противоположность этим положениям группа Н. В. Тарабриной проводила «многочисленные эмпирические исследования, целью которых было установление выраженности признаков... (ПТСР) у разных контингентов: участников боевых действий и ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, военнослужащих МВД, пожарных, спасателей, беженцев, больных раком молочной железы..., наркозависимых, студентов и младших подростков» [57; с. 20]. Можно сказать, что эти исследования были связаны (и продолжаются) с «дурной бесконечностью» те-стово-количественных различений видов ПТС без какой-либо научно-эв-ристической их концептуализации.

Эмпирическое исследование осуществлялось в следующей последовательности. Предварительно отбирались и сравнивались группы испытуемых, подвергшихся воздействию ПТС (Э) и не находившихся в ней (К). Группы уравнивались по константным дополнительным переменным (уровень образования, пол, возраст, семейное положение), по переживанию сходных ПТС и проблемных ситуаций (в прошлом или настоящем). При этом экспериментальная и контрольная группы разбивались по видам, в зависимости от выраженности той или иной ПТС и сходной с ней проблемной ситуацией, которая не стала ПТС. Полученные результаты сопоставлялись и делался вывод о наличии влияния переживания ПТС на ценностно-смысловую сферу индивидов, данные о чём частично содержаться в раннем исследовании [24]. Дальнейшая работа заключалась в сравнении особенностей переживаний индивидов, подвергшихся воздействию различных видов ПТС и делался вывод о влиянии различных, условно выделенных ПТС на изменение структуры переживания и цен-

ностно-смысловой сферы в целом (Прилож. 2, Таб. 1, 2, 3). Чтобы проверить влияние половозрастных особенностей на изменение переживаний в ПТС в дальнейшем проводился сравнительный анализ разнополовых и разновозрастных групп, заведомо подвергшихся психотравматизации, между собой (Прилож. 3, Таб. 1, 2). В дальнейшем исследовании сравнение проводилось по критерию формы развития ПТС, а сами группы были разделены на завершённые и незавершённые ПТС (Прилож. 01, Таб. 01). Завершённостью ПТС считался выход из вынужденного, непосредственного контакта с психотравматическим воздействием, выход из дистрессо-вой ситуации [23, 24].

Второй этап исследования был поставлен в виде формирующего эксперимента, который заключался в сравнении особенностей переживаний индивидов до психотерапии и после, а также в анализе изменений переживаний индивидов не прошедших психотерапию. Экспериментальная гипотеза данного исследования: индивиды, находящиеся в ПТС и прошедшие ценностно-смысловую реконструктивную психотерапию (РПТ), избавляются от неразрешимых внутриличностных конфликтов, становятся более адаптивны в своей социальной ситуации и более оптимально используют личностные ресурсы. Статистическая же гипотеза заключалась в выраженном, статистически значимом улучшении структуры тестовых показателей по Шкале ПТС и другим методикам. Тестирование индивидов прошедших и не прошедших психотерапию осуществлялось спустя 2-3 месяца после первого тестирования. Сравнивались диагностические срезы, проводимые на консультативно-диагностическом этапе и на этапе окончания психотерапии или определённого периода без профессиональной психотерапевтической помощи. Далее делался вывод об эффективности влияния психотерапии, особенностях изменения ПТС, переживаний в них, а также ценностно-смысловой сферы индивидов, прошедших и не прошедших психотерапию.

Для статистического анализа были выбраны методы описательной статистики: непараметрический критерий для двух несвязанных выборок U Манна-Уитни и средние показатели по выборкам (М). Все расчёты проводились с использованием статистического пакета SPSS Statistics 17.0.

Метод психотерапевтического воздействия 1. Отличие метода РПТ от других подходов и пониманий

Говоря о психотерапевтическом методе экспериментального изменения ПТС, нужно уточнить, что речь идёт о психотерапевтическом взаимодействии, в котором создаётся новый опыт переживания, понимания и действования. Этот метод в своей основе имеет целью реконструкцию ценностно-смысловых структур, патологизированных психотравматиза-цией с учётом формы протекания этих ПТС [21,22,23,24]. При этом понятия реконструкции, ценностно-смысловых структур и других структурно-процессуальных особенностей РПТ принципиально отличаются от используемых в других теориях.

Понятие реконструкции одним из первых впервые использует 3. Фрейд как описание методического, специфически-психотехнического приёма, с помощью которого воссоздаётся, конструируется вербальный материал, который пациент не может вспомнить. Поэтому «работа над реконструкцией... обнаруживает значительное сходство с работой археолога, раскапывающего разрушенное и заваленное жилище или постройку из прошлого» [61; с. 203]. При этом «не будет никакого вреда, если мы однажды ошиблись и в качестве вероятной исторической правды представили пациенту неправильную конструкцию» [61; с. 205], преследуя основную «цель аналитической работы» - «вспомнить определённые переживания и вызванные ими аффективные побуждения, которые теперь им забыты» [61; с. 202]. В отличие от психоаналитической реконструкции в РПТ ценностно-смысловое восстановление не преследует цель восполнения «забытого» согласно определённой модели развития, а связано с введением дополнительного (реконструирующего) содержания, имеющего вербально-образную форму и «смысловое» соответствие с другими моти-вационными и ценностными содержаниями. Через это содержание происходит введение новых качественных координат измерения ПТС и, тем самым, содержательное расширение и изменение реконструируемого ценностного содержания, которое, в свою очередь, переоценивает конфликтующие мотивационно-побуждающие тенденции [22,23]. При этом наряду с понятием реконструкция (конструкция), имеющем уже другое содержанием, психоанализ дал много ценных наблюдений и операцио-нально-терминологических конструкций (интерпретация, сопротивление, проработка и другие), которые со временем приобрели или другой смысловой оттенок, или наполнились иным понятийным содержанием [23,]. И, несмотря на низкую клиническую эффективность психоанализа

[2, 21, 34], его «живучесть» в научной и социокультурной среде объяснима не только его эстетической привлекательностью и кажущейся доступной понятностью, а также и его мифологически выстроенной системой понимания развития человека, возникновения проблем и исцеления. Учитывая, что «миф есть в словах данная чудесная личностная история» [37; с. 169], можно рассмотреть в психоаналитическом понимании пред-начертанность существования отдельного человека, человечества и их проблем. А «чудесное» будет заключаться в том, «что личность в своём историческом развитии вдруг хотя бы на минуту выражает и выполняет свой первообраз целиком» [37; с. 146], с настойчивостью психоаналитика втискиваясь в узкие рамки заданного понимания. И также эта мистифицированная система психотерапевтического процесса может быть представлена в закономерностях повествования «волшебных сказок», в рудиментарной форме отражающих когда-то существовавшие родовые ритуалы. По мнению В. Я. Проппа, это - «жанр сказок, который начинается с нанесения какого-либо ущерба или вреда (похищение, изгнание и др.) или с желания иметь что-либо... и развивается через отправку героя из дома, встречу с дарителем, который дарит ему волшебное средство или помощника, при помощи которого предмет поисков находится. В дальнейшем сказка даёт поединок с противником..., возвращение и погоню» [50; с. 18]. Изначальный «ущерб» может быть рассмотрен как детская психотравма, создающая проблемы взрослой жизни, что заставляет человека отправляться в «путешествие» за «волшебным средством» исцеления. На пути поисков он встречает «помощника» (психоаналитика) и они совершают путешествие вместе - поиск неосознаваемых причин «ущерба». После чего «помощник» объясняет причины проблем, а пациент сопротивляется этому объяснению и начинается борьба-проработка за истинность интерпретаций и принятие их пациентом, после чего предполагается исцеление. Поэтому психоанализ имеет такое же отношение к реальным проблемам и переживаниям как мифология или «волшебная сказка» к реальной жизни. Это уже демонстрировалось на конкретных клинических примерах [21], а потому психоаналитическая заданность интерпретации не может быть положена в основу понимания выявляемого вербального материала. Можно сказать, что как психоанализ в частности, так и некоторые другие подходы и понимания психотерапевтической реальности и методы её специфического изменения могут рассматриваться уже не сточки зрения научной достоверности или эффективности, а на предмет их культурно-исторического анализа как явлений определённого периода развития социогуманитарного знания.

Выявление ценностно-смысловых образований в РПТ также невозможно путём психометрического диагностирования, а только путём ре-

конструкции в процессе самой психотерапевтической работы. Создаваемые в диагностика индивидуальные вербальные конструкты являются результатом интуитивного обобщения некоторых индивидуальных представлений, значений, ощущений, не относясь к конкретно переживаемой, жизненно значимой ситуации. По мнению В. Ф. Петренко, «сами эти значения (понятия) могут не осознаваться как таковые. Для осознания значения необходимо выражение его в системе других значений» [47; с. 31]. То есть, кроме того, что конструируемые как будто самим индивидом вербальные формулировки не отражают актуально переживаемых ситуаций, не имеют образно-метафорической формы, учитывающей множество значимых контаминаций [22,23], они к тому же имеют даже по определению сложноопосредованную форму, что дополнительно искажает достоверность предоставляемой для психотерапии информации. А тестирование в таком случае будет представлять собой всего лишь вербально-созна-тельно, взвешенно произведённый выбор между предложенными терминологическими значениями, для которых слово «глубинный» является только желанием авторов таких методик. Также ценностно-смысловые образования принципиально отличаются от «базовых убеждений», имеющих формализованный характер и выявляемых тестовым путём. Здесь также уместным будет сказать о неполноте формализуемых содержаний, которые игнорируют многообразие сущностных смысловых связей конкретных клинических ситуаций. Понятие «убеждение» в рамках когнитивных и когнитивно-поведенческих направлений формулируется параллельно «схемам»: «если схемы представляют собой когнитивную структуру, форму организации переживаемого опыта и механизм концептуализации ситуаций, то убеждения являются содержанием схем и в обобщённой и имплицитной формах отражают содержание эмоций, мышления и поведения» [46; с. 5]. То есть, схемы - форма опыта, а убеждение -его содержание, а «терапевтическая работа или специальные распросы помогают выявить базисные убеждения» [46; с. 6]. Но только форма их презентации ограничивается выбором представлений автора методики как самоотношение к собственному Я и себя в мире: убеждение индивида, что он хороший человек, может контролировать происходящие с ним события, что мир - хорошее место для жизни, что хорошие и плохие события распределяются между людьми справедливо и т. д. [46]. Таким образом, формулирование конструктов и тестирование общих «базовых убеждений», ценностных ориентаций не могут обеспечить создание и понимание ценностно-смысловых содержаний конкретных ситуаций, т. к. они создаются только через особенности клинико-психологического анализа событийного содержания переживаемой ситуации [20,22,23].

Также ценностно-смысловая РПТ отлична от «личностно-ориенти-рованной (реконструктивная) психотерапии Карвасарского, Исуриной,

Ташлыковой» [31], основанной на представлениях В. Н. Мясищева о нарушении отношений личности в невротической ситуации и может быть отнесена, по мнению авторов, к психодинамическому направлению, т. к. опирается также на причинный анализ различных эмоциональных ситуаций, с которыми пациент не смог справиться в реальной жизни (в том числе и в семье). Основная стратегическая цель этой психотерапии - реконструкция и гармонизация нарушенной системы отношений личности, а задачи позитивных, «реконструктивных» изменений касаются трёх плоскостей отношений - познавательная сфера, эмоциональная и поведенческая, в которых должно происходить выделение проблемных отношений, их осознание и повышение их произвольной регуляции. Такую психотерапию можно назвать эклектичной рационализацией, выделяющей несколько наиболее очевидных проявлений психологической реальности и оптимизирующей произвольность этих проявлений. Методологически такая психотерапия подобна этиологической мультифакторной теории А. Maerker [73], выделяющей объектные направления работы [30], а также вполне соответствует психотерапевтической концепции краткосрочной мультимодальной психотерапии R. Lazarus [31, 72], которая расширяет список рассмотрения причинных «участников» ПТ-ситуации со стороны клиента до семи: когниции, эмоции, поведение, ощущения, представления, межличностные отношения и биологические компоненты. Способы работы с выделяемыми «проблемными» компонентами достаточно традиционны: осознание, конфронтация, десенсибилизация, релаксация, изменение поведения, расписания, работа с дисфункциями мышления и воображения и т. д. Нетрудно предположить, что эмпирическим путём наблюдения этот список можно расширять достаточно долго, вводя новые составляющие и создавая новые «теории». В РПТ, во-первых, проблема конструируется в процессе работы как совместный, функциональный продукт, а не существует как данность, предлагаемая пациентом или психотерапевтом, во-вторых, совместно в рациональной и образно-мета-форической форме анализируется и концептуализируется область ценностных содержаний, которые, в-третьих, претерпевают «смысловую» трансформацию, в чём и заключается «активизация ресурсов», а точнее говоря, создание ресурсов для изменений [22,23].

РПТ также отлична от нарративного подхода, предполагающего относительность и социальное конструирование представлений участников проблемных ситуаций. Сам по себе он не внёс практически ничего нового в теорию и практику психотерапии, т. к. вся она изначально строилась на конструировании представлений и их конкурировании [61]. И процессы проработки, согласования (интеракции), уточнения (пойнтинг), прояснения (кларификация) и т. д. нарративов как пациента, так и терапевта существуют практически во всех направлениях. Различие их в том,

насколько содержательно достоверны основания их теоретической концептуализации, позволяющей описывать закономерности количества гомогенных ситуаций [21], а не «вырваны» из контекста исследуемой реальности её отдельные проявления и акцентированы как самостоятельные [67]. При этом в некоторых процессуальных и методических моментах РПТ внешне схожа с «краткосрочной стратегической терапией», подчёркивающей своё принципиальное отличие от когнитивных, поведенческих и психодинамических направлений [45]. Она концептуализирует ПТ-ситуацию вокруг «перцептивно-реактивной системы» пациента, производя переструктурирование всего контекста взаимоотношений так, что происходит его некоторая трансформация (похожая на ценностно-смыс-ловую) в когнитивном виде, метафорическом или парадоксальном. Но опять-таки отсутствие онтологически глубокой содержательно-понятий-ной структуры, попытки представить технологизированную по форме модель терапии, и чрезмерная абсолютизация вербального конструирования с целью причинной трансформации ситуации принципиально отличает данную терапию от РПТ.

В сравнительном анализе также необходимо сказать о так называемой интегративной психотерапии, которая в какой-то мере противопоставляется эклектическому подходу. И рассматриваемые подходы, и когнитивно-поведенческие, и когнитивно-психодинамические по сути своей представляют собой эклектические, компилированные описания, так как не имеют под собой никаких широких методологических оснований, которые бы их обобщали в содержательную концептуальную систему понятий. Происходит «выдёргивание» описательных конструкций с разных направлений, подходов и объединение по принципу подобия, методической комплементарности. Учитывая тезис Э. Г. Юдина о редукционизме данных направлений, связанных в своих основаниях с каким-либо вырванным из контекста психологической реальности её проявлением (побуждение, образ, действие, ощущение, представление и т. д.) [67], можно сказать, что эти исследования фрагментарны по своему содержанию. Интегративный подход А. Б. Холмогоровой пытается методически объединить различные направления по областям воздействия: «Теоретическими основаниями интеграции существующих подходов и исследований и выделения на этой основе системы мишеней и принципов психотерапии является многофакторная психо-социальная модель расстройств аффективного спектра и четырёх-аспектная модель анализа семейной системы» [64; с. 11]. По сути, это - субстанциональный подход, пытающийся создавать не структурно-функциональные, а уровневые отношения, не функциональные единицы и единицы анализа, а элементы и объекты системы с «привязкой» к ним конкретно-эмпирического содержания. Но гуманитарные объекты невозможно концептуализировать как

сумму частей, отдельные проявления целостной системы представить как целостное функционирование всего объекта, системы [35,67]. И перечисление всех областей жизнедеятельности человека, придание им про-блемно-уровневого статуса как «мишеней» для работы имеет тенденцию «дурной бесконечности» постоянного выделения таких областей и уровней. Весь контекст взаимодействий человека достаточно обширен, имея значимые области, из анализа которых должны делаться содержательные «вытяжки», совместные обобщения, в которых акценты, ракурсы и формы представленности патогенного содержания могут быть максимально индивидуализированы в ходе формирования совместной психотерапевтической проблематики. Понятие «мишеней» относится к воздействующему, естественнонаучному пониманию проблемной ситуации, предполагающей их изначально в готовом виде (как жалобы, обращения, симптомы и т. д.), тогда как структурно-функциональный подход в ПТ-ситуации предполагает их совместное конструирование с учётом всего контекста жизненной и переживаемой ситуации [8,10,21,23]. В исследовании А. Б. Холмогоровой, к сожалению, нет ни структуры ПТ-ситуации, ни анализа её факторно-значимого содержания, ни подробной рефлексии конкретных клинических случаев, а только перечисление авторов методик и методов, подходов, мишеней, уровней и блоков воздействия. Сама психотерапия представлена очень скупо её итогом: «Приводятся сведения об эффективности психотерапии по данным катамнеза. У 76% прошедших курс интегративной психотерапии в комплексе с медикаментозным лечением, имеют место устойчивые ремиссии» [64; с. 46]. Даже несмотря на привлечение фармтерапии, это лечение можно сравнить с ситуацией Хоторнского эксперимента, когда Э. Мэйо и его группа в производственном коллективе варьировали всевозможные организационные и психофизические условия. И результатом влияния на производительность труда оказалось явление, не предусмотренное мероприятиями -«проявление особого чувства социабельности - потребности ощущать себя «принадлежащим» к какой-то группе» [4; с. 200]. Можно предположить преимущественное влияние таких же неспецифических факторов (кроме медикаментов) и на результаты рассматриваемого исследования в силу отсутствия подробной рефлексии представленного подхода. Хотя в своё время автор и настаивала, что «интеграция должна происходить на основе интенсивной рефлексии её теоретических оснований, а не по принципу слепого нахватывания и использования разных методов», что мы и видим в проведённом ею исследовании [63; с. 188]. То есть нужен более широкий общефилософский анализ психотерапии как самостоятельной предметной области познания, а не компиляция отдельных проявлений психологической реальности, которые изучаются отдельными

подходами, что мы и видим в данной попытке автора исследования «ин-тегративной психотерапии». Поэтому на сегодняшний день такой подход - просто фикция, прикрывающая многообразие практической эклектики с сомнительной клинической эффективностью как будто специфических факторов [21]. Также не рассматриваются структурные особенности использования психотерапии как метода в исследовании И. Н. Хмарука, а только утверждается, что «всем испытуемым оказывалась психотерапевтическая помощь» в стрессовой ситуации переживания измены супруга [62; с. 17]. И, наверно, спорным психологическим критерием «адаптивного» решения ситуации адюльтера можно рассматривать то, что «проведение комплекса психокоррегирующих мероприятий привело к восстановлению супружества» [62; с. 17], т. к. основной целью психотерапии является всё-таки эффективное переживания ПТС с восстановлением качества личностного функционирования, а не восстановление супружества. Это является достаточно частным моментом индивидуальных отношений, т. к. часто брачные отношения просто изживают себя с изменением жизненных ситуаций, ценностных измерений, установок, личностным ростом супругов и т. д. И опять-таки психотерапия упоминается как само собой разумеющееся «воздействие», хотя практика (как и публикации указанных авторов) показывает очевидный дефицит примеров профессиональной психотерапевтической помощи и её клинической эффективности [7, 59, 64].

Представляя экспериментальную ситуацию как психотерапевтическую, нужно сказать, что «суть эксперимента состоит в том, что экспериментатор варьирует независимую переменную, регистрирует изменения зависимой переменной и контролирует внешние (побочные) переменные» [25; с. 97]. В данных исследованиях независимой переменной являются «управляемые особенности (состояния) испытуемого», возникающие в жизненной и психотерапевтической ситуации, а зависимой переменной - «параметры вербального и невербального поведения» [25; с. 100]. В данном случае используется содержательный критерий оценки «в терминах той теории, предположения которой проверяются в данном эксперименте» (Шкала ПТС [18]), а также клинический метод регистрации изменений - форма развития ПТС, особенности её структуры и степень выраженности, изменение количества и качества социальных контактов и т. д. [25; с. 100]. Дополнительные, побочные переменные - пол, возраст, социокультурный и экономический статус, образованность, а также вид ПТС и личностные особенности - они важны в конкретной ПТ-ситуации только как мешающие или нет структурированию и реконструкции ПТО (то, что исследует Н. В. Тарабрина как независимую переменную [46]). Все эти дополнительные параметры скорее могут выступать медерато-

рами - «характеристики контингента испытуемых, значимые для прогностической эффективности» [5; с. 188]). Действительно, как уже говорилось, для ПТ-ситуации практически неважно, какие причины как таковые могли бы привести к формированию ПТО, какие личностные или социально-демографические особенности способствовали или препятствовали его развитию. Такие данности могут быть важными только в структуре самой терапии как переживания конкретного предметного содержания, как ресурсы её изменения.

2. Структурно-функциональные особенности метода РПТ

Второй этап исследования связан с формирующим экспериментом, процессуально проходившем как РПТ [22, 23]. И в первую очередь при описании процедуры проведения такого экспериментального воздействия (а точнее взаимодействия) необходимо выделить его структуру и этапы реализации. Обозначение темы как «метод психотерапевтического воздействия» в гуманитарной научно-исследовательской программе звучит достаточно некорректно, требуя поменять его на «взаимодействие», подразумевающее новые, выстраиваемые в психотерапевтическом процессе (ПТ-процессе) отношения, которые и содержат в себе корректирующий опыт переживания, понимания и действования. Традиция «стимул-реактивного», воздействующего обозначения ПТ-процесса отношений пациента и терапевта изначально предполагала медикалистскую ситуацию алгоритмизированно процедурных отношений врача к психике больного. В силу того, что психотерапевтическое знание научно начало оформляться в медицинской среде и в основном врачами, то и пациент рассматривался как объектная ситуация, требующая «воздействующего» вмешательства. При этом возникшие в ПТ-ситуации отношения часто рассматривались или просто как условия для такого вмешательства (интерпретации), или абсолютизировались до вполне самостоятельно исцеляющего фактора психотерапии (клиент-центрированная терапия). Они полноценно не рассматривались как вновь совместно выстраиваемый и переживаемый опыт новых отношений, хотя за ними часто и признавалась их корректирующая роль.

Наиболее общепринятая форма представления структуры ПТ-процесса носит преимущественно объектный характер, выделяющий отдельные элементы и их взаимоотношение: «Основные элементы структуры психотерапевтической ситуации: клиент - консультант - проблема как психотехнические, а не натуральные сущности» [10; с. 42]. Такой психотехнический, «понимающий» подход более ориентирован на алгоритмизированное понимание структуры психотерапевтического процесса ана-

логично манипуляциям естественнонаучного характера, хотя и выделяется некоторая, частичная функциональность понимания отдельных моментов: «проблема» должна рассматриваться не как преданная опыту психотерапии «вещь», «принадлежащая» клиенту независимо от психотерапии, а выстраиваемый в самом психотерапевтическом процессе «символический объект» [7; с. 30]. В то время как наш подход ориентирован более на структурно-функциональное понимание этого процесса в теории и терапии ПТО. Он предусматривает выделение функциональных единиц (в противоположность элементам), таких как факторы, проблема и переживание. Особенностью же «понимающей психотерапии» Ф. Е. Ва-силюка является чрезмерная детализация структурных и процессуальных составляющих (их терминологическое конструирование и излишняя технократическая калибровка регистров сознания, образов сознания, психотехник выбора, облегчения боли, режессуры симптома и т. д. и т. п.) психотерапевтического пространства, что делает практическую невозможность их реализации, что и подтверждает наличие только демонстрационно-ангажированных, лабораторных версий конкретного осуществления такой психотерапии [9]. Увлечение естественнонаучно-ориентированным, «психотехническим» пониманием ПТ-процесса имеет истоки в представлениях Л. С. Выготского о возможностях разрешения «психологического кризиса», что им связывалось с развитием «прикладной психологии» [12]. Психотехника, по его мнению, на тот период это - «научная теория, которая привела бы к подчинению и овладению психикой, к искусственному управлению поведением» [12; с. 141]. И психология тогда действительно имела важное «прикладное» значение для промышленности, военного дела, воспитания, лечения и т. д., что требовало разработки «методологии психотехники» или «философии практики», которые бы вскрыли закономерности формирования высших психологических функций (ВПФ) применительно к прикладным, практическим целям, чего настоятельно и требовали социальные практики. В этом и состояла «конкретная психология человека», которую Л. С. Выготский мыслил как естественнонаучную, имеющую процедурно-психотехнические алгоритмы формирования ВПФ нужного качества в прикладных условиях [12]. Но одно дело - изучение и применение артификации (оискусствле-ния) ВПФ в организованных и контролируемых условиях, а другое - организация ПТ-ситуации на основе не только закономерностей формирования ВПФ [21]. Л. С. Выготский в своё время и создал психотехническую, достаточно алгоритмизированную систему экспериментально-ге-нетического формирования ВПФ, в дальнейшем широко реализованную в теории поэтапного формирования умственных действий, в развитии произвольной регуляции, восстановительном обучении и т. д. В психотерапии же, как самостоятельной психологической практике, возникает

многофакторная реальность с большим количеством неконтролируемых степеней свободы и вариантов развития, что требует не психотехнического, не алгоритмизировано-поэтапного формирования (как в ситуации ВПФ), а выработки наиболее общих принципов и закономерностей функционирования психологической реальности в ПТ-ситуации, предполагая культуру развитого профессионального мышления этой реальности, что и обеспечивает последующее «нисхождение» от конкретно-понятийного (онтологически достоверного) как «единства многообразного» к абстрактной практической ситуации психотерапии [16,19]. Понимание ПТ-ситуации должно отражать в себе наиболее общие принципы работы, структурно-функциональные составляющие, основанные на глубоком методологическом понимании психологической реальности и онтологич-ности её понятий. Иначе говоря, психологическая (и психотерапевтическая) теория не может строиться на отношениях с отдельными проявлениями исследуемой реальности, а только при условии создания достоверных идеализаций и конструировании понятий, содержательно отражающих сущностные закономерности этой реальности в рамках её предметной области. Функция этих понятийных образований в структурном «связывании» содержательно гомогенного количества ситуаций в единое, «конкретное» целое. В практической работе происходит логическая процедура проекции, сведения этих понятий на конкретные ситуации.

Итак, в понимании РПТ факторами или «участниками» ПТ-про-цесса могут быть любые значимые, но не всегда осознаваемые предметные содержания, имеющие побуждающе-смыслообразующие функции. Латентное содержание через вербально-образное реструктурирование актуального материала, создание совместного дополнительного содержания, расширение причинно-следственных и операционально-целевых связей в нём приобретает большую произвольность, переходит в актуально осознаваемое и более регулируемое содержание. При экспликации событийно-фактического и сценарно-ролевого нарратива происходит упорядочивание, структурирование вербально-семантических связей и формирование актуально переживаемых «участников» личностного развития, извлечение «наружу» значимого, активно-патогенного и комор-бидного материала. При таком «факторном» понимании «консультант» (как и клиент) может и не стать фактором, «участником» терапии, имея отстранённо-нейтральную позицию и оставаясь только «воздействующим» элементом. Основная задача этих функциональных единиц - организация и структурирование смысловой целостности личности, т. е. создание адекватно-соподчинённой структуры образующих и образований психологической реальности.

Проблема как функциональная единица процесса отражает нарушение соподчинения содержаний или невозможность совершения выбора в данных мотивационных или ценностно-смысловых условиях. Проблема в реконструктивно-терапевтическом процессе выступает изначально как задача, которая совместно структурируется, формулируется и уточняется, она представляет собой, по выражению Ф. Е. Василюка, «выстраиваемый в самом психотерапевтическом процессе «символический объект» [7; с. 30]. Её первоначальное состояние со стороны клиента может быть предъявлено, как только дискомфорт существования, жалобы и побуждение к обращению. Она часто является только стимулом обращения за помощью, но не собственно мотивацией терапии, обеспечивающей готовность к изменениям ПТС. Проблема складывается из-за случайного, навязанного, неадекватно измеренного соподчинения содержаний деятельности и сознания, что создаёт ощущение смыслоутраты в целом, а в ситуации психотравматизации также ощущение чуждости, «интроектно-сти» переживаемого содержания. Проблема свидетельствует о том, что появилось что-то «лишнее» в ситуации взаимодействия, появились «лишние участники», которых деятельность переживания самостоятельно не может исключить, проработать, ассимилировать в том виде, в котором они существуют. Основной задачей этой единицы является симптомати-зация и сигнализация нарушений смысловой целостности личности.

Переживание как функциональная единица представляет собой не «непосредственную данность психических содержаний сознанию», симптоматичность которых проявляется в форме «проблемы», а деятельность по реструктурированию внутриличностного пространства: «Переживание понимается нами как особая деятельность, особая работа по перестройке психологического мира, направленная на установление смыслового соответствия между сознанием и бытием» [8; с. 14]. Носителем переживаний могут быть любые предметные содержания. Переживание как деятельность представляет собой не аддитивный процесс («деятельность не является аддитивным процессом» [35; с. 154]), когда невозможно просто исключить и оптимизировать какой-либо симптоматический процесс с целью изменения всей ситуации переживания. Переживание не является только эмоциональной или поведенческой симптоматикой, оно всегда событийно, связано с личностно и жизненно значимыми характеристиками проживаемой ПТС. Событийность переживания подчёркивал ещё С. Л. Рубинштейн: «не всякая эмоция является переживанием в специфическом смысле этого слова - неповторимым событием в духовной жизни личности, но всякое переживание, т. е. психическое явление с подчёркнуто личностным характером, обязательно включено в сферу эмоциональности» [52; с. 165]. В. Дильтей рассматривал его одним из системо-

образующих понятий «понимающей психологии»: «В переживании взаимодействуют процессы всего душевного склада. В нём дана связь, тогда как чувства доставляют лишь многообразие единичностей» [17; с. 268]. Поэтому необходимо проработать и реструктурировать весь процесс переживания, с чем и связана основная задача этой функциональной единицы - восстановление смысловой целостности личности.

Важнейшими системообразующими теоретическими конструктами психотерапевтического пространства, позволяющими концептуализировать весь процесс, являются три направления работы: первичность активной интерпсихической ситуации и создаваемой ею «зоны ближайшего развития» в формировании нового реконструированного опыта, особенности соотношения структурно-функциональных компонентов деятельности и обозначения предметных содержаний сознания (соотношение означающего и означаемого [21]. Они создают координатную сетку, размерность ПТ-ситуации, обеспечивая реализацию специфически-внутрен-него психотерапевтического фактора - смыслового. Создание, реконструкция смыслового фактора является наиболее ресурсным (мотивирующим, дающим способы, умения в решении проблем, актуализирующим прошлый опыт совладания, структурирующим ожидания, дающим новое понимание и т. д.) обеспечением эффективности ПТ-процесса, что неоднократно демонстрировалось на конкретных клинических примерах и их супервизии [22,23]. В противоположность такому пониманию в клиент-центрировано ориентированной терапии представляется, что «у человека всегда есть внутренний ресурс, к которому у него, однако, не всегда есть доступ», который ему обеспечивается специальным образом построенными «помогающими отношениями» [43; с. 8]. Эта принципиальная разница акцентов психотерапевтического взаимодействия - выстраивание «помогающих» отношений, предполагающих самоорганизацию опыта, или выстраивание нового опыта в условиях определённых отношений. Это разная методология, разные позиции терапевта - пассивная и активная.

К. Граве, выделяя 4 «неспецифических фактора эффективности психотерапии», особо рассматривал соотношение таких как «актуализация и конкретизация проблем» и «активизация ресурсов» [65; с. 71]. Для успешных сессий характерно резкое доминирование активизации ресурсов в начале и конце сессий, а в неуспешных постоянное превалирование актуализации проблем, т. е. постоянное, преувеличенное указание на трудности, сочувствие к ним, расширение их количества, акцентирование на невозможностях, постоянное их выискивание и проговаривание и т. д. В ситуации РПТ наблюдается акцентирование внимания к формированию нового опыта понимания, переживания и действования, реконструи-

рованию нового содержания ценностно-смысловых структур, участвующих в психотравматизации [22,23]. Поэтому отличным образом «актуализация» в РПТ предстаёт как реконструкция, переформулирование, совместное создание «проблемного» компонента, что опять-таки формирует «смысловое» соотношение предметных содержаний, а «активизация» как создание новых ресурсных возможностей, нового опыта, а не использования существующего. Это позволяет говорить о некоторой специфичности понимания этих факторов в обеспечении создания наиболее конструктивного «проблемного» компонента и мощного смыслового ресурса, упорядочивающего соотношение предметных, наиболее значимых содержаний сознания и деятельности.

Понимание этапности консультативного и терапевтического процесса у разных авторов в целом имеет общий характер [3,10,71]. Он включает в себя 4 этапа: «знакомство и начало беседы», «распрос, формулирование и проверка консультативных гипотез», «коррекционное воздействие» и «завершение беседы» [3]. Такое деление опять-таки носит более субстанциональный характер, имплицитно предполагая терапевтическое «воздействие» как определённый манипулятивный алгоритм естественнонаучного качества, хотя Ф. Е. Василюком, в частности, и оговаривает интерактивность в понимании «воздействия»: «категория «психотерапевтического понимания» мыслится как стратегическая диалогическая установка, противоположная идеологии «воздействия» [7; с. 30]. Наше понимание этапности терапии носит более функциональный характер и основывается на развитии взаимодействующих отношений, вырабатывающих совместный опыт нового понимания, переживания и действования, что сходно с представлением о терапевтической «проблемности» у Ф. Е. Ва-силюка. Этапы психотерапии при психотравматизации носят условный характер и определяются степенью выраженности принципов работы в процессе психотерапии. Раскрытие новой темы, способа понимания, актуализация и переживание какого-либо нового содержания может вернуть к соблюдению определённой этапной последовательности в той или иной степени развёрнутости.

Первый этап (и принцип организации материала) связан с консультативно-диагностическими операциями и выстраиванием эмпатично-до-верительных отношений. Это - этап ориентировочной работы, дебри-финга ПТС, когда пациент свободно и безопасно вербализует опыт переживаний, это - этап выстраивания первичного событийно-фактического нарратива. Диагностические операции должны быть минимизированы или носить ненавязчивый характер. На этом этапе очень важно действие неспецифических факторов, безусловно-некритичное принятие эмоциональных реакций и мнений пациента, поддерживающее, безоценочное,

«бездолженствующее» поведение терапевта, деликатная «пальпация» патогенных очагов с учётом «болезненности» самолюбия и амбивалентности мотиваций пациента. Происходит первичное выделение факторов, «участников», значимых содержаний складывающейся и сложившейся ПТС, классификация их на основные и поддерживающие ПТС. При этом необходимо учитывать, что при психотравматизации у пациентов часто происходит снижение способности к вербализации своих эмоционально-чувственных состояний (алекситимия). Это требует от терапевта умений «озвучивать», концептуализировать и вербально моделировать проблемную ситуацию пациента, играя ведущую роль в этот период в создании совместного терапевтического опыта в противоположность клиент-цен-трированной терапии [64]. Принятие уникальности опыта пациента и одновременное его приобщение к всеобщему опыту может быть на фоне некоторого метафорического сравнения, повествования о другом опыте. Противопоставление и критичность должны быть ограничены этой метафоричностью, вводящей дополнительное содержание, имеющее касательную траекторию по смыслу. На этом этапе важным является различение мотивации обращения за помощью и мотивации дальнейшей терапии, что необходимо вербализовывать и прорабатывать с пациентом, т. к. ПТО часто выражается в скептическом отношении к терапии и позитивным изменениям [30]. Поэтому необходимо выделение и проработка с пациентом ситуации нетерпения (релизинг) в быстром окончании терапии. Пациентам необходимо раскрытие общих причин их состояний, переживаний, ощущений, а также обсуждение связанных с этим - времени терапии, её условий и стоимости. Также необходимо выяснение и обсуждение опыта обращения к другим специалистам, их заключений и результатов. Эмоциональная лабильность, высокая тревожность, впечатлительность, одновременные настороженность, критичность и внушаемость, ориентация на случайные признаки, склонность к формированию психопатологических симптомокомплексов при психотравматизации заставляет пациентов также искать «спасения» в различных социальных практиках: от медицины (гипноз, психотропные препараты) до религиозно-эзотериче-ских манипуляций и учений откровенного психологизированного шаманизма (НЛП, эмоционально-образная терапия, терапия движением глаз, расстановки и прочее). Сложившаяся «сценарная» структура психологического опыта» (в данном случае, ценностно-смысловая структура субъективного опыта) [13; с. 11], отражая социокультурную установочность решения проблемных ситуаций, в критической ситуации вынуждает человека искать лечение в системе наиболее адекватной и конгруэнтной его ментальности. К профессионально качественной психотерапии он часто возвращается (если возвращается), пройдя врачей, разных специалистов,

колдунов, целителей и священников, уже с хроническим личностным расстройством и минимальными ресурсами для терапии [22].

Следующий этап связан с детальной проработкой событийно-фактического нарратива, выстраиванием более глубоких причинных связей между переживаниями, событиями, поведением, представлениями пациента, созданием ситуации конгруэнтности между этими предметными содержаниями самими по себе и пониманием их терапевтом. С таким эмпа-тичным пониманием связан феномен «диалогического резонанса», определяемого состоянием взаимоконгруэнтных терапевтических отношений [66], что в «ценностно-смысловом» объяснении выглядит как взаиморезонансное соотношение, соподчинение структурированных предметных содержаний по отношению к одинаково понимаемому и переживаемому ценностному содержанию у терапевта и клиента. Количество таких «диалогических резонансов» создаёт ощущение смысловой целостности и единства в ПТ-процессе, максимально оптимизируя возможности цен-ностно-смысловой реконструкции [66]. Для достижении такого «резонанса» также необходимо ориентироваться на определённое соотношение «означаемых» и «означающих» содержаний в процессе произвольного обозначения. На это указывает и О. В. Шведовский: «Обнаружена закономерность в протекании личностных изменений в процессе психотерапии: динамика изменений наиболее интенсивна при соблюдении определённого баланса (1/3) между новизной (измеряемой количеством новых тем) и глубиной (измеряемой количеством рем на одну тему) их проработки. Такое соотношение названо «золотым сечением» психотерапии» [66; с. 23]. Эффективность соблюдения этой закономерности можно наблюдать при работе с чувством вины в анализе конкретных случаев психотерапии, рассмотренных в авторских публикациях [22,23]. Важным является введение дополнительных, адекватных ментальности пациента содержаний, уточняющих, помогающих в переструктурировании переживаемых содержаний и создании нового опыта оценки и измерения. Интерпретации этого периода носят более критичный и противопоставленный характер в условиях сложившегося терапевтического альянса и поддержки. Они направлены на сравнения, варьирование, классификации, ранжирование переживаемых содержаний, моделирование возможных ситуаций и их последствий, привлечение позитивного опыта «прошлого» и «будущего» как «опорных» содержаний для мотивационного обеспечения новых форм отношений. Общей задачей этого периода является совместное выделение новых существенных, сущностных предметных содержаний как понимания, так и переживания. В условиях прочного раппорта возможным является совместная выработка каких-либо заданий вне кабинета для получения нового позитивного опыта в безопасных условиях (даже с участием в них терапевта). Значительным итогом этих

этапов работы является стабилизация жизненной ситуации клиента, отсутствие ухудшений личностного и социального функционирования. На этом необходимо акцентировать внимание и вербализовать как терапевтическую тему, так как клиенты в ПТС не склонны отсутствие ухудшений рассматривать как улучшение ситуации и формирование нового позитивного опыта.

Собственно реконструктивный этап работы с отдельными тематическими направлениями заключается не просто в «связывании» «непосредственных данностей психического содержания» [8; с. 14], а с учётом социокультурной сценарности, которая требует для своего изменения дополнительного, адекватного ментальности пациента содержания [23]. Такие интервенции, выделяя существенное «третье» содержание и создавая сущностные «содержательные обобщения» [16], позволяют сформировать новые ценностно-смысловые структуры для понимания, осмысления, переживания патогенного содержания, аналогичные «ориентировочной основе действия». Создание такого «третьего» [27] - это опыт нового понимания, переживания, имеющий функции измерения и оценки других содержаний. Он часто формируется в виде вербально-образных, метафорических конструкций, снимающих противоречие тезисов и антитезисов. При этом метафоричность и образность должны быть простыми, очевидными для понимания клиента, иметь знакомое, «близкое» ему по смыслу и по языковым значениям содержание. Такая образность охватывает множество контаминаций, что не может обеспечить простое тезисное противопоставление, и представленность ценностного содержания в краткой, вербальной форме как в «базовых убеждениях» когнитивной психотерапии. Имеется большое количество ассоциативно-смысловых связей, составляющих суть этого содержания и не выражаемых в вербальной формуле, а при краткости тезисного выражения происходит потеря количества содержательных связей. Метафорично-образные конструкции компенсируют ограничения вербально-тезисных формулировок. И можно добавить, что метафоричность оправдана в самом ПТ-процессе, но не в теории психотерапии [36], требующей в своих основаниях именно предельных вербально-логических (но не образных) концептуализаций.

При этом соблюдается определённая закономерность психотерапевтического смыслообразования - любое предметное содержание должно ассимилироваться в более широкое содержание по сущностным признакам. Такая психотерапевтическая операция по сути возможна с любым предметным содержанием, что обусловлено «двойственностью существования значений» (структурирующих предметное содержание) как «важнейших «образующих» человеческого сознания» [35; с.175]. Эта «двойственность» заключается в том, что значения для субъекта «высту-

пают в качестве объектов его сознания» и «в качестве способов и «механизма» сознания» [35; с. 179], т. е. могут образовывать как целевой, так и операциональный, ценностный состав действия, являясь средством, мерой сопоставления содержаний. Сами реконструкции могут касаться как мотивационных образований, «обслуживающих» более видимые, актуальные ситуации взаимодействия, стратегии поведения и ситуационного выбора, так и ценностных образований, которые определяют выбор, способы решения и переживания в критических ситуациях, являясь образованиями более высокого уровня обобщения и отражая предельные основания существования отдельного человека. Этот этап связан в целом с созданием и оптимизацией личностных ресурсов.

Результаты и анализ эмпирического исследования

1. Сравнительный анализ особенностей переживания индивидов

в различных видах ПТС

ПТС вида «Развод», «Отношения» и «Суд» имеют очень мало статистически достоверных различий между собой, что может свидетельствовать об одинаковой структуре переживания и проявлениях ценностно-смысловой сферы в этих видах ПТС (Прилож. 3, Таб. 1-3). А ПТС вида «Болезнь» и «Утрата» имеют многочисленные «мозаичные» статистически достоверные отличия по различным показателям с вышеуказанными тремя ПТС. Интерпретируя сложившуюся ситуацию, также необходимо учитывать, что только ПТС вида «Развод», «Отношения» и «Суд» являются смешанными по выделяемому критерию завершённость/незавершённость, а ПТС вида «Болезнь» и «Утрата» являются однородными по этому критерию. Сами ПТС «Болезнь» и «Утрата», являясь соответственно по форме развития незавершённой и завершённой, достоверно отличаются друг от друга только по показателям жизнестойкости, которые выше в ситуации «Болезнь». Можно сказать, что ситуация «Утраты» является завершённой по формальному признаку окончания «вынужденного», непосредственного, зависимого нахождения в ситуации общения со «значимым другим», тесное общение с которым происходило в удовлетворении личностно значимых потребностей. Но в то же время ПТС «Утрата» демонстрирует значительную статистическую «близость» с незавершённой ПТС «Болезнь». Поэтому ПТС «Утрата» можно определить как завершённую по формальному критерию и незавершённую по форме развития, по содержанию, по структуре переживания и структурирования ценностно-смысловой сферы. Таким образом, она может представлять собой пограничную, промежуточную форму развития, имея некоторое

устойчивое своеобразие в особенностях переживания и ценностно-смыс-ловой структуры, которое будет рассмотрено в дальнейшем. В целом сравнение по видам ПТС обнаруживает только их мозаичное, часто слу-чайно-единичное статистическое различие, не структурируемое по выделенному критерию вида ПТС.

2. Анализ проявлений переживаний в ПТС, различающихся по

возрасту и полу индивидов

Проявления различий в переживаниях между разновозрастными группами не является достоверно выраженным по многим показателям в большинстве случаев (Прилож. 3, Таб.1). Наиболее выраженные достоверные различия диагностируются между 1-ой и 2-ой группами, причём показатели более «молодой» группы выше и более сбалансированы по «временным перспективам» и соотношению «смысложизненных ориен-таций». Также существующие различия показателей 2-ой и 3-ей групп говорят о более высокой жизнестойкости и сбалансированности показателей более «старшей» группы. Поэтому можно предположить, что самые психотравматичные переживания, а, следовательно, и искажения организации ценностно-смысловой сферы у 2-ой группы. Это может быть обусловлено социокультурными особенностями данной демографической группы, связанной с неустойчивостью как профессионально-личностной, так и семейно-родительской ситуаций.

Сравнение проявлений переживаний в разнополых группах показывает очень незначительные достоверные различия, причём показатели выше и более выражена оптимальность их сочетания в «женской» группе (Прилож. 3, Таб. 2). В целом о влиянии половозрастных различий на переживания при психотравматизации можно сказать, что не наблюдаются какие-либо значимые связи между особенностями психотравматических переживаний и половозрастными различиями, т. е. этот критерий не является «сильным» ни диагностически, ни клинически. К таким же выводам (даже с использованием другого методического подхода) приходят М. А. Падун и Н. В. Тарабрина - отсутствие значимых связей при психотравматизации с полом, возрастом и образованием [46].

Особенности переживания ПТС различных форм развития

Сравнительный анализ в предыдущем исследовании показывает кардинальное отличие ПТС по форме протекания (развития) [24]. Данное эмпирическое исследование, выполненное на большей выборке (N=106), однозначно подтверждает это (Прилож. 01, Таб. 01). Поэтому выделенную раннее на клинико-психологическом анализе и конкретных случаях

психотерапии классификацию форм ПТС можно принять за основную и расширенную гипотезу эмпирического исследования (Прилож. 01, Таб. 02) [23]. При этом можно предположить для дальнейших исследований некоторое отличие структуры переживания в рамках незавершённой ПТС, когда возможны две ситуации переживания: с известным для индивида сроком протекания ПТС и с неизвестным сроком.

Статистически значимые различия завершённой и незавершённой ПТС наблюдаются практически по всем показателям. При этом «Негативное прошлое» и «Фаталистическое настоящее» выше в завершённых ПТС, а «Позитивное прошлое» выше в незавершённых. Таким образом, в незавершённых ПТС прошлое представляется менее негативным, оценивается, как имеющее в себе больше позитивных событий, которые приведут к удачному разрешению проблем. Это может свидетельствовать о том, что, несмотря на психотравматичность произшедшего и происходящего, «прошлое» не оформилось в свершившийся, определившийся период жизненного пути, оно «длится», продолжает оставаться актуально переживаемым. В завершённых ПТС наоборот наблюдается искажение оценок и увеличение «негативизма» прошлых событий, предшествовавших самой ПТС, что формирует особым, тенденциозным образом направленное ценностно-смысловое измерение произошедшей и происходящей «событийности».

Высокий уровень достоверности различий по всем «смысложизнен-ным ориентациям» и «жизнестойкости», где средние показатели выше или значительно выше в незавершённых ПТС, что может свидетельствовать об активном взаимодействии (часто вынужденном) личности и ситуации, напряжённом формировании целей с использованием всех личностных ресурсов, что может характеризоваться как вынужденная, необходимая вовлечённость в активную жизнедеятельность по преодолению ПТС и принятие её рисков. В завершённой ПТС в переживании событий прошлого наиболее выражены негативные оценки, наблюдается выраженное снижение способов совладания и целеобразования, что таким образом «консервирует» ситуацию переживания, группирует её вокруг «Негативного прошлого», сохраняя «остатки сил» для поддержания минимального жизнеобеспечения личности. Таким образом, сохраняется некоторая критичность и адекватность оценки личностных ресурсов, событий в ситуации невозможности эффективной ценностно-смысловой проработки патогенного содержания. Показатели жизнестойкости в незавершённой ПТС имеют среднюю степень выраженности, занимая промежуточное положение между жизнестойкостью в завершённой ПТС и контрольной группой, что может говорить о снижении наличных ресурсов совладания и некоторой их неадекватной оценке. В пользу неадекватности оценки со-

бытий в этой ситуации говорит разрыв в постановке целей и их ресурсного обеспечения, «прожектёрство» в формировании планов, некоторая иллюзорность целевых ориентиров, что, тем не менее, позволяет создавать некоторую опору для волевых действий преодоления ПТС. В незавершённой ПТС более выражен фатализм настоящего и негатив прошлого по сравнению с контрольной группой, но менее выражен по сравнению с завершённой ПТС, что говорит о наличии надежд на успешное разрешение актуальной ситуации. Но на этом фоне уже наблюдается «текущая», выраженная неадекватность оценки событий, способов совлада-ния, целеполагания в силу отсутствия возможностей соответствующей ценностно-смысловой переработки патогенного содержания. Такое соотношение характеристик в структуре переживания незавершённой ПТС может свидетельствовать о «надрывном» характере процесса совладания, нахождении личности на грани «истощения» ресурсов для разрешения ситуации. Можно предположить, что такое искажение «временных перспектив», неадекватность и противоречивость в оценках ресурсов и целе-образования также связана с переживание отсутствия срока окончания ПТС, событийно-временных опорных точек планирования [24].

В связи с выделением наиболее «сильного» критерия различения ПТС по форме развития (завершность/незавершённость) необходимо уточнить клинико-диагностический статус ПТС «Утрата» и «Болезнь». Необходимо сравнить показатели ситуаций «Утрата» с «Болезнью» и различными формами развития, чтобы выделить диагностическую «самобытность» данного вида психотравматизации (Прилож. 4, Таб. 1). И хотя формально, по выделенному критерию (окончание непосредственного, вынужденного нахождения в дистрессовой ситуации) ситуация «Утрата» соответствует завершённым ПТС, но по содержанию и изменению проявлений переживания она гораздо ближе к незавершённым ПТС вида «Болезнь» [23]. При этом необходимо сказать, что ситуация «Болезнь» имеет незначительные достоверные отличия от незавершённых ПТС и показатели в ней часто выше и более сбалансированы. Эти незначительные отличия могут объясняться наличием в группе «Болезнь» большого количества индивидов из 1-ой возрастной группы. А данная группа (12-18 лет) имеет наиболее высокие и сбалансированные показатели по сравнению с двумя остальными (Прилож. 4, Таб. 2). Представленные диагностические данные демонстрируют настолько незначительные отличия незавершённых ПТС и ситуации «Болезнь», что можно говорить об идентичности их формы развития.

Принципиальным отличием «Утраты» от этих ситуаций является то, что она - ситуация зависимости, а объективный разрыв этой зависимости приводит к так называемой «травматической реакции горя», которую некоторые авторы, как уже говорилось, безосновательно пытаются

представить как самостоятельную диагностическую единицу [23]. Если завершённую и незавершённую ПТС в целом мы рассматриваем как ситуации, от которых человек желает и пытается избавиться, то при «Утрате» он хотел бы её вернуть и переживать её снова и снова. В связи с этим можно представить все рассматриваемые ситуации с точки зрения валентности индивида к стрессору. Так как, по мнению Г. Селье [54], стрессор может иметь как положительное, так и отрицательное значение, то и зависимость в ПТС от него может быть как положительной, так и отрицательной, определяя степень тропности (направленность, предпо-читаемость) и знак привязанности к стрессору.

Поэтому с точки зрения качества зависимых отношений со стрессором рассматриваемые ПТС можно классифицировать определённым образом (Прилож. 01, Таб. 02). С этой точки зрения, можно предположить, что «симбиотические» отношения со «стрессором» являются незавершённой, длящейся ПТС. А ситуация «Утрата», окончание «психогенного симбиоза», психологически «выгодных», эмоционально-зависимых отношений, представляя из себя по форме развития (протекания) завершённую ПТС, по содержанию переживания, особенностям ценностно-смыс-ловой структуры более близка к незавершённой ПТС. Таким образом, можно говорить о ситуации «Утрата» как о специфической по форме своего развития, парадоксальным образом в себе сочетающей признаки различных форм, а потому являющейся пограничной формой развития. И дальнейшее её развитие в сторону большей «завершённости» или «незавершённости» (или окончания) будет, предположительно, зависеть от оптимального сочетания внешних и внутренних ресурсов совладания [21].

Подводя итоги, можно также предположить, что наибольшие искажения «временных перспектив», неадекватность целеобразования и ресурсного обеспечения происходят в незавершённых ПТС, ещё меньшее в ПТС «Утрата», а более сбалансированная структура переживания в завершённых ПТС. Поэтому в психотерапии «незавершённость» переживания длительности ПТС необходимо «приводить» к переживанию «завершённости» сроков, этапов, периодов «событийности». Это приводит к большей ценностно-смысловой структурированности субъективного опыта и произвольности совладания эмоциональными состояниями, а также отвечает, по мнению Н. В. Тарабриной, общим задачам психотерапии при психотравматизации: «необходимо вновь обрести контроль над эмоциональными реакциями и найти происшедшему травматическому событию надлежащее место в общей временной перспективе своей жизни и личной истории» [58; с. 51]. Данные закономерности позволяют сделать различие в акцентах психотерапевтических стратегий при работе в ПТС различных форм развития. В случае незавершённой ПТС наибольший объём перера-

ботки и ценностно-смыслового структурирования патогенного содержания приходится на «временные перспективы» настоящего и будущего, а в завершённой - на «временные перспективы» прошлого и настоящего [23,24].

3. Анализ результатов экспериментального исследования

Экспериментальная часть состояла из сравнения двух диагностических срезов - консультативно-диагностического периода и периода окончания психотерапии. Для индивидов, не проходивших психотерапию, второй диагностический срез проводился через определённый период, сравнимый с психотерапевтическим (2-3 месяца).

Психотерапию прошла группа из 32 клиентов, которая состояла из 18 завершённых и 14 незавершённых ПТС. Количество индивидов, находящихся в ПТС и не прошедших психотерапию, составило 27. Также в этих ПТС проводилось два диагностических среза. При этом эти ситуации имели различия, как в своём развитии, так и в диагностических показателях. Они разделились на 4 группы. Первую группу из 8 случаев составили завершённые на момент тестирования (1-ый срез) ПТС с практически неизменившимися психотравматическими показателями (2-ой срез). Вторая группа из 5 наблюдений состояла из незавершённых ПТС (1-ый срез), оставшихся также незавершёнными с психотравматическими показателями (2-ой срез). Третья группа состояла из 7 незавершённых ПТС на момент 1-го среза и была связана с окончание самой ПТС (вынужденный, непосредственный контакт со стрессором), а также с непроизвольным улучшением («спонтанная ремиссия» [2]) показателей во 2-ом срезе. Четвёртую группу составили 7 наблюдений незавершённых ПТС в своём развитии ставших завершёнными с психотравматическими показателями.

Завершённые ПТС, подвергшиеся РПТ, демонстрируют практически по всем показателям достоверные различия, свидетельствующие о снижении психотравматизации, оптимизации профиля «временных перспектив» и увеличении других показателей (Прилож. 5,Таб. 1). Это может говорить об эффективной ассимиляции патогенного предметного содержания и конгруэнтной реконструкции переживания и всей ценностно-смысловой сферы в процессе РПТ.

Незавершённые ПТС после РПТ показывают статистически достоверное снижение показателей психотравматизации, оптимизацию профиля «временных перспектив» (значительное снижение показателей «Негативное прошлое», «Фаталистическое настоящее» и увеличение «Позитивного прошлого»), увеличение личностных ресурсов совладания

и снижение «разрыва» между «целями» и их ресурсным обеспечением (Прилож. 5, Таб. 2).

В 1-ой группе индивидов завершённых ПТС и непрошедших РПТ наблюдается некоторый рост поддерживающих отношений, что приводит к незначительному снижению психотравматичности переживаний, но это изменение принципиально не меняет общую структуру баланса «временных перспектив» и других показателей, характерных для завершённой ПТС (Прилож. 5, Таб. 3). Во 2-ой группе незавершённых ПТС и непрошедших РПТ наблюдается практически неизменное соотношение «временных перспектив» и смысложизненных ориентаций, незначительное снижение показателей жизнестойкости. Статистически достоверное увеличение поддерживающих отношений практически не изменили общего переживания психотравматизации, характерного для структуры незавершённой ПТС (Прилож. 5, Таб. 4). В 3-ей группе незавершённых ПТС и непрошедших РПТ наблюдается статистически достоверное снижение показателей «Негативное прошлое» и «Фаталистическое настоящее», значительное увеличение остальных показателей. Снижение разрыва между целью и остальными показателями с некоторым их увеличением, а также общее, выраженное увеличение жизнестойкости и личностных ресурсов. Общее статистически достоверное снижение психотравматичности переживаний также связано со значительным увеличением поддерживающих отношений, что приводит к «спонтанной ремиссии». Эта ситуация тесно связана с окончанием социально-правовой, материальной и/или эмоционально-поведенческой зависимости (Прилож. 5, Таб. 5). 4-ая группа непрошедших РПТ и незавершённых ПТС связана с окончание вынужденного, непосредственного контакта со стрессором и переходом в форму течения, характерную для завершённых ПТС. Об этом свидетельствует баланс «временных перспектив»: статистически достоверное снижение показателей «Позитивное прошлое» и «Будущее», значительное увеличение «Негативное прошлое» и «Фаталистическое настоящее». Эти изменения происходят на фоне некоторого усиления психотравматических переживаний со снижением поддерживающих отношений (Прилож. 5, Таб. 6). Также наблюдается формирование структуры «смысложизненных ориентаций» по типу завершённых ПТС с выраженным снижением личностных ресурсов совладания (жизнестойкость).

Итак, можно предположить, что значительную или заметную роль в снижении психотравматизации и оптимизации других показателей психотравматических переживаний играют «поддерживающие отношения». Они, в свою очередь, могут быть представлены в составе профессиональной психотерапевтической помощью, построенной с учётом особенностей форм развития ПТС, или в сложившихся жизненных обстоятель-

ствах, что в последнем случае может иметь менее качественный и случайный характер. Также и, по мнению Н. В. Тарабриной, фактор «поддерживающих отношений» «влияет на успешность преодоления последствий травматического стресса в наибольшей степени» [58; с. 44]. И часто даже их случайный характер достаточно важен, так как способствует большей интеграции ПТО в условиях наличия «социальной поддержки со стороны общества и особенно группы близких людей» [58; с. 44].

Заключение

В отличие от описанного Л. С. Выготским психологического кризиса 20-30-х годов, связанного с открытым поиском методологических оснований психологической реальности в борьбе двух тенденций, специфика нынешней ситуации (особенно в отечественной психологии) связана с существованием психологического знания, формализованного в развитой системе образовательных и академических учреждений. Инсти-туциализированная система производства знания, не выстроив отношений с современной, реальной практикой, начинает представлять собой организацию, работающую по собственным, внутренним законам административно-бюрократического аппарата. На первый план выступает не научно-практическая достоверность, а множественные согласования получаемого «знания» с внутренними, формализованными требованиями, определёнными инстанциями и субъектами. Это и создаёт колоссальные искажения и собственно психологической практики, и практической психологии, и поп-психологии, лишённых адекватных изучаемой реальности знаний и вынужденно впитывающих низкопробные впечатления и системы отдельных авторов [68,69]. В период творчества Л. С. Выготского не было разветвлённой системы институтов, развитой академической реальности, а потому основное противоречие развития он констатировал как существование двух психологий - «естественнонаучная, материалистическая, и спиритуалистическая: этот тезис вернее выражает смысл кризиса» [12; с. 133]. И «развитие прикладной психологии» (как проверка её практической эффективности) составляло «главную движущую силу кризиса» [12; с.139], а «философия» этой практики позволила создать подлинно научную психологию ВПФ. На сегодняшний день ни практика, ни её философия не позволят создать «конкретную психологию человека», способную изменять исследуемую реальность (в частности, психотерапевтическую), пока не будет кардинально трансформирована сама академическая (исследовательская) психология. Учебные учреждения высшей школы гипертрофировано стали заниматься «научно-исследова-тельской» деятельностью в нормативном режиме, забыв, что они в первую очередь именно учебные институты, призванные творчески преподавать, а не совершать «открытия». Это и требования «научно-степенного» состава преподавателей, поступление в аспирантуру без серьёзного

или какого-либо практического опыта, негласное требование соблюдения лояльности и учёта кафедральных исследований в работе, отсутствие требований предъявления конкретных экспериментальных (не статистических) или теоретических исследований (рецензируемые публикации) и т. д. Основная цель научного исследования - создание или развитие метода, способа направленного и контролируемого изменения исследуемой реальности (или онтологически достоверное понимания этих изменений), но не терминологическое конструирование «нового» продукта и его статистическое подтверждение. А «диссертанты нередко используют нетрадиционные термины и фразеологизмы, новые понятия, которые не считают нужным определять, их смысл и содержание не раскрываются» [60; с. 5]. И высшая школа (в частности, социогуманитарная) превратилась в поточное производство квазинаучного «знания», создавая лавинообразное количество статистических исследований, стремящихся в «дурную бесконечность». Д. И. Фельдштейн неоднократно отмечает, что «рост числа педагогических и психологических диссертаций сопровождается снижением их научного потенциала» [60; с. 4], а «нередко исследование просто имитируется» [60; с. 5].

По содержанию гуманитарное знание (многие понятия) становится собранием искажённых превращённых форм с необоснованно расширенным объёмом. Критериями достоверности знания становятся формальные признаки получаемых продуктов: канонизация правил и процедур получения знания, выдёргивание тезисов и ссылки на классические исследования как на священное писание без их критического анализа, преимущественное наличие статистических методов и массовый характер выборок, социальная статусность источника знания и необходимость многочисленных социально-иерархических согласований. Тенденция иерархического согласования, по мнению М. Г. Ярошевского, имеет начало ещё в 30-х годах XIX, в начале становления отечественной психологии советского периода. Автор, ссылаясь на первоисточники, пишет: «Ананьев же (поддержанный группкой полуграмотных «комиссаров») открыл в советской психологии мрачную эпоху «согласований» работы в этой науке с идеологией тоталитарного режима» [70; с. 17]. При этом «в 1931 г. Б. Г. Ананьев... заклеймил концепцию Выготского как «идеалистическую ревизию исторического материализма и его конкретизацию в психологии» [70; с. 16]. И начинают набирать силу структурно-уровне-вые исследования с использованием аппаратных, статистических методов «согласования» различных, бесконечно выделяемых «уровней» в надежде, что это позволит сделать научные открытия. Одним из ярких примеров такого структурно-уровневого «вырождения» могут быть исследования, представленные в критическом анализе Т. Н. Марютиной [42]. Но «подобное увлечение аппаратной техникой без теоретических

предпосылок, без понимания того, что она играет лишь вспомогательную роль, наносит ущерб научному творчеству, порождает, по выражению Выготского, «фельдшеризм в науке» [70; с. 204]. Со временем становится характерным повсеместное отсутствие в методологическом и онтологическом анализе процедуры восхождения от конкретно-эмпирических данных через создание содержательных обобщений к формированию теоретических понятий как «единству многообразного», несмотря на то, что эмпирически-статистические опыты могут только подтверждать или не подтверждать уже созданные теоретически содержательные обобщения [16]. Отрыв от логики теоретического мышления «отрицательно сказывается и на самом мышлении, поскольку вся тяжесть исследовательской работы переносится с оперирования словами-терминами на бездумное оперирование приборами» или, можно добавить, стандартизированными методиками [70; с. 205].

Примером таких научно-исследовательских имитаций в разной степени могут быть следующие исследования: с абсолютизацией тестовых измерений без концептуализации какой-либо эмпирической гипотезы [1,6,46,49,59,62, 64]; с отсутствием онтологически достоверной проработки заявленных и широко используемых базовых понятий, как только в форме терминологической манипуляции [1,6,38]; с преобладанием массовых выборок и осуществлением изменений с помощью воздействий, напоминающих скорее организацию социально-педагогических мероприятий, чем психологические методы [1,6,38,64]; с игнорированием развёрнутого представления самого психологического (формирующего, психотерапевтического, психокоррекционного) метода экспериментального изменения (или только в виде демонстрационно-ангажированных версий [9]) [59,62,64]. Ситуация развёрнутого, структурно-процессуального представления метода (не эклектического перечисления) вообще достаточно редка в отечественной психологической практике и может рассматриваться как самобытная в некоторых особенностях реализация психотерапии [43]. В большинстве случаев это или искусственная компиляция различных подходов или пересказ зарубежных, онтологически и методологически «слабых» учений с сомнительной клинической эффективностью [15,29,36,40,48,51].

В целом, в научном исследовании необходимым и достаточным является постановка теоретической или эмпирической гипотезы (не только статистической), следующей из «хорошей теории», а также предмета и метода исследования, непосредственно связанных опять-таки с теорией. Объект, цели, задачи и выбор прочих атрибутов структуры исследования уже обозначаются самим процессом концептуализации проблемы как предмета, гипотезы и метода. Они являются излишними протокольными подробностями бюрократизации процесса получения знания, имитируя и

заменяя научность содержательных обобщений множеством формализованных процедур. В. Н. Дружинин, формулируя структуру научно-психо-логического исследования, также акцентирует внимание преимущественно на проблеме как дефиците в развитии теории, что уже является определением предмета исследования, гипотезе и методе [25]. Метод исследования является центральным в этой гносеологической триаде, что в данном случае (в случае психотерапии) предъявляет строгие требования к его эффективности. Если психотехническое (алгоритмизированное, детально расписанное и т. д.) понимание метода будущей психологии было оправданным в период 20-30-х годов в силу необходимости применения закономерностей формирования ВПФ в трудовых практиках («Проблема высших интеллектуальных функций является одной из центральных проблем психотехники, поскольку в центре её внимания стоит проблема труда» [11; с. 56]), то в самостоятельной психологической практике (психотерапии, консультировании) такое понимание несостоятельно в силу многофакторной сложности ПТ-ситуации. Психотерапии необходимо создавать качественно содержательные идеализации, отражающие сущностные закономерности психологической реальности и формирования ПТО, понимание которых специалист реализует в конкретных клинических случаях. Подобно тому, как «хронологический порядок учит нас, как создавать в эксперименте модель высших функций» [12; с. 269], так для психотерапии методологический порядок формирования и развития ПТО позволяет выделить закономерности работы в ПТС. При этом реализация данного понимания возможна только при определённой культуре профессионального мышления специалиста, т. к. одним из условий научности метода является его воспроизводимость при соблюдении как внешних, так и внутренних условий его применения.

Как уже говорилось, К. Граве выделил (некоторые) неспецифические критерии эффективности метода - соотношение активизации ресурсов и актуализации проблемы [65]. При этом в рамках РПТ они приобретают специфический оттенок не только «активизации» и «актуализации», но и, в первую очередь, создания проблемы и ресурсов, что в целом обеспечивает реализацию специфически-смыслового, внутреннего фактора ПТ-ситуации [21]. Все ПТС, прошедшие РПТ по своей результативности также отвечают критериям «социальной валидности», которая «связана с оценкой значимости изменений самим клиентом и значимыми людьми из его окружения», и «клинической значимости», которая «опирается на статистические методы и касается двух аспектов: 1) насколько клинические изменения статистически значимы; 2) можно ли говорить о нормализации показателей» [65; с. 97]. При этом последнее требование не всегда обязательно, т. к. «при серьёзных расстройствах улучшение может быть клинически значимым без достижения нормативных значений» [65; с. 97],

что и подтверждает экспериментальная часть исследования. Можно добавить, что исходя из закона больших чисел, уравнивающих вероятности эффективного или неэффективного проведения психотерапии с нарастанием количества любых по качеству психотерапевтических действий, эффективное участие, как психотерапевта, так и теории психотерапии может проявляться только тогда, когда эффективность решения ПТ-ситуа-ций более 50% случаев [при условии развёрнутого представления структуры метода и подробных клинических случаев - М. Д.]. Но, учитывая исследования Г. Айзенка [2], что «спонтанная ремиссия» наступает в течении 2-х лет у 60% людей, не прошедших психотерапию, можно добавить, что об онтологической достоверности психотерапии можно говорить только, если эффективность превышает 60% («социальная валид-ность» и «клиническая значимость»). Эти 2 года «ремиссии» по данным мета-анализа также в некоторых случаях можно было бы сопоставить по эффективности с не менее 15 сессиями психотерапии по эффективности [65]. В любом случае психотерапевтическое участие, даже не проявляя специфического действия [21], в течение этого периода может существенно компенсировать ПТС, если демонстрирует выраженные конструктивные, неспецифически-поддерживающие действия, о чём также могут свидетельствовать некоторые результаты проведённого исследования без участия РПТ.

При этом невозможно не рассматривать как критерий эффективности (кроме его теоретической и методической концептуализации) конкретные клинические случаи его эффективного применения, что также тесно связано с профессиональной культурой специалиста, реализующего данный метод. Но, к сожалению, в исследованиях сложилась общераспространённая практика заочного, основанного на «доверии» упоминания о якобы эффективном действии подхода, метода без конкретных примеров их клинико-психологического анализа, что может ставить под вполне обоснованное сомнение и сами эти методы и подходы [7,59,62,64].

Библиографический указатель

1. Абакумова И. В. Смыслообразование в учебном процессе. Авто-реф. докт. диссер. Ростов-на-Дону. 2003.

2. Айзенк Г. Дж. Сорок лет спустя: новый взгляд на проблемы эффективности в психотерапии // Психологический журнал. Т.Н. 1994. №4. С.3-19.

3. Алёшина Ю. Е. Индивидуальное и семейное психологическое консультирование. М.: Независимая фирма «Класс», 2000.

4. Андреева Г. М. Социальная психология. М.: Аспект Пресс, 1996.

5. Бурлачук Л. Ф., Морозов С. М. Словарь-справочник по психодиагностике. СПб.: Питер Ком, 1999.

6. Василенко Т. Д. Телесность и субъективная картина жизненного пути личности. Автореф. докт. диссер. СПб.: 2012.

7. Василюк Ф. Е. Понимающая психотерапия как психотехническая система. Автореф. докт. диссер. М., 2007.

8. Василюк Ф. Е. Психология переживания. М.: Изд-во Моск. ун-та,

1984.

9. Василюк Ф.Е. Психотерапевтическое облегчение боли//МПЖ. 1997. N2. С. 96-102

10. Василюк Ф. Е. Психотехнический анализ психотерапевтического процесса//Вопр. психол. 1998. №6. С. 40-43.

11. Выготский Л. С. Проблема высших интеллектуальных функций в системе психотехнического исследования//История советской психологии труда. Тексты (20-30-е годы XX века). М.: Изд-во Моск. ун-та, 1983.

12. Выготский Л. С. Психология развития человека. М., 2005.

13. Воробьёва Л. И., Снегирёва Т. В. Психологический опыт личности: к обоснованию подхода// Вопр. психол. 1990. №2. С. 5-13.

14. Гегель Г. В. Энциклопедия философских наук: В 3 т. Т. 1. М.:

1977.

15. Гиппенрейтер Ю. Б. Нейролингвистическое программирование (НЛП)// Основные направления современной психотерапии. М.: «Когито-Центр», 2000. С. 66-78.

16. Давыдов В. В. Проблемы развивающего обучения. М.: Педагогика, 1986.

17. Дильтей В. «Понимающая психология»/Хрестоматия по истории психологии. М.: Изд-во. Моск. ун-та, 1980.

18. Дорохов М. Б. Методика оценки переживаний в психотравматической ситуации (Шкала ПТС)//Научно-исследовательские публикации. №9(13)/2014. С. 76-87.

19. Дорохов М. Б. Особенности исследования ценностно-смысло-вой сферы в психологии //Научно-исследовательские публикации. №12(16)/2014. С. 71-83.

20. Дорохов М. Б. Событие как единица анализа психотравматического опыта//Современная психология: теория и практика. IV Международ. научно-практич. конференц. М.: «Спецкнига», 2012. С. 51-55.

21. Дорохов М. Б. Специфические факторы психотерапии при пси-хотравматизации в зарубежных теориях психотерапии и культурно-исто-рической теории//Научно-исследовательские публикации. №9 (13)/2014. С. 50-75.

22. Дорохов М. Б. Ценностно-смысловая реконструкция психотравматического опыта в процессе психотерапии// Вопр. психол. 2010. №6, С. 68-77.

23. Дорохов М. Б. Ценностно-смысловая реконструктивная психотерапия в ситуации утраты// Научно-исследовательские публикации. № 5(9)/2014. С. 31-58.

24. Дорохов М.Б. Эмпирическое исследование изменения «временных перспектив» в психотравматической ситуации//Научно-исследова-тельские публикации. № 1(5)/2014. С. 86-102.

25. Дружинин В. Н. Экспериментальная психология: Учебник для вузов. СПб.: Питер, 2007.

26. Зейгарник Б. В., Братусь Б. С. Очерки по психологии аномального развития личности. М., Изд-во Моск. ун-та, 1980.

27. Ильенков Э. В. Диалектическая логика: Очерки истории и теории. М.: Политиздат, 1984.

28. Ильенков Э. В. Что же такое личность?//С чего начинается личность. М.: Политиздат, 1984.

29. Калмыкова Е. С. Опыты исследования личной истории: научно-психологический и клинический подходы. Издательство: КОГИТО-ЦЕНТР, 2012.

30. Калмыкова Е. С., Миско Е. А, Тарабрина Н. В. Особенности психотерапии посттравматического стресса// Психол. журнал. 2001. Т. 22. №4. С. 70-80.

31. Карвасарский Б. Д. Психотерапевтическая энциклопедия. СПб.: Питер, 2006.

32. Корнилова Т. В. Введение в психологический эксперимент: Учебник. М.: Изд-во Моск. ун-та, ЧеРо, 1997.

33. Кузнецов В. Н. Немецкая классическая философия второй половины ХУШ-начала XIX века. М.: Высш. шк., 1989.

34. Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М.: Издательство «Гнозис», 1995.

35. Леонтьев А. Н. Избранные психологические произведения: В 2-х т. Т. II. М.: Педагогика, 1983.

36. Линде Н. Д. Работа с Внутренним Ребёнком в эмоционально-образной терапии//Вопр. психол. 2007. №1. С. 159-169.

37. Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М.: Политиздат,

1991.

38. Магомед-Эминов М. Ш. Деятельностно-смысловой подход к психологической трансформации личности. Автореф. докт. дисс. М., 2009.

39. Магомед-Эминов М. Ш. Личность и экстремальная жизненная ситуация // Вестник МГУ. Сер. Пихология. 1996. №4. С. 26 - 35.

40. Макаров В. В. Психология каждого дня и всей жизни. М.: ПЕР СЭ; ППЛ, 2001.

41. Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М.: Прогресс,

1990.

42. Марютина Т. Н. Системный подход или эклектика? (Анализ диссертационных исследований, выполненных группой Э. Г. Ами-нева)//Вопр. психол. 2007. №1. С. 126-135.

43. Мастерство психологического консультирования. СПб.: Речь,

2007.

44. Молчанова Л. Н., Щепотина Т. А., Редькин А. И. Субъективная картина жизненного пути спасателей МЧС в незавершенной психотравматической ситуации как детерминанта жизнестойкости и состояния психического выгорания//Перспективы Науки и Образования. 2014. №5(11). С. 108-113.

45. Нардонэ Дж., Вацлавик П. Искусство быстрых изменений: краткосрочная стратегическая терапия. М. Изд-во Института психотерапии, 2006.

46. Падун М. А., Тарабрина Н. В. Когнитивно-личностные аспекты переживания посттравматического стресса// Психол. журнал. 2004. Т. 25. №5. С. 5-15.

47. Петренко В. Ф. Психосемантика сознания. М.: Изд-во Моск. унта, 1988.

48. Петрушин С. В. Мастерская психологического консультирования. М.: ПЕР СЭ, 2003.

49. Полетаева А. В. Психологические механизмы переживания жизненного события, имеющего травматический характер. Автореф. докт. диссер. Кемерово, 2005.

50. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л.: Изд-во ЛГУ, 1986.

51. Решетников М. М. Элементарный психоанализ. Восточно-Евро-пейский Институт Психоанализа: СПб, 2003.

52. Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. В 2 т. Т. II. М.: Педагогика, 1989.

53. Сандлер Дж., Дэр К., Холдер А. Пациент и психоаналитик: основы психоаналитического процесса. М.: Смысл, 1995.

54. Селье Г. Стресс без дистресса. М., Прогресс, 1979.

55. Степанова Ю. С., Хмарук И. Н. Особенности совладающего поведения современных российских руководителей //Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2011. Т. 8. № 2. С. 112-120.

56. Тарабрина Н. В. Основные итоги и перспективы направления исследований посттравматического стресса//Психологический журнал. 2003. Т. 24. №4. С. 5-18.

57. Тарабрина Н. В. Психологические последствия стрессоров высокой интенсивности: посттравматический стресс//Психологический журнал. 2012. Т. 33, №6. С. 20-33.

58. Тарабрина Н. В. Практикум по психологии посттравматического стресса. СПб.: Питер, 2001.

59. Тарабрина Н. В. Психология посттравматического стресса: ин-тегративный подход. Автореф. докт. диссер. СПб.: 2008.

60. Фельдштейн Д. И. О состоянии и путях повышения качества диссертационных исследований по педагогике и психологии//Стратегия образования. 2008. №2. С.3-10.

61. Фрейд 3. Техника психоанализа. М.: Академический проект,

2008.

62. Хмарук И. Н. Социально-психологические корреляты выбора способа реагирования в ситуации измены супруга. Автореф. канд. дис. Ростов-на-Дону, 2000.

63. Холмогорова А. Б. Методологические проблемы современной психотерапии//МПЖ. 2001. №1. С. 182-190.

64. Холмогорова А. Б. Теоретические и эмпирические основания интегративной психотерапии расстройств аффективного спектра. Автореф. докт. диссер. М., 2006.

65. Холмогорова А. Б., Гаранян Н. Г., Никитина Н. В., Пуговкина О. Д. Научные исследования процесса психотерапии и её эффективности: современное состояние проблемы//Социальная и клиническая психиатрия. Часть 1. 2009. Т. 19. №3. С. 92-100.

66. Шведовский О. В. Микродинамика личностных изменений в процессе понимающей психотерапии. Автореф. докт. диссер. Москва, 2007.

67. Юдин Э. Г. Деятельность как объяснительный принцип и как предмет научного изучения.// Вопр. философ. 1976. №5. С. 65-78.

68. Юревич А. В. Методологический либерализм в психологии // Вопр. психол. 2001. №5. С. 3-18.

69. Юревич А. В. Поп-психология // Вопр. психол. 2007. №1. С. 3-

14.

70. Ярошевский М. Г. JI. С. Выготский: в поисках новой психологии. СПб.: Международный фонд истории науки, 1993.

71. Horowitz М. J. Treatment of stress response syndromes. Washington. American Psychiatric Publishing, 2005.

72. Lazarus R. S. Psychological stress and the coping process. N. Y.: McGraw-Hill, 1966.

73. Maerker A. Therapie der posttraumatischen Belastungsstorung. Heidelberg, 1998.

Приложение №01. Таблица №01.

Субшкалы методик Завершённые ПТС Незавершённые ПТС

М Р м

Временные перспективы

Негативное прошлое 3,77 0,0000 3,16

Гедонист, настоящее 3,21 0,0394 3,43

Будущее 3,45 0,1134 3,57

Позитивное прошлое 3,27 0,0031 3,62

Фаталист, настоящее 3,45 0,0001 3,02

Смысложизненные ориентации

Цель 27,20 0,0000 34,67

Процесс 20,26 0,0000 26,01

Результат 18,81 0,0063 21,77

Локус «Я» 21,00 0,0004 24,75

Локус «Жизнь» 19,30 0,0000 25,64

Жизнестойкость

Вовлечённость 23,58 0,0000 32,62

Контроль 19,75 0,0000 26,24

Принятие риска 9,50 0,0000 13,96

М - средние значения, Р - статистический показатель достоверности различий (0,01<Р<0,05 - различия достоверны, Р<0,01- высокий уровень достоверности различий)

Приложение №01. Таблица №02.

Незавершённые ПТС Завершённые ПТС

Положительная зависимость Психогенный симбиоз Утрата

Отрицательная зависимость Суд, развод, отношения, болезнь Суд, развод, отношения

Приложение №1. Таблица №1. Виды ПТС и уравненных с ними проблемных ситуаций

Виды психотравматических и проблемных ситуаций 3(N) K(N)

Развод 17 16

Суд 12 10

Отношения 35 22

Болезнь 21 16

Утрата 21 15

Общее количество 106 79

Приложение №1. Таблица №2. Характеристики различных видов ПТС и находя-щихся в них индивидов

Развод Суд Отношения Болезнь Утрата

Количество 17 12 35 21 21

ПТС

Диапазон 6 мес. - - 8 лет 1-2 года 2 мес. -12 лет 6 мес — 7 лет. 1 мес-7 лет.

длительности

ПТС

Средняя 3 г. 7 мес. 1 г. 6 мес. 5 л. 6 мес. 3 г. 4 мес. 1 г. 10 мес.

длительность

ПТС

Диапазон воз- 27-52 24-54 12-52 14-55 15-55

раста (лет)

индивидов

Средний воз- 34 34 25 31 27

раст (лет) ин-

дивидов

Пол индиви- м ж м ж м ж м ж м ж

дов

Кол-во инди- 3 14 9 3 8 27 5 16 4 17

видов по полу

Приложение №1. Таблица №3. Половозрастной состав индивидов в ПТС

Возраст (лет) Количество Количество Общее количество

мужчин женщин по возрасту

12-18 6 25 31

19-35 19 26 45

36-55 6 24 30

Общее количество 31 75 106

по полу

Приложении №1. Таблица №4. Характеристики индивидов и ПТС, различающихся по форме развития_

Развод С га Отношения Болезнь Утрата

Форма развития ПТС 3 Н 3 н 3 Н Н 3

Количество ПТС 13 4 5 7 14 21 21 21

Диапазон длительности ПТС 6 м.--8 л. 4 м,--2 г. 1-2 г. 1-2 г. 3 м.- -12 л. 2 м.--12 л. 6 м.--7 л. 1 м.--7 л.

Средняя длительность ПТС 4 г. 1 г. 2 м. 1г. 6 м. 1г. 7 м. 6 л. 8 м. 4 г. 3 г. 4 м. 1 г. 10 м.

Диапазон возраста индивидов (лет) 27--52 25--38 24--38 25--54 12--52 14- -42 14-55 15-55

Средний возраст индивидов (лет) 33 34 33 35 25 25 31 27

и) 00

При лож, 2. Таб. 1. «Временные перспективы» ендов ПТС

Ввд ПТС Негативное прошлое Гедонистическое настоящее Будд'шег Позитивное прошлое Фаталистическое настоящее Вцд гтгс

М Р М М р М М Р М М Р м М р М

Развод 4,01 0,1501 V: № 0.4515 з.з4 з.:з 0,1990 № 0,0014 3. ,'7 0./231 ДО Суд

Развод 4,01 0,1661 V! 0.1546 3.3/ з.:з 0,1800 з.:у да 0.3500 3.11 0,2960 зз Отношения

Суд № 0,8643 V! М4 0,7053 з;з/ Щ 0.6/83 з.:9 0,0081 3.11 3.4!! 0.299/ ^ Отношения

Развод 4,01 0,0111111 2,81 3.19 0.1343 3.4^ з.:з 0.3/84 з;41 № 0,0002 3.69 з;:1 0.09/1 3.1: Болезнь

Суд ДО 0,0000 У1 3,34 0.5365 Ш 0,037® 3:41 0,9106 3.69 3.4!! 0.0551 з.Ь Болезнь

Отношения У! 0,0000 У1 3,3,' 0.5056 з.Ф! з.:у 0,1954 3:41 .11 0,0023 3.69 3.29 0.4165 з.Ь Болезнь

Утрата т 0,0001 4,01 3.1,' 0.5143 3.19 3.33 0,0602 3.:3 ДО 0,0000 ДО У1 0,0237 3,:1 Развод

Утрата т 0,0024 3.1,' 0.3690 з.з4 3.33 0,0135 № М 0,4210 3. ,'7 У1 0,0494 3.4^ Суд

Утрата ш 0,0002 V! 3.1/ 0.1097 3.3/ 3.33 0,0626 3.:9 .88 0,0001 3.11 0.05/3 Отношения

Утрата ш 0,8205 У 3.1/ 0,0438 3.4^ 3.33 0.2914 3:41 .88 0.6263 3:69 191 0.6263 3.1: Болезнь

Прклож 2. Таб. 1. Смысложнзненные ориентации видов ПТС

Вид ПТС Цель Процесс Результат Я лнкус Лосус ЖИЗНИ Вид ПТС

Ы Р м М Р Ы М Р Ы Ы Р М М Р М

Развод 0.1698 Д1б IV,и 0,0487 19, и 16.Й 0.1121 15.91 15.8; 0,2456 ¿0.41 IV,Й 0.5:99 17,В Суд

Развод 0,0049 31,4: IV,и 0,0094 ii.ll 16.Й 0,2154 15.68 15.8; 0,0107 Д20 IV,Й 0,0202 ¿¿.14 Сшопенил

Суд 21.16 0.2669 Л.4: щ 0.3413 ii.ll 11,91 0,6255 ¿0,41 0.1127 Д20 0.0::4 ¿¿,14 Сшопенил

Развод 0,0000 IV,и 0,0000 ¿9.00 16.Й 0,0003 ::« 15.8; 0,0007 ¿4.50 IV,й 0,0000 ТО 10 ¿0.40 Болезнь

Суд il.ll) 0,0078 ■т 19,11 0,0009 ¿9.00 18.91 0,027! ::« ;0.41 0,0193 ДНО 17,11 0,0000 ТО ТО ¿0.40 Болезнь

Отношения 41,45 0.0626 ii.ll 0,0018 ¿9.00 1Ш 0,0067 ■у! 0.3013 ¿4.50 ¿¿.14 0,0038 и т 40,¿0 Болезнь

1'трата 314; 0,0015 ¿4.3: 25,76 0,0002 17,11 Д00 0,0000 16, Й ¿4.8: 0,000(1 18.5; ¿4.00 0,0413 Развод

1'трата Щ 0.111/ Д1б Д7& 0,0025 19.il Д 00 0,0031 18.91 ¿4.8: 0,0202 ¿0.4: ¿4.00 0.103: 17,11 Суд

1'трата 0.6116 31.4: Д7& 0.0938 Дб5 доо 0,0002 18.68 ¿4.8: 0.334' Д20 ¿4.00 0.6660 ¿¿:14 Отношения

1'трата 314; 0.13" Д7б 0.1155 А 00 доо л:: т: \Jjit ¿¡А ¿¿.й: ¿4.8: 0.5599 Д04 ¿4.00 0.1411 ТО 10 ¿О. и Болезнь

И

р ^

и о

к

0

01 й

о »

й ев

и р

о

01 1=1

15! Я

В

к я

к» о

У1 %

ю

Приложение №2. Таблица №3. «Жизнестойкость» видов ПТС.

Вид пт С Вовлечённость Контроль Принятие риска Вид ПТС

М Р М М Р М М Р м

Развод 25,76 0,2150 31,66 21,94 0,7565 21,83 10,29 0,6902 10,33 Суд

Развод 25,76 0,9766 25,82 21,94 0,5324 22,31 10,29 0,9455 10,25 Отношения

Суд 31,66 0,1047 25,82 21,83 0,9513 22,31 10,33 0,6694 10,25 Отношения

Развод 25,76 0,0160 33,00 21,94 0,0154 26,61 10,29 0,0027 15,61 Болезнь

Суд 31,66 0,9106 33,00 21,83 0,0724 26,61 10,33 0,0022 15,61 Болезнь

Отношения 25,82 0,0055 33,00 22,31 0,0233 26,61 10,25 0,0001 15,61 Болезнь

Утрата 27,61 0,2973 25,76 22,04 0,8143 21,94 12,28 0,1343 10,29 Развод

Утрата 27,61 0,2861 31,66 22.04 0,9850 21,83 12,28 0,2238 10,33 Суд

Утрата 27,61 0,3927 25,82 22,04 0,8127 22,31 12,28 0,0536 10,25 Отношения

Утрата 27,61 0,0379 33,00 22,04 0,0251 26,61 12,28 0,0180 15,61 Болезнь

Приложение №3. Таблица №1. Проявление переживаний в ПТС, различающихся по возрасту индивидов

Возрастные группы 1-ая группа (12-18 лет) 2-ая группа (19-35 лет) 3-я группа (36-55 лет) 1-ая группа

Субшкалы методик

М Р М Р М Р М

Временные перспективы

Негативное прошлое 3,45 0,5503 3,52 0,4687 3,40 0,7619 3,45

Гедонист, настоящее 3,49 0,0707 3,28 0,5199 3,21 0,0321 3,49

Будущее 3,37 0,1935 3,53 0,4019 3,62 0,0796 3,37

Позитивное прошлое 3,39 0,8367 3,40 0,2676 3,57 0,4886 3,39

Фаталист, настоящее 2,87 0,0006 3,38 0,9955 3,40 0,0062 2,87

Смысложизненные ориентации

Цель 33,35 0,0039 28,35 0,0555 32,00 0,7140 33,35

Процесс 27,61 0,0000 20,22 0,0522 22,90 0,0086 27,61

Результат 21,90 0,0212 18,60 0,3250 21,16 0,7129 21,90

Локус Я 25,38 0,0002 20,75 0,1503 23,20 0,1077 25,38

Локус Жизнь 25,32 0,0045 20,06 0,0958 23,13 0,1844 25,32

Жизнестойкость

Вовлечённость 28,93 0,1417 26,33 0,0752 30,30 0,5590 28,93

Контроль 26,25 0,0005 20,62 0,0761 23,33 0,0514 26,25

Принятие риска 13,19 0,0621 11,13 0,5665 11,20 0,1141 13,19

Приложение №3. Таблица №2. Проявление переживаний в ПТС, различающихся по полу индивидов_

Группы по полу Жен. (М) Р Муж. (М)

Субшкалы методик

Временные перспективы

Негативное прошлое 3,58 0,1518 3,88

Гедонистическое настоящее 3,30 0,9127 3,34

Будущее 3,49 0,4010 3,72

Позитивное прошлое 3,14 0,6469 3,17

Фаталистическое настоящее 3,53 0,1147 3,64

Смысложизненные ориентации

Цель 31,62 0,0438 27,00

Процесс 23,31 0,0526 20,05

Результат 20,47 0,0998 17,16

Локус «Я» 23,61 0,1068 20,83

Локус «Жизнь» 22,64 0,0861 19,26

Жизнестойкость

Вовлечённость 27,40 0,3085 24,73

Контроль 23,57 0,0076 19,05

Принятие риска 11,57 0,1075 9,68

При лож. №4. Таб. №1. «Утрата» и другие виды и формы развития ПТС

Субшкалы методик Утрата Болезнь Завершённые ПТС Незавершённые ПТС (с Болезнью)

М Р М Р м Р М

Временные перспективы

Негатив, прошлое 3,06 0,2177 2,80 0,0000 4,24 0,4357 3,18

Гедонист, наст. 3,18 0,0663 3,49 0,5667 3,24 0,0287 3,47

Будущее 3,33 0,2738 3,41 0,0373 3,53 0,0446 3,57

Позитив, прошлое 3,88 0,2133 3,68 0,0000 2,88 0,0800 3,62

Фаталист, наст. 2,91 0,6780 3,14 0,0000 3,81 0,9188 3,03

Смысложизненные ориентации

Цель 32,42 0,1377 35,52 0,0000 23,78 0,2102 34,67

Процесс 25,76 0,1188 29,00 0,0000 16,65 0,8666 26,01

Результат 25,00 0,2272 22,85 0,0000 14,75 0,0257 21,77

Локус «Я» 24,85 0,9799 24,80 0,0000 18,46 0,9474 24,75

Локус «Жизнь» 24,00 0,1411 28,28 0,0053 16,21 0,3814 25,64

Жизнестойкость

Вовлечённость 28,09 0,0379 33,00 0,0004 20,77 0,0333 32,62

Контроль 22,04 0,0251 26,62 0,0390 18,25 0,0133 26,21

Принятие риска 12,28 0,0180 15,61 0,0000 7,68 0,1176 13,96

Приложение №4. Таблица №2. ПТС «Болезнь» и незавершённые ПТС

Субшкалы Болезнь Р Незавершённые

методик (М) ПТС

без Болезни (М)

Временные перспективы

Негативное прошлое 2,80 0,0028 3,42

Гедон. настоящее 3,49 0,8628 3,39

Будущее 3,41 0,0535 3,66

Позитивное прошлое 3,68 0,6428 3,57

Фатал. настоящее 3,14 0,3306 2,95

Смысложизненные ориентации

Цель 35,52 0,4895 34,12

Процесс 29,00 0,0159 24,06

Результат 22,85 0,1697 24,06

Локус «Я» 24,85 0,9709 24,56

Локус «Жизнь» 28,28 0,0083 23,90

Жизнестойкост ь

Вовлечённость 33,00 0,9985 33,12

Контроль 26,61 0,9420 26,00

Принятие риска 15,61 0,0610 12,87

Приложение 5. Таблица 1. Завершённые ПТС до и после психотерапии

Субшкалы методик 1-ый срез (М) Р 2-ой срез (М)

Временные перспективы

Негативное прошлое 3,37 0,0595 2,77

Гедонистическое настоящее 3,40 0,8182 3,36

Будущее 3,52 0,6624 3,61

Позитивное прошлое 3,69 0,2802 3,90

Фаталистическое настоящее 3,00 0,0326 2,60

СЖО

Цель 34,57 0,8867 33,64

Процесс 24,28 0,1353 27,85

Результат 21,71 0,6624 22,71

ЛокусЯ 23,92 0,9450 24,00

Локус Жизнь 25,64 0,1353 28,00

Жизнестойкость

Вовлечённость 33,28 0,4622 35,42

Контроль 25,07 0,0432 29,85

Принятие риска 13,57 0,1077 16,42

Шкала ПТС

Фрустрация 10,71 0,0001 7,50

Неопределённость 9,50 0,0179 8,14

Значимость 11,28 0,0058 9,35

Поддержка 8,85 0,0003 5,00

Длительность 12,71 0,0001 10,00

Общая ПТС 52,71 0,0000 39,78

Прилож. 5, Таб. 2. Незавершённые ПТС до и после психотерапии

Субшкалы методик 1-ый срез (М) Р 2-ой срез (М)

Временные перспективы

Негативное прошлое 3,92 0,0006 3,08

Гедонистическое настоящее 3,25 0,1210 3,53

Будущее 3,26 0,3506 3,50

Позитивное прошлое 2,91 0,0738 3,21

Фаталистическое настоящее 3,68 0,0007 2,94

СЖО

Цель 25,27 0,0227 29,83

Процесс 17,22 0,0026 24,11

Результат 15,88 0,0013 21,66

Локус Я 18,50 0,0103 22,77

Локус Жизнь 18,33 0,0034 25,00

Жизнестойкость

Вовлечённость 21,72 0,0000 34,27

Контроль 18,61 0,0000 29,05

Принятие риска 8,77 0,0013 13,50

Шкала ПТС

Фрустрация 11,83 0,0022 9,16

Неопределённость 10,66 0,0000 5,94

Значимость 11,27 0,0000 7,05

Поддержка 7,94 0,0007 4,94

Длительность 12,38 0,0000 7,77

Общая ПТС 54,11 0,0000 34,88

Приложение 5. Таблица 2. Завершённые ПТС (1-ая группа), не прошедшие психотерапию и не изменившие психотравматические показатели

Субшкалы методик 1-ый срез (М) Р 2-ой срез (М)

Временные перспективы

Негативное прошлое 3,75 0,3720 3,93

Гедонистическое настоящее 3,12 0,3184 2,95

Будущее 3.31 0,4308 3,18

Позитивное прошлое 3,62 0,7723 3,56

Фаталистическое настоящее 3,35 0,1414 3,70

СЖО

Цель 28,12 0,7527 27,25

Процесс 20,25 0,8326 20,00

Результат 18,37 0,5995 19,12

Локус Я 21,25 0,2936 22,00

Локус Жизнь 18,62 0,7131 19,00

Жизнестойкость

Вовлечённость 22,25 0,8336 21,75

Контроль 17,87 0,8336 18,50

Принятие риска 9,50 0,1892 11,12

Приложение 5. Таблица 4. Незавершённые ПТС (2-ая группа), не прошедшие психотерапию и не изменившие психотравматические показатели_

Субшкалы методик 1-ый срез (М) Р 2-ой срез (М)

Временные перспективы

Негативное прошлое 3,18 0,7540 3,16

Гедонистическое настоящее 3,86 0,5308 3,76

Будущее 3,16 0,5308 3,08

Позитивное прошлое 3,88 1,00 3,88

Фаталистическое настоящее 2,58 0,1436 2,86

сжо

Цель 36,00 1,00 36,00

Процесс 31,80 0,6761 29,80

Результат 24,80 0,8345 24,40

Локус Я 25,80 0,8345 25,20

Локус Жизнь 28,80 0,6015 26,00

Жизнестойкость

Вовлечённость 28,40 0,6761 25,00

Контроль 26,40 0,4033 24,40

Принятие риска 17,00 0,2962 18,80

Шкала ПТС

Фрустрация 11,40 0,7540 11,20

Неопределённость 9,20 0,6761 10,00

Значимость 10,20 0,9168 10,60

Поддержка 9,40 0,0472 7,40

Длительность 11,00 0,8345 11,00

Общая ПТС 51,20 0,5308 50,20

Приложение 5. Таблица 5. Незавершённые ПТС (3-я группа), не прошедшие психотерапию и имеющие улучшение показателей (спонтанная ремиссия)

Субшкалы методик 1-ый срез (М) Р 2-ой срез (М)

Временные перспективы

Негативное прошлое 3,15 0,0127 2,18

Гедонистическое настоящее 3,00 0,0966 3,65

Будущее 3,64 0,8983 3,71

Позитивное прошлое 3,41 0,0966 3,87

Фаталистическое настоящее 2,68 0,0040 2,20

СЖО

Цель 39,42 0,3066 37,42

Процесс 27,42 0,7982 28,57

Результат 23,42 0,9490 23,57

Локус Я 28,00 0,3379 29,14

Локус Жизнь 27,28 0,0253 33,71

Жизнестойкость

Вовлечённость 37,00 0,2013 41,00

Контроль 29,00 0,1102 35,14

Принятие риска 16,14 0,2013 20,42

Шкала ПТС

Фрустрация 11,14 0,0060 6,42

Неопределённость 9,71 0,0736 7,00

Значимость 12,28 0,0151 7,71

Поддержка 10,57 0,0040 4,28

Длительность 12,71 0,0017 6,71

Общая ПТС 56,42 0,0017 32,14

Приложение 5. Таблица 5. Незавершённые ПТС (4-ая группа), ставшие завершёнными

Субшкалы методик 1-ый срез (М) Р 2-ой срез (М)

Временные перспективы

Негативное прошлое 3,15 0,3379 3,54

Гедонистическое настоящее 3,65 0,5652 3,54

Будущее 3,65 0,0127 3,07

Позитивное прошлое 3,34 0,0214 2,72

Фаталистическое настоящее 3,20 0,2248 3,58

сжо

Цель 33,57 0,0552 25,28

Процесс 28,42 0,0736 20,00

Результат 22,42 0,4432 19,28

Локус Я 22,00 0,1797 17,85

Локус Жизнь 27,42 0,2013 22,28

Жизнестойкость

Вовлечённость 34,42 0,2501 30,57

Контроль 29,42 0,0040 22,14

Принятие риска 14,42 0,0017 7,85

ПТС

Фрустрация 10,71 0,0552 11,85

Неопределённость 9,42 0,4432 10,00

Значимость 10,00 0,7493 10,42

Поддержка 7,57 0,1797 8,71

Длительность 12,00 0,4822 12,71

Общая ПТС 49,71 0,0639 54,14