CC BY
148
УДК: 159.93; 615.851; 616.89
SPECIFIC PSYCHOTHERAPY FACTORS IN FOREIGN PSYCHOTRAUMATIZATION PSYCHOTHERAPY AND THE CULTURAL-HISTORICAL THEORY
Dorokhov Mikhail Borisovich, medical psychologist,
Consultative and Diagnostic Center of Rostov-on-Don city, [email protected]
Abstract. The aim of this study is to analyze the specific and nonspecific factors of psychotherapy that implements psychotherapeutic action and its clinical efficiency. Trends in the evolution of preferences and foreign factors in rends in the evolution of preferences and foreign factors in psychotherapy are being examined due to both the socio-economic context, a psychotherapy as a deeply integrated and demanded social practices, and the general positivist orientation studies that determined the huge amount of copyright approaches and psychotherapy development “in the crown”. Meanwhile, the Russian scientific psychology, that had an adverse socio-cultural context for its emergence as a full-fledged social practices evolved mainly “at the root”, creating the “ontologically valid” categorical basis for understanding and explaining the psychological reality within the cultural-historical theory. At the present stage quite favorable conditions for socio-cultural explication and formulation of specific factors of psychotherapy that would be based on the explanatory power of the cultural-historical theory and the activity approach have been developed.
Keywords: psychotraumatic experience (PTE), psychotraumatic situation (PTS), the purpose and objective of psychotherapeutic action. “external” and “internal” conditions, ontological authenticity, specific and non-specific factors.
СПЕЦИФИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ ПСИХОТЕРАПИИ ПРИ ПСИХОТРАВМАТИЗАЦИИ В ЗАРУБЕЖНОЙ ПСИХОТЕРАПИИ И КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ
ТЕОРИИ
Дорохов Михаил Борисович, медицинский психолог,
МБУЗ «Консультативно-диагностический центр города Ростова-на-Дону»,
Аннотация. Целью данного исследования является анализ специфических и неспецифических факторов психотерапии, обеспечивающих реализацию психотерапевтического действия и его клиническую эффективность. Рассматриваются тенденции эволюции и предпочтения факторов в зарубежной психотерапии, обусловленные как социально-экономическим контекстом, определившим психотерапию как глубоко интегрированную и востребованную социальную практику, так и общей позитивистской ориентацией исследований, определивших огромное количество авторских подходов и развитие психотерапии «в крону». При этом российская научная психология, имевшая неблагоприятный социокультурный контекст для своего становления как полноценной социальной практики, эволюционировала преимущественно «в корень», создавая «онтологически достоверные» категориальные основания для понимания и объяснения психологической реальности в рамках культурно-исторической концепции. На современном этапе сложились достаточно благоприятные социокультурные условия для экспликации и формулирования специфических факторов психотерапии, которые бы основывались на объяснительных возможностях культурно-исторической теории и деятельностного подхода.
50
Ключевые слова: психотравматический опыт (НТО), психотравматическая ситуация (НТС), цель и задача психотерапевтического действия, «внешние» и «внутренние» условия, онтологическая достоверность, специфические и неспецифические факторы.
Но мнению Н. В. Тарабриной общая задача психотерапии при психотравматизации заключается в необходимости «вновь обрести контроль над эмоциональными реакциями и найти происшедшему травматическому событию надлежащее место в общей временной перспективе своей жизни и личной истории. Ключевым моментом психотерапии с НТСР является интеграция того чуждого, неприемлемого, ужасного и непостижимого, что с ним случилось, в его представление о себе (образ «я»)» [43, с.51]. Это «чуждое, неприемлемое» представляет собой трансформированные ценностносмысловые структуры, ставшие психотравматичными. Образование таких структур имеет определённый генезис, в котором ценности «претерпевают определенную эволюцию, изменяясь не только по содержанию, но и по своему мотивационному статусу, по месту и роли в структуре жизнедеятельности» [6, с. 49]. Как уже говорилось
[16],[18],[19], они формируются из мотивационных образований, проходя этапы знаемого и реально действующего мотива, образования мотивационно-смысловых структур с преимущественной функцией смыслообразования и, наконец, происходит формирование мотива как ценности, меры сопоставления других мотивационно-смысловых структур с утратой функции побуждения. Дальнейшая эволюция ценностей связана с их собственным структурированием и функциональным соподчинением, что можно определить как становление ценностно-смысловых структур. Их основной задачей является образование ценностно-метрического пространства, включающего в себя в свёрнутом виде множество обобщённых, прожитых ситуаций, определяющего оценивание, сопоставление, соподчинение, выбор мотивационных стратегий в критических ситуациях. Являясь глубоко «утопленными» в подсознание, они неосознанно регулируют жизнедеятельность человека. Их психотрам-ватичность заключается в невозможности адекватной оценки и смыслового соизмерения происходящих событий, что формирует «чужеродные», интроектные образования, искажающие всю ценностно-смысловую организацию. Поэтому одной из задач работы с психотравматическим опытом (НТО) является выведение травматического содержания на уровень произвольной регуляции.
В этом процессе происходит переструктурирование, переработка, переоценка «старого» ценностного предметного содержания
и включение «нового» в ситуации терапевтического взаимодействия, что формирует более эффективную ценностно-смысловую структуру субъективного опыта [16], [18].
З. Фрейд, рассматривая форму работы с чувством вины, говорил о переводе чувства вины в состояние виновности через раскрытие оснований: «больному медленно раскрывают его бессознательно вытесненные обоснования, причём чувство вины постепенно превращается в сознательное чувство виновности» [46, с. 384]. К. Роджерс подчёркивал необходимость произвольной регуляции для эффективного функционирования личности: «Нсихологическая регуляция существует тогда, когда... весь сенсорный опыт и внутренние ощущения организма ассимилированы или могут быть ассимилированы на уровне символизации в совместимые отношения с концепцией самости» [40, с. 62]. Таким образом, основной задачей психотерапии при психотравматизации является увеличение произвольности управления, владения предметным содержанием субъективного опыта. Основной же целью в данном подходе, помимо других целей «создания новой когнитивной модели жизнедеятельности, аффективной переоценке травматического опыта, восстановления ощущения ценности собственной личности и способности дальнейшего существования в мире» [43, с. 96], является пе-реструктурирование, перестройка травматизированных ценностносмысловых структур субъективного опыта. Так как согласно деятельностному подходу задача является целью, данной в определённых условиях [30], то необходимо также выделить условия, которые обеспечивают протекание психотерапевтического действия. Нри этом сами условия методологически можно разделить на «внутренние» и «внешние» по отношению к переживанию психотравматической ситуации (НТС) как единице анализа личности и среды [17].
Оба класса условий содержат в себе как специфические, так и неспецифические факторы, которые соответственно больше связаны или с обучением и культурой профессионального мышления или «естественно» существующими и складывающимися особенностями протекания терапевтического процесса. В отличие от традиционного понимания факторов как предметно-практических действий [24], приводящих к лечебному эффекту, в данном случае фактор рассматривается как «движущая сила» организации психотерапевтического процесса, которая может носить более или менее содержательную и специфическую направленность относительно основной задачи психотерапии. Отдельные конкретно-практические
действия скорее представляют собой операционально-методические приёмы, в совокупности организующие специфически-
психотехническиие факторы, тогда как сам фактор является более широким понятием с онтологическим содержанием. Традиционное рассмотрение факторов сложилось в зарубежной психотерапии, не акцентировавшей внимание на «онтологичности» теоретических оснований психотерапии и её факторов, предпочитая эмпирическое, «психотехнологическое» их понимание. Практический смысл данного понимания заключается в расширении методологических оснований поиска условий и причин эффективного лечебного процесса, связи его факторов и их организации как предельносодержательных ориентировочных координат психологической реальности в рамках основной задачи психотерапии при НТС. Так, например, использование «внешне» специфических психоаналитических интерпретаций и реконструкций содействует эксплорации и организации «внутренне» специфического фактора восстановления «прошлого», обеспечивающего соответствующее обозначение и «приписывание» причинности психотравматизации, тем самым предполагая психотерапевтический эффект.
В целом, «внешние» неспецифические факторы представлены особенностями терапевтического сеттинга, определяющего организационные (время, место и стоимость, форма, сроки и ресурсы терапии) и маркетинговые особенности (реклама, брендинг) продажи этих услуг, отражая социокультурно заданные, наиболее общие условия договорных отношений в виде «психотерапевтического контракта» [26, с. 348]. «Внешними» специфическими и наиболее операционализируемыми факторами являются так называемые «психотехники», т. е. операционально-техническая сторона психотерапевтического процесса. Эти факторы могут быть достаточно алгоритмизированы подобно медицинским манипуляциям, что создаёт у стороннего наблюдателя ощущения «естественнонаучно-сти» психологического и психотерапевтического знания. Но по сути эти «внешние» условия психотерапии обретают свою «онтологическую отнесённость» или психотерапевтическую валидность, т. е. степень соответствия психологической реальности, с которой они «работают», и клиническую эффективность только в совокупности с другими, с «внутренними условиями». Как точно заметил Жак Лакан относительно «психотехнической» стороны психотерапии: «Мы со своей стороны утверждаем, что технику нельзя ни понять, ни правильно применить до тех пор, пока не будут правильно поняты лежащие в её основе концепции» [28, с. 17]. Примером крайних вариантов психотерапевтических теорий, абсолютизировавших
53
«внешние» специфические условия психотерапии и имеющих вследствие этого сомнительный статус «онтологической достоверности», могут являться НЛН [2], терапия «травмирующих переживаний посредством движений глаз» [25, с. 74], эмоционально-
образная терапия [31]. Эти методы и подобные им можно рассматривать как практику психологизированного шаманизма, когда возможны различные (эмоционально-личностные и когнитивноповеденческие) случайные изменения в силу широкого диапазона клинической эффективности любых направленных воздействий в психологической реальности. Диапазон действий, которые могут привести к каким-либо изменениям, в гуманитарной реальности в отличие от естественнонаучной необычайно широк из-за огромного количества взаимосвязанных условий, в которых находится изучаемое содержание. Так, измерение температуры физического тела не меняет структуры этого тела, а измерение температуры человека может изменить его эмоциональное состояние и поведение. А потому учения, отвечающие только авторским предпочтениям и практически случайно вычленяющие отдельный аспект психологической реальности, производят также часто случайные, практически неконтролируемые изменения. Основанные на естественнонаучных принципах «воздействующего», суггестивно-убеждающего влияния, они показывают свою «эффективность» преимущественно на демонстрационных версиях и в особых процессуальных условиях, часто далёких от действительной «психологической практики» [41].
«Внутренние» условия психотерапии (как «лежащие в её основе концепции») в НТС также представлены неспецифическими и специфическими факторами, связанными с личностными особенностями терапевта и пациента, выстраиваемыми терапевтическими отношениями и теоретическими основаниями самой психотерапии. Эти факторы в совокупности собственно и призваны обеспечить клиническую эффективность терапии, определить наиболее оптимальную смысловую организацию психологической реальности.
Причём, если «внутренние» неспецифические факторы в основном обеспечивают оптимальность совместных, пациент-терапевтических эмоциональных отношений, то специфические -оптимальность формирования нового опыта понимания, переживания и действования. Нри этом некоторые авторы считают, что независимо от принадлежности к «условиям» «факторы должны рассматриваться как взаимодействующие.
В определенных ситуациях фактор, обычно являющийся неспецифическим и входящий в состав молчаливого фона, может
выйти на первый план и превратиться в специфическое средство» [5, с. 49]. В данном случае мы видим функциональный подход в понимании факторов, подчёркивающий их зависимость от психотерапевтического контекста и ситуационную степень значимости. И при определённых условиях, действительно, «внешние» неспецифические факторы как, например, сроки терапии, форма терапевтического действия могут приобретать специфическое «звучание», непосредственно затрагивая мотивацию лечения, структуру, перспективы терапевтических отношений и их эффективность. Нред-положительно ограничением оптимального функционального использования любого фактора является глубина его онтологической связи с основной задачей при психотравматизации. Так, «бесконечное» создание наиболее эмпатичных, безусловно принимающих и «слушающих» отношений для пациента в НТС вряд ли активизирует его самостоятельный личностный рост, эффективную проработку НТО и спонтанное создание опыта новых отношений: «этот фактор может быть необходимым, но недостаточным условием для того, чтобы произошло психотерапевтическое изменение», а потому «этот подход абсолютно бесполезен для работы с клиентами в кризисном состоянии, требующим директивного вмешательства» [20, с. 172]. То есть необходимо более активное «специфическое» участие и взаимодействие. Поэтому не менее важным представляется и генетический принцип рассмотрения факторов, так как, проследив их «происхождение», мы поймём степень их соответствия основной задаче психотерапии, психотерапевтические возможности и особенности их «онтологической достоверности» [12, с. 169]. Следуя логике Э. Г. Юдина, «онтологичность» факторов можно определить следующим образом: они должны носить функциональный характер, т. е. их объяснительные возможности не предполагают их отождествления «с каким-то конкретным материальным носителем», а за ними «стоят не какие-то другие понятия, а как бы непосредственно сама реальность» [50, с. 28]. То есть «онтологичность», как степень соответствия исследуемой реальности, накладывает ограничения в эффективности применения факторов для оптимального изменения этой реальности.
Собственно сам психотерапевтический фактор в данном подходе - это тот процесс, принцип понимания, само действие, создающие условия для достижения, реализации основной задачи психотерапии. Необходимо помнить, что деятельность и составляющие её действия рассматриваются как структурнофункциональный, неаддитивный процесс и условие, фактор могут выступать в ней как действие, создающее возможность реализации
55
другого действия [30]. В данном случае терапевтического. Сами факторы непосредственно содержат в себе (часто в имплицитном виде) принцип организации психологической реальности. Поэтому чем более «содержательные обобщения», более «достоверные» онтологические условия объяснения этой реальности лежат в основании факторов, тем более широкие сущностные возможности практического применения в них содержаться. В основном «внутренние» факторы в процессе психотерапии обеспечивают функцию «связывания», моделирования, структурирования предметного содержания и соподчинения, согласования образующих сознания и деятельности по существенным, сущностным признакам. Так, З. Фрейд, утверждая, что «цель аналитической работы - подвести пациента к тому, чтобы он вновь устранил вытеснения... своего раннего развития, чтобы заменить их реакциями, которые соответствовали бы состоянию психической зрелости», говорил о необходимости «вспомнить определённые переживания и вызванные ими аффективные побуждения, которые теперь. забыты» [45, с. 202]. То есть целью является воспоминание вытесненных травматических событий, которые восстанавливаются, «связываются» в логическое целое с помощью интерпретаций (согласно концептуальным представлениям психоанализа о развитии) и реконструкций, которые призваны заполнить недостающие, амнезированные пробелы «прошлого»: «Довольно часто пациента не удаётся подвести к воспоминанию вытесненного. Вместо этого при правильном проведении анализа у него появляется прочное убеждение в истинности конструкции, которая в терапевтическом отношении делает то же самое, что и вновь обретённое воспоминание» [45, с. 210]. Такие интерпретативно-нарративные конструкции в основе имеют субстанциональный принцип объяснения, который целостное существование психологической реальности, функционирование целого сводит к отдельным его проявлениям [50, с. 297]. Это «сведение» причинности развития к «прошлому» и «давление» психоаналитических схем развития в терапевтическом процессе породило проблему сопротивления клиента предлагаемым интерпретациям и реконструкциям, что, в свою очередь, создало необходимость процесса проработки материала для его принятия пациентом. Несмотря на развитие анализа актуальных «объектных отношений» в интерпретациях и реконструкциях постоянно присутствует «навязчивая» привязанность к «прошлому» пациента, которая определяет смысл производимых интервенций.
Как пишет М. М. Решетников: «признание роли психотравмирующих ситуаций раннего детства. в качестве пускового механизма психопатологии вошло в число основных постулатов психоанализа» [38, с. 5]. Эта установочная тенденция настолько сильна, что даже при явном отсутствии сексуальной травмы в детстве М. М. Решетников за 153 сессии в течение 3 лет «умудряется» сформулировать проблему как переживание 44 летней пациенткой (замужем, двое взрослых детей, успешный бизнес) как будто инцесту-озно-эдипальных отношений с давно (20 лет назад) умершим отцом в форме не состоявшегося с его стороны соблазнения [39]. Гносеологическая абсурдность развития психотерапевтической ситуации в том, что проблемой начинает представляться даже отсутствие проблемы.
Такое представление о «внутренней» специфической причинности психотравматизации создаёт методологическую ловушку, определяющую тенденцию, заданность понимания психотравмати-зации из «прошлого», а не рассмотрение его как одного из возможных условий существующего и переживаемого психотравматического процесса. Также показательным является опыт интерпретаций и реконструкций в клиническом случае, который приводит Е. С. Калмыкова в своей книге [23]. Существующая тенденциозность поиска и толкования причинности в «прошлом» не позволяет «достоверно» проанализировать события жизни 20-летней пациентки, представляемые ею как травматические, а обозначить их только как «покрывающие воспоминания». При этом «истинная» психотрама-тизация приписывается периоду 3-4 недельного, младенческого возраста пациентки, когда она была госпитализирована с тяжёлой диспепсией, так как молоко матери содержало стафилококк. Против такого поиска и толкования причинности возражала в своё время А. Фрейд: «мы не можем перешагнуть за тот период, когда у ребёнка появляется речевая способность», т.к. «у маленького ребёнка нет ещё реактивных образований и покрывающих воспоминаний, которые возникают лишь во время латентного периода» [44, с. 204]. Е. С. Калмыкова не уделяет должного внимания анализу как травматических событий, предъявляемых пациенткой, так и актуально переживаемым отношениям в родительской семье, которые (согласно изложенному материалу) очевидно психотравматичны, имеют пре-небрегающе-насильственный характер с детства, что позволяет предположить диссоциативность личностного развития и необходимость выстраивания опыта новых, терапевтических отношений, реконструирующих ценностно-смысловую структуру ПТО. Этот клинический пример похож на анекдотический случай с человеком,
57
который не хотел искать потерянную вещь в другом месте, как только под фонарём, где ему было светло и удобно. Необходимо добавить, что эта терапия, длившаяся более года, имела (согласно изложенному материалу) неопределённость, как окончания, так и результативности. Поэтому вполне обоснованным представляется утверждение Б. Д. Карвасарского, что «в психоанализе смысл нового знания, понимания с помощью интерпретаций в определённой мере «навязывается» пациенту психоаналитиком, который исходит из довольно ограниченного набора жёстких схем, прямо или косвенно связанных с сексуальностью человека в течение всей его жизни, особенно в раннем возрасте» [26, с. 229].
И хотя в современном психодинамическом направлении «искусство интерпретации», которым должен обладать психоаналитик, стало означать скорее искусство успешного вербального участия, нежели искусство понимания бессознательного смысла материала, получаемого от пациента» [42, с. 134], по-прежнему остаётся орга-низующе-императивная установка «прошлого» в анализе материала. Поэтому Р. Майкелз, отстаивая широкий принцип интерпретации, пишет, что «любая интерпретация представляет собой миф., ... интерпретация предлагает организующий принцип понимания опыта, пережитого пациентом, принцип интегрирования его прошлого в контексте значения ранее недостижимого для него» [42, с.144]. Эта вера в причинность «недостижимого для него» и создала в рассматриваемом случае колоссальное искажение всей психотерапевтической ситуации.
Неспецифические факторы «внутренних» условий именно потому и «неспецифичны», что они представляют собой выделенные в «чистом» виде определённые, наиболее оптимальные способы повседневных отношений. И клиент-центрированная терапия представляет собой наиболее развёрнутую форму совокупности неспецифических факторов (безоценочное позитивное принятие, конгруэнтность, эмпатия и другие), создающих «специфическую» условно-нормативную ситуацию терапевтических отношений. При этом абсолютизация «внутренних» неспецифических условий внутри самого подхода приводит к тому, что «сама РСА [Person-Centered Approach - М. Д.] имеет тенденцию превращения в пара-религиозное конфессионное движение», а «общение членов общества с обязательными прикосновениями и поцелуями поначалу просто поражает» [5, с. 266].
Часто на практике совладающие «психотехники», направленные сами по себе только на нейтрализацию симптоматических
эмоционально-поведенческих явлений, являются, образно говоря, попыткой «лечения» температуры. Их эффективность раскрывается только в совокупности с «внутренними» неспецифическими факторами «совместности» терапевтических отношений, благодаря их эмпатичности, заинтересованности, поддержке, что часто авторами не выделяется как участвующий терапевтический фактор. Так, И. Ялом описывает ситуацию в психотерапевтической работе З. Фрейда, когда тот «забывает» упомянуть об «иной терапевтической активности» как, например, «распутать финансовый узел» в жизни пациентки, а также «встретился с её матерью и «умолял» дать пациентке возможность открытого общения», посещение танцевального вечера вместе с пациенткой и многое другое [52, с. 8]. Поэтому автор не без основания задаётся вопросом, «что собственно помогло излечению» [52, с. 8]? И сам отвечает на него: «Я не сомневаюсь, что фрейдовские «добавки» явились могучими интервенциями, и исключить их из теории было бы ошибкой» [52, с. 8]. Такие ситуации, подобные сказке о «каше из топора» и не учитывающие «добавки», достаточно распространены в психотерапевтическом сообществе, часто тенденциозно интерпретирующем собственную клиническую эффективность и забывающем о сопутствующих факторах кроме авторской «специфичности» [31].
Многие зарубежные психотерапевтические направления в настоящее время склоняются к решающей роли неспецифических факторов [25], что выдвигает на первый план личность психотерапевта в умении создавать терапевтически комфортные отношения для предполагаемого самостоятельного личностного роста клиента. Специфические же факторы различных направлений в этой ситуации практически уравниваются («парадокс эквивалентности») по степени участия в личностных изменениях и роль их часто снижается вплоть до её отрицания [1], [36]. Ситуация же предпочтения «неспецифического» связана, с одной стороны, с очень высоким уровнем интегрированности зарубежной психотерапии как социальной практики в культуру с широкими возможностями востребованного развития терапевтических отношений в социальноэкономическом контексте, а, с другой - с общей позитивистской ориентацией и «позитивистским перенапряжением» в зарубежных исследованиях [51]. В основном они направленны не на «содержательные обобщения», а на порождение огромного потока авторских «психотехнических» разработок [54], [56], [58], [59], [60], часто не отличающихся по сути и имеющих низкий статус «онтологической достоверности» в части создания специфических факторов терапии. Образно говоря, сложившаяся ситуация в зарубежной психотерапии
59
напоминает большое количество «алхимических» лабораторий, которые имеют собственные, часто далёкие от действительной, онтологической природы вещей, рецепты получения продукта, а в процессе комбинирования множества «ингредиентов» и «добавок» иногда случайно получается знание, адекватное изучаемой действительности.
ФАКТОРЫ ПСИХОТЕРАПИИ В ЗАРУБЕЖНЫХ ТЕОРИЯХ ПСИХОТРАВМАТИЗАЦИИ
Теоретические основания различных психотерапевтических направлений обнаруживают всё большую тенденцию к интегратив-ности, что может быть связано с попыткой компенсации «ограниченной целостности» концептуальных оснований отдельных направлений, сводящих всю психику к отдельному фрагменту реальности, когда «объяснение удавалось построить лишь ценою определённой формы редукционизма» [50, с. 297]. Эта интеграция особенно касается психодинамического и когнитивного направлений: «Связь когнитивного подхода с психодинамическим акцентируется в самых новейших ответвлениях когнитивной психотерапии» [47, с. 16]. Наибольшая концептуальная общность проявляется в понимании причин психотравматизации, определяемых как нарушение «когнитивных схем», которые «представляют собой когнитивную структуру, форму организации переживаемого опыта и механизм концептуализации ситуаций» [37, с. 5]. M. Horowitz классифицирует схемы на мотивационные, ролевые и ценностные, которые имеют уровневую структуру в соответствии с фрейдистской структурой личности (Ид, Эго, Суперэго) и определяют соответственно избегание разочарований и достижение удовольствия, отношения с окружающими и выбор в проблемных ситуациях [55]. Психотравматизация затрагивает все схемы, они трансформируются, возникает конфликт между новыми и старыми представлениями, а задача психотерапии состоит в усилении контроля за психическими состояниями, снижении проявления феноменов избегания и навязчивости повторения переживаний [54]. Когнитивная психотерапия также говорит об уровневом построении «когнитивных схем», которые имеют поверхностные, более глубокие и базисные слои, что и определяет сложности терапии психотравматических расстройств, затрагивающих самые «базисные убеждения» [57].
При этом «базисные убеждения», которые в терапевтическом процессе приобретают формализованную, вербально-тезисную
форму [34], индивид «не может обнаружить сам без специальных усилий» [37, с. 6]. Я. ГапоГГ-Ви1тап рассматривает «базисные убеждения» как существующие имплицитно и формирующиеся в детстве со значимыми взрослыми, имеющие обобщённый, импли-кативный характер и являющиеся стабильными на протяжении всей жизни [57]. Их функцией является поддержание позитивного образа Я, доброжелательности окружающего мира и справедливости отношений между Я и миром. Психотравматизация разрушает «базисные убеждения», выявляет их неадекватность происходящему, поэтому психотерапия должна быть направлена на разрушение старых и создание новых, более эффективных «базисных убеждений» [56]. Но, несмотря на, казалось бы, широкие теоретикометодологические возможности объяснения и установки на лечение при психотравматизации, на практике часто терапия носит симптоматический характер и ориентирована на компенсацию выделенных диагностических признаков ПТСР. Так, терапия, согласно мультифакторной концепции А. Маегкег, направлена на повышение роли защитных факторов (осмысление, поддержка, совладание), что должно снижать психопатологическую симтоматику [60]. Психодинамически - имагинативная терапия травмы Ь. Яеёёетапп ставит своей целью «поддержку способностей к самоутешению, самоуспокоению и самопринятию» и отдаёт предпочтение «преимуществу выстраивания отношений перед техникой» [53, с . 261]. Она ориентирована на симптоматическую работу с навязчивыми состояниями, феноменами отрицания и избегания, которые являются только симптоматическими манифестациями «глубинных» механизмов и структур личности [18]. Поэтому и длительность данной психотерапии в случае пациента, жившего в семье с отцом, имеющим боевой опыт, достигла 240 сессий в течение 3 лет [58, с. 270]. В то же время опыт применения ценностно-смысловых реконструкций в случае терапии женщины, пережившей ПТС деструктивных супружеских отношений и суицид мужа, занял 12 сессий в течение 1 месяца [18].
Сами по себе психотехнические приёмы (интерпретация, конструкция, реатрибуция, декатастрофизация и т. д.) как фактор не могут принципиально определить эффективность психотерапии, если не подчиняются логике выстраивания «внутренних» условий. При этом понимание онотологической «слабости» «внутренних», концептуальных оснований психотерапии (в части специфических факторов) в 30-е годы в психоанализе создаёт необходимость введения понятия «объектных отношений», что подчёркивает «взаимозависимость», «взаимодействие» субъекта и объекта, т. к. «между
61
совокупностью приёмов психоанализа, и его теорией, по-прежнему остающейся, «психологией индивидуального организма», существует разрыв» [29, с. 297]. Более того в 50-е годы Ж. Лакан говорит о необходимости «заново осмыслить» опыт психоанализа, «если психоанализ способен стать наукой», чтобы избежать опасности «выродиться в чистую технику (похоже, это уже произошло)» [28, с. 37], т. к. «происходит передача техники - унылой, полной затемняющих дело умолчаний и панически боящейся всякой свежей критики» [28, с. 14]. Из-за этого «разрыва», абсолютизации «психотехнической» стороны интенсивно и развивается противоположное психоанализу направление, клиент-центрированная терапия К. Роджерса, поставившая во главу развитие «внутренних» условий психотерапии в виде неспецифических факторов терапевтических отношений. При этом в самом психоанализе всё более становится выражена ориентация на «внутренние» неспецифические факторы, на «выстраивание отношений» и «использование опыта естественного самоисцеления» [53, с. 261].
Общность позиций психодинамического и когнитивного направлений также касается интенсивности реализации «внешних», специфических условий психотерапии самих по себе. Так, Р. Мак-Маллин, разрабатывающий с коллегами «собственную ветвь когнитивной терапии», пишет, что «единственная теория, лежащая в основе всех реструктурирующих техник, опирается на контраргументацию», длительность которой не уступает психоаналитической работе: «Может быть, им придётся по часу в день в течение года или более преодолевать то коренное убеждение, с которым они прожили всю жизнь» [34, с. 116]. Интенсивность при этом достигает крайних пределов: «Атакуйте все иррациоанальные идеи клиента», «Жёсткое оспаривание - процесс эмоциональный, равно как и интеллектуальный» [34, с. 117]. Такие «техники опровержения» с созданием обширных и резких «контрутверждений» похожи на психоаналитический процесс проработки, в котором «больному нужно дать время углубиться в сопротивление, о котором он теперь уже знает, его проработать, продолжая наперекор ему работу в соответствии с основным аналитическим правилом» [45, с. 154]. Сама проработка напоминает длительное соревнование в доказывании: «На практике эта проработка сопротивлений может стать затруднительной задачей для анализируемого и испытанием терпения для врача» [45, с. 154]. Процесс «проработки», как и «контрутверждений» похож на процедуру принудительной логики, которые соответствуют представлениям терапевта, но не «жизненному миру» пациента. Эта
проработка согласно заданным схемам психоаналитического понимания и определяет «связывание», дальнейшую интерпретацию и реконструкцию патогенного материала. И, несмотря на развитие представлений психодинамического направления, суть «факторов психоаналитического лечения», суть проработки, призванной нейтрализовать сопротивление и принять интерпретируемое «прошлое», по-прежнему рассматривается «в повторении одного и того же снова и снова, в прослеживании бессознательных импульсов, конфликтов, фантазий и механизмов защиты в том виде, в каком они вновь и вновь появляются в материале, получаемом от пациента» [42, с. 162]. При этом если в психоанализе проработка диктуется необходимостью «нормального» (согласно психоанализу) отреа-гирования, то в когнитивной психотерапии длительность «контраргументации» обусловлена логикой представлений терапевта о дисфункциональном мышлении и когнитивных искажениях. Так, в клиническом примере А. Б. Холмогоровой по психотерапии незамужней женщины 40 лет, пользующейся «успехом у мужчин», но не сделавшей карьеру и без детей, рассматриваются как «базовые убеждения» её завышенные требования, перфекционистские установки и импликативность её убеждений [47, с. 97]. При этом нет акцента на экспликации и анализе «базовой», ценностносмысловой структуры её субъективного опыта, не раскрывается весь событийный-фактический комплекс причинно-следственных и операционально-целевых связей, по которой сложилась невозможность реализации сценарных, семейно-родительских требований, где «когнитивные искажения» являются только следствиями, вызывающими следующую причинность. В общем, можно сказать, что «внутренние» специфические факторы, как когнитивной психотерапии, так и психоанализа часто направлены не на «работу» в индивидуальном «жизненном мире» пациента и адекватноконгруэнтное согласование его образующих, а на «долженствование» определённого формального соответствия пациента и теории, и приведение их к «норме» функционирования, которая задаётся представлениями самого терапевтического направления.
СПЕЦИФИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ ПСИХОТЕРАПИИ
В КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ
Несколько иная ситуация исторически сложилась в российской научной психологии, всегда «боровшейся» за свою самостоятельную «экологическую» нишу в социально ориентированных
63
практиках и тяготевшей к «содержательным обобщениям» с максимальной «онтологической отнесённостью» [12], [50]. С этой позиции, как писал Э. Г. Юдин, наиболее разработанным концептуальным аппаратом можно считать культурно-историческую теорию, в которой «понятие предметной деятельности было использовано. как орудие функционального объяснения и обоснования целостности предмета психологии» таким образом, что деятельностный подход стал объяснительным принципом психологической реальности как предмета изучения и «обеспечивал способ понимания и организации реальности в границах. предмета» [49, с. 71]. Учитывая то, что «один объяснительный принцип содержит в себе возможность нескольких предметов», а «любой конкретный предмет всегда есть особая проекция этой реальности [психологической реальности -М. Д.]» [50, с. 305], можно представить предмет психотерапии в рамках данного объяснительного принципа как проекцию психологической реальности на плоскость психотерапевтической практики ПТС. Этот предмет-проекция заключается в оптимизации субъективной произвольной регуляции и достижении смысловой целостности в ПТС, что задаёт «определённую размерность изучаемой реальности, . в смысле выделения в этой реальности таких образований, которые позволяют представить её как логически гомогенную, то есть задают её некий масштаб, систему координат» [49, с. 77]. Этой предельной «системой координат» в данном случае будут специфические теоретические конструкты, основанные на культурно-историческом понимании психологической реальности, которые, в свою очередь, позволят представить соответствующий, специфически психотерапевтический фактор.
Уникальность методологии Л. С. Выготского в исследовании психологической реальности состояла в том, что он не просто изучал и описывал феноменологию проявления «психического» как такового, а он (также как его единомышленники и последователи), исследовав культурно-исторический процесс существования психических «данностей» и формирования высших психологических функций, экспериментально-генетически артифицировал эти функции (память, мышление, внимание, восприятие) в их социокультурной сущности: «Хронологический порядок учит нас, как создавать в эксперименте модель высших функций» [10, с. 269].
Тем самым была создана общая модель формирования высших психологических функций, а равно и модель формирования психологической реальности человека, в которой «основной и самой общей деятельностью человека, отличающей в первую очередь
человека от животного с психологической стороны, является сиг-нификация, т. е. создание и употребление знаков» [10, с. 286]. И этот процесс происходит в совместной, но функционально разделённой деятельности, имеющей определённую структурнофункциональную организацию. Этот общий культурноисторический принцип образования психологических функций и индивидуального опыта может служить общим методологическим основанием для экспликации специфических конструктов и формирования культуры соответствующего профессионального мышления их понимания, так как в гуманитарном знании возможность воспроизводимости метода практически неотделима от профессиональных способностей воспроизводящего. Также необходимо учитывать, что принимаемые теоретические конструкты, являясь основой и целью изучения психотерапевтической реальности, могут также выступать способом, средством структурирования психотерапевтической ситуации согласно одному из принципов организации психологической реальности - «двойственности существования значений» для субъекта: «в качестве объектов его сознания и вместе с тем в качестве способов и механизмов» сознания» [30, с. 179]. Анализ культурно-исторического принципа приводит к возможности выделения трёх наиболее общих специфических, методологических конструктов, связанных с организацией психотерапевтического процесса соответственно со стороны особенностей создания нового совместного опыта, переходящего в субъективный, а также структуры деятельности и сознания участников терапии.
«Общий генетический закон культурного развития» («всякая функция в культурном развитии. появляется на сцену дважды, сперва между людьми, как категория интерпсихическая, затем. как категория интрапсихическая») как конструктивный принцип предполагает не просто активное взаимодействие в процессе переживания, проработки патогенного материала и формирования нового «субъективного опыта», но также и ведущую роль терапевта в этом процессе, что связано особенностями взаимодействия в «зоне ближайшего развития» [10, с. 355]. В критической ситуации психологические возможности совладания резко снижаются, что требует от терапевта не только неспецифических поддерживающих, эмпа-тичных отношений, но и умений концептуализировать событийнофактический нарратив, конструировать и анализировать варианты проживания, понимания и принятия ситуаций. Немаловажной является способность терапевта «озвучивать», вербализовывать представления и переживания пациента, так как в терапии (особенно с детьми) мы часто сталкиваемся с ситуацией алекситимии [8], [13],
65
[14], [16], [18], создающей ограниченность или даже невозможность развёрнутой вербализации «проблемного» материала. В то же время, анализируя «психотехнические» представления психоаналитиков и когнитивно-поведенческих терапевтов, может показаться, что они работают с необычайно интеллектуализированными пациентами, которые очень развёрнуто эксплицируют и подробно вербализуют эмоциональный и когнитивный материал, что часто далеко от действительности. Обычно в совместной работе терапевт, опираясь на свой образовательный, жизненный и конкретный клинический опыт, «ведёт» пациента, «озвучивая» чувственные состояния и когнитивные образы, конструирует сюжеты, объектные ситуации, структурирует предметное содержание, вырабатывая совместный «терапевтический опыт», предоставляя клиенту возможные варианты развития. Всё это и создаёт «зону ближайшего развития» пациента, которая определяется кругом задач, решаемых совместно, обладает свойством «ориентировочной основы действия» [11], формирует «коррективный эмоциональный опыт» [26] и переносится на ситуации вне терапевтических отношений. Можно сказать, что в психотерапевтической «зоне ближайшего развития» актуальный ПТО пациента и опыт психотерапевта выстраиваются заново относительно ПТС, одновременно и соотносясь с новым опытом переживания ПТС, и совместно создавая его. Некоторые особенности участия данного специфического конструкта в психотерапии могут быть рассмотрены на примерах выстраивания терапевтических отношений и формирования причинности поведения в конкретных клинических случаях психотерапии [13], [16], [18].
Такой специфический конструкт как структурнофункциональные особенности организации деятельности нас в данном случае будет интересовать с точки зрения становления ценностно-смысловых образований, которые в своей эволюции проходят определённый путь [18]. Ценностные же функции приобретает такое содержание, которое может быть мерой сопоставления хотя бы двух отличных содержаний. Ильенков Э. В. писал, что «когда хотят установить какое-либо отношение между двумя объектами, то сопоставляют. только те свойства, которые выражают нечто «третье», отличное от их бытия в качестве перечисленных вещей» [22, с. 20]. Это «нечто «третье» является общим свойством как мерой для сопоставления, измерения «двух объектов». Создание «третьего» - это опыт нового понимания, переживания, имеющий функции измерения и оценки других содержаний.
Он часто формируется в виде вербально-образных, метафорических конструкций, снимающих противоречие тезисов и антитезисов. При этом метафоричность и образность должны быть простыми, очевидными для понимания клиента, иметь объективное (но не только отвечающее представлениям и логике терапевта), знакомое, «близкое» ему по смыслу и по языковым значениям содержание. Такая образность охватывает множество контаминаций, что не может быть обеспечено простым тезисным противопоставлением контрубеждений. Такое понимание ценностного, «третьего» содержания сравнимо с пониманием логического у Гегеля и получением его высшей, спекулятивной формы, что предполагает «снятие» существующих противоречий абстрактной и диалектической логических форм [22]. Представленность ценностного содержания в краткой, вербальной форме как в «базовых убеждениях» практически невозможна, так как имеется большое количество ассоциативносмысловых связей, составляющих суть этого содержания и не выражаемых в вербальной формуле, а при краткости тезисного выражения происходит потеря количества содержательных связей. Таким образом, метафорично-образные конструкции компенсируют ограничения вербально-тезисных формулировок. При этом само образование этого «третьего» в психотерапевтической ситуации, возможности его ассимиляции в субъективный опыт обусловлены особенностями диалогичности интерпсихической ситуации «пациент-терапевт». Такие неспецифические особенности выстраиваемых терапевтических отношений как эмпатия, аутентичность, конгруэнтность, безусловность принятия и другие существенно определяют легитимность и клиническую эффективность таких выстраиваемых, специфических «третьих» предметных содержаний. Значимость и практическое применение данного специфического конструкта можно увидеть на примере ценностно-смысловой реконструктивной психотерапии ПТО [16], [18].
Так как психотерапия является в основном языковой практикой [17], то немаловажным специфическим принципом понимания в анализе и реконструкции «материала» является отношение означающего и означаемого языковых предметных содержаний как структурно-функциональных особенностей сознания. Анализируя ПТС, необходимо учитывать отсутствие заданной связи между означаемым и означающим. Это относится ко всем сигнификативным связям событийно-фактического нарратива. А. Ф. Лосев писал о несамостоятельности фактов и их недостаточности в создании истории развития: «Все эти факты как факты сами по себе совершенно ничего не значат в смысле истории. Они должны быть обняты
67
какой-то общей концепцией, в них же содержащейся, но не появляющейся из простой их суммы» [32, с. 31]. В психоанализе такой концепцией, создающей тенденциозность атрибуции причинности, т. е. связи между означаемым и означающим, преимущественно являются «специфические» факты из глубокого «прошлого», в когнитивной психологии - факты «дисфункциональных» когнитивных схем, которые опять-таки «начинают формироваться в детстве на основе личного опыта и идентификации со значимыми другими» [2, с. 84]. Такая тенденциозность понимания причинно-следственных связей обусловлена субстанциональным способом (в отличие от функционального) объяснения психологической реальности и сведением «реальной целостности психики» «к весьма ограниченной целостности какого-то её (и даже не всегда её) компонента» [50, с. 297].
М. Фуко, описывая сложность отношений означающего («слова») и означаемого («вещи») не только в индивидуальном, но и социокультурном контексте, указывал на различную степень их «удалённости», что в различных культурно-исторических ситуациях обуславливало существование «базовых эпистем», понимаемых как модели связей между словами (значениями) и вещами (объектами)» [3, с. 15], что говорит об их относительных, а не идентичных отношениях. Также Ж. Лакан «подчёркивал отсутствие постоянной, устойчивой связи означаемого с означающим» [5, с. 37]. Экспериментальные исследования Д. Б. Эльконина и его группы по «переименованию» предметов в игровых ситуациях с детьми свидетельствуют, что «превращение предмета в игрушку есть процесс дифференциации означаемого и означающего и рождения символа» [48, с. 334]. Сложная динамика этих взаимоотношений характеризуется условным «безразличием» этих отношений, т.к. «предметы, вовлекаемые в игру в качестве заместителей., чрезвычайно многофункциональны и вместе с тем их сходство с обозначаемыми предметами очень относительно» [48, с. 350]. Их использование определяется только конкретным, контекстуальным способом взаимодействия: «условием, для того чтобы одна игрушка заменяла другую, является не внешнее сходство., а возможность определенным образом действовать с данной вещью» [48, с. 337]. В психотерапии это означает, что понимание и интерпретация материала, его «означение» не может иметь жёсткую, схематичную заданность «приписывания», а должно учитывать более широкое количество возможных и переживаемых отношений.
На уровне «языковых значений» важным является выделение в объёме клинического материала наиболее сущностных содержаний, а не формальных языковых построений, т. к. «согласно гипотезе Н. Хомского за бесчисленным числом «поверхностных синтаксических структур». существуют «глубинные синтаксические структуры», отражающие общие схемы выражения мысли, число которых сравнительно невелико» [33, с. 197]. Такое «глубинное» понимание «языковых значений», дифференцирующее «содержательные обобщения» и случайные комбинации языковых признаков, ведёт к выделению, объективации и проработке различных мотивационных и эмоционально-смысловых образований, сопряжённых с ценностной структурой субъективного опыта. «Действие» этого специфического конструкта можно увидеть в психотерапевтической работе и с детскими страхами, и в психотерапии ПТО [13], [14],[16], [18].
Эти специфические конструкты, «координаты» понимания и выстраивания психотерапевтической реальности, структурирующие саму психотерапевтическую ситуацию, объединяет общий принцип их онтологической организации, а именно «смысловой» принцип, который и будет являться специфическим психотерапевтическим фактором культурно-исторической теории. «Смысловое» отношение, в данном случае понимаемое как «отношение меньшего к большему» содержанию [4], [9], [21], как мерное соотношение как минимум двух содержаний по отношению к «третьему» [15], [16],
[17], [18], [19], будет системообразующим, интегративным принципом и в соотношении опытов терапевта и пациента по отношению к вновь создаваемому опыту переживания, и в структурнофункциональных соотношения образующих сознания и деятельности. В интерпсихической ситуации формирования «зоны ближайшего развития» такую организующе-смысловую функцию (по сути, ценностную) играет новый, произвольно структурированный опыт переживания ПТС. В структурной организации субъективной деятельности такую функцию выполняет вновь создаваемое ценностное содержание, определяя «смысловое» соответствие её образующих. А означающее и означаемое раскрывают особенности своих соотношений во вновь создаваемом обозначении какого-либо предметного содержания только через многообразие значимых связей переживаемой ПТС. Таким образом, смысловой фактор как необходимость смысловой «стяжки», связывания всех образующих и образований субъективной психологической реальности мы находим практически во всех аспектах психотерапии переживания ПТС.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В практическом смысле данное понимание структуры психотерапевтического действия позволяет проводить анализ конкретных психотерапевтических ситуаций на предмет наличия, сочетания и выраженности в них не только разновидностей условий и факторов с генетической точки зрения онтологичности их оснований, но и учитывать их функциональные возможности в протекании психотерапии. В психотерапевтической деятельности при психотравмати-зации можно выделить задачу, связанную с оптимизацией произвольной регуляции психотравматического содержания, и основную цель, определяемую как реконструкция ценностно-смысловой структуры ПТО. При этом степень клинической эффективности обеспечивается сочетанием «внешних» и «внутренних» условий реализации психотерапевтического действия, которые представлены неспецифическими и специфическими факторами. И если зарубежные направления связаны в основном с разработкой «внешних» условий («психотерапевтический контракт» и операциональнотехнические приёмы) и «внутренних» неспецифических факторов (выстраивание доверительно-эмпатичных терапевтических отношений), то возможности отечественной психотерапии в рамках культурно-исторической теории ориентированы на разработку содержательной стороны «внутренних» специфических факторов. Зарубежные исследования этих факторов привели к формулированию такого феномена как «парадокс эквивалентности» и практически уравняли клиническую эффективность всех направлений, так как все они абсолютизируют какое-либо, достаточно конкретночувственное проявление психологической реальности, делают его основанием объяснительной модели и имеют тем самым низкую «онтологическую достоверность» [50].
Специфические психотерапевтические факторы рассмотренных направлений можно представить следующим образом: в психоанализе это - воспоминание (восстановление) и эмоциональное переживание (отреагирование) прошлого опыта, в когнитивизме -нейтрализация дисфункционального опыта мышления, в клиент-центризме - это самоорганизация и самовосстановление опыта в эмпатичных условиях общения.
В сравнении со «смысловым» специфическим фактором эти факторы акцентированы на эмпирически «осязаемых» и достаточно «очевидных» (для самого терапевтического направления) проблемных областях. Тогда как «смысловую» проблемную ситуацию
необходимо выстроить, соблюдая «координатные» особенности организации психологической реальности, чтобы она стала достоверно очевидна в процессе ценностно-смысловых реконструкций.
Культурно-историческая теория давно стала концептуальной основой не только для методологических, но и методических разработок психотерапевтического процесса [7], [27]. Использование возможностей её категориально-понятийного аппарата позволяет эффективно проводить психореабилитационные мероприятия [8], [35]. А психотерапия в ПТС с детьми особенно наглядно демонстрирует достаточно «чистое» участие специфических концептуальных положений в изменении ПТО, так как дети не столь подвержены влиянию авторитетов, предрассудков, не имеют выраженных социально-экономических, сценарно-ролевых зависимостей и ангажированности, часто играющих в психотерапии со взрослыми весомую роль [31], [41]. Также автором на конкретных клинических примерах уже были продемонстрированы возможности данного понимания специфических психотерапевтических факторов, что позволило создать теоретические основания для методов игровой интерактивной изотерапии и ценностно-смысловой реконструктивной психотерапии [13], [14], [16], [18]. Поэтому, можно сказать, что культурно-исторически ориентированная психотерапия, учитывая и используя эффективность сочетания всех вышеуказанных факторов, основываясь на структурно-функциональном объяснительном принципе и оперируя более содержательным понятийным аппаратом, располагает «онтологически достоверными» основаниями для эффективного исследования «внутренних» специфических факторов, имеющих достаточно высокую валидность в объяснении психологической реальности в психотерапевтическом процессе.
Библиографический указатель:
1. Айзенк Г. Дж. Сорок лет спустя: новый взгляд на проблемы эффективности в психотерапии // Психологический журнал. Т. 14. 1994. № 4. С. 3-19.
2. Александров А. А. Современная психотерапия. Курс лекций. СПб., 1997.
3. Бермус А. Г. Введение в гуманитарную методологию: Научная монография. М., 2007.
4. Братусь Б. С. Общепсихологическая теория деятельности и проблема единиц анализа личности //А. Н. Леонтьев и современная психология (Сборник статей памяти А. Н. Леонтьева). М., Изд-во Моск. ун-та, 1983, С. 212-219.
5. Бурлачук Л. Ф., Кочарян А. С., Жидко М. Е. Психотерапия. СПб., 2003.
6. Василюк Ф. Е. Психология переживания (анализ преодоления критических ситуаций). М., 1984.
7. Василюк Ф. Е. Уровни построения переживания и методы
психологической помощи//Вопросы психологии. 1988. №5.
С. 27-37.
8. Венгер А. Л., Морозова Е. И. Культурно-исторический подход в коррекции посттравматической регрессии//Вопросы психологии. 2007. №1. С. 62-69.
9. Вилюнас В. К. Психология эмоциональных явлений. М., Изд-во Моск. ун-та, 1976.
10. Выготский Л. С. Психология развития человека. М., 2005.
11. Гальперин П. Я. Введение в психологию. М., 2005.
12. Давыдов В. В., Радзиховский Л. А. Методологический анализ категории деятельности// Вопросы психологии. 1980. №4. С. 167-170.
13. Дорохов М. Б. Клинико-психологический анализ и психотерапия раннего случая вомитофобии// Вопросы психологии. 2003. №4. С. 44 - 50.
14. Дорохов М. Б. Коррекция детских психоневротических расстройств с помощью игровой интерактивной изотерапии// Вопросы психологии. 2007. №1. С. 110 - 116.
15. Дорохов М. Б. Особенности развития субъективного опыта в психотравматической ситуации//Психология и педагогика в системе гуманитарного знания: материалы II Международной научнопрактической конференции. Москва, 2012. С. 60-69.
16. Дорохов М.Б. Работа с чувством вины в ценностно-
смысловой реконструктивной психотерапии//Актуальные вопросы современной науки: сборник научных трудов. Выпуск
31/Новосибирск: Изд-во ЦРНС, 2014. С. 72-93.
17. Дорохов М. Б. Событие как единица анализа психотравматического опыта//Современная психология: теория и практика: материалы IV Международной научно-практической конференции. Москва, 2012. С. 51-55.
18. Дорохов М. Б. Ценностно-смысловая реконструкция психотравматического опыта в процессе психотерапии// Вопросы психологии. 2010. №6. С. 68 - 77.
19. Дорохов М.Б. Эмпирическое исследование изменения
«временных перспектив» в психотравматической ситуа-
ции//Научно-исследовательские публикации/Воронеж, 2014, № 1(5). С. 86-102.
20. Забродин Ю. М., Пахальян В. Э. Психологическое консультирование. М.: Эксмо, 2010.
21. Зейгарник Б. В., Братусь Б. С. Очерки по психологии аномального развития личности. М., Изд-во Моск. Ун-та, 1980.
22. Ильенков Э. В. Диалектическая логика: Очерки истории и теории. М., 1984.
23. Калмыкова Е. С. Опыты исследования личной истории: научно-психологический и клинический подходы. М., 2012.
24. Калмыкова Е. С., Кэхеле Х. Психотерапия как объект научного исследования//Основные направления современной психотерапии. М., 2000. С. 7-20
25. Калмыкова Е. С., Миско Е. А., Тарабрина Н. В. Особенности психотерапии посттравматического стресса//Психологический журнал. 2001. Т. 22. №4. С. 70-80
26. Карвасарский Б. Д. Психотерапевтическая энциклопедия. СПб, 2006.
27. Кравцова Е. Е. Психотерапия с позиций культурноисторического подхода//Вестник РГГУ. 2008. №3. Сер. «Психология». С. 15-31.
28. Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1995.
29. Лапланш Ж., Понталис Ж..-Б. Словарь по психоанализу. М., 1996.
30. Леонтьев А. Н. Избранные психологические произведения: В 2-х т. Т. II. М., 1983.
31. Линде Н. Д. Работа с Внутренним Ребёнком в эмоционально-образной терапии// Вопросы психологии. 2007. №1.
С. 159-169
32. Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991.
33. Лурия А. Р. Язык и сознание// Под редакцией Е. Д. Хомской. Ростов н/Д., 1998.
34. МакМаллин Р. Практикум по когнитивной терапии. СПб.,
2001.
35. Масгутова С. К. Психологическая реабилитация детей, переживших железнодорожную катастрофу (из опыта рабо-ты)//Вопросы психологии. 1990. №1. С. 86-92
36. Орлов А. Б. Психотерапия в процессе рожде-ния//Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2006. Т. 3. №1. С. 82-96.
37. Падун М. А., Тарабрина Н. В. Когнитивно-личностные аспекты переживания посттравматического стресса//Психологический журнал. 2004. Т. 25. №5. С. 5-15.
38. Решетников М. М. Вступление//Фрейд А., Фрейд З. Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов. СПб., 1997.
39. Решетников М. М. Элементарный психоанализ. Восточно-Европейский Институт Психоанализа: СПб, 2003.
40. Роджерс К. Клиенто-центрированная терапия. М., 1997.
41. Розин В. М. Проблема профессиональной ответственности в практической психологии//Вестник ТГПУ. 2007. Выпуск 11 (74). Серия: Гуманитарные науки (Философия). С. 53-63.
42. Сандлер Дж., Дэр К., Холдер А. Пациент и психоаналитик: основы психоаналитического процесса. М., 1995.
43. Тарабрина Н. В. Практикум по психологии посттравматического стресса. СПб., 2001.
44. Фрейд А., Фрейд З. Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов. СПб., 1997.
45. Фрейд З. Техника психоанализа. М., 2008.
46. Фрейд З. «Я» и «Оно». Кн. 1. Тбилиси, 1991.
47. Холмогорова А. Б. Работа с убеждениями//Московский психотерапевтический журнал. 2001. №4. С. 6 -17.
48. Эльконин Д. Б. Избранные психологические труды. М., 1989.
49. Юдин Э. Г. Деятельность как объяснительный принцип и как предмет научного изучения.// Вопросы философии. 1976. №5. С. 65-78
50. Юдин Э. Г. Системный подход и принцип деятельности. Методологические проблемы современной науки. М., 1978.
51. Юревич А. В. Методологический либерализм в психоло-гии//Вопросы психологии. 2001. №5. С. 3-18.
52. Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. М., 1999.
53. Arolt V., Kersting A. Psychotherapie in der Psychiatrie: Wel-che Storung behandelt man wie? Gabler Wissenschaftsverlage, 2009.
54. Horowitz M. J. Treatment of stress response syndromes. Washington. American Psychiatric Publishing, 2005.
55. Horowitz M. J. Person schemas//Person schemas and maladaptive interpersonal patterns/Ed. M. J. Horowitz. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1991.
56. Janoff-Bulman R. Rebuilding shattered assumptions after traumatic life events: coping processes and outcomes//Coping: The psychology of what works/Ed. by C. R. Snyder. N. Y. Oxford University Press, 1998.
57. Janoff-Bulman R. Victims of violence// Psychotraumatology/Eds. G. S. Kr. Everly, J. M. Lating. N. Y.: Plenum Press, 1995.
58. Lampe A., Mitmansgruber H., Gast U., Schussler G., L. Red-demann. Therapieevalution der Psychodinamisch Imaginativen Trauma-therapie (PITT) im stationaren Setting//Neuropsychiatrie. Band 22. Nr. 3/2008.
59. Mosetter K., Mosetter R. Dialektische Neuromuskulare Trau-matherapie//Zeitschrift fur Psychotraumatologie und Psychologische Medizin, ZPPM, Heft 2/2005, Asanger-Verlag, Heidelberg.
60. Maerker A. Therapie der posttraumatischen Belastungs-storung. Heidelberg, 1998.
Статья поступила в редакцию 11.05.2014
