CC BY
29
Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2005. № 4
ТЕОРИЯ ЯЗЫКА И РЕЧИ
М.Ю. Федосюк
ОН УМЕР ИЛИ HE IS DEAD ?
(Сопоставительный синтаксис русского простого предложения
в аспекте активной грамматики)
В 5-й главе романа М.А. Булгакова "Мастер и Маргарита", там, где описывается реакция писательского сообщества на известие о гибели Берлиоза, есть такие строки:
И вдруг за столиком вспорхнуло слово: "Берлиоз!!" Вдруг джаз развалился и затих, как будто кто-то хлопнул по нему кулаком. "Что, что, что, что?!!" — "Берлиоз!!!" И пошли вскакивать, пошли вскрикивать...
Да, взметнулась волна горя при страшном известии о Михаиле Александровиче. Кто-то суетился, кричал, что необходимо сейчас же, тут же, не сходя с места, составить какую-то коллективную телеграмму и немедленно послать ее.
Но какую телеграмму, спросим мы, и куда? И зачем ее посылать? В самом деле, куда? И на что нужна какая бы то ни было телеграмма тому, чей расплющенный затылок сдавлен сейчас в резиновых руках прозектора, чью шею сейчас колет кривыми иглами профессор? Погиб он, и не нужна ему никакая телеграмма. Все кончено, не будем больше загружать телеграф.
Да, погиб, погиб... Но мы-то ведь живы! [Булгаков, 1980: 53].
Анализируя данный отрывок в том аспекте, о котором пойдет речь в нашей статье, обратим внимание на то, что носителем трагического сообщения о Берлиозе в тексте на русском языке является предложение Он погиб.
Совсем иначе передано это сообщение в польском переводе романа, где последние строки рассматриваемого нами отрывка выглядят так:
Ten czlowiek nie zyje i nic mu po depeszach. Wszystko si§ skonczylo, nie zawracajmy glowy telefonistkom.
Tak, nie zyje, nie zyje... Ale my przeciez zyjemy [Bulhakow, 2004: 83].
Наконец, в английском переводе романа читаем:
He is dead and has no need of telegrams. It's all over, so let's not burden the telegraph system.
Yes, he's dead, he's dead... But we are alive! [Bulgakov, 1997: 51].
Совершенно очевидно, что отмеченные выше расхождения между русским, польским и английским языками в способах оформления сообщения о гибели Берлиоза никак нельзя объяснить произволом переводчиков: любой человек, владеющий названными языками, подтвердит, что при необходимости передать инфор-
мацию о том, что кого-либо нет в живых, русским предложениям с простыми глагольными сказуемыми в форме прошедшего времени Он погиб или Он умер будет соответствовать польское предложение On nie zyje (букв. 'Он не живет'), в котором также употреблено простое глагольное сказуемое, но только в форме настоящего времени и с отрицанием, и английское предложение He is dead (букв. 'Он есть мертв'), где использовано составное именное сказуемое с прилагательным в составе именной части (для краткости мы будем именовать подобные сказуемые составными адъективными). Заметим, что упомянутые характерные для польского и английского языков способы информирования о том, что кого-либо нет в живых, освобождают эти языки от необходимости непременно указывать на характер смерти данного человека, которая существует в русском языке. По этой причине польское предложение On nie zyje и английское He is dead в равной степени соответствуют и русскому Он умер, сообщающему об уходе из жизни по естественным причинам, и русскому Он погиб, извещающему о неестественной и неожиданной кончине человека.
Бросается в глаза и следующее обстоятельство: будучи дословно переведенными на русский язык, вполне стандартные для польского и английского языков предложения On nie zyje и He is dead оказываются носителями совершенно иных смыслов. Русское предложение Он не живет, формально соответствующее польскому On nie zyje, по всей вероятности, будет воспринято как неполное и вызовет переспрос: "Не живет, а что делает? Влачит жалкое существование?" или "Где он не живет? В этом доме?" Что же касается эквивалентного английскому He is dead русского предложения Он мертв, то оно могло бы прозвучать лишь непосредственно после обнаружения тела Берлиоза и, скорее всего, из уст врача, констатировавшего его смерть.
Обратим внимание и на несовпадение синтаксических структур предложений противоположной семантики. Как показывают приведенные выше фрагменты русского, польского и английского текстов романа "Мастер и Маргарита", сообщения о том, что некто не является мертвым, по-русски и по-английски передаются при помощи предложений с составными адъективными сказуемыми (ср. рус. Мы живы и англ. We are alive букв. 'Мы есть живые'), тогда как по-польски та же информация передается посредством предложения с простым глагольным сказуемым My zyjemy (букв. 'Мы живем').
Если анализировать данные предложения с позиций традиционно преобладающего в современной лингвистике подхода в направлении от формы языковых единиц к их содержанию, т.е. того подхода, который Л.В. Щерба именовал "пассивной грамматикой" [Щерба, 1974] и который иначе можно назвать семасиологическим или рецептивным подходом [ср. Милославский, 2002],
то подобной констатацией дело, по-видимому, и ограничится. Об этом, в частности, свидетельствуют различные сопоставительные грамматики русского, английского и польского языков, где, как правило, подробно говорится не о несовпадающих способах выражения этими языками одного и того же содержания, а лишь о наличии в сопоставляемых языках одинаковых или, наоборот, несходных синтаксических структур [см., напр., Аракин, 2003; Гуре-вич, 2004; Koseska-Toszewa, 1993].
Вместе с тем подход в противоположном направлении — от смысла к возможным способам его выражения, т.е. тот подход, который Л.В. Щерба именовал "активной грамматикой" и который можно также назвать ономасиологическим или продуктивным, способен, по нашему мнению, детально объяснить эти и аналогичные им расхождения между языками.
Вот что писал об "активном" подходе к синтаксису Б.Ю. Норман: «Стандартная ситуация вызывает в каком-то смысле стандартную же речевую реакцию носителя языка (диапазон выбора синтаксических средств в конкретных коммуникативных условиях невелик). Так, элементарное событие повседневной жизни — звонок в дверь — может вызвать примерно такую речевую реакцию: "Звонок!", "Звонят", "Слышишь?", "Открой дверь", "Пойди открой" и т.п. Ясно, что все эти высказывания содержат в себе — в открытой или завуалированной форме — одно и то же побуждение к действию. В то же время не подлежит сомнению, что в основе их лежат разные структурные схемы: именные или глагольные, одно-, двух- или трехчленные, и каждая их них характеризуется типовой семантикой, "не обсуждаемой" и не конструируемой говорящим. В этом многообразии проявляется десигнатив-ный аспект сообщения, т.е. возможность различного представления говорящим референтной ситуации, совершенно нормальная для коммуникативной практики» [Норман, 1994: 129].
Чем можно объяснить различия в десигнативном содержании разных структурных схем двусоставных предложений, описывающих одну и ту же референтную ситуацию? Очевидно, главным образом различиями в категориальных значениях их компонентов.
Не останавливаясь на подробном анализе всех структурных схем русского предложения [см. Федосюк, 2004а, 2004б], отметим, что, например, категориальным значением глагола является процессуальность, т.е. обозначение постоянного изменения какой-либо характеристики предмета во времени, и потому структурные схемы предложений с простым глагольным сказуемым описывают любые ситуации как процессы.
Категориальные значения прилагательного и наречия — признаковость, т.е. обозначение некоторой характеристики как не изменяющейся во времени. По этой причине предложения с составными именными сказуемыми, которые включают в свой
состав прилагательные или наречия (последние мы будем для краткости называть составными наречными сказуемыми), специализируются на информировании о признаках.
Категориальное значение существительных — предметность, поэтому предложения с составными именными сказуемыми, включающими в свой состав существительные (или, иначе, составные субстантивные сказуемые), направлены на квалификацию некоторого предмета: они информируют либо об отнесенности данного предмета к некоторому классу предметов (ср. Мой сосед — писатель 'Мой сосед принадлежит к классу писателей'), либо о тождестве двух предметов, имеющих разные обозначения (ср. Мой сосед — автор этой книги 'Мой сосед и автор этой книги — одно и то же лицо') [см. Арутюнова, 1976; Крылова и др., 1997].
Вот что писал в связи с рассматриваемой проблемой А.М. Пеш-ковский, сравнивая сказуемые типа веселится и типа весел: «При слове веселится нам представляются какие-то действия веселящегося человека. Если нам скажут он сегодня веселится, мы, смотря по человеку, предположим или попойку, или бал, или поездку за город, — словом, во всяком случае какие-либо "веселые" действия. Ничего этого нет в слове весел. В словах радуется, печалится, грустит уже меньше внешних проявлений чувства, чем в слове веселится, но все-таки они есть. Мы скорее скажем он радуется, как ребенок, чем он рад, как ребенок, потому что радуется указывает на какие-то жесты, выражение лица, — словом, на какое-то проявление радости, чем и подходит больше к ребенку, нежели рад» [Пешковский, 2001: 97].
Уже из приведенных выше примеров видно, что в большинстве случаев говорящий имеет в своем распоряжении несколько различных вариантов языковой интерпретации одной и той же референтной ситуации и соответственно описания ее при помощи разных структурных схем предложения. К примерам А.М. Пеш-ковского Он веселится, где ситуация изображается как процесс, и Он весел можно было бы добавить предложение Он веселый (в двух последних примерах ситуация описывается как признак некоторого лица), а также предложение Он весельчак, характеризующее ситуацию как принадлежность данного лица к классу весельчаков.
Возникает вопрос: какие факторы обусловливают в каждом конкретном случае выбор отправителем сообщения той или иной структурной схемы предложения?
Первый из рассматриваемых факторов — это, очевидно, коммуникативные намерения отправителя, который может сознательно или неосознанно стремиться к тому, чтобы подчеркнуть процессуальность, признаковость или, например, квалифицирующий характер описываемой ситуации.
Второй фактор — это лексическая система данного языка, которая под влиянием типичных и устойчивых коммуникативных потребностей его носителей в одних случаях располагает, а в других не располагает словами, которые можно было бы употребить в предложениях, построенных по тем или иным структурным схемам. Сравним: Он веселится — Он весел — Он весельчак и Он грустит — Он грустен — ? (при наличии однословного обозначения человека, склонного к веселью, — весельчак в русском литературном языке отсутствует существительное для обозначения человека, который предрасположен к грусти); Он говорит — Он говорлив — Он говорун и Он пишет — ? — ?; Он слушает — ? — ? (с глаголом говорить в русском литературном языке соотносятся прилагательное говорливый 'склонный много говорить' и существительное говорун 'тот, кто много говорит', тогда как у глаголов писать и слушать аналогичных соотносительных слов нет).
Наконец, третий фактор — это общепринятые традиции употребления слов и выражений, или узус. Так, в соответствии с русским языковым узусом синонимический ряд Он печалится и Он печален можно дополнить предложениями, метафорически использующими синтаксические модели с исходной семантикой местоположения (Он в печали) и существования (У него печаль) [см. Арутюнова, Ширяев, 1983]. В то же время эти модели нельзя употребить для обозначения состояния веселья (ср. Он веселится — Он весел, но не *Он в веселье или *У него веселье).
Все сказанное позволяет нам вернуться к сопоставительному анализу русского предложения Он умер и его смысловых эквивалентов — польского On nie zyje и английского He is dead.
Информация о том, что Берлиоза больше нет в живых, безусловно, является сообщением о присущем Берлиозу постоянном признаке, поэтому было бы естественным ожидать, что для передачи этого сообщения в русском языке будет использовано предложение с составным адъективным сказуемым. Дело, однако, осложняется существованием двух разновидностей признаков: постоянных или долговременных — их удобно именовать свойствами — и признаков, ограниченных короткими временными пределами, или состояний [ср. Апресян, 2003: XLIV; Матханова, 2000; СТП, 1982].
Лексические значения некоторых русских прилагательных позволяют им свободно обозначать как свойства, так и состояния. Таковы, например, слова больной, нежный или внимательный. При употреблении подобных слов семантика свойства или состояния оказывается выраженной либо благодаря выбору полной или краткой формы прилагательного, либо при помощи контекста. Так, предложения с полными формами прилагательных Он больной; Он был нежным и внимательным при отсутствии более широкого контекста с большой долей вероятности будут восприняты
как сообщения о свойствах, а предложения с краткими формами Он болен; Он был нежен и внимателен — как сообщения о состояниях. Однако распространение этих предложений, например, обстоятельствами способно изменить их смыслы. Предложения Сегодня он больной и Вчера он был нежным и внимательным, несмотря на использование полных форм прилагательных, несут информацию о состояниях, а предложения Он постоянно болен и Он всегда был нежен и внимателен, вопреки наличию кратких форм, информируют о свойствах [см. Федосюк, 1988].
В то же время имеются и такие прилагательные, которые в подавляющем большинстве контекстов обозначают только свойства или только состояния. В число прилагательных, специализирующихся на обозначении свойств, входят, например, умный, образованный, седой или кареглазый (трудно представить себе ситуацию, когда человек является умным или кареглазым не на протяжении длительного периода, а лишь в определенный момент). В свою очередь к числу прилагательных, обозначающих исключительно состояния, относятся такие слова, как сытый, голодный, пьяный, трезвый и безмолвный.
Очевидно, что ряд русских слов типа сытый, пьяный или безмолвный, который обычно приводится в литературе при описании прилагательных, способных обозначать не свойства, а только лишь состояния [см., напр., Булыгина, Шмелев, 1997; СТП, 1982], необходимо дополнить и словом мертвый. В самом деле, мертвый — это не просто 'такой, который умер, лишился жизни', как это слово определяет, например, Малый академический словарь [МАС. Т. 2: 255], а, скорее, 'такой, который умер и не проявляет признаков жизни в момент наблюдения'. Применительно к человеку или животному, которых нет в живых, но которые не находятся при этом в поле зрения наблюдающего субъекта, не принято говорить мертвый.
Чтобы подтвердить сказанное, напомним тот фрагмент романа "Мастер и Маргарита", в котором Иван Бездомный пытается составить заявление с описанием обстоятельств гибели Берлиоза:
Начало он вывел довольно бойко:
"В милицию. Члена МАССОЛИТа Ивана Николаевича Бездомного. Заявление. Вчера вечером я пришел с покойным М.А. Берлиозом на Патриаршие пруды..."
И сразу поэт запутался, главным образом из-за слова "покойным". С места выходила какая-то безлепица: как это так — пришел с покойным? Не ходят покойники! Действительно, чего доброго, за сумасшедшего примут! [Булгаков, 1980: 95].
Причины затруднений Бездомного понятны: поскольку прилагательное покойный обозначает такое постоянное свойство человека, которое появилось у него лишь после смерти, данное слово неудобно употреблять при описании единичных событий, проис-
ходивших еще при жизни этого человека. В то же время при описании неединичных событий упомянутое слово вполне приемлемо, ср.: Покойный Берлиоз много читал, носил приличную шляпу пирожком и часто гулял на Патриарших прудах. Вместе с тем употребление прилагательного мертвый в только что приведенном и подобных ему контекстах абсолютно недопустимо (ср. *Мертвый Берлиоз много читал, носил приличную шляпу пирожком и часто гулял на Патриарших прудах), поскольку, как уже было сказано, это слово способно обозначать не свойства, а лишь наблюдаемые состояния.
Таким образом, присущая лексическому значению русского прилагательного мертвый ориентация на обозначение исключительно состояний объясняет, почему, сообщая, что какого-то человека нет в живых, по-русски невозможно сказать Он мертв. Очевидно, что аналогичной особенностью обладает и польское martwy, поэтому употребление польского предложения *On jest martwy в рассматриваемой ситуации также невозможно. В то же время английское прилагательное dead способно обозначать как состояние, так и свойство, и потому стандартным способом оформления рассматриваемого сообщения в английском языке является He is dead.
Отметим далее, что если ситуацию, в которой некоего человека нет в живых, естественно, как это было показано выше, интерпретировать как его свойство, то, напротив, ситуацию, когда кто-либо жив, можно интерпретировать не только как свойство, но и как процесс, т.е. постоянное изменение характеристик этого человека. Очевидно, что "жить" — это такой же неоднородный, подразумевающий большое количество самых разных единичных действий процесс, как и те процессы, которые в русском языке обозначаются глаголами руководить, воспитывать, управлять, директорствовать. Вот что писала о глаголах этого типа Т.В. Булы-гина: «Действительно, ответ на вопрос о специфических действиях того, кто воспитывает, помыкает кем-л., господствует над кем-л., или украшает общество своим присутствием, или всецело подчиняется кому-л., находится под каблуком у кого-л. и т.п., т.е. о конкретном, локализованном во времени действии, которое можно было бы считать индивидуальным случаем "воспитания", "помыкания", "господства", "украшения общества своим присутствием", "подчинения", "бытия подкаблучником" и т.п., является в достаточной степени неопределенным. Так, умение матери Татьяны Лариной супругом самодержавно управлять проявлялось, в частности, в том, что Она езжала по работам, / Солила на зиму грибы, / Вела расходы, брила лбы, / Ходила в баню по субботам, / Служанок била осердясь — / Все это мужа не спросясь, однако ни один из соответствующих конкретных поступков не является неким "квантом" "самодержавного управления супругом"» [СТП, 1982: 54].
Итак, если "жить" — это процесс, который поэтому можно обозначить при помощи глагола, то свойство "не быть в живых" допустимо обозначить как отрицание данного процесса. Именно эту возможность и использует польский язык, в котором смысл 'Его нет в живых' принято передавать предложением On nie zyje.
В свою очередь русский язык прибегает к другому возможному варианту синтаксической интерпретации ситуации 'Его нет в живых' — предложению Он умер. Указанная возможность обусловлена тем, что глагол умереть принадлежит к группе глаголов, обозначающих события, результаты которых сохраняются длительное время или даже постоянно. Отмеченное свойство объединяет глагол умереть с такими словами, как похудеть, поседеть или состариться, и придает прошедшему времени рассматриваемых глаголов перфектное значение. Подобно предложениям Он похудел, Он поседел или Он состарился, которые несут сообщения о том, что в момент общения некто является худым, седым или старым, предложение Он умер информирует о том, что в момент общения человека, о котором идет речь, больше нет в живых (сравним эти предложения с примерами Он проголодался, Он побледнел или Он упал, из содержания которых никак не вытекает, что данный человек по-прежнему является голодным, бледным или упавшим в момент речи).
Все сказанное проливает свет и на причины того, почему русскому предложению Мы живы соответствует английское We are alive (букв. 'Мы есть живые') и польское My zyjemy (букв. 'Мы живем'). Как уже говорилось, ситуацию 'быть в живых' можно интерпретировать как свойство, что позволяет русскому и английскому языкам использовать для ее описания модель предложения с составным адъективным сказуемым, а можно — как процесс, что и делает польский язык, прибегающий в этом случае к простому глагольному сказуемому.
Возникает вопрос: почему русский язык, в отличие от польского, не использует при описании рассматриваемой ситуации модель предложения с простым глагольным сказуемым, т.е. почему, сообщая о здравствующем человеке, по-русски нельзя сказать *Он живет? Дело, очевидно, заключается в том, что русский языковой узус не допускает использования глагола жить без главенствующих модальных или вспомогательных глаголов либо, напротив, без зависимых слов. Так, по-русски можно, с одной стороны, сказать Он хочет (может, должен, будет) жить, а с другой — Он живет в Москве (на Новой Басманной улице, уединенно, частными уроками), однако нельзя, во всяком случае без поддержки со стороны контекста, сказать просто * Он живет.
Английский языковой узус в этом отношении во многом аналогичен русскому, что проявляется в запрете на употребление глагола to live без распространителей. Как известно, по-английски
можно сказать He lives in Moscow (at Novaya Basmannaya street; in solitude; on private lessons), однако, как и в русском, невозможно *He lives.
Подводя итоги всему сказанному, еще раз подчеркнем главное. Процесс порождения предложений осмысленной речи базируется на выборе говорящим таких структурных схем, типовые языковые значения которых дают возможность передать то или иное неязыковое содержание. Как правило, одно и то же содержание может быть достаточно адекватно передано при помощи нескольких разных вариантов выбора структурных схем. При этом тот выбор, который делает говорящий, бывает обусловлен, во-первых, коммуникативными намерениями этого говорящего, во-вторых, особенностями лексических систем разных языков и, в-третьих, спецификой их узусов. Подход к сопоставительному изучению языков с этих позиций позволяет не только обнаружить сходства и различия между языками, но и вскрыть причины указанных сходств и различий.
Литература
Апресян Ю.Д. Лингвистическая терминология словаря // Новый объяснительный словарь синонимов. Вып. 3. М., 2003.
Аракин В.Д. Сравнительная типология английского и русского языков. М., 2003.
Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл: Логико-семантические проблемы. М., 1976.
Арутюнова Н.Д., Ширяев Е.Н. Русское предложение: Бытийный тип (структура и значение). М., 1983.
Булгаков М.А.. Мастер и Маргарита. М., 1980.
Булыгина Т.В., Шмелев АД. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М., 1997.
Гуревич В.В. Теоретическая грамматика английского языка. Сравнительная типология английского и русского языков. М., 2004.
Крылова О.А., Максимов Л.Ю., Ширяев Е.Н. Современный русский язык: Теоретический курс. Синтаксис. Пунктуация. М., 1997.
МАС — Словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. А.П. Евгеньевой. М., 1981—1984.
Матханова И.П. Высказывания с семантикой состояния в современном русском языке. Новосибирск, 2000.
Милославский И.Г. Культура речи и русская грамматика. М., 2002.
Норман Б.Ю. Грамматика говорящего. СПб., 1994.
Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 2001.
СТП — Семантические типы предикатов. М., 1982.
Федосюк М.Ю. О синонимии полной и краткой форм прилагательных в русском языке // Вопросы истории русского языка XIX—XX веков. М., 1988.
Федосюк М.Ю. Об ономасиологическом подходе к описанию русского синтаксиса // Балтийская академия информатизации: Научные труды. Лингвистика. Рига, 2004а.
2 ВМУ, лингвистика, № 4
Федосюк М.Ю. Теоретический курс русского синтаксиса при подготовке преподавателей русского языка как иностранного // Czlowiek. Swiadomosc. Komunikacja. Internet. Warszawa, 20046.
Щерба Л.В. Преподавание иностранных языков в средней школе // Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. М., 1974.
Bulgakov M. The Master and Margarita / Translated by Diana Burgin & Katherine Tiernan O'Connor. L., 1997.
Bulhakow M. Mistrz i Malgorzata / Przelozyli Irena Lewandowska i Witold D^browski. Warzsawa, 2004.
Koseska-Toszewa V Gramatyka konfrontatywna rosyjsko-polska: Skladnia. Warszawa, 1993.
Résumé
The aim of the article is to determine the reasons why different languages sometimes express the same meaning using different syntactic structures (e.g. the standard Russian equivalent to the English sentence He is dead has the literal meaning 'He died' while the Polish equivalent to the same sentence means 'He doesn't live'). It is shown that the choice of the syntactic structure in each language depends on (1) the speaker's intention, (2) the resources of the lexical system of the language and (3) the traditions of usage the language units.
Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2005. № 4
Э.И. Глинчевский
СРЕДСТВА РЕЧЕВОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ В ЯЗЫКЕ СМИ
В настоящее время одним из наиболее актуальных и динамично развивающихся направлений в языкознании является медиа-лингвистика — раздел науки о языке, изучающий язык СМИ (в российском языкознании одним из основоположников медиа-лингвистики является Т.Г. Добросклонская)1. Огромная роль СМИ в современном обществе — это общеизвестный, не вызывающий сомнения факт. СМИ и информируют миллиарды людей о событиях в окружающем мире, и оказывают на них воздействие, формируя их мировоззрение, поведение, восприятие и оценку окружающей действительности. Однако важность изучения средств подобного воздействия (как речевого, так и неречевого) обусловлена не только исключительной ролью СМИ в современном мире, но и богатством речевого материала, требующим научного осмысления.
Задача данной статьи — классификация и описание средств речевого воздействия (далее — РВ), используемых в языке СМИ.
Язык СМИ отражен в особых речевых произведениях — так называемых медиатекстах. Любой текст, в том числе и медиа-текст, — это "объединенная смысловой зависимостью последовательность знаковых единиц, основными свойствами которых яв-
