CC BY
41
Т.А. Филиппова
ОБРАЗ ТУРЦИИ В РУССКОЙ ЖУРНАЛЬНОЙ САТИРЕ
1917-1918 ГОДОВ
Русская сатирическая журналистика эпохи Великой российской революции как ис-торико-документальный источник - явление уникальное для отечественной культуры и общественной мысли. В лице своих наиболее профессиональных, стабильно выходивших изданий («Стрекоза», «Новый Сатирикон», «Шут», «Будильник», «Бич», «Бомба», «Пугач», «Забияка», «Кривое зеркало», «Пулемёт» и др.) она прочитывается как своеобразная «летопись» революционных событий, ироничная до сарказма «автобиография» российского общества эпохи небывалых перемен.
По сравнению с другими документальными свидетельствами того времени этот сегмент историко-культурного наследия всё ещё ждёт своего комплексного изучения. В особенности визуальные источники - карикатура и сатирический рисунок, воссоздающие для современного читателя наиболее яркую, гротескно заострённую версию революционных событий 1917-1918 годов. Подступы к исследованию образов тех или иных «врагов» и «политических соперников», унаследованные российской сатирой из эпохи Первой мировой войны, были намечены автором в ряде недавних работ1; в данной публикации прослеживается их развитие в ходе «красной смуты»2.
Фронтальный источниковый анализ комплектов отечественных сатирических журналов за 1917-1918 годы, отложившихся в российских и зарубежных хранилищах, свидетельствует: события Великой российской революции имели в глазах сатириков - журналистов, писателей, художников-карикатуристов и поэтов - своё «восточное измерение». При этом «векторы» этого «измерения» имели два направления - «внешнее» и «внутреннее». И если образы «внешнего» Востока центрировались, главным образов, темой «турка» и Турции как открытого про-
тивника военного времени (и в гораздо меньшей степени - образами Японии и Китая), то обобщённый «Восток» - в негативно-метафорической трактовке представал как символ «азиатчины», окрасившей своей архаикой политическую культуру общества, переживавшего революционный кризис.
Важно подчеркнуть, чего не было в тогдашней русской журнальной сатире и что выгодно отличало её от многочисленных образцов иностранной сатиры военного времени. В абсолютном большинстве своих работ отечественным авторам был чужд расовый подход в продвижении образа Врага. Как правило, противник («турок») представал в работах сатириков враждебным не по «крови» и «происхождению», а по недостойному воина поведению в бою, из-за жестокого отношения к пленным, раненым, мирным жителям. Столь же чуждым для сатириков этого круга изданий было глумление над верой неприятеля. Религиозная тема, священные символы чужой религии никогда не становились объектом критики и насмешки.
Впрочем, революционные события 1917-1918 годов в России существенно изменили основной ракурс взгляда российских сатириков на Турцию и «турка» как объект интереса и критики3. Общим фоном здесь отныне становятся события внутри собственной страны, где военное ожесточение и экономический кризис всё активнее провоцировали политические раздоры, социальную вражду и настроения экстремизма. Образ «турка» лишь на время (зима 1917 года) отойдёт на второй план в общем репертуаре объектов сатирического интереса, чтобы на короткое, но эпохальное время (весна 1917 -лето 1918 года) вновь появиться на страницах сатирических изданий старой России, с трудом сумевших уцелеть в неблагоприятных (мягко говоря) обстоятельствах «красной смуты». Актуальным контекстом для
временного возрождения этого исчезающего образа вражды/сочувствия станет крах старых имперских режимов Европы и Азии в ходе Великой войны, часто трактуемой как «война наций и империй».
Меж тем на фоне революционных событий начала 1917 г. позиционное затишье на Кавказском фронте сменилось Месопотам-ским наступлением генерала Юденича. Прекращение наступления и отстранение генерала от командования войсками Кавказского фронта (из-за конфликта с Временным правительством) существенно изменили здесь всю картину военных действий. А заодно -и расклад политических сил, спутывая карты и противникам, и союзникам России. Новый главнокомандующий М.А. Пржевальский переходит к тактике обороны. Одновременно изменяются и тематические приоритеты отечественной сатиры. Главным мотивом становится предощущение общности судеб отживших свой век империй, близящийся и, как показала история, схожий финал старых режимов.
В одном из весенних номеров журнала «Бич» 1917 г., когда судьба Дома Романовых была уже предопределена временем, находим примечательный рисунок. На символическом корабле, готовом уйти в историческое небытие, собралась толпа «бывших» -монархов, среди которых, наряду с Николаем II, выделяется своей феской с полумесяцем дряхлый турок - бледная тень правителей некогда грозного Дома Османов. Все они только и ждут, когда по трапу на корабль поднимется сам Вильгельм Гогенцол-
4
лерн ...
Не менее знаковой воспринимается и карикатура под названием «Четвёртый партнёр» в одном из мартовских номеров «Нового Сатирикона». В ней средствами сатиры подводится драматический итог эпохе старых режимов, сгоревших (или догорающих) в пламени Первой мировой. Троица «бывших» - персидский шах, турецкий султан и португальский король - со злорадными усмешками встречают появление «нового партнёра», Николая Романова. В одной руке он жестом попрошайки держит корону, а в
другой у него жалкий чемоданчик да поводок, на котором отставной российский самодержец ведёт горько рыдающего ощипанного двуглавого орла без крыльев5.
Рис. 1. Новый Сатирикон, 1917. № 11. С. 4.
Тогда же, весной и летом 1917 г., на фоне дискуссий в российской печати о возможности заключения мира сатирики обращаются к теме предполагаемой реакции противников России на перспективу переговоров о перемирии. В этом смысле Турция видится главным кандидатом на первоочередной выход из войны. Понятно, что препятствием к этому виделась позиция «заклятого друга» турок - Германии. В «Новом Сатириконе» находим примечательную карикатуру: трое турок за кальяном (лишь один из них - военный) уныло обсуждают актуальную политическую ситуацию:
«Магомет: - Противно читать о русских... Столько времени говорят о сепаратном мире, спорят, волнуются... Противно прямо...
- Ещё бы не противно...
- Конечно. Предложи нам - да разве бы мы разговаривать стали? В три дня подписали бы... »6.
Как отклик на волнения в Стамбуле по причине углубления внутреннего кризиса в стране журнал публикует сатирический рисунок с изображением экзекуции - порки с «законодательным» подтекстом, что возвращает нас на новом витке развития темы к сюжетам о «правопорядке», установленном репрессивным младотурецким режимом в своей стране7. На карикатуре под названием «Единственное утешение» видим, как палач увещевает свою орущую жертву:
«— Молчи, негодяй, я секу тебя по приговору многолюднейшего собрания правоверных Стамбула...
- Бей. Но у меня всё-таки есть единственное утешение, что резолюция прошла незначительным большинством голосов...»*.
Концентрация сатирических символов и многозначительных метафор в трагикомическом восприятии войны и мира достигала тогда особой «густоты», как это, впрочем, и типично для эпохи революций, когда уже ничто не слишком. На обложке одного из последних номеров «Нового Сатирикона» (июнь 1918 г.), когда Брест-Литовское перемирие уже вывело Россию из войны империалистической и ввергло её в войну гражданскую, находим последний рисунок, в котором присутствует образ «турка» в сатирической журналистике той эпохи. Огромный «германец» запихивает в свой мешок народы мира - жертвы его агрессивных устремлений. Рядом с ним тощий турок, поглядывая на союзника снизу вверх, тоже пытается костлявыми ручками запихнуть народы своей расползающейся державы обратно в свой мешок. А где-то внизу, у их ног, бравый красноармеец отстреливает несчастных «мешочников», борясь с «контрреволюцией и саботажем». Подпись под карикатурой язвительна, поясняя, что новая российская власть воюет с собственным народом, отказавшись от борьбы с настоящим злом -внешним противником: «Маленькие мешочники, с которыми власть воюет, и БОЛЬШИЕ МЕШОЧНИКИ, с которыми
9
власть не воюет» .
В целом же образ Турции к концу войны становится всё менее значимым как образ
актуального врага, часто становясь лишь поводом для внутренней рефлексии на российские темы. Черты старости, дряхлости, изнурения, нагнетающиеся в образе турка в ту пору, конечно же, отражают не только (и не столько) «изношенность» османского могущества, окончательно разрушенного в боях Великой войны. За этими символами видится, на наш взгляд, возраст вражды, связавшей когда-то судьбы двух государств и народов, но вражды дряхлеющей, изживающей себя на фоне понимания общности внутренних проблем.
Военно-политические обстоятельства этой журнальной рефлексии на тему Турции и «турка» были трагичны для обоих участников кровавых событий на Кавказском фронте. «В марте 1918 года остатки русской и её наследницы армянской армии окончательно покинули турецкую землю, - писал в своих воспоминаниях полковник русской армии А.К. Шнеур. - Все усилия и победы в тяжёлой войне были сразу сведены к нулю. Обессиленная, разбитая русскими Турция сама протягивала руку мира, поднялась, как больная после тяжёлой болезни, и, спотыкаясь, еле переставляя ноги, поплелась к границе...»10.
Нагнетание и преодоление «языка вражды» в отношении «турка» и Турции, волнообразно происходившие в русской журнальной сатире начала ХХ века, в ходе революционных событий 1917-1918 гг. перейдут в стадию размывания этого образа как культурного факта и как воплощения традиционных символов «Врага с Востока». Советский этап «переиздания» соответствующих образов, подогретый бурными послереволюционными событиями в Закавказье, будет иметь свои особенности и векторы развития. Но в своём эмигрантском «зазеркалье» российская культурная традиция восприятия реального турка переживёт примечательную эволюцию - от ненависти к взаимности, переходящей в симпатию11.
Этот феномен можно объяснить общими для двух народов проблемами срыва модернизации, общими бедами из-за расцвета «агрессивных национализмов», губительными
социальными катастрофами военного времени, политическим эгоизмом союзников и т.д.12 А можно обратиться и к очень личному восприятию современником этого русско-турецкого парадокса - своего рода посттравматической взаимной симпатии русских и турок, случившейся в послевоенном Стамбуле, так и не ставшем Константинополем. На какое-то время в совместной истории соседей-соперников остались лишь «два больных человека», как описывал их Василий Шульгин: «Турция, давно заболевшая, и Россия, недавно тяжело занемогшая.»13. Сами же «реальные» турки, проигравшие войну, стали своего рода друзьями по несчастью.
Исследованные материалы убедительно свидетельствуют: сатира как способ освоения и усвоения опыта Мировой войны и Революции 1917 года даёт ключ к постижению жестокой реальности эпохи, приоткрывая загадки внутреннего мира творческой личности перед лицом небывалых испытаний. Созданные сатириками образы «Востока» проясняют истоки стереотипов и мифов, подчас бытующих в общественной мысли и массовых представлениях. В этом смысле творчество отечественных сатириков восстанавливает для нас часть автобиографии России в период величайшего кризиса в её истории, демонстрируя яркие образцы жанрового творчества и ценный опыт внутри- и внешнеполитической аналитики в «восточном» направлении.
Приложение ИСТОРИЯ ОЛЕГОВА ЩИТА
Публикация сатирического рассказа-фельетона «История Олегова щита» (автор -ведущий сотрудник издания, писатель Аркадий Бухов) в одном из последних номеров журнала «Новый Сатирикон» (1918, № 6. С. 2-3) символическим образом подводила итог вековым грёзам российских властей о завоевании Константинополя и «водружении креста на Святую Софию». «Финалист-ские» настроения этого сатирического тек-
ста имели двойной смысл. Они констатировали, во-первых, исчезновение, по сути, к концу Первой мировой войны и началу Великой революции в России образа «турка» в роли многовекового геополитического противника России на мировой арене, и, во-вторых, полный провал стремления прежних режимов (будь то российского самодержавия или Временного правительства) эффективно вести свой внешнеполитический курс. «Либеральное имперство» кадетов в «восточном ракурсе» их недолгой государственной политики с горечью трактовалось ново-сатириконовцами как один из признаков роковой неспособности решать как внешние, так и внутренние проблемы страны, переживавшей острейший революционный кризис.
Пока у Олега не было щита, не было и заботы о том, куда бы его прибить. Но судьба играет человеком, и в одно несчастное древнеславянское утро Олег, сам того не замечая, к глубокому унынию ближайших родственников, очутился со щитом.
- Братцы, - виновато сказал он, разведя руками, - что же это? Что же это? Что я теперь с ним делать буду?
А щит лежал одиноко и сурово, как вещественное доказательство славянской силы и могущества, и требовал, чтобы его прибили к подходящему месту.
- Прибей, - настаивали родственники.
- И прибью, - согласился Олег.
На семейном совете стали совместно придумывать место. Олег долго упрашивал, чтобы его отпустили недели на две прибивать щит в одну соседнюю деревушку на сваях, где жила одна интересная славянка с большими национальными скифскими задатками.
- Прибью и приеду, - уговаривал Олег. -Ещё римляне говорили: без щита или совсем не надо. И никому от него, проклятого, беспокойства не будет. Щит - не собака, с гвоздя не сорвётся.
Быть может, родственники и согласились бы на это, тем более что щитишко был обыкновенный, облупленный и никто на него не зарился, но среди них оказался один
пьяный богатырь, который решительно потребовал, чтобы щит был прибит к вратам Царьграда.
До прибытия варягов славяне природным умом не отличались, и спорить с пьяным человеком было некому.
- Город как город, и ворота хорошие, -согласились родственники, - всякому щиту лестно.
Хорошо ещё, что в то время не было Парижа, иначе Олегу пришлось бы со щитом и с заграничным паспортом ехать туда прибивать щит к воротам, а Пушкин волей-неволей должен был бы написать:
- Вот едет в экспрессе Олег наш в Париж,
С ним щит в небольшом чемодане...
Но народ тогда был нетребовательный, и на Царьграде все помирились.
- Нашли дело... - проворчал Олег. - Пристроили мальчика... Езди теперь со щитом, прибивай его...
С этого момента задачей, и при том неотложной, каждого славянина сделалось прибивание к царьградским воротам Олего-ва щита.
Турки быстро примирились с этим решением и, перестраивая и украшая царьградские ворота, всегда оставляли одно место пустым. Иностранцы очень удивлялись.
- Что это у вас, кирпича либо извёстки не хватило, что ли?
- Не полагается сюда ничего. Здесь русские прибивать щит будут.
- Когда ещё?
- Их дело когда, а прибить - прибьют. Настойчивый народ. О них даже в учебниках сказано: глаза у них голубые, волосы русые и характер - упрямый. Решили прибить - и кончено.
И действительно, не было ни одной власти в России, которая бы не стояла с гвоздём в зубах, с молотком в одной руке и со щитом в другой, готовая сразу начать забивать его. Для тех славян, которые не могли непосредственно принимать в этом участие, во всех увеселительных местах были выставлены турки, сохранившиеся ещё до сих пор: за три копейки можно было
бить турка по голове, а стрелка показывает, сколько пудов весит удар. Это был один из самых простейших видов русского устремления на Ближний Восток.
Поняв, наконец, что славянское желание насчёт щита и ворот непреодолимо, как флюс, европейские дипломаты решили прийти России на помощь. Русского посла в Царьграде поселили около самых ворот, чтобы он по утрам мог непосредственно на месте вымерять большим аршином необходимое место на воротах, а сами, покорно вздохнув, занялись организацией торговли, проведением дорог и вооружением Турции.
- Ну как со щитом-то? - изредка спрашивали они у русского дипломата. - Меряете?
- Через две недели всему конец, - радостно отзывался тот, - только пыль с него стряхнуть осталось... Не извольте беспокоиться, если молотком стучать будем.
- Будьте любезны. Может, помочь прикажете?
И помогали приколачивать Олегов щит европейцы образцово. Едва только прямые наследники Олега пошевеливали весёлым щитом, как европейские дипломаты всячески старались успокоить турок, чтобы они не волновались. Им дарили броненосцы, инструкторов, оружие, устраивали займы. И странно - чем больше их успокаивали такими подарками, тем труднее становилось прибить щит.
Славянская пресса, у которой от прадедов не осталось ни голубых глаз, ни русых волос, а одно только упрямство, уже начинала подумывать о том, не лучше ли будет, если турки сами принесут свои ворота и у нас, на месте, прибьют их к щиту.
Турки упорно не несли ворот.
- Восточная лень, - определяла славянская пресса. - Персы - те бойчее. Им дай семь рублей и Станислава, они тебе все свои плоскогорья и возвышенности в Тамбовскую губернию принесут.
Наконец, в самое последнее время заботу о щите взял на себя Милюков. Это был самый упрямый славянин последнего столетия, и ежегодно он уезжал по делам в
Царьград, чтобы привыкнуть к тамошним воротам.
Турки пели незамысловатую песенку -«Как у наших у ворот...» - и молчали. Милюков же пил и спал на щите, пока, наконец, в один прекрасный день, проснувшись, не почувствовал себя вне закона.
- Всуе законы писати, если их не испол-няти, - правильно понял Милюков и уехал на юг. Эта поездка даже самыми нетактичными газетами не была названа увеселительной.
А по улицам уже бежали газетчики и радостно делились со славянами очередной новостью.
- Последние известия... Телеграмма Ка-рахана - уступлен туркам Кардахан...
Славяне принимали это известие двояко. Одни уверяли, что по отчёту Карахана уступлен Кардахан, другие, наоборот, утверждали, что известие прислал Кардахан, а уступлен Карахан. Никто по этому поводу не выражал ни горя, ни радости.
Щит остался не прибитым.
Аркадий Бухов
Примечания
1 Филиппова Т.А. «Враг с Востока». Образы и риторики вражды в русской сатирической журналистике начала XX века. М.: АИРО-ХХ1, 2012; Баратов П.Н., Филиппова Т.А. «Враги России». Образы и риторики вражды в русской журнальной сатире эпохи Первой мировой войны. М.: АИРО-ХХ1, 2014; Филиппова Т.А. «Больной человек» в эпоху войн и революций. Образ Турции в русской журнальной сатире. 1914-1918. М. -СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2016.
2 Месяцы между февралём и октябрём 1917-го - по контрасту с прежней эпохой - дают настоящий взрыв свободы журналистского самовыражения. С принятием 27 апреля 1917 г.
Закона о печати издания любых политических направлений могли в России издаваться беспрепятственно. Появляются (увы, ненадолго) и новые, яркие сатирические журналы, среди которых своей остротой и задором особо выделялся «Пугач». С лета 1918 г. жёсткий курс новой власти приводит к исчезновению и самого предмета данного исследования - сатирической журналистики старой России.
3 См. начало данной темы в статье: Филиппова Т.А. Кавказский фронт в русской журнальной сатире эпохи Первой мировой войны. По материалам журнала «Новый Сатирикон» // Восточный архив. 2014, № 1 (29). С. 40-46.
4 Бич. 1917, № 23. С. 11.
5 Новый Сатирикон. 1917, № 11. С. 4.
6 Новый Сатирикон. 1917, № 23. С. 9.
7 См: Филиппова Т.А. Кавказский фронт в русской журнальной сатире эпохи Первой мировой войны. С. 41.
8 Новый Сатирикон. 1917, № 24. С.12.
9 Новый Сатирикон. 1918, № 12. Обложка.
10 Цит. по: Пагануцци П. Император Николай II - спаситель сотен тысяч армян от турецкого геноцида // Родина. 1993, № 8-9. С. 96.
11 Одно из объяснений этого феномена давал итальянский наблюдатель П. Пагануцци, отмечавший тот факт, что русская армия препятствовала «эксцессам» ответной мести - расправе армян с турками, а сами «русские гуманно и справедливо относились к пленным, раненым и местному турецкому населению» (Пагануцци П. Император Николай II - спаситель сотен тысяч армян от турецкого геноцида. С. 96).
12 На эту тему см.: Петросян Ю.А. Османская империя: могущество и гибель. М., 1990; Петросян И.Е., Петросян Ю.А. Османская империя. Реформы и реформаторы (конец XVIII - начало XX века). М., 1993; Россия, Запад и мусульманский Восток в новое время. СПб., 1994; Шеремет В.И. Война и бизнес. М., 1996. Иванов С.М. Россия и Турция (общее и особенное в историческом развитии в эпоху средневековья и новое время). 2000. http://window.edu.ru/resource/480/ 38480
12 Цит. по: Из дневника Василия Шульгина // Родина. 1998, № 5-6. С. 128.
