CC BY
72
Полное собрание законов Российской Империи, с 1649 года.1830.Т. XI. СПб. Словарь Академии Российской 1789-1794.Ч. 1-6. СПб.
MYTHOLOGICAL AND POLITICAL FORMULAE IN MANIFESTOES AND ODES OF 1741-1742 (“MYTHOLOGY OF THE POWER” IN POLITICAL AND LITERARY CULTURES IN RUSSIA OF THE 18th CENTURY)
A. V. Petrov
The article deals with a close connection between political and literary cultures in Russia of the 18th century. Comparative analysis is performed on the formulae from manifestoes and decrees of Elizabeth, empress of Russia, on the one hand, and the formulae from Shtelin-Lomonosov’s ode of 1741 and Lomonosov’s first ode of 1742, on the other hand.
Key words: culture of the 18th century, mythology of the power, mythological and political formulae.
© 2011
Т. Е. Абрамзон ОБ ОДНОМ ЛОМОНОСОВСКОМ СТИХЕ
Статья посвящена исследованию одного любопытного противопоставления в знаменитом «Письме о пользе Стекла» М. В. Ломоносова: предмету поэтического восторга — Стеклу — автор «Письма» противополагает Счастье. Включение ломоносовского стиха в западноевропейский культурный контекст привел к следующим выводам: предпочтение Стекла «ломкости лживого счастья» обозначает идею превосходства мира материального над миром идеальным, прагматики над абстракцией, постоянства над переменчивостью, истины над ложью — а рожден этот образ в скрещенье античной и европейской эвдемонистических концепций.
Ключевые слова: Просвещение, Ломоносов, эвдемонизм.
«Не ломкость лживаго я щастья представляю» — так звучит десятый стих знаменитой научно-дидактической поэмы «Письмо о пользе Стекла» (1752) Ломоносова. Предмету поэтического восторга — Стеклу — Ломоносов противополагает «лживое счастье», точнее, «ломкость» счастья. Появление пары Стекло — Счастье кажется странным: предмет мира материального включен в сравнение с понятием мира идеального. В этом риторическом отрицании вопросы вызывает все. Какова логика сравнения стекла со счастьем (понятно, когда устанавливается
Абрамзон Татьяна Евгеньевна — доктор филологических наук, профессор кафедры русской классической литературы Магнитогорского государственного университета. E-mail: [email protected]
иерархия стекла с минералами)? Почему счастье «лживое» и бывает ли «правдивое»? В чем заключается его «ломкость»?
Без обращения к предшествующим традициям — античной и западноевропейской — ответить на эти вопросы невозможно. Античное представление о богине счастья — Фортуне — включает целый комплекс мотивов: могущество; власть над всем миром; способность изменять жизнь людей любого класса, сословия, ранга в лучшую или худшую сторону; зависимость мира людей от воли или капризов богини; несовпадение людских желаний с действиями Фортуны... Но главное — изменчивость и неожиданность милости или гнева этой богини. Однако — и это важно! — земное счастье, как и его противоположность, воспринимаются как данность, как закон мира, достойный уважения. В качестве иллюстраций к этому тезису приведем два значимых эвдемонистических1 текста античности — поэтические размышления на тему счастья «самого греческого из греческих» и «самого римского из римских» поэтов.
О всесильности фортуны и ее переменчивом характере «поет» Пиндар в 12-й олимпийской песне, адресованной Эрготелу Гимерскому, родом из Кносса, на победу в дальнем беге (470 г. до н.э.):
Хранящая удача!
Тобою в море
Правятся быстрые корабли,
Тобою на суше
Вершатся скорые войны и людные советы.
Вскатываются и скатываются то ввысь, то вниз Чаянья людские <.>
Ум к предстоящему слеп.
Многое нежданное Выпадает людям наперекор,
Иным же встречные бури
Глубоким благом мгновенно оборачивали скорбь2.
В этом утешении героя-олимпийца, одного из дорийских эмигрантов, в поисках счастья прибывших в Сицилию в конце VI — начале V в., заключено несколько важных мотивов, унаследованных следующими поколениями поэтов.
Пиндар устанавливает причинно-следственную связь между изгнанием героя с родины и его победами в Олимпийских, Пифийских и Немейских играх, проговаривая идею о превратности, изменчивости фортуны. М. Л. Гаспаров объясняет восторг Пиндара от олимпийцев-победителей особенностью греческого сознания: спортивные состязания не столько выявляли самого сильного и умелого, сколько проясняли вопросы — на чьей стороне боги и кто является любимцем богов3? Людское счастье (или несчастье) определяется мгновенной волею богов. Могущество фортуны распространено на мир стихий, имеющий связь и с миром людей.
1 Эвдемонизм (от греч. еМаітопіа — блаженство, счастье) — принцип этики, заключающийся в стремлении человека к счастью.
2 Гаспаров 1980, 50.
3 Гаспаров 1997, 29-48.
Во многом вторит пиндарическим откровениям Квинт Гораций Флакк, обращаясь в одной из од (кн. I, ода 35,) к богине Фортуне с просьбой сохранить жизнь Цезаря Августа, собиравшегося в поход на Британнию. Поэтическую мольбу Го -рация о жизни и успехе Цезаря предваряет размышление о власти и непостоянстве Фортуны:
Богиня! Ты, что царствуешь в Антии!
Ты властна смертных с низшей ступени ввысь Вознесть, и гордые триумфы В плач обратить похоронный можешь.
К тебе взывает, слезной мольбой томя,
Крестьянин бедный; вод госпожу, тебя Зовет и тот, кто кораблями Бурное море дразнить дерзает.
И дак свирепый, скифы, бродя в степях,
Тебя страшатся. Грады, народы все...4.
Гораций также обозначает пространственную («стихийный» топос суша/ море), социальную (крестьяне/тираны) и наднациональную (страшатся все народы) всесильность Фортуны. Основными значениями, составляющими концепт Счастья/Удачи, стали переменчивость и всемогущество, неожиданность действий богини. В греко-римской картине мира счастье/удача — это «вещь» достижимая, обретаемая, хотя и переменчивая, и зависящая от воли богов.
В средние века христианская церковная догматика «изгоняет» счастье с земли: человеку остаются чувство вины за постоянное грехожитие, эсхатологические страхи и единственно возможный путь — страдание как необходимое условие райского блаженства после смерти5.
Только в Новое время европейские просветители «вернут» счастье с небес на землю. Поэты и философы объявят и будут защищать один из ключевых своих тезисов: «Человек рожден для счастья!» (причем для земного счастья). Просветители ищут истинное счастье, размышляют над личным и общественным счастьем, разрабатывают модель всеобщего счастья. Утопические устремления просветителей выработать для всего идеальный образец, пример, на который будут ориентироваться все люди, приводит к тому, что они ищут и идеал счастья. При всем различии взглядов просветителей на мир существуют и принципиальные идеи, исповедуемые всеми. Понятие «счастья» связывается просветителями, во-первых, с идеей свободы от религиозных предрассудков, прежде всего от неистребимых чувств греха и вины, сковывающих человека, во-вторых, с представлением о том, что человек сам творец своего счастья. В гуманистической парадигме просветителей счастье занимает одно из центральных мест. Они пытаются определить, что есть счастье и как его достигнуть.
Верный выбор человеку для достижения личного счастья помогает сделать Разум, который возведен просветителями в главный смысл жизни, например, в «Опыте о человеческом разуме» («Essay Concerning Human Understanding», 1690) Джона Локка. Счастье общественное обеспечивает просвещенный монарх с помощью установления правильных, справедливых законов, основанных на на-
4 Семенов-Тян-Шанский 1993, 66.
5 Гуревич 2006, 356-368, 390-401.
чалах естественного равенства и естественных прав всех граждан. Издавая такие законы, он способствует счастью своего народа, или, говоря словами Мари-Франсуа Аруэ Вольтера: «Самое огромное счастье для людей — когда государь философ». Просветителей можно назвать «искателями счастья на земле».
Герой философской поэмы «Счастье» (1741-1751) французского просветителя Клода Адриана Гельвеция — юноша, жаждущий познать сущность человеческого счастья. Его провожатым на этом пути становится Мудрость. В чудесном саду — любовь и наслаждения, но и это не истинное счастье. Автор не отрицает чувственные наслаждения, но и не отождествляет их со счастьем: они его часть. Честолюбцы и карьеристы также не составляют мир счастья. Богатство — тоже не залог счастья: можно приобрести богатство и не уметь им распорядиться. Гельвеций призывает приобщиться к философской мудрости. Является ли познание истины условием достижения счастья? Гельвеций отвергает стоический принцип отказа от страстей и желаний, усматривая в презрении радостей и удовольствий нечто фальшивое и обманчивое. В третьей песне поэмы Гельвеций и его герой находят ответ на вопрос: счастье — многогранное знание, счастливый человек — просвещенный человек. Этим завершалась поэма. Но позднее, в зрелый период своего творчества, французский мыслитель, будучи уже автором книг «Об уме» (1758) и «О человеке» (1765), пересмотрел свое понимание счастья. Теперь он уверен, что разрешение проблемы счастья возможно не в индивидуальном, а в социальном плане. В заключительной, четвертой, песне поэмы Гельвеций утверждает: люди обретут счастье лишь в обществе, где будут разумно и справедливо отрегулированы личные и общественные интересы.
Другой французский просветитель Дени Дидро утверждал, что счастье — это «фундаментальная основа гражданского катехизиса». Чуть ли не все деятели эпохи Просвещения формулируют свои представления об индивидуальном и коллективном счастье. Просветители представляли счастье по-разному, связывая его с развитием цивилизации и техническим прогрессом (Вольтер) или с идиллическим покоем жизни на лоне природы (Руссо), но сходились в главном: человек может и должен быть счастлив на земле.
Тема счастья звучит в первом же стихотворном переводе русского просветителя Ломоносова — «Ода, которую сочинил господин Франциск де Салиньяк де ля Мота Фенелон, архиепископ Дюк Камбрейский, Священныя Римския Империя принц» (1738). Оду Фенелона, написанную в 1681 году, но опубликованную только после его смерти, вероятно, следует считать одним из тех текстов европейской литературы, с которыми Ломоносов познакомился, будучи за границей, и которые дали ему представление об актуальных темах современной поэзии и философии. Тема счастья оказалась одной из них. Перевод этой оды должен был свидетельствовать об успехах Ломоносова в изучении языков. Французский язык Ломоносов начал учить в 1737 году. Выбор этой оды был не случаен: она пользовалась популярностью не только во Франции, но и за ее пределами, считалась образцовым произведением французской поэзии; воплощала восходящий к античности идеал безмятежной жизни в тесном общении с природой.
В переводе этой оды Ломоносов впервые проговаривает идею презрения «спесивого» счастья в мире людей (богатство, карьера, власть, завоевания) и предпочтения ему жизни на лоне природы, вдали от суетных человеческих страстей.
Здесь же появится на свет русский вариант поэтической формулы о «лживом счастье». Вслед за своим французским предшественником истинным «щастьем»6 Ломоносов назовет идиллический покой сельской жизни и откажется от «лживой» фортуны — удачи в обществе:
Был из Еллинов мудрейший Лжывыя фортуны смех <...>
Здесь, при Музах, во щастливой Слатко тишине живу,
От войны всегда бурливой Молча весел недрожу.
Сердце радостно при лире,
Нежелая чести в мире,
Щастье лиш свое поет.
Прочь, фортуна, прочь, спесива,
И твоя вся милость лжива,
Нивочто вменяю свет7.
«Лживая фортуна» (у Фенелона — «trompeuse fortune») обманывает людей, поэтому Фенелон не завидует даже самому счастливому, удачливому, смелому и мудрому из смертных — Одиссею («Des Grecs je vois le plus sage»), «из Еллинов мудрейший»: «Je goute, loin des alarmes, / Des Muses l’heureux loisir.»
Обретение личного тихого счастья путем эскейпизма (отказа от карьеры и жизни в обществе, предпочтения сельского уединения) — одно из направлений развития темы. Тема счастья разрабатывается французскими просветителями и в социально-политическом ракурсе, обретая обличительный пафос, который направлен в первую очередь против власть имущих. Это касается оды «На счастие» Ж. Б. Руссо. Предъявляя требование справедливости и к Провидению, просветители обличают и укоряют счастье, которое наделяет людей недостойных властью (особенно короной), богатством и положением. Именно таким обличительным пафосом пронизана ода «На счастье» («A La Fortune») французского поэта Жана Батиста Руссо, первые литературные опыты которого были одобрены самим законодателем французского классицизма Н. Буало. Она была направлена против завоевателей и тиранов, кровью подданных добывающих власть, богатство и славу. Но кроме социально-политического контекста, составляющего главный смысл произведения, в последнем присутствует и философская идея превратности счастья, его непостоянства.
В 1759 году вечные соперники Ломоносов и Сумароков одновременно переводят оду «На счастье» Ж. Б. Руссо: Ломоносов — 4-стопным ямбом, Сумароков — 4-стопным хореем. В этом стихотворном состязании (как и в более раннем поэтическом споре 1743 года, в котором третьим участником был В. К. Тредиа-ковский) победу одержал Ломоносов. Его звучные ямбические строфы наиболее соответствовали обличительному пафосу французского оригинала, нежели хоре-
6 Словарь Академии Российской фиксирует два основных значения слова «щастие»: «1) Удача, щастливый случай, щастливое произшествие <. > 2) Благополучие, благосостояние, благоденствие <...>» (САР IV, стб. 940).
7 Ломоносов VIII, 1959, 12-13.
ические, иногда невнятные строки Сумарокова. Первая строфа оды Руссо в ломоносовском переводе звучит следующим образом:
Доколе, щастье, ты венцами Fortune, dont la main couronne
Злодеев будешь украшать? Les forfaits les plus inouis,
Доколе ложными лучами Du faux eclat qui t’environne
Наш разум хочешь ослеплять? Serons-nous toujors eblouis?
Доколе, истукан прелестной, Jusques a quand, trompeuse idole,
Мы станем жертвой нам безчестной D’un culte honteux et frivole
Твой тщетной почитать алтарь? Honorerons-nous tes autels?
Доколе будет строить храмы, Verra-t-on toujours tes caprices
Твои чтить замыслы упрямы, Consacres par les sacrifices
Прельщенная словесна тварь8? Et par l’hommage des mortels9?
Образ судьбы, счастливой участи включает в оде Руссо мотивы «ложного блеска» («faux eclat»), восхищающего и ослепляющего («eblouis») смертных. Счастье названо «обманчивым идолом» («trompeuse idole»), которому приносят жертвы и почитают его. Ему вторит и русский просветитель. Если в переводе фонтенеле-вой оды Ломоносов употребляет кальку фортуна, то в дальнейшем отказывается от нее, заменяя русским «счастьем». Весь синонимический ряд с темой «высшей предопределенности» человеческого пути, который представлен во французских одах словами fortune, sort, heurese, в ломоносовском торжественном дискурсе балансирует между двумя словами с положительной и отрицательной коннотацией — «счастьем» и «роком». «Рок» чаще всего связан со смертью высших государственных персон, «счастье» («блаженство») подданных — это заслуга правящей особы, за что и возносит ей благодарность поэт.
Мотивы преодоления непостоянства счастья и желания сохранить счастье «недвижным» становятся общими одическими местами:
Он ради твоего блаженства,
Даров достигнет совершенства,
И счастье бег остановит.
(Ода 1742 года)10 И счастье наше обновилось На трон взошла Петрова Дщерь <.. .>
Хотя от смертных сокровенно Грядущих бытие вещей;
Однако сердце, просвещенно Величеством богини сей,
На будущие дни взирает И больше счастье предвещает.
Конец увидим оных дел:
Что ради нашего блаженства На верьх поставить совершенства Всходящий в небо Петр велел.
8 Ломоносов VIII, 1959, 661.
9 Rousseau, 94.
10 Ломоносов VIII, 1959, 62.
(Ода 1746 года).11
Как ясно солнце воссияло
Свой блеск впервые на тебя,
Уж счастье руку простирало,
Твои приятности любя,
Венец держало над главою И возвышало пред тобою Трофеи отческих побед,
Преславных чрез концы земные.
Коль счастлива была Россия,
Когда воззрела ты на свет!
(Ода 1746 года).12
Мне полно тех побед, сказала,
Для коих крови льется ток.
Я россов счастьем услаждаюсь,
Я их спокойством не меняюсь На целый запад и восток.
(Ода 1747 года).13
Нужно отдать должное лингвокультурному проектированию Ломоносова, дополняющего один член антиномии «лживое» (счастье) другой его половиной — «правдивое»: «А ты, возлюбленная лира, / Правдивым счастьем веселись» (ода 1750-1751 г.)14. Правдивость счастья заключена в том, что Россией управляет Елизавета Петровна. Таким образом, применительно к «своему» миру в хвалебном одическом дискурсе наблюдаем своеобразную перелицовку мотивов обличительной оды Руссо: и счастье у россиян «правдивое», и венцами оно украшает того, кого следует.
Этот образ манящего своим блеском, ослепляющего своими лучами и обманывающего в конце концов Счастья Ломоносов выбирает той самой смысловой антитезой к своему полезному, вечному и дающему истинное счастье людям Стеклу, которое также блистает «приманчивым лучем». Интересно, что Ломоносов использует мотив лживости, а не слепоты фортуны15.
Итак, предпочтение Стекла «ломкости лживого счастья» обозначает идею превосходства мира материального над миром идеальным, прагматики над абстракцией, постоянства над переменчивостью, истины над ложью — а рожден этот образ в скрещенье античной и европейской эвдемонистических концепций. В данной строке Ломоносов реализует одну из возможных черт образа — счастье
11 Ломоносов VIII, 1959, 139, 145.
12 Там же, 152-153.
13 Там же, 198.
14 Там же, 402.
15 Не могу преминуть, чтобы не привести строки из письма Ломоносова к И. И. Шувалову от 17 апреля 1760 года, в котором личностная самоидентификация поэта строится на отрицании «слепого счастия» в судьбе: «По окончании сего только хочу искать способа и места, где бы чем реже, тем лучше видеть было персон высокородных, которые мне низкою моею породою попрекают, видя меня, как бельмо на глазе, хотя я своей чести достиг не слепым счастием, но данным мне от Бога талантом, трудолюбием и терпением крайней бедности добровольно для учения» (Ломоносов X. 1959, 539).
«лживое». Но слово «ломкость», являющееся контекстуальным синонимом непостоянства, изменчивости и укладывающееся в амальгаму антично-европейского эвдемонизма, все же более принадлежит научной лексике и обозначает свойство физическое. И в этом оригинальность ломоносовского образа счастья.
ЛИТЕРАТУРА
Гаспаров М. Л. 1997: Избранные труды. Т.1.: о поэтах. М.
Семенов-Тян-Шанский А. П. (пер.) 1993: Квинт Гораций Флакк. Собрание сочинений в одном томе. СПб.
Гуревич А. Я. 2006: Избранные труды. Культура средневековой Европы. СПб.
Ломоносов М. В. 1950-1959: Полное собрание сочинений: в 10 т. М.; Л.
Гаспаров М. Л. (под. изд.) 1980: Пиндар, Вахкилид. Оды. Фрагменты. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http: // ancientrome.ru/antlitr/pindar/pindar03.htm#c12
Словарь Академии Российской 1789-1794: в 6 т. Спб.
Rousseau J.-B. Oeuvres. A Bruxelles. MDCCXLIII. Т. I.
ON A VERSE BY LOMONOSOV
T Ye. Abramzon
This is a study of a curious antithesis in famous “Notes on the Advantages of Glass” by M. V. Lomonosov. Glass, the object of poetic exaltation, is set by Lomonosov against Happiness. The verse, incorporated into the context of Western culture, leads to the following conclusion: preference for Glass instead of fragile false happiness symbolizes supremacy of the material world over the ideal world, of pragmatism over abstraction, of permanence over changeability, of truth over falsehood. The image evolved from a mixture of antique and European eudemonic concepts.
Key words: Enlightenment, Lomonosov, eudemonism.
