CC BY
39
ФИЛОЛОГИЯ
EHEflEH
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
ФОРТУНА-ЧЕРТОВКА И ДРУГИЕ БОГИНИ СЧАСТЬЯ В ПОЭЗИИ
Н. ЛЬВОВА
Статья посвящена одному из фрагментов в истории поисков земного счастья русскими поэтами эпохи Просвещения — образам счастья в поэзии Н. Львова. Основатель литературного кружка и незаурядный поэт Н. Львов предложил несколько концепций счастья, облачив их в оригинальную поэтическую форму. Счастье ложное, обманчивое, счастье материальных благ и успехов в обществе связано с образом римской Фортуны, которую Львов наделяет чертами демоническими. Фортуне-чертовке противостоит счастье-покой, счастье тихого дома, изображение которого требует идиллических красок. В шутливо-ироничном дискурсе Львов создает образ богини Лени, благодаря которой и можно постичь «настоящее» земное счастье. Поиски Н. Львова находятся в русле просветительского проекта по обретению земного счастья, но предпочтение поэта отдано малому счастью частного человека.
Ключевые слова: Н. Львов, счастье, русская поэзия XVIII века, Фортуна, Просвещение
Единодушие просветителей и просвещенных людей по вопросу земного счастья, точнее, непреложности его обретения, обернулось разноголосицей, когда дело дошло до конкретных формул и теорий. Концепции счастья, предложенные европейскими просветителями (Дж. Локком, Вольтером, Мотескье, Гельвецием, Дидро, Ж.-Б. Руссо, Ж.-Ж. Руссо и др.), различались и по масштабу (от счастья частного человека до счастья человеческого рода), и по характеру (от общественного устройства до внутреннего мира человека), и по форме выражения (от философского трактата до публицистической заметки, от аллегорической поэмы до едкой сатиры)1.
Общая просветительская интенция порождает целый «дискурс счастья» в поэзии, где серьезность и глубина проработки темы сочетаются с художественными задачами, а именно — с поиском адекватной поэтической формы. Долгое время образцом в дискурсе счастья, поэтической рамой, в которую поэты вписывают собственное видение счастья, служит "Ad Fortunum" (1, 35) Горация, одна
Абрамзон Татьяна Евгеньевна — доктор филологических наук, профессор, заведующая кафедрой литературы Магнитогорского государственного технического университета им. Г. И. Носова. E-mail: ate71@mail.ru
1 Mauzi 1960; Potkay 2000; 2010; Kavanagh 1996; 2014.
© 2015
Т. Е. Абрамзон
из двадцати пяти гимнических од поэта2. Вослед античной традиции и европейской литературе в русской поэзии XVIII века сложилось несколько направлений в решении вопроса о счастье: в официальной торжественной оде наступление «счастья россов» было связано с воцарением и реформами Петра Великого, а затем с правлением каждого наследующего российский престол императором (или императрицей)3; в сатирическом русле образ счастья/Фортуны подвергается беспощадному разоблачению и осмеянию; в нравоучительной поэзии счастье достижимо путем этического совершенствования, отказом от страстей и довольства малым. Эта типология, схематичная и неполная, не может отразить всего разнообразия эвдемонистических поисков российских мыслителей и поэтов: историю русского счастья еще предстоит написать4. Наша статья посвящена одной из ее страниц. Основатель литературного кружка и неординарный поэт Николай Львов предложил несколько концепций счастья, заключив их в оригинальные сюжеты и образы5. Представления Н. Львова о счастье, природа и поэтика образов, имеющих отношение к счастью, составляют основной предмет данной статьи.
Начнем с наиболее примечательного львовского «сочинения о счастье» — «Эпистолы к М. Бакунину из Павловского, июня 14, 1797». Эпистола включает два стихотворения «Фортуна» и «Счастье и Фортуна»: первое написано в жанре дружеского послания, второе — в жанре басни, иллюстрирующей идеи первого стихотворения. Заглавие послания отсылает читателя к римской богине, что свидетельствует о силе античной традиции (или силе инерции) в русской поэзии кон -ца XVIII века. В львовском портрете Фортуны с набором узнаваемых черт (легкомысленная, привлекательная, переменчивая, желанная) явственно проступает античный культурный код, наследуемый поэтом и одновременно им разрушаемый:
За что ни попадя ловить Ту непоседную, благую Мадам летучую, нагую, Пред коей жабой и ужом Премудрый мир наш суетится; А зелье перед ним вертится Без оси беглым колесом И к сотому остановится, -И то на час прямым лицом6.
Издевки и остроты Львова направлены на всех, кто ищет благосклонности Фортуны, и этот содержательный посыл облачен в изящную форму, демонстрирующую преодоление «стершихся» от частого употребления античных знаков в русской поэзии. Борьба с представлением о ложном счастье, берущая свое начало в оригинальных сатирах (например, «О истинном блаженстве» А. Кантемира) и переводных одах русских поэтов (например, переводы «A La Fortune» Ж.-Б. Руссо, выполненные М. Ломоносовым, А. Сумароковым, В. Тредиаковским и др.),
2 Гаспаров 1997, 490-524.
3 Абрамзон 2011, 161-168.
4 См. подробнее: Абрамзон 2015, 116-134.
5 См. подробнее о творчестве Н. Львова: Милюгина 2009.
6 Львов 1994, 70.
борьба с Фортуной, фигурой, получившей в основном негативные коннотации в русской культуре, оборачивается в поэзии Львова русификацией образа, шутливым снижением и ироничным порицанием.
Так, колесо Фортуны, характерный атрибут богини, переведено Львовым в описание действий «мадам». Вместо ветреной обольстительницы, зелье-баловницы, всехвальной и всежеланной богини распознается черт, чертовка, которая морочит весь мир: чертовка «всё хороша и всех прельщает», «полсвета в обод загибает», по ее милости «вчера кто к солнцу возносился», «повержен в лужу и лежит». В разработке этого образа в забавной манере Львов во многом вторит Г.Державину («На Счастие», 1789) и А. Крылову («К Счастью», 1793): во всех трех посланиях, обращенных «к счастью», создан игровой карнавальный образ мира, подвластного всесильной богине и обманутого ею. Индивидуально-авторское начало, привнесенное Львовым, заключается в том, что он избирает отличный от предшественников метафорический код образа: его Фортуна — Фортуна-чертовка, связанная с потусторонним, антихристианским миром, с «нелегкой силой» («пустым набатом оглушила», «дурманом опоила», «гнилушкой осветила»). Нарушая баланс между формой и содержанием в образе Фортуны, львовская ирония высвечивает нелогичность действий богини, обнаруживает нелепость выбора фаворитов, порицает неверность и переменчивость удачи.
«Счастье при дворе», покровительствуемое Фортуной, и счастье домашнее на лоне природы — два образа, которые по воле поэта сталкиваются в стихотворении. Львов, как и его современники, рисует комичные ситуации, в которых оказываются те легковерные, кто сделал ставку на Фортуну и просчитался («мое вертится всё»). Вывод поэта однозначен и безапелляционен: «детищу Фортуны», под ним Львов подразумевает вельможу, не дано вкусить настоящего наслаждения жизнью, ведь «придворный вне двора и счастия не знает». Истинное счастье, счастье семейного круга нарисовано в шутливой идиллической манере, включающей картины размеренного быта с трудами и праздниками («счастье <.. .> лежит»).
Чувство превосходства и удовлетворения собственной позицией дает Львову возможность иронических замечаний и в адрес Фортуны, и в адрес человечества, ею обманутого. Преимущество поэта заключается в том, что ему открыта правда истинного счастья, что он не принадлежит большинству, которое силится поймать Фортуну, что, по мысли Львова, глупо и неосмотрительно. Фортуна становится одним из ориентиров, относительно которых поэты определяют и свою жизненную позицию, и свои ценностные приоритеты, и свое «Я». Причем римская Фортуна превращается в предмет насмешки, на смену ей приходят индивидуальные авторские образы счастья, хотя и не вполне свободные от античных аллюзий. Львов отдает предпочтение тихому счастью вдали от суеты света («лишь был бы я здоров и волен», «меня всем Бог благословил: / Женил и дал мне все благое, / Я счастье прочное, прямое / В себе или в доме находил»), высмеивая Фортуну-чертовку и вельмож, прельстившихся ею.
Иллюстрацией этой мысли является прилагаемая к посланию басня, в которой Фортуна и Счастье, переселившись «в шалаш на бережок реки», «в долину мирную», вместе не уживаются: Счастье довольствуется природными красотами и дарами; Фортуне же необходимы блеск, шум, роскошь, богатство и простор. В финале Счастье уходит от Фортуны, осознав, что ее удел — жизнь с Любовью.
В этой незамысловатой зарисовке Львов разграничивает два понятия: Фортуны как удачи, счастливого случая, успеха в обществе и Счастья как мирной простой жизни в согласии с природой. Игривый стиль не отменяет серьезности поисков земного счастья в поэзии Львова, поэтому обратимся еще к одному примеру.
В подобной же шутливой манере Львов создает забавную богиню Лени («К Лени», 1798) по подобию и по контрасту с образом римской Фортуны. Если богиня счастья легкая и резвая, то львовская богиня Лени — «тучная» и «смиренная»: у нее свой престол — «пух», свой храм — «вселенная» и жертвы ей — «зевоты». По признанию поэта, он не преклонялся богине, и потому «во счастье не валялся», а все «карапкался к небесам»:
Я свет еще не знал поближе, Не знал, что счастье есть пониже, Не знал еще себя и сам7.
Ироничное послание к богине лености всего в девять стихов демонстрирует несколько важных моментов. Композиция построения стихотворения такова: в первых трех строках дан шутливый портрет богини с характерными чертами, затем самоопределение поэта по отношению к ней, то есть к той области, которой она покровительствует. Поэт формулирует свои жизненные устремления: когда-то они были направлены «к небесам», но оказалось, что счастье можно обрести и «пониже».
Вертикаль счастья, возможность обретения счастья на «небесах» (которое может быть прочитано и как духовное совершенствование, и как карьерные рвения) и на земле, интересует поэта в его земном варианте — в «нижнем» уровне, не требующем усилий. Счастье, по Львову, может быть и «поближе», и «пониже», к тому же это новое понимание открывает поэту нечто о собственном «Я», о своей личности. Влияние античного образа ослабевает: римская Фортуна — предмет издевки в поэзии Львова, но собственный образ богини наслаждения он создает с оглядкой на античный прообраз. Поэт не силах отказаться от сюжета «Фортуна и Я»: он высмеивает Фортуну, но не уходит от модели, в которой качество или свойство облекается в поэтический персонифицированный образ, а затем дается оценка и определяется позицию по отношению к нему.
Важно то, что внимание поэта обращено к земному измерению счастья, к наслаждению земными радостями («поближе» и «пониже»). Отметим, что о «посредственном» счастье Львов писал и ранее в стихотворениях «Блажен, кто счастием посредственным доволен» (1785). «Посредственное» счастье — это жизнь, свободная от бремени хлопот и забот «знатного» человека, основанием счастья названы простые вещи — спокойствие, здоровье и свобода. Человека, который ценит их, счастье найдет и судьба сбережет. Удача же, которая «ломается» и «вертится», лишь учиняет содом среди людей, желающих прельстить её чем угодно («Удача», 1785).
Итак, в конце XVIII века счастье сохраняет свое положение центра напряженных поисков писателями и поэтами эпохи Просвещения. Осмысление счастья происходит в различных жанрах, в зависимости от чего меняются концепции счастья и его образы. Самоидентификация поэта, его жизненных целей и приоритетов происходит через формулирование позиции по отношению к Фортуне и к
7 Львов 1994, 86.
счастью, через ответ на вопрос: в чем же счастье заключается? Под одеждами счастья, объявленного просветителями главной целью, пределом человеческого существования, таится поиск смысла человеческой жизни. Львов признает право человека на счастье и в иронично-шутливом дискурсе предлагает различные его варианты. Он отвергает Фортуну, понимаемую как счастливый случай, удачу, связанную с миром материальных благ и карьерных достижений. Отрицание Фортуны происходит с помощью иронии, разрушающей цельность античного образа, столкновения общественного и личного критериев, в пользу последнего. Ирония не только развенчивает концепцию счастья, связанную с римской Фортуной, но и позволяет преодолеть античный код поэзии, создавая особый поэтический стиль — стиль индивидуальный с национальной спецификой.
ЛИТЕРАТУРА
Абрамзон Т.Е. 2011: Об одном ломоносовском стихе // ПИФК. 1, 161-168.
Абрамзон Т. Е. 2015: К вопросу о русском счастье (поэзия XVIII века) // Libri Magistri. Вып. 1, 116-134.
Гаспаров М. Л. 1997: Топика и композиция гимнов Горация // Гаспаров М. Л. Избранные труды, Т. 1. О поэтах. М., 490-524.
Львов Н. А. 1994: Избранные сочинения. СПб.
Милюгина Е. Г. 2009: Обгоняющий время: Николай Александрович Львов — поэт, архитектор, искусствовед, историк Москвы. М.
Kavanagh T., Norton B. M. 2014: Fiction and the Philosophy of Happiness: Ethical Inquiries in the Age of Enlightenment. Lewisburg.
Kavanagh Т. 1996: Esthetics of the Moment: Literature and Art in the French Enlightenment. Philadelphia.
Mauzi R. 1960: L'idee du bonheur au XVIIIe siecle.Paris.
PotkayА. 2000: The Passion for Happiness: Samuel Jonson and David Hume. Ithaca.
Potkay А. 2010: "Narrative Possibilities of Happiness, Unhappiness and Joy"// Social Research. 77, 2, 523-544.
FORTUNA-BESOM AND OTHER GODDESSES OF HAPPINESS IN N. L'VOV'S
POETRY
T. Ye. Abramzon
The article is devoted to an episode in the history of the search of earthly happiness by Russian poets of the Enlightenment — to images of happiness in N. L'vov's poetry. The founder of the literary circle and an outstanding poet N. L'vov proposed several concepts of happiness and put them into original poetic forms. False, deceptive happiness, happiness of wealth and success in society is connected with the Roman Goddess Fortuna, her image is endowed with demonic features. Fortune-besom is opposed to peace happiness, the happiness of a quiet house, which requires idyllic image colors. In playful ironic discourse L'vov creates an image of the goddess of Laziness, thanks to whom a man can grasp the "real" earthly happiness. L'vov's searches are within the scope of pursuit of earthly happiness, but the poet's preference is given to an ideal of calm private happiness.
Key words: N. L'vov, Happiness, Russian Poetry of the 18th Century, Fortune, Enlightenment
