CC BY
67
ФИЛОЛОГИЯ
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
© 2011
А. В. Петров МИФОПОЛИТИЧЕСКИЕ ФОРМУЛЫ В МАНИФЕСТАХ И ОДАХ 1741-1742 ГГ. («МИФОЛОГИЯ ВЛАСТИ» В ПОЛИТИЧЕСКОЙ И ЛИТЕРАТУРНОЙ КУЛЬТУРАХ В РОССИИ XVIII ВЕКА)
В статье идёт речь о тесной взаимосвязи политической и литературной культур в России XVIII в. Сопоставительному анализу подвергаются формулы из манифестов и указов императрицы Елизаветы Петровны, с одной стороны, и формулы из оды Штелина-Ломоносова 1741 г. и первой оды Ломоносова 1742 г. — с другой.
Ключевые слова: культура XVIII века, мифология власти, мифополитические формулы.
Все современные учёные согласны в том, что в период петровских реформ историческому сознанию россиян были заданы новые координаты. Необходимо было осмыслить ситуацию «разрыва эпох» — внешнего, насаждаемого «сверху» противопоставления прошлого и настоящего (как ценностных «минуса» и «плюса») и неизбывного ощущения внутренней, непрерывающейся их связи. Считается, что поиски путей преодоления этой двойственности составили одну из ключевых задач русской культуры XVIII в. и литературы как её части. Однако осознанные решения данной задачи, в том числе теоретическое её осмысление, находим только в литературе последних трёх десятилетий XVIII в. В массовом историческом сознании «поворот» к прошлому, его «открытие» совершились, на наш взгляд, лишь с выходом в свет «Опыта исторического словаря о российских писателях» Н. И. Новикова и публикацией им же «Древней Российской вивлиофи-ки», то есть в первой половине 1770-х гг. В течение предшествующих семидесяти лет историческое сознание россиян (имеются в виду, конечно, высшие классы) было сконцентрировано на том, чтобы просто разобраться в «новизнах», чтобы представить настоящее как некую целостность, связать его хотя бы с недавним прошлым. Это стало возможным, пожалуй, только в елизаветинскую эпоху, а способ связи был задан общественному сознанию высшей властью. Он состоял, особенно в первые годы царствования, в доказательстве Елизаветой законности её прав на престол путём апелляций к властному авторитету своих родителей. Одновременно этот авторитет1 самой Елизаветой и созидался, и «тема Петра Великого» в отечественной культуре явилась на свет в результате совместных реанимирующих усилий политиков, историков и литераторов 1740-50-х гг. Параллельно
Петров Алексей Владимирович — доктор филологических наук, профессор кафедры русской классической литературы Магнитогорского государственного университета.
1 В сущности, «культ предков», «культ Петра и Екатерины».
дискредитации подвергались те, кто этот престол захватил, как утверждалось, обманом и незаконно: принц Антон Ульрих Брауншвейг-Бевернский и принцесса Анна Леопольдовна, родители свергнутого Иоанна III.
Интересно проследить, как в манифестах и указах Елизаветы Петровны зарождались мифополитические формулы и формировались политическая и историческая мифологии власти. Некоторые из этих формул перейдут в одическую поэзию и оплодотворят одическую, и не только, «мифологию власти». Ниже я остановлюсь на нескольких выработанных в политической и литературной культурах в первый год правления Елизаветы «формулах власти» (например, «кровного родства», «возвращения к обычаям, которые были при жизни Петра I и Екатерины I», «любви к подданным» и др.).
В манифесте о «вступлении» на престол от 25 ноября 1741 г. Елизавета Петровна говорит о «восприятии» «Отеческого Всероссийского Престола» по «законному праву» (Здесь и далее курсив во всех цитатах мой. — А. П.), а именно «яко по крови ближняя», «по близости крови к Самодержавным Нашим вседра-жайшим Родителям, Государю Императору Петру Великому и Государыне Императрице Екатерине Алексеевне»2. В манифесте от 28 ноября, где было предложено «обстоятельное изъяснение ближайшаго и преимущественнаго права Ея Величества на Императорскую Корону», речь также идет о кровной близости («по крови подлежащее наследие»), но теперь подчёркивается и легитимность восшествия на престол («по правам всего Света»). Свои доказательства Елизавета основывает на духовном завещании (которое скрыл Остерман) Екатерины Алексеевны, «блаженной и вечнодостойныя памяти Матери Нашей». В этом завещании наследниками были определены Пётр Второй, а «по кончине его» — цесаревны Анна и Елизавета со своими «Десцендентами» (то есть потомками, наследниками).
В именном указе от 1 января 1742 г. «О имеющем быть в Апреле месяце сего года короновании Ея Императорскаго Величества» традиционный политический смысл предстоящего торжества, заключённая в нём «философия власти» определили появление новой мотивации «восприятия» престола — «неизреченное всех благ Нам подателя Бога милосердие». Подчёркивалось, что «полученная Нами превеликия и преславныя сея Монархии наследственная Держава есть дар, данный Нам от Царя Царствующих, единаго подающаго и утверждающаго Царские скиптры Бога <...>». И только после «милосердия» Божия шли привычные уже объяснения: «яко по крови ближняя» и «наследный родительский Наш Всероссийской Империи Престол».
Сюжет о восстановлении законных властных прав Елизаветы вновь подробно, но уже с некоторыми коррективами проговаривается в манифесте от 22 января 1742 г. «Об отмене смертной казни <...> Государственным преступникам Остерману, Миниху, Головкину, Левенвольду, Менгдену и Темирязеву». Теперь духовная Екатерины Алексеевны интерпретируется так, что Елизавета должна была наследовать непосредственно Петру II — «законно, без всякого изъятия», а сестра Анна и «десценденты» уже не упоминаются. Наследная власть рассматривается Елизаветой и как законная, и как «природная» (то есть принадлежащая ей от рождения): Остерман «<...> бессовестно злодейски разными вымыслы Нас
2 ПСЗРИ 11, 1830, 537.
от природнаго и по правам всего света законно подлежащаго Нам Отеческаго наследства, отлучить тщился». И наконец, в этом указе впервые появляется герцог Голштинский, пока ещё не в качестве наследника престола, но в качестве внука «Вселюбезнейшаго Нашего Родителя, Его Императорскаго Величества Петра Ве-ликаго», то есть по всё тому же «праву крови».
В манифесте от 22 января намечены и общие контуры «мифологии власти», утверждаемой в российской культуре XVIII в. Непосредственным предшественникам правящего монарха приписывается «нарушение общаго Государству покоя» и указов Петра Великого, а Елизавете соответственно — «возвращение и восстановление общаго внутренняго покоя и благополучия, и Богу приятнаго между народом согласия и любви». В этих официальных идеологемах, имеющих прежде всего политическую и историософскую направленность, опознаются ар-хетипические ситуации и сюжеты древних мифологий: восстановление Демиургом (культурным героем) космоса (порядка) из хаоса (нарушенного порядка).
С Петром Феодоровичем как носителем крови Петра I, а значит, живым свидетельством исторической (династической) преемственности, связаны в 1742 г. ещё два официальных законоположения.
В манифесте от 7 ноября 1742 г. «О назначении Его Королевскаго Высочества Петра, Владетельнаго Герцога Шлезвиг-Голштинскаго, наследником Престола Российскаго Государства, с титулом Императорскаго Высочества» Пётр определяется Елизаветой в наследники «яко по крови Нам ближайший». К этому времени, то есть через год после захвата власти, обоснования восприятия престола уже не казались Елизавете Петровне актуальными («о том уже чрез выданные в прошлом году и двоекратно в народ публикованные манифесты довольно изъяснено и всем известно»), и она говорит уже о «неиспытных Всевышняго Творца Нашего Бога судьбах». Себя императрица репрезентирует как Мать (Отечества), всегда имеющую «Матернее попечение» «о постоянном Нашей Империи и всех Наших верноподданных благополучии», «за главное сие причитая».
Указ от 29 ноября 1742 г. содержал «Форму, по которой во всех церковных свя-щеннослужениях на эктениях и прочих, где надлежит молениях, возносить имена Ея Императорскаго Величества и Его Императорскаго Высочества Наследника». Во всех приводимых возносительных формулах Пётр Феодорович сначала именовался «наследником Ея» (то есть Елизаветы), а затем — «внуком Петра Перваго».
Особую группу, важную именно для литературной культуры, составляют указы, в которых прокламируется возвращение к тем порядкам и обычаям, что были при Петре I и — это важно, поскольку одопись данный мотив зачастую игнорировала, — при Екатерине I, а иногда и при Анне Иоанновне.
Указом от 12 декабря 1741 г. начинается пересмотр системы внутреннего управления: «<...> усмотрели Мы, что порядок в делах правления Государственного внутренних отменен во всем от того, как было при Отце Нашем, Государе блаженныя и вечнодостойныя памяти Императоре Петре Великом и при Матери Нашей, Государыне Императрице Екатерине Алексеевне, первый год Ея владения было <...>»; «<...> повелеваем все Его Величества указы и Регламенты наикрепчайше содержать, и по них неотменно поступать во всем и во всех Правительствах Государства Нашего <...>». Замечу, что выделенные курсивом определения прилагались иногда и к Екатерине, но по большей части тогда, когда рядом с её
именем не было имени Петра. В указах от 15 января 1742 г. появляется формулировка «как было при жизни Императора Петра Великаго». Восстанавливались в правах, то есть возрождались, вновь привносились в историческую действительность как мелкие петровские установления (экзерциции и барабанный бой, пехотная рота при Сенате), так и более значительные, например, о следствии при «сказывании» «слова и дела» (16 апреля 1742 г.); «о соблюдении формы указов, посылаемых в Малороссию» (18 октября 1742 г.).
Примечательной является «выборочная» историческая и политическая преемственность в указе от 2 декабря 1742 г. «О высылке как из Великороссийских, так и из Малороссийских городов, сел и деревень, всех Жидов, какого бы кто звания и достоинства ни был, со всем их имением за границу и о невпускании оных на будущее время в Россию, кроме желающих принять Христианскую веру Грече -скаго исповедания». В качестве прецедента Елизавета ссылается на указы неких «предков Наших», но конкретно называет только указ от 26 апреля 1727 г. «вселю-безнейшия Матери Нашей». Интерпретации здесь возможны разные.
В ряду елизаветинских актов, воскрешающих прошлое, его деятелей и их установления, особенно много указов, в которых подтверждаются данные некогда Петром I привилегии дворянству, городам, купцам. Ключевым понятием здесь становится верность — качество, которое наделяется историчностью и на которое, по-видимому, приходилось уповать всем монархам XVIII столетия. В подобных указах Елизавета сначала вспоминает об «учинении» имяреком «торжественной присяги в верности» Петру Великому и «законным Его ж Величества наследникам»; затем говорит о нынешней верности имярека «Нам, яко своей самодержавной и истинной наследной и природной Государыне Императрице и Нашим законным Императорским Высоким наследникам»; и, наконец, выражает надежду на будущую верность имярека «Нам» и «Нашим наследникам» (см., например, указ от 27 октября 1742 г. «О подтверждении всех прав и привиллегий, дарованных Рыцарству и Земству Эзельской Провинции»).
В отношении узурпаторов престола также были предприняты определённые политические и мифополитические действия. И в Анне Леопольдовне, и в её сыне Иоанне текла кровь Романовых, однако об этом старались не говорить. В указе от 25 ноября 1741 г. Иоанн единственный раз назван «внуком» Анны Иоанновны, однако в указе от 28 ноября утверждалось, что ни он «никакой уже ко Всероссийскому Престолу принадлежащей претензии, линии и права» не имеет, ни его родители «сами нимало к Российскому Престолу права не имеют».
Регент Бирон, правительница Анна Леопольдовна и принц Иоанн Антонович продолжали упоминаться в указах, но постепенно их имена и деяния «изымались» из общественного сознания и памяти, а значит, и из истории. Так, последний в 1741 г. указ от 31 декабря повелевал «верноподданным» приносить монеты с портретом Принца Иоанна на Монетные дворы для обмена на новые монеты, с портретом Елизаветы. Через год, 14 декабря 1742 г., народу напоминалось, что с 1 января 1743 г. монеты с портретом Принца прекращают хождение и что они будут приниматься уже не по курсу «копейка за копейку», а «по сплавке по 19 копеек чистаго за золотник». Таким образом, из коллективной исторической памяти было изъято изображение (лицо) свергнутого монарха, а его символическое за-
мещение — денежные знаки — были обесценены, превращены в металлический лом.
Указом от 18 октября 1742 г. предписывалось публичное сожжение «на Васильевском острову», «с барабанным боем», «присяжных листов на верность подданства Принцу Иоанну». События октября-ноября 1740 г. назывались теперь «неправильным Принца Иоанна возведением». 12 декабря 1742 г. от присяги Принцу Иоанну освобождались Лифляндское и Эстляндское Шляхетство и купечество. Таким образом, историческое событие признавалось ошибкой и стиралось со скрижалей истории. Наконец, 27 октября 1742 г. повелевалось собрать у населения церковные и гражданские книги, «печатанные во время правлений бывшаго Герцога Курляндскаго и Принцессы Анны Брауншвейг-Люнебургской», для «из-вестнаго в титулах исправления». Книги обещали отдать через полгода (на самом деле их прятали либо сжигали) уже с соответствующими изменениями. Таким образом, из исторической памяти удалялись и сами имена бывших правителей.
И вот теперь, «устранив» из истории «неправильных» преемников, можно было напрямую связывать имена и правления отца и дочери — Петра I и Елизаветы I. Этим занялись, в частности, одописцы.
* * *
Манифесты и указы Елизаветы Петровны являются собственно политическими актами, и потому степень мифологизации прошлого и настоящего в них всё-таки минимальна. Мифополитический потенциал законотворческой деятельности в максимально возможной степени будет реализован Екатериной II и Павлом I, пока же соответствующими возможностями обладали только искусство и его создатели.
Первыми среди литераторов отреагировали на переворот немцы-академики, которые, по-видимому, внимательно читали ноябрьские манифесты. Во всяком случае в панегирике Я. Я. Штелина3, приуроченном ко дню восшествия на престол и дню рождения (18 декабря) императрицы, уже находим топос исторической преемственности — сопоставление Елизаветы с её родителями. Панегирик был сочинён Штелином в ближайшие после 25 ноября дни и столь же срочно переведён на русский язык М. В. Ломоносовым. Оба варианта (немецкий и русский) были опубликованы 8 декабря 1741 г. в «Примечаниях к Ведомостям», и, таким образом, общественность уже через две недели после переворота получила его мифополитическую и историософскую интерпретации.
Центральным для оды Штелина-Ломоносова является вопрос о праве Елизаветы на престол. Ответ на него дан в виде прямого цитирования ключевых формул ноябрьских манифестов:
Достойна на престол вступи,
К присяге мы готовы вси.
Отдай красу Российску трону По крови, правам и закону, —
3 Ломоносов 8, 1959, 53-58.
обращается к Елизавете «Отеческой земли любовь». Сам перифраз «отеческая земля» может быть трактован как «земля отца» (то есть Петра I) и как «земля предков» (в том числе Петра I)4. При этом важнейшим основанием получения престола признается в оде именно преемственность по крови. Так, Елизавета очень похожа на своих родителей, от которых она унаследовала множество достоинств; Пётр и Екатерина буквально возродились в своей дочери:
Желает кто Петра смотрить Или Екатерину чтить И их доброт дивиться цвету,
Возрит пусь (sic!) на Елисавету.
Сам переворот, рождение в Елизавете «геройской мысли» объясняются тем, что «В любовь Петрова кровь <...> К Твоим подданным воспалилась», то есть чуть ли не генетически закрепленной, наследованной от Петра любовью к подданным.
Завершается ода топосом «возвращения к обычаям, которые были при жизни Петра I и Екатерины I». Здесь он получает дальнейшее мифополитическое развитие, подразумевавшееся, я думаю, в манифестах и указах, но словесно там не выраженное.
Ликуй же светло, хор наук,
Открыл что Петр с Екатериной,
Чтоб слышен был веселой звук,
Сей день вам щастия причиной.
Великий Петр что зачал сам,
Елисавет восставит нам.
Елисаветы долги лета Прибавят Отчей славе света.
Итак, «мифология власти» обретает в оде 1741 г. сюжетную форму; звенья этого сюжета таковы: Россия давно ждала возвращения на престол прямых, по крови, а значит, по закону наследников Петра I и Екатерины I — голос этой крови побудил их дочь занять престол — вместе с ней возродились сами Пётр с Екатериной и их достоинства — Елизавета не только восстановит в стране «золотой век», бывший при Петре, но и будет способствовать распространению славы своего отца и своих предков.
Что касается генезиса рассматриваемого топоса, то, скорее всего, восприятие настоящего (ныне царствующего властителя и времени его правления) сквозь призму «родового времени» было традиционным в европейской (той же немецкой) панегирической литературной культуре. Из оригинальных древнерусских источников, которые могли быть известны Ломоносову, следует указать на те историософские концепции средневековья, в которых подчеркивалось значение сильной светской власти в обустройстве Русской земли5. Общеевропейским источником данной традиции должно считать, по-видимому, библейские тексты, и в частности жанр генеалогии. Формируемая в одах пока ещё на локальном материале (родители — дети) генеалогия «дома Романовых» проводила идеи, вошедшие в описанный выше «историософско-мифополитический сюжет».
4 Словарь Академии Российской 4, 1789-1794, 665.
5 Мильков 2000, 107-115
1. Топос, имеющийся в указах и манифестах 1742 г.
2. Развитие топоса в оде.
Этот сюжет в оде Штелина пока чисто светский: Бога в числе одических персонажей нет, быть может, потому, что апелляций к Нему нет ещё и в манифестах. Нет в оде 1741 г. и наследника престола — фигуры, политически и исторически тогда ещё не существовавшей. И Всевышний, и наследник, и другие недостающие звенья нового, только ещё созидаемого политико-исторического мифа появятся уже через два месяца в следующей, оригинальной оде Ломоносова «На прибытие из Голстинии и на день рождения Его Императорскаго Высочества Государя Ве-ликаго Князя Петра Феодоровича 1742 года февраля 10 дня»6.
Одический жанр, несомненно, выполнял в то время некоторые функции средств массовой информации. Из официальных источников о наследнике стало известно 22 января 1742 г., а к его прибытию в Петербург 5 февраля ода была уже написана. В первой строфе Ломоносов создаёт «несущую конструкцию» того политического мифа, который будет развивать им в одах 1740-50-х гг. Идеологические паттерны, которых пока немного, которые восходят к манифестам и указам и смыслы которых будут в дальнейшем прирастать, таковы: 1) Божий Промысел спасает Россию от бед и напастей — 2) Елизавета восстанавливает «златые лета» — 3) род Петра продолжает управлять страной. В первой строфе звучит слово из манифеста:
Красуются Петровы стены,
Что к ним Его приходит внук,
Прекрасной Анной днесь7 рожденный.
Цикл поколений (от деда к внуку) замкнулся, и можно говорить о продолжении рода-племени, связав и это событие с Божественным замыслом — восстановлением «доброго» (по мифопоэтическим представлениям) времени:
В сие благоприятно время,
Когда всещедрый наш Творец Восставил нам Петрово племя И нашей скорьби дал конец <...>.
Сразу появляются и варианты, впоследствии весьма продуктивные, этой «кровнородственной» мифополитической фразеологии:
О плод от корене преславна,
Дражайшая Петрова кровь.
В оде 1742 г. происходит наконец воскрешение и самого Первопредка и даже его детей, что в манифестах и указах выглядело бы, конечно, странным.
Ты зришь Великаго Петра,
Как феникса, воскресша ныне;
Дражайшая Твоя Сестра Жива в своем любезном сыне.
Возможности одического жанра позволяли сделать и смелый экскурс в прошлое, также немыслимый в официальных документах, и заявить, что уже при рождении Петра Феодоровича россияне «горели» к нему любовью именно как
6 Ломоносов 8, 1959, 59-68. Далее страницы при цитировании не указываются.
7 Стоит обратить внимание и на это слово, имеющее значение ‘ныне, сего дня; сей час, теперь’. Получается, что 13-летний Петр Феодорович только что родился, а его мать, почившая в бозе цесаревна Анна Петровна, жива. В результате манипуляций со временем прошлое становится в оде актуальным настоящим.
к «плоду от корене преславна». Появление наследника, да ещё внука Петра I, естественным образом вносило в складывающийся в одах мифополитический дискурс и другое временное измерение — будущее. Здесь и оказываются востребованы библейские историософемы, органично, наверное, возникшие в сознании бывшего ученика Славяно-греко-латинской академии. Картины будущего навеяны, с одной стороны, «Книгой Бытия», с другой — «Откровением Иоанна Богослова», то есть текстами, в которых описано начало (сотворение) мира (земной истории) и его конец. В издании 1742 г. Ломоносов в 11-й строфе прямо соотносит себя с пророком («Пророческ дух на мысль наводит»), и, следовательно, одическое слово желает быть богодухновенным8.
Что же предстает перед «духом» и «взором» поэта-духовидца?
Я Деву в солнце зрю стоящу,
Рукою Отрока держащу И все страны полночны с ним.
В издании 1742 г. последняя строка содержала более прозрачный мифополитический образ: «И купно всю Россию с Ним». «Дева» и «Отрок», несомненно, ассоциировались с Елизаветой и её племянником, тем более что «одическая» Дева изображена воинственной («Разит перуном вниз своим, / Гоня противности с бедами»), тогда как апокалиптическая Дева убегает от дракона в пустыню. В 12-й и 13-й строфах нарисовано осуществившееся будущее, в образе которого слиты варианты одного и того же архетипа: Рай/земля обетованная/Новый Иерусалим:
И вечность предстоит пред Нею,
Разгнувши книгу всех веков,
Клянется небом и землею О щастье будущих родов,
Что Россам будет непременно Петровой кровью утвержденно.
Отверзлась дверь, не виден край,
В пространстве заблуждает око;
Цветет в России красной рай,
Простерт во все страны широко.
Следует отметить, что рай этот — для избранного народа (Росса) и что созидают его здесь, на земле, конкретные же монархи — «Петрова кровь».
Млеком и медом напоенны,
Тучнеют влажны берега,
И, ясным солнцем освещенны,
Смеются злачные луга <...>.
В варианте 1742 г. россиянам даже «росила» «из облак манна».
Собственно говоря, здесь время и история заканчиваются, а историософско-мифополитический сюжет оды себя исчерпывает. Единственное, чего желает «спасенная Россия», «увидев времена златыя», — чтобы Изволил вышний утвердить Престол Петров чрез вечны лета.
8 Левитт 2004.
В оде «На прибытие Петра Феодоровича» Ломоносов сделал попытку создать цельную, жанрово определённую мифополитическую и одновременно историософскую концепцию. Источниками её послужили мифологические архетипы первопредка и культурного героя, библейские историософемы, в особенности хи-лиастического характера, и заданные властью (в манифестах и указах) идеи. Пётр Великий становится эпонимом: с него ведется отсчёт исторического времени, он даёт «имя» всем «законным» русским монархам — тому «роду/племени Петрову », которому по Божьей воле уготовано владеть Россией. Пётр I, иногда вместе с Екатериной I, как бы воплощается в своих детях и внуках; деяния предков-ро-дителей также «наследуются» и продолжаются их потомками. Для изображения идеального будущего состояния России, ее «щастья», которое обеспечит ей «Петрова кровь», привлекаются мифологемы «золотого века» и «рая на земле».
Очень скоро Елизавете не нужно уже будет утверждать своё право на трон, и, например, формулы «кровного родства» лишатся художественной и политической актуальности. Вот как это выразил тонко чувствовавший политическую конъюнктуру Г. Ф. В. Юнкер:
Но радость истинна; уже признал весь свет,
Как Ты на трон Петров взошла, Елисавет.
1742 г. выдвинет новые политические проблемы: в марте возобновится война со Швецией. Этой теме в основном и посвятят свои оды Юнкер и Ломоносов. Ода Юнкера «Венчанная надежда Российския Империи в высокий праздник коронования Всепресветлейшия Державнейшия Великия Государыни Елисаветы Петровны...» (март-апрель 1742 г.) и ода Ломоносова «На прибытие Ея Величества великия Государыни Императрицы Елисаветы Петровны из Москвы в Сан-ктпетербург 1742 года по коронации» (26 сентября — 20 декабря 1742 г.) были батальными. Вполне естественным стало обращение в них к тем формулам «преемственности», в которых в один ряд ставились прошлые победы Петра I и ожидаемые победы Елизаветы I. На этом этапе развития русской оды вклад Юнкера и Ломоносова в развитие одической топики и идеологии является равновеликим. Именно Юнкер находит специальные «соотносительные» синтаксические и образные конструкции для выражения идеи «преемственности»: «он — ты», «где — тут», «ты будешь так, как он». На этом пути немецкий петербургский поэт создаёт значимую одическую формулу, связанную, несомненно, с манифестами: «Как Он отец наш был, Ты Мать России всей». По-видимому, из юнкеровой «Геройской Дщери» родилась ломоносовская «Петрова Дщерь». К собственно ломоносовским находкам следует отнести форму монолога-обращения духа Петра I к духу Екатерины I с выражением радости о славных деяниях их дочери. Могу предположить, что внимательное изучение официальных манифестов, указов и переписки этого времени обнаружит в них «первообразы» некоторых одических формул.
ЛИТЕРАТУРА
Левитт М. 2003-2004: Ода как откровение: православный богословский контекст одической поэзии Ломоносова // Славянский альманах. 5, 368-384.
Ломоносов М. В. 1950-1959: Полное собрание сочинений: в 10 т. М.; Л.
Мильков В. В. 2000: Осмысление истории в Древней Руси. СПб.
Полное собрание законов Российской Империи, с 1649 года.1830.Т. XI. СПб. Словарь Академии Российской 1789-1794.Ч. 1-6. СПб.
MYTHOLOGICAL AND POLITICAL FORMULAE IN MANIFESTOES AND ODES OF 1741-1742 (“MYTHOLOGY OF THE POWER” IN POLITICAL AND LITERARY CULTURES IN RUSSIA OF THE 18th CENTURY)
А. V. Petrov
The article deals with a close connection between political and literary cultures in Russia of the 18th century. Comparative analysis is performed on the formulae from manifestoes and decrees of Elizabeth, empress of Russia, on the one hand, and the formulae from Shtelin-Lomonosov’s ode of 1741 and Lomonosov’s first ode of 1742, on the other hand.
Key words: culture of the 18th century, mythology of the power, mythological and political formulae.
© 2011
Т. Е. Абрамзон ОБ ОДНОМ ЛОМОНОСОВСКОМ СТИХЕ
Статья посвящена исследованию одного любопытного противопоставления в знаменитом «Письме о пользе Стекла» М. В. Ломоносова: предмету поэтического восторга — Стеклу — автор «Письма» противополагает Счастье. Включение ломоносовского стиха в западноевропейский культурный контекст привел к следующим выводам: предпочтение Стекла «ломкости лживого счастья» обозначает идею превосходства мира материального над миром идеальным, прагматики над абстракцией, постоянства над переменчивостью, истины над ложью — а рожден этот образ в скрещенье античной и европейской эвдемонистических концепций.
Ключевые слова: Просвещение, Ломоносов, эвдемонизм.
«Не ломкость лживаго я щастья представляю» — так звучит десятый стих знаменитой научно-дидактической поэмы «Письмо о пользе Стекла» (1752) Ломоносова. Предмету поэтического восторга — Стеклу — Ломоносов противополагает «лживое счастье», точнее, «ломкость» счастья. Появление пары Стекло — Счастье кажется странным: предмет мира материального включен в сравнение с понятием мира идеального. В этом риторическом отрицании вопросы вызывает все. Какова логика сравнения стекла со счастьем (понятно, когда устанавливается
Абрамзон Татьяна Евгеньевна — доктор филологических наук, профессор кафедры русской классической литературы Магнитогорского государственного университета. E-mail: ate71@mail.ru
