CC BY
71
Сер. 9. 2007, Вып. 2. Ч. П
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Е.М. Матвеев
ЦЕРКОВНЫЙ ПАНЕГИРИК В РУССКОЙ ОРАТОРСКОЙ ПРОЗЕ СЕРЕДИНЫ XVIII В.
Ораторская проза вообще и церковная ораторская проза (проповедь) в частности обладает своего рода двойственной природой: это устный и письменный текст одновременно. Сам факт, что некоторые проповеди XVIII в. дошли до нас в виде письменных текстов (а значительное число проповедей издавались отдельными книгами!), говорит о том, что проповедь, не будучи, строго говоря, художественным произведением, являлась важнейшей частью словесной культуры того времени. Природа проповеди «двоится» и еще в одном отношении - в плане ее восприятия. Исследователи русской ораторской прозы обнаруживали в проповеди два пласта, тесно между собой взаимосвязанные, - идейный (проповеднический, публицистический) и ораторский (художественный, эстетический)1. Важно, однако, подчеркнуть, что понятие художественности, отсутствующее в эстетике XVIII в., в ту эпоху еще не стало тем «разграничителем», который отделяет литературу художественную (fiction) от нехудожественной. При этом очевидно, что ораторские произведения (в частности, проповедь) воспринималась в ту эпоху как литературные тексты, их публикации были фактом литературной жизни того времени. Недаром проповеди XVT1I в. нашли отражение и в «Опыте исторического словаря о российских писателях» Н.И. Новикова, значительную часть которого составляют статьи о церковных авторах; в этой связи стоит также упомянуть статью А.П. Сумарокова «О духовном красноречии».
Среди слов-проповедей XVIII в. особое место занимали слова, посвященные не какой-то собственно церковной теме (празднику, евангельскому чтению или святому), а различным важным дням жизни императора или императрицы, - церковные панегирики2.
«Наиболее репрезентативным» периодом для рассмотрения ораторской прозы в русской литературе XVIII в. является середина века - елизаветинская эпоха, эпоха небывалого взлета проповеди после церковной «смуты» времени Анны Иоанновны. Обратимся к панегирическим проповедям трех самых выдающихся придворных проповедников середины XVIII в. - Гедеона (Криновского), Амвросия (Юшкевича) и Кирилла (Флоринского).
Прежде всего рассмотрим один из церковных панегириков епископа Гедеона Криновского - «Слово надень коронации Елизаветы Петровны», посвященное годовщине коронации императрицы, которая состоялась 26 апреля 1742 г. в Москве. На этом примере отчетливо видна двойственная природа проповеди: в письменном тексте обнаруживаются черты устного ораторского произведения или указания на его устный характер. Слово еп. Гедеона опубликовано в сборнике, который называется «Собрание поучительных слов, при высочайшем дворе сказыванных (здесь и далее курсив наш - Е. М.) еп. Гедеоном». Кроме того, в самом тексте слова можно обнаружить обращения к слушающей публике, ср.: «Ныне-то исполнилось сие премудраго сына Сирахова слово, слыгиатели благочестивии!»3.
Важнейший признак проповеди как письменного текста - эпиграф, который является традиционным элементом церковного слова и обычно играет ключевую роль
О Е.М. Матвеев, 2007
в произведении. В начало своего слова Гедеон помещает эпиграф из книги Иисуса, сына Сирахова: «В руце Господни власть земли, и потребнаго воздвигнет во время на ней» (Сираха, 10, 4). Восшествие на престол Елизаветы Петровны осмысляется автором как иллюстрация, конкретный пример, доказывающий истинность библейского изречения; автор делает упор на то, что восшествие на престол Елизаветы - следствие благого промысла Божьего. Гедеон приводит примеры подобного проявления божественного промысла из Ветхого завета, также доказывающие истинность эпиграфа (Навуходоносор, Иисус Навин, Саул, Давид и Соломон). Далее автор, обращаясь к россиянам, вспоминает Россию времен Петра Великого и сопоставляет это время с эпохой последующей смуты. В определенном смысле воцарение Елизаветы воспринимается как возвращение к петровской
эпохе: Бог, по словам автора, «возродил [___] надежду еще как бы ожившего в семени своем
видеть непобедимейшаго того Императора»4.
Основной задачей панегирика, произносимого в церкви духовным лицом, было, во-первых, доказать (в том числе и самой императрице) действие неких религиозных законов, а уже во-вторых-восхвалить императрицу. Поэтому в слове Гедеона Криновского так важен элемент дидактики; в нем содержатся многочисленные обобщения и отступления от основной темы (прославление императрицы); вспоминаемое событие воспринимается лишь как частный случай в цепи мировой истории, осуществляемой промыслом Божьим. Именно поэтому автор постоянно ищет аналогичные этому события в древней истории.
Стиль церковного «слова» епископа Гедеона достаточно прост: здесь отчетливо прослеживается ориентация скорее на содержание, чем на форму (в частности, в его проповеди почти нет метафор), Вместе с тем, в слове Гедеона содержатся некоторые важные черты «ораторского стиля». Первый же абзац слова интересен сточки зрения риторического оформления речи: «Ныне-то исполнилось сие премудраго сына Сирахова слово, слышатели благочестивии! Ныне истина его всем нам открылась явственно: ныне, говорю, как увидели мы Всероссийскую корону на главе Первой Елисаветы. Не тая ли бо се Елисавет, Императорскою увенчана диадимою, как едино небесное светило, в очах наших блистает, которыя имя во тьме вечнаго у всех забвения положить неприязненная рука чрез столько времени старалась? не тая ли се Елисавет отечества Материю теперь зовется, которая по злым неприятельским умыслам отечества в скорости лишиться имела? не тая ли се Елисавет, нося в руке своей Самодержавствия знаки, торжествует, которая недавно от тяжких и нестерпимых утеснений своих врагов горько плакала и стенала? О глубина богатства, премудрости и разума Божия!»5.
Как видно, абзац представляет собой тщательно продуманную в синтаксическом и композиционном плане структуру: первое и последнее предложения представляют собой риторические восклицания, в середине-три риторических вопроса с анафорой, причем все они имеют одну и ту же схему: каждый из трех риторических вопросов - это сложное предложение, построенное по принципу градации. Но такой достаточно сложный синтаксический рисунок текста вовсе не затемняет смысл; напротив, синтаксические приемы направлены на акцентирование наиболее важных мыслей слова. К примеру, градация, с помощью которой несколько раз в проповеди актуализируется важная смысловая оппозиция «было - стало», позволяет подчеркнуть важную для многих проповедников елизаветинского времени мысль о том, что с воцарением Елизаветы Петровны наступила новая эпоха, принципиально отличная от предыдущего, неблагоприятного для Церкви периода.
Среди торжественных слов-панегириков значительную долю составляют слова, написанные по случаю дней рождения императора или императрицы. Рассмотрим одно
из таких слов - «Слово в день рождения императрицы Елисаветы Петровны» архиепископа Амвросия (Юшкевича), произнесенное 18 декабря 1741 г.
Центральная тема слова архиеп. Амвросия, как и слова Гедеона Криновского, - это тема промысла Божьего. На нее прямо указывает в начале слова эпиграф из Евангелия от Матфея: «Весть отец ваш, ихже требуете» (Мф. 6, 8). Приведя несколько традиционных примеров из Священной истории, архиеп. Амвросий переходит к главному предмету повествования: «Но на что нам ходить далече, и искать образцов и примеров промысла Божия? Мы его явственно [...] видим в ТЕБЕ, ВСЕПРЕСВЕТЛЕЙШАЯ САМОДЕРЖИЦА НАША (здесь и в последующих цитатах выделено автором - Е. М)»6. Автор делает акцент на абсолютной законности правления Елизаветы, и самое важное доказательство легитимности восшествия на престол Елизаветы Петровны - то, что она «рождена [...] от обоих коронованных Лиц, от обоих законовладетельных Самодержавных Героев и Монархов»7. Похвала родителям Елизаветы Петровны начинается с риторического вопроса: «Есть ли в Свете уголок такой, есть ли народ такой дикой и незнаемой, чтоб до него не дошел слух дел и славы ПЕТРА Великаго и чтоб не знал он, кто и что был в России ПЕТР Первый, кто и что была ЕКАТЕРИНА?»8. Последняя фраза своеобразным меняющимся рефреном проходит через целый фрагмент проповеди, композиционно завершая абзацы: «И тут познаешь, кто был ПЕТР, кто была и пособствовавшая ему во всем ЕКАТЕРИНА»; «Сие все тебе покажет, кто был ПЕТР, кто была ЕКАТЕРИНА»; «Но в чем толь крайнею силою трудился и что так великим прилежанием приобретал ПЕТР; во всем том неотступно присутствовала и все то также приобретала и ЕКАТЕРИНА»9. Автор долго полемизирует с безбожниками, утверждающими, что Елизавета обязана своим возвышением фортуне или слепому случаю, постоянно подкрепляя свои слова библейскими цитатами. И только когда уже больше половины проповеди произнесено, затрагивается тема, непосредственно вынесенная в заглавии слова - день рождения императрицы Елизаветы. Автор обнаруживает, что день рождения императрицы попадает на день памяти мученика Севастиана, чье имя в переводе с греческого означает «досточтимый, достойный поклонения, почитаемый». Это обстоятельство, с точки зрения проповедника, лишний раз доказывает Божий промысел в отношении воцарения Елизаветы.
Интересно архиеп. Амвросий описывает картину дворцового переворота 1741 г. - он создает своего рода «драматургическую сценку»: «По ЕЯ вере Господь и зде-лал: послал ЕЙ сердце мужественное, влиял дух ПЕТРОВ, даровал храбрость Иудифину, которою внутрь возбуждаемая, и Господем своим аки непреоборимым оружием защищаемая, пошла к надежным своим и давно уже того желающим солдатам [...] и кратко им сказать изволила: знаете ли, ребята, кто я? и чья дочь?»10. Наследница обращается к солдатам с вопросом: «Кому ж верно служить хочете? Мне ли, природной Государыне, или другим, незаконно Мое наследие похитившим?»11. Солдаты же в ответ «все единогласно закричали»: «ТЕБЕ, ВСЕМИЛОСТИВЕЙШАЯ ГОСУДАРЫНЯ, за ТЕБЯ последнюю каплю крови излиять готовы; мы того давно желаем и дожидаемся, ныне время благополучное, ныне день приспел Российскаго спасения»12. И, как замечает автор, завершая описание сцены разговора, «сие сказавши и ко Кресту святому приложившись, начали о имя Господне исправлять дело свое и зделали то в один час, что иные делали чрез многия лета, и со многим кровопролитием»13.
Стиль проповеди архиеп. Амвросия Юшкевича в целом воспринимается как менее ясный, чем стиль проповеди еп. Гедеона. Причин здесь несколько: во-первых, в проповеди Амвросия, несмотря на наличие большого количества риторических вопросов
и восклицаний, организующих все части проповеди, значительно менее выдержана синтаксическая стройность (в частности, периодически встречаются инверсии), меньше синтаксических параллелизмов; во-вторых, проповедь сложнее и в содержательном и композиционном плане - здесь больше сопоставлений с библейскими сюжетами и поэтому гораздо больше отступлений от «магистральной» линии проповеди - линии эпиграфа. Кроме того, в этой проповеди встречаются характерные для начала XVIII века «стилистические смешения»14. Важный фактор, влияющий на ясность стиля, - соотношение церковнославянизмов и русизмов в языке проповеди. Церковнославянских элементов в проповеди архиепископа Амвросия несколько больше, чем у Гедеона Криновского. Характерный пример их маркированного использования - похвала императрице в конце проповеди, напоминающая по своему строению церковный акафист15.
Еще одно слово, посвященное дню рождения императорской особы, - «Слово в день рождения Елисаветы Первыя» архимандрита Кирилла (Флоринского). В отличие от предыдущих рассмотренных нами примеров, в которых автор непосредственно в начале формулировал свою основную, развивающуюся в дальнейшем мысль божественного промысла, ар хим. Кирилл начинает свою проповедь длинным периодом в духе схоластической риторики Стефана Яворского, сравнивая псалмопевца Давида, который для самого проповедника является образцом для подражания, с живописцами16. Только в конце третьей страницы, после обширных отступлений, автор наконец обращается к предмету своего повествования - к императрице Елизавете. Автор пристально рассматривает 111 псалом Давида, в котором содержится пророчество о «Великом муже и семени его», и проецирует содержание эпиграфа («Сильно на земли будет семя его», Пс. 111, 2) на современность: Великий муж - это Петр, а Елизавета - Великая Дщерь, в которой «оживотворяются» Петр и Екатерина, - «семя». Вторая, основная, часть слова начинается с достаточно подробного анализа возможных толкований ключевого образа проповеди-«семени». Мистически истолковывая этот образ, автор замечает, что понятие «семя» тесно связано с темой божественного промысла и предопределения - «всяк рожденный человек от священного слова семя нарещися может»17. В качестве примера этого последнего толкования автор приводит обещание, данное Богом Давиду: «И будет, егда скончаются дние твои и уснеши с отцы твоими, и поставлю семя твое по тебе, иже будет от чрева твоего, и уготоваю Царство его. Аз буду ему во Отца, и той будет ми в сына»18. И далее Кирилл Флоринский снова употребляет характерный для него прием аналогии; он говорит, что ничто не возбраняет применить этот исторический пример к современным реалиям и предположить, что с точно с такими же словами, как к Давиду, Бог мог обратиться и к Петру Великому. Подобный прием аналогии использует Кирилл Флоринский и далее, анализируя смысл известной евангельской притчи о сеятеле, проецирует ее содержание на реальные исторические события: сеятель - Петр, село - Россия, доброе семя - Елизавета, плевелы - немцы эпохи Анны Иоанновны. Еще одна аналогия - сравнение семени Петра с зерном горчичным. Таким образом, на уровне подтекста у Кирилла Флоринского Российская империя сопоставляется с Царствием небесным, а Петр - с Богом.
Важный образ, возникающий в проповеди Кирилла Флоринского, - образ сна, в котором пребывала Россия после смерти Петра Великого. Традиционным в церковных словах, посвященных Елизавете, является оппозиция «прошлое - настоящее», и Кирилл Флоринский не отходит от этой традиции. Он со всей силой своего обличения обрушивается на Остермана и Миниха, сравнивая их с «эмиссариями диавольскими» и с языческими богами Дием (Зевсом) и Гермием (Гермесом). Как и Амвросий Юшкевич, Кирилл
Флоринский обращается к календарным сопоставлениям: он вспоминает день восшествия на престол Елизаветы Петровны - 25 ноября, день памяти священномученика Петра Александрийского. Смысл этого «совпадения» в том, что Елизавета Петровна предстает не только как законная наследница российского престола, но и как защитница истинной православной веры от протестантов Остермана и Миниха.
Как и в предыдущих примерах, в проповеди Кирилла Флоринского мало метафор, организующую роль играет синтаксический уровень - сравнения, сопоставления, риторические вопросы и восклицания, анафоры. Однако стилистически (как, впрочем, и тематически) проповедь Кирилла Флоринского значительно сложнее, чем обе предыдущие рассмотренные нами проповеди. Проповедь Кирилла Флоринского отличается огромным количеством иитат, причем не только из Священного писания Ветхого и Нового завета, но и святоотеческой литературы (в частности, из бесед Иоанна Златоуста). Усложненность создается также тем, что в проповеди достаточно сильно проявляет себя схоластическая традиция ораторского искусства - это и стилистические смешения, и многочисленные инверсии, и запутанный латинизированный синтаксис, и причудливые сравнения, сопоставления и аналогии.
Рассмотрение трех панегирических проповедей середины XVIII в. отчетливо демонстрирует, что, несмотря на особенности индивидуальной манеры проповедников елизаветинской эпохи, жанр церковного панегирика обладал некими константными признаками. Попытаемся выделить эти признаки.
1. Проповедь содержит черты и устного и письменного текста одновременно. Признаками письменного текста в наших примерах можно считать эпиграф, а также точные отсылки к источникам цитат. На устный характер проповеди указывают как лексические особенности, так и - косвенно - некоторые грамматические формы, в частности, глаголы второго лица единственного числа настоящего времени и повелительного наклонения, указывающие на обращение к слушателям. Еще одной косвенной чертой, указывающей на устный характер рассмотренных проповедей, является тот любопытный факт, что вне зависимости от длины проповеди средняя длина предложений (в словах) в трех рассмотренных нами ораторских произведениях примерно одинакова (29,3 у Гедеона Криновского, 29,9 - у Амвросия Юшкевича, 30,4 - у Кирилла Флоринского), что, вероятно, отражает ритмико-интонационную структуру звучащей речи,
2. Рассмотренные панегирические проповеди обладают рядом общих черт на тематическом уровне. Причем, одни темы, как кажется, характерны для жанра проповеди в целом - прежде всего, это тема промысла Божьего, «мотив инварианта» (рассматриваемое событие воспринимается как частный случай какой-то общей закономерности), идеализация и сакрализация образа монарха, поиски проповедниками различных исторических и календарных соответствий, а также необходимые в проповеди элементы дидактики. Другие общие темы (тема легитимности правления Елизаветы Петровны, оппозиция «было - стало» и др.) в той или иной степени отражают историческую эпоху (елизаветинское время).
Интересно, что общими для разных проповедей оказываются не только темы и мотивы, но и целые сюжетно-композиционные ходы (эпиграф, «драматургические» элементы и др.). Неотъемлемой частью каждой проповеди являются целые эпизоды, заимствованные из Священного писания; они играют роль иллюстраций, доказывающих истинность мыслей проповедника и включающих описываемые события в цепь Священной истории. Композиционно эти «примеры» всегда предшествуют той части
«слова», в которой речь идет о России, и в проповеди всегда присутствует особый переход от «предыстории» к «истории».
Еще одним важным мотивом, присутствующим во всех рассмотренных нами примерах, является свойственная панегирику как таковому идеализация реальности. Об этой особенности любого панегирика писала Н.Ю. Алексеева в своем исследовании о русской оде XVIII в.19В этом же исследовании указывается еще одна важная черта панегириков, которая выявляется и на нашем материале: говоря о торжественной оде, Н.Ю. Алексеева отмечала, что «по-видимому, панегирическая поэзия несет в себе как данность определенный набор «общих мест» и без них невозможна»20, и пыталась объяснить причины наличия этого обязательного набора общих тем, мотивов и сюжетов свойством панегирического жанра как такового21.
3. Сточки зрения композиции рассмотренные нами слова строятся по образцу хрии (сложного аргумента, положение которого развернуто и обосновано рядом доводов, обеспечивающих защиту положения от возможных возражений). Из трех панегириков слово Гедеона Криновского максимально соответствует той «классической» восьмичастной структуре хрии, которая описана М.В. Ломоносовым в «Кратком руководстве к красноречию»22. Слова Амвросия Юшкевича и Кирилла Флоренского композиционно несколько сложнее, чем слово еп. Гедеона. Количество элементов хрии и последовательность их расположения в этих произведениях неодинаковы, и, помимо хрии, в данных проповедях можно обнаружить другие приемы «расположения». В частности, слово Амвросия Юшкевича начинается классическим силлогизмом с двумя посылками.
В композиционно-сюжетном отношении выделяется еще одна важная общая особенность церковных панегириков - повторение и даже «нагнетание» одних и тех же сюжетных витков, подобно тому, как это происходит в кумулятивной сказке. О типе кумулятивного сюжета писал В.Я. Пропп: «Основной композиционный прием кумулятивных сказок состоит в каком-то многократном, всё нарастающем повторении одних и тех же действий, пока созданная таким образом цепь не обрывается или же не расплетается в обратном, убывающем порядке»23. Нечто похожее обнаруживается и в проповеди: отправной точкой для рассуждений проповедника является декларация некоей мысли, которая затем развивается, но через некоторое время вместо какой-то новой мысли (вывода) вновь повторяется мысль исходная. Вот один такой пример из проповеди Кирилла Флоринского. В первой части проповеди он формулирует важную мысль: «...пишуща Образ Отца Великаго в том же да усматриваете и Дщерь Великую. А егда услышите о Великой Дщере, тогда да разумевайте оживотворяющася ПЕТРА ВЕЛИКАГО и ЕКАТЕРИНУ в ЕЛИСАВЕТЕ»24. И эта же мысль через несколько страниц снова формулируется, но уже как итог, вывод: «Возведи, о Россие, очи твои и виждь! Се Аз Семя Отца Твоего ПЕТРА Великаго седох на престоле твоем. Се во мне оживотворися ПЕТР, жива бысть ЕКАТЕРИНА»25. Подобные повторы «затормаживают» сюжет ораторского произведения, делая его статичным и сводя всю проповедь к нескольким идеям, которые несколько раз повторяются в течение проповеди, причем иногда эти ключевые идеи формулируются теми же словами. Эта особенность церковных панегириков удивительно напоминает выявленные Н.Ю. Алексеевой особенности торжественных од XVIII в.: «Одописец с самого начала, уже после приступа, заявляет основные свои «представления», а дальше по-разному их обыгрывает, не добавляя к ним никакого нового знания»26. В проповеди, конечно, не совсем так: несмотря на то, что самая важная ее мысль сформулирована в самом начале в виде эпиграфа, в ней все же есть некое сюжетное развитие. Содержание проповеди, в отличие
от содержания оды, легче пересказать. Панегирический «восторг» лишь в определенные моменты прорывается в речи проповедника, в проповеди он не играет той организующей роли, какую он берет на себя в торжественной оде. Но по сути церковный панегирик так же, как и ода, «не знает развития мысли»27 и окончательный вывод оказывается тем же, что и первоначальная посылка.
!См., напр.: Самарин Ю. Стефан Яворский и Феофан Прокопович как проповедники. М., 1844. С. 154
2 О причинах этот см.: Успенский Б, А., Живов В. М. Царь и Бог//Успенский Б. А. Избранные труды. Т. 1. Семиотика истории. Семиотика культуры. М., 1994. С. 110-218.
3 Гедеон Криновский. Собрание разных поучительных слов, при высочайшем дворе ея императорскаго величества сказыванных Ея Величества проповедником Иеромонахом Гедеоном. Т. 1. СПб., 1755. С. 264.
4 Там же, С. 272.
5 Там же. С. 264-265.
6Амвросий (Юшкевич). Слово в высочайший день рождения императрицы Елисаветы Петровны. СПб., 1741. С. 5.
7 Там же. С. 7.
8 Там же.
9 Там же. С. 8-9.
10Там же. С. 12.
"Там же.
12 Там же,
13 Там же.
14 Ср. приводимое нами выше описание разговора Елизаветы с солдатами, в котором фраза «знаете ли, ребята, кто я?» стилистически противопоставлена речи автора и большей части речи самой Елизаветы и солдат.
15 См : Амвросий (Юшкевич). Указ. соч. С. 15-16.
16См.: Кирилл (Флоринский). Слово в день рождения государыни Елисаветы Первыя. СПб., 1741. С. 3.
17 Там же. С. 10.
18 Там же.
J9Cmг. Алексеева Н.Ю. Русская ода: Развитие одической формы в XVIl-XVIII веках. СПб., 2005. С. 194.
20Там же. С. 185.
21 См.: Там же. С. 187-188.
22См.: Ломоносов М.В. Краткое руководство к красноречию // Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 7. С. 296-297.
23Пропп В.Я: Русская сказка. Л., 1984. С. 293.
24Кирилл (Флоринский). Указ. соч. С. 5-6.
25 Там же. С. 14.
26Алексеева Н.Ю. Указ. соч. С. 200.
27 Там же. С. 201.
Статья принята к печати 8 ноября 2006 г
