CC BY
47
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2011. № 3
ОБЩАЯ ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА С.В. Власенко,
кандидат филологических наук, доцент кафедры английского языка при факультете права Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» при Правительстве РФ (НИУ ВШЭ); e-mail: [email protected]
О СОБЫТИЙНОЙ РЕФЕРЕНЦИИ: НА МАТЕРИАЛЕ АНГЛИЙСКИХ ПЕРЕВОДОВ РУССКИХ ВОЛШЕБНЫХ СКАЗОК
Статья посвящена рассмотрению проблем, выявленных в ходе анализа переводов русских волшебных сказок, тексты которых принято трактовать как культурно-языковые знаки сложной природы, статусно граничащие с культурно-символическими и семиотическими артефактами. Одним из главных вопросов смысловосприятия переводчиком текста сказок для трансляции их содержания является вопрос референции. Tекстовые реализации смысла соотносятся с миром сказочного пространства как некоторым событийным сценарием. Предложенный сопоставительный анализ фрагментов русских волшебных сказок и их англоязычных версий позволяет проследить внутритекстовые переводческие тактики.
Ключевые слова: англо-русский перевод, денотат, референт, референция, русские волшебные сказки, событие, событийная референция, фольклор.
Svetlana V. Vlasenko,
Cand. Sc. (Philology), Associate Professor at the English Department, Faculty of Law, Higher School of Economics National Research University under the Russian Federation Government (HSE), Moscow, Russia; e-mail: [email protected]
On Event Reference: Based on Englsish Translations Of Russian Fairy Tales
The article features translation problems associated with Russian fairy tale renderings into English and revealed during their comparative analysis. The tales seem to represent fairly complex verbal signs and cultural phenomena whose status borders on cultural symbolism and/or semiotic artifacts. Translator perception patterns driven by the fairy tale message search for its further code-switching appear to be strongly dependent on referencing. Text surface structure is referenced to the wonder-land world of fairy tales as a certain eventful scenario. A cross-language analysis of Russian—English subtexts taken in parallels allows for tracing some text-internal translation tactics.
Key words: denonatum, English—Russian translation, event, event reference, fairy tales, folklore, reference, referent.
«Соблюдать фабулу — значить соблюдать референцию некоего текста к возможным повествовательным мирам».
У. Эко, 2006 (2003)
Настоящая статья направлена на определение семантических характеристик текстовых единиц, участвующих в языковом оформлении события, и их корреляции с другими компонентами выска-
зываний. Материалом для анализа послужили тексты русских волшебных сказок и их переводы на английский язык, которые в их параллельном сопоставлении обладают, по нашему мнению, большим потенциалом для переводоведов, исследующих механизмы и детализирующих параметры категорий текстовой референциаль-ности и событийности.
Вслед за В.Я. Шабесом под «текстом» понимается вербально оформленный фрагмент целостной системы знаний о мире [Ша-бес, 1990, с. 12], а под событием — «основная единица фонового знания, репрезентирующая тривиальные типизированные динамические когнитивные сущности» и «обобщённый инвариант, обладающий свойствами прототипа» [там же, с. 11—12].
Сказочные повествования рассматриваются как безусловные ирреальные, идиалистические — и в этом смысле «чистые» — тексты, как прототипические исследовательские пространства невозможных миров, сценарно устроенных по образу и подобию возможных. Более того, согласно В.Я. Проппу, сказки дореалистичны, фантастический мир сказки — давно ушедшая реальность, к тому же художественно преображённая [Пропп, 1992 (1946)] (цит. по: [Ко-репова, 1992, с. 6]). Вследствие этого сказочные повествования — это модели дважды ирреальной жизни.
Лексикализация и грамматикализация ирреалиса на частно-языковом материале — сложнейшая проблема, разрабатываемая многими отечественными и зарубежными лингвистами, аннотирование которой выходит за рамки настоящей статьи. Проблемы типологии ирреальных категорий рассматриваются среди прочего в [Ирреалис, 2004]. Позволим себе заметить только, что, по выражению В.А. Плунгяна, ирреалис — это «особая грамматическая категория глагола, характеризующего "ирреальные", "нереальные" или "воображаемые" ситуации» [там же, с. 10]. В.А. Плунгян призывает разграничивать два термина ирреалис и ирреальность, используя «ирреалис для обозначения грамматической категории (или её граммемы), а общий семантический компонент ситуаций, «не принадлежащих реальному миру», обозначать словом ирреальность» [там же, с. 15].
Крайне важна интернациональность сюжетных построений сказок, что обусловливает универсальность1 потенциальной при-
1 Среди огромной плеяды отечественных сравнительных литературоведов-фольклористов выделим В.М. Жирмунского, исследовавшего дихотомию национальное—международное в сюжетообразовании сказок разных национально-культурных традиций, их типологические аналогии и контактные взаимодействия. В.М. Жирмунский акцентирует «способность сказки переходить от народа к народу и перевоплощаться в национальные формы, сохраняя международную структурную основу» [Жирмунский, 1992, с. 461]. Перечисляя международные сказочные сюжеты, В.М. Жирмунский подкрепляет свою аргументацию ссылкой
ложимости выводов сопоставительно-переводческого анализа к большому кругу переводоведческих проблем. Помимо того что сказка — классическое литературное наследие, следует также отметить уникальность сказок и в когнитивном, и в аксиологическом плане, каждый из которых сводим к их содержательной и коммуникативной интенции: моделированию экзистенциальных сценариев и универсальных человеческих измерений — жизненных ценностей, верований и установок.
Понимая необозримость сказотворчества в исторической перспективе и многообразие существующих поджанров, выступающих объектами сказочной фольклористики и, точнее, сказоведения, как то: литературных и народных — волшебных, животных, нове-листических, и др., — мы ограничиваем цитирование текстового материала и его анализ пределами, реализуемыми с учётом допустимого объёма и целей статьи.
Сложность изучения референциальных аспектов перевода связана с целым рядом причин, в том числе с ненаблюдаемостью перевода извне в процессуальном плане, скрытостью от аналитика-наблюдателя тех ментальных структур, которые приводят в действие механизмы понимания иноязычного текста и непосредственно «отвечают» за семантические преобразования в межъязыковом перекодировании. Переводоведческие подходы к изучению референции преимущественно охватывают номинацию и дейксис, и в гораздо меньшей степени — предикацию и пропозицию, что связано с приоритетами, сложившимися в самой теории референции. Отметим прозорливость мнения, высказанного три десятилетия назад Н.Д. Арутюновой, о потенциальной смене проблематики теории референции: «Референция к непредметным сущностям — событиям (действиям, процессам, состояниям, свойствам, признакам), фактам и пропозициям» составит в будущем одну из перспектив дальнейшего развития теорий референции [Арутюнова, 1982, с. 37—38]. Не менее важно и другое утверждение учёной о том, что «к числу основных факторов, влияющих на интерпретацию именных выражений предметного и непредметного значения, относятся: семантика предиката, пропозициональные отношения, <...> модальные операторы» [там же, с. 37—38].
Непредметные сущности, взаимоотношения ирреальных персонажей, опосредованные ирреальными явлениями природы, составляют основной корпус объектов номинации сказочных повествований. При этом «предметность» привычного предметного мира
на А.М. Горького и его предисловие к «Книге тысячи и одной ночи» (1953), где вслед за А. Веселовским и другими фольклористами признается «тематическое сродство и широчайшее распространение сказок заимствованием их одним народом у другого» (цит. по: [там же, с. 462]).
сказки — ковров-самолётов, летучих кораблей, шапок-невидимок, скатертей-самобранок, сапог-скороходов, чудесных предметов, живой и мёртвой воды, избушки на курьих ножках и т.д. и т.п. — достаточно условна в силу своей виртуальной, нематериализованной2 природы. Аргумент крайне прост — все эти и многие другие «предметы» и сущности есть знаки, воплощающие архетипы бессознательного носителей русского языка, объекты их психической, а не фактической реальности.
Если исходить из мнения Ю.М. Лотмана о том, что «сама природа смысла определяется только из контекста, то есть в результате обращения к... вне его лежащему пространству» [Лотман, 2000 (1992), с. 39], то «вне его лежащим пространством» для мира сказки следует полагать не что иное, как воображение воспринимающего и (или) переводящего субъекта. Так, Д.С. Лихачёв утверждает, что «пространство сказки как пространство сна» [Лихачёв, 1979, с. 338], в связи с чем нельзя не предположить, что как таковое смысловое пространство сказки полиреферентно, или метарефе-рентно, определённому событию или определённой череде событий, причём рядоположенность участников и обстоятельств таких событий характеризуется вариативностью понимания, а значит, и вариативностью речеязыковых воплощений, поскольку оно референтно психической реальности переводчика или читателя.
Согласимся с Э.Н. Мишкуровым, который, рассматривая текстовые смыслы, отмечает, что «смысловая структура текста — это не структура самого живого смысла, а структура знаковой модели», и уточняющего, что «система смыслов» опирается не только на языковые формы, но и включает в себя смыслы разной когни-ции и функциональности» [Мишкуров, 2010, с. 136].
В связи с этим встаёт вопрос о принципиальной референциаль-ности ирреального предметного мира как фона протекания ирреальных событий, действий, состояний и ситуаций, передающихся
2 Виртуальное воплощение названных предметов сказочного мира вполне реализуемо посредством информационно-технологических ресурсов и продвинутых технологий визуализации, а также художественными средствами — в декоративно-прикладном искусстве, сценических постановках, экранизации, и т.д. Здесь же речь идёт о физическом измерении предметного мира, экзистенциально не материализуемом (хотя любой человек при желании может построить для себя «избушку на курьих ножках», а также воплотить иной объект сказочного предметного мира также и в массмедийном контенте). Поскольку вербализация касается образного ряда, воплощённого средствами текстопостроения, который может быть не связан и даже далёк от объектов сказочных миров, материализированных художественными средствами, мы рассматриваем «материализацию» как виртуальное воплощение — промежуточное или параллельное звено — между интериоризирован-ными в сознании воспринимающего субъекта образами, отражающими архетипы, прообразы или прототипы, и единицами текста разной протяжённости и любого языкового уровня (ср.: [РКП, 2004, с. 12, 22]).
в языках предикационно. Вопрос о перекодировании, скажем, скатерти-самобранки или иной единицы указанного выше ряда, интересен с той точки зрения, что может быть описан в терминах так называемых смешанных образов — образов-блендов, совмещающих реальное с нереальным3.
Как известно, проблематика теории референции изначально развивалась в связи со средствами именования, участвующими в формировании номинативного ядра высказывания и включавшими именные группы и их местоименные заменители, в результате чего получили развитие аспекты прономинализации в естественных языках. В круг теории референции фрагментарно включались языковые средства обозначения действий, событий и состояний, многообразие и непараллельность которых в разных языках заслуживает более системного исследования. Механизмы референции, обеспечивающие означивание предметных и (или) непредметных сущностей, реальных или виртуальных объектов в процессе первичной и (или) вторичной номинации накапливаемого опыта, полагаются важными для переводоведения не только в процессуальном аспекте (переводческий процесс), но и в результативном (переводческий продукт — текст перевода).
В свете наших рассуждений актуальна дифференциация на реальные и идеальные сущности, соотносимые с теми или иными лексическими средствами, которую рассматривает Н.К. Гарбовский [Гарбовский, 2004, 2010а, б, в]. В частности, учёный отмечает, что «референция исходного текста далеко не совпадает с референцией переводного текста» [Гарбовский, 2004, с. 282]. Именно в этой связи становится особенно понятно стремление переводоведа принципиально разграничивать понятия референта и денотата. Нельзя не согласиться со следующим мнением Н.К. Гарбовского о переводе художественных текстов: «Практически вся художественная литература оперирует одновременно и реальными, и идеальными сущностями, смешивая, размещая идеальное в реальном и реальное в идеальном. И те и другие фигурируют в качестве референтов в художественных речевых произведениях» [там же, с. 281]. Данное мнение подтверждает особую важность проблематики референции не только к предметным внеязыковым сущностям, но и к идеальным, абстрактным, которые недоступны для непосредственного наблюдения и анализа. Представляется, что круг текстов, к кото-
3 Кроме того, учитывая мнение В.А. Плунгяна о том, что «грамматическая категория ирреалиса по-прежнему остаётся для типологов трудным объектом» [Ирреалис, 2004, с. 18], можно с большой долей вероятности заключить, что для переводоведов многие формы лексикализованной, грамматикализованной и имплицитной, неочевидной, семантики ирреальности являлись и являются сложным исследовательским объектом.
рым применимо утверждение Н.К. Гарбовского, включает также и фольклорные, в том числе тексты сказочных повествований.
Значимость данного вопроса в особенности возрастает, учитывая, что референтные, или референциальные, знания часто понимаются как референтное, или референциальное, значение, которое, по мнению многих отечественных и зарубежных лингвистов, синонимично понятиям концептуального, когнитивного, денотатного (денотационного) значения, что в общем соотносится с Соссюровским «означаемым» (см., в частности [АРСЛС, 2001, с. 102; Бархударов, 1975; Степанов, 1975, с. 8; DS, 2001, р. 336], и др.). Дискуссия по этому поводу ведется не одно десятиление. Ряд лингвистов полагает, что отсутствие референта в реальной действительности не значимо для референтного статуса языковых единиц [Roberts, 1993, s. 103]. Оппозиция референтность—нереферентность напрямую касается вопроса о референтном статусе сказочных и (или) мифологических персонажей, а также деятелей в фольклоре малых форм — пословицах, поговорках, крылатых выражениях, которые, по мнению некоторых лингвистов, автореферентны (см., например, [Козинцев, 2008, с. 57—58; Неклюдов, 1995]).
По мнению У. Куайна, изучавшего механизмы референции, предикация и способы её выражения имеют большое значение [Ку-айн, 1986, с. 64—69]. Анализируя грамматическое противопоставление существительных, прилагательных и глаголов, У. Куайн, в частности, отмечал, что для предикации основной формой является глагол [там же, с. 66]. Использование им понятия «общий терм» для выражения предикации, очевидно, имело целью обобщить приёмы референтного соотнесения текстовых единиц с репрезентируемыми ими объектами и явлениями (состояниями, действиями и т.п.). Такие понятия, как совокупная референция прилагательных, множественность референции и разделённая референция [там же], на наш взгляд, убедительно свидетельствуют о несводимости референции лишь к указательной функции дейктических местоимений и номинативной функции имён или именных групп в отношениях текстовое пространство—внетекстовое пространство. Размышления относительно «совокупной референции» наводят на мысль о накопительном эффекте смыслопоисковой мыследеятельности переводящего субъекта. Вероятно, под «совокупной» понимаются возможные референции разных атрибутивных текстовых единиц, каждая из которых «несущественна» сама по себе (по У. Эко), но вместе активируют референтную привязку4 данной единицы. Другими словами, можно говорить о взаимозаменяемости или взаи-
4 Данный термин коррелирует с терминомреференционная привязанность В.Г. Гака [Гак, 1998, с. 95].
модополняемости референтного статуса соответствующих текстовых единиц, об их неустойчивом характере.
В связи с этим не менее характерно и следующее утверждение Н.Д. Арутюновой о том, что «теория референции не может сбросить со счетов прагматику речи. Она вынуждена учитывать все основные типы отношений, определяющие коммуникацию, то есть перекрестные связи между языком, действительностью, ситуацией речи, говорящим и адресатом» [Арутюнова, 1982, с. 11]. В подтверждение сказанного сошлемся на мнение американского лингвиста З. Пылишина о принципиальной невозможности полного отражения и усвоения человеком предметно-деятельностных контекстов, существующих в действительности, в виде чётко сформированных представлений, но и хорошо усвоенные представления о мире могут вовсе не коррелировать с реальным положением дел, в особенности нереализованные или нереализуемые, например, цели и намерения, страхи и убеждения [Ру1узИуп, 1992, р. 48].
По всей видимости, понимание предикативности как особого (отдельного) вида референтных отношений логически вытекает не только из изучения предикативности в русле традиционно семантических исследований, классификации предикатных типов разных языков (см., в частности, [Булыгина, 1982, с. 7—85; Селиверстова, 1982, с. 86—157], и др.), но также обусловлено разработкой вопроса грамматического функционирования глагольных категорий: времён, аспекта, залога, вида (см., например, [Адмони, 1988, Шведова, 1984, и др.]. Неслучайно референтные аспекты предикативных отношений нашли отражение в исследованиях и закреплены уже в самой используемой в них терминологии: «предикативный денотат»5 [Селиверстова, 1982, с. 151], «референт-процесс» [Кошелев, 1988, с. 30—52], «референтно значимые признаки глаголов» [Кошелев, 1990].
Наряду с этим уместно процитировать следующее мнение А. Шаф-фа, утверждающего, что «когда мы имеем дело с названием пустого класса предметов6, т.е. с названием, обладающим десигнатом, но не имеющим реального денотата, например, когда речь идёт о плодах фантазии, таких, как фавны, дьяволы, кентавры и т.п., или об абст-рактнъх качествах, таких, как геройство и т.п., то и здесь выступает отражение действительности, хотя и опосредованное. Порождения фантазии складываются из кусочков реальной действительности;
5 Отношения между понятиями «референт» и «денотат», в особенности применительно к переводоведению, относятся к наиболее сложным и выходят за рамки проблематики настоящей статьи. Подробнее о соотношении указанных понятий в парадигме переводоведения см. работы Н.К. Гарбовского [Гарбовский, 2004, с. 278—283, 2010, а, б, в].
6 Шрифтовое выделение автора цитаты. — А.Ш.
абстрактные черты и свойства представляют собой отражение свойств, отношений, поведений и т.п., — общих для элементов какого-либо класса предметов, т.е. присущих единичным материальным предметам» [Шафф, 1963, с. 306].
Иного мнения придерживается А. Г. Козинцев, который, рассматривая референционные связи в фольклорных текстах, волшебных сказках, включая пословицы, крылатые выражения и т.п., многократно задаётся вопросом о тех сущностях, к которым референтны чувства и чувственные состояния. «Во всех случаях, когда предикат выражает чувство или оценку (весело, грустно, страшно, удивительно, отвратительно, хорошо, плохо и т.д.), осуществляется референция к означаемому, к той ситуации, которая изображена на картинке [карикатура, предъявляемая ребенку. — С.В. ]. — Автор далее продолжает, — Означающее ничего не означает» [Козинцев, 2008, с. 57]. В частности, при отсутствии чувства А.Г. Козинцев замечает: «Референция отменена, знак перестал что-либо означать, перестал быть знаком...» [Козинцев, 2008, с. 58]. Следовательно, размышления о «референции к чувству или его отсутствию», на наш взгляд, весьма созвучны вышеназванным рассуждениям З. Пылишина.
В тексте перевода происходит реноминация события (действия, состояния) как свершившегося факта или продолжающегося процесса (последовательность/цепочки) действий, что требует преимущественно глагольной и адвербиальной номинации. И событие как факт свершившихся действий (состояний), и состояние как процесс, длящийся во времени, как правило, реализуются в тексте предикативно. Языковые средства, участвующие в формировании предикативного ядра, имеют грамматические значения времени, места, образа действия, длительности или завершённости. Референция к событиям, или событийная референция, — достаточно новое направление теории референции.
Ряд исследований в области референции, включая теорию событийной референции (a theory of event reference) [Grosz, Pollack, Sidner, 1993], подтверждают нашу точку зрения о событии — реальном или мыслимом — как фоне проецирования речеязыковых единиц-слагаемых текстов сказочных повествований в ходе их межъязыкового перекодирования. Под событийной референцией предлагаем понимать референцию к пропозиции как целостному макрособытию или совокупности либо последовательности действий или состояний, имеющих или имевших место в реальном мире или нереальном (мыслимом, возможном) мире, действительность или виртуальность которых может фиксироваться в любой точке пространственно-временного континуума как результат воплощения одного или более каузативных взаимоотношений участников таких
событией. Материальная подлинность не реализуема для героев сказок и действий, совершаемых ими, а также для событий, происходящих с ними. Вместе с тем текстовые единицы, участвующие в формировании предикативного ядра, соотносящиеся и с областью предикативной референции, и с областью пропозициональной референции, могут совпадать с описанием тех или иных событий или действий, состояний, переживание которых входит в экзистенциальный опыт переводчика и читателя.
В нашем понимании событийная референция — это референция к событию, объективированному в соответствующем тексте. Если исходить из вышеприведённого мнения Д.С. Лихачева о том, что пространство сказки есть пространство сна, то допустимо предположить, что как таковое смысловое пространство сказки можно назвать полиреферентным, или метареферентным, определённому событию или определённой череде событий. При этом рядоположенность участников таких событий и обстоятельств их протекания характеризуется вариативностью понимания, а значит, и вариативностью речеязыковых воплощений.
Соотнесение эквивалентных способов номинации атрибутивных элементов типа заливные луга, наливное яблочко, добрый молодец, красна девица и т.п. также способно пролить свет на событийность при условии, что она понимается дискретно — как статичный результат одного действия, отдельных действий или последовательности действий либо недискретно — как динамический процесс продолжающихся действий, результатом(ами) которых является определённое состояние или набор состояний. Уже в атрибутивном компоненте номинативной пары заливные луга ^ lush meadows (брит. англ.), high meadows (амер. англ.) прослеживаются «следы» событийности, поскольку заливной луг есть следствие весеннего половодья, наглядным результатом которого и являются высокие, пышные и сочные травы — своего рода «высокотравье» или «пыш-нотравье». Очевидно также, что в американском эквиваленте луга ^ meadows не в буквальном смысле высокие ^ high, т.е. не в смысле приподнятого рельефа местности как характеристики ландшафта, а именно в смысле густо заросших высокой травой лугов. Такое понимание находим в словарных толкованиях: «Заливные луга вблизи рек, заливаемые при весеннем разливе рек» [СРЯ, 1990, с. 213]; «заливной луг — затопляемый водой при разливе» [ABBYY, 2011]. Ин-ференция, видимо, присутствует в каждом акте категоризации, который обусловливает принятие конкретного переводческого решения.
В теории коммуникативной компетентности О. Йокоямы содержится аргументация того, что мы называем «следами событийности». Однако американская учёная усматривает во внутренней форме ряда слов имплицируемое экзистенциальное знание. Рассуждая
в рамках своей концепции перераспределения знаний в дискурсе об экзистенциальных утверждениях и пропозициях с экзистенциальным предикатом, О. Йокояма выражает крайне важное для нас мнение. В частности, она утверждает, что понимает экзистенциальный предикат в широком смысле как включающий, согласно Э. Бенвенисту, «не только "быть" и "иметь": ...для некоторых термов существование обязательно соединено с дополнительным значением» [Йокояма, 2005, с. 123]. Уточняя свою мысль, О. Йокояма делает важный для нас вывод о том, что «для огня существовать означает гореть, для звука — звучать и т.д. Следовательно, предикат типа "гореть" может быть использован для перемещения экзистенциального знания такого терма, как, например, огонь (ср.: "Вдали горит огонь")... На некотором элементарном уровне знания7, по-видимому, сливаются» [там же]. Далее учёная отмечает: «Обычно предполагается, что неодушевлённые объекты и живые существа, имеющие обозначение в языке (т.е. те, для которых существует номинативный код), существуют по крайней мере в одном из возможных миров. Следовательно, в экзистенциальных утверждениях должна быть эксплицитно обозначена пространственная и (или) временная область бытия терма (или информация о ней должна легко вычисляться)» [Йокояма, 2005, с. 123—124]. Вычисление или выведение информации о событийности, латентно присутствующей в высказывании, составляет операцию инферен-ции как составную часть категоризации, которая проиллюстрирована выше на примере заливных лугов.
Описанное мнение О. Йокоямы перекликается с вышеописанным понятием референтной имплицитности Е.В. Ермаковой, под которой лингвист понимает «результат оживления8 прототипиче-ских сценариев, составляющих основу человеческого взаимодействия в обществе» [Ермакова, 2010, с. 139]. В нашем понимании изучаемый Е.В. Ермаковой феномен имплицитного знания следует рассматривать в качестве знания априорного, экзистенциального, не нуждающегося в верификации, и, вследствие этого, базового для картины мира воспринимающего субъекта (переводчика, читателя, т.д.)9. «Жил-был царь» используется учёной для примера
7 Об «осмыслении элементарных фигур знаний» или «элементарных когнем» см. [Караулов, Филиппович, 2009, с. 147—163].
8 Речь, видимо, идёт об активации ассоциативно-вербальных связей в сознании воспринимающего субъекта. Кроме того, здесь, очевидно, имеются в виду «референтные имплицитные смыслы», которые определены как «знания типичных поведенческих сценариев» — своего рода «коммуникативно-прагматического знания, деавтоматизация которого ведёт к выявлению референтных имплицитных смыслов в художественном тексте» [там же, с. 93].
9 Ср. данное определение с характеристикой события по В.Я. Шабесу, приведённой в начале статьи и включающей признаки обобщённости, инвариантности и прототипности.
экзистенциальных утверждений, для которых известны (эксплицированы) или подразумеваются области из существования — «царь» жил (существовал) «в некотором царстве в определённое время» [Йокояма, 2005, с. 124]. Позволим себе не согласиться: в строгом смысле «некоторое царство» и «определённое время» вовсе не являются знанием как таковым или, скорее, они не являются знанием как чёткой хронотопической привязкой — вневременность или «замкнутое время сказки» (по Д.С. Лихачеву) характеризуют временную и пространственную неприуроченность сказочных повествований: «[погулять] до поры, до времени»; «[ехать] долго ли, коротко ли»; «[искать] за тридевять земель, в тридесятом царстве» и др.
Отметим референциальную недоступность топоса, размытость референциального пространства события и его отдельных компонентов как характерную черту большого количества действий, объектов и состояний, описываемых в рамках события. Например,
♦ «За тридевять земель, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве [сидит в башне Василиса Кирбитьевна]» [Булат-молодец];
♦ [Сели они на коней и поехали в путь-дорогу. Как только приехали они в] тридевятое царство — тридесятое государство [Булат-молодец].
В одном из английских вариантов близко ли — далеко ли, долго ли — коротко ли преобразуется следующим образом: whether a short distance or a long one [РНС 1996, с. 19], в другом — either near or far away, either long or short a time [Bulat The Brave, 2010].
Обратим внимание на перевод русских сказок «Царевна-Лягушка» и «Марья Моревна», выполненный английским переводчиком Натаном Хэскеллом Доулом, который стремится породить идиоматически безупречный текст, сохраняя аутентичность русскоязычного текста и максимально оставляя его просодию — метрический рисунок:
♦ Once upon a time, in a certain kingdom, in a certain realm, lived... [The Frog—Queen // RFB, 2000 (1907), р. 101];
♦ In a certain kingdom, in a certain realm, once lived Prince Ivan and his three sisters [Marya Morevna // RFB, 2000 (1907), р. 81].
Вместе с тем укажем на использование английским переводчиком и более простого метрического рисунка, которым отличаются английские зачины сказок. Это позволяет ему привнести аутентичность в зачин текстов русских сказок, освободив их от смысловой избыточности, которая является результатом жанровой редупликации (жили-были, один-оденёшенек и т.п.):
♦ Once upon a time there lived an old man and his old wife... [RFB, 2000 (1907), р. 19].
♦ Once in a certain country lived a merchant [Vasilisa The Beauty // RFB, 2000 (1907), р. 1].
♦ Время шло быстро: дни проносились за днями, часы — за часам (варианты: Дни бежали за днями, часы неслись за часами; Дни проносились за днями, часы [летели] за часами) ^ Days followed days, hours trod on the heels of hours [RFB, 2000 (1907), р. 82].
Укажем, что идиоматичный препозитивный глагол tread on (букв. наступать на пятки часам) имеет значение ног под собой не чуять, лететь как на крыльях, указывает на прототипность события «быстро текучее время», имеющего корреляты во всех языках и выраженного в английской пословице Time flies.
Созвучное мнение выражает отечественный сказовед К.Е. Коре-пова: «Сказка не знает описаний, в ней нет портретов, пейзажей, замедляющих действие. Даже если в сказке возникает потребность описать портрет героини, чтобы показать её совершенство, то портрет даётся через отказ от описания: красоты такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать». И далее К.Е. Корепова выражает мысль, созвучную утверждению О. Йокоямы: «Либо качество показывается через действие. Таково изображение резвости, стремительности или богатырской мощи коня: "Конь бежит — земля дрожит, из ушей дым, из ноздрей пламя пышет"» [Корепова, 1992, с. 13]. Приведённые мнения учёных позволяют заключить по меньшей мере в предварительном порядке, что событийность включена и в семантику номинативности, и атрибутивности.
Событие в статике и динамике как концептуализированная переводчиком внеязыковая ситуация. Обратимся к мнению отечественных лингвистов. Вслед за Т.В. Булыгиной и А.Д. Шмелевым, исследовавшим онтологию событий в разных лингвистических проекциях, в настоящей статье событие будем понимать в широком и узком смысле: в широком — как все происходящее в мире, в нашем случае мире сказочном, а в узком — пропозиции и факты действий как проявления ментальной или эмоциональной сферы, как объекты «пропозициональных установок» [Булыгина, Шмелев, 1997, с. 167]. В частности, лингвисты отмечают, что «в соответствии с онтологией положений вещей... все явления (события в широком смысле) подразделяются на статические (состояния) и динамические, а динамические — на процессы и (собственно) события» [там же]. В этой связи полагаем возможным рассматривать событийность в качестве отдельной категории, семантика которой передаётся набором значений предикатно-связанных средств тек-стопорождения. Другими словами, любые языковые и (или) речевые средства объективации смысла, участвующие в построении предикативного ядра высказывания, рассматриваются нами в качестве носителей событийного значения.
Приведём и другое утверждение Т.В. Булыгиной и А.Д. Шмелева, касающееся выбора предиката при построении речевого высказы-
вания: «Тип предиката зависит не только от внеязыковой ситуации, которой он соответствует, но и от способа концептуализации этой ситуации в языковой картине мира» [там же, с. 178]. Сказанное прямо указывает на участие воспринимающего субъекта, в нашем случае — переводящего субъекта (переводчика), причём «концептуализация внеязыковой ситуации в языковой картине мира» понимается нами как вписывание воспринимающим или переводящим субъектом нового знания в набор уже сформированных «типовых» или «шаблонизированных» экзистенциальных сценариев. Такое «вписывание» возможно при использовании схем восприятия, позволяющих расщеплять смысловые потоки и оценивать их — концептуализировать, категоризировать — описанные в тексте действия для определения их конкретных значений, отражающих внеязыковые (внетекстовые) ситуации. Авторы выражают сожаление по поводу отсутствия в словарях помет, позволяющих «разграничивать "отнологически" различные (событийные и несобытийные) значения глаголов несовершенного вида» [там же], добавляя при этом, что подобным различиям часто сопутствуют семантические и грамматические различия. Словари, по мнению Т.В. Булыгиной и А.Д. Шмелёва, не дают возможности полноценно определить тип предиката и, следовательно, предсказать его языковое поведение.
Передача предикации, усиленной повторяющейся синтаксемой ни.., ни.., а..., в текстовой последовательности — такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать ^ so beautiful that no words could convey her beauty and no mind could imagine such beauty unless it was in a never-never world, — в переводе с русского реализована посредством союза unless со значением «если только не [в мире вымысла]», «пока не [выйдешь из мира вещественного в мир сказочный]». Данный пример указывает на изменение в переводе классического понимания референции как отсылки к реальной предметной сущности или к абстрактной/мыслимой сущности не только в связи с речеязыковой реализацией предикативно связанной референции, но и номинативно связанной: только в сказке сказать ^ in a never-never world.
Межъязыковые переходы лексем-кванторов отличаются большим расхождением по используемым языками средствам: жил-поживал один-одинёшенек ^ there once lived... all alone. Перевод национально-специфических понятий и имён персонажей сказок, а также релевантных дескрипций, закреплённых в сознании русскоговорящих многовековой традицией, оказывается возможным при выполнении ряда условий, в частности смещении фокуса референции, расщеплении фокуса референции или его экспликации как развертывания плана содержания и др.
Согласно В.Я. Шабесу, «триада Пресобытия — Эндособытия10 — Постсобытия является когнитивным фундаментом для выделения завершённого в тексте эпизода в рамках более крупного текста. Завершённым текстом может считаться и единичное предложение, соотносимое с указанной триадой, если иная необходимая информация уже имеется в памяти отправителя и получателя сообщения» [Шабес, 1990, с. 21—22]. По аналогии с мнением В.Я. Шабеса под фабулой сказки мы понимаем некоторое макрособытие, представленное в виде последовательной очерёдности микрособытий. Структура микрособытия включает: участников и их действия и переживаемые ими состояния, а также наблюдателей и причинно-следственный комплекс: начальные условия и последствия. Для объективации событийных значений, связанных с передачей пред-события и постсобытия, используются достаточно конвенциональные средства, а именно: предсобытие как зачин события представляется типизированным и континуальным, недискретным: жили-были..., жил да был с последующим перечислением участников собственно события. При этом зачин главного, основного события сразу отсылает к внеположенному миру: пространству сказки, которое в тексте репрезентировано речеязыковыми воплощениями. Как отмечалось выше, обычно это референциально размытые детерминативы типа «в некотором царстве, в некотором государстве...», «за тридевять земель: в тридевятом царстве — в тридесятом государстве...». В сочетании с участниками события зачины звучат обычно следующим образом:
♦ Жил-был царь; Жили-были царь с царицей...
♦ В некотором царстве, в некотором государстве жил да был старик со старухою...
♦ Жил-проживал [Кузьма] один-одинёшенек — There once lived a man whose name was Kuzma. He lived all alone in a dark forest...
Укажем на плеоназм как жанровую составляющую. Причём плео-настичны как глагольные группы, так и номинативные и атрибутивные:
♦ [поутру] встаёт-просыпается [царь]; потужили-поплакали [да делать нечего]; [стали] жить-поживать [да добра наживать]; [начали] целовать-миловать; жил-проживал один-одинёшенек; слыхом не слыхивать, видом не видывать;
♦ [повели они меж собой] речи сладкие, хорошие; тёмный, дремучий лес; молода молодица;
♦ [поезжайте-ка вы] путём-дорогою; [поехали] в путь-дорогу; сильномогучие богатыри;
♦ [запереть] крепко-накрепко; [спрятаться] скоро-наскоро.
10 Собственно событие. — С.В.
Семантическую избыточность находим повсюду. Номинативным построениям присущи повторы и редупликация: царь-государь, путь-дорога, долго-долго, рад-радёхонек, крепко-накрепко и др. Императивы также плеонастичны: встать-пробудиться, вариант — проснись-пробудись! [Перышко Финиста, 1997, с. 109]. Редупликация в таких выражениях, как [убирайся] подобру-поздорову в английском изложении Leave while the getting is good and you are still in one piece указывает на то, что образ действия снова сопоставим и с состоянием, и с событием «поиск безопасности» при корреляции с сюжетом, схемой поведения и идиоматичностью в русском и де-скриптивностью в английском.
Конец сказки может иметь следующие стандартные речеязыко-вые конфигурации, соотносимые с постсобытийным сценарием заслуженной победы добра над злом и, следовательно, счастливым (как правило, но не всегда) концом:
♦ И стали они жить-поживать и добра наживать. — And they lived happily ever after [Marya Morevna // RFB, 2000 (1907), р. 99]. Вариант: So they began living happily together ever since.
♦ И после того стали они жить вместе долго и счастливо. — After this they lived together and were happy ever after... [The Frog— Queen // RFB, 2000 (1907), р. 112].
♦ After this the Tsar and the Tsaritsa and the little Kid lived, and lived happily and lived well, and they ate and drank together just as they used to do before [Little Sister and Brother // RFB, 2000 (1907), р. 70—71].
Речевые конфигурации, участвующие в оформлении постсобытийности, включают множество клише. Вот один из примеров:
♦ И был пир на весь мир. И я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало. — [And so they were married] and they banqueted for three days and three nights. I also was at that wedding, and I drank the mead; and if you don't believe it you may long for it, but you won't get a taste of it. [They put a nightcap on me — Now what's the use of talking? I think I'll be off] [The Bright-Hawk's Feather // RFB, 2000 (1907), р. 39].
В связи с использованными фрагментами уместно привести мнение Н.К. Гарбовского, касающееся основополагающей категории переводоведения — точности: «Требование сохранения некой "точности" перевода, некоего тождества информации представляется сомнительным. Это идеалистическое стремление разрушается представлениями об асимметрии языковых картин мира, о различном членении действительности языками, сталкивающимися в переводе, о семантической и функциональной асимметрии, о различных тенденциях языкового общения, проявляющихся, в частности, в стремлении одного языка использовать более конкретные обозначениям там, где другой использует более общие, и наоборот» [Гар-
бовский, 2010а, с. 100]. В самом деле, вышеприведённый фрагмент перевода русской сказки носителем английского языка характеризуется не только и не столько иной просодией и иным метрическим рисунком, в нём воплощена картина мира переводчика, которая и определила текстовые реализации, далёкие по выбранным языковым средствам и синтаксическому построению от исходной фразы.
Перейдём к рассмотрению атрибутивного знания в выражении-клише [задать] пир на весь мир, которое, по нашему мнению, содержит выраженную событийность и в вышеприведённом примере переводится заменой предикативной конструкции — banqueted for three days and three nights (букв. устроенное пиршество (званный обед) длилось три дня и три ночи, т.е. долго, продолжительное торжество). В одной из цитируемых сказок оно переводится по-другому: to arrange a great feast to which people from all over the world came. С одной стороны, обычный «ход» переводческого решения: идиоматическое выражение передаётся дескриптивно. С другой стороны, в терминах когнитивной лингвистики атрибутив разворачивается в событие, коррелирующее с фреймно-сценарной формой репрезентации и сопоставимое с объектом сложного референциального знания (по О. Йокояме [Йокояма, 2005, с. 125]). В переводе «пир на весь мир» семантически развернут в событие (букв.) «огромное празднество (торжество/пир), на которое собрались люди со всего света». Находим и третье решение: And as for the feast — it was so grandiose that people still remember it, которое свидетельствует о похожем подходе — описании пиршества через событие: (букв.) «пир, который был столь великолепным, что люди помнят о нём и по сей день».
Анализ перевода сказок позволяет пролить свет на достаточно сложные и референциально непрозрачные отношения сопоставляемых текстов — оригинала и перевода. Вербализация атрибутивно связанной референции представляет существенные трудности в переводе, поскольку предполагает знание и оперирование широким затекстом. Так, например, при означивании участника волшебно-сказочного события добрый молодец ^ young man «выпадают» имлицитные семы добрые намерения, добрая душа, чистое сердце и т.п. Кроме того, трансляция смысла добрый через английскую young (букв. молодой) аксиологически недостаточно корректна, поскольку не оставляет людям почтенного возраста права на добрые намерения и чистые помыслы. С другой стороны, конвен-циональность набора лиц сказочных сюжетов представлена общеизвестными оппозициями: добрые vs. злые и их воплощениями — добрые молодцы и красны девицы vs. старцы и старушки, а также волшебницы, феи vs. дьяволы, бестии. Набор исчислим, если не учитывать конкретных «исполнителей ролей» в сказочных сюжетах [Корепова, 1992; РКП, 2004]. Вот ещё один пример:
• И настигла их ночь тёмная. — Night came making it pitch dark all around [Bulat The Brave, 2010].
Атрибутивное знание имеет сложную природу, часто сопоставимую не сколько с типичным блоком знаний, представленным фреймом, сколько со сценарными формами репрезентации. В переводе «ночь тёмная» также плеонастично, как и в оригинале, поскольку «светлых ночей» не бывает (за исключением «белых ночей»11 в северных странах и северного сияния12), развёрнута в событие «наступление ночи», которое в буквальном прочтении эксплицируется: «темнота [накръла/сделала все темным], накрывшая все вокруг».
Даже при пристальном сопоставительно-переводческом анализе текстовых фрагментов сказочных повествований рутинный «поход» переводчика к первоисточнику, к авторскому замыслу вряд ли способен обеспечить переводоведам однозначные выводы. Вместе с тем соположение текстов оригиналов и перевода — традиционный источник логического осмысления переводческих ресурсов и арсенала средств, которые определяют формат конечного переводческого продукта — текста перевода. Соотнесённость с виртуальными смыслами, сюжетами, сценариями, событиями и участниками этих событий, которая реализуется при восприятии текстов сказок, обусловливает возможность говорить о переводе сказочных повествований как моделировании смыслов. В этом аспекте перевод рассматривал, в частности, И.Э. Клюканов [Клюканов, 1998; ПММП, 1991].
О восприятии референтного события в разных перспективах в её корреляции с языковым узусом пишет В.З. Демьянков, сравнивая примеры из разных языков [Демьянков, 2001]. В частности, В.З. Демьянков отмечает, что, если, согласно Т. ван Дейку, «...упорядоченное множество "участников" и обстоятельств события приравнять к "статичным ситуациям" (состояниям), то изменение состояний, в частности событие, может быть описано как удаление, добавление или перестановка ролями объектов, свойств и отношений. Эти изменения, как и другие характеристики события, рассматриваются в определённой перспективе, связанной с языковым узусом» (цит. по: [там же, с. 317]). Подобное трансформирование события иллюстрируется вышерассмотренными и нижеприведёнными примерами.
Представляется, что текстовая репрезентация событий связана с их линеаризацией. Репрезентация события посредством линеаризации действий и состояний во времени и пространстве осуществляется, по нашему мнению, через рядоположение определённых опорных моментов развития события. Предлагаем назвать
11 Это явление наблюдается в период солнцестояния (в северном полушарии — в июне, в южном — в декабре вблизи полярных кругов.
12 Также «полярное сияние».
эти моменты опорными точками событийности и понимать под ними микродействия или микродействия, последовательность которых отображает развёртывание (развитие) события во времени и пространстве.
Развитие события в текстовой реальности оформляется предикативно связанной референцией посредством линеаризации действий (состояний) в определённой точке временного и пространственного континуумов. Иными словами, текстовые единицы или их последовательности, участвующие в формировании предикативного ядра, оформляют событийность как своего рода точки событийности. Лексемы (словоформы) и словосочетания, а также грамматические конструкции, фраземы и фигуры речи, участвующие в формировании предикативного ядра, идентифицируют временною и пространственную соотнесённость действий, процессов, событий или состояний, описанных в текстовом фрагменте. Так, реализуется вербализация событийности как линейная последовательность фиксации параметров события с помощью последовательной локализации их на временном континууме по отношению к заданной коммуникативным актом точке отсчёта и по отношению друг к другу [Власенко, 2010].
Следующие примеры взяты из одной сказки в двух английских переводах:
Едет Горшеня с горшками, дремлет. Вслед на тройке катит царь Иван Васильевич. Догнал Горшеню... [Горшеня // БМРНС, 1993, с. 62].
И уехал царь.
В городе он приказал, чтобы на всех пирах и угощеньях не было посуды ни серебряной, ни оловянной, ни медной, ни деревянной, а была бы посуда — только глиняная.
К тому времени Горшеня исполнил царский заказ и привёз товар в город [Горшеня // БМРНС, 1993, с. 63].
Once a potter was driving along the road with his pots and fell asleep as he went. Tsar Ivan the Terrible overtook him... [The Potter // RFT 1973 (1945), p. 208].
The tsar arrived in town and gave orders that
everyone use only earthenware at all receptions, and that no silver, lead, copper or wooden dishes be set on the table [The Potter // RFT, 1973 (1945), p. 209].
A man called Pottenya was riding a horse drawing a cart load of pottery. He was dozing.
Coming along behind him was the Tsar, Ivan Vasiliyevich, in a large coach drawn by three horses. The Tsar overtook Pot-tenya and said... [The Witty Potter // BBCRFT, 2010].
With this the Tsar went on his way.
When got to the town the Tsar decreed that everyone should use only pottery during festivities and celebrations and forbade using either silver, tin, copper-ware, or wooden plates and dishes [The Witty Potter // BBCRFT, 2010].
— Коли свезёшь меня на себе вот до такого-то двора, отдам тебе и товар, и все деньги [Горшеня // БМРНС 1993, р. 64].
— Pull me to that house: then I will give you both the merchandise and all the money [The Potter // RFT, 1973 (1945), p. 209].
— If you take me with my cart as far as that yard over there, then I will give you back all the pottery and all your money as well [The Witty Potter // BBCRFT, 2010].
Рассмотренные выше примеры трёх фрагментов одной сказки, подтверждая мнение Н.К. Гарбовского о недостижимости точности в переводе или, скорее, о неприложимости этого понятия к естественно языковому переводу, обусловливают необходимость поиска другого критерия эквивалентности. Для сравнения приведём небольшой фрагмент из перевода известной сказки Б. Поттер на русский язык13, из которого следует аналогичный вывод о разных речеязыковых средствах, используемых языками при реализации линейного рядоположения действий (состояний):
Mr. McGregor was quite sure that А мистер Мак-Грегор уж тут как тут.
Peter was somewhere in the tool-shed, Он не сомневался, что Питер где-то здесь.
perhaps hidden underneath a flower- Может быть, под цветочным горшком?
pot. He began to turn them over Осторожно приподнял один — никого,
carefully, looking under each [Пот- приподнял другой — опять никого [Сказка
тер, 1994 (1902), с. 36]. про Питера Кролика // Поттер, 1994, с. 36].
В приведённых фрагментах наблюдаем расщепление фокуса референции, фиксирующей предикатные отношения.
В заключение отметим, что анализ текстов сказок с их переводами позволяет выявить определённые доминантные характеристики семантических преобразований при смене языкового кода. В частности, становится возможным заключить, что тексты сказок референтны прежде всего не миру как таковому, будь то реальный мир окружающей действительности или воображаемый, нереальный мир как основное место развития сказочных сюжетов и цепочек событий. При анализе переводческого процесса и его результата, текста перевода, видимо, правомерно говорить о том, что рефе-ренциальность текстовых единиц, последовательностей или фрагментов реализуется опосредовано: через картину мира переводчика. Референциальная соотнесённость волшебного мира сказки и его «жителей» — внетекстовых сущностей, объективированных в текстах сказок, осуществляется посредством направленного поиска переводчиком на своём континууме знаний таких алгоритмов представления мыслимой (возможной, гипотетической) действительности, которая соотносима со сказочным повествованием, с последующим их опредмечиванием на переводящем языке.
13 Перевод выполнен Ольгой Григорьевой, ученицей Н. Демуровой.
Сопоставление текстов оригинальных произведений с текстами их переводов для анализа текстовых средств, используемых языками при оформлении событийно значимых единиц, позволяет приблизиться к описанию механизмов событийной референции. Представляется, что идентификация событийности переводимого текста как основы реферируемого и денотируемого смыслового пространства возможна посредством дальнейшей разработки проблематики референции в переводе.
Исследование событийной референции, по нашему убеждению, является одной из приоритетных задач переводоведения, в частности теории литературного перевода, в рамках которой разрабатываются и канонизируются алгоритмы и техники трансляции художественного, в том числе фольклорного, текста как сложного знака, кодирующего национально-специфические характеристики языкового сознания носителей того или иного языка. Полагаем возможным выразить уверенность, что изучение переводных соответствий текстов сказок в разных языковых парах составит один из потенциально важных источников выявления переводческих преобразований и трансформационных моделей смысла, опосредованных ярко маркированным национальным речевым колоритом.
Список литературы
Адмони В.Г. Грамматический строй как система построения и общая теория
грамматики. Л., 1988. Арутюнова Н.Д. Лингвистические проблемы референции // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 13: Логика и лингвистика (Проблемы референции). М., 1982. С. 5—40. Арутюнова Н.Д. Референция // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 411—412. Бархударов Л.С. Язык и перевод. Вопросы общей и частной теории перевода. М., 1975.
Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Идентификация событий: онтология, аспек-тология, лексикография (1992) // Т.В. Булыгина, А.Д. Шмелев. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М., 1997. С. 167—180.
Власенко С.В. Перевод русской волшебной сказки: проблемы референции // Тетради переводчика: Науч.-теор. сб. / Под ред. проф. С.Ф. Гончаренко. М.: МГЛУ, 1999. Вып. № 24. С. 122—134. Власенко С.В. Референция и референциальность в межъязыковом переводе // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 22. Теория перевода. 2010. Вып. 4. С. 3—28. Власенко С.В. Референция и референциальность в межъязыковом переводе: диахронический ракурс // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 22. Теория перевода. 2011. Вып. 1. С. 17—37. Гак В.Г. Языковые преобразования. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998.
Гарбовский Н.К. Денотат и референт // Н.К. Гарбовский. Теория перевода. М., 2004. С. 278—283.
Гарбовский Н.К. Отражение как свойство перевода // Труды Высшей школы перевода (фак-та) Моск. ун-та. Кн. 1. 2005—2010. М., 2010а. С. 98—106.
Гарбовский Н.К. Перевод и смысл: к постановке вопроса // Труды Высшей школы перевода (фак-та) Моск. ун-та. Кн. 1. 2005—2010. М., 20106. С. 107—111.
Гарбовский Н.К. Герменевтический аспект перевода // Труды Высшей школы перевода (фак-та) Моск. ун-та. Кн. 1. 2005—2010. М., 2010в. С. 112—122.
Демурова Н.М. Голос и скрипка: К переводу эксцентрических сказок Льюиса Кэрролла // Мастерство перевода. 1970: Сб. ст. / Правление Союза писателей СССР, Совет по художественному переводу. Вып. 7. М., 1970. С. 150—185.
Демьянков В.З. Лингвистическая интерпретация текста: универсальные и национальные (идеоэтнические стратегии) // Язык и культура: факты и ценности: к 70-летию Юрия Сергеевича Степанова. М., 2001. С. 309—323.
Ермакова Е.В. Референтная имплицитность // Е.В. Ермакова. Имплицит-ность в художественном тексте (на материале русскоязычной и англоязычной прозы психологического и фантастического реализма) / Под ред. М.Б. Борисовой. Саратов, 2010. С. 91—111.
Жирмунский В.М. К вопросу о международных сказочных сюжетах (1967) // Сравнительное литературоведение. Восток и Запад. Л., 1979. С. 336—343.
Ирреалис 2004: Исследования по теории грамматики. Вып. 3: Ирреалис и ирреальность / Под ред. Ю.А. Ландер, В.А. Плунгян, А.Ю. Урманчиева. М.: Гнозис, 2004. 476 с.
Йокояма О. Когнитивная модель дискурса и русский порядок слов / Авторизованный пер. с англ. Г.Е. Крейдлина. М., 2005.
Караулов Ю.Н., Филиппович Ю.Н. Лингвокультурное сознание русской языковой личности. Моделирование состояния и функционирования. М., 2009. 336 с.
Клюканов И.Э. Динамика межкультурного общения: системно-семиотическое исследование. Тверь, Тверск. гос. ун-т, 1998. 99 с.
Козинцев А.Г. Об антиреферентивной функции языка // Логический анализ языка. Между ложью и фантазией / Отв. ред. член-корр. РАН Н.Д. Арутюнова / РАН. Ин-т языкознания. М., 2008. С. 55—66.
Корепова К.Е. Волшебный мир // Русская волшебная сказка: Антология. М., 1992. С. 5—18.
Кошелев А.Д. О референциальном подходе к изучению семантики вида (опыт референциального описания видовых значений) // Логический анализ языка. Референция и проблемы текстообразования. М., 1988. С. 30—52.
Кошелев А.Д. Классификация аспектуальных значений процессных глаголов по референтно значимым признакам // Тождество и подобие, сравнение и идентификация. М., 1990.
Куайн У.О. Слово и объект // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 18. Логический анализ естественного языка. М., 1986. С. 24—98.
Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. 3-е изд. М., 1979.
Лотман Ю.М. Текстовые и внетекстовые структуры // Ю.М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М., 1994. С. 201—239.
Мишкуров Э.Н. Смысл перевода и перевод смыслов (социально-исторические, логико-философские и лингвокультурологические этюды) // Труды Высшей школы перевода (фак-та) Моск. ун-та. Кн. 1. 2005—2010. М., 2010. С. 122—138.
Неклюдов С.Ю. Отношение «текст—денотат» и проблема истинности в повествовательных традициях // Лотмановский сборник. Вып. 1. М., 1995. С. 667—675.
ПММП 1991: Перевод как моделирование и моделирование перевода: сборник научных трудов / И.Э. Клюканов. Тверь, Тверск. гос. ун-т, 1991.
Пропп В.Я. Трансформации волшебных сказок (1928) // Русская волшебная сказка: Антология. М.: Высшая школа, 1992. С. 434—451.
Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки (1946) // Русская волшебная сказка: Антология. М., 1992. С. 425—433.
Селиверстова О.Н. Второй вариант классификационной сетки и описание некоторых предикатных типов русского языка // Семантические типы предикатов. М., 1982. С. 86—157.
Степанов Ю.С. Основы общего языкознания. М., 1975. С. 8.
Шабес В.Я. Событие и текст. М., 1989.
Шабес В.Я. Соотношение когнитивного и коммуникативного компонентов в речемыслительной деятельности. Событие и текст: Автореф. дис. ... докт. филол. наук. Л., 1990.
Шафф А. Введение в семантику / Пер. с польск. М., 1963.
Эко У. Референция и глубинный смысл // У. Эко. Сказать почти то же самое. Опыты о переводе / Пер. с итал. А.Н. Коваля. СПб., 2006 (2003). С. 166—191.
Grosz D.J., Pollack M.E., Sidner C.I. Discourse // Foundations of Cognitive Science / Ed. by M.I. Posner. Cambridge (Mass.), L.: The MIT Press, 1993. Р. 437—468.
Pylyshyn Z. W. Computation and ^gm^on: Toward a Foundation of Cognitive Science. 2nd ed., XXIII. Cambridge (Mass.), L.: MIT Press, 1984.
Roberts L.D. How Reference Works: Explanatory Models for Indexicals, Descriptions, and Opacity. Albany: State Univ. of New York Press, USA, 1993.
Лексикографические источники
АРСЛС 2001: Англо-русский словарь по лингвистике и семиотике / Авт.-сост. А.Н. Баранов, Д.О. Добровольский, М.Н. Михайлов, П.Б. Паршин, О.И. Романова. 2-е изд., испр. и доп. М., 2001.
РКП 2004: Русское культурное пространство. Лингвокультурологический словарь. Вып. 1 / Авт.-сост. В.В. Красных, И.С. Брилева, Д.Б. Гудков, И.В. Захаренко. М.: Гнозис, 2004.
СРЯ 1990: Ожегов С.И. Словарь русского языка / Под ред. чл.-корр. Н.Ю. Шведовой. 23-е изд., испр. М., 1990.
ABBYY2011: ABBYY LINGVO xp5: Electronic Multilingual Dictionary. ABBYY Software Ltd., 2011.
DS 2001: A Dictionary of Stylistics / Compiled by K. Wales. 2-nd ed. Longman.
Pearson Education Ltd., 2001. Random House Russian—English Dictionary of Idioms / Compiled by Sophia Lubensky. N.Y: Random House, 1995.
Цитируемая литература
Булат-молодец: Русские народные сказки. М., 1993. Горшеня 1993 // Булат-молодец: Русские народные сказки. М., 1993. C. 62—66.
Поттер Б. Сказка про Питера Кролика: Параллельные тексты / Пер. с
англ. О. Григорьевой. М., 1994. С. 6—57 (Сер. Полиглот). РНС 1993: Русские народные сказки — Russian Fairy Tales / Пер. с рус. и литер. обработка параллельного текста Д. Мартин (США), Л. Лисиц-кая (РФ). М., 1993. Bulat The Brave: Collection of Russian Fairy Tales / Transl. from Russian by Svet-
lana Vlasenko (Russia) / Ed. by Lynne Hulett (USA), M., 2010. (в печати) Folk Tales from the Russian / Retold by Vera X.K. de Blumental. Chicago; N.Y.;
L.: Rand, McNally & Co. Publ., 1903. 152 p. RFB 2000 (1907): The Russian Fairy Book / Transl. by Nathan Haskell Dole.
N.Y: Dover Publ., Inc., 2000 (1907). 112 p. RFT 1973 (1945): Russian Fairy Tales / Collected by Alexandr Afanas'ev / Transl. from Russian by Norbert Guterman. N.Y.: Pantheon Books, 1973 (1945). 662 p.
The Potter // Russian Fairy Tales, 1973 (1945), P. 208—210.
