CC BY
11
Санкт-Петербургская православная духовная академия
Архив журнала «Христианское чтение»
А.И. Пономарев
Несколько замечаний и наблюдений, как «Post Scriptum»
к магистерскому коллоквиуму
о. протоиерей И.В. Морева при защите им сочинения «Камень веры» м. Стефана Яворского
Опубликовано:
Христианское чтение. 1905. № 5. С. 714-736.
@ Сканированій и создание электронного варианта: Санкт-Петербургская православная духовная академия (www.spbda.ru), 2009. Материал распространяется на основе некоммерческой лицензии Creative Commons 3.0 с указанием авторства без возможности изменений.
СПбПДА
Санкт-Петербург
2009
Нѣсколько замѣчаній и наблюденій, какъ— „Post-Scriptum“
къ магистерскому коллоквіуму о. протоіерея I. В. Морева, при защитѣ имъ сочиненія: „Камень вѣры“ м. Стефана Яворскаго.
„Ученіе живетъ, и жизнь учитъ...“ Хомяковъ.
§ЯЖЕЛАЯ болѣзнь не дозволила мнѣ принять участіе въ магистерскомъ colloquium^ о. нрот. Морева, при защитѣ имъ книги: «Камень вѣры» м. Стефана Яворскаго х), $ хотя, по порученію Совѣта академіи, я разсматривалъ I эту книгу и представилъ въ Совѣтъ требуемый оффиціальный отзывъ о пей, въ которомъ призналъ допустимость ея для соисканія степени могнстра богословія, какъ призналъ за нею право на это и другой оффиціальный рецензентъ, проф. П. PL Ленорскій, къ спеціальности котораго относится главная и наибольшая часть ея содержанія. Въ своемъ оффиціальномъ отзывѣ (который будетъ напечатанъ въ журналахъ Совѣта академіи) я намѣренно умолчалъ о нѣкоторыхъ «особенностяхъ» сочиненія о. Морева, которыя сообщали его изслѣдованію о м. Стефанѣ Яворскомъ въ извѣстной мѣрѣ «исключительный» интересъ и склоняли меня въ его пользу, несмотря на многія неблагопріятныя для него «инстанціи»; намѣренно также я не указалъ и нѣкоторыхъ совсѣмъ слабыхъ ея сторонъ. То и другое я разсчитывалъ предъявить о. Мореву въ
1) ,.Камень вѣры митрои. Стефана Яворскаго, его мѣсто среди отечественныхъ противопротестантскихъ сочиненіи и характеристическія особенности его догматическихъ воззрѣній“. Изслѣдованіе протоіерея Іоан. Морева. Сои. 1904.
личной бесѣдѣ на colloquium^, и главнымъ образомъ для того, чтобы, получивъ отъ него отвѣтъ и такія или иныя разъясненія по двумъ-тремъ важнымъ вопросамъ, которые вызываются его книгой, но оставлены имъ какъ бы совсѣмъ въ сторонѣ,— взглянуть на его работу въ связи съ этими именно вопросами и дать ей уже полное, законченное освѣщеніе. Болѣзнь, однако же, допустила меня лишь мысленно присутствовать на colloquium^ о. Морева и принять рѣшеніе, какъ только немного понравлюсь и позволитъ здоровье,—печатно побесѣдовать о его трудѣ, и, конечно, не съ нимъ уже лично, а съ широкимъ кругомъ читателей, интересующихся серьезными научно-богословскими вопросами. Кромѣ того, предметъ изслѣдованія и работа о. Морева представляютъ, съ нѣкоторыхъ сторонъ, лшвой, современный интересъ. Правда, о. Моревъ опустилъ или просмотрѣлъ эти стороны и сообщилъ своему сочиненію видъ обычныхъ студенческихъ работъ, представляемыхъ на соисканіе ученыхъ степеней и уже самой формой своей осуждаемыхъ оставаться безъ читателей, внѣ того круга, въ которомъ получаются ученыя степени. Но это и тѣмъ болѣе побуждаетъ насъ поговорить о книгѣ о. Морева.
1. Прежде всего, общій вопросъ: прогрессируетъ ли наша богословская наука за послѣднія 20—25 лѣтъ, если судить объ ней но ученымъ диссертаціямъ разныхъ наименованій и степеней? Едва ли, и, во всякомъ случаѣ, особенныхъ успѣховъ въ ея развитіи и обогащеніи за это время незамѣтно... Преосвященный Ириней, скончавшійся въ прошломъ году, архипастырь, всю жизнь внимательно слѣдившій за богословской литературой, когда ему предложили подобный вопросъ, съ тяжелой грустью долженъ былъ признать, что «наши ученыя богословскія сочиненія составляются по иностраннымъ, преимущественно—нѣмецкимъ книжкамъ» и что этимъ самымъ уже достаточно показываютъ, насколько не самостоятельна и бѣдна наша современная богословская наука и литература («Воспоминанія» объ немъ въ «Ист. Вѣсти.» 1904 г.). По своимъ личнымъ наблюденіямъ за указанное время, мы затруднились бы возражать преосв. Иринею или опровергать его отзывъ *). За все это время, дѣйствительно, можно указать очень
*) Излагаемый далѣе общій отзывъ почтеннаго автора о состояніи русской современной богословской науки намъ представляется преувеличеннымъ. Ред.
немного болѣе или менѣе выдающихся, особенно же—замѣчательныхъ богословскихъ сочиненій, выходившихъ изъ нашихъ академій (а независимо отъ академій ихъ и совсѣмъ почти не было), да и то, за самымъ незначительнымъ исключеніемъ, авторами такихъ сочиненій оказывались профессора или же лица, получившія образованіе въ академіяхъ въ 70-хъ и въ началѣ 80-хъ годовъ, при дѣйствіи Устава 1869 года и вскорѣ послѣ него. Напротивъ, отрицательные случаи имѣются въ полномъ изобиліи. Списываніе съ чужихъ иностранныхъ, даже съ своихъ русскихъ книгъ, доходило въ указанное время (въ послѣднія 20—25 лѣтъ) не только до абсолютной беззастѣнчивости, но и просто, такъ сказать, до нѣкотораго «умопомраченія»... «Nomina sunt odiosa», но и независимо отъ этого—намъ просто тяжело, больно, противно называть имена, указывать многочисленные, любопытные и курьёзные случаи въ этомъ родѣ: нѣкоторые изъ нихъ, кромѣ того, занесены на страницы журналовъ засѣданій Совѣтовъ академій, а о другихъ разсказывать еще рано пока. Напомнимъ только одинъ случай, па который въ свое время было обращено вниманіе въ печати... Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, извѣстный плодовитый духовный писатель, протоіерей и профессоръ Харьковскаго университета, о. Буткевичъ, издалъ подъ своимъ именемъ книгу: «Язычество и Іудейство ко времени жизни Господа наго Іисуса Христа», которая отдѣльными статьями, первоначально, печаталась въ журналѣ «Вѣра и Разумъ», страницы котораго вообще постоянно, переполнялись статьями о. Буткевича. Незадолго передъ этимъ онъ издалъ ученое сочиненіе— «Жизнь Господа нашего Іисуса Христа», а потому, появленіе новой книги его, съ указаннымъ заглавіемъ, естественно, должно было обратить на нее особенное вниманіе. Но что же оказалось? Новый трудъ о. Буткевича оказался, къ общему изумленію, дословнымъ переводомъ нѣмецкой книги Зейделя: «Zur Zeit Iesn», съ самыми незначительными измѣненіями и добавленіями, нужными только для очищенія и устраненія изъ нѣмецкаго оригинала нѣкоторыхъ протестантски-раціопалисти-ческихъ взглядовъ и выраженій (см. въ «Церковіг. Вѣсти», и въ «Странникѣ» 1888 г.). Зачѣмъ понадобилось почтенному профессору давать свою подпись подъ такимъ завѣдомо для него чужимъ произведеніемъ—остается неизвѣстнымъ, по фактъ и въ этомъ случаѣ говоритъ за себя. Но... въ утѣшеніе, .можно сказать—«ничто не ново подъ луной»: компиляціи и
плагіаты, какъ увидимъ па примѣрѣ митрополита Стефана Яворскаго и его друга Максимовича, архіепископа Черниговскаго, — совсѣмъ не рѣзкость у южно-русскихъ ученыхъ XYII в., трудами которыхъ началось наше новое «ученое» богословіе въ XVIII вѣкѣ...
Наряду съ печальными фактами, въ родѣ указаннаго, которые, къ сожалѣнію, далеко нельзя считать исключительными (въ сочиненіяхъ же кандидатскихъ на нихъ сплошь и рядомъ можно наталкиваться), въ учено-академическомъ «писательствѣ» замѣчается въ послѣдніе годы пониженіе научности и въ другихъ отношеніяхъ. А именно, часто наблюдается въ произведеніяхъ этого писательства неумѣнье выработать надлежащій планъ, отсутствіе оригинальности въ построеніи, уклоненіе отъ важнаго и существеннаго въ сторону второстепенныхъ вопросовъ. отсутствіе строго-критической мысли и не полное, недостаточное знакомство съ настоящими методами научнаго изслѣдованія или неумѣнье и боязнь пользоваться ими, нерѣдко— не полное знакомство съ предметомъ, иногда и совсѣмъ поверхностное ознакомленіе съ нимъ. Что же касается широты умственнаго кругозора н научныхъ пріобрѣтеній или новыхъ, такъ называемыхъ, «вкладовъ» въ науку, то будущій историкъ православной научно-богословской мысли и литературы въ Россіи за послѣднія 20—25 лѣтъ, вѣроятно, по отношенію къ этому особенныхъ «открытій» также не сдѣлаетъ, по онъ долженъ будетъ остановиться и задуматься надъ вопросомъ: если учено-академическая литература, какова бы она ни была, по своимъ достоинствамъ, всетаки имѣется па лицо, то—гдѣ искать за указанное время вообще духовную литературу, которая существовала бы и развивалась внѣ профессіональныхъ академическихъ кружковъ—была ли она и существуетъ ли у насъ, если не считать произведеній, назначенныхъ для удовлетворенія церковно - практическимъ и школьнымъ потребностямъ— учебниковъ но Закону Божію, проповѣдей, книжекъ для духовно-назидательнаго чтенія (преимущественно—житій святыхъ, описаній чудотворныхъ иконъ, монастырей) и миссіонерски-полемическихъ противъ раскола и сектантства? Отвѣтъ можетъ быть —только отрицательный. Конечно, въ наличности этого ({»акта большое значеніе имѣетъ и духовная цензура, но объ пей—при другомъ случаѣ...
Сопоставьте съ указаннымъ другое, также характерное явленіе: авторы тѣхъ школьныхъ диссертацій, которыя они провс-
дятъ чрезъ академическія мытарства colioquiumWb для полученія значковъ и ученыхъ степеней, удостоившись полученія таковыхъ, рѣдко или почти никогда не возвращаются къ продолженію занятій тѣмъ же предметомъ, надъ которымъ иногда въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ они работали, какъ бы ни былъ обширенъ, интересенъ и важенъ самъ но себѣ предметъ ихъ спеціальнаго изученія? Казалось бы, вотъ теперь-то они и становятся полными хозяевами въ дѣлѣ, достаточно знакомомъ, имѣютъ возможность найти время и средства для любимыхъ занятій, которымъ и могутъ отдаться со всѣмъ пыломъ и увлеченіемъ человѣка идеи, научныхъ потребностей и запросовъ, вызванныхъ еще на студенческой скамьѣ, продолженныхъ и усиленныхъ затѣмъ работой для избранной темы? Но—нѣтъ, такихъ не видно. Говорятъ, «жизнь затягиваетъ, поглощаютъ всецѣло служебныя занятія»... Не вѣримъ, чтобы со всѣми уже такъ именно было. Жизнь и служебныя занятія, конечно, требуютъ и берутъ свое, но не могутъ же они до такой степени притуплять и обезличивать людей, чтобы въ ихъ душѣ не сохранилось никакихъ идеальныхъ порывовъ къ высшимъ духовнымъ наслажденіямъ, доставляемымъ умственной работой, къ страданіямъ и радостямъ научно - литературнаго труда и творчества, если только въ нихъ со школьной скамьи уже затронуты были наклонности къ этому? Быть этого не можетъ!.. Не слѣдуетъ ли лучше, для объясненія указанныхъ явленій, поставить ихъ въ прямую причинную 'связь съ общимъ состояніемъ нашего академически - богословскаго образованія, вѣрнымъ и лучшимъ выраженіемъ котораго и служитъ академическая печать, въ видѣ диссертацій на ученыя степени, ученыхъ статей въ академическихъ изданіяхъ, и т. под., ибо— «по плодамъ ихъ узнаете ихъ» (Мо. 7, 16)? Надъ этимъ не только можно, но и нужно крѣпко призадуматься...
2. Сочиненіе о. Морева съ указаннымъ заглавіемъ, подавшее намъ поводъ коснуться общаго вопроса о нашемъ академически - студенческомъ «писательствѣ», въ связи съ русской научно-богословской литературой послѣдняго времени, принадлежитъ къ числу самыхъ обыкновенныхъ, ординарныхъ студенческихъ работъ этого рода—и по своимъ достоинствамъ, и по недостаткамъ. Появилось оно спустя нѣсколько лѣтъ по окончаніи авторомъ академическаго курса (хотя въ первоначальномъ видѣ, какъ кандидатское, было составлено еще на студенческой скамьѣ), въ продолженіи которыхъ онъ имѣлъ
полную возможность разработать и обработать предметъ его изслѣдованія во всѣхъ деталяхъ, тѣмъ болѣе, что служебное положеніе въ столицѣ (онъ—петербургскій протоіерей и давно служитъ въ Петербургѣ) открывало ему свободный доступъ, когда только хотѣлось, во всѣ библіотеки и архивы, какъ и въ кабинеты профессоровъ и ученыхъ. Но о. Моревъ далеко не воспользовался выгодами и удобствомъ своего положенія, и въ этомъ отношеніи его сочиненіе своими недостатками, изъ которыхъ нѣкоторыя легко было исправить или и совсѣмъ устранить,—даетъ прекрасное подтвержденіе только что изложеннымъ нами замѣчаніямъ и наблюденіямъ относительно «пониженія» научности въ академически - студенческихъ работахъ на ученыя степени. Если сочиненіе, которымъ авторъ могъ заниматься многіе годы при самыхъ благопріятныхъ условіяхъ, появляется, въ сущности, незначительно переработаннымъ и дополненнымъ, сравнительно съ первоначальнымъ видомъ обязательной студенческой работы, хотя бы и очень цѣнной; то— при чемъ тутъ годы и самыя благопріятныя условія научныхъ занятій, на недостатокъ или полное отсутствіе которыхъ многіе обыкновенно ссылаются для оправданія постепеннаго и незамѣтнаго перехода отъ студенчечки-юношескихъ, свѣтлыхъ и благородныхъ увлеченій, интересовъ и занятій къ прозаи-чески-служебной «повседенщинѣ» и для отдыха—къ праздному «ничегонедѣланію», наполняемому — «чѣмъ придется»? Слова и слова, и—очевидно, не на то нужно жаловаться!..
Относительно выбора темы для сочиненія о. Моревъ также былъ поставленъ въ весьма благопріятныя, можно сказать даже, въ завидныя условія. Это такая благодарная тема, надъ которою, въ нѣсколько иной, широкой и «идейной» постановкѣ, шестьдесятъ пять-шесть лѣтъ тому назадъ, остановился и съ увлеченіемъ цвѣтущей молодости работалъ даровитѣйшій юноша. воспитанникъ и кандидатъ Московскаго университета, тогда уже близкій другъ Хомякова, Кирѣевскаго, Аксаковыхъ, впослѣдствіи одинъ изъ талантливыхъ, вліятельныхъ и дѣятельныхъ представителей славянофильства,—работалъ, можно сказать, совмѣстно съ этими и другими кориѳеями будущаго славянофильства, притомъ, въ интереснѣйшій и знаменательный моментъ зарожденія и выработки ихъ богословски-философ-скихъ воззрѣній. Этотъ даровитый юноша—Ю. Ѳ. Самаринъ, а его сочиненіе—«разсужденіе», представленное въ 1843 году на степень магистра философскаго факультета въ Московскій
университетъ: «Стефанъ Яворскій п Ѳеофанъ Прокоповичъ»; въ печати, въ полномъ видѣ, оно появилось, однако же, только въ 1880 году (Собр. сочин. Ю. Ѳ. С—на, М. 1880 г., т. V). Въ настоящемъ году исполнилось 150-лѣтіе Московскаго, старѣйшаго у насъ, университета, въ лѣтописяхъ ученый жизни котораго диссертація и магистерскій диспутъ Самарина составляютъ очень замѣтную и памятную страницу; въ настоящемъ же году исполняется 25 лѣтъ со времени выхода въ печати диссертаціи Самарина. Не говоря уже о другомъ, даже эти чисто внѣшнія и случайныя совпаденія должны бы служить для о. Морева достаточнымъ побужденіемъ посвятить Самарину несравненно больше вниманія, чѣмъ сколько онъ удѣлилъ ему въ своей книгѣ (коротенькое изложеніе содержанія диссертаціи Самарина—стр. YIII предисл. и 10 строкъ на IX стр.—отношеніе къ основнымъ его взглядамъ на Стефана Яворскаго), особенно же послѣ того, какъ появилось обширное изслѣдованіе проф. Завитневича о богословскихъ воззрѣніяхъ Хомякова, о которомъ‘Самаринъ самъ отзывался, «какъ о своемъ учителѣ и руководителѣ въ религіозномъ убѣжденіи» и для котораго былъ «даровитѣйшимъ и дѣятельнѣйшимъ сотрудникомъ» въ выработкѣ богословскихъ началъ славянофильскаго ученія (Сочин. У *т., стр. XX). Мы ожидали, что невнимательность въ отношеніяхъ къ Самарину онъ исправитъ или, по крайней мѣрѣ, объяснитъ и оправдаетъ въ рѣчи, вступительной къ colloqnium’y; но опъ и этого не сдѣлалъ. Онъ положительно игнорировалъ Самарина и его диссертацію. Что побудило его къ этому: «идейная» основа воззрѣній Самарина на богословскіе труды м. Стефана Яворскаго и, вслѣдствіе этого, необходимость считаться съ ними (воззрѣніями) въ ихъ исходныхъ, основныхъ началахъ, что потребовало бы, конечно, и особой широкой работы мысли, и обширныхъ соотвѣтственныхъ познаній,—или же онъ находился подъ обычнымъ у пасъ гипнозомъ «свѣтобоязни», подъ неустранимымъ дѣйствіемъ которой также подозрѣвалъ и усматривалъ въ книгѣ Самарина нѣчто такое, что находила въ ней, шестьдесятъ лѣтъ назадъ, университетская и общая духовная цензура, не допустившая первыхъ двухъ частей книги не только до диспута, но и для печати?! Въ настоящемъ случаѣ можно было бы и совсѣмъ отогнать далеко -прочь «свѣтобоязнь», потому что книга Самарина давно уже доступна всѣмъ русскимъ читателямъ, и въ ней, при самомъ тщательномъ разсмотрѣніи, нельзя найти ни-
чего, что относилось бы къ вещамъ запретнымъ нли недозволеннымъ для обсужденія въ настоящее время. Между тѣмъ, при догматическомъ изслѣдованіи главнаго произведенія м. Стефана Яворскаго—«Камень вѣры», что и составляло предметъ важнѣйшей части въ сочиненіи о. Морева (гл. II—VI, стр. 1—274).—прямо невозможно обойти Самарина. Онъ положилъ начало историческому изученію нашего богословія и богословствованія и, вооруженный опредѣленнымъ, самостоятельно выработаннымъ (при ближайшемъ участіи Хомякова), фнлософски-богословскимъ міровоззрѣніемъ,—попробовалъ подвергнуть всестороннему изученію всѣ стороны и проявленія лично-индивидуальной, общественной и церковно-общественной, научно-богословской и литературной жизнедѣятельности Стефана Яворскаго и Оофана Прокоповича, нашихъ первыхъ европейски-образованныхъ богослововъ, свести и представить всѣ эти стороны въ высшемъ синтезѣ, въ одномъ законченномъ опредѣленіи. И работу свою онъ выполнилъ блистательно, на сколько позволяли матеріалы и научныя средства въ его время. Сама по себѣ уже «литературная исторія» появленія богословскаго «разсужденія» Самарипа въ качествѣ университетской диссертаціи и защита ея въ университетѣ въ высшей степени интересна, и читатели, безъ сомнѣнія, были бы глубоко благодарны, если бы о. Моревъ познакомилъ ихъ съ нею, сокративъ напр., или даже совсѣмъ опустивъ, чтобы не увеличивать объемъ книги, не особенно нужную II главу своего сочиненія. Ею — этой литературной исторіей — затрогивается одинъ изъ начальныхъ и важныхъ моментовъ въ развитіи русскаго умственнаго и общественнаго самосознанія въ 40-е н послѣдующіе годы прошлаго вѣка, когда только что опредѣлялись и начинали свою литературную дѣятельность славянофилы и западники. Мы позволимъ себѣ, мимоходомъ, коснуться этой «исторіи», которая довольно подробно изложена братомъ Ю. Ѳ. Самарина, Д. О—чемъ, при изданіи имъ сочиненій послѣдняго, хотя, тѣмъ не менѣе, ждетъ еще своего историка. Кромѣ того, въ настоящее время, когда поднимается вопросъ о переустройствѣ русской церковной жизни, взгляды Самарипа на существо церкви и ея членовъ—въ сущности, славянофильскіе взгляды—оживаютъ и начинаютъ пріобрѣтать свое особое значеніе.
Ю. Ѳ. Самарипъ окончилъ курсъ въ 1840 году и тотчасъ же принялся за диссертацію. Тема для нея была дана фило-
софскимъ факультетомъ и, вѣроятно, НІевыревымъ—тема обширная и довольно неопредѣленная. «Диссертація Ю. Ѳ—чя, говоритъ проф. прот. Иванцовъ-Платоновъ, представляетъ характерное выраженіе того научно-литературнаго направленія и той эпохи въ нашемъ общественномъ развитіи, когда для полученія университетскихъ и академическихъ степеней молодые ученые любили писать не на мелкіе вопросы и темы, при обработкѣ которыхъ .можно ограничиться лишь тщательнымъ собраніемъ и группировкой опредѣленнаго и несложнаго матеріала, обходя сколько-нибудь трудные и щекотливые вопросы», какъ это бываетъ, большею частію, въ настоящее время,—«но избирали для изслѣдованія темы самыя серьезныя и сложныя, при разъясненіи которыхъ можно было бы высказать свое воззрѣніе по общимъ вопросамъ (чего въ настоящее время стараются, напротивъ, всячески избѣжать), касающимся не только цѣлой науки, но не рѣдко и убѣжденій практической жизни... РІ такія широкія задачи, по крайней мѣрѣ, у лучшихъ дѣятелей не мѣшали тщательному спеціальному изслѣдованію избраннаго вопроса, основательному изученію матеріала, выясненію новыхъ частныхъ сторонъ въ наукѣ и т. д. Напротивъ, при большемъ кругозорѣ воззрѣнія, въ болѣе широкихъ предѣлахъ работы, всему этому открывалось болѣе мѣста, чѣмъ при преднамѣренной разработкѣ мельчайшихъ вопросовъ и частнѣйшихъ научныхъ темъ». Диссертація Самарина, по отзыву того лсе проф. Иванцова-Платонова, является особенно замѣчательною въ томъ именно отношеніи, что при тщательной спеціальной разработкѣ избраннаго вопроса о значеніи дѣятельности Стефана Яворскаго и Ѳеофана Прокоповича, она представляетъ вмѣстѣ съ тѣмъ цѣлое общее воззрѣніе по вопросамъ общимъ богословскимъ, философскимъ и историческимъ, воззрѣніе очень серьезное и оригинальное, выражающее притомъ не личное только убѣжденіе и сочувствіе автора, но имѣющее и болѣе общее научное и общественное значеніе (Соч. ТО. Ѳ. С—па, т. Y, стр. X—XII).
Въ продолженіи трехъ лѣтъ Самаринъ занимался своей диссертаціей: читалъ и изучалъ отцевъ церкви, писателей средневѣковыхъ, трактаты и разсужденія католическихъ и протестантскихъ богослововъ, сочиненія и курсы западно-русскихъ кіевскихъ ученыхъ. Въ то лсе время онъ не прерывалъ олсив-ленныхъ сношеній съ представителями тогдашней передовой мысли въ направленіяхъ славянофильскомъ и западническомъ
съ Хомяковымъ, Кирѣевскимъ, А. Н. Поповымъ, Герценомъ и др., велъ съ ними оживленную бесѣду по вопросамъ богословія, философіи, исторіи, литературы — въ частныхъ собраніяхъ и въ дружеской перепискѣ. Нужно помнить, что тогда въ русскомъ обществѣ, и сначала именно Московскомъ, происходило сильное умственное движеніе: увлекались Гегелемъ, восторгались неподражаемыми публичными чтеніями Грановскаго, толковали, спорили, волновались въ круговоротѣ новыхъ, своихъ и нахлынувшихъ съ Запада, идей, воззрѣній, разъиска-ній и взглядовъ, частію еще неопредѣленныхъ, робкихъ и несмѣлыхъ, частію рѣшительныхъ и радикальныхъ. Это было какъ бы вступленіе, прелюдія того прекраснаго общественнаго и умственнаго движенія, которое, получивъ свое начало еще у Пушкина и пройдя чрезъ Бѣлинскаго и Гоголя, постепенно переливалось свѣтлой и могучей волною и дошло до великихъ «освободительныхъ» дѣлъ н начинаній эпохи воскрешенія, реформъ и обновленія Россіи въ 60-хъ годахъ, при Царѣ-Осво-бодителѣ Александрѣ II. Самаринъ, имѣя постоянныя и близкія связи съ современнымъ ему умственнымъ и общественнымъ движеніемъ, въ которомъ потомъ ему пришлось имѣть дѣятельное и видное участіе, уединялся, весь сосредоточенъ былъ надъ ученой работой. Гегеля онъ къ тому времени еще не изучалъ самостоятельно: онъ принялся за изученіе его по окончаніи магистерской диссертаціи; но, безъ сомнѣнія, онъ хорошо былъ знакомъ съ основными положеніями его философіи и подъ ихъ вліяніями вырабатывались и слагались и его собственныя религіозно-философскія воззрѣнія, которыя нашли мѣсто въ его диссертаціи — въ выработкѣ тѣхъ опредѣленій и разъясненій относительно разностей между православіемъ, католичествомъ II протестантствомъ, которыя даны были въ ней и составляютъ ея основную, «идейную» сторону. Въ своей работѣ онъ отказывался отъ внѣшней количественной полноты изученія, выражающейся въ разборѣ каждаго сочиненія, каждаго факта порознь; онъ стремился сообщить своему сочиненію полноту внутреннюю,—«открыть и показать тѣ общія начала, которыми условливалась дѣятельность Стефана Яворскаго и Ѳеофана Прокоповича во всѣхъ родахъ, то коренное опредѣленіе каждаго изъ нихъ, которому подчиняются и изъ котораго вытекаютъ всѣ прочія, и показать ихъ значеніе въ развитіи русской жизни»—вотъ какъ понималъ онъ смыслъ своего труда и что старался исполнить (Сочин., т. V, стр. 4).
Бъ сочиненіяхъ и во всѣхъ фактахъ ихъ частной и общественной жизни и дѣятельности онъ слѣдилъ и старался найти и прослѣдить ихъ «существенное опредѣленіе». Какія широкія и благородныя перспективы открывались здѣсь для разъиска-нія и мысли, и какъ просто, ясно и опредѣленно ставилась задача разъисканій и изслѣдованія? Не есть ли это «исканіе» «существеннаго опредѣленія» для двухъ замѣчательныхъ писателей и церковно-общественныхъ дѣятелей то же самое, что нѣсколько позднѣе того извѣстный французскій историкъ-философъ Ип. Тонъ (род. въ 1828 г.) назвалъ отъисканіемъ въ историческихъ дѣятеляхъ—писателяхъ, ученыхъ, художникахъ и пр.—преобладающей, «господствующей» надъ всѣмъ п во всемъ заявляющей о себѣ силы, способности, начала—«facultö maitresse», какъ оііъ формулировалъ ее въ изложенномъ имъ методѣ изученія историческихъ лицъ и явленій и блестящимъ образомъ примѣнялъ и демонстрировалъ нахожденіе и пользованіе ею въ цѣломъ рядѣ прекрасныхъ историко-философскихъ изслѣдованій? Вліяніе Гегеля одинаково сказалось на немъ, какъ и на нашемъ Самаринѣ.
„Современное (т. е. одновременное) явленіе (появленіе) католическаго и протестантскаго начала и ихъ борьба въ нашей церкви, какъ двухъ отклоненій отъ нея,—говоритъ Самаринъ далѣе въ поясненіе найденнаго имъ „существеннаго опредѣленія“,—въ ней самой (въ церкви православной) получаетъ значеніе самаго сильнаго опроверженія католичества и протестантизма. Этотъ моментъ раздвоенія и борьбы выразили собою Стефанъ Яворскій и Ѳеофанъ Прокоповичъ. Вотъ ихъ значеніе въ исторіи Православной Церкви вообще. Но Стефанъ Яв. и Ѳеофанъ Прок. были русскіе, ихъ сфера дѣйствія была Россія; слѣдовательно, показавши возможность ихъ явленія (появленія) изъ отношеній Церкви къ католицизму и протестантизму, мы должны будемъ изучить ихъ какъ явленія русской жизни,-—показать, какъ все-церковный фактъ осуществился въ моментъ русской жизни. Вотч> въ чемъ мы полагаемъ существенное опредѣленіе Стефана Яв—аго и Ѳеофана Про ча...“ „Задача нашего труда, продолжаетъ онъ,—явленіе и борьба католическаго и протестантскаго начала въ православной Церкви, въ Россіи, въ лицѣ Стефана Яв—аго и Ѳ. Прокоповича. Этотъ фактъ повторился въ трехъ сферахъ: въ сферѣ отвлеченнаго, церковнаго ученія онъ выразился двумя богословскими системами; въ сферѣ государства имъ .условливалось опредѣленіе отношенія власти духовной къ власти свѣтской; наконецъ, въ сферѣ литературы онч> обнаружился двумя родами проповѣдей и торжественныхъ словъ. Поэтому, диссертація распадается на три
части: Стефанъ Явор. и Ѳеоф. Прокоповичъ какъ богословы, какъ сановники церкви, какъ проповѣдники...“ (Сочин. V, стр. 9).
Дозволено было напечатать, при тогдашней строгости цеш-зѵры, только третью часть диссертаціи: «Стефанъ Яв. и Оео-фанъ Пр. какъ проповѣдники», да и то въ ограниченномъ количествѣ экземпляровъ, не поступавшихъ въ продажу; эта же часть диссертаціи была допущена и къ магистерскому диспуту. Въ содержательной, прекрасной рѣчи предъ диспутомъ Самаринъ резюмировалъ въ самомъ точномъ и ясномъ изложеніи содержаніе первыхъ двухъ частей своей диссертаціи, хотя этого, разумѣется, было недостаточно для того, чтобы судить о его работѣ въ цѣломъ ея объемѣ, и построеніи, и представилъ основныя положенія и выводы. Вт. числѣ положеній, раскрытыхъ въ содержаніи его книги и кратко переданныхъ въ рѣчи, приводится и опредѣленіе Православной Церкви со стороны положительной (оно сдѣлано и въ предисловіи къ книгѣ), освѣщающее разности между нею и исповѣданіями—католическимъ и протестантскимъ, чѣмъ устраняется упрекъ Самарину въ томъ, что онъ касается лишь «внѣшнихъ, формальныхъ» сторонъ въ разсмотрѣніи отношеній между ними: онъ касается, напротивъ, самаго существа, идеи истинно-Православной Церкви и, исходя изъ нея, освѣщаетъ разности вѣроисповѣданій, ихъ отклоненія и отступленія отъ пея. Вотъ это опредѣленіе...
,,Церковь выражаетъ свое сознаніе, опредѣляя себя какъ духовное тѣло. Глава этого тѣла—Христосъ, всѣ вѣрующіе— его члены, одушевляетъ его Духъ Святой. Въ этихт. словахъ выражено все существо Церкви. Итакъ, совокупность вѣрующихъ, христіанское человѣчество, которое, при взглядѣ на него извнѣ, представляется множествомъ разъединенныхъ лицъ, возводится на степень жнваго, органически цѣлаго. Множество становится единствомъ. И это не внѣшнее единство, условленное подчиненіемъ каждаго лица внѣшнему закону необходимости, даже не единство стремленій, а внутреннее осуществленное единство благодатной жизни. Каждое отдѣльно-взятое лицо принадлежитъ Церкви, получаетъ опредѣленіе члена, когда поработивъ свою личность, переставъ служить себѣ и жить для одного себя, оно становится живымъ сосудомъ благодати, одушевляющей цѣлое.
„Этимъ опредѣленіемъ Церкви отстраняются двѣ крайности, два ложныхъ ея пониманія. Духъ Божій живетъ въ совокупности христіанскаго человѣчества, слѣдовательно, не въ одномъ какомъ-либо избранномъ лицѣ (католичество), и
не въ каждомъ лицѣ, взятомъ въ разобщеніи съ цѣлымъ“ (протестантизмъ) 1).
Прекраснымъ дополненіемъ и развитіемъ этого положенія Самарина о Церкви можетъ служить нижеслѣдующее «разъясненіе» Хомякова касательно отношеній Православной Церкви къ Государству. И. В. Кирѣевскій эти отношенія характеризовалъ такъ: «Управляя личнымъ убѣжденіемъ людей, Церковь Православная иикогдъ не имѣла притязанія управлять ихъ волею или пріобрѣтать себѣ власть свѣтско-правительственную». Хомяковъ писалъ по этому случаю...
„Это истина (заявленіе Кирѣевскаго), всѣми признанная и неподвѳрженная сомнѣнію; не только такъ было всегда, но и не могло быть иначе по самому существу Церкви. По догматическому и словесному своему ученію она пребываетъ для всѣхъ временъ въ Священномъ Писаніи и догматическихъ опредѣленіяхъ Вселенскихъ Соборовъ; по животворной силѣ и видимому образу она проходитъ чрезъ всѣ времена въ святыхъ Божіихъ таинствахъ и въ многозначительномъ, хотя и измѣняемомъ обрядѣ; по своему человѣческому составу опа во всякое время проявляется по всей землѣ въ своихъ членахъ, т. е. въ людяхъ, признающихч. ея святой законъ. Изч> этого самаго очевидно,"что не только никогда не искала она насильственнаго управленія надъ людьми, но и не могла его искать; ибо для такого управленія она должна бы отдѣлиться отгь людей, т. е. отч> своихъ членовъ, отъ самой себя. Такое отдѣленіе Церкви отъ человѣчества возможно и понятно при юридическомъ раціонализмѣ западныхъ, опредѣленій и совершенно новозможно при живой цѣльности Православія. Въ ней ученіе не отдѣляется отъ. жизни: ученіе живетъ, и жизнь учитъ... Церковь не есть что-нибудь внѣшнее для людей: она есть внутренняя жизнь людей... и она такъ управляетъ (по мѣткому выраженію Кирѣевскаго) общественным и составомъ, какъ духъ управляетъ составомъ тѣлеснымъ“ 2).
Диспутъ Самарина состоялся 3 іюня 1843 года и гірршолъ самымъ блестящимъ образомъ для диспутанта. Богословствую-щіе друзья и почитатели молодого богослова-философа, и люди, нераздѣлявшіе его воззрѣній сходились въ признаніи за нимъ достоинствъ и въ восторженныхъ похвалахъ его способностямъ и дарованіямъ, обнаруженнымъ на происходившемъ словесномъ турнирѣ-состязаніи, въ продолженіи трехъ съ половиной часовъ, въ присутствіи многочисленной избранной столичной пу-
J) Самаринъ Ю. Ѳ., Сочиненія, т. V. стр. 452—453; ср. стр. 7 и слѣд. 2) Хомяковъ, Сочин., т. I. стр. 238; Завитневичъ. А. С. X—въ, т. I, кн. I, стр. 623—624.
блики. «Диспутъ былъ очень хорошъ, писалъ С. Т. Аксаковъ,— особенно въ отношеніи къ Самарину. Никогда и никого не видѣлъ я на каѳедрѣ столь свободнымъ, благороднымъ и умѣреннымъ, но послѣдній эпитетъ не выражаетъ мысли; я хотѣлъ сказать, что всего у него было въ мѣру: и внутренней теплоты, и достоинства, и спокойствія, и скромности, и уклончивости, и смѣлости. Всѣ были имъ восхищены, особенно тѣ, которые ему возражали...» Въ числѣ профессоровъ, возражавшихъ Самарину, нашлись защитники протестантизма, подвергнутаго безпощадной критикѣ въ разборѣ протестантскихъ воззрѣній Ѳеофана П—ча, а также и малорусскаго духовенства, которое было сильно затронуто въ лидѣ его виднѣйшихъ представителей въ XVIII вѣкѣ. Этими защитниками были профессора — нѣмецъ Клинъ и малороссъ Бодянскій: Самаринъ превосходно отвѣчалъ тому и другому, а Бодянскій былъ даже «сконфуженъ» имъ и показался «смѣшнымъ...» Другой свидѣтель—очевидецъ происходившаго па диспутѣ, извѣстный Чаадаевъ, принадлежавшій къ людямъ западническаго направленія и обнаруживавшій уже явную наклонность къ католичеству (въ которое онъ потомъ и перешелъ), вынесъ также самое благопріятное впечатлѣніе о диспутѣ. Въ письмѣ къ одному изъ своихъ друзей Чаадаевъ писалъ...
„Подъ покровомъ двухъ именъ, Стефана Яворскаго и Ѳеофана Прокоповича, дѣло идетъ (въ диссертаціи Самарина, представленной на диспутъ) о томъ, возможна' ли проповѣдь въ какой-либо иной Церкви, кромѣ православной. По этому случаю, какъ тебѣ извѣстно, онъ разрушаетъ все западное Христіанство и на его обломкахъ воздвигаетъ свое собственное, преисполненное высокимъ чувствомъ народности и въ которомт» чудно примиряются всѣ возможныя отклоненія отъ первоначальнаго ученія Христова... Не имѣя возможности защищать всѣ положенія своего разсужденія (была отпечатана только третья его часть). Самаринъ въ короткихъ словахь изложилъ его содержаніе и съ рѣдкимъ мужествомъ высказалъ предъ всѣми свой взглядъ на Христіанство—плодъ долговременнаго изученія Святыхъ Отцовъ и Исторіи Церкви—проникнутый глубокимъ убѣжденіемъ и поражающій особенно своею новостью. Никогда, въ томъ я увѣренъ, со времени существованія на землѣ университетовъ, молодой человѣкъ, едва оставившій скамыо университетскую, не разрѣшалъ такъ удачно такихъ великихъ вопросовъ, не произносилъ съ такою властью, такъ самодержавно, такъ безкорыстно приговоръ надъ всѣмъ тѣмъ, что создало ту науку, ту образованность, которыми
взлелѣянъ, которыми дышетъ, которыхъ языкомъ онъ говоритъ. Я былъ тронутъ до слезъ этимъ прекраснымъ торжествомъ современнаго направленіи въ нашемъ Отечествѣ, въ нашей боголюбивой, смиренной Москвѣ. Ни малѣйшаго замѣшательства, ни малѣйшаго стѣсненія не ощутилъ нашъ молодой ѳеологъ, рѣшая совершенно новымъ, неожиданнымъ образомъ высочайшую задачу изъ области разума и духа. И вотъ онъ кончили» и спокойно ожидаетч» возраженій, весь ослѣпленный какою-то высокой довѣренностію къ своей силѣ. Ш опотъ удивленія распространился по обширной залѣ; нѣкоторыя женскія головы тихо преклонились передъ необыкновеннымъ человѣкомъ; друзья шептали: чудно! Рукоплесканія на силу воздержались. Сидѣвшій подлѣ меня одинъ изъ сообщниковъ этого торжества сказалъ мнѣ: Voila so qui s;ap-pelle line exposition claire... 1).
Мы остановились иа диссертаціи Ю. Ѳ. Самарина въ виду принципіально-важнаго значенія ея въ связи съ появленіемъ и развитіемъ философско-богословскаго ученія славянофиловъ въ тотъ первый моментъ, когда они только-что начинали свою литературно-общественную дѣятельность. Въ лицѣ Самарина и на его диспутѣ они впервые и вмѣстѣ съ полнымъ торжествомъ заявили о своихъ основныхъ воззрѣніяхъ. Богословскіе трактаты, статьи и письма Хомякова выходили уже послѣ 1843 г., послѣ составленія Самаринымъ диссертаціи и его диспута (по указаніямъ г. Завитневича, до 1845 г. Хомяковымъ была лишь написана статья—«Церковь одна» 2). Итакъ, слѣдовательно, вопросъ о богословскихъ сочиненіяхъ м. Стефана Яворскаго и его значеніи былъ выдвинутъ, поставленъ и получилъ свое принципіальное разрѣшеніе въ школѣ первыхъ славянофиловъ: возможно ли игнорировать этотъ фактъ, при всякомъ новомъ изслѣдованіи, хотя бы одного, нѣсколькихъ или всѣхъ сочиненій Стефана Явор., отодвинуть въ сторону, обойти его почти полнымъ молчаніемъ? Въ той постановкѣ, какую получилъ этотъ вопросъ у Самарина, есть своя идейная сторона, богатая содержаніемъ, есть жизненный смыслъ, интересная, завлекательная» и вмѣстѣ важная гіо своему значенію работа для самодѣятельности мысли. Не подлежитъ сомнѣнію, что вообще своими богословскими разсужденіями и особымъ—«новымъ»— методомъ изслѣдованія богословски-философскихъ истинъ и
!) Сочиненія ІО. Ѳ. Самарина, т. V, стр. LXXX и слѣд. Барсуковъ, Жизнь и труды М. II. Погодина, кн. 7, стр. ТІО и слѣд.
-) В. ,'J. Вавимневичъ. А. С. Хомяковъ, К. 1902 г., т. 1, кн. I, стр. 03-
проблемъ писатели-славянофилы оказали значительное вліяніе на нашу новѣйшую профессіонально-богословскую литературу, вызывая въ ней запросы и стремленіе, на ряду съ сознательнымъ и тщательнымъ выясненіемъ своихъ православно-русскихъ началъ и основъ—стремленіе къ самостоятельной работѣ мысли и научныхъ изысканій въ направленіи жизненныхъ сторонъ изучаемыхъ вопросовъ и явленій. Признаніе и подтвержденіе этого отраднаго явленія можно находить какъ въ отдѣльныхъ научно-богословскихъ работахъ, такъ и въ многочисленныхъ статьяхъ славянофильскаго направленія въ нашихъ духовныхъ Лѵуриалахъ. Къ сожалѣнію, это направленіе нашей богословской мысли и учено-богословскихъ работъ встрѣтило въ своемъ развитіи внѣшнія препятствія, а потому въ послѣдніе годы пріостановилось и какъ бы замерло, а вмѣсто него сталъ снова показываться и входить въ обращеніе старый, мертвящій, губящій все живое схоластицизмъ временъ латинокіевской средневѣковой науки и школы. Правда, онъ облекается и выряжается теперь въ новое одѣяніе, скроенное и сшитое по заграничнымъ, преимущественно, нѣмецкимъ образцамъ и рисункамъ, но какъ бы ни обряжали мертвый трупъ, онъ все останется безжизненнымъ трупомъ. И, потому—чему же тутъ удивляться, если въ работѣ о. Морева мы встрѣчаемъ совершенную противоположность тому, что по своему серьезному и глубоко жизненному направленію представляетъ трудъ Самарина? Конечно, чтобы равняться съ Самаринымъ въ характерѣ научной работы и ея исполненія нужно стоять приблизительно на той же высотѣ умственнаго развитія и научнаго образованія, на какой онъ находился, хотя и не проходилъ спеціально богословскую высшую школу: не объ этомъ, однако, идетъ рѣчь и не въ сравненіи дѣло. «У насъ не можетъ быть науки, разъединенной съ жизнью: это противно нашему характеру», говорилъ одинъ извѣстный русскій писатель, современникъ и въ свое время человѣкъ близкій Самарину х). Съ этимъ глубоко вѣрнымъ замѣчаніемъ нельзя не согласиться: факты на лицо. Сколько ни старались у насъ за послѣдніе годы разъединить науку съ жизнью, «обособить», уединить, поставить и вести первую внѣ прямыхъ отношеній и связей съ послѣдней, и — къ чему ліе пришли, какой результатъ получился? Грустно, тяжело говорить, къ чему все это
!) Москвитянинъ, 1844 г.. Xö 7—у Барсукова, тамъ же, стр. 125.
привело... Наука всегда зачиналась, зарождалась, имѣла свое исходное начало въ жизни и всегда же въ своемъ самомъ наивысшемъ развитіи, въ конечныхъ своихъ цѣляхъ, направлялась туда же — въ сторону жизни, ея запросовъ. Если Фаустъ, постигшій всю глубину знанія и видѣвшій предъ собою всѣ безконечно далекія и широкія перспективы умственныхъ построеній и интересовъ, тѣмъ не менѣе беретъ роковой кубокъ съ ядомъ, то вѣдь въ концѣ концовъ его томитъ, гнететъ и толкаетъ на этотъ «послѣдній» шагъ не только сознаніе невозможности разрѣшить основныя проблемы бытія, но и безпомощное безсиліе той мертвой учености передъ настоятельными запросами и нуждами жизни и мысли—той безплодной, но самодовольной учености, которая воплощалась для него въ лицѣ его ученика Вагнера и которую такъ безпощадно разоблачаетъ и бичуетъ Гете въ начальныхъ, вступительныхъ монологахъ Фауста. Припомните эти первые стихи его трагедіи...
„Habe nun, ac)iv Philosophie,
Juristerei und Mcdicin.
Und leider auch Theologie Durchaus studirt, mit heisscm Bemülin!
Da steh'ich nun, ich armer Thor.
Und bin so klug, als wie zuvor...“ и т. д.
Къ чему послужили, что давали и дали ему—эта мертвая ученость, эти груды, сотни прочитанныхъ книгъ и множество всякихъ научныхъ приборовъ и инструментовъ, среди кото-рыхъ онъ провелъ жизнь? Лишили всѣхъ радостей бытія въ жизни и въ природѣ, заставили все промѣнять—«на тлѣиъ и хламъ«, на символъ смерти, на скелетъ», предоставивъ въ его распоряженіе, взамѣнъ всякихъ лишеній, ученые титулы и средство обманывать себя и другихъ—«водить за носъ вкривь и вкось — quer und krumm—вокругъ знанія, и видѣть, что ничего мы не можемъ знать — wir nichts wissen können!..» И, затѣмъ—на чемъ же остановился Фаустъ? Пройдя, въ мысли и фантазіи, сквозь всѣ доступные ему міры—античный древне-классическій, средневѣковый романо-германскій и новѣйшій— въ поискахъ истины, въ разрѣшеніи загадокъ бытія и смысла жизни,—возвратился снова туда же, къ той же жизни, доступъ къ которой преграждала ему мертвая «ученость»: здѣсь, на лонѣ природы и въ борьбѣ съ людскими нуждой и горемъ, открылъ онъ, нашелъ для своего мятущагося духа, волнуемаго безнадежнымъ отчаяніемъ и сомнѣніемъ — примиреніе и усно-
коеніе, и окончилъ почти тѣмъ же, на чемъ остановился и что проповѣдуетъ нашъ современный Фаустъ—гр. Л. Н. Толстой. Прекрасно выражена эта мысль, одна изъ главныхъ у Гете—выражена въ заключительномъ, предсмертномъ монологѣ Фауста. Не можемъ удержаться, чтобы не привести здѣсь этотъ замѣчательный монологъ. Вотъ онъ (по переводу Холодков-скаго—лучшему у насъ изъ стихотворныхъ, хотя и далеко не вездѣ достаточно точно передающему подлинникъ).
„Стоитъ болото, воздухъ заражая И весь мой трудъ испортить угрожая ');
Преодолѣть гнилой воды застой—
Вотъ высшій и послѣдній подвигъ мой!
Я цѣлый край создалъ обширный, новый 2),
И пусть милліоны здѣсь людей живутъ,
Въ виду опасности суровой,
Надѣясь лишь на свой свободный трудъ.
Среди холмовъ, на плодоносномъ полѣ,
Стадамъ и людямъ будетъ здѣсь приволье;
Рай зацвѣтетъ среди моихъ полянъ,—
А тамъ, вдали, пусть яростно клокочетъ Морская хлябь, пускай плотину точитъ:
Исправятъ мигомъ каждый здѣсь изъянъ.
Да, мнѣ открыли долгой жизни годы Законъ, который вѣчно не умретъ 3):
Лишь тотъ достоинъ жизни и свободы,
Кто ежедневно съ бою ихъ беретъ!
Всю жизнь въ борьбѣ суровой, непрерывной,
Дитя, и мужъ, и старецъ пусть ведетъ... 4)
И вижу я въ блескѣ силы дивной Свободный край, свободный мой народъ.
Тогда-то я скажу: мгновепье!
Прекрасно ты! Продлись, постой! 5)
И не сметутъ столѣтья, безъ сомнѣнья,
Слѣда, оставленнаго мной,
]) Въ подлинникѣ (ed. Schröer’a, 1888 г.): „Verpestet alles schon Er-ruugne...“
a) „Erröffn’ich Käume vielen Millionen...“
3) „Ja! diesem Sinne bin ich ganz ergeben, Das ist der Weisheit letzter Schluss“ и пр.,—въ перев. Фета: „Да, этотъ смыслъ мной подлинно усвоенъ, Вся мудрость въ томъ, что“ и пр.
4) „Und so verbringt, umrungen von Gefahr, Hier Kindheit, Mann und Greis sein tüchigJahr“,—у Фета: „Такъ проживетъ здѣсь, побѣждая страхъ (букв. „опасность“), ребенокъ, мужъ и старецъ вѣкъ въ трудахъ“.
5) „Zum Augenblicke dürft ich sagen: Verweile doch, du bist so schön!“ У Фета: „Тогда бъ я могъ сказать мгновенью: Остановись! Прекрасно ты!“ (Ч. И, ак. 5, сц. 4, ст. 6946—6973).
51
Въ предчувствіи минуты дивной той Я высшій мигъ теперь вкушаю свой“.
Мы отклонились нѣсколько въ сторону отъ ближайшаго предмета нашей бесѣды, но это отклоненіе представляется намъ вполнѣ умѣстнымъ въ кругѣ нашихъ < наблюденій и замѣчаній». Книга о. Морева, по своимъ внѣшнимъ и внутреннимъ особенностямъ столь не похожая на магистерскую диссертацію (’амарина, не только напомнила намъ схоластическую ученость самого Стефана Яворскаго, изученію котораго она посвящена, но и вообще эту «ученость» старыхъ — былыхъ временъ ради только одной «учености», которая въ XYIII в. еще царила не только въ нашихъ южно-русскихъ школахъ, а отюда пересаживалась и въ Велико-Россію, но пребывала еще во многихъ и западно-европейскихъ (духовныхъ преимущественно). Отличительная особенность науки, и тогда стоявшей въ связи со школой, вѣрнѣе—заправлявшей и руководившей ею—оторванность отъ жизни, «безжизненность» какъ прямое наслѣдіе отжившей свой вѣкъ средневѣковой схоластики, на Западѣ по мѣстамъ продолжавшей существовать уже просто въ качествѣ «пережитковъ» старины, а у насъ съ открытіемъ и устройствомъ духовныхъ школъ по Россіи, при непосредственномъ участіи тѣхъ же южнорусскихъ ученыхъ схоластовъ,—у насъ явившейся въ качествѣ «послѣднихъ словъ» и «пріобрѣтеній» европейскаго просвѣщенія. И вотъ, присутствіе этой схоластики, возрожденной и неудачно подновленной и подновляемой подъ неподходящій для нея новѣйшій стиль, ничего общаго съ пей не имѣющій,—несомнѣнно существуетъ на лицо въ нашихъ современныхъ духовно-учебныхъ заведеніяхъ, замѣтно оно и въ нашей богословской наукѣ. Доказательствомъ этого служитъ и книга о. Морева, какъ и десятки, если не сотни, другихъ подобныхъ же сочиненій-диссертацій. У Самарина, при изученіи Стефана Яворскаго, при обширной учености, которая, однако же, почти не видна (замѣтимъ здѣсъ, пока мимоходомъ, Самаринъ, во всякомъ случаѣ, обладалъ и несравненно большей богословской «ученостію», чѣмъ о. Моревъ, богословъ-спеціалистъ, и онъ же указалъ ему (о. Мореву) и важнѣйшіе богословскіе источники, къ которымъ имѣлъ отношеніе м. Стефанъ Яворскій),—прямо выдвинутъ, какъ мы уже говорили, на первый планъ принципіальный жизненный вопросъ о сущности православія, о его отличіи отъ католицизма и протестантства, какъ вѣроученій, заключенныхъ въ опредѣ-
ленныя системы, объ отношеніи къ философіи и наукѣ, и выдвинутъ на первое мѣсто именно потому, что Стефанъ Яворскій и Ѳеофанъ Прокоповичъ первые пробовали поставить (каждый по своему) наше новое научное богословіе на тотъ путь, на которомъ оно должно было пойти въ дальнѣйшемъ развитіи, постоянно встрѣчаясь съ этими вопросами, находясь въ постоянномъ ихъ соприсутствіи при немъ. Обойти такіе общіе и вмѣстѣ принципіальные вопросы при изученіи Стефана Яв., особенно при спеціальномъ догматическомъ изслѣдованіи такого его сочиненія, какъ «Камень вѣры», которое, главнымъ образомъ, разсматривалъ и Самаринъ,—положительно невозможно. Въ чемъ же, кромѣ этого, молено еще искать «характеристическихъ особенностей его догматическихъ воззрѣній», какъ значится и обѣщается заглавіемъ книга о. Морева показать читателю: развѣ въ «компиляторскомъ искусствѣ» Стефана Явор., которымъ владѣлъ онъ мастерски, какъ и показываетъ о. Моревъ? Но согласитесь же, что къ «особно-стямъ» личныхъ «догматическихъ воззрѣній» Стефана Явор. компиляторское искусство не можетъ имѣть отношенія, и если характеризуетъ его, то какъ «компилятора»—не больше. Дѣйствительно, книга о. Морева въ самой значителъной и главной своей части (98 страницъ изъ 372) занимается разсмотрѣніемъ компилятивныхъ сторонъ «Камня вѣры» и въ нихъ отъ-искиваетъ «характеристическія особенности догматическихъ воззрѣній» ея автора, а потому и сочиненію о. Морева, по справедливости, слѣдовало бы дать иное, болѣе соотвѣтственное и болѣе скромное заглавіе, — тогда, конечно, не пришлось бы предъявлять ему никакихъ особенно широкихъ требованій, а онъ, между тѣмъ, имѣлъ бы возможность лучше исполнить свою работу, ограниченную самой скромной задачей. Но, очевидно, онъ чего-то боялся или съ опасеніемъ сознавалъ, что этого будетъ недостаточно...
ІІроф, прот. А. М. Иванцовъ-Платоновъ, характеризуя достоинства и недостатки сочиненія Самарина, указывалъ, что «диссертація его имѣетъ то значеніе, что она не только многія стороны избраннаго предмета разъясняетъ вполнѣ удовлетворительно, но и другія стороны, остающіяся мало разъясненными, она по крайней мѣрѣ затрогиваетъ, поднимаетъ, возбуждаетъ и вызываетъ на мысль и работу новыхъ изслѣдователей православнаго богословія и русской церковной исторіи». А въ заключеніе своего прекраснаго отзыва-разбора говоритъ
51*
о немъ: «значеніе такого писателя, какъ Ю. Ѳ. Самаринъ, не поколеблется ни отъ какихъ критическихъ замѣчаній, и достоинство его произведенія состоитъ не только въ томъ, что онъ даетъ много, но и въ томъ, что оно на многое наводитъ». Богословская работа о. Морева, первая въ минувшія шестьдесятъ лѣтъ, по составленіи диссертаціи Самарина, спеціально занимавшаяся тѣмъ же предметомъ, которымъ онъ занимался (Стефанъ Яв., какъ богословъ), показываетъ, что за послѣднія 25 лѣтъ, когда былъ сдѣланъ приведенный отзывъ проф. Иванцова-Платонова (при изданіи въ 1880 г. У т. Сочин. Ю. Ѳ. Самарина), мы такъ далеко ушли впередъ въ своемъ научнобогословскомъ развитіи, что разучились понимать своихъ же собственныхъ и такихъ авторитетныхъ ученыхъ богослововъ, какъ покойный московскій проф. Иванцовъ-Платоновъ, и можемъ съ легкимъ умомъ и сердцемъ, нисколько не смущаясь, проходить мимо ихъ, не слыша ихъ голоса, не внимая ихъ указаніямъ и разъясненіямъ. Послѣ этого, какое намъ дѣло до. Самариныхъ и всякихъ принципіальныхъ, жизненныхъ вопросовъ, какихъ они касались или какіе благоугодно имъ выдвигать на первый планъ?! Самаринъ писалъ о Стефанѣ Яворскомъ, какъ писали и другіе, послѣ него, и о. Моревъ называетъ его на ряду съ этими другими, даже удѣляетъ ему, не въ примѣръ прочимъ, нѣсколькими строками больше вниманія, чѣмъ другимъ, даже дѣлаетъ коротенькое замѣчаніе, что «Самаринъ едва ли правъ» и пр. (стр. IX). Что же еще нужно? Пусть, это—«едва ли правъ»—касается самаго важнаго вопроса («имѣетъ ли и должна ли имѣть Православная Церковь систему богословія, и—какую»?), такимъ или инымъ разрѣшеніемъ котораго опредѣляется все значеніе «Камня вѣры» и ея автора, какъ представителя православнаго богословія: «Самаринъ, а съ нимъ и другіе писатели славянофильскаго направленія вѣдь занимались этимъ вопросомъ, ну—и довольно, а правы они или нѣтъ въ своихъ сужденіяхъ и разсужденіяхъ по нему—можно предоставить особому спеціальному обслѣдованію»... Такъ, вѣроятно, или—приблизительно такъ, рѣшалъ для себя о. Моревъ вопросъ объ отношеніи къ труду Самарина о Стефанѣ Яв—скомъ, избирая для своей работы, главнымъ образомъ, указанныя компилятивныя стороны въ. «Камнѣ вѣры», хотя эти стороны хорошо были извѣстны русскимъ и иностраннымъ противникамъ Стефана .еще въ его время, особенно главному изъ нихъ Ѳеофану
Прокоповичу, выставлявлявшему «заимствованія» изъ западныхъ богослововъ въ «Камнѣ вѣры», какъ—«nugae, ineptae opiniones papistarum». Отлично зналъ эти стороны и Самаринъ, знали и указывали ихъ и другіе, писавшіе, послѣ него, о Стефанѣ Я—скомъ. былъ даже произведенъ проф. А. С. Архангельскимъ опытъ сличенія нѣкоторыхъ мѣстъ изъ «Камня вѣры» съ соотвѣтственными мѣстами сочиненій латинскихъ богослововъ Белярмина и Бекана (см. «Духовное образованіе и духовная литература въ Россіи при Петрѣ В.», проф. Архангельскаго, К. 1883 г.). О. Моревъ съ полнымъ правомъ могъ продолжить эту работу, сдѣлать предметомъ спеціальнаго изслѣдованія, но—на этомъ и остановиться, онъ же пошелъ, если можно такъ выразиться—дальше возможной для него темы: попробовалъ, на основаніи матеріала, представленнаго въ «Камнѣ вѣры», характеризовать «особенности догматическихъ воззрѣній» Стефана Яв—скаго, именно—какъ «православнаго» богослова. И вотъ тутъ-то и должны были получиться у него такіе выводы, какіе не вполнѣ отвѣчаютъ своимъ посылкамъ и вынуждаютъ принять въ отношеніяхъ къ Стефану Яв—му совсѣмъ не то положеніе, какое обыкновенно признавалось за нимъ въ нашемъ богословіи и безъ возраженій и колебаній признается и о. Моревымъ. При болѣе широкой постановкѣ изученія сочиненій Стефана Яв., такого несоотвѣтствія выводовъ съ посылками, можетъ быть, и не получилось бы, а теперь оно, какъ увидимъ ниже, очевидно само собою и касается очень важныхъ вопросовъ...
Игнорированіе о. Моревымъ сочиненія Самарина и научно-богословскаго отзыва объ немъ проф. Иванцова-Платонова, который (отзывъ) могъ бы служить и прекрасной программой, и путеводной нитью при изученіи сочиненій Стефана Яворскаго въ отношеніи догматико-богословскомъ,—мы не ставимъ лично въ вину о. Мореву. Это общій недостатокъ въ нашихъ научно-богословскихъ новѣйшихъ сочиненіяхъ — недостатокъ чувства и пониманія жизненности изучаемыхъ вопросовъ или явленій и узость научнаго кругозора, не свободнаго отъ предубѣжденій. Между тѣмъ, мы уже сказали, да едва ли нужно и говорить, что всякое научное знаніе, а тѣмъ болѣе бого-словски-философское—или прямо, видимо для всѣхъ и непосредственно, или же незримо, невидимыми нитями и своимъ внутреннимъ существомъ,—связывается и соприкасается съ жизнью, имѣетъ въ себѣ или должно имѣть жизненное начало,
безъ котораго оно мертво, и нѣтъ такого потаеннаго уголка въ области научныхъ изученій, въ которомъ нельзя бы доискаться и открыть это жизненное начало, который нельзя было бы освѣтить живой мыслью, подмѣтить и воспринять чувствомъ жизни. Равнымъ образомъ, то, что называется «образованіемъ», безъ науки невозможно, но наука, знаніе входитъ въ него именно своими жизненными сторонами и чѣмъ больше знаніе вошло и входитъ въ него этими сторонами, тѣмъ и образованіе выше и шире, безъ этого же и великая масса знаній дѣлаетъ человѣка, въ лучшемъ случаѣ, сухимъ и пустымъ педантомъ или прямо ученымъ невѣждой. А всякій схо-ластицизмъ, старый и новый, со всѣмъ своимъ сложнымъ механизмомъ къ тому и направляется, для того только и пригоденъ, чтобы лишить и самыя знанія, и тѣхъ, кто принимаетъ и усвояетъ ихъ—«духа жива», подавить, притупить чувство жизни и мысли, для которой онъ не даетъ, не можетъ дать— ни свободы, ни простора... *).
А. Пономаревъ.
=) Продолженіе слѣдуетъ.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ
Санкт-Петербургская православная духовная ака-демия Русской Православной Церкви - высшее учебное заведение, целью которого является подготовка священнослужителей, преподавателей духовных учеб-ных заведений и специалистов в области богословских и церковных наук. Подразделениями академии являются: собственно академия, семинария, регентское отделение, иконописное отделение и факультет ино-странных студентов.
Проект по созданию электронного архива журнала «Христианское чтение»
Проект осуществляется в рамках процесса компьютеризации Санкт-Петербургской православной духовной академии. В подготовке электронных вариантов номеров журнала принимают участие студенты академии и семинарии. Руководитель проекта - ректор академии епископ Гатчинский Амвросий. Куратор проекта - проректор по научно-богословской работе священник Димитрий Юревич. Матери-алы журнала подготавливаются в формате pdf, распространяются на компакт-диске и размещаются на сайте академии.
На сайте академии
www.spbda.ru
> события в жизни академии
> сведения о структуре и подразделениях академии
> информация об учебном процессе и научной работе
> библиотека электронных книг для свободной загрузки
