CC BY
36
ФИЛОСОФИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2010. № 3. С. 20-25.
УДК 111:130.2 И.А. Кребель
Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского
НЕСДЕРЖАННЫЙ ЛОГОС: К ВОПРОСУ О ВОЗМОЖНОСТИ ВОСПРИЯТИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ КУЛЬТУРЫ В РЕЖИМЕ ЕАТЮ-АЕБТИЕТЮА*
Работа нацелена на прояснение жизненных оснований отечественной культуры. За основание взят Логос, рациональность. Задача эссе - понять, в чем специфика отечественного Логоса, его отличие от европейского и почему сегодня уяснение собственной специфики латентных линий родной культуры настолько актуально и востребовано.
Ключевые слова: несдержанный Логос, рациональность, культура.
Итак, на территории конца начала вырисовываться новая
сцена истоков.
Ж. Рансьер. На краю политического
Логика мысли отечественных авторов не всегда укладывается в режим логического европейской мысли, часто сопротивляется ему. Это обстоятельство вызывает желание проникнуть к основаниям отечественной рациональности посредством того лингвистического ресурса, которым эта рациональность обналичила себя (посредством ресурса русского языка и родной речи) в пространстве отечественной культуры, понять и выявить внутренние линии, контролирующие смысловые потоки. Это желание сопрягается с желанием понять русскую философию вне зависимости ее от европейского стандарта, закрепленного за разумом, тем более, полагаю, что разум не умещается в глобалистские тенденции (по крайней мере, не умещался и пока не умещается); разум - это локальный феномен, и потому он требует особого внимания и не может быть уравнен с одним стандартом и общей схемой (со времени Декарта европейской как «общечеловеческой»). В отношении к Логосу европейской мысли (культуры), удерживаемому природой аналитических языков Европы, тяготеющих к порядку членения, дроби, аналитики, русский Логос, уплотненный эстетическими практиками русского модерна (Логос О. Мандельштама, М. Цветаевой, В. Розанова, Л. Шестова, А. Белого, М. Кузми-на, А. Ремизова и др.) и обнаруживший собственную стать, непринужденность и независимость от чужого/чуждого (слова, понятия) есть Логос несдержанный, требующий особого слова, пустого и одновременно избыточного, пространственного и семантического простора, а также -аисЛог’а (деятеля и его жеста, искренность которого принимается автори* Работа выполнена при финансовой поддержке Гранта Президента РФ, тема № МК-3196.2009.6.
© И.А. Кребель, 2010
тетной, становится значимой в условиях формирования мыслительного ландшафта родной культуры).
Национальная культура остается немыслимой, если не производится работа по прояснению и артикуляции ее жизненных оснований - мысли и форм ее воплощения в национальном языке и речи. Тело культуры с необходимостью обналичивает тело мысли. Поскольку ответственность за формирование тела мысли лежит изначально на философии1, постольку оставленные без внимания, неотрефлексированные в условиях современности основания самой философии свидетельствуют о рыхлости, размытости культурного (и вместе с ним социального) тела. Кроме прочего, на философии лежит ответственность и за наиболее точную, адекватную форму описания своего времени, «настоящего».
Фиксация современного поля мысли -задача многосложная, однако могут быть выявлены основные тематические векторы, перспективы которых позволяют оправдать необходимость обращения к вопросу осмысления национальной уникальности, обнаруживающей себя в архитектонике мыслительных композиций отечественной культуры.
За один из таких векторов может быть взята скорость смены социокультурных приоритетов, смены клипированных образов настоящего, вызывающая затруднения в аналитике того или иного феномена, вещи, оказывающейся современной, т. е. социально востребованной. Современность, пребывающая в режиме стремительно ускоряющихся социокультурных скоростей, в ситуации новых вкусов, нравов, усложняющихся структур медиа, ставит перед философом одну из значимых задач: провести радикальное переосмысление жизненных установок, обналичить жизненное пространство как событие, дать слово своему времени. Поскольку «сегодня философ, сказавший что-то важное, успевает не только дожить до популярности своей идеи и дважды пережить ее: и закат, и, возможно, новый к ней интерес», а «старые понятия - как устаревший автомобиль: тратят много ресурсов и загрязняют окружающую среду» [2, с. 157], постольку современность нуждается в адекватной форме, в мыслительном жесте философа, проживающего пульс современности, а не занимающего позицию постороннего наблюдателя, спеку-
лирующего на тему ритма, темпа жизненных событий эпохи.
Кроме того, в ситуации культуры, подверженной глобализации, открытой чуждым (чужим) преобразованиям, понять свое, исконно родное, становится проблематичным. Форму осмысления «родного» следует обретать из ресурсов родного языка, чтобы удержать стремительно размываемую идентичность. Так заданный контекст обостряет вопрос: возможна ли артикуляция мысли, проживаемой как событие личного жизненного порядка, за счет привлечения ресурса чужого, анонимно-
абстрактного языка, или же полнота и искренность мысли требует живого слова, слова родной речи? Слова как местопребывания конкретного мыслителя, совпадающего с жизненным ритмом конкретной национальной культуры? В контексте, определяемом постановкой вопроса, остается важным и сам способ рефлексии: исполнен ли он отстраненным абстрактным языком понятий, дежурных категориальных схем (единиц рациональности), расположенных друг в отношении к другу в правильной последовательности и нормированном логикой режиме, или же дело мысли сопровождается опытом родного, национального языка, укорененного в живой речи, в жизненном порядке нации. В последнем случае опыт испытания языка мыслью в поиске необходимой аутентичной выразительной формы может быть именован опытом формирования рациональности, способной к осмыслению такого многомерного феномена, как современная культура.
Путь к мысли возможен и в обратном направлении: от устоявшихся форм культуры через их рекультивацию (перезапущенную точку сборки) к истоку. Путь к истоку значим для современной национальной культуры настолько, насколько он был актуален и востребован современностью столетие спустя, в первые десятилетия ХХ в. Обращение к истоку вызвано необходимостью очищения формы для восстановления «свежести взгляда», «свежести чувства», в противном случае культура оказывается в ситуации «тотальной банализации» собственных оснований. Философ, обращающий себя к истоку, не столько объясняет мир, сколько делает проблемными завершенные смысловые сюжеты, превращенные, ввиду своей массовой доступности, упрощенности и регулярности, а также за счет возможно-
сти многоразового потребления, в герметично упакованные симулякры. Актуализирующий основания философ обостряет в современной массовой культуре «чувство того, что нас когда-то вытеснили из нашего дома и втиснули в этот мир, в котором мы ощущаем себя абсолютно заброшенными» [3, с. 114].
Так, тематический вектор, фиксирующий режим повышенных скоростей, в условиях глобализации размывающих национальные устои культуры, вызывает необходимость постановки других, сущностно значимых акцентов. Как замечает Т. Гори-чева, актуализируя сущностную специфику современной отечественной философии, «наша философия пока не поднялась до уровня литературы и поэзии, сделавшихся универсальными ценностями всего человечества. Достоевский стал пророком и Запада, и Востока. Как бы нам, философам, найти свой язык, обрести неповторимое лицо. Вот в чем вопрос... Слишком часто возникает ощущение, что жизненные соки давно иссякли под той почвой, на которой ставятся определенные интеллектуальные вопросы. Это опасный симптом для любого мыслящего человека» [3, с. 23].
По-видимому, необходимо иначе поставить вопрос о существе мысли и рациональности, тем более, что интеллектуализи-рованная рациональность, размеренная порядком формальной логики, не умещает в себя отечественную дискурсивность, как только эта дискурсивность преследует цель описать собственную уникальность, сущностное значение, тем более, что экзистенциальный контекст, растворенный в жизненном порядке русского человека, превосходит ситуацию европейца. Мысль, вызванная экзистенциальным контекстом, требует иного языка, т. е. иной формы разрешения - рациональности, отличной от того, что за ней закреплено в европейской традиции (как дискурсивный навык, понятийнокатегориальный аппарат, категориальный схематизм логических линий).
Кроме прочего, А. Секацкий задается вопросом о том, что «не пора ли предпринять рискованную попытку мыслить от первого лица?», т. е. осознать то, что в большинстве случаев «мы можем лишь констатировать данное положение вещей, эпигонским образом обращаясь за словами к кому угодно, начиная от Ницше и до Бод-рийара» [3, с. 25]. Обращаясь в дискуссии к
Т. Горичевой, А. Секацкий замечает: «Вы, Татьяна, утверждаете, что у нас есть своя духовная ситуация, которая в основном олицетворяется Церковью. Но духовная напряженность там никак себя не выражает, не имеет собственной речи (курсив мой. - И.К.). В результате подвиг книгочей-ства, универсальной образованности отсутствует. Есть либо простое эпигонство, основанное на материальной заинтересованности, либо схимничество, в котором нечем кричать и разговаривать. Требуется иное: богословие как мысль, а не как битье лбом об пол. Как здесь быть? Почему подвиг книгочейства у нас так мало реален? Именно как подвиг, а не как дискурсивный навык?» [3, с. 25].
Проблема, обостренная риторикой Се-кацкого, наталкивает и на определенную перспективу мысли - подвиг, поступок мысли возможен, если культура станет озабочена собственным языком, осознанием своего уникального, живого и востребованного. И в этом мною усматривается одна из задач современной философии: делать акцент на своем теле культуры, озаботиться поиском рациональных оснований бытия собственной мысли, задуматься над тем, что полноценный и многогранный опыт ближайшей к нашему «сейчас» эпохи неиз-влечен, потому - невостребован, не значим, оставлен в состоянии «возможного ресур-са»2. Важно понять, что ключевые вопросы, затрагивающие тело современной культуры, были поставлены отечественной мыслью в первые десятилетия ХХ в., но не получили линейной преемственности, и сегодня обращение к ним ограничивается сносками, цитатами, интерпретациями, но не тщательным исследованием приемов, которыми мысль разрешилась в стихии русского языка. Уникальный опыт, хранимый культурой, неизвлечен и не задействован в контексте рефлексии сегодняшнего дня. Как показывает Савчук: «симптомом исчерпанности интеллектуального ресурса является его медиальная непредставлен-ность» [4, с. 232], и это вызвано, по-видимому, тем, что мыслить свое, еще неосмысленное, и при этом сопровождая самоотчет работой с языком, с тщательным продумыванием лингвистических ходов и порядка речи - дело сложное. Часто невыносимое. Но важное, поскольку «те, кто мыслит за нас, на самом деле мыслят против нашей воли» [4, с. 234]. Полагаю, что
медиальная представленность может быть определена обращением к контексту мысли начала ХХ в., недостаточно осмысленному в собственных предельных основаниях, при том (что важно!), через контекст обращения к архитектонике мысли начала ХХ в. мы высвечиваем состояние мысли сегодняшнего дня, поскольку «русская философия зеркальна: ее образ отражается в современной ситуации и, напротив, история зависит от состояния современной аналитической работы, от преемственности: нет ресурса -нет современной русской философии» [4, с. 234].
Называя русской философией период мысли, существовавший в отечественной традиции условно до 1922 г., Савчук делает значимый для настоящего исследования акцент, от которого я отталкиваюсь: «На вопрос, с чем сравнить русскую философию, - отвечу: с наукой, литературой, искусством и богословием той эпохи России, с западной философией того времени, а также с современной русской философией. Современная русская философия состоится, когда будет преодолена пропасть между нею и русской философией. Ныне же авторы, пишущие на актуальные темы, не учитывают опыт своих предшественников» [4, с. 234].
Важно понять, что специфическая традиция мысли, именуемая «русская философия», в собственном внутреннем пространстве неоднородна и неоднозначна, потому требуется аналитика такого региона мыслительной отечественной культуры, который не укладывается в образец «русская религиозная философия», напротив, выпадает из него, но, в то же время, засекает нечто неуловимое, что может быть поименовано бытием мысли. Этот регион предлагаю именовать мыслью русского модерна, притом структуры такой мысли, или способы ее воплощения в слове, сопровождаются непосредственным участием мыслителя в деле мысли, личностным усилием, напряжением силовых линий контекста, а также личной ответственностью за мысль как поступок. Потому мысль русского модерна носит эстетический характер. Формула, определяющая режим рациональности, как таИо-аезШейса, эстетически ориентированная рациональность, позволяет проникнуть к глубинным слоям отечественной культуры, не поддающимся однозначной предикации, проработать и сфор-
мулировать идиому: «русский Логос в основе своей есть гайо-аеБШеИса». КаНо-аеБШеИса есть такой тип рациональности, структуры которой распознаются как ми-фопойэзис. В этом мыслительном режиме рационализация - производная такого события как чувство грани принятого порядка мира (миропорядка), опыт смещения пределов устойчивых выразительных форм.
В так заданном режиме актуальности, или в режиме «реальное реального» (конструкция и реконструкция актуального, предпринятые Савчуком [5]), следует сказать о необходимости перезагрузки ключевого понятия философии - «рациональность».
Мысль пульсирует по каналам, которые принято именовать рациональными линиями, проложенными в поле языка. Так, рациональность есть специфический лингвистический порядок, т. е. имеет лингвистическую топометрию (как верно и обратное: лингвистическая топометрия определяет рациональность, удерживает ее сущностные грани, фиксирует контуры, впоследствии принимаемые в качестве «тер-минов»-граней, «понятий», «категорий»; лингвистическая топометрия сообщает размерность разуму). Понимание культуры как слепка рациональных композиций, как сплетения своеобразных линий, изгибов Логоса-пути, по которому движется мысль, вынуждает задаться вопросом о специфике самой рациональности, а также о тех практиках, которые эту специфику вызывают к жизни (культивируют, и/или конституируют, и/или эксплицируют и описывают). Такая практика, культивирующая рациональность, обнаруживает себя с архаических времен философией, поэтому философия сообщает тональность и мелодию исполнения тем фигурам речи, которые впоследствии будут восприняты в качестве рациональных форм.
С необходимостью тема сводится к вопросу: что это такое - философия? А в режиме заданной тематики - что это такое отечественная философия? Какой опыт квалифицирует себя философским и какой строй рациональности он сообщает культуре? Что дает себя распознать в качестве мысли или каким образом мысль заявляет о себе и обнаруживает себя? Если рациональность есть способ бытия мысли, то она конвертируема в выразительную форму сообщения, события, т. е. в то самое «каким
образом» мысль разрешает себя, доводит до знака.
Важно держать в уме и то, что, принимаясь за расследование оснований мысли, мы принимаем во внимание опыт как отечественных, так и европейских философских практик. Поскольку «в историческом времени все времена существуют одновременно» (В. Савчук), а «русская культура все эпохи проживает одновременно» (М. Волошин), постольку сегодня заводить речь о специфике отечественной рациональности уместно еще и потому, что сегодня, привлекая методологический арсенал ХХ в., сформированный как в европейской традиции, так и в отечественной, можно настаивать на том, что она (рациональность) может быть распознана из собственной бы-тийственной структуры и из тех композиционных установок, которые имманентны ее природе, т. е. из морфологической архитектоники родной речи и мысли, этой речью инициируемой и/или ею облекаемой. В этом случае экспликация рациональных композитов отечественной мысли (выразительных приемов, порядка и фигур речи) принуждает к отказу от идеологического диктата «чистого разума», готовых штампов, анонимных категорий, вызывает потребность в осмыслении практик, вошедших в ресурс собственной культуры, сообщивших этой культуре плотность, целостность, уникальность.
Тематическое поле отечественной мысли разнородно. Продуктивно выявить линию, которая оставляла бы в стороне инерцию смысла и которая открывала бы доступ к русской (русскоязычной)3 философии как ресурсу. Такая линия в отечественной философской традиции наличествует. Она обнаруживает себя в рефлексии опыта грани, предела привычного порядка. Актуализация предела открывает перспективу выхода за стандартные содержательные клише, за привычные, регулярные и легко распознаваемые рациональные формы, тем самым отвечает за конституцию человеческого в человеке, национального в нации, своего-родного порядка в культуре. Рефлексия опыта грани исконно заявила о себе философией. Русская философия, актуализирующая опыт предела и дающая слово событию мысли, тем самым культивирующая специфические контуры отечественной рациональности, представлена позициями таких мыслителей, как В. Розанов,
Л. Шестов, а также пребывающими с ними в поле мыслительного напряжения поэтов, художников. Линия, актуализирующая и конкретизирующая себя в плане рациональных контуров эпохой модерна русской культуры и конкретно модерном, вскрывшим эстетические контуры русской мысли, способа ее воплощения - отечественной рациональности. Здесь важно сделать акцент на том, что под эстетикой мною будет понято ее исконное значение - значение опыта пере/проживания (этимологически, от aestheticos - «чувство», «переживание»)4. Рекультивация категории «эстетика» и ее привлечение в качестве ключевой в характеристике мысли как русского модерна, так и отечественной рациональности, в целом вполне обоснована тем, что русская философия, настаивая на сущностной значимости опыта предела, описывает условия, при которых само описание становится возможным, или же вовлекает в рефлексивное поле язык поэзии (либо же языком поэзии описывает условия осмысления чувства грани). Здесь философ задает меру миру акцией художника, поэта (в русском модерне поэты, художники - мыслители, ставящие под вопрос привычные формы и дающие самоотчет собственным практикам). Философ проживает предел, и обостренное чувство предела, а также рефлексия нл пределе позволяет привлечь к характеристике человека как Hcmc sapiens - архаическую компоненту Hcmc aestheticus: человека, чувственно реагирующего на реальность. Так, архаика открывает возможность эстетической размерности разума (ratio), а русский модерн обналичивает архаический ресурс философии, версию изначального философствования, утвержденную культурой греков и закрепленную за такой практикой, как «философия».
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Задавая контекст, я хотела бы оттолкнуться от вопроса, поставленного М. Хайдеггером: «Что такое разум (die Ratio, die Vernunft)? Где и кем было решено, что такое разум? Сам ли разум сделал себя господином философии? Если “да”, то по какому праву? Если “нет”, то откуда он получил свое назначение и свою роль? И если то, что считается разумом, впервые утвердилось лишь благодаря философии и в ходе ее истории, тогда нехорошо заранее выдавать философию за дело разума» [6]. Так, если следовать логике поставленного вопроса, оказывается, что философия обнаруживает себя в своей сущности той специфической
практикой, акции которой поставляют форму мысли и впоследствии определяются разумными, рациональными.
2 Русская философия как возможный при опреде-
ленных условиях ресурс рассматривается
В.В. Савчуком, за счет чего сам утилитарнопрагматический статус «ресурса» становится проблемой (см.: [4]).
3 Обращу внимание на то, что отношение «русская
философия - русскоязычная философия» не исторического порядка и не типового, скорее обе структуры отношения распознаются как взаимоконвертируемые реалии, т. е. такое явление, как «русская философия», распознается делом мысли, приводящим в движение разные уровни (лексико-синтаксический, семантический, прагматический) родного языка, живой речи. Поэтому русская философия в контексте настоящего исследования выступает коррелятом русскоязычной философии.
4 Я беру за точку отсчета такую этимологическую
линию данной категории, которую обналичивают, проводя ее предварительную рекультивацию, В.В. Савчук [7], Ж. Рансьер [1], А. Гря-калов [8], В. Бибихин [9] и др. современные авторы.
ЛИТЕРАТУРА
[1] Рансьер Ж. Разделяя чувственного. Эстетика и
политика. СПб. : Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2007.
[2] Савчук В. В. Нельзя преодолеть постмодерн, не
усвоив его (Беседа с В.В. Савчуком) // Хора. Журнал современной зарубежной философии и философской компаративистики. 2009. № 3-4.
С. 157-171.
[3] От Эдипа к Нарциссу: Беседа первая. Т. Гори-
чева, А. Секацкий, Д. Орлов // От Эдипа к Нарциссу. СПб. : Алетейя, 2001.
[4] Савчук В. В. О медиальном ресурсе русской философии // Wiener Slawistischer Almanach / Herausgeber: Aage A. Hansen-Love / Tilmann Reuther. 2009. Band. 61.
[5] См.: Савчук В. Режим актуальности. СПб., 2004.
[6] Хайдеггер М. Что это такое - философия? //
Вопр. философии. 1993. № 8. С. 113.
[7] Савчук В. В. Искусство в эпоху тотальной комму-
никации // Рациональность и коммуникация. Тез. VII Междун. науч. конф. СПб., 2007. С. 29-32.
[8] Гоякалов А. А. Поэтический язык: Эстетика и
опыт предела // Метафизические исследования. Вып. 12: Язык. СПб, 1999. С. 9-21.
[9] Бибихин В. В. Узнай себя. СПб., 1998.
