CC BY
32
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
УДК 130 2 И. А. КРЕБЕЛЬ
М. С. ГЛАТКО
Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского
ФЕНОМЕН «РУССКОГО ЛОГОСА»:
ОТ СПЕКУЛЯТИВНЫХ МОДЕЛЕЙ МИРА К ЭСТЕТИКЕ ЖИВОГО ЯЗЫКА
Предпосылки рационального содержатся в стихийной энергии живой речи, равно как и стиль рациональности задается Логосом самого языка, языком как Логосом, при этом следует ограничить сферу интереса философии от сферы интереса лингвистики и остановиться на том, что природа мышления обнаруживается не столько из инструментальной морфологии, сколько из тех импульсов, которые не поддаются экспликации словарем научных понятий и терминов, а в формах своего жизнепроявления отказывают этому словарю в компетентности и адекватности.
Ключевые слова: Логос, семиозис, эстетика живого языка.
Исследование выполнено в рампах гранта Министерства образования и науки РФ, программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России на 2009—2013 годы». Соглашение 14.132.21.1038 от 10.092012.
Прежде чем приступить к расследованию позиций, обналичивающих то, что русская культура выламывается из спекулятивной рациональной традиции (гаЫо^реси1ит), сопротивляется артикуляции своих тем и проблем структурами спекулятивно размеренной рациональности, необходимо выявить формозадающие основания отечественного мышления, т.е. те лингвистические формы, посредством которых мысль нашла разрешение, а мышление состоялась и которые, в свою очередь, обналичивают внутренние (латентные) линии Логоса, контролиру-
ющие (пере)распределение смысловых потоков. В конечном счете — это формы и порядок русского языка, удерживаемый резервом энергий, расплавленных в топосе живой разговорной речи.
Режим эстетически размеренной рациональности (ratю-aesthetica) позволяет признать то, что разум — это локальный феномен, и потому он требует особого внимания и не может быть уравнен с одним готовым стандартом, не может быть подведен под общую схему (со времени Декарта — европейскую как «общечеловеческую»). В отношении к Логосу европей-
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №2 (126) 2014 ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №2 (126) 2014
ской мысли (к телу европейской культуры), контуры которого определяемы природой аналитических языков Европы, тяготеющих к порядку членения, дроби, аналитики, русский Логос есть Логос несдержанный, требующий особого слова, пустого и, одновременно, избыточного, пространственного и семантического простора, а также — аи^ог'а (деятеля и его жеста, искренность которого принимается авторитетной, становится значимой в условиях формирования мыслительного ландшафта родной культуры).
Если взять за точку отсчета то, что предпосылки рационального содержатся в стихийной энергии живой речи, равно как и стиль рациональности задается Логосом самого языка, языком как Логосом, то следует ограничить сферу интереса философии от сферы интереса лингвистики и остановиться на том, что природа мышления обнаруживается не столько из инструментальной морфологии (той парадигмы, которая спроецирована на живое тело языка анатомическими расследованиями лингвистики), сколько из тех импульсов, которые не поддаются экспликации словарем научных понятий и терминов, а в формах своего жизнепроявления (в языке «философии оснований», «философии предела», в поэзии) отказывают этому словарю в компетентности и адекватности. Так заданный контекст позволяет внести уточнение в концепцию функционирования культурного знака, разработанную Ч. Моррисом. Согласно Моррису, «процесс, в котором нечто функционирует как знак», получает именование семиозиса [1, с. 47], притом самая функциональность задействует различные модусы бытия, в том числе и те, которые сопротивляются однозначной артикуляции, но в полноте своей раскрываются в деятельностном сопровождении. Так, если знак ситуативен, привязан к собственной функциональности и к деятельностному контексту, то он с необходимостью вбирает в себя конкретный образ действия и жизненный колорит конкретной среды, т.е. контуры его семантического поля определяется национально-этническим основанием. Следовательно, национальная культура мыслима из собственных бытийственных оснований, т.е. из опыта мысли онтологических рамок собственного семиозиса — из опыта мысли ландшафтных линий национального языка.
Стихийная энергия живой русской речи мыслится посредством привлечения таких концептов (выводимых из выразительных фигур), как «женская логика» (В. Розановым, В. И. Ивановым), «иероглифика письма» (В. Хлебниковым, А. Ремизовым), «хаос русского слова» (П. Чаадаевым, Ю. Мамлеевым), «языковая мантра» (А. Дугиным), «язык-бездна» (у В. Би-бихина), «рефлексивная прозрачность древнего Логоса» (Ю. Мамлеевым), «аура» (А. Белым), «магия языка» (О. Мандельштамом, П. Флоренским). Обращение к таким выразительным фигурам вызвано, несомненно, как желанием понять собственную культурную среду, так и из противостояния европейской традиции, устанавливающей рефлексивный канон для языка мысли и для способов философствования. Но в то же время эти концепты/фигуры отсылают к истоку распознания как самого языка, так способов реагирования человека на вызовы пространства, на архитектонику среды мысли, пребывающей в статусе наделенной вниманием жизненной среды, т.е. на целостную органику космоса.
Здесь можно сослаться на замечание В. Бибихина, настаивающего на принятии языка как места, в котором присутствует стихия жизни и из которого эта стихия восстанавливается, как места мысли, вбира-
ющего в свой потенциал «седую древность мира»: «Речь развертывается во времени как жизнь. Через дыхание, ритм, тон язык не символически иносказательно, а непосредственно втянут, начиная уже со своей языковой стихии, в природу человечества, сросся и ушел корнями в человеческий мир и через него в целый мир» [2, с. 97]. Посредством экспликации лингвистических фигур и структур речи работа, нацеленная на прояснение однопородости (однопри-родности) языка и места, языкового ландшафта и эмоциональной зависимости человека от пространственного ландшафта, языка и ритма сердца, ритма дыхания, восстанавливает архаическую органику мысли, и, одновременно, органику языка, «скрытую морфологию», сохраняющую резерв энергийности, стихийности (по Л. Витгенштейну, — логическое самого языка, не поддающееся предикативной определенности, не умещающееся в линейной сигнифи-кации).
Язык как место (топос) мысли удерживает грань между лингвистикой и философией, и, одновременно, сам распознается территорией грани, предела, «края мира» как «края света». Горизонты лингвистики, стоящей у истока глоссария, уложенного в традицию научного знания и впоследствии утвержденного ею, лингвистики, свободной от «общих мест» в формировании пропозиции, и философии, проблемати-зирующей собственные основания (которые распознаются, в том числе, и лингвистическими основаниями) сходятся в едином топосе — в топосе мысли, на территории предела (или языка, освобожденного от нужд конвенции). В качестве примера может быть приведена и «Анаграмма» Ф. де Соссюра, отставленная в сформировавшемся проблемном поле лингвистики-науки как неуместная, невостребованная, здесь же может быть указана зависимость логического строя мышления от грамматики языка, обнаруженная Э. Бенвенистом [3, с. 110—114], также может быть приведено и осознание Э. Сепиром ресурса символического, доведенное лингвистической наукой до уровня усредненного формата восприятия конкретных лингвистических форм и процессов (фонетических), а также и самого языка в целом.
Руководствуясь работами Сепира, когнитивная лингвистика постулирует: «языковое сознание формируется морфологическим строем языка». В так выстроенном высказывании налицо приоритет морфологии как сформировавшейся системы над объектом формирования, над тем, что впоследствии складывается как «языковое сознание». В работах Сепира, напротив, такие приоритеты еще не расставлены. Более того, через символическое им указывается момент единения языка, социального порядка, мирочув-ствования конкретного языкового носителя, а также специфики географии, оставившей отпечатки на контурах языкового тела в форме фонетических, лексических диалектов. Символ исконно не есть знак [4, с. 260], но есть способ единения, и только из внимания к такому единению, к языку как возможности проникновения к латентной логике социального Сепиром постулируется: «для решения наиболее фундаментальных проблем человеческой культуры знание языковых механизмов и понимание процесса исторического развития языка, несомненно, становятся более важными, чем более изощренными становятся наши исследования в области социального поведения человека. Именно поэтому мы можем считать язык символическим руководством к пониманию культуры» [4, с. 262]. Согласно логике Сепира, язык, как живой организм, формирует тело мысли (менталь-
ность) конкретного индивида, т.е. как жизненный орган реальности, целого, в котором человек присутствует и без которого теряется. Такая логика не предполагает деление на субъект и объект, напротив, предполагает участие и внимание.
В то же время при следовании этой логике и возникает вопрос, и открывается перспектива ответа: если морфологический порядок формирует языковое сознание, то чем и каким образом формируем сам морфологический порядок? — Ответ возможен из логики самого Э. Сепира: морфологический порядок прорастает из способа жизни конкретного языкового носителя (этноса, народа, нации) в конкретных природно-территориальных условиях, а также из тех интуиций, которыми конкретный носитель сообщает реальности смысл, вовлекая в эту реальность предчувствие ее изнанки, иного (сна, смерти) и устанавливая способ коммуникации с иным для удержания симметрии между порядком и хаосом. Территория такой и так выстроенной коммуникации (или обмена) обретаема из территории «чистого языка», «пустого знака», взятого вне конвенций, не определенного, потому избыточного. И качество, мера избыточности сообщается языку контурами его же тела —грамматическими структурами, их взаимовлиянием, и
взаимозависимостью, уже не контролируемыми «здравым смыслом», но генерирующими самую возможность смысла.
Библиографический список
1. Моррис, Ч. У. Основания теории знаков / Ч. У. Моррис// Семиотика : Антология.— М.— Екатеринбург, 2001.— 702 с.
2. Бибихин, В. Язык философии / В. Бибихин. — М.: Языки славянской культуры, 2002. — 416 с.
3. Бенвенист, Э. Категории мысли и категории языка / Э. Бенвенист // Общая лингвистика. — М., 1974 — 448 с.
4. Сепир, Э. Избранные труды по языкознанию и культурологи / Э. Сепир. — М., 1993. — 656 с.
КРЕБЕЛЬ Ирина Алексеевна, доктор философских наук, доцент (Россия), профессор кафедры философии.
Адрес для переписки: [email protected] ГЛАТКО Михаил Сергеевич, аспирант кафедры философии.
Адрес для переписки: [email protected]
Статья поступила в редакцию 08.10.2013 г.
© И. А. Кребель, М. С. Глатко
уДК 130 2 Л. К. НЕФЁДОВА
Омский государственный педагогический университет
СПЕЦИФИКА ГРАНИЧНОСТИ В РЕПРЕЗЕНТАЦИИ КУЛЬТУРНОГО КОНФЛИКТА XVII ВЕКА В ЖАНРЕ ДРАМЫ
Феномен граничности представлен в европейской драме XVII века в типе человека, механистической картине мира, процессах секуляризации мышления, в процессах формирования художественного стиля, в индивидуальном духовном опыте. Г ранич-ность способствует ограничиванию явлений, отграничению одного от другого. Гранич-ность рассмотрена на примере творчества В. Шекспира, его младших современников, французского классицистического театра, испанской драмы.
Ключевые слова: граничность, ограничивание, антиномия, конфликт, картина мира, драма, трагедия, комедия, стиль.
Феномен граничности чрезвычайно важен для понимания онтологии культурного конфликта XVII века: граничность способствует ограничиванию, очерчиванию явлений, сохраняя их определённость. Понятие граничности чрезвычайно значимо для понимания культурного конфликта XVII века, так как его особенность проявляется, прежде всего, в его граничной природе. Место его в хронологии культуры — граница между Средневековьем, включающим Ренессанс, переживающий к началу XVII века кризис, и началом Нового времени. Выражением рубежа, граничности начала XVII века является второй период творчества В. Шекспира с 1600— 1608 годы, время создания им трагедий «Гамлет», «Король Аир», «Макбет», «Отелло». Это по своей сути уже не ренессансное, а нововременное искусство, вплотную осмыслявшее бытийные проблемы с позиций Нового времени, когда, говоря языком В. Шекспира, «порва-
лась дней связующая нить» и «мир выломился из суставов», став, «словно невыполотый сад». Эта шекспировская метафора определяет начало века революций, Реформации, ужесточения законов, уничтожения целых сословий («овцы съели людей»). Идеал человека-титана уступает место рационалистическому взгляду на человека Б. Паскаля, как на «мыслящий тростник». Это время — точка бифуркации в развитии культуры, когда напряжение противоречий достигает предела и система выходит из равновесия. Кризис — явление системное. Он затрагивает социальный уклад, политику, экономику, сферу идеологии, искусство, науку, религию, обнажая внутренние и внешние границы в их развитии. Для границы характерно обострение противоречий, их взаимопроникновение, состязательность. Граница XVII века продвигается в глубь его последующих десятилетий, по сути — это фронтир, движущаяся граница, аналог
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №2 (126) 2014 ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
