Негидальцы и негидальский язык (общие сведения, звуковой строй, именные части речи) Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

А. М. Певнов, М. М. Хасанова

Негидальцы и негидальский язык

(Общие сведения, звуковой строй, именные части речи)*

Предисловие

Главная цель данной статьи — лингвистическая, однако, учитывая специфику экстралингвистического фона, мы сочли целесообразным привести общие сведения о негидальцах, их этнической территории, численности, традиционной культуре (в том числе о фольклоре) и т.д.

Предлагаемое относительно краткое изложение некоторых особенностей негидальского языка основано на анализе большого количества фольклорных текстов, записанных во время двенадцати совместных поездок авторов этой статьи к негидаль-цам в период с 1981 по 2000 годы (ранее в течение пятнадцати лет мы занимались близкородственным негидальскому эвенкийским языком, что отчасти помогало, а отчасти и мешало нам при освоении негидальского). Все тексты были записаны нами исключительно под диктовку, как правило, после некоторого обучения информанта элементарным навыкам этого нелегкого труда (в очень редких случаях мы включали при этом весьма несовершенный магнитофон, что позволяло несколько ускорить процесс записи рукой). Работали мы всегда вдвоем, одновременно фиксируя на бумаге один и тот же текст. С нашей точки зрения, такой способ записи имеет существенные преимущества в сравнении с записью на магнитофон (есть, разумеется, и недостатки, но всё зависело главным образом от терпения и умения наших дикторов).

Фиксируя на бумаге негидальские тексты, мы всегда использовали кириллицу со сравнительно небольшим количеством дополнительных знаков (?', у, 5, ц, ц). В этой статье все примеры на негидальском языке даны в фонологической транскрипции

Статья написана при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект № 06-04-00354а).

Труды ИЛИ РАН. Том 11. часть 1. СПб., 2006. 44 7

Негидальцы и негидальский язык

латиницей с использованием следующих дополнительных графем: é (передаваемый ею гласный произносится так или примерно так, как артикулируются гласные во французском слове été 'лето'), с (ею обозначается среднеязычный смычный глухой согласный), / (служит для передачи среднеязычного смычного звонкого согласного), п (передает среднеязычный смычный носовой согласный), у (обозначает заднеязычный проточный звонкий согласный, причем неясно, является он фонемой или нет), g (служит для обозначения заднеязычного смычного носового согласного). Глухим коррелятом у выступает х. Среднеязычный проточный звонкий обозначается латинской графемой j (все остальные знаки для среднеязычных — с, j, п — имеют гачек). Употребление увулярного смычного глухого звука (д), который характерен только для «низовскбго» диалекта, обычно обусловлено сингармонизмом, поэтому мы решили передавать его той же графемой (к), что и заднеязычный смычный глухой звук. В отношении состава согласных фонем негидальского языка у нас мало сомнений, чего нельзя сказать о гласных фонемах. Долгие гласные обозначены повтором буквы (как, например, в финской орфографии). Следует иметь в виду, что долгий гласный ее произносится в негидальском, грубо говоря, как нечто среднее между ее и аа (в фонетической записи кириллицей мы обозначали этот звук как эа или иногда как аэ). Наша система передачи негидальских фонем при помощи латиницы близка к той, которую использовал Дз. Икэгами по крайней мере в своем словаре языка уильта (т. е. орокского языка) flke-gami, 1997]. Различия заключаются в том, что мы применяем графемы е (а не э), é (а не е), п (а не ji).

Все примеры даны курсивом, причем в каждой словоформе указаны границы между морфемами. Кроме того, наряду с переводом все фразы и отдельные словоформы сопровождаются глоссами, в основном соответствующими «The Leipzig Glossing Rules» (см. примечание 5).

Краткое описание негидальского языка базируется на материалах по его «низовскбму» диалекту (если пример на вер-ховскбм, то это отмечается в скобках). В основном авторы ориентировались на идиолект Е. М.Бббик (Самандинбй), проживавшей много лет до своей кончины в деревне Белоглинка Уль-чского района Хабаровского края. По паспорту она 1912 г. ро-

А. M. Певнов, М. М. Хасапова

ждения, но сама говорила, что 1917 г., умерла Евдокия Мироновна 1 ноября 1997 г. По отцу она принадлежала к роду Ajimkan (мать была из рода Nasixayü). Родилась на Амгуни в с. Soomna, вторым браком была замужем за ульчем из рода Са-мандин, долго жила среди ульчей. Неплохо говорила по-русски, хорошо знала эвенкийский и ульчский языки, могла немного говорить и понимала по-нивхски (третий ее муж был нивх). Родной негидальский язык знала великолепно, была непревзойденной рассказчицей и прекрасно пела. Помнила множество произведений устного творчества негидальцев, никогда не путала их с нарративами соседних народов, могла точно сказать, когда и от кого слышала данный текст. Сама сочиняла песни, бережно хранила в памяти и чужие песни, которые иногда исполняла. Несомненно, была одним из талантливейших представителей своего этноса.

Наблюдения над функциональной стороной негидальского языка проводились авторами в селах Ульчского района и района им. Полины Осипенко в течение всех этих двадцати лет; впрочем, ранние и очень яркие наши впечатления относятся ко времени первой поездки к негидальцам еще студентами Новосибирского государственного университета в 1969 году с целью социолингвистического анкетирования, которое в те годы осуществлялось у всех коренных народов Сибири и Дальнего Востока по инициативе и под руководством нашего учителя члена-корреспондента АН СССР В. А. Аврорина.

За 83 года (с 1923 г. до настоящего времени) опубликовано 5 работ, в которых представлено пусть и краткое описание негидальского языка, но все-таки такое, которое претендует на охват всех или почти всех его уровней — фонетики (фонологии), грамматики, лексики [Schmidt, 1923; Мыльникова, Цин-циус, 1931; Колесникова, Константинова, 1968; Цинциус, 1982; Цинциус, 1997].

Авторы данной статьи включили в опубликованную ими книгу «Мифы и сказки негидальцев» [Хасанова, Певнов, 2003] раздел «Некоторые особенности морфологии негидальского языка» (с. 243-286). Негидальский грамматический материал, извлеченный исключительно из записанных нами фольклорных текстов, дан в этом разделе книги преимущественно в сопоставлении с близкородственными языками: прежде всего, с эвен-

Негидальцы и негидальский язык

кийским и эвенским. При написании предлагаемой вниманию читателей статьи мы сочли целесообразным включить в нее некоторые фрагменты того самого сопоставительного очерка, что отчасти объясняется малодоступностью упомянутой книги, опубликованной в Японии хотя и недавно, но сравнительно малым тиражом.

1.1.-1.8. Общие сведения

1.1. Этническая территория негидальцев, их численность и занятия

Негидальцы — одна из самых малочисленных (наряду с оро-ками и орочами) народностей тунгусо-маньчжурской языковой семьи. Подавляющее большинство негидальцев проживает на р. Амгуни (левом притоке Амура) и на Амуре недалеко от устья Амгуни.

До 30-х годов XX столетия негидальцы жили главным образом в нижнем и среднем течении Амгуни. Есть основания предполагать, что ранее негидальцы жили также несколько южнее— на реке Горин (Горюн), левом притоке Амура. Ныне на Горине представлена только этнографическая группа нанайцев, но, как пишет П.Шмидт [Schmidt, 1928], ссылаясь на неопубликованные сведения К. Д. Логиновского, в начале XX века в тех местах говорили на ином языке. Судя по небольшому списку слов, записанных К. Д. Логиновским, это был негидальский язык. К сожалению, эти очень ценные, но весьма незначительные по объему и далекие от лингвистического идеала словарные записи не паспортизированы, т. е. неясно, от кого и где точно были записаны слова. Непонятно также, насколько распространен был негидальский язык на р. Горин — ведь отдельные слова можно было записать у того или тех, кто родился в иных краях, но впоследствии по каким-то причинам переселился. Однако есть и другие свидетельства пребывания негидальцев в районе реки Горин. В экспедиционных материалах Н.А.Липской (1929 г.) читаем: «ЧомохбЬы1, живущие на Го-рин'е в сел. Кондон, являются доха (т. е. союзом родов, которые «не могут заключать между собой браков» [Мыльникова, Цинциус, 1931, с. 113], — А. П., М. X.) Аюмк'ан, ЧомохбЬы1, живущие в Усть-Амгуни, считаются доха с Удан» [Архив МАЭ

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

РАН, д. 56, л. 598]. Кроме того, один записанный нами родовой миф негидальцев содержит указания на то, что какая-то часть негидальских родов выходила на Горин и была ассимилирована нанайцами (гольдами) или даже почему-то орочами [Хасанова, Певнов, 2003, с. 72-75, №23]. Разумеется, к подобным фольклорным сведениям следует относиться весьма осторожно.

Возможно также, что какая-то группа негидальцев жила в прошлом на озере Орель, которое, как и озеро Чля, находится несколько севернее современной территории расселения негидальцев. Такое предположение основано на материалах, собранных Н. А. Липской: «ХеЬинк'аЬы1 в настоящее время живут на Ои1 (Оры1)...» [Архив МАЭ РАН, д.56, л.599]. Кроме того, комментируя названия негидальских родов, Нина Александровна отмечает: «Сигден-ОМинкан — их место озеро Орыль» [Архив МАЭ РАН, д. 56, л. 611]. Так что вполне возможно, что в недалеком прошлом негидальцы жили в районе не одного, а нескольких довольно крупных озер: не только Чукчагирского, но и озера Орель (пег. Oui [Архив МАЭ РАН, д. 56, л. 599], т.е. OU < *Oril), а также озера Эворон (нег. ewejen 'озеро (проточное большое)' < *ewereen < *xewereen), которое находится

<

Подобно удэгейцам, кур-урмийским нанайцам и в определенной степени орочам, негидальцы предпочитали жить и заниматься рыболовством не на берегах Амура, а на его тихих и богатых рыбой притоках и на притоках его притоков, а также на озерах. Кстати, негидальцы добывали рыбу, по-видимому, с давних времен на Чукчагирском озере, до которого можно было добраться на лодках жителям Амгуни.

По переписи 1989 г. негидальцев было 622 человека, из которых 502 проживали в Хабаровском крае [Национальный состав населения СССР, 1991, с. 22, 52]. По данным Б.О.Долгих, в XVII в. негидальцев было 390 чел. [Долгих, 1960, с. 603]; в середине XIX в. Н. К. Бошняк приводил цифру 351 чел. [Бош-няк, 1859, с. 331]; согласно С. К. Патканову, в начале XX в. негидальцев насчитывалось около 400 чел. [Патканов, 1912, с. 933 934]; К. М. Мыльникова и В. И. Цинциус в 1926-1927 гг. определили их число в 371 чел. [Мыльникова, Цинциус, 1931, с. 108]; А. Н. Липский в 1925 г. писал, что негидальцев не более 400 чел.

Негидальцы и негидальский язык

[Липский, 1925, с. XIX]. Таким образом, начиная с XVII в. можно говорить о количественной стабильности негидальцев.

К настоящему времени их численность мало изменилась. По нашим сведениям, собранным в районах проживания негидальцев в 90-х годах XX в., негидальцев было чуть более 350 человек. «Низовская» группа составляет около 200 человек, «вер-ховская» — примерно 150. Согласно статистическим данным администрации Хабаровского края, этнос насчитывает несколько более 400 человек. Понятно, что несмотря на экстремальные условия, в которые наряду с другими народами Севера начиная с 30-х годов (коллективизация, неоднократные принудительные переселения) были поставлены и негидальцы, их численность фактически не падает, остается стабильной в течение по крайней мере двухсот лет.

Между тем по оперативным данным Хабаровской администрации, негидальцы — единственный этнос в крае, дающий за последние годы «отрицательную динамику развития». Казалось бы, цифра превышения смертности над рождаемостью среди негидальцев в последние годы невелика (4 человека), но это первый симптом неблагополучия, который заставляет задуматься как североведов, так и власть.

Основными занятиями негидальцев всегда были рыболовство и охота. А. Миддендорф, в разделе о негидальцах (он был на р. Нимелен, т. е. у верховскбй группы) пишет, что это «племя» представляло собой «главным образом оседлый рыболовный народ, у которого охота являлась второстепенным делом» [Миддендорф, 1878, с. 744]. Н.К.Бошняк, участник знаменитой экспедиции Г. И. Невельского, первым из российских исследователей посетивший Амгунь в 1852 г., констатирует, что в летнее время негидальцы занимались рыбным промыслом, а в зимнее — звериным [Бошняк, 1859, с. 332]. Оленеводства у негидальцев не было [Хасанова, 2005], единственным их домашним животным была собака. В отличие от своих соседей нивхов негидальцы собак не ели и покойников не сжигали. И то, и другое воспринимается негидальцами, если использовать этнографические термины, как важнейшие этноразграничительные признаки, прочно и глубоко укоренившиеся в их коллективном самосознании.

В материальной культуре негидальцев, как и других сосед-

А. М. Певнов, М. М. Хасапова

них народов, особенно тех, которые родственны им по языку, чрезвычайно важное место занимали всякого рода изделия из бересты: из нее делали посуду, лодки (но были и дощатые лодки), ею покрывали летнее жилище. Рыба — свежая и вяленая (юкола) — занимала важное место в рационе питания, хотя, как мы поняли, иногда она приедалась и негидальцы страстно желали поесть свежего мяса, а это свидетельствует о том, что охота для них и их предков имела очень большое значение. Охотничий быт и стереотип поведения охотника широко отражены в негидальском фольклоре (погоня за лосем, лук, стрелы, самострел, собаки, ручная нарта, «поняга», т. е. заплечные носилки, являющиеся подобием современного рюкзака), в то время как рыболовство почти не получило в нем отражения, у негидальцев не было календарных праздников. Так называемый «медвежий праздник» у верховскйх негидальцев был только охотничьего типа, а у низовскйх их было два, второй — амурского типа (с выращиванием медвежонка и содержанием повзрослевшего животного в клетке). Шаманы играли важную роль в жизни негидальцев, однако их нередко приглашали «со стороны», например, нанайских или ульчских. Поведение негидальцев с детства регламентировалось большим количеством табу. Все эти запреты вроде бы должны были держать человека в постоянном страхе и напряжении, но это далеко не так — всё было не просто четко разделено на то, что можно и чего нельзя ни при каких обстоятельствах, абсолютно всё в окружающем мире имело объяснение, поэтому для страха (как и для удивления) места, как правило, не было — ведь люди больше всего боятся неведомого, необъяснимого. В целом традиционная культура негидальцев близка к культуре нанайцев, ульчей, орочей, удэгейцев, в меньшей степени нивхов. Орнамент негидальцев в принципе относится к амурскому типу, но отличается, например, от нанайского или ульчского сдержанностью, лаконичностью.

В этнографическом и лингвистическом отношениях негидальцы разделяются на две группы: так называемую «ни-зовскую» (низовья Амгуни, Амур) и «верховскую» (среднее течение Амгуни). «Верховская» группа по многим признакам стоит ближе к эвенкам, «низовская» же — к коренным народам Нижнего Амура.

Негидальцы и негидальский язык 1.2. Самоидентификация

Единого этнонима у негидальцев, по-видимому, не было. Их современное название, как принято считать, эвенкийского происхождения (эвенк, yééyida 'берег как противоположность горе, тайге'). На первый взгляд, такое объяснение вполне правдоподобно — действительно, негидальцы, в отличие от эвенков, были относительно оседлыми и жили по берегам рек и озер. Но при внимательном рассмотрении подозрительным кажется то, что у этнонима yééyida отсутствует какой-нибудь соответствующий ему словообразовательный суффикс, например, со значением 'житель...' — ведь вряд ли бы стали эвенки называть негидальцев словом, означавшим 'берег', т.е. обозначавшим неодушевленный объект.

Известно несколько локальных самоназваний негидальцев: паа bejenin (bejeseltin) ~ паа been (beeseltin) 'человек (люди) земли' (т.е. местный (местные) человек (люди), грамматически это не совсем точная калька нанайского naanaj ~ паапг или ульчского naañi); élkan bejenin (это словосочетание интерпретируется как 'настоящий человек' [Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских языков, 1975, с. 308], что имеет смысловые параллели у многих народов, ср. исконное самоназвание чукчей лыгъоравэтльан 'настоящий человек'); етуип bejenin ('ам-гуньский человек', т.е. живущий на реке Амгунь). Впрочем, подлинная самоидентификация осуществлялась у негидальцев обычно на уровне родовых названий, максимальное количество которых (13) выявили в 1926-1927 гг. К.М.Мыльникова и В. И. Цинциус: N'asixagil, Ауиткап, ЧикчадИ, Чотоходй, Tapkal, Udan, Toy от,коп, Атипкап, Muktegil, Bosakogil, Ohakogil, Xatagil, Sigdan (два последних являются названиями вымерших родов) [Мыльникова, Цинциус, 1931, с. 110]. В этой же работе отмечается, что Л. Я. Штернберг в своих неопубликованных материалах среди нескольких других упоминает вымерший негидальский род Ininankin [Мыльникова, Цинциус, 1931, с. 110]. Далее там же читаем: «В опубликовнных профессором П. П. Шмидтом записях проф. Баратози-Балока, в отличие от

A. Миддендорфа, имеется еще 2 рода ^ Xamajil и Хозо, а также род ОЪахапкап...» [Там же, с. 110]. К.М.Мыльникова и

B. И. Цинциус полагают, что в написании родового названия

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

Xamajil допущена ошибка — на самом деле это Xatayü [Мыльникова, Цинциус, 1931, с. 111]. Что касается Хозо, то это не род, а название локальной группы негидальцев — «название туземцев, живущих в низовьях Амгуни и в устье» [Архив МАЭ РАН, д. 56, л. 607] (на самом деле это xejen, ср. ульч. Хэ$эр («назв. одного из ульчских родов нанайского происхождения (фамилия)», хэщэн'й- (хэ$и н'й) '«низовые люди, люди нижнего течения реки (нанайское наименование ульчей)»' [Суник, 1985, с. 255])). К. М. Мыльникова и В. И. Цинциус так объясняют значение этого слова: «Группу низовских негидальцев... выше живущие называют xod'on (хозоп),•••» [Мыльникова, Цинциус, 1931, с. 109]. Н. А. Липская упоминает следующие «исчезнувшие роды»: вкичапк'ап (в нашей транскрипции — Egicanqan, ср. это записанное H.A. Липской слово с приведенным выше и записанным Л.Я.Штернбергом родовым названием Iniuanktn.— А. П., М. X.) и К'опатанк'ан [Архив МАЭ РАН, д. 56, л. 599, л. 600].

Любопытно, что русские старожилы называли всех жителей низовьев Амура (в том числе и негидальцев) гиляками.

При отсутствии у негидальцев в относительно недавнем прошлом единого самоназвания у них, очевидно, не было и представления о себе как о едином этносе. В то же время, например, нивхи воспринимали их как народ и называли не поддающимся этимологизации словом ригу [Нивхско-русский словарь, 1970, с. 314]; в статье К.М.Мыльниковой и В. И. Цинциус читаем: «Гиляки зовут негидальцев Ri (Sing.) или Rigu (Plur.)» [Мыльникова, Цинциус, 1931, с. 110]. Как только что было отмечено, они осознавали и хорошо знали лишь свою родовую принадлежность. Единство рода всегда ставилось ими на первое место. До сих пор можно услышать от представителя, скажем, рода Nasixayü, что Сиксауй — это «не негидальцы, другой народ». Свою родовую принадлежность знают все пожилые люди. Определяется она по роду отца. С начала 80-х годов и до конца XX в. мы старались постоянно фиксировать все родовые названия негидальцев. В этот период они называли следующие роды: «низовскйе» — Nasixayü, Ajimkan, Comoxoyü, Tapkal, Udan; «верховскйе» — Сиксауй, Tojomkon, Ajumkan, Mukteyil. Два крупнейших негидальских рода — Nasixayü и Сиксауй. Некоторые родовые названия, отмеченные другими исследователями, нам не удалось услышать ни разу (они не упоминались

Негидальцы и негидальский язык

даже как «вымершие»). К таким забытым именам собственным относятся Xatayil, Sigdan, Атипкап, Bosakoyil и Olcakoyil (возможно, за словом Атипкап скрывается Етдипкеп, что означает '«амгунец»', т.е. тот, кто живет на реке Амгунь). Кстати, в некоторых названиях негидальских родов можно выделить повторяющиеся элементы — помимо известного аффикса -уй (< *-yir (*-yi- + *-г (мн.ч.))), это еще и некий неизвестный показатель -xa- ~ -хо- ~ -ко-, ср. Nasi-xa-yil, Como-xo-yil (оба у носителей низовского диалекта), Bosa-ko-yü, Olca-ko-yil (оба у носителей верховского диалекта); таким образом, древними производящими основами являются Nasi-, Como-, Bosa-, Olea-. Нивхское происхождение слова Tapkal не подлежит сомнению — второй слог соответствует нивхскому слову тунгусо-маньчжурского происхождения qhal (ц'ал) 'род', первый же слог скорее всего случайно совпадает по звучанию с нивхским словом tap 'бабочка'. Трудно сказать, случайно или нет у слов Udan и Sigdan имеется одинаковый сегмент -dan.

В то же время наши полевые материалы свидетельствуют о том, что негидальцы понимали и признавали языковую и культурную близость нескольких проживающих на одной территории родов. Мы уже говорили, что одно из самоназваний «низовскйх» негидальцев (паа bejeseltin ~ паа beeseltin 'местные люди') отчасти калькирует ульчекое (naañi) или нанайское (naani) самоназвание, именно этим термином негидальцы могут обозначать свою этническую группу. Однако в этом случае к указанному словосочетанию прибавляется местоимение первого лица множественного числа (инклюзивное) bitta 'мы': bitta паа beeseltin, что означает 'наши местные люди'1. Без местоимения bitta словосочетание паа bejenin (ед. ч.) или паа bejeseltin ~ паа beeseltin (мн. ч.) может относиться не только к негидальцам, но и к нивхам, ульчам, нанайцам, т. е. ко всем аборигенам Нижнего Амура (ср. у Н. А. Липской: «па бвйвпып туземец» [Архив МАЭ РАН, д. 56, л. 606]). Неприменимо оно было, по мнению старых негидальцев, к корейцам, китайцам, японцам и русским.

1.3. О происхождении негидальцев

Принято считать, что негидальцы — это осевшие на берегах Амгуни эвенки. В том, что это два близких во многих отношени-

А. М. Певнов, М. М. Хасапова

ях народа, сомнений нет. Однако происхождение негидальцев, их культуры и языка имеет более сложную историю, связанную с непосредственным взаимовлиянием и смешением нескольких родственных между собой этнических групп.

Судя по большому количеству лексических и грамматических якутизмов во всех диалектах восточных эвенков, их представители, а именно — несколько вполне конкретных восточно-эвенкийских оленеводческих групп, пришли в бассейн Амгуни сравнительно недавно из Якутии, где в результате появления русского населения в 20-х — 30-х годах XVII века началось локальное «великое переселение народов». Этнической основой негидальцев были вовсе не эти «якутские эвенки», хотя в зоне контактов на Средней Амгуни они оказали несомненное и притом немалое влияние на негидальцев.

К вопросу о происхождении негидальцев самое непосредственное отношение имеют исследования по этнической антропологии и, прежде всего, работа известного специалиста в этой области М.Г.Левина [Левин, 1958]. Несколько цитат из этой ценной книги позволят нам избежать возможных неточностей в изложении очень важных сведений, касающихся существенных особенностей физического типа некоторых этнических групп, в том числе, конечно же, и негидальцев: «Если сопоставить приведенные лингвистические данные с антропологическими, нельзя не обратить внимания на значительный параллелизм между наличием северных (тунгусских) элементов в языке отдельных групп и степенью выраженности у них черт байкальского антропологического типа. Так, наиболее близкие по языку к эвенкам негидальцы являются среди всех наших групп наиболее выраженными представителями байкальского типа. За ними следуют ороки. Черты байкальского типа мы отмечаем и у орочей, ульчей и нанайцев» [Там же, с. 132]. В этой же главе читаем: «Характерными представителями байкальского антропологического типа могут считаться эвенки Северного Прибайкалья, различные группы ламутов и юкагиры, которые пока еще очень слабо изучены» [Там же, с. 96]. По поводу ламутов (т.е. эвенов) М.Г.Левин пишет: «...ламуты в целом, как мы видели, обладают рядом характерных общих черт, и эти особенности позволяют с достаточной определенностью отнести их к байкальскому антропологическому типу. Этот же тип, как мы

Негидальцы и негидальский язык

старались показать, входит в качестве одного из компонентов и в состав негидальцев, ороков и других тунгусоязычных народов Нижнего Амура» [Там же, с. 143]. Итак, на основании этих антропологических данных можно вполне уверенно говорить о том, что физический тип негидальцев не просто сопоставим, но в наибольшей степени близок к физическому типу эвенков Северного Прибайкалья, различных групп эвенов (в том числе и восточных), а также ороков. В следующем абзаце мы постараемся показать, что антропологическая близость эвенков Северного Прибайкалья, негидальцев и эвенов не то что не противоречит, но и удивительным образом подтверждает наши лингвистические выводы, касающиеся целых пучков изоглосс, которые связывают между собой языки и диалекты языков этих трех народов. Что же касается ороков, то проблема их этногенеза настолько сложна и интересна, что здесь мы не можем позволить себе высказывать какие-то идеи, с ней связанные прямо или косвенно.

В культурном отношении негидальцы, особенно так называемые низовскйе, находятся довольно близко к коренным народам Приамурья. Значительные сходства в материальной и духовной культуре наблюдаются у негидальцев не только с нанайцами и ульчами, но также с орочами и удэгейцами. Если же говорить о негидальском языке, то генетически он ближе всего к эвенкийскому, причем, как ни странно, к некоторым его западным диалектам на территории Красноярского края и в первую очередь к так называемым «подкаменно-тунгусским говорам южного наречия» и к говорам Северного Прибайкалья, с которыми негидальский связан немалым количеством как лексических, так и морфологических изоглосс. Любопытно, что некоторая часть таких изоглосс уходит далеко на северо-восток — к восточным эвенам. По нашему мнению, изучение эвенского влияния на этническую историю негидальцев и формирование их языка является весьма перспективным [Хасанова, Певнов, 2003, с. 285-286]. В принципе вполне допустима возможность и обратного влияния, т. е. распространения каких-то языковых инноваций из Приамурья на северо-восток — к предкам современных эвенов. В то же время наиболее заметная фонетическая особенность негидальского языка — историческое устранение звука г во всех позициях в слове — имеет глубокие местные корни [Пев-

А. М. Певнов, М. М. Хасапова

нов, 1994]. Что касается тунгусо-маньчжурских языков, то аналогичный процесс в той же степени некогда распространился на орочский и удэгейский, в значительной меньшей — на уль-чский, нанайский и орокский (точнее, на общий язык-предок этой тройки). За пределами тунгусо-маньчжурской языковой семьи языки лишь с одной плавной фонемой обрамляют колоссальных размеров дугой Тихий Океан — это и языки Юго-Восточной Азии, и китайский, и корейский, и японский, и айнский, и нивхский (в котором, как ни странно, г фонологически является шумным, а не сонантом), и чукотско-камчатские, и алеутский. Дальше дуга уходит на американский континент, что свидетельствует об очень большой древности этого фонологического феномена (впрочем, подобные зоны аномалии плавных характерны и для других частей ойкумены, в частности, для некоторых регионов Африки южнее Сахары).

Как видим, в рамках рассматриваемой проблемы материалы антропологии, этнографии и лингвистики не очень согласуются друг с другом, хотя некоторые корреляции удается обнаружить. Такой междисциплинарный диссонанс является отличительной особенностью сложных этногенетических процессов, в которых активно участвовало сразу несколько этнических компонентов, причем в языковой ситуации мог доминировать один, в культурной сфере мог лидировать другой, а основные черты физического типа могли достаться по наследству от третьего.

К происхождению негидальцев определенное отношение имеет то, как решается так называемая тунгусо-маньчжурская проблема. Если ограничиться только лингвистическим ее аспектом, то необходимо ответить на вопрос о месте и времени начала дивергенции диалектов тунгусо-маньчжурского праязыка. Предполагаем, что начало этого процесса относится к гуннскому времени, т. е. всё происходило примерно две тысячи лет назад (±200-300 лет). По-видимому, тунгусо-маньчжурскую прародину, т. е. территорию, занятую носителями диалектов праязыка, следует искать в средней части бассейна Среднего Амура, причем не в равнинных районах, а в горных хвойно-ши-роколиственных лесах Малого Хингана, а также Буреинского хребта («эпицентром» была, вероятно, та местность, где у самого Амура сходятся границы Амурской области, Еврейской автономной области и китайской провинции Хэйлунцзян). Та-

Негидальцы и негидальский язык

ким образом, территория, на которой шло образование неги-дальских родовых групп, находилась не так далеко к северо-востоку от гипотетической тунгусо-маньчжурской прародины, однако временная дистанция, отделяющая языковых предков всех тунгусоманьчжуроязычных народов от непосредственных предков негидальцев, была весьма значительной.

Этногенез и этническая история негидальцев представляются нам в определенной степени повторением того пути, который прошли в свое время предки нанайцев и ульчей. В обоих случаях тунгусоманьчжуроязычный элемент является пришлым, адаптировавшимся к культуре оседлых амурских аборигенов и испытывавший немалое культурное влияние южных соседей — прежде всего, маньчжуров. Различие заключается, пожалуй, в том, что языковые предки нанайцев и ульчей, вероятно, застали на своей будущей родине какое-то палеоазиатское население, в то время как языковые предки негидальцев, придя на Амгунь и, вероятно, на Горин, столкнулись там не с чуждым населением, а со своими, по крайней мере, языковыми родственниками, близкими к орочам и удэгейцам, и восприняли от них немало того, что входит ныне в комплекс негидальской культуры. Во всяком случае, негидальский язык испытывал влияние как родственного ему субстрата, так и родственного ему адстрата. Наиболее вероятный претендент на субстратное влияние — язык типа праорочского или праудэгейского, а на адстратное^в более раннее время праэвенский, в более позднее же время проявилось не очень сильное воздействие ульчского языка главным образом на негидальский низовскбй диалект и эвенкийского на верховскбй.

1.4. История изучения

Первые сведения о реке Амгуни и ее жителях начинают проникать в Россию в XVII в. В противоположность распространенному мнению об этнониме «негидальцы», якобы впервые встречающемся у А. Миддендорфа, И. С. Вдовин показал, что в российских официальных бумагах он появился значительно раньше [Вдовин, 1953].

В 1844-1845 гг. академик А. Ф. Миддендорф предпринял грандиозное по своим масштабам путешествие по Сибири и

A. M. Певнов, M. M. Хасанова

Дальнему Востоку. По сравнению с тунгусами негидальцам отведено в труде Миддендорфа совсем немного места. Тем не менее он выделил особую этническую группу на Амгуни и ее притоке Нимелене, назвав ее «нигидальское племя». До путешествия А. Ф. Миддендорфа принято было думать, что в бассейне Амгуни живут тунгусы (эвенки). Это оказалось не совсем так [Миддендорф, 1878].

Более основательные исследования в бассейне Амгуни были проведены экспедицией адмирала Г. И. Невельского. Летом 1851 г. Невельской командировал на Амгунь мичмана H. М. Чихачева и прапорщика Д. И. Орлова. Материалы, полученные экспедицией Г. И. Невельского и опубликованные впоследствии, ценны и разнообразны. Впервые россиянами были сделаны описания расселения и быта таких небольших народностей, как мангуны (ульчи), негидальцы, ороки, айны. Хотя экспедиция ставила перед собой, прежде всего, политические задачи, собранные ею этнографические и статистические сведения до сих пор не утратили своего значения [Невельской, 1947].

В середине 50-х годов XIX в. Амур и Сахалин посетил Л. Шренк. Наиболее подробно он ознакомился с жизнью нивхов, ульчей и нанайцев, но немало информации собрал и о других народностях. В частности, он четко обозначил границы этнической территории негидальцев. Возникновение этнонима «негидальцы» Л. Шренк, ссылаясь на отчет поручика Козьми-на, относит к 1830 г., а до того всех жителей Амгуни именовали «амгунскими тунгусами» [Шренк, 1899, с. 157]. Л. Шренк был склонен думать, что «пегда»—самоназвание народа, а приводимое Миддендорфом самоназвание «Ылкап» на самом деле дано негидальцам тунгусами тугурскими или Станового хребта [Там же, с. 158]. Появление негидальцев на Амгуни Л. Шренк соотносил с расселением Самагиров и Килей в местах их нынешнего проживания [Там же, с. 157]. Он полагал, что между негидальцами и самагирами существовало близкое родство, а языки этих этносов более всего сходны с ульчским [Там же, с. 291]. В антропологическом отношении, по мнению Шренка, негидальцы приближаются к нивхам, а самагиры — к нанайцам [Там же, с. 304].

В 1910 г. в районах проживания негидальцев побывал Л. Я. Штернберг. Собранные им материалы в числе других бы-

Негидальцы и негидальский язык

ли опубликованы посмертно лишь в 1933 г. [Штернберг, 1933]. В главе «Негидальцы» освещаются некоторые вопросы духовной культуры: религиозные представления, медвежий праздник, родовые предания, поверья. В качестве приложения дан краткий негидальско-русский словарь и грамматические заметки. При всей своей ценности материалы Л. Я. Штернберга по культуре негидальцев все-таки носят случайный и фрагментарный характер.

В 1925 г. И. И. Гапанович опубликовал во владивостокском журнале статью о поездке на оз. Чукчагир [Гапанович, 1925]. В ней он характеризует основные занятия негидальцев, говорит о численности народности и называет крупные стойбища «верховскбй» группы.

В 1926-1927 гг. ученицы Л. Я. Штернберга студентки Ленинградского университета К.М.Мыльникова и В. И. Цинциус предприняли годичную экспедицию к негидальцам. K.M. Мыльникова в основном занималась выяснением лингвистических вопросов, а В. И. Цинциус — этнографических. В 1931 г. молодые исследовательницы опубликовали часть своих полевых материалов [Мыльникова, Цинциус, 1931]. Эта сравнительно небольшая по объему статья состоит из двух частей: этнографо-социологической и лингвистической, в приложении даны 5 текстов на негидальском языке с подстрочным переводом.

К.М.Мыльниковой и В. И. Цинциус впервые было осуществлено фронтальное обследование негидальских стойбищ, были получены точные сведения об их численности, расселении и родовом составе. С точки зрения этнографии и лингвистики, были выделены две группы негидальцев: «низовскйе», составляющие приблизительно две трети общего числа и живущие в низовьях Амгуни, и «верховскйе», живущие в ее среднем течении [Мыльникова, Цинциус, 1931, с. 107-108]. Они выявили 13 негидальских родов, два из которых были уже вымершими [Там же, с. 110] (их перечень см. в разделе 1.2.).

В эти же годы уполномоченным по туземным делам («упол-туздел», как тогда говорили) Николаевского района Хабаровского края работал А. Н. Липский. В 1925 г. в качестве предисловия к материалам первого туземного съезда Дальневосточного округа им был подготовлен весьма основательный для того

А. M. Певнов, М. М. Хасанова

времени этнографический обзор, где есть и раздел о негидаль-цах [Липский, 1925].

Небольшое количество записей по негидальскому языку мы обнаружили в тетрадях жены А. Н. Липского H.A. Липской [Архив МАЭ РАН]. Нина Александровна оставила 4 текста на негидальском языке с переводом, а также значительный массив негидальской лексики. Несколько фольклорных сюжетов изложены ею по-русски. Кроме того, в ее записях содержатся важные сведения о расселении и родовом составе негидальцев. Этот материал был собран в основном в 1929 г. в селах Им и Усть-Амгунь. Заметим кстати, что в конце 20-х и в первой половине 30-х годов XX века H.A.Липской было записано большое количество нанайских и ульчских фольклорных текстов. Многие из них имеют русский подстрочный перевод, иные остались без перевода. Помимо этого, в архиве Липских в Кунсткамере имеется ценнейший этнографический материал. До сих пор эти записи не опубликованы.

Вообще же, в 20-30-е годы XX в. Амгуньский район довольно интенсивно посещался исследователями. В 1935 г. здесь повторно побывала К.М.Мыльникова, собравшая значительный археологический и этнографический материал [Форштейн-Мыльникова, 1936].

Изучение языка и культуры негидальцев активизируется в 50-60-е годы XX в. В 1956 г. появляется фундаментальный труд «Народы Сибири», в котором содержится и статья «Негидальцы», написанная С.В.Ивановым, М.Г.Левиным, А. В. Смоляк [Народы Сибири, 1956, с. 776-782]. В конце 40-х годов XX в. начала заниматься этнографией народностей Нижнего Амура и Сахалина А. В. Смоляк (в то время — Стренина), опубликовавшая впоследствии немало своих работ, в том числе и статью, посвященную этногенезу негидальцев [Смоляк, 1977].

В 1961 г. у «низовскйх» негидальцев побывали ленинградские лингвисты В. Д. Колесникова и О.А.Константинова. Их лексические сборы вошли в известный сравнительный словарь [Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских языков, 1975, 1977], а итогом экспедиции стала статья «Негидальский язык» [Колесникова, Константинова, 1968].

В последние десятилетия XX в. этнографы и лингвисты не обходили своим вниманием районы проживания негидаль-

Негидальцы и негидальский язык

цев. Там, в частности, вели исследования: Л. И. Сем, Ю. А. Сем, В. В. Подмаскин, М. М. Хасанова, А.М.Певнов, Н.Я.Булатова, Г.И.Варламова, Т.Ю.Сем, С. В. Березницкий, Д. В.Янчев, Т. Цумагари (Япония), С.Кадзама (Япония) и др.

1.5. Фольклор негидальцев

К настоящему времени негидальский фольклор изучен слабо, хотя имеется ряд публикаций как на языке оригинала, так и в изложении на русском языке.

Первые записи негидальских нарративов по-русски были сделаны Л. Я. Штернбергом в 1910 г. Тогда же им была произведена запись 6 негидальских песен на восковые валики фонографа [Фонограммархив, №№1001-1006].

Несколько образцов негидальского фольклора было опубликовано на языке оригинала в 1931 г. К. М. Мыльниковой и В. И. Цинциус [Мыльникова, Цинциус, 1931]. В. И. Цинциус написала впоследствии, что из экспедиции 1926-1927 гг. они привезли 320 образцов устного творчества негидальцев, из них 150 сказок и преданий, 70 песен, 60 загадок, 20 табу-запретов [Цинциус, 1982, с.4]. К сожалению, К.М.Мыльникова не смогла издать почти ничего из своих записей за исключением трех текстов в «Тунгусском сборнике» [Мыльникова, Цинциус, 1931].

Книга В. И. Цинциус «Негидальский язык», изданная через 55 лет после проведенной экспедиции, включает 40 образцов устной словесности негидальцев. Это бытовые рассказы, мифы, предания, сказки, запреты, поговорки-приметы и три песни. Все произведения, кроме песен, имеют оригинальный текст, где сохранены диалектные особенности. Помимо грамматического очерка, в книге содержится словарь на 7000 слов. Во введении охарактеризованы жанры негидальского фольклора. В. И. Цинциус приводит бытующее в народе понимание видов устного творчества и научную трактовку этого [Цинциус, 1982, с. 4-5].

В июне-июле 1961 г. ленинградские ученые В. Д. Колесникова и О.А.Константинова предприняли лингво-фольклори-стическую экспедицию к «низовскйм» негидальцам. Они собирали лексический, грамматический и фольклорный материал. В. Д. Колесниковой записано 19 текстов, О. А. Константи-

А. М. Певнов, М. М. Хасанова

новой —16. Среди этих образцов, кроме собственно негидальских, есть ульчские, эвенкийские и даже одна китайская сказка, рассказанные по-негидальски. Тексты В. Д. Колесниковой и О.А.Константиновой не опубликованы (лишь одна маленькая сказочка приведена как иллюстрация в конце грамматического очерка негидальского языка [Колесникова, Константинова, 1968, с. 127-128]).

Зимой 1973 г. у представителей «верховскбй» группы делал магнитозаписи этномузыковед И. А. Богданов. Среди его материалов есть интересные песни и сказки, но дать их точную расшифровку будет чрезвычайно сложно.

В предисловии уже было сказано, что мы начали собирать образцы устного творчества негидальцев в 1981 г. Фольклор к этому времени практически не бытовал, исполнители теряли навыки, многое забыли. И все же кое-что удалось сделать.

Разумеется, в настоящее время негидальский фольклор в его естественном виде не существует. Мало кто даже из представителей среднего поколения понимает достаточно сложный язык фольклора, а о молодежи и детях нечего даже говорить. Механизм разрыва культурной традиции известен: система воспитания в интернатах разъединяла детей и родителей, традиции рушились. Тем не менее, некоторые сюжеты продолжают бытовать и воспроизводятся уже по-русски (прежде всего те, что связаны с промысловыми обрядами).

По воспоминаниям стариков, в прежние времена было немало хороших исполнителей. Почти в каждой деревне был свой сказочник. Если же хотелось послушать особенно интересные сказки, то приглашали знаменитых сказочников из других сел. Рассказывать произведения определенных жанров надо было в двух случаях: на охоте и во время бдений при покойнике. В повседневной жизни сказки и предания исполнялись по просьбе слушателей.

На охоте вечерами, как правило, рассказывали сказки о животных и различные мифы. Предпочитали повествования о духах-хозяевах местности. Сейчас это объясняют просто традицией или говорят: «Ну, скучно же вечером-то». Между тем, по нашим сведениям, не только охотники развлекали себя и духов рассказами, но и оставшиеся в деревне люди собирались у какой-нибудь из старух и слушали всю ночь сказки. Несомнен-

Негидальцы и негидальский язык

на направленность усилий охотников и их близких: задобрить и привлечь духов, обеспечить удачный промысел. (То же самое наблюдалось у эвенков, нанайцев, орочей [ср. Лебедева, 1966, с. 196-197] и других народов Сибири.) На рыбалке вечерами собирались у костра и тоже слушали сказителей. Бывало, что на промысел специально брали с собой старика-сказочника.

Во время бдения при покойнике следовало рассказывать фольклорные произведения. Если умер мужчина, то обычно вспоминали случаи из его охотничьей жизни, рассказывали различные охотничьи истории. Многие негидальцы считают, что можно было сказывать и сказки (ср. обычаи тувинцев: [Тувинские народные сказки, 1994, с. 29]).

Детям перед сном старались каждый вечер рассказывать небольшую сказочку. Это могли делать и мать, и отец. Дети успокаивались и засыпали.

До 40-50-х годов, когда в небольших селах не было электричества, не было клубов, люди по вечерам собирались у народных исполнителей. Приходили часов в 7 вечера, слушали сказителя, около полуночи делали перерыв и пили чай, а потом слушали до утра. Дети, конечно, так долго не выдерживали и засыпали где-нибудь в уголке. Взрослые же слушали с неослабным вниманием, подбадривая сказителя возгласами: «(7е!» (междометие побуждения и одобрения в негидальском языке).

Естественно, профессиональных сказителей у негидальцев не было. Всякий талантливый человек получал признание. Практически еще в недавнем прошлом сказки знали и рассказывали все. Понятно, что не все одинаково артистично могли это делать, но неплохо изложить два десятка сказок был в состоянии любой. Лучшие исполнители имели хорошую наследственность в этом смысле: у них в роду непременно были или шаманы, или известные сказители.

Два крупнейших и постоянно противопоставляемых носителями «жанра» негидальского фольклора — это Ьее1щ (таэлуц) и чйди {]). Тее1щ — род произведений с вымышленным содержанием в то время как и1ди{]) считаются действительными событиями, происходившими в прошлом. Для негидальцев, как и для других народностей Севера, чрезвычайно важным является отношение к содержанию произведения. В и1ди верят, поэто-

A. M. Певнов, M. M. Хасанова

му их надо передавать очень точно, ничего не добавляя от себя. Ulgu, лишены ярких художественных черт, имеют строгий, краткий канонический текст. В это множество входят: мифы, родовые предания, шаманские легенды, былички, охотничьи и бытовые рассказы. Есть ulgu, которые рассказывают только мужчины (например, миф о небесном охотнике Magi).

Кроме ulgu,, к достоверным повествованиям причисляются произведения с весьма фантастическим содержанием, не имеющие общего обозначения, но входящие в категорию «я сам видел» или «не ulgu,, не рассказ, а быль-правда». К таковым относится, скажем, нарратив о карликах, исчезнувших при появлении людей; предполагается, что это были небесные люди, жители «верхней земли». Подобные произведения не вполне вошли еще в разряд ulgu,, они находятся в процессе становления. Тем не менее, все и,1ди, и «не ulgu,, а правда» воспринимались носителями как абсолютно достоверные, но подразделялись на «старинные» (например, тотемические мифы) и современные.

Teelug расценивались как выдуманные, фантастические произведения. Их ткань расцвечивалась различными художественными средствами, исполнение театрализовалось, не возбранялась и доля импровизации. Впрочем, весьма строгие каноны существовали и здесь: так, сказка «Selawun», записанная нами у «низовскйх» негидальцев через 56 лет после В. И. Цинциус, почти дословно совпадает с опубликованным ею вариантом «верховскбй» группы [Цинциус, 1982, №28]. К teelug относятся: сказки о животных, бытовые, героического содержания (в том числе и с речитативами), кумулятивные. Хорошие исполнители teelug всегда голосом и мимикой изображают своих персонажей (особенно в сказках о животных), дают ремарки, как бы удивляясь или возмущаясь вместе со слушателями.

Два основных вида фольклорных произведений существуют и у нивхов (тылгу 'предание, рассказ' и н'ызит 'сказка'), энцев (дёрену и сюдобычу), приенисейских ненцев (лахапаку и сюдбабц), нганасан (дюрумэ и ситаби), хантов (потыр, ясынг и мапьть, мось, мопьсь), манси (потыр и мойт). Различие между этими категориями то же, что и в фольклоре тунгусо-маньчжурских народностей: достоверность или недостоверность с точки зрения носителей.

У «верховскбй» группы негидальцев teelug подразделяют-

Негидальцы и негидальский язык

ся на две категории: диите Ьее1щ (букв.: словесный Ьее1щ) и гкееткеесг 1ее1ид (букв.: 1ее1ид, имеющий песни; 1ее1ид с пением). У «низовскйх» негидальцев подобного членения нет.

Вопрос о проникновении к негидальцам гкеешкеесг 1ее1ипд весьма сложен. По нашим наблюдениям и многочисленным опросам, эпическая традиция у негидальцев находилась в стадии становления. «Верховскйе» негидальцы прямо заявляют, что «гкееыкеесг 1ее1лщИ^эт,о еюеёг ттдакаа1» ('песенные сказки — это эвенкийские сказки'). «Низовскйе» же уверяют, что у них есть и собственные сказки «с песнями», но нам их, к сожалению, услышать не довелось. Те сказания, которые слышали и записывали мы, были явно эвенкийские. Имена героев эвенкийские: ЕтевЫкеп, Пагрёксап, Оаграткап, Медипкеп, БеЛегдип и т. п. Если прозаический текст такого сказания идет на неги-дальском языке, то речитативы героев (!) — на эвенкийском. Мы не брали бы на себя смелость делать такие заключения, если бы не распознавали без труда эвенкийскую и негидальскую речь.

Сам по себе факт заимствования жанра не уникален, тем более жанра героического. Вспомним хотя бы таджикский эпос о Гуругли, заимствованный у тюрок. Тюркский эпос «Гёроглы» исполняется не менее чем на 15 языках, в том числе на армянском, абхазском, арабском, курдском [Гуругли, 1987, с. 20-21]. А нганасаны свои ситаби (героические поэмы) считают ненецкими [Сказки и предания нганасан, с. 17]. Еще одним примером подобного рода может служить заимствование нивхами всего разряда 1е1иуди (нивх, тылгур) у тунгусо-маньчжурских народностей [Хасанова, 1991]. Это не удивительно, ибо эпические или близкие к ним жанры сложны по структуре, непросты в исполнении — их возникновение и становление требует определенных условий. Помимо этого этнические группы могут испытывать мощное культурное влияние соседей, что влечет за собой ускорение процесса развития. Это, думается, и произошло в районах расселения восточных групп эвенков, на которых сильнейшее воздействие оказали якуты. Вследствие культурного напора последних эвенки частично заимствовали и адаптировали, а частично создали собственные произведения героического характера. В свою очередь, негидальцы, которым эвенкийский язык в общем-то понятен, заимствовали жанр героических сказаний целиком.

A. M. Певнов, M. M. Хасанова

Почти все иегидальские teelug, как и ulgu, не имеют названий.

Паремиологические жанры представлены в фольклоре негидальцев запретами, приметами, обращениями к духам и к душам умерших, формулами «медвежьего праздника», загадками, поговорками, детскими присказками. Все паремии мы делим на обрядовые (обращения к духам, формулы «медвежьего праздника» и запреты) и необрядовые. Обрядовые паремии в прошлом играли чрезвычайно важную роль в духовной культуре негидальцев.

Наиболее значимыми и многочисленными среди обрядовых паремий были запреты (ojoowi ~ ojawi). Система запретов существовала у всех тунгусо-маньчжурских народностей и регламентировала абсолютно все стороны жизни людей. Само наименование запрета в северной группе тунгусо-маньчжурских языков связано с корнем ojoo- 'беречь, хранить'.

На втором месте стояли, пожалуй, обращения к духам. У духов-хозяев природы, воды, огня просили благополучия, здоровья, охотничьей удачи. Обращения к духам были краткими и произносились тогда, когда их «кормили», т. е. приносили им в жертву табак, водку, еду.

Из необрядовых паремий самыми распространенными были загадки; в настоящее время они почти утрачены. Можно думать, что в прошлом существовало множество примет; теперь сохраняются лишь те, что связаны с природными явлениями. Поговорок очень мало, но это не удивительно, т.к. их мало и у родственных негидальцам народов (например, у эвенков).

Иегидальские необрядовые песни (ixeen), как и аналогичные песни других тунгусо-маньчжурских народностей (и шире — народностей Севера), принципиально отличаются от песен европейских народов. Прежде всего у негидальцев нет «общеизвестных» песен, которые могут исполняться любым желающим (за исключением «песнетанца» xeeje). Песни были сугубо индивидуальным делом. Они сочинялись конкретным человеком по какому-то случаю или под настроение и могли исчезнуть без следа, а могли и остаться в памяти родственников и близких. Всем песням негидальцев изначально присуща импровизацион-ность: тексты никогда не совпадают при повторном исполнении, они непременно перестраиваются, изменяются, даже в ко-

Негидальцы и негидальский язык

лыбельных. Мелодии же, наоборот, обладают завидным постоянством: для всех своих импровизаций исполнитель, как правило, использует одну и ту же мелодию (типовой напев). Неги-дальские песни условно можно разделить на личные (собственно «личные», или биографические, лирические, шуточные, плачи), колыбельные, чистые импровизации и «песнетанец». Поют негидальцы без аккомпанемента (за исключением ритуальных шаманских песнопений, исполнявшихся под звуки бубна) [Ха-санова, 1996].

у негидальцев существовал лишь один коллективный круговой танец жее/е (кинематику шаманских камланий нельзя, разумеется, признать танцем). Поскольку жее/е сопровождался определенным набором слов, то вернее его характеризовать как «песнетанец». Сами негидальцы относят жее/е к категории египп 'игра, танец, развлечение, соревнование'. Слова жее/е были известны всем, но запевать, создавая ритм танца, имели право не все — здесь были весьма строгие правила [Хасанова, 1996].

Хотя мы выделяем в негидальском фольклоре мифы, сказки, предания, бытовые рассказы, песни и паремии, это не означает, что перечисленные жанры полностью сформировались. Есть немало произведений переходного типа или вообще не имеющих какой-то жанровой «прикрепленности». Так, нередко в сказках прослеживаются черты, сближающие их с мифами. Некоторые сказки можно было бы даже отнести к разряду «мифологичесих сказок». Мифологические мотивы обнаруживаются и в преданиях и даже в бытовых рассказах. Некоторая жанровая неопределенность и мифологическая ориентированность свойственна не только устному творчеству негидальцев, но и фольклору всех тунгусо-маньчжурских народностей.

1.6. О письменности

Негидальский язык можно было бы характеризовать как бесписьменный, хотя система письма для него была предложена М. М. Хасановой в 1992 г. и даже утверждена в мае 1993 г. администрацией Хабаровского края. Тем не менее, эта система не получила применения на практике, что, впрочем, совершенно понятно: читать и писать по-негидальски сейчас уже почти некому. Правда, относительно недавно негидальцы из с. Вла-

А. М. Певнов, М. М. Хасанова

димировка (район им. Полины Осипенко Хабаровского края) проводили опыты преподавания родного языка в школе, однако результаты этого эксперимента нам неизвестны.

Как ни странно, формально бесписьменный негидальский язык, по крайней мере, после Великой Отечественной войны реально был в определенном смысле письменным (нам это известно от представителей старшего поколения негидальцев). Иначе и не могло быть — ведь человек, обученный читать и писать по-русски, рано или поздно при определенных обстоятельствах будет иметь желание или даже необходимость что-то кому-то написать на родном языке. Ведь для этого вовсе не обязательны придуманные кем-то правила орфографии — в процессе письма возникает, так сказать, стихийная орфография, которая, кстати, весьма существенно отличается от основанной на научной базе. Однако ни письму, ни чтению написанного такое орфографическое «беззаконие» совершенно не мешает, если пишущий и читающий владеют языком.

1.7. Место негидальского в классификациях тунгусо-маньчжурских языков

Существуют классификации тунгусо-маньчжурских языков с разным количеством таксономических единиц (2, 3, 4). Сторонниками бинарной классификации были О.П.Суник [Суник, 1959, с. 333-335] и Г. М. Василевич [Василевич, 1960, с. 44], при этом к одной группировке они относили маньчжурский с чжур-чжэньским, а к другой — все остальные тунгусо-маньчжурские языки. На две группы делили эти языки и раньше (в конце девятнадцатого века и в первой половине двадцатого), однако состав групп был иной: к одной причисляли эвенкийский с эвенским (очевидно, солонский и негидальский считались тогда диалектами эвенкийского), а к другой — прочие тунгусо-маньчжурские языки, так что маньчжурский оказывался в одной группе с нанайским и удэгейским. В.А.Аврорин вполне обоснованно предлагал трехчленную классификацию тунгусо-маньчжурских языков. Она базируется в основном на грамматических особенностях и учитывает их не выборочно, а в комплексе. Приведем цитату: «Изложенное выше мне представляется достаточным, чтобы поставить вопрос о трехчленном делении

Негидальцы и негидальский язык

тунгусо-маньчжурских языков с выделением нанайского, уль-чского, орокского, орочского и удэйского языков в самостоятельную группу («южную»), занимающую промежуточное положение между двумя другими группами и стоящую несколько ближе к «западной» группе, нежели к «северной»» [Авро-рин, 1963, с. 404]. Поясним, что к «западной» группе Валентин Александрович отнес маньчжурский и чжурчжэньский языки, а к «северной» — эвенкийский, негидальский, солонский и эвенский. Следует также упомянуть четырехчленную классификацию тунгусо-маньчжурских языков, предложенную Дзиро Икэ-гами [Ikegami, 2001, р. 395]; от классификации В.А.Аврорина она отличается тем, что удэгейский вместе с орочским рассматриваются в качестве самостоятельной таксономической единицы, а не объединяются с нанайским, ульчским и орокским языками.

Любая классификация родственных языков по сути дела является как бы спрессованной, очень упрощенной и схематизированной историей их генетической общности. Скорее всего, по-своему верна каждая из упомянутых классификаций тунгусо-маньчжурских языков. Бинарная классификация ориентирована, по-видимому, на начальный этап дивергенции диалектов праязыка, трехчленная и четырехчленная классификации отражают, очевидно, результаты более поздних исторических процессов, причем не только дивергенции, но и в некоторых случаях весьма активного влияния одного языка на другой, ему родственный. Например, общий предок орочского и удэгейского языков (орочско-удэгейский гипотетический исторический идиом) долгое время испытывал весьма сильное воздействие со стороны общего предка нанайского, ульчского и орокского языков, при этом первоначально, как мы считаем, орочско-удэ-гейский идиом относился к условно северной общности, от которой впоследствии отпочковались также эвенкийский, негидальский, эвенский и солонский языки (соответственно, условно южная общность дала начало чжурчжэньскому, маньчжурскому, нанайскому, ульчскому и орокскому языкам). Основанием для включения языков в северную общность именно с таким составом являются главным образом некоторые особенности исторической фонетики (*ж- > $-\*р- > */- > Л- (ж-) > 0-; *и > г), однако морфология свидетельствует о несколько ином

А. М. Певнов, М. М. Хасанова

«наполнении» южной и северной общностей: к первой относился предок чжурчжэньского и маньчжурского языков (для него характерно было отсутствие притяжательных аффиксов, наличие родительного падежа, очень малое количество составных аффиксов), а ко второй — предок всех остальных тунгусо-маньчжурских языков (его специфика заключалась в наличии притяжательных аффиксов, показателя косвенной принадлежности, отсутствии родительного падежа, появлении большого количества составных аффиксов, что открыло широкий простор синтетическим тенденциям выражения грамматических значений). Таким образом, как основание для классификации сравнительная морфология тунгусо-маньчжурских языков входит в серьезное противоречие с их сравнительной фонетикой. Причина этого противоречия остается без объяснения.

Итак, в любой из существующих классификаций тунгусо-маньчжурских языков негидальский относится к той же таксономической единице, к какой принадлежат эвенкийский, эвенский и солонский.

1.8. Негидальский на грани смены его русским языком

Язык негидальцев с полным основанием можно назвать исчезающим. Активно владеют им старики, которых осталось совсем немного. Среднее поколение понимает разговорную речь, но не говорит. Дети знают лишь отдельные слова, в лучшем случае— фразы. Людей, способных исполнять фольклорные произведения, сейчас практически не осталось. Таким образом, негидальский язык в настоящее время находится на одной из последних ступеней (если не на самой последней) смены его русским языком. Ввиду несомненной актуальности этого социолингвистического вопроса для нашей темы позволим себе более подробно изложить некоторые его аспекты, причем так, как они нам представляются на основе многолетних наблюдений в полевых условиях.

Смену языка в русскоязычной лингвистической литературе уже довольно давно (правда, далеко не все) стали называть «языковым сдвигом». Например, при переводе статьи У. Вайн-райха [Вайнрайх, 1972] на русский язык А. К. Жолковский использовал именно это слово2.

Негидальцы и негидальский язык

Термин «языковой сдвиг» активно используется в настоящее время для характеристики языковой ситуации. Так, в опубликованной сравнительно недавно книге Н. Б. Бахтина этот термин даже фигурирует в ее подзаголовке («Очерки языкового сдвига») [Бахтин, 2001]. Кстати, языковому сдвигу в этой работе уделено большое внимание — ровно одна треть работы посвящена именно ему [Там же, с. 194-307].

Русский термин «сдвиг» выступает эквивалентом слова «shift», принятого в англоязычной социолингвистической литературе. Безусловно, это многозначное английское слово в некоторых случаях может переводиться при помощи русского слова «сдвиг» (например: the Great Vowel Shift 'великий сдвиг гласных'), однако для выражения понятия смены языка, замены одного языка другим (language shift) такой перевод не совсем удачен. Можно было бы, конечно, воспользоваться русским словом «смена», но и оно как термин не вполне подходит из-за наличия у него, так сказать, фоновых значений, устраняемых только в словосочетании «смена языка». Есть еще один вариант — заимствовать, а не переводить английский термин (shift > шифт). В качестве лингвистического термина слово «шифт» кажется нам вполне приемлемым, тем не менее в данной статье будет использоваться термин «сдвиг».

Языковой сдвиг — это происходящая при особых социолингвистических условиях в рамках всего этноса на протяжении жизни нескольких поколений замена одного языка, бывшего родным, иным языком, который становится родным вместо прежнего. Родным языком, по нашему мнению, является тот, на котором родители научили говорить ребенка в первые годы его жизни и который он освоил настолько, что, повзрослев, он в принципе мог бы аналогичным образом передать его своим детям. Таким образом, для ребенка и для взрослого должны быть разные критерии определения родного языка: для ребенка это язык, которому ЕГО способны обучить родители, для взрослого же человека это язык, которому ОН способен научить своих детей. Необходимо уточнить, что обучение родному языку всегда проходит совершенно естественно и, как правило, неосознанно (причем с таким результатом, чтобы обучаемый смог впоследствии сам стать «учителем»). Случается, впрочем, и так, что у

А. М. Певнов, М. М. Хасанова

родителей разные родные языки — тогда у ребенка может быть два «первых родных языка».

Иногда язык, усваиваемый ребенком от родителей, бывает иным, нежели тот, который он в будущем способен передать своим детям. Иначе говоря, ко времени рождения детей человек обретает второй родной язык, причем язык родителей он может знать уже не так хорошо, как второй, который становится для него «более родным» (соответственно, и двуязычный с детства человек вовсе не обязательно владеет обоими языками в одинаковой степени и поэтому передает своим детям также только «более родной»). Когда такой процесс у представителей какого-либо народа постепенно охватывает всех или очень многих, через какое-то время вполне вероятна (но еще не неизбежна) этническая смена языка, или языковой сдвиг.

Языковой сдвиг в ускоренном темпе может происходить по следующей схеме:

А^А^АЬ^АВ^Ва^В^ В.

Стрелки в этой схеме указывают смену поколений; символом Ь обозначен потенциальный, а символом В — реальный язык-победитель; заглавными буквами обозначен язык, которым человек владеет настолько, что способен передать его в качестве родного своему ребенку; строчными, наоборот, такой язык, который человек не способен передать в качестве родного своему ребенку.

При завершении работы над этой статьей мы обнаружили в давно опубликованной книге В.А.Аврорина [Аврорин, 1975] аналогичные буквенные символы, которыми выражается динамика постепенного развития и угасания двуязычия. Чтобы проиллюстрировать поразительное сходство не только результатов, но даже буквенной символики наших схем языкового сдвига (заметим, что Валентин Александрович не применял этот термин) приведем такую цитату: «Допустим, что перед нами процесс постепенного перехода от одноязычия к идеальному двуязычию с равной степенью владения обоими языками, который можно изобразить так: А > Аб\ > Аб2 > Аб%... Абп > АБ, где между одноязычием А и идеальным двуязычием АБ располагается бесчисленное количество ступеней постепенного овладения вторым языком Б (61, б2, б3, ... бп)» [Там же, с. 141].

Негидальцы и негидальский язык

Наша схема языкового сдвига [А ^ А ^ АЬ ^ АВ ^ Ва ^ В ^ В) в зависимости от конкретных обстоятельств, по-видимому, может, как гармошка, либо растягиваться, либо, наоборот, сжиматься. Однако именно такую динамику сдвига (точнее: АЬ ^ АВ ^ Ва ^ В) мы наблюдали v негидальцев на протяжении почти двадцати лет (символами А и а в данном случае обозначается негидальский язык, а символами Ь и В — русский). В начале восьмидесятых годов, когда мы начали изучать негидальский, языковую ситуацию у негидальцев в целом можно было охарактеризовать как АЬ — АВ — Ва (здесь представлены три поколения: бабушки/дедушки — родители — дети); в настоящее время ситуация уже иная: АВ — Ва — В, причем через несколько лет она неминуемо сменится ситуацией Ва В Н. Функционально-языковой статус АВ является критическим для дальнейшего развития языковой ситуации («критическое двуязычие»), статус же Ва можно рассматривать как «точку невозврата» (point of no return) для языка а. Иначе говоря, языковой сдвиг вступает в необратимую фазу с уходом из жизни последних в данном языковом коллективе индивидуумов с функционально-языковой характеристикой АВ (т.е. билингвов).

Следует уточнить, что цепочка Ва^ В^ В, по-видимому, несколько упрощает реальную картину финального этапа смены языка. В действительности у нескольких поколений может постепенно утрачиваться умение пользоваться своим «бывшим родным языком»: Ва ^ Ва^ Ва... . Кстати, В.А.Аврорин

процесс «полного вытеснения языка А в пользу языка Б» изоб->>>

Для нашей темы исключительно важным является понятие степени владения языком. Система исчезающего языка вряд ли меняется сколько-нибудь существенно, однако у поколения детей по сравнению с поколением родителей, а также поколением дедушек и бабушек заметно снижается степень владения этой системой в речевой деятельности. Не только смешение кодов, но и недостаточное владение языком не следует принимать за происшедшие в его системе изменения.

Степень владения языком (языковой системой) можно назвать речевой способностью, т. е. способностью использовать языковую систему в речевой деятельности (ср. термин

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

«language competence»). Таким образом, язык как система противопоставлен речи, реализующейся в виде триады: речевая способность — речевая деятельность — результат(ы) речевой деятельности. Интересно, что в условиях языкового сдвига редукция речевой способности проявляется в значительно большей степени в порождении речи, нежели в ее понимании. Сами представители некоторых народов Севера характеризуют русским словом «слышу» свою не очень высокую степень владения языком своих предков, например: «Он по-эвенкийски-то говорит?» — «Да слышит... ». Этим словом выражается то, что человек понимает всё или почти всё, но говорит плохо (а при чужих вряд ли вообще заговорит).

Ограниченное владение языком (языковой системой), или различная речевая способность, проявляется у начинающих говорить детей, у тех, кто страдает афазией, у изучающих чужой язык и, наконец, у тех, кто в условиях языкового сдвига уже не способен передать своим детям язык своих предков в качестве родного. Применительно ко всем этим маргинальным видам речевой способности вряд ли можно говорить о каких-то изменениях языковой системы. Например, у ребенка по мере накопления опыта речевого общения изменяется не языковая система, а совершенствуется владение ею в процессе говорения и понимания чужой речи, т. е. развивается речевая способность, при этом постепенно в его голове получает все более и более отчетливые очертания, как бы выкристаллизовывается система языка, которому он учится в процессе речевого общения. Иначе говоря, языковая система в голове ребенка не меняется, но постепенно появляется и становится все более четкой, подобно изображению на фотографии в процессе ее проявления. Всё происходит в обратном направлении при утрате языка, когда человек постепенно теряет навыки порождения речи, постоянно общаясь на каком-то другом языке. Следует поэтому ожидать наличия общих особенностей между всеми видами, так сказать, динамической, т. е. усиливающейся или ослабевающей речевой способности (таких видов несколько и они были только что названы) .

Тот, кто знаком с англоязычной социолингвистической литературой, скорее всего скажет, что у индивидуумов с функционально-языковой характеристикой Ва наблюдается language

Негидальцы и негидальский язык

attrition — индивидуальное разрушение, буквально «стирание языка», т.е., надо понимать, языковой системы (см. напр.: [Andersen, 1982; Maher, 1991]). Такой подход предполагает возможность наличия у носителя языка своего, лишь ему свойственного варианта языковой системы, а по сути, индивидуальной языковой системы, что невозможно в принципе, так как в отличие от речи языковая система по определению всегда на-диндивидуальна, социальна.

Ограниченная степень владения языком своих предков (редуцированная речевая способность) у индивидуумов с функционально-языковой характеристикой Ва проявляется в том, что (1) сокращается общее количество используемых в речи слов и синтаксических конструкций; (2) постоянно и каждым индивидуумом по-своему калькируется в речи лексическая семантика и различные синтаксические конструкции по образцу побеждающего языка; (3) игнорируются в речи некоторые грамматические особенности, отражающие специфику побеждаемого языка; (4) изменяется артикуляция звуков в подражание их произношению в побеждающем языке.

Когда язык А, подверженный угрозе исчезновения, лишается своих последних носителей с характеристикой АЬ или АВ, какие-либо системные изменения в нем становятся, по-видимому, вообще невозможными. Иначе говоря, «полузнание» языка а подавляющим большинством представителей этноса исключает возможность появления в нем каких-либо системных изменений (при этом в речевой деятельности таких «полутора-язычных» индивидуумов постоянно происходит невероятное и непредсказуемое смешение кодов). Таким образом, можно сделать вывод о том, что язык А в условиях конкуренции с языком В способен изменяться только при нормальной, нередуцированной речевой способности большей части носителей этого самого языка А.

Наша схема (А ^ А ^ АЬ ^ АВ ^ Ва ^ В ^ В) применима к такому языковому сдвигу, который происходит в ускоренном темпе. Очевидно, при столь стремительном изменении языковой ситуации подверженный сдвигу язык просто не успевает отреагировать какими-либо системными изменениями на усиливающееся давление другого языка. Идеальным условием для контактных языковых изменений является полное дву-

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

язычие, при котором человек способен в более или менее одинаковой степени пользоваться обоими языками и передавать их следующему поколению (т. е. это функционально-языковая характеристика АВ). Однако эти самые контактные изменения требуют полного двуязычия какого-то количества носителей в течение более длительного срока, чем одно поколение.

В «сдвиговой» ситуации системные изменения под влиянием побеждающего языка или вообще не происходят, или крайне незначительны в двух следующих случаях: а) когда языковая ситуация меняется в ускоренном темпе, например, по указанной схеме, в которой полное двуязычие характерно лишь для одного поколения; б) когда речевая способность членов языкового коллектива не выше «строчного уровня» (т. е. уровня, который обозначен строчными буквами). При этом вряд ли существуют какие-либо специфические языковые изменения, которые являются признаками скорого и неминуемого языкового сдвига.

Уверены, что изменения, происходящие в языковой системе, свидетельствуют о жизнеспособности языка в меняющихся условиях его функционирования. Материальные и структурные заимствования нередко являются защитной реакцией языка на культурное и социальное давление со стороны иноязычного этноса. Очевидно, чем больше язык заимствует, тем выше его сопротивляемость такому давлению (о «конвергенции» с доминантным языком как о признаке жизнеспособности говорится в работе [Eung-Do Cook, 1995]). Язык, который не в состоянии выдержать натиск другого и находится на грани исчезновения, имеет в своей системе минимальное количество освоенных «свежих» заимствований из побеждающего языка при обычном в таких случаях окказиональном использовании в речи очень многого из того, что свойственно этому самому победителю (вся сложность заключается в доказательстве того, что факт речи стал (или не стал) фактом языка). Иначе говоря, до тех пор, пока находящийся под угрозой исчезновения язык (endangered language) реагирует инновациями на контакт, он имеет шансы на выживание.

Впрочем, некоторые вполне жизнеспособные языки даже в условиях массового двуязычия их носителей активно сопротивляются заимствованию чужой лексики. Примером может служить язык африкаанс: «С английским языком А.я. (т. е. аф-

Негидальцы и негидальский язык

рикаанс язык, — А. П., М.Х.) не только не контактировал, но в связи с интенсивными пуристическими тенденциями избегал заимствований из него. Более того, наблюдается сопротивление влиянию английского языка, создание между обоими языками мощного языкового барьера <... > Если в современном нидерландском языке число английских заимствований доходит до 900 лексических единиц, то в А.я. их не более 60-80» [Миронов, 2000, с. 100]. В этой цитате ключевым для нас является слово «пуристическими». Очевидно, заслон неизбежным заимствованиям мог быть поставлен только в результате осознанного вмешательства в жизнь языка. Избегает заимствований и исландский язык: «Издавна сложилась традиция не допускать в И.я. (т.е. в исландский язык, — А. П., М.Х.) иностранные слова. Для новых понятий науки, техники и т.д. создаются обозначения средствами родного языка (так называемые пуугдг 'неологизмы')» [Берков, 2000, с. 197].

Судя по записанным и опубликованным авторами данной статьи негидальским фольклорным текстам [Хасанова, Певнов, 2003], русский язык не оказал существенного влияния на негидальский (необходимо отметить, что о смешении кодов здесь речь не идет). Показательно, что в тех жанрах фольклора, в которых текст не является каноническим и может варьироваться в устах разных рассказчиков, доля заимствований из русского языка весьма незначительна. Это небольшое количество русских слов, причем заимствованных не обязательно непосредственно из русского языка (например, негидальское огЬаака 'женское платье' пришло из эвенкийского, где оно в свою очередь также является заимствованием (в конечном счете оба слова восходят к русскому рубаха)). Складывается впечатление, что подлинные, т. е. адаптированные негидальским языком немногочисленные заимствования из русского относятся в основном не к недавнему времени, а к начавшемуся во второй половине XIX века периоду освоения Россией Приамурья. В качестве примера довольно раннего заимствования из русского языка можно привести ныне уже почти забытое негидальское слово дитавка3 ~ тав&а 'рубль' (< рус. бумажка). Заимствованная лексика не обязательно отражает нечто бывшее неизвестным негидальцам до прихода русских. Например, в дер. Владимировка района им. Полины Осипенко Хабаровско-

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

го края авторы этой статьи узнали, что негидальские охотники с целью табуирования своего и так уже неоднократно табуи-рованного названия медведя, использовали заимствованное из русского языка слово jaaja < рус. дядя). Интересно, что среди

грамматических русизмов в негидальском языке имеется, по-

<

разования превосходной степени имен прилагательных (кстати, необъяснимая потребность в подобном слове проявилась также в заимствовании негидальским языком из родственных ему тунгусо-маньчжурских (а в конечном счете вроде бы из китайского) служебного слова jig 'самый' (например: jig diyam 'самый толстый') [Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских языков, 1975, с. 258]). Кроме того, в фольклорных текстах иногда встречаются некоторые русские союзы и модальные слова, однако непонятно, насколько они освоены негидальским языком — вполне может быть, что употребление их отражает индивидуальные особенности речи некоторых наших рассказчиков. Если судить по этим текстам, то какого-либо заметного влияния русского языка на синтаксис негидальского не было. То же можно сказать и о негидальской фонологической системе.

В лексике других тунгусо-маньчжурских языков4, имевших более или менее длительные контакты с диалектами русского языка, мы также находим удивительно мало русизмов. Разумеется, заимствованиями нельзя считать те русские слова (нередко интернациональные), которыми составители словарей по своей или чужой воле дополняли их для создания видимости полезных для этих языков контактов с русским языком. Свободным от таких псевдозаимствований является словарь языка уильта (орокского), составленный Дзиро Икэгами [Ikegami, 1997].

Следует сказать, что в настоящее время не только негидаль-ский, но и все (или почти все) остальные тунгусо-маньчжурские языки проходят разные этапы сдвига; иначе говоря, это тот случай, когда вся или почти вся семья родственных между собой языков находится в большей или меньшей степени под угрозой исчезновения (т.е. это endangered language family).

Итак, явным предвестником приближающегося сдвига является то, что один язык перестает реагировать изменениями своей системы на вызов другого. Язык, способный в условиях

Негидальцы и негидальский язык

жесткой конкуренции к дальнейшему существованию и развитию, сопротивляется смене его другим языком, как правило, путем частичного уподобления последнему. Очевидно, это касается не только языка.

2.1.-2.4. Звуковой строй 2.1. Гласные

Негидальские гласные делятся на краткие и долгие: а — аа, 0 ................. 00) е _ eg) и _ UUé¡ г' _ щ ¿ _ е'е'_ j/j3 всех гласных фонем негидальского языка наибольшим своеобразием обладает фонема среднего ряда и среднего подъема е, аналоги которой имеются в других тунгусо-маньчжурских языках. В сравнении с кратким гласным е его долгий коррелят ее имеет иное качество и приближается в своем звучании к гласному аа (то же самое наблюдается в некоторых диалектах эвенкийского языка). ^4-образное произношение долгого ее в негидальском языке явилось причиной не замеченного ранее любопытного фонетического изменения. Суть его заключается в следующем: если во втором слоге некогда имелся долгий ее, то его а-образное произношение в результате дистактной ассимиляции привело к изменению гармонии гласных в слове, например: *етеер- 'остаться, потеряться' > amaap-, *geleekte- 'искать' > galaakta- (galakta-7), *eíee- (отрицательный вспомогательный глагол со значением будущего >

ние гармонии гласных наблюдается в нескольких словах удэгейского и орочского языков.

Дифтонгов негидальский вокализм не знает. Праязыковой дифтонг *ia в результате стяжения превратился в закрытый долгий гласный ее, который встречается в первом слоге слова, а при эмфазе может быть в последнем. Краткий коррелят этого звука, сходный по звучанию, например, с французскими гласными в слове été 'лето', отчетливо слышен лишь в первом слоге, при этом не совсем ясно, является ли он фонемой или представляет собой позиционный вариант фонемы i, характерный для слов с так называемой «твердой» гармонией гласных (а-гармонией), ср. например, негидальское élan 'три' и эвенкийское Пап, негидальское éli-t-ca-n встать-ASP.STBL-PRSPST-3SG.PRED5

А. М. Певнов, М. М. Хасапова

'стоит' и эвенкийское Ш-Ь-са-га-п встать-ASP.STBL-ASP.DUR-PR.SPST-3SG.PRED 'стоит'.

Расширение гласного в первом слоге слова коснулось не только г, но и и, т. е. обоих кратких узких гласных негидальско-го языка, например: йёЛ 'голова', $о\ах% 'лиса' (а не <1И, виЫЫ, как в эвенкийском). Такое расширение гласных можно объяснить наличием в прошлом в негидальском языке двух гласных г (г'х и г2) и двух гласных и (и\ и и2); ПРИ этом г'х и и\ были характерны для слов с «твердой» гармонией и имели несколько более низкий подъем, в то время как гласные г2 и и2) встречались в словах с «мягкой» гармонией и отличались относительно более высоким подъемом.

Вероятно, в негидальском языке некогда существовало также два о (0\ и о2), о чем свидетельствует звучание таких неги-дальских слов, как етеп 'один' (< *о2то2п), е!е:га 'белка' (< *о21о2&й) и т.д. Существенно то, что в подобных словах условием делабиализации гласных о2 было наличие этих гласных не

только в первом, но также во втором, а иногда еще и в третьем

<

>

>

>

лишь частично).

Таким образом, современному противопоставлению двух групп гласных по гармонии (1. а, аа, о, оо, е (в первом слоге), ее (как правило, в первом слоге), и (в непервом слоге), им, г (в непервом слоге), п; 2. е, ее, и, им, %, И) предшествовало иное, идеально стройное и строго следовавшее принципу компакт-постного сингармонизма: каждой гласной фонеме относительно более низкого подъема была противопоставлена соответствующая гласная фонема относительно более высокого подъема: а — е, аа ее, *ог — *о2, *оог *оо2, — *и2, *ииг — *ии2, *il **2, *«! —*й2.

Важно, что результат расширения *г'х и *и\ был обусловлен позицией этих гласных в слове. Ярче всего (во всяком случае, на наш слух) результат этого исторического процесса проявляется в первом слоге. Есть также надежное свидетельство того, что гласный е в непервых слогах звучит не так, как в первом: наши информанты пишут по наитию, например, не бэе

Негидальцы и негидальский язык

(beje) 'человек', а быя, т.е. якобы одинаковые гласные в этом слове воспринимаются ими как разные звуки, причем второй е является, возможно, несколько редуцированным. Вообще надо сказать, что в негидальском языке, как и в других тунгусо-маньчжурских, первый слог слова существенно выделяется по нескольким признакам на фоне других. Это проявляется, в частности, в том, что первым слогом может быть любой из всех в принципе возможных в этих языках (кроме слогов, начинающихся на г и у), чего нельзя сказать о последующих (и особенно о последнем). Причина минимальных в негидальском языке фонотактических ограничений для первого слога заключается в том, что потребность в различении смыслов посредством фонем является максимальной для начала негидальского слова, поскольку именно там фокусируется лексическая семантика, имеющая в сравнении с грамматической очень большое количество единиц (корневых морфем). Итак, в рамках линейной структуры негидальского слова потенциальное фонетическое разнообразие снижается по мере приближения к исходу слова; то же самое можно сказать и о потенциальном семантическом разнообразии, особенно высоком в начале слова. В такой корреляции проявляется удивительная рациональность тунгусо-маньчжурских языков, регулирующих звуковую диверсификацию различных сегментов слова в зависимости от их семантической диверсификации. Возможно, конечно, иное толкование неодинаковости фонотактического потенциала различных сегментов негидальского слова: чем меньше морфем встречается в определенной позиции в слове, тем меньше вероятность того, что в этих морфемах может быть достаточно полно реализован потенциал негидальской фонотактики. Как бы то ни было, факт остается фактом — чем ближе к исходу негидальского слова, тем строже фонотактические ограничения и наоборот: чем ближе к началу слова, тем таких ограничений меньше.

Следует отметить, что в речи в определенных случаях происходит выпадение гласных, причем чаще на стыке слов, чем внутри слова, например: joottixi emejgiceelej amaxuleween esi jeppoocaa = joo-ttixi eme-jgi-ceele-j amaxa ule-wee-n e-si jep-pe оо-саа-Ф дом-ALL прийти-ASP3-CVB.ANT-SG.POSS2 медведь mhco-ACC1-3SG.POSS1 не-PTCP.PRS есть-VCNEG стать-PST-3SG.PRED0 'После того как вернулся домой, мясо медведя не

А. М. Певнов, М. М. Хасапова

стал больше есть'; Йая'хауИ = ЙавгхауИ (название негидальско-го рода).

Иногда бывает так, что язык как бы восстанавливает некогда закономерно отпавший в исходе слова гласный г: Вп втг хЫе-зп Ы-вг-тг Кищапи = ВЦ вт хлйе-в Ы-вг-т, Кищапи я твой ребенок-28С.Р0881 бы п>-I:,1!ЯI1Ж!.I'I!I-'.I) Куяну 'Я твой сын Куяну' (такая удивительная особенность характерна для фольклорных произведений, записанных нами от Е. М. Самандиной). Впрочем, не во всех случаях такой гласный можно считать восстановленным — иногда, как, например, в слове 1атл 'море', он не имеет никакого исторического объяснения. Возможно, в таких «восполняемых» словах, явно имеющих своеобразную стилистическую окраску, либо происходит как бы фонетическая реминисценция субстратного языка типа орочского или удэгейского, либо на идиолектном уровне проявляется влияние ульчского языка, который Евдокия Мироновна знала неплохо.

2.2. Согласные

С фонологической точки зрения система негидальских согласных близка к таковой в других тунгусо-маньчжурских языках. Следует отметить особый статус фонемы г в негидальском языке: она встречается очень редко, причем либо в образных (ономатопоэтических) словах и междометиях, либо в недавних, еще не полностью освоенных заимствованиях и поэтому находится, так сказать, на самой периферии фонологической системы на правах редко используемого резерва. В порядке исключения звук г (одноударный?) появляется перед к как результат свободного варьирования (еШерп ~ егкерп 'медленно'), а также совершенно необъяснимо, вопреки общей закономерности, наличествует в исконно негидальском слове йггкееп 'муха' (ср. эвенк, ййкееп 'муха'). Причина вытеснения фонемы г на периферию негидальской фонологической системы, несомненно, историческая: вероятно, некий субстратный язык орочско-удэгейского типа способствовал тому, что негидальский г давал большое количество рефлексов ("ш, <1, д, р, к, т, в, с, j, I,

0) в разных позициях в слове, причем наиболее типичным яв->

Негидальцы и негидальский язык

в негидальском представлены не две «полноценные» плавные фонемы, как в большей части родственных ему языков, а лишь одна (I), вторая же (г) стала, образно говоря, дефектной. Как было уже сказано выше (1.З.), наличие только одной плавной фонемы свойственно языкам впечатляющего своими размерами ареала, простирающегося в виде огромной дуги вдоль тихоокеанского побережья от Юго-Восточной Азии до Камчатки и уходящего далее в Америку. По-видимому, негидальский является чуть ли не последним по времени языком, ставшим с некоторыми оговорками одним из звеньев этой цепи.

В негидальском имеется по крайней мере 18 согласных фонем: ш; Ь, <1, д\ р, к; ш, п, щ х, в; /, с, п, ]] I, г. В отличие от эвенкийского языка звук д может находиться в негидальском в интервокальной позиции (правда, в виде редчайшего исключения: йееде-Ып 'их рулевой (на большой лодке)'). Увулярный д, вероятно, не является в низовскбм диалекте негидальского языка сингармоническим вариантом, так как он может употребляться в словах с е-гармонией (например: еЛуеддеп 'старик'); при этом заднеязычный к (и вроде бы х) может встречаться в словах с а-гармонией, что также противоречит принципу распределения аллофонов при нормально функционирующем сингармонизме. Трудно сказать, является ли увулярный д в низовскбм диалекте негидальского языка фонемой или нет — для выяснения этого необходимо провести специальное исследование. Кстати, в эвенкийском языке (как и в верховскбм диалекте негидальского) увулярных нет вообще, что в целом нехарактерно для тунгусо-маньчжурских языков. Можно предположить, что в низовскбм диалекте негидальского увулярный д появился вследствие интенсивных контактов с языком, в котором этот звук имелся. Основанием для такого предположения служит именно то, что в низовскбм диалекте негидальского языка звук д употребляется без жесткой зависимости от гармонии гласных; иначе говоря, при заимствовании увулярного звука оказалось невостребованным непреложное для языка-донора условие его употребления (только в словах с а-гармонией гласных).

В негидальском языке шумные согласные противопоставлены друг другу по признаку глухости/звонкости, а не силы/слабости. Фонема я не имеет звонкого коррелята, что характерно также для всех остальных тунгусо-маньчжурских язы-

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

ков. По поводу наличия увулярного варианта фонемы х в словах с а-гармонией гласных у нас имеются немалые сомнения. Плавный I звучит как будто одинаково в словах с а-гармонией и в словах с е-гармонией; на слух он напоминает, например, немецкий или французский I (т. е. так называемый среднеевропейский I). Перед у в негидальском языке выступает не п, а п (например, tonga 'пять', iingi 'язык (tongue)'). Звучанию негидальской речи придают колорит весьма часто встречающиеся среднеязычные с и /, которые обнаруживают удивительную артикуляторную устойчивость при смене языка, сохраняясь в качестве субститутов русских звуков ч, т' и д', что, как правило, не замечается самими говорящими, даже если приводит к полному совпадению звучания таких слов как ветер и вечер, тётка и чётко, Петька и печка, тесть и честь, тесно и честно [Khasanova, 2000, р. 182].

2.3. Ударение

Характер ударения в негидальском, как и в других тунгусо-маньчжурских языках, остается неизученным. Судя по слуховым впечатлениям (и нашим, и не нашим), ударение в нем не динамическое, а музыкальное (но при этом оно не служит целям смыслоразличения).

2.4. Фонотактика

Слово в негидальском языке может начинаться любым согласным, кроме г и у. В конце слова встречаются следующие согласные: w, р, t, s, х (к в верховскбм диалекте), I, т, п, у, j. Долгих согласных как самостоятельных фонем в негидальском языке нет, но постоянно встречаются сочетания двух одинаковых согласных. При этом такие сочетания довольно редко бывают внутри морфем и очень часто — на стыке морфем, причем возникают они вследствие прогрессивной полной ассимиляции, например: e-wwi waa-wwa не-

<

*waa-w-ra; безличное причастие настоящего времени с аффиксом -wwi исторически имеет в своем составе показатель -ш- пас-сива-1, этот же показатель восстанавливается в данном случае

Негидальцы и негидальский язык

и в форме главного компонента отрицательной конструкции), ]ер-ре-$ есть-РКБРБТ-ЗРЬ.РШ±Ю® 'съели' (<*/ер-ге), ЫкЫ-пек-ке-Ф подняться- ASP.TOT-PRSPST-3PL.PRED0 ' все поднялись (например, на гору)'.

Два согласных могут комбинироваться в негидальском языке только внутри слова, т. е. не в его начале и не в конце. В негидальских словах с учетом сочетаний одинаковых согласных возможна по крайней мере 101 комбинация согласных (не исключено, что их больше, но вряд ли существенно). Вот перечень этих комбинаций:

Ьс1 с1Ь У] кс 1Ь тЬ ПС 1)(1 рс rg ее 1;с же х1 jb

§1 кк 1с тс пс1 т рк гх вк tk хв ,|с

ц к1 И тс1 ГЩ чк р1 вт Й jd

кп mg ГЦ рр вп tm Ж

к!) 1у т1 пк 1)п pt ее tn И

кв тк пт st tp Л

1к тт пп ,]к

11 тп п1) jl

1т тп ш И ,]т

1п тг) гй .Р

к тр

к пй

1]

Из 101 комбинации 5 (йЬ, с1д, уу, гиу) встретились в наших записях только на верховскбм диалекте (причем в звуко-<<

производит впечатление ретрофлексного).

В речи Д. Л. Кипи (усть-амгуньский говор низовскбго диалекта) иногда встречаются слова со стечением трех согласных

(только не в начале и не в исходе слова), что недопустимо в

<

веиНял человек-РЬ-АЬЬ) 'людям'.

Что касается звуков, фонологический статус которых в негидальском языке остается неопределенным, то в приведенном перечне учтены комбинации с у, но отсутствуют комбинации с увулярным д. Объясняется это хотя бы тем, что звук у

А. М. Певнов, М. М. Хасапова

слышен весьма отчетливо, в отношении же д иногда возникают сомнения (т.е. не всегда ясно, д это или к).

Первыми членами комбинаций могут быть 17 согласных, вторыми — 18. Первыми членами комбинаций согласных не могут быть с и /, вторым же членом комбинаций не может быть только г, который, как было уже отмечено, находится на периферии негидальской фонологической системы и встречается весьма редко.

Некоторые комбинации согласных являются обратимыми, т. е. в каких-то словах два согласных встречаются в одной последовательности, а в других словах — те же согласные выступают в противоположной последовательности. Таких пар обратимых сочетаний согласных в негидальском языке можно выявить, по крайней мере, 11:

*к. И—й, 1д—д1, 1к Ы, И—Ы, т£—¿т,

пт^тп, п£—¿п, ¿р, вп^т.

Корневые морфемы в негидальском языке не могут начинаться, а также оканчиваться двумя согласными или двумя гласными (т.е. не бывает корней типа СС...-, ...СС-, СС... СС-, УУ... -, ... УУ-, УУ... УУ-, СС... УУ-, УУ... СС-). Как правило, корень состоит из двух слогов, корневая морфема из трех или четырех слогов либо является продуктом де-

<

-уип скорее всего был словообразовательным аффиксом), либо

выступает результатом заимствования (нег. ри!икир 'желудь' <

ной фонемы (С-), корней из одной только гласной фонемы (V-) по понятной причине (таких корней, естественно, не должно быть больше, чем гласных фонем) немного: щ- 'войти', мц-'мять, мягчить шкуру; соскабливать мездру со шкуры', Ищ-'звучать, слышаться', ищ 'скребок для соскабливания мездры', ииц- 'соскабливать мездру', оо\- 'сделать', ооц- 'стать', ее- (корень-основа вопросительного глагола, ~ 'что делать?'), е\- 'не (вспомогательный препозитивный глагол, выражающий отрицание в составе аналитической конструкции)', *ец- 'этот (е-у)\ здесь (е-Лш); сейчас (е-ем)' (список уточнен по негидальско-русскому словарю, включенному в книгу В.И.Цинциус «Неги-дальский язык» [Цинциус, 1982]; толкование семантики корня

Негидальцы и негидальский язык

*ец- наше). Как видим, из десяти корней типа V- восемь представлены долгими гласными (при этом в списке имеются омонимы: щ-, Иц-, и'пг; ииь ииц-; оо\-: ооц-) и лишь в двух корнях-омонимах (е\-, ец_) гласный недолгий. Омонимия корней объясняется просто — чем «короче» морфема, тем больше вероятность наличия у нее омонима (омонимов). Вероятно, корни щ-, Иц-, йдГ) ииь ииц-, 001-, ооц-, ее- возникли в результате выпадения или изменения каких-то звуков (например, Ищ- 'звучать, слышаться' < *жиуг- ¿ё.; ее- ~ 'что делать?' < *га- ¿ё.) и только корни е\- и ец., по-видимому, сохранили свое звучание с очень давних времен в первоначальном виде.

Фонотактика аффиксальных морфем отличается от фоно-тактики корневых. Во-первых, негидальский аффикс может состоять только из одной согласной фонемы: -р(-), -¿(-), -«(-), -п, -у- (это ровно половина всех фонем неги-дальского языка, не могут выступать в роли аффиксов фонемы Ь, ё,, д, с, /, п, к, х, г). Во-вторых, негидальский аффикс не может состоять только из одной гласной фонемы (исключением является так называемая частица -г, придающая предложению вопросительный характер). В-третьих, негидальский аффикс может начинаться (но не оканчиваться!) сочетанием двух согласных (в том числе одинаковых). Негидальский аффикс состоит минимум из одной фонемы (обязательно согласной, если не считать вопросительную частицу -г), а максимум — из семи (аффикс -1уаИЩ со значением комитативности и аффикс -угйа1Ы, выражающий направительность). При этом аффикс может как совпадать, так и не совпадать со слогом (т. е. в словоформе границы между аффиксами (и шире — морфемами) далеко не всегда совпадают с границами слогов). Максимально в негидальском аффиксе бывает три слога {-уг\йаЩл).

Об особенностях фонотактики различных сегментов неги-дальского слова, а также об имеющей к этому прямое отношение взаимосвязи звука со смыслом см. раздел 2.1.

А. M. Певнов, М. М. Хасапова

3.1.-3.5. Именные части речи

3.1. Общие сведения о негидальской морфологии

Безусловно доминирующим способом выражения грамматических значений в негидальском слове является агглютинативная аффиксация. Флективная аффиксация существует в негидальском языке в виде сравнительно небольшого количества ярких исключений, имеющих вполне прозрачную историю, а стало быть, и недавнее происхождение.

Для передачи грамматических значений наряду с агглютинативной и флективной аффиксацией в негидальском языке иногда используются такие «межуровневые» («межъярусные») феномены как морфонологические способы и супплетивизм.

Под морфонологией мы имеем в виду раздел лингвистики, предметом которого является совокупность способов изменения грамматических значений слова не посредством мены аффиксов, а путем мены фонем, из которых аффиксы состоят.

Антиподом морфонологических способов выступает супплетивизм, использующий для изменения грамматических значений слова не мену аффиксов, а мену лексических единиц.

Таким образом, если морфонология, образно говоря, одной ногой стоит на почве морфологии, а другой — на почве фонологии, то супплетивизм одной ногой опирается также на морфологию, в то время как другой — на лексику.

В языках агглютинативного строя и морфонологические способы, и супплетивизм, как правило, относятся к маргинальным средствам выражения грамматических значений. В негидальском языке случаи супплетивизма (как частичного, так и условно полного) буквально единичны: asi 'женщина'— asa-l женщина\РЬ-РЬ 'женщины', xute 'ребенок' — xuji-l ребенок\РЬ-РЬ, Ы 'я' — mine-we я(ОСБ)-АСС1 'меня' — min 'мой', min-du h(OCS)-DAT 'мне' (можно было бы привести еще несколько примеров, однако ничего принципиально иного мы в них не увидим).

Что касается морфонологии, то единственное известное нам в негидальском языке ее формальное проявление заключается в удлинении и обычно изменении качества гласного, как правило, в последнем слоге слова, относящегося к любой части речи;

Негидальцы и негидальский язык

можно сказать, что это морфонологический прием, при помощи которого выражается не только вокатив, но также немалое количество сильных эмоций, большей частью имеющих своей формальной приметой на письме восклицательный знак, например: Omkééé! Xute-ji buu-xell летяга\ЕМОТ pe6enoK-SG.POSS2 flaTb-2SG.IMPl 'Летяга-а! Дай (мне) своего детеныша!' (откг 'белка-летяга'); Solaxééj! лиса\ЕМОТ 'Лиса-а!' (solaxi 'лиса'); Atijakkaaanl E-du soijo-0-s? старушка\ЕМОТ что-DAT плакать- PRSPST0 -2SG.PRED 'Стару-ушка! Из-за чего плачешь? '(atijakhan 'старушка'); SU xala-s egdi-wul — Bi-sééé-nl

\

3SG.PRED 'Велик ли твой род? — Хвата-ает (букв.: е-есть)!'

(bi-si-n 'есть'); Céwkan ди-пе-п: «Xerexereeel Bi-si-mééél»

\

6biTb-PRSPST-lSG.PRED\EMOT 'Птичка сказала: «Хэрэхэрэ-э! (Я) е-есть (е-есмь)»' (bi-si-m ~ bi-si-mi 'есмь'); Taj

solaki-can bi-mñééén итпее bajaaa катпип-та xujuwu-l-le-n

\

\

3SG.PRED 'Та лисичка жила-жила и однажды стала варить мно-ого рыбьего клея' (bi-mñin ~ bi-mñén 'живя (долгое время)'; bajan 'много'); Etixeen-ji atixaan-ji bi-cee-tin joo-

du-j Jukkeeel=dee старик-INS старуха-INS жить(быть)-РБТ-

\

рик со струхой (муж с женой) жили в своем доме только вдвоё-ом' (fukkel 'только вдвоём'); Tooxééj begdi-jééj jegdi-

<H-8ééj\ лось\ЕМОТ нога-28С.РО881\ЕМОТ^жечь-РР8Р8Т0-

\

е!)' (tooxi 'лось', begdi-j Hora-SG.POSS2, fegdi-9-s обжечь-PRSPST0-2SG.PRED 'обожжёшь'). Интересно, что, например, у образного (изобразительного) слова tés 'много, полно' в экспрессивных целях удлиняется не только гласный, но и согласный в исходе слова: tééésss 'полллнооо'.

Если говорить о негидальской морфологии в самом общем плане, то необходимо иметь в виду ее исключительно суффиксальный характер (хотя у некоторых негидальских слов бывают препозитивные частицы, например: aacin tolgoxi-la нет нарты-NCNEG 'без нарт'). В негидальском слове может быть только один корень, всегда занимающий в нем первую позицию.

А. М. Певнов, М. М. Хасапова

Одной из особенностей негидальского языка является то, что лексическое значение способны иметь не только корневые, но и аффиксальные морфемы (например: -ти- 'хотеть (произвести действие, выраженное корнем; испытывать физическую потребность совершить это действие)', -паа- 'идти (чтобы произвести действие, выраженное корнем)' (здесь и далее аффиксы приводятся только в одном варианте — с а-гармонией), -ква 'шкура (животного, обозначаемого основой имени существительного)', -1а 'день, дни (в количестве, указанном корнем числительного)'). Главным отличием негидальской аффиксальной морфемы от корневой следует считать варьирование гласной (гласных) первой в соответствии с законом сингармонизма. Таким образом, негидаль-ский корень четко маркируется двояко: своей начальной позицией в слове и отсутствием сингармонического варьирования его гласных (третий маркер слова относится как к его абсолютному началу, так и к его абсолютному исходу: это невозможность сочетания двух согласных в обеих позициях). Степень синтетизма негидальской морфологии весьма высока, хотя ей вовсе не чужды и аналитические формы, особенно глагольные. Что же касается такого тривиального определения, как «агглютинативный язык», то это, конечно, соответствует истине (яркий пример агглютинации, причем не искусственный, а взятый из фольклорного текста: 8аа-таасг-1г-]дг-саа-Ып знать-ЫЕСР-ASP.INCH-ASP3-PST-3PL.PRED 'они опять друг друга узнали (букв.: начали знать)'), хотя есть, как было уже сказано

<

<

'ша-'ш дерево-АР-АССИЗС.РОББ!) 'мое дерево' (винительный

<

вода'. Такого рода фонетические изменения, способствовавшие образованию флексии, происходили сравнительно редко и вряд ли они представляют серьезную угрозу агглютинации в негидальском языке (впрочем, нелепо рассуждать об угрозе агглютинации, когда язык находится на грани смены его русским).

Таких абсолютных, не имеющих исключений свойств, как отсутствие префиксов и, соответственно, обязательное расположение корня в самом начале слова, в негидальском языке очень мало. Так, четкий порядок аффиксов в негидальской

Негидальцы и негидальский язык

словоформе может иногда нарушаться, причем вроде бы без каких-то явных причин. Например: gene-w-gi-sin-cee-ty уйти-PASS1-ASP3-ASP1-PST-3SG.PRED0 'отнес' (по~поводу PASS1 в аналогичных примерах см. примечание 5, пункт «б», сокращение «PASS»), nogёёхи-sin-gi-caa-tin ходить-ASP1-ASP3-PST-3PL.PRED '(они) отправились обратно'.

Негидальская суффиксальная агглютинация имеет одно вполне естественное свойство: чем ближе к исходу слова расположен какой-либо аффикс (суффикс), тем с большим количеством корней или основ он может сочетаться. Иначе говоря, пассивная валентность негидальских аффиксов прямо пропорциональна удаленности аффикса от корня или основы. Очень высокого уровня такая пассивная валентность (т. е. способность языковой единицы не присоединять к себе другую, а присоединяться к ней) достигает у замыкающих словоформу показателей лица (лица-посессора или лица-деятеля, а также лица, пребывающего в каком-либо состоянии). Это означает, что показатели лица могут сочетаться почти с любым корнем или основой, исключением является, например, такой корень, как tigde- 'идти (о дожде), дождить' Так, можно сказать tigde-je-n дождить-РРЗРБТ-ЗБО.РРЕВ 'идет дождь', но совершенно абсурдны словоформы 1-го и 2-го лица tigde-ty-m дождить- PRSPST0 -1SG.PRED и tigde-ty-s дождить- PRSPST0-2SG.PRED; интересно при этом, что показатель пассивного залога -ги(и) открывает возможность оформления соответствующих слов любым личным аффиксом, например: tigde-wu-ty-m дождить- PASS1-PRSPST0 -1SG.PRED '(я) попал под дождь', tigde-wu-ty-s дождить- PASS1-PRSPST0 -2SG.PRED '(ты) попал под дождь' и т.д. Стопроцентной же пассивной валентностью, т. е. способностью присоединяться к слову с абсолютно любым лексическим значением, обладают частицы, занимающие в аффиксальной цепочке негидальской словоформы самую последнюю позицию (доказательством того, что частицы являются компонентом словоформы, может служить их подчинение характеру ее гармонии гласных).

Весьма актуальна для негидальского языка проблема корреляции конкретных аффиксов с классификацией слов по частям речи. Такая корреляция очевидна для показателей залогов, способов действия, времени и наклонения — все такие аффиксы

А. М. Певнов, М. М. Хасапова

свойственны только глагольным словам. Напротив, показатели притяжательности, падежа и числа могут оформлять разные части речи — существительные, прилагательные, местоимения, причастия (как особый разряд глагольных слов). К числу таких «недифференцированных» аффиксов относятся также показатель подобия ('как • • •') -учет, показатель ограничительное™ ('только') -дйа ~ -д<1аккап {-дйаддап), показатель -пта со значением 'тот, который', диминутивный, а также иногда пейоративный аффикс -ккап (-ддап), показатель -деве со значением удаленности во времени или пространстве (интересно, что у последнего аффикса может быть значение 'покойный'; так, слово атлп-дава отец-ЫЕМ означает 'покойный отец' [Цинциус, 1982, с. 191]; кроме того, этот же показатель образует деепричастие, выражающее действие, которое относится к далекому прошлому, например: Ы-цеве-з быть(жить)-11ЕМ-8С.Р0882 'когда жил (а) давным-давно').

Поскольку уж мы затронули проблематику частей речи, отметим, что в негидальском языке имеются существительные, прилагательные, местоимения, числительные, причастия, деепричастия, собственно глагол, наречия, образные слова. Применительно к негидальскому мы целиком разделяем предложенное В. А. Аврориным по отношению к языку нанайскому объединение частей речи в «три относительно замкнутые группы: (1) именные части речи, (2) глагольные части речи, (3) наречные части речи» [Аврорин, 1959, с. 103]. Следуя этому принципу, мы распределяем девять перечисленных выше негидаль-ских частей речи по трем более абстрактным лексико-грамма-тическим группам, представляющим собой «надчастеречные» таксономические единицы. К первой группе относятся имя существительное, имя прилагательное, местоимения, имя числительное (в нанайском языке, по мнению В. А. Аврорина, именными частями речи являются также имя отрицания, имя времени и имя качества [Там же, с. 104]). Во второй блок, как и в нанайском [Там же, с. 104], входят причастие, деепричастие и собственно глагол (свидетельства того, что в нанайском языке причастие, глагол и деепричастие выступают не в качестве глагольных форм, а в роли самостоятельных частей речи, приводит в своем грамматическом описании В. А. Аврорин [Аврорин, 1961, с. 3-10]). Наконец, в третьем блоке только две части ре-

Негидальцы и негидальский язык

чи: наречия и образные слова (в этом мы также солидарны с В. А. Аврориным [Аврорин, 1959, 104]).

Хотелось бы подчеркнуть, что именные части речи в формальном плане объединяются в одну группу в значительной степени общим для них словоизменением (падеж, число, выделительная форма). В глагольных частях речи всё наоборот: именно словоизменительные показатели и разъединяют их. Наречные же части речи отсутствием у них словоизменения противопоставлены как именным, так и глагольным частям речи.

В негидальском языке глагольные части речи отличаются от именных и наречных минимально возможным количеством морфем в слове: именные и наречные слова могут состоять лишь из одной морфемы (естественно, корневой), в то время как минимальный состав глагольных слов — две морфемы (корневая + аффиксальная, причем обязательно относящаяся к словоизменению).

Если оставить в стороне абстрактные категориально-семантические свойства негидальских именных частей речи и обратиться только к их формальным признакам, то наиболее четко среди них выделяется имя существительное. В морфологическом отношении оно отличается только ему свойственным набором словообразовательных аффиксов. На наш взгляд, главной синтаксической особенностью существительного является то, что оно способно выступать в роли определяемого, т. е. иметь при себе определение («способность сочетаться с определениями, выражающими качество, количество, принадлежность, отношение» [Аврорин, 1959, с. 105]). Это свойство присуще любому существительному в любом языке. Доказывается данное утверждение посредством следующей логической цепочки: (1) любое существительное может быть подлежащим; (2) у любого подлежащего должно быть сказуемое; (3) любое сказуемое при подлежащем всегда транспонируемо в определение при этом подлежащем (и, конечно же, наоборот); (4) следовательно, любое существительное способно иметь определение.

У прилагательного и у числительного также имеется ограниченный набор собственных словообразовательных аффиксальных средств, чего нельзя сказать о местоимении. В синтаксическом плане и прилагательное, и числительное, и местоимение характеризуются своей неспособностью быть определяемы-

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

ми. Таким образом, y местоимения по отношению к остальным именным частям речи в формальном плане имеются лишь отрицательно формулируемые свойства: во-первых, оно не имеет не то что собственного, но и вообще никакого словообразования и, во-вторых, местоимение не может быть определяемым. Своей формальной неопределенностью, а точнее — отрицательно формулируемыми признаками («не имеет...», «не может...»), местоимение в ряду негидальских именных частей речи занимает положение, прямо противоположное имени существительному по указанным признакам.

3.2.1.-3.2.8. Имя существительное

3.2.1.1.-3.2.1.5. Понятийная категория посессивности и ее грамматическая репрезентация

3.2.1.1. Общие замечания

Понятийная категория посессивности предполагает наличие субъекта обладания и объекта обладания. Термин «обладание» является условным, за ним стоит целый спектр отношений — от обладания в прямом смысле этого слова («иметь...») до, например, отношений между целым и его частью. Посессив-ность выражается в негидальском языке в основном синтетически: лично-притяжательными аффиксами (в глоссах POSS1), возвратно-притяжательными аффиксами (POSS2), синтетической формой обладания (POSS3) и аналитической необладания, атрибутивно-предикативной притяжательной формой (POSS4), а также уточняется формой косвенной принадлежности (АР). Итак, терминами «посессивность» и «притяжательность» мы разграничили понятийную и грамматическую сферы, однако при глоссировании примеров возникли определенные сложности, поскольку в английском языке соответствующий термин один, причем слово possession означает также 'обладание', что вообще все запутывает и ставит под сомнение возможность применения в данной работе и в других ей подобных «The Leipzig Glossing Rules». В результате в глоссах противопоставление терминов «посессивность» и «притяжательность» нейтрализовано в сокращении POSS, но сопровождающие это сокращение цифры (1, 2, 3, 4) отсылают нас к конкретным грамматическим

Негидальцы и негидальский язык

категориям и тем самым устраняют недопустимое при глоссировании использование терминов, относящихся не к грамматической, а к понятийной сфере.

Лично-притяжательный аффикс указывает на то, что субъект обладания и объект обладания выражены в рамках одной и той же словоформы, при этом основа слова обозначает объект обладания, а присоединяемый к ней лично-притяжательный аффикс выражает субъект обладания, например: gaala-w рука-1SG.POSS1 'моя рука'; genaxin-mun собака-EXCL.POSSl 'наша собака', beje genaxi-nin человек собака-SSG.POSSl 'собака человека' (субъект обладания выражен в этом словосочетании дважды: словом beje 'человек' и лично-притяжательным показателем -тп 'его'). Приведем пример, в котором притяжательный аффикс 3-го л. ед.ч. в виде алломорфов -п и -тп оформляет подряд четыре слова: Taj nana-nin xejgidee-du-n пехи-nin suu-nin тот niKypa-3SG.POSSl HH3-DAT-3SG.POSS1 млад-niaH.cecTpa-3SG.POSSl iuiaTbe-3SG.POSSl 'Под той ее (медведицы) шкурой — платье его младшей сестры'.

В словоформе с возвратно-притяжательным аффиксом объект обладания также передается основой, сам же аффикс выражает тождество субъекта обладания с субъектом предложения, в котором употреблена словоформа, например: Beje дёпахгп-тг tii-пе-п человек co6aKa-SG.POSS2 отпустить-PRSPST-3SG.PRED 'Человек свою собаку отпустил'.

Показатель формы обладания -Ikan (или, возможно, -Ikaan) оформляет объект обладания, в то время как субъект обладания выражается либо определяемым, либо подлежащим, например: дёпахг-Шап beje собака-РОББЗ человек 'человек с собакой (имеющий собаку человек)'; дёпахг-пгп nana-lkan ¿ngakta-lkan co6aKa-3SG.POSSl шкура-РОББЗ шерсть-РОББЗ 'Собака его со шкурой (кожей), с шерстью (имеет на себе шкуру и шерсть)'; Ej beje дёпахг-1кап Ы-сее-п этот человек собака-РОББЗ быть-PST-3SG.PRED 'Этот человек был с собакой (имел собаку)'.

Атрибутивно-предикативная притяжательная форма (аффикс -дг) выражает субъект обладания, представленный сказуемым или определением, при этом объект обладания передается подлежащим или определяемым, например: Ej дёпахлп beje-gi этот собака человек-Р0884 'Эта собака — человека (принадлежит человеку)'; Tixem kegdexe aakta-п оо-саа-9 cipcu-

А. М. Певнов, М. М. Хасапова

слрси, а Ьщип-дг ааЫа-п еуйеу-кеееуе оо-саа-9 поэтому калуга нос-ЗБО.РОББ1 CTaTb-PST-3SG.PR.ED® острый-острый, а лось-Р0884 нос-ЗБО.РОББ1 большой-АиБ\ЕМОТ стать-РБТ-ЗБО.РКЕБ0 'Поэтому у калуги нос стал острым-острым, а лося (принадлежащий лосю, лосиный) нос огромнейшим стал' (усть-амгуньский говор низовскбго диалекта).

3.2.1.2. Категория притяжательное™ (РОБ51, РОБ52)

Притяжательность является в негидальском языке в целом необлигаторной (необязательной) грамматической категорией, поэтому отсутствие в словоформе притяжательного аффикса не предполагает нулевой показатель какого-либо конкретного значения притяжательности (более подробно об облигаторных грамматических категориях см. в разделе 3.2.3.). Уточнение «в целом» связано с тем известным фактом, что в негидальском, как и в большей части других тунгусо-маньчжурских языков есть существительные, которые, как правило, не употребляются в речи без притяжательных показателей, однако таких слов сравнительно немного и относятся они лишь к некоторым закрытым лексико-семантическим группам, таким как термины родства и названия частей тела. Категория притяжатель-ности — как личной, так и возвратной — играет исключительно важную роль в негидальской грамматической системе — она присутствует в большом количестве словоформ, причем в именных словах и в причастиях она функционирует по своему прямому назначению, а в собственно глаголе и в некоторых деепричастиях она трансформировалась в категорию лица субъекта действия или состояния. Более того, притяжательными аффиксами всех трех лиц компенсируется отсутствие в негидальском языке родительного падежа: вместо словосочетаний с родительным падежом употребляются сочетания двух слов, объединяемых синтаксической связью, которую В. А. Аврорин предложил называть отражением [Аврорин, 1960] и которая представлена в атрибутивных конструкциях, именуемых тюркологами вторым изафетом (имеются в виду словосочетания с дословным переводом «юноша конь-его» или «зима в конце-ее»). Лично- и возвратно-притяжательные аффиксы в негидальских текстах в некоторых словоформах представляются избыточными, во

Негидальцы и негидальский язык

всяком случае, при переводе на русский язык (если такой перевод не является дословным) вполне можно было бы обойтись без выражения того, что кто-то или что-то имеет какое-либо отношение к кому-то или чему-то. Роль таких, на первый взгляд, грамматических плеоназмов в какой-то степени напоминает функцию определенного артикля.

Лично-притяжательные аффиксы в негидальском языке следующие: 1 л. ед.ч.^-ш (-ш ~ -mi, -Ы), 2 л. ед.ч.^-s (-si), 3 л. ед.ч. — -nin (-п), 1 л. мн.ч. (эксклюзивная форма)—-wun (-тип, -bun), 1 л. мн.ч. (инклюзивная форма) — -t (-ti), 2 л. мн.ч. — -sun, 3 л. мн.ч. — -tin. В первом и во втором лице варьирование аффиксов обусловлено фонетическими причинами, в третьем же лице единственного числа наличие двух вариантов аффикса объясняется грамматической причиной: в именительном падеже показателем обычно выступает -nin, а во всех косвенных падежах^-п. Таким образом, форма показателя одной грамматической категории (притяжательности) находится в зависимости от другой грамматической категории (падежа). Впервые на зависимость формы негидальского лично-притяжательного показателя 3-го лица единственного числа от падежной аффиксации обратили внимание K.M. Мыльникова и В.И.Цинциус [Мыльникова, Цинциус, 1931, с. 151].

Такого рода формальная зависимость представляет собой весьма оригинальное морфологическое явление. Приведем примеры: onta-nin sukse-nin o6vBb-3SG.POSSl завязки-3SG.POSS1 'его обуви завязки' (алломорф -nin, выражающий 3-е лицо единственного числа, сопряжен с именительным падежом оформляемого им существительного); Ooli asi-waa-n buu-jgi-mi molanigdi ворон жена-АСС1-38С.Р0881 дать-ASP3-CVB.COND.IS жалко 'Жену ворона отдать жалко' (алломорф -п, также выражающий 3-е лицо единственного числа, сопряжен с косвенными падежами (в данном случае с винительным) оформляемого им существительного); Es-caa-n d6lgan-dula-n, ice-cee-n deli-gda-nin sogo-jo-jo-n, beje-gi-n caayila bi-si-n fl0CTnrnvTb-PST-3SG.PRED rcwoc-LOC-3SG.POSSl BnfleTb-PST-3SG.PRED голова-RESTR-3SG.POSS1 плакать-ASP.DUR-PRSPST-3SG.PRED тело-АР-3SG.POSS1 подальше 6biTb-PRSPST-3SG.PRED 'Пришла на его голос, увидела — только голова его плачет, тело его в стороне

А. M. Певнов, М. М. Хасапова

находится' (слово beje-gi-n 'его тело' не в косвенном падеже, тем не менее, оно оформлено аффиксом -п, а не -шп; непонятно, почему здесь употреблен показатель косвенной принадлежности -gi-— ведь тело-то его, а не чье-то).

Возвратным показателем единственного числа является -ji (-j, -mi, -bi, -wi), множественного — -waj (-maj, -baj, -waj). Отметим, что в одной и той же словоформе число иногда выражается дважды, например: elexi-gi-1-bej белка-AP-PL-PL.POSS2 'своих белок' (аффикс -I выражает множественное число прямого объекта (белок), а аффикс -bej (сингармонический вариант -baj) передает наряду с возвратностью и прямообъектностью значение множественности субъектов действия (например, охотников)).

3.2.1.3. Синтетическая форма обладания (POSS3) и аналитическая форма необладания

Напомним, что форма обладания образуется в негидальском языке (точнее, в его низовскбм диалекте) путем присоединения к основе существительного (или числительного) аффикса -Ikan (-Ikaanl). Если субъект обладания не один, то к аффиксу -Ikan присоединяется показатель множественного числа - sal (-Ikan + -sal = -Ikasal) или же в исходе аффикса звук -п заменяется на -I {-Ikal).

Форма обладания допускает после себя наличие не только показателей числа и падежа, но и возвратного притяжа-ния, например: Ge, dijin-ji begdi-lkee-1-be оо-саа-9 ну четыре-INS nora-POSS3-PL-ACCl делат^эТ-ЗБО.РКЕО0 "'Ну, четвероногих (четыре (букв.: четырьмя) ноги имеющих) сделал'; Sini aacin bi-sixi-s, e-mce-w saa-ja eñi-lkeen-mi=dee éé-lkaan-mi=daa твой нет 6biTb-CVB.COND.DS-2SG.POSSl не-SBJV-1SG.PRED знать-VCNEG MaTb-POSS3-SG.POSS2=n что-POSS3-SG.POSS2=n 'Если бы тебя не было, (я) не знал бы, есть у меня мать или нет'.

При отрицательной притяжательности объект необладания выражается в составе аналитической конструкции, передающей отрицательный аналог значения аффикса-lian, например: aacin génaxi-la beje нет собака-NCNEG человек 'не имеющий собаки человек, человек без собаки'. Особенностью данной конструкции необладания в сравнении, например, с эвенкийской явля-

Негидальцы и негидальский язык

ется то, что отрицание аасгп стоит не после слова, выражающего объект необладания, а перед таким словом. Есть один весьма курьезный пример, в котором показатель именного кон-негатива -1а оформляет слово аасгп, выражающее отрицание: Ете-]дг-сее-$ еехип=йаа аасг-1а прийти- ASP3-PST-3SG.PR.ED0 что=и нс 1 -Х('.\Т'.(! 'Вернулась без всего (с пустыми руками)'.

В конструкциях необладания словоизменительную аффиксацию принимает на себя их главный компонент, например: Аасгп хЫе-1е-1 Ы-сее-Ып нет ргбгиок-ХСХКЛМЧ. быть-РБТ-3PL.PR.ED 'Без детей жили'; Ооп Ы-вг-в воЫхг-уасгп аасгп тии-1е-/г? как быть(жить)-РК8Р8Т-280.РКЕ0 лиса-Б1М нет вода-ХСХТ.СТХЯ 'Как живешь (ты), подобно лисе, без воды?'. В подобных случаях служебное слово аасгп не меняет свою форму, т. е. не допускает присоединения каких-либо аффиксов; возможно, следует считать здесь аасгп препозитивной частицей. К такому выводу нас подталкивает и то, что в эвенском языке отрицание ас не без оснований рассматривается как частица (ср. эвенское ас ]ии-1а без дом-МСЖв 'без дома', но /им асса дом нет 'дома нет (т.е. дом отсутствует)'). Отметим при этом поразительное как структурное, так и материальное сходство конструкций необладания в эвенском языке и в низовскбм диалекте негидальского: ср. эвенское ас }ии-1а 'без дома' и негидальское низовскбе аасгп ]оо4а нет дом-]МСМЕО с тем же значением.

3.2.1.4. Атрибутивно-предикативная притяжательная форма (РОБ54)

Атрибутивно-предикативная притяжательная форма по своему значению противопоставлена остальным формам, связанным с понятийной категорией посессивности: в то время как лично-притяжательная, возвратно-притяжательная и форма обладания маркируют в составе словоформы объект обладания, атрибутивно-предикативная притяжательность является в словоформе выразителем субъекта обладания. При этом, как было сказано в разделе З.2.1.1., слово, обозначающее субъект обладания, выступает в роли сказуемого или определения, а объект обладания передается подлежащим или определяемым.

А. M. Певнов, М. М. Хасапова 3.2.1.5. Категория косвенной (АР)/некосвенной принадлежности

В негидальском существительном, оформленном лично- или возвратно-притяжательными аффиксами (а также аффиксом -Ikan со значением обладания), в некоторых особых случаях употребляется показатель косвенной принадлежности -д-(г-), расположенный в словоформе всегда до притяжательного аффикса (или аффикса -¡кап), т.е. ближе к корню. Следует подчеркнуть, что показатель косвенной принадлежности никогда не встречается в негидальской словоформе без притяжательных аффиксов (или без аффикса -¡кап). Приведем не очень оригинальный пример (обычно именно таким образом иллюстрируют суть этой категории): dél-waa-n голова-ACC1-3SG.POSS1 'его голову', но déli-g-gaa-n голова-АР-ACC1-3SG.POSS1 'его голову (голову убитого им зверя)'.

Категорию косвенной/некосвенной принадлежности в негидальском языке можно охарактеризовать как частично обли-гаторную — обязательный ее характер проявляется по отношению не ко всем именам существительным, а только к тем, которые оформлены притяжательными аффиксами или же аффиксом со значением обладания (более подробно об облигаторных грамматических категориях см. в разделе 3.2.3.). При наличии такой аффиксации категория косвенной/некосвенной принадлежности выражается либо показателем -д-(г-), либо нулевым показателем (в первом случае передается значение косвенной принадлежности, а во втором — некосвенной). Нулевой показатель некосвенной принадлежности мы не будем обозначать ни в примерах, ни в глоссах, однако это вовсе не означает, что для грамматической системы негидальского языка он менее важен, чем любой другой нулевой показатель.

Те слова, в которых лично- или возвратно-притяжательным аффиксам и аффиксу -Ikan со значением обладания («имеющий. .. ») не сопутствует показатель косвенной принадлежности -д-(г-), обозначают кровных родственников, части тела человека, голос, волосы, ногти, выделения из организма, тень (или, что то же самое в языковом восприятии мира негидальцами, отражение в воде или в зеркале), сновидение, домашних животных, а также всё, что создано руками человека (жилище, одежда, лодка, сеть, топор, нож и т.д.; правда, в одном фольк-

Негидальцы и негидальский язык

лорном тексте нам встретилось необъяснимое исключение из этого правила^ maawuti-gi-nin мавут-AP-SSG.POSSl 'его ма-вут (длинный аркан из сыромятной кожи быка-сохатого (лося))'). Короче говоря, показателем косвенной принадлежности оформляются слова, обозначающие всё своё (принадлежащее как индивидууму, так и коллективу), в том числе имя, род и огонь, воспринимаемый то ли как артефакт, то ли как неотъемлемо своё, а точнее, родовое благо. Удивительно, что, например, река, на берегу которой человек все время живет и которая его буквально кормит, воспринимается как «своя, да не своя» (béja-gi-w река-AP-lSG.POSSl 'моя река'), а та местность, где человек родился и живет (boya-w местность-1SG.POSS1 'моя «малая родина»'), а также солнце (siwun-ti солнце-INCL 'наше (наше и ваше) солнце'), считаются, судя по недопустимости оформления их показателем косвенной принадлежности, безусловно своими.

Приведем отрывок из замечательной сказки, записанной нами в 1988 году от А. П. Казарова — великолепного и тонкого знатока своего родного негидальского языка в его верховскбм территориальном варианте; отрывок этот весьма показателен с точки зрения употребления или, наоборот, неупотребления аффикса косвенной принадлежности -y-(i-): Solaki хиитке deyi-w-wi-du-n sogo-jo-n: «Gufeejéé ujeke-kkee-gi-l-Ы moo-kaa-gi-l-bi béja-kaa-caa-l béja-gi-l-bi, nam,asi omu-l-Ы, poros's'aajt'i, mine-we хиитке lam dolin-dulaa-n noodaa-naa-ja-n kaalim jeb-dee-п» лиса филин лететь-PASSl-PTCP.PRS-DAT-SSG.POSSl плакать-PRSPST-SSG.PRED любимый КАЮТ сопка-DIM-AP-PL-1SG.PQSS1 дерево-DIM-AP-PL-lSG.POSSl река-DIM-PEJ-PL река-AP-PL-lSG.POSSl теплый нора-PL-lSG.POSSl прощайте я(ОСБ)-АСС1 филин море середина-LOC-SSG.POSSl бросить-ПЕРЕДВИГАТЬСЯ-PRSPST-SSG.PRED кит съесть-CVB.PURP-3SG.POSS1 'Лиса, когда нес ее филин, плакала (прощаясь с землей): «Мои любимые сопочки, деревца мои, речушки-речки мои, мои теплые норы — прощайте: намеревается (букв.: направляется) филин бросить меня средь моря, чтобы съел (меня) кит»' (из текста в книге [Хасанова, Певнов, 2003, с. Ц6-118]).

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

3.2.2. Категория падежа

(NOM, ACC1, ACC2, INS, DAT, LOC, PROL, ABL, ALL)

Если не принимать в расчет «частично облигаторную» категорию косвенной/некосвенной принадлежности (3.2.1.5.), то падеж в негидальском языке является единственной облигатор-ной категорией имени существительного (более подробно об об-лигаторных грамматических категориях см. в разделе 3.2.3.). Облигаторный характер категории падежа может быть одним из свидетельств наличия падежной парадигмы в негидальском языке. На первый взгляд, такая парадигма существует, однако некоторые сомнения возникают, как только мы начинаем задавать себе следующие вопросы: (1) какое значение является для всех негидальских падежей «категориеобразующим»?

(2) почему показатели некоторых локативных падежей некогда возникли в результате последовательного соединения несинонимичных падежных аффиксов (например, вариант показателя местного падежа -dulaa в верховскбм диалекте) — ведь в словоформе недопустимо соседство членов какой-либо парадигмы?

(3) почему далеко не все негидальские падежи объединены системными отношениями? (4) как объяснить сосуществование с современной точки зрения совершенно не связанных между собой значений какого-либо конкретного падежа в негидальском языке?

Именительный падеж, употребляющийся в речи, вероятно, чаще других, скорее всего в целях экономии не имеет аффиксального выражения, так что его формальным признаком служит нулевой показатель (чтобы не перегружать глоссы часто встречающимися нулями, обозначающими именительный падеж, мы решили при глоссировании эти нулевые показатели не отмечать). Негидальский именительный падеж способен иметь несколько синтаксических функций (оформление подлежащего, составного сказуемого с нулевой связкой в настоящем времени, атрибута в изафетной конструкции), однако он никогда не оформляет прямое дополнение, как это бывает, например, в нанайском или маньчжурском языках.

Винительный-1 падеж имеет аффикс -wa, перед посессивным показателем 3-го лица единственного числа происходит необъяснимое удлинение гласного падежного аффикса (т. е.

Негидальцы и негидальский язык

-waa-n). Перед возвратно-притяжательным аффиксом единственного или множественного числа показатель винительного-1 падежа никогда не употребляется, так что возвратный аффикс при отсутствии в словоформе падежных аффиксов одновременно передает два значения — возвратности и «прямообъ-ектности». Главное предназначение винительного-1 падежа — выражение прямого объекта. Кроме того, в негидальском языке употребляется винительный времени (fuu-le-we bi-ceele-j два-ДЕНЬ-ACCl жнп>(бып>)-('YB.A.\T-S( ¡.14>SS2 'два дня прожив'), винительный места (xu,jeen-m,e=dee xul-li тайга-АСС1=и ходить(бродить)-РТСР.Р118 'по тайге бродящий (т. е. охотящийся)'), винительным-1 падежом оформляется также слово, обозначающее предмет беседы («говорить о... »).

Форма винительного-1 падежа нескольких существительных в идиолекте Е. М. Самандиной (Бобик) (низовскбй диалект) имеет консонантное удвоение, которого нет в соответствующих словах эвенкийского языка (оно вроде бы отсутствует и в речи других негидальцев, с которыми мы работали): joowwa 'дом' (прямой объект), muuwwe 'воду', moowwa 'дерево' (прямой объект), doowwaan 'его нутро, внутренность' (прямой объект). Можно думать, что эти необычные словоформы указывают на наличие в прошлом некоего звука, вероятнее всего, звука у в исходе реконструируемых слов *joy (< *juy) 'дом', *тиу 'вода', *тоу 'дерево', *doy 'нутро, внутренность'. В форме винительного-1 падежа этих слов исчезнувший звук у оставил свой след в удвоенном билабиальном ww (т.е. *joy-wa > joowwa, *moy-wa > moowwa, *muy-we > muuwwe, *doy-waa-n > doowwaan). Долгота гласных корня в словоформах joowwa, muuwwe, moowwa, doowwaan возникла по аналогии с именительным падежом (joo, тии, moo, doo) — вообще-то ее здесь не должно быть, поскольку она появилась в результате исчезновения согласного в исходе корневой морфемы (у > w > 0), в указанных же словоформах согласный w сохраняется. Мы уделили внимание этому консонантному удвоению в указанных словоформах со значением винительного-1 падежа еще и потому, что хотели подчеркнуть следующее: в исчезающих языках, на которых говорят лишь десятки человек (а то и меньше), некоторые особенности не только диалекта, но даже идиолекта могут иметь весьма важное значе-

А. M. Певнов, М. М. Хасапова

ние, в частности, для реконструкции древнего состояния таких языков.

С винительным-1 падежом в негидальском языке связано необычное для него явление фузии и соответственно образование флексии: ugtuwun-mu бубен-ACC1.1SG.POSS1 'мой бубен (вин. пад.)' (-ши < -те-ги, где -те выступает назализованным вариантом показателя винительного-1 падежа, a -w является притяжательным показателем 1-го лица единственного числа). Такое явление не осталось незамеченным в литературе [Мыльникова, Цинциус, 1931, с. 151]. Приведем примеры: Tiile-хеп Ы dél-wu junges el «обезвшивливать»-2РЬ.1МРЬ я голова-ACC1.1SG.POSS1 вдвоем 'Ищите вшей в моей голове вдвоем («обезвшивливайте» мою голову вдвоем)'; Bi moo-g-gu ata-s tibgu-je ooxin=daa\ я дерево-AP-ACC1.1SG.POSS1 ne.FUT-2SG.PRED повалить-VCNEG когда=и 'Мое дерево не повалишь никогда!'; Solaxi xute-l-Ьи copal mana-ja-n, emekken oo-jgi-caa-0 лиса ребенок-PL-ACCl.lSG.POSSl все прикончить-PRSPST-3SG.PRED один.ТОЛЬКО CTaTb-ASP3-PST-3SG.PRED0 'Лиса моих детей всех съела, только один остался'.

Однако в текстах, продиктованных нам Е. М. Самандиной (низовскбй диалект), наряду с флективной формой типа aawun-mu шапка-ACC1.1SG.POSS1 ('мою шапку') встречается и агглютинативная эвенкийского типа, например: Aawun-du-j sogo-Ф-т. Solaxi xuktu-w-gi-ceeS aawun-ma-w шапка-DAT-SG.POSS2 плакать-PRSPST-lSG.PRED лиса" бежать-PASS 1-ASP3-PST-3SG.PRED0 шапка-ACCHSG.POSSl 'Шгачу по своей шапке. Лиса унесла мою шапку'.

Аналогичная флексия характерна для эвенского языка, например: утэ-му дом-ACCl.lSG.POSSl 'мой дом' (винительный падеж) (пример взят из работы К. А. Новиковой [Новикова, 1960, с. 163]).

Винительный-2 падеж выражается аффиксом -ja (-na, -la) и обозначает неопределенный прямой объект, например: Min-du koto-xo-co-kko-no buu-xel h(OCS)-DAT нож-*01М-РЕЛ-01М-ACC2 ;ian>-2S(!.IMI:,l.l 'Дай мне какой-нибудь плохонький ножичек'.

Если после показателя винительного-2 следует лично- или возвратно-притяжательный, то такая комбинация аффиксов имеет значение назначительного падежа, например: Min-du

Негидальцы и негидальский язык

kayin-caa-n suu-ne-w ooxin=daa e-tii mana-w-wa-wa я(ОСБ)-DAT дарить-PST^SG.PRED niy6a-ACC2^1SG.POSSl когда=и не-PTCP.PRS износить-PASSl-VCNEG-ACCl 'Мне подарил шубу, которую никогда не износить' (это предложение требует грамматических комментариев: в нем употреблено постпозитивное определение в виде причастного оборота (ooxin=daa e-tii mana-w-wa-wa 'которую никогда не износить (никогда не изнашиваемую)') с аналитической конструкцией отрицания (e-tii mana-w-wa-wa < * e-tii mana-w-ra-wa), в которой показателем причастия (-tii, а не -ji ~ -jii, как v «положительной» формы) оформлен отрицательный вспомогательный глагол е-, а у коннегатива mana-w-wa-wa, как ни странно, последний аффикс в словоформе является падежным показателем (-wa — АСС1), что вообще недопустимо в других тунгусо-маньчжурских языках).

Итак, при отсутствии в негидальском языке специального показателя назначительного падежа значение назначительно-сти («что-то, предназначенное для кого-то» или проще: «что-то для кого-то») выражается комбинацией аффиксов: показатель винительного-2 + показатель притяжательности (личной или возвратной). Другим примером такого рода сопряженной аффиксации в негидальском языке является сочетание показателя косвенной принадлежности -g-(i-) с показателями притяжательности (см. раздел 3.2.1.5.).

Особенностью негидальского языка является оформление аффиксом винительного-2 падежа объекта необладания в таких, например, предложениях как: Min-du kumkee-je aacin h(OCS)-DAT вошь-АСС2 нет 'У меня вшей нет'; SU ami-na-s aacin ты OTe4-ACC2-2SG.POSSl нет 'У тебя отца нет'.

Весьма любопытно также употребление винительного-2 в следующем предложении: Min-duk soo-ja aacin я(ОСБ)-АВЬ сильный-АСС2 нет 'Меня сильнее нет (т. е. нет более сильного, чем я)'.

Творительный падеж оформляется аффиксом -Ji и имеет значение орудия действия, а также комитативное значение: suxe-ji 'топором', gaala-ji 'рукой', taj beje-ji 'с тем человеком'; Ejexi-Ji sigeje-Ji baldi-caa-l emen joo-du лягушка-INS крыса-INS жить-РБТ-ЗРЬ.РРЕО один дом-DAT 'Лягушка с крысой жили в одном доме'. Как видим, показатель творительного падежа

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

присоединяется к обоим словам, обозначающим равноправных субъектов действия или состояния.

Интересно, что этим падежом обозначается объект при глаголах geele- 'бояться' и asilaa- 'жениться'.

Дательный падеж (аффикс -du) обладает несколькими значениями, пожалуй, не связанными между собой с синхронной точки зрения (что, кстати, вообще является характерной особенностью падежей — если форма, считающаяся падежной, всегда имеет одно и только одно значение, то она, по-видимому, таковой не должна быть, поскольку истинные падежные формы в течение какого-то времени как бы обрастают разными значениями (функциями), постепенно утрачивающими явную логическую связь друг с другом; в негидальском языке монофункциональных псевдопадежей вроде бы нет, однако, например, в тюркских языках так называемый родительный падеж по указанной причине вызывает большие сомнения в своей принадлежности к падежной парадигме).

Дательный падеж в негидальском языке оправдывает свое название своим употреблением с глаголами «давания» и в первую очередь с глаголом Ьии- 'дать'.

Типичным значением дательного падежа является указание на место или время совершения действия или пребывания в состоянии: joo-du 'в доме, в жилище', boxacan-du 'на острове', agdi-du 'во время грозы, при грозе'.

В пассивных конструкциях этот падеж указывает на производителя действия: Ujguli-du waa-w-caa-n медведище-DAT убить-PASSl-PST-SSG.PRED 'Огромным медведем был убит'.

В конструкциях с каузативным глаголом дательный падеж может быть заменен винительным: Agga-du е-si-tin jfepu-kkee-ne Anra-DAT ne-PRSPST-3PL.PRED ecT^CAUS-VCNEG 'Ангу (имя собственное) не накормили (Анге не дали поесть)'; Meenexeen Jep-pe-9, mine-we е-si-tin jepu-kkee-ne сам (и) ecTb-PRSPST-3PL.PRED0 a(OCS)-ACCl не-PRSPST-3PL.PRED есть-CAUS-VCNEG 'Сами поели, (а) меня не накормили'.

Весьма необычное значение имеет дательный падеж в следующем предложении: Xute-l-du-j sogo-jo-jo-n ребенок-PL-DAT-SG.POSS2 плакать-ASP.DUR^PRSPST-3SG.PRED 'Плачет по своим детям'.

Негидальцы и негидальский язык

Иногда дательный падеж обозначает причину: Sini osa-du-s аасгп moji-la oo-da-m твой плохой («mioxocTb»)-DAT-2SG.POSS1 нет конь-NCNEG стать-PRSPST-lSG.PRED 'Из-за того что ты плохой, (я) без коня стал'.

Может дательный падеж выражать и результат действия: Esigde ule-je-n ule-je-n eg dig е cogdoxo-du ule-cee-9 вот(ну вот) pbiTb-PRSPST-3SG.PRED PbiTb-PRSPST-3SG.PRED большой яма-DAT pbiTb-PST-3SG.PRED® 'И вот (он) рыл, рыл (и) вырыл большую яму'.

Местный падеж имеет аффикс -laa (далеко не всегда можно с уверенностью говорить о том, что гласный этого показателя является долгим); существенно, что вариант -dulaa употребляется только после п, а не после любого согласного, как в эвенкийском языке. Этот падеж нередко обозначает контакт кого-то или чего-то с каким-либо объектом, например: jawa-саа-п gaala-laa-n B3aTb-PST-3SG.PRED pyKa-LOC-3SG.POSSl '(он) взял (его) за руку (точнее: за (его) руку)'; del-laa-j ikte-cee-n rcuiOBa-LOC-SG.POSS2 стукну n>-PST-3SC.PR HI) 'no голове себя стукнул'; ¿si-jgi-jaa-t joo-laa-s достигнуть-ASP3-FUT-INCL.PRED flOM-LOC-2SG.POSSl 'дойдем до твоего дома'; Bi boya-laa-w e-si-n gojo bi-si я родина-LOC-lSG.POSSl he-PRSPST-3SG.PRED далекий быть-VCNEG 'До моей (родной) земли недалеко'; Maxoj-laa jawa-ja-n юкола-LOC взять-PRSPST-3SG.PRED 'Юколу взял (не целиком, а кусочек рыбы)'.

Местный падеж также может обозначать: (а) направление (конечный пункт) движения: ... joo-laa-waj eme-jgi-cee-l дом-LOC-PL.POSS2 прийти-ASP3-PST-3PL>RED '...вернулись к себе домой'; (б) нахождение внутри чего-либо или действие, которое происходит внутри чего-либо: Muu-lee asi^beje® sogo-ji-nin delga-nin dooldu-w-wa-n вода-LOC женщина^человек пла-KaTb-PTCP.PRS-3SG.POSSl голос-ЗБС.РОЗБ! слышать-PASS 1-PRSPST-3SG.PRED 'В воде слышен голос плачущей женщины (точнее: голос плача женщины)'; (в) помещение чего-либо внутрь: Tuj doo-laa-n umu-cee-tin земля нутро-LOC-3SG.POSS1 3aKonaTb-PST-3PL.PRED 'Закопали в землю'; (г) нахождение на поверхности чего-либо: Хёёйа-nin bi-si-n emana-laa &nefl-3SG.POSSl 6biTb-PRSPST-3SG.PRED снег-LOC 'След есть на снегу (в снегу)'; (д) цель движе-

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

ния: Axota-laa gene-si-ne-n охота-LOC идти-ASP 1-PRSPST-3SG.PRED 'Отправился на охоту'; (e) источник информации: Taj saman-dulaa saa-pila éénji=daa bu-cee-we-tin тот шаман-LOC знать-IMPERS.PTCP.PST как н умереть-PTCP.PST-ACC1-3PL.POSS1 'От того шамана известно, как (они) умерли'.

Продольный падеж имеет аффикс -tí (-IU1), в низовскбм диалекте после звука п употребляется алломорф -duli, после других согласных будет, как и после гласных, -tí. Этот падеж обозначает движение сквозь что-то, внутри чего-то, вдоль чего-то, по чему-то. Кроме пространственного, он имеет и временное значение (через, спустя какое-то время), а также может указывать, на какой предмет что-либо обменивается или за какую цену покупается. Весьма интересным нам показалось употребление продольного падежа в предложении, в котором отсутствует глагол, обозначающий движение: Taj séjun-duli Ы-si-n egenime egdi beje oja-nin тот песок-PROL быть-PRSPST-3SG.PRED очень много человек (ед.ч.) cnefl-3SG.POSSl 'На том песке (букв.: по тому песку) имеется очень много следов людей'.

Показатель отложительного падежа выступает в негидальском языке в двух разновидностях: -dukkej (сингармоническое варьирование его остается под вопросом; нам кажется, что такого варьирования в данном случае почему-то нет) и -dukki-. Вариант -dukkej встречается только в простом склонении (т.е. без притяжательных аффиксов), а вариант -dukki- — только в притяжательном [Мыльникова, Цинциус, 1931, с. 151]. Удовлетворительной этимологии обоих вариантов показателя отложительного падежа не существует. Можно было бы, конечно, видеть в них ассимилированные показатели возвратной притяжа-тельности (т.е. -dukki- < *-duk-wi, a -dukkej < *-duk-wej\ реконструируемые морфемы *-ш и *-wej должны выражать соответственно единственное и множественное число субъекта обладания), однако в таком случае непонятно, во-первых, почему вариант -dukki- допускает наличие после себя как личных, так и возвратных аффиксов. Во-вторых, такое объяснение никак не позволяет понять, почему вариант, в котором этимологически якобы вычленяется показатель возвратной притяжатель-

<

Негидальцы и негидальский язык

деле совершенно безразличен к значению числа (то же можно сказать о варианте -dukki-, который должен бы быть жестко «привязанным» к единственному числу, однако в действительности ничего подобного не наблюдается). Интересно, что зависимость формы негидальского показателя отложительного падежа (-dukkej/-dukki-) от наличия или отсутствия в словоформе аффиксов личной или возвратной притяжательности напоминает зависимость формы негидальского показателя 3-го лица единственного числа (-ninf-n) от того, к какой падежной форме он присоединяется — к нулевой форме именительного падежа или же к показателям косвенных падежей (см. раздел 3.2.1.2.). Понятно, что такие морфологические явления противоречат одному из принципов агглютинирующих языков, а именно — принципу полной унификации, т.е. отсутствию любого рода исключений из любых правил.

Отложительный падеж, как и направительный или продольный, употребляется обычно с глаголами движения. Примерами иного рода могут служить значения этого падежа в следующих предложениях: ... ej beje-l-dukkej tuj=dee jalup-caa-n <

FUT-3SG.PRED . .этими людьми (букв.: от этих людей) земля наполнится'; Bi asi-w muu-dukkej bi-si-n я женщина(жена)-1SG.POSS1 вода-ABL 6biTb-PRSPST-3SG.PRED 'Моя жена водяная (т.е. она живет в воде)'.

Наконец, к локативным относится также направительный падеж (варианты аффикса: -tki, -tixi, -tti, -ttixi), обозначающий направление движения кого-то или чего-то в сторону кого-то или чего-то (этот падеж может оформлять и слово, выражающее адресат действия). Приведем примеры его употреб-

0

flepeBO-AP-ALL-3SG.PÖSSl сесть (о птице)-НАПРАВИТЬСЯ-PST-3SG.PRED® 'Направился (дедушка-сова) садиться на дерево белки-летяги'; Uxeceen omu-tki-n депе-сее-п сучка шалаш-ALL-3SG.POSS1 HflTn-PST-3SG.PRED 'К сучкиному шалашу пошла'; ... jikte-tki=dee sedej-txi=dee xul-mi ...голубика-

AI.I. и черемша-ALL=n ходить-CVB.COND.IS '...когда ходим

0

dooídi-ja Boya gunii-wee-n ...течение mvM-ALL-3SG.POSSl h6-PST-3SG.PRED0 слышать-VCNEG Буга CKasaTb.PTCP.PRS-

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

ACC1-3SG.POSS1 '...из-за шума течения не слышал то, что сказал Буга (дух высшего порядка)' (для обозначения причины можно было бы ожидать употребление отложительного падежа, однако здесь мы видим противоположный ему по значению направительный падеж; деление на морфемы причастной формы gunii в словоформе guniiween весьма проблематично); Taj am,ban taj génaxin-tixi gu-ne-n: .. .тот злой.дух тот собака-ALL CKa3aTb-PRSPST-3SG.PRED 'Тот злой дух той собаке сказал (говорит): ...'; Taj beje-tki ispori-caa-9 тот человек-ALL спорить-РST-3SG.PRED0 'С тем человеком спорил'; ... ulgume-je-n enin-tixi-j: ... cnpocHTb-PRSPST-3SG.PRED мать-ALL-SG.POSS2 '... спросила у своей матери: ...'.

Следует сказать, что в падежную систему низовскбго диалекта негидальского языка стремится попасть весьма громоздкая составная форма, компоненты которой пока недостаточно плотно срослись. Это устойчивое морфемосочетание проявляется в следующих вариантах: -yidatki ~ -jidatki ~ -gidatki ~ -lidatki. Приведем примеры (причем не только такие, в которых новый падежный аффикс оформляет существительные): ...teken-ti ew-gi-sin-cee-9 jaw-yidatki-j корень(предок)-INCL.POSS1 спуститься-ASP3-ASP1-PST-3SG.PRED® лодка-ALL-SG.POSS2 '...наш предок спустился к своей лодке^ (верховскбй диалект); Iwceen gene-cee-yidatki-n gene-J^n Ивчан nflTH-PTCP.PST-ALL-3SG.POSSÍ идти-PRSPST-3SG.PRED 'Ивчан ушел (туда), (куда) (другой человек) ушел'; Taj beje meen bi-cee-jidatki-j toxsan-gi-caa-n тот человек сам 6biTb-PTCP.Pln^ALL-SG.POSS2 бежать-ASP3-PST-3SG.PRED 'Тот человек побежал (обратно) туда, где (он) сам был'; ... géé-nin él-laan nog an-gidatki-n eme-je-n товарищ-3SG.POSS1 встать-CVB.ANT.IS on-ALL-3SG.POSSl прийти-PRSPST-3SG.PRED '.. .его товарищ встал и к нему подошел'; ... looca-sel amaski guni-cee-l kacer-lidatki русский-PL назад BepHVTbCH-PST-3PL.PRED катер-ALL '...русские назад вернулись к катеру' (Усть-Амг. говор).

Рассматриваемое морфемосочетание состоит из двух компонентов: -yida- -jida- ^ -gida- ~ -lida-) и -tki. Первый из них означает 'сторона' и в историческом плане делится на два элемента: -yi- и *-daa-. Второй (т.е. -tki) является показателем

Негидальцы и негидальский язык

направительного падежа, он также образовался из двух аффиксов: *-ti- и *-kii.

Морфема -yida- может встречаться в негидальском языке в сопровождении показателей других локативных падежей, например: Taj joo-laa boya-jda-laa-n és-caa-tin тот дом-LOC MecTO-*CTOPOHA-LOC^3SG!POSSl дойти-PST-SPL.PRED 'Дошли до места поблизости от того дома' (-jda- является одним из вариантов морфемы -yida-); Коота eme-jgi-ji-nin eju-nin ¡ful-lida-du-n... нерпа прийти-ASP3-PTCP.PRS-3SG.POSS1 BpeM^3SG.POSSl nepéfl-*CTOPOHA-DAT-3SG.POSSl 'Незадолго перед временем прихода нерпы...'.

В этих примерах мы видим морфему -yida- (выступающую в вариантах -jda- и -¡ida-) в составе послелогов, в то время как морфемосочетание -yidatki обслуживает и существительные, и местоимения, и причастия (gene-cee-yidatki-n идти-PTCP.PST-ALL-3SG.POSS1 'туда, куда (он) ушел', bi-cee-jidatki-j быть-PTCP.PST-ALL-SG.POSS2 'туда, где (он) был'). Интересно, что в родственных негидальскому языках (например, в эвенкийском) аффикс -yida может быть только словообразовательным (эвенк, bar-gidá, пег. baj-gida 'противоположная сторона'), в низовскбм же диалекте негидальского он в одних случаях относится к словообразованию (см. только что приведенный пример), а в других — вне всяких сомнений к словоизменению (gene-cee-yidatki-n 'туда, куда (он) ушел'), поскольку после причастного показателя, являющегося словоизменительным, никак не должно быть показателя словообразовательного.

Естественно задать вопрос: почему в негидальском языке функционируют две формы со значением направительности? По-видимому, выражение значения направительности постепенно «перетягивает» на себя форма на -yidatki, более ранняя же форма направительного падежа на -tki при этом несколько меняет свои функции, как бы отрывая их от других локативных падежей. Короче говоря, в локативном блоке падежной системы негидальского языка (по крайней мере, в его низовскбм диалекте) происходит перераспределение ролей и одним из его результатов становится происходящее буквально у нас на глазах появление новой падежной формы с составным аффиксом -yidatki.

А. M. Певнов, М. М. Хасапова

Судя по немалому количеству и разнообразию возможных значений, винительный-1 (-гиа), дательный (-du) и местный (~1аа) падежи являются в негидальском и вообще в тунгусо-маньчжурских языках самыми древними. Мы уже говорили выше о том, что падежные формы на протяжении всей истории своего существования постепенно приобретают разные и иногда, казалось бы, никак не связанные между собой значения. Свидетельством того, что отложительный, направительный и продольный падежи появились в предке негидальского языка уже после винительного, дательного и местного, является не только весьма ограниченный набор функций первых трех, но и составной характер их показателей (-dukkej <*-dwu +-ki + ?; -tki < *-ti + -kii] -li ~ -lii<*-laa + ?). Надо сказать, что из тех падежей, которые оформляются исторически простыми, т. е. не составными аффиксами, только творительный имеет сравнительно мало значений (кстати, его аффикс -/г, судя по звучанию, заимствован из какого-то языка, родственного негидаль-скому).

3.2.3. Категория числа (SG, PL)

В негидальском языке есть маркированные и немаркированные в отношении числа формы имен существительных. Маркированные всегда передают множественное число, немаркированные же осмысливаются в контексте или как единственное, или как множественное (или, лучше сказать, немаркированные формы переводятся на русский язык то чаще как единственное число, то реже как множественное). Пример использования формы такого «общего» числа в значении множественного: Sagdi-l gun-cee-tin: «boya beje-nin bi-jee-tin» старый-PL сказать-PST-SPL.PRED небо человек-ЗЗС.РОББ! быть-FUT-3PL.PRED 'Старики сказали: «Наверно, (это) люди верхнего мира (буквально: люди неба)»'.

В следующем примере существительное ojon 'олень, олени' не имеет показателя множественного числа, но при этом значение множественности аффиксально выражено в словах, синтаксически связанных с этим существительным: ojon oja-kkaa-l-tin bi-si-Ф олень cnefl-DIM-PL-3PL.POSSl 6biTb-PRSPST-3PL.PRED® 'следы (буквально: «следочки»,

Негидальцы и негидальский язык

«следики», а может быть, эта словоформа означает 'немного следов') оленей есть'.

В негидальском языке у немаркированной в отношении числа формы существительного нет показателя числа не только фонематически выраженного (что само собой разумеется, поскольку немаркированность именно это и предполагает), но и фонематически невыраженного, т. е. нулевого. Применительно к грамматической системе языка можно говорить о ноле значащем и ноле незначащем. Нулевым показателем (нулевым аффиксом) следут называть только ноль значащий, он используется как средство экономии единиц плана выражения лишь теми грамматическими категориями, которые существуют на основе не привативной, а эквиполентной оппозиции. В рамках последней в негидальском языке функционируют, например, категории падежа и времени, а в рамках первой, как можно было уже понять, категория числа. Стоит отметить, что в близкородственном негидальскому эвенкийском языке вроде бы во всех его многочисленных диалектах выражение категории числа основано не на привативной, а на эквиполентной оппозиции, при этом противопоставленное множественному единственное число передается нулевым показателем, т. е. значащим нолем.

Кроме того (и это не менее существенно), нулевой показатель бывает только у тех грамматических категорий, которые являются для всех лексем данной части речи обязательными, облигаторными. К числу облигаторных грамматических категорий относятся, например, категория падежа или времени. Однако у таких категорий негидальского языка как, например, личная притяжательность, число или способ действия отсутствие в словоформе их фонематически выраженного показателя не передает никакого значения, т. е. такое отсутствие нельзя назвать значащим нолем, или нулевым показателем.

Маркированная форма числа представлена несколькими аффиксами: -I, -sal, -nil, -til. Самым употребительным из них является -I, несколько реже встречается аффикс -sal, который используется преимущественно для оформления существительных, обозначающих человека. Аффиксы -nil и -til присоединяются к очень ограниченному кругу существительных, передающих родственные отношения (ak-nil 'старшие братья', am-til отец-PL 'родители'). В таких словах как asi 'женщина' и xute

А. М. Певнов, М. М. Хасапова

'ребенок' при образовании множественного числа несколько изменяется основа (частичный супплетивизм): а,за-1, хир-1 (но встречается и хлйе-1).

Категория числа в негидальском языке имеет существенное сходство с соответствующей категорией в эвенском. Это касается, в частности, возможности использования немаркированной формы имени для обозначения множественности [Новикова, 1960, с. 126]; впрочем, именно так обстоит дело вроде бы во всех тунгусо-маньчжурских языках за исключением эвенкийского.

3.2.4. Выделительная форма (ЕМРН)

В негидальском имеется отсутствующая в эвенкийском, но свойственная тунгусо-маньчжурским языкам Приамурья (а также орокскому) выделительная форма со значением «тот, который. ..». В низовскбм диалекте показателем с таким значением выступает -пта,, а в верховском — -Ьта. Приведем пример: Ыехи-пте ди-пе-п: ... младший.брат(младший)-ЕМРН сказать-РКЗРЗТ-ЗБО.РКЕБ 'Тот, который младше, сказал: ...'.

Как было уже отмечено выше (см. З.1.), выделительная форма, подобно формам числа, падежа и притяжательности, свойственна не только имени существительному, но и некоторым другим разрядам слов, в том числе причастию: ... Ще-сее Ъе]е йаЬ(И-]а-п, Ще-т-сее-Ьте <1аЬс1а-]а-п придавить-РТСР.РБТ человек выиграть(победить)-Р118Р8Т-380.Р11ЕВ придавить-РАЗБЬРТСР.РБТ-ЕМРН проиграть (быть побежденным)-PRSPST-3SG.PR.ED '...прижавший (придавивший) человек выигрывает, (а) тот, который прижат (придавлен), проигрывает' (верховскбй диалект).

В верховском диалекте аффикс -Ьта, кроме выделительного значения, имеет сравнительное (как соответствующий эвенкийский показатель -Ьтааг): рш! ригевЬе Ш Ьпуа-Ьта два кило-метр(верста) или много-СБ 'Два километра (версты) или больше' (верховскбй диалект).

Негидальцы и негидальский язык

3.2.5. Комитативные формы (COMI, COM2, COM3, COM4)

Наряду с творительным падежом комитативность передается несколькими формами (-ей— COMI, -lyeliji— COM2, -паап — COM3, -na COMI) с близким, а иногда, может быть, идентичным грамматическим значением: Emen be je asi-eil bi-cee-tin один человек жена-COMl жить(быть)-РБТ-3PL.PRED 'Один человек с женой жил'; Dene-mi eni-lyeliji-n eme-w-gi-fee-w taj asatkan-ma идти-CVB.COND.IS мать-СОМ2-3SG.POSS1 прийти-PASS1-ASP3-FUT-1SG.PRED тот девочка-АСС1 'Когда (если) пойду, с матерью приведу ту девочку'; Taj juul xoni-l exi-neen nexu-neen-gecin oo-daan bi-l-cee-tin тот два девушка\РЬ-РЬ старшая.сестра-СОМЗ младшая.сестра-СОМЗ-SIM стать-CVB.ANT.IS >кп i ь(6ы i ь) ASГМХС'Н 1 'S Г-ЛГ'I..I' 1U . 1) 'Те две девушки, став как будто старшая сестра с младшей сестрой, стали жить'; ... atixaa-na etixee-ne teye-je-Ф, jep-pe-Ф старуха-СОМ4 старик-СОМ4 сесть(встать после cna)-PRSPST-3PL.PRED0 ecTb(to eat)-PRSPST-3PL.PRED0 '... старуха и старик встали (после сна, буквально: сели), поели'.

3.2.6. Форма подобия (SIM)

Слово, обозначающее нечто или кого-то, с чем или с кем что-то или кто-то сравнивается, маркируется в негидальском языке аффиксом -yacin, например: Ооп bi-si-s solaxi-yacin аасгп тии-le-ji? как 6biTb^HTb)-PRSPST-2SG.PRED лиса-SIM нет вода-NCNEG-INS 'Как живешь (ты), подобно лисе, без воды?'.

3.2.7. Ограничительная форма (RESTR)

Ограничительная форма имеет значение 'только', например: Es-caa-n délgan-dulaa-n, ice-cee-n déli-gda-nin sogo-Jo-jo-n, beje-gi-n caayila bi-si-n fl0CTHrnvTb-PST-3SG.PRED rcwoc-LOC-3SG.POSSl BnfleTb-PST-3SG.PRED голова-RESTR-3SG.POSS1 плакать-ASP.DUR-PRSPST-3SG.PRED тело-АР-3SG.POSS1 подальше 6biTb-PRSPST-3SG.PRED 'Пришла на его голос, увидела — только голова его плачет, тело его в стороне находится'.

А. М. Певнов, М. М. Хасапова 3.2.8. Морфотактика имен существительных

В именных частях речи негидальского языка (т. е. в существительном, прилагательном, местоимении и числительном) несловообразовательная аффиксация с максимальной полнотой, а также разнообразием морфемосочетаний представлена, естественно, в существительном. Для этой части речи характерны следующие модели морфемных цепочек, связанных с несловообразовательной аффиксацией:

0. Т8ць (отсутствие цепочки, т. е. «чистая» основа имени существительного) ;

1. Т8иЬ-РЬ, Т8иЬ-СА8Е, Т^И'ОЯЯО. 2, 3, 4), ТюЬ-ЕМРН, Т8иЬ-СОМ, Т8иЬ-81М, Т^гНКЯТН:

2. Т8иЬ-РЬ-САЗЕ, Т8иЬ-РЬ-РОЗЗ(1, 2, 4), Т,111гелЗЫ:,( >33( 1. 2), Т8иЬ-Р0883-РЬ, Тдць-РОЗБЗ-САБЕ, '1;м,г1:,( >ЗЗЗ^Р( >332. Т,111гЛ1Ч:,(>33(1. 2, 3), Т8иЬ-СОМ-81М, Т,111Г('(>.\М:,(>ЯЯ(1. 2), 1;111г1!1-:я Г1М:,()ЯЯ(1. 2(?), 3(?), 4(?)), ТвиЬ-ЕМРН-САБЕ;

3. Т8иЬ-РЬ-САЗЕ-РОЗЗ(1,2), Т8иЬ-РОЗЗЗ-РЬ-САЗЕ, Ч^нь -М' 1'( 14 )ЯЯ2. Т8иЬ-АР-РЬ-Р0332;

4. Т8иЬ-АР-РЬ-САЗЕ-РОЗЗ(1, 2).

Итак, морфемным минимумом негидальской именной словоформы (точнее, имени существительного) является Т8иь-0, а максимумом - Т8иЬ-АР-РЬ-САЗЕ-РОЗЗ(1,2).

Стоит обратить внимание на количество возможных комбинаций морфем в зависимости от числа аффиксов в словоформе: 1 аффикс — 7 комбинаций с основой имени существительного, 2 аффикса—11 комбинаций, 3 аффикса — 4 комбинации, 4 аффикса—1 комбинация. Итак, по мере увеличения числа аффиксов в словоформах негидальских имен существительных количество допустимых в них комбинаций морфем сначала возрастает, а затем уменьшается: 7-11-4-1.

Согласно приведенному перечню, имя существительное в негидальском языке имеет не менее 24 моделей словоформ (1 + 7 + 11+4 + 1). Вероятно, каких-то моделей мы пока не выявили, однако вряд ли их намного больше, чем в данном перечне.

Негидальцы и негидальский язык

Вполне определенно можно сказать, что не существует следующих типов морфемных цепочек:

Tsub-AP, Tsub-AP-PL, Tsub-AP-CASE, Tsub-AP-POSS4, Tsub-PL-POSS3, Tsub-CASE-POSS(3, 4), Tsub-POSS(l, 2, 4)-CASE.

Приведенные модели реально существующих морфемных цепочек негидальских словоформ несомненно свидетельствуют о том, что показатели POSS3 и POSS4 нельзя включать в одну грамматическую категорию с показателями POSS1 и POSS2, в то же время грамматические значения, выражаемые показателями POSS1, POSS2, POSS3 и POSS4 несомненно имеют отношение к понятийной категории посессивности, буквально пронизывающей структуру негидальского языка и в особенности его именные части речи (в максимальной степени, конечно же, имя существительное).

3.3. Имя прилагательное

В негидальском языке есть несколько аффиксов, при помощи которых образованы имена прилагательные, к ним относятся: -та (например, тоо-та 'деревянный', однако бывает и так, что этим или, лучше сказать, идентичным по звучанию аффиксом оформляется не прилагательное, а наречие: teje-me '(1) безусловно, очень правильно; (2) в самом деле' (перевод этого слова дается по [Сравнительному словарю тунгусо-маньчжурских языков, 1977, с. 229])), -xin (например, nali-xin 'сырой (недоваренный, недожаренный)' (перевод основан на толковании значения в [Сравнительном словаре тунгусо-маньчжурских языков, 1975, с. 630])), -pti (например, gojo-pti 'старый (только о предметах, но не о живых существах)'), -gdi (например, ujge-gdi 'беременная' (букв.: тяжелая); следует сказать, что этот же аффикс может оформлять слова, которые в переводе на русский язык соответствуют категории состояния: geelemu-gdi 'страшно') и некоторые другие.

Если негидальское прилагательное не имеет словообразовательного аффикса, то оно может обладать грамматическим свойством, отсутствующим у русского прилагательного (неясно, касается ли это всех таких прилагательных или только

А. M. Певнов, М. М. Хасапова

какой-то их части). Свойство это заключается в способности слова совмещать в своей семантике атрибутивность с субстан-тивностью, например: aja, 'хороший; свойство быть хорошим, «хорошесть»', nitkuun 'маленький; свойство быть маленьким, «маленькость»', dolin 'средний; середина'. В. А. Аврорин подобные (однако, как увидим, не во всем) слова в нанайском языке называет именами качества: «Особую часть речи, занимающую промежуточное положение между качественными прилагательными, качественными наречиями и именами существительными отвлеченного значения, составляет количественно немногочисленная, но весьма употребительная группа слов — имена качества» [Аврорин, 1959, с. 222]. Негидальские имена качества объединяют в себе свойства лишь качественных прилагательных и «имен существительных отвлеченного значения» — в роли качественного наречия они, как в нанайском, выступать не могут. По-видимому, в негидальском языке имена качества представляют собой относительно замкнутую группу имен прилагательных, но вряд ли особую часть речи. Если бы было иначе, то нам пришлось бы считать особой частью речи негидальские слова, имеющие упомянутый уже словообразовательный аффикс -gdi. Дело в том, что такие слова способны в одних контекстах выступать как прилагательные, а в других — как категория состояния (т. е. такие слова, подобно именам качества, совмещают то, что для русского языка является несовместимым). Примером может быть слово sayijigdi, которое В.И.Цинциус переводит как '1. стыдливый, стеснительный; 2. стыдно, совестно' [Цин-циус, 1982, с. 262] (Вера Ивановна отмечает долготу гласного второго слога этого слова). Приведем фразовый пример с неги-дальским словом, способным окказионально соответствовать по значению русской категории состояния: Asi-du sayijigdi оо-саа-Ф женщина-DAT стыдно стать- PST-3SG.PRED0 ' Женщине стыдно стало'.

Следует иметь в виду, что негидальское имя качества при всей своей «двуликости», т. е. способности в одних контекстах выступать как прилагательное, а в других — уподобляться имени существительному, остается все-таки в рамках имен прилагательных, не подвергаясь конверсии и не переходя в класс имен существительных. При уподоблении имени качества имени существительному первое не обретает фундаментального

Негидальцы и негидальский язык

свойства второго, а именно — непременного наличия способности иметь при себе определение. Например, когда негидалец говорит aja-waa-n saa-Ф-т хороший-ACC1-3SG.POSS1 знать-PRSPST^ISG .PRED 'знаю, что он хороший' ('знаю о его свойстве быть хорошим', 'знаю его «хорошесть»'), он вряд ли может первое слово сделать определяемым (кстати, у русского искусственного слова «хорошесть» определение вполне допустимо, например: 'знаю о его явной «хорошести»').

Проблема своеобразия частей речи в тунгусо-маньчжурских языках вызывала в прошлом немалый интерес специалистов. Еще в «Очерке грамматики эвенкийского (тунгусского) языка» Г. М. Василевич предлагала выделять «имена качеств», относящиеся к «непроизводным недифференцированным именам» [Василевич, 1940, с. 42]. Эвенкийские имена качества, «в переводе на русский принимающие значение существительных и прилагательных» [Там же, с. 42], вполне соответствуют таковым в негидальском языке. Нам кажется, что имена качества в тунгусо-маньчжурских языках заслуживают пристального внимания, как и некоторые другие категории, в совокупности своей представляющие специфику этих, казалось бы, не столь грамматически оригинальных языков, как, например, палеоазиатские. На самом же деле оригинальность («идеоэтничность») тунгусо-маньчжурских языков не очень заметна при поверхностном их изучении и предвзятом к ним подходе, она нередко скрывается за привычными для нас категориями.

Прилагательное в негидальском языке способно присоединять показатели числа, падежа, притяжательности, а также может иметь выделительную и ограничительную формы. Кроме того, негидальские прилагательные допускают оформление показателем с диминутивным значением: egdige 'большой' — egdige-kkeen '«болыненький»' (кстати, такой аффикс присоединяется и к местоимениям (напр.: ёёхип 'что?' — ёёхи-ккаап '«чтосенько?»'), и даже к причастию (Ысее 'бывший' — Ысее-ккееп '«бывшенький'»)). Показатель множественного числа -I играет в негидальских именах прилагательных формальную роль, поскольку используется в сравнительно редких случаях согласования атрибута с подчиняющим его себе словом. Напротив, падежные аффиксы служат не для согласования и используются при оформлении ими негидальских

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

прилагательных (точнее, их разряда — имен качества) по своему прямому назначению, т. е. обозначают различные объектные отношения, например: Bi ñitkuun-du-j dooldi-t-paaci-tf-m enin-mi guu-gki-wee-n я маленький-DAT-SG.POSS2 слышать-ASP.STBL-ASP.USU-PRSPST0-1SG.PRED MaTb-SG.POSS2 ска-3aTb-PTCP.PST.ITER-ACCl-3SG.POSSl 'Когда я был маленьким (в своей «маленькости»), (я) (часто) слушал то, что говорила моя мать'.

Негидальские прилагательные могут присоединять падежные аффиксы при отсутствии определяемого существительного, например: Tixemi=dee egdige-nme-lee déjam-laa doo-caa-tf потбм=и болыной-EMPH-LOC толстый-LOC сесть(о птице)-PST-3SG.PRED0 'Потом на ту (лиственницу), которая большая, на толстую села (большая птица)'.

Свойственное тюркским и монгольским языкам атрибутивное сочетание двух существительных, связанных примыканием (типа турецкого altvn saat 'золотые часы' (букв.: золото часы)), характерно только для маньчжурского и, по-видимому, чжурчжэньского, в остальных же тунгусо-маньчжурских языках, в том числе и в негидальском, имеются специальные аффиксы для образования относительных прилагательных типа негидальского sele-me 'железный' (от sele 'железо').

Весьма необычны следующие примеры употребления прилагательных, оформленных притяжательным аффиксом 3-го л. ед. ч.: Taj boxacan-du deyi egdi-nin тот остров-DAT птица много-4HCJieHHbiü-3SG.POSSl(3SG.PRED?) 'На том острове птиц много'; Délga-nin aja-nin sogo-ji-nin rcuioc-3SG.POSSl хороший-3SG.POSS1(3SOPRED?) miaKaTb-PTCP.PRS-3SG.POSSl(3SG. PRED?) 'Голос ее хороший (приятный), «шгакательный» (о поющей женщине); Ej dolbon-du xééyin magga-nin oo-jaa-n этот ночь-DAT буря cmibHbiü-3SG.POSSl(3SG.PRED?) стать-FUT-3SG.PRED 'Этой ночью буря сильной будет'. Интересно, что во всех таких примерах прилагательные обозначают нечто большое, хорошее, сильное, многочисленное (возможно, со временем будут найдены примеры иного рода).

Такие примеры свидетельствуют о том, что оформленное притяжательным аффиксом 3-го лица единственного числа прилагательное способно нарушать незыблемое общеалтайское правило, запрещающее определению находиться в постпозиции

Негидальцы и негидальский язык

по отношению к определяемому [Хасанова, Певнов, 2003, с. 253 254]. Этот вывод подкрепляется аналогией в орочском языке: «Определения, выраженные прилагательными, могут препозитивно примыкать к определяемым, например: aja, п'эе 'хороший человек', сагди мамача 'старая старуха', эгди усэктэ 'много зверей (многочисленный зверь)'. Но возможно и постпозитивное расположение определения, причем в этом случае оно обязательно приобретает лично-притяжательную форму 3-го лица, например: н'ае ajan'и, мамача сагдип'и, усэктэ эгдин'и (с теми же значениями)» [Аврорин, Лебедева, 1968, с. 207].

Типологическую параллель такого рода негидальским и орочским постпозитивным определениям можно найти далеко на северо-востоке: в алеутском языке русскому словосочетанию 'новый дом' соответствует у лам, тагаОа, что буквально переводится как 'дома новизна-его' [Меновщиков, 1968, с. 393] (графемой D обозначен интердентальный звук; препозитивное определяемое имеет форму так называемого относительного падежа (аффикс -м)).

Впрочем, в приведенных негидальских примерах (см. выше три предложения с глоссами) в постпозиции к именам существительным находятся не атрибуты, а предикаты (собственно говоря, такое понимание отражено в переводе этих предложений на русский язык и в скобках со знаком вопроса в глоссах). Если это действительно так, то показатель -nin в подобных случаях следует считать не притяжательным, а предикативным. Кстати, лично-притяжательные аффиксы могут функционировать как предикативные, например, в нанайском языке: Si dai-si ты болыной-280.Р0881(= 2SG.PRED) 'Ты большой (взрослый)', Mi gogda-i я BbicoKnñ-lSG.POSSl(= 1SG.PRED) 'Я высок', Mapa bali-ni старик cnenoñ-3SG.POSSl(= 3SG.PRED) 'Старик слеп' (примеры заимствованы из «Грамматики нанайского языка» [Аврорин, 1959, с. 215], мы их транслитерировали, разделили словоформы на морфемы и проанализировали при помощи глосс, причем в скобках привели реальное грамматическое значение личных аффиксов).

Как мы уже говорили (3.2.4.), в верховском диалекте аффиксом -tma может выражаться сравнительная степень прилагательного; этим же аффиксом (в низовском диалекте-пта) передается выделительное значение ('тот, который'). В низовском

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

диалекте сравнительная степень прилагательного морфологического оформления не имеет, превосходная же степень выражается при помощи препозитивных служебных слов jig или saamaj < русск. самый), например: saamaj bejge egnexeen 'самый жирный теленок'.

Интенсивность проявления качества может выражаться редупликацией прилагательного: aja-aja 'очень хороший'.

«Неполная или усиленная степень признака» (формулировка В. А. Аврорина в отношении нанайских качественных прилагательных [Аврорин, 1959, с. 208]) передается в негидальском языке аффиксом -laa: sagdi-laa bi-sii beje старый-EST быть-PTCP.PRS человек 'люди, которые постарше; староватые люди'. Условно будем называть эту форму прилагательного оценочной.

В сравнении с именем существительным имя прилагательное имеет в негидальском языке весьма ограниченные морфо-тактические возможности:

0. Tadj-0;

1. Tadj-PL, Tadj-POSS(l, 2), Tadj-CASE, Tadj-EMPH,

Tadj-EST;

2. Tadj-PL-CASE, Tadj-EMPH-CASE.

3.4. Местоимение

Все местоимения склоняются, некоторые оформляются показателем множественного числа и даже посессивными аффиксами (иногда «в связке» с показателем косвенной принадлежности), например: joo-du,-s ni-gi-s bi-si-n? дом-DAT-2SG.POSS1 kto-AP-2SG.POSS1 6bm-PRSPST-3SG.PRED 'В твоем доме кто (условно твой) есть?'; Solaki, Ы sine-we ёёкип-duli-s jawa-ja-m? лиса я ты(ОСБ)-АСС1 4to-PROL-2SG.POSS1 взять-FUT.INTERROG-lSG.PRED 'Лиса, я тебя за что (твое) возьму?' (верховскбй диалект); taji-gi-nin tot-AP-3SG.POSS1 'он'.

Указательных местоимений два: ej 'этот' и taj 'тот'. Вопросительное местоимение ёёхип относится к предметам и животным, по отношению к человеку используется местоимение ш 'кто' (конструкция типа ёёхип beje-nin...? что человек-

Негидальцы и негидальский язык

3SG.POSS1 'что за человек... ?' или ééxun ии-п... ? что скребок-3SG.POSS1 'что за скребок (для соскабливания мездры)...?' представляет собой особый случай). Обращает на себя внимание наличие в негидальском языке неизменяемого (т. е. не обладающего формой множественного числа) определительно-возвратного местоимения теепехееп 'сам, сами'. Возвратное местоимение имеет атрибутивную форму: meen 'свой' (< *теепг — в прошлом это была форма родительного падежа), с ней совпала основа косвенных падежей этого местоимения: meen-mi caM-SG.POSS2 'себя', meen-mej caM-PL.POSS2 'себя', meen-du-j caM-DAT-SG.POSS2 'себе' и т.д.. Некоторые неопределенные местоимения образованы при помощи частицы -¡bal (ñi-lbel 'кто-нибудь', iilee-lbel 'куда-нибудь'). Местоимения 1-го и 2-го лица позволяют говорить о наличии в далеком прошлом чередования гласных, которое различало единственное и множественное число: Ы 'я' — bu 'мы' (эксклюзив), si 'ты' — su 'вы' (возможно, во всех этих местоимениях гласный долгий).

Инклюзивная форма местоимения 1-го лица множественного числа подвержена существенному варьированию как в целом в тунгусо-маньчжурской языковой семье, так и в отдельно взятом ее представителе — негидальском языке. По всей видимости, такое варьирование свидетельствует об относительно позднем появлении в тунгусо-маньчжурских языках самой категории инклюзива и, соответственно, противопоставления инклюзивных форм ('мы с вами, мы с тобой') эксклюзивным ('мы без вас, мы без тебя').

В верховскбм диалекте негидальского языка, судя по нашим материалам, употребляется только местоимение bit 'мы с вами, мы с тобой', в низовскбм же диалекте наряду с bit встречается bitta (в усть-амгуньском говоре иногда butta). Трудно сказать, что представляет собой элемент -ta в местоимении bitta (butta). Поскольку гласный звук местоимения bit относится, так сказать, к e-гармонии, а не к a-гармонии, можно предположить, что мы слышим звук а там, где на самом деле долгий ее, который в негидальском языке (и особенно в его низовскбм диалекте) произносится значительно ближе к аа, чем к ее (кстати, В.И.Цинциус приводит инклюзивное местоимение с э-гармо-нией, т. е. в виде биттэ [Цинциус, 1982, с. 22; Цинциус, 1997, с. 197], а В. Д. Колесникова и О.А.Константинова дают его с

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

иной гармонией, т. е. как бутта ~ битта [Колесникова, Константинова, 1968, с. 116]). Трудно сказать, существует ли какое-нибудь отличие в употреблении местоимений bit и bitta (butta)] в текстах, записанных нами от Е. М. Самандиной, встречаются оба эти местоимения, причем bit вроде бы чаще, чем bitta. Следует подчеркнуть, что инклюзивное местоимение в форме bitta (butta) относится к числу уникальных особенностей неги-дальского языка, т. е. таких, которые не отмечены ни в одном другом представителе тунгусо-маньчжурской языковой семьи.

При склонении местоимений 1-го и 2-го лица обнаруживаются не две, а три основы (например: Ы 'я', mine- для винительного и направительного падежей, min- — для всех прочих косвенных). У тех же личных местоимений, согласно нашим материалам, показателем отложительного падежа выступает -du,k, а не -dukkej (например: min-duk 'от меня', sin-duk 'от тебя'). Личное местоимение способно оформляться аффиксом, имеющим уменьшительное (уничижительное) значение: mine-kken-те h(OCS)-DIM-ACC1 'меня (маленького, бедненького)'.

Местоимением 3-го лица единственного числа является подап, нередко заменяемое указательным taj, которое в таких случаях может присоединять к себе лично-притяжательный аффикс вместе с показателем косвенной принадлежности, в качестве примера приведем упомянутую выше словоформу taji-gi-nin TOT-AP-3SG.POSS1 'он'. Во множественном числе местоимением 3-го лица является nogatiï, в косвенных падежах оно имеет, как и местоимение 3-го лица единственного числа, притяжательный показатель: nogaï-ba-tin onn(OCS)-ACCl-3PL.POSS1 'их' (nogan-maa-n OH-ÀCC1-3SG.POSS1 'его').

Совокупное местоимение copal 'весь, целиком', оформляясь посессивным аффиксом, формально напоминает местоимение 3-го лица: copal-ba-tin (в верховском диалекте opkaci-wa-tin) Bce-ACCl-3PL.POSSl 'всех их' (винительный падеж). Интересно, что аналогичную модель имеет одно из самоназваний неги-дальцев, а точнее — негидальское название коренных народов Нижнего Амура, в том числе и самих негидальцев (naabeeseltin, ср. * nogal-tin 'они').

Рассмотрим ту инновацию, которая возникла в обоих негидальских диалектах в местоимении 3-го лица множественного числа: в именительном падеже вместо ожидаемого nogaltin*

Негидальцы и негидальский язык

(ср. эвенк. nugartin) в негидальском будет подай',1, хотя в косвенных падежах отличия от эвенкийского языка только фонетические (винительный падеж: нег. nogal-ba-tin — эвенк, пидаг-Ъа-Ыщ дательный падеж: нег. nogal-du-tin — эвенк, nugar-du-tin и т.д.). Суть инновации в негидальском местоимении nogatil 'они' заключается в том, что показатель множественного числа -I- был как бы передвинут в исход слова: *noga-1-tin > nogati-l. Кстати, замена п на I для образования множественного числа так же характерна для негидальского языка, как замена с той же целью п на г в эвенкийском языке.

Итак, в негидальском местоимении 3-го лица множественного числа показатель числа не просто сохранился, но еще и переместился в исход слова, где он более заметен. Удивительно, что при этом определительно-возвратное местоимение теепехееп 'сам, сами' в низовскбм диалекте негидальского языка не имеет формы множественного числа, как, например, его эвенкийский диалектный эквивалент (теепекееп 'сам' — теепекеег 'сами'). В верховскбм же диалекте негидальского языка определительно-возвратное местоимение изменяется, хотя и не совсем так, как в эвенкийском, ср. нег. верх, meentin '(они) сами' с эвенк, meertin с тем же значением.

Негидальские местоимения 1-го и 2-го лица единственного и множественного числа имеют некоторые отличия от соответствующих эвенкийских в двух падежах: в направительном и винительном. Речь идет, собственно говоря, о модификациях основы, к которой присоединяются показатели этих падежей. В низовскбм диалекте негидальского языка (в отличие от вер-ховскбго) аффикс -tki наращивается для образования направительного падежа личных местоимений не к основам min-, sin-, тип-, su,n-, а к основам mine-, sine-, m,une-, sune-, т.е. mine-tki (a не min-tiki) 'ко мне', sine-tki (a не sin-tiki) 'к тебе', mune-tki (а не тип-tiki) 'к нам', sune-tki (а не sun-tiki) 'к вам'. Таким образом, основы mine-, sine-, m,une-, sune- используются в низовскбм диалекте для образования как винительного (mine-we, sine-we, mune-we, sune-we), так и направительного падежей. Впрочем, формы винительного падежа образуются таким способом не у всех говорящих на низовскбм диалекте. В усть-амгуньском говоре низовскбго диалекта, судя по речи Д. Л. Кипи, употребляются несколько иные формы винительно-

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

го падежа местоимений 1-го и 2-го лица, например: minawa 'меня', sunawa 'вас' (здесь мы видим уже четвертую «деклинаци-онную» основу усть-амгуньских местоимений 1-го и 2-го лица: Ы, min-, mine-, mina-). Возможно, конечно, мы не совсем правильно записали на слух такие словоформы как minawa 'меня', sunawa 'вас' — не исключено, что во втором слоге на самом деле не а, а а-образный долгий ее (см. выше в этом же разделе об аналогичных сомнениях по поводу второго гласного в негидальском местоимении bitta ~ butta). Кстати, в пользу вариантов с «a-гармонией» (т.е. minawa 'меня', sunawa 'вас') свидетельствуют обнаруженные Т. Цумагари в удэгейском языке точно такие же словоформы minawa 'меня', sunawa 'вас' [Tsumagari, 1997, р. 85]; надо сказать, что в словаре Е. Р. Шнейдера приведены «нормальные» удэгейские формы винительного падежа личных местоимений: minawa 'меня', sunawa 'вас' и т.д. [Шней-дер, 1936, с. 106].

Особенностью негидальских местоимений 1-го и 2-го лица (кроме инклюзивного), а также возвратного является наличие притяжательной формы, обычно совпадающей с основой косвенных падежей этих местоимений (min 'мой', sin 'твой', тип 'наш', sun 'ваш', meen 'свой'). Такая форма отсутствует в эвенкийском языке, в негидальском же она есть лишь в низовскбм диалекте. Употребляется эта форма только в качестве первого (атрибутивного) компонента в изафетной конструкции, например: min xute-w мой ребенок-lSG.POSSl 'мой ребенок', sin joo-s твой flOM-2SG.POSSl 'твой дом' т.д. В текстах на низовскбм диалекте, записанных от Е. М. Самандиной, нам нередко встречался иной вариант этой конструкции, отличающийся формой своего первого компонента: Ы xute-w я ребенок-lSG.POSSl 'мой ребенок', si Jоо-s ты flOM-2SG.POSSl 'твой дом' и т.д. Надо сказать, что в верховскбм диалекте негидальского, как и в эвенкийском языке, представлен только последний вариант (Ы xute-w). В низовскбм же диалекте мы не заметили каких-либо различий в употреблении обеих разновидностей данной конструкции.

Иногда в текстах, продиктованных нам Е. М. Самандиной, вместо форм min, sin и т. п. встречаются mini, sini и т. п. Трудно сказать, что это — возможно, мы видим реликтовые дублетные формы с непонятно почему не отпавшим гласным i в исходе этих слов; можно также предположить, что мы сталкиваемся

Негидальцы и негидальский язык

в идиолекте Е. М. Самаидииой с подражанием ульчскому языку, в котором, правда, соответствующие формы без конечного i встречаются в опубликованных О.П.Суником фольклорных текстах несравненно чаще, чем атрибутивные формы возвратного и личных местоимений с конечным звуком i [Суник, 1985].

Если говорить о происхождении негидальских местоименных притяжательных форм rain (mini), sin (sini) и т.д., то это бывшие формы родительного падежа (аффикс -г ~ -ni), сохранившегося лишь в маньчжурском и его предшественнике чжур-чжэньском и давно вышедшего из употребления в остальных тунгусо-маньчжурских языках [Певнов, 2004, с. 367-368].

Морфотактика вопросительных и указательных местоимений напоминает сильно редуцированную морфотактику имен существительных:

0- Тргоп-0;

1. Tpron-PL, Tpron-CASE, Tpron-POSS2 (meen-mi, meen-mej 'себя'), Tpron-SIM;

2. Tpron-AP-POSS(l, 2), Tpron-CASE-POSS(l, 2);

3. Tpron-AP-CASE-POSS(l, 2);

4. Tpron-AP-PL-CASE-POSS (1, 2).

Морфотактика личных местоимений еще беднее:

0 Т -Й-

и- хргоп V,

1. OCSpron-CASE (Tpron-CASE только у INCL bitta, а также у 3SG подап, хотя в склонении местоимений 3-го лица имеются особенности, о которых речь уже шла выше), OSCpron-SIM.

Оба списка моделей местоименной морфотактики нельзя считать окончательными, однако существенного их пополнения вряд ли можно ожидать.

3.5. Имя числительное

у негидальцев нет единого понятия «один». Есть несколько слов, которые переводятся на русский язык как 'один', причем

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

этим словам соответствуют, очевидно, разные понятия: етеп 'один (не два, не три и т.д.)', gagda 'один из парных предметов', géé 'один из двух; другой, второй', етиксеккеп 'один (без других; о людях)'. Трудно сказать, к какой части речи относятся слова gagda и géé.

Числительное етеп может употребляться в качестве неопределенного артикля, например: Baxa-ja-n етеп jobgo-wo найти-PRSPST-3SG.PRED один острога-ACCl 'Нашел (какую-то) острогу' (кстати, функциональными аналогами определенного артикля иногда вроде бы могут служить личные или возвратные притяжательные аффиксы (см. 3.2.1.2. — в конце первого абзаца)).

Негидальские числительные первого десятка не этимологизируются, что говорит или о большой их древности или же о заимствованном их характере (вероятнее первое). Негидальское числительное ijeyin 'четыре' сохранило начальный гласный, отпавший в близко родственных негидальскому эвенкийском и солонском языках. Негидальские числительные ojin 'двадцать', taggu, 'сто' и méggan 'тысяча' заимствованы, причем первое, судя по отсутствию начального звука х, пришло скорее всего из субстратного языка типа орочского.

Уникальной особенностью негидальского языка является способ образования числительных третьего десятка: ojin-dukkej етеп двадцать-ABL один 'двадцать один', ojin-dukkej jwul двадцать-ABL два 'двадцать два', ojin-dukkej élan двадцать-ABL три 'двадцать три' и т.д. Было бы неудивительно, если бы так образовывались числительные второго десятка (нечто подобное наблюдается в некоторых эвенкийских диалектах), причина же того, почему в негидальском языке такой способ был применен к числительным третьего десятка, остается непонятной.

В негидальском языке есть особые формы числительных, например: jugesel 'вдвоем', jukkel 'только два, только вдвоем', етеккеп 'только один', nugunmel 'приблизительно шесть', juule 'два дня' (juu-le-1-duli два-ДЕНЬ-PL-PROL 'через два дня'), élala 'три дня' (но éla-la-li три-ДЕНЬ-PROL 'через три дня', а не éla-la-l-duli*). Как видим, числительные типа juule 'два дня' или élala 'три дня' включают аффикс (-la/-le), имеющий лексическое значение ('день'). Судя, например, по эвенкийско-

Негидальцы и негидальский язык

му языку, в прошлом в негидальском подобных числительных было, вероятно, больше, так что для определенных объектов в пределах десяти мог использоваться счет как при помощи синтетического оформления (élala 'три дня'), так и посредством аналитического (élan inegi 'три дня'). Простейшим тестом, позволяющим установить, к какой части речи относится слово élala 'три дня', можно считать попытку «атрибутировать» его, т.е. присоединить какое-либо определение (как мы уже говорили, нет такого существительного, у которого вообще не может быть определения, см. раздел З.1.). У слова élala 'три дня' определения вроде бы быть не может, следовательно, скорее всего это не существительное, а числительное, точнее, особая форма числительного, включающая сразу два лексических значения.

Порядковые числительные образуются в негидальском языке с нарушением законов агглютинации, например: élan 'три' — élii 'третий'. Причина такого чередования гласных проста: élan + *-Y'i = *élaji > *élaji > * élai > élii.

Вопросительных числительных в негидальском языке два: слово adi (adiil) означает 'сколько' применительно к штучным объектам (например, к людям, животным, домам, дням и т.п.), числительное asun переводится на русский язык точно так же, но используется только по отношению к тем словам, которые не могут иметь при себе числительного в роли определения (например, негидальцы спрашивают asun gojo? 'как далеко, насколько далеко?', но adi cas? 'сколько времени (который час)?').

Морфотактика числительных очень проста:

0. Tnum-0;

1- Tnum-CASE.

2- Tnum-CASE-POSS (1 (?), 2).

Подводя итог, можно сказать, что именные части речи в негидальском языке довольно четко дифференцируются благодаря:

а. существенным морфотактическим различиям между ними (хотя внутри класса местоимений такие различия также имеются);

A. M. Певнов, M. M. Хасапова

б. разному набору словообразовательных аффиксов (у местоимений словообразование отсутствует);

в. наличию универсальной синтаксической особенности имен существительных — способности иметь определения (у прилагательных, местоимений и числительных определений не бывает).

Примечания

1. В 1998 г. во время российско-японской лингвистической экспедиции в низовья реки Амур мы узнали от участвовавшего в ней Ч. М. Таксами, что более точным и правильным самоназванием нивхов является не nivx, a mer nivx (т. е. буквально не 'человек', а 'наш человек'); нас поразило смысловое сходство с обнаруженным нами ранее негидальским самоназванием bitta naa beeseltin, в котором, кстати, местоимение 1-го лица множественного числа bitta представляет собой форму инклюзива, как и нивхское местоимение тег в словосочетании mer nivx.

2. Об этом нам сказал Е. В. Головко, за что мы ему искренне благодарны.

3. Интересно, что аналогичное заимствование из русского языка (gumaska 'деньги') отмечено Дз. Икэгами в словаре языка уильта (орокском) [Ikegami, 1997, р. 75].

4. В статье приводятся в качестве примеров данные лишь тунгусо-маньчжурских языков, поскольку ее авторам они профессионально ближе, чем другие языки Сибири и Дальнего Востока.

5. Пояснения к глоссам:

(а) глоссирование примеров осуществлено нами в соответствии с опубликованными в Интернете «The Leipzig Glossing Rules», разработанными отделом лингвистики Института эволюционной антропологии Макса Планка (Bernard Comrie, Martin Haspelmath) и отделом лингвистики Лейпцигского университета (Balthasar Bickel); согласно одному из десяти правил, а именно — второму, при глоссировании морфемы в слове отделяются друг от друга дефисами, при этом обязательно должно совпадать количество дефисов в примерах с количеством дефисов в глоссах; другое правило (Jf® 4) заключается в том, что какая-либо единица языка (слово, морфема) может передаваться несколькими «металингвистическими» единицами в глоссах

Негидальцы и негидальский язык

(словами или сокращениями), причем такие «металингвистические» единицы должны быть разделены точками, например: él-laan встать-CVB.ANT.IS 'встав (встал и... )'.

(б) Расшифровка сокращений в глоссах и некоторые пояснения:

ABL — ablative (отложительный падеж);

ALL — allative (направительный падеж);

АС С — accusative (АСС1, АСС2; винительный-1 и винитель-ный-2 падежи);

ANT — anterior action (предшествующее действие;

CVB.ANT.IS — односубъектное деепричастие предшествующего действия);

АР ^alienated possession (косвенная принадлежность);

ASP — aspectual forms (формы аспектуальности, по укоренившейся традиции называемые в тунгусо-маньчжурских языках видами, хотя правильнее было бы именовать их способами действия); в негидальском языке имеется по крайней мере десять видов:

1. вид на -sin-, в глоссах: ASP1 (ввиду невозможности найти краткое адекватное название для первых трех видов мы решили именовать их, исходя из формы, а не значения; в глоссах же эти виды обозначаются номерами: ASP1, ASP2 и ASP3);

2. вид на -kta-, в глоссах: ASP2;

3. вид на -jgi- (-gi- после -п- и -W-), в глоссах: ASP3;

4. вид начала действия (аффикс -l(i)-, в глоссах INCH — inchoative (ASP.INCH));

5. вид, указывающий на распространение действия на все его прямые объекты, а если глагол непереходный, то на участие в совершении действия всех его субъектов (аффикс -пак-, в глоссах: ТОТ — total (ASP.TOT));

6. вид стабильного действия (аффикс -t-/-ëi-, в глоссах: STBL — stable (ASP.STBL));

7. вид обычного действия (аффикс -waat-/-waaëi-, -paat-/-paaëi-,-maat-/-maaëi-, в глоссах: USU^usual (ASP.USU));

8. вид длительного действия (аффикс -ja-, в глоссах: DUR — durative (ASP.DUR));

9. вид частого действия (аффикс -s-/-si-, в глоссах: FR^ frequentative (ASP.FR));

10. вид состояния, обычно являющегося результатом действия (аффикс -са-, в глоссах: STAT StcltlC (ASP.STAT));

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

AUG — augmentative (увеличительная форма);

CASE — case (падеж);

CATS causalivo (каузатив);

CD — comparative degree (сравнительная степень);

COM-comitative (COM1, COM2, COM3, COM4 — формы ко-митатива);

COND — conditional (CVB.COND.IS и CVB.COND.DS^ одно-субъектное условно-временное и разносубъектное условно-временное деепричастия);

CONT — continuative (континуатив);

CVB —converb (деепричастие);

DAT — dative (дательный падеж);

DIM — diminutive (уменьшительная форма);

DS — different subject (это сокращение относится к так называемым разносубъектным деепричастиям, т. е. таким, которые имеют субъект, не совпадающий с субъектом главного действия);

ЕМОТ — emotive (служащее для передачи яркой эмоциональной окраски изменение количественной и качественной характеристик гласного в последнем слоге слова);

ЕМРН omphalic form (выделительная форма, см. 3.2.4.);

EST — estimation form (оценочная форма прилагательного, см. 3.3., предпоследний абзац);

PUT _future (будущее время);

FUT.INTERROG — interrogative future tense (вопросительное будущее время);

IMP — imperative (IMP1, IMP2 — повелительное-1 и повели-тельное-2 наклонения);

IMPERS — impersonal participle (безличное причастие);

INS — instrumental (творительный падеж);

INTERJECTION (междометие);

INTERROG —interrogative form (вопросительная форма);

ITER — iterative (многократный);

IS — identical subject (это сокращение относится к так называемым односубъектным деепричастиям, т. е. таким, которые имеют субъект, совпадающий с субъектом главного действия);

LOC — locative (местный падеж);

NCNEG—nominal connegative (именной коннегатив);

NOM — nominative (именительный падеж);

OCS^ oblique case stem (основа косвенных падежей);

Негидальцы и негидальский язык

PASS — passive (PASS1, PASS2 — пассивный-1 и пассивный-2 залоги);

PL ^plural (множественное число);

PEJ — pejorative (пейоративная, или уничижительная форма);

POSS — possessive (понятийная категория посессивности) (POSS1 — грамматическая категория личной притяжа-тельности, POSS2 — грамматическая категория возвратной притяжательности, POSS3 — форма обладания, POSS4 атрибутивно-предикативная притяжательная форма);

POST — posterior action (последующее действие; CVB.POST — деепричастие последующего действия);

PRED — personal predicative form (лично-предикативная форма);

PROL — prolative (продольный падеж);

PRS^present (настоящее время);

PRSPST — present-past (настояще-прошедшее время);

PST^past (прошедшее время);

РТСР — participle (причастие);

PURP — purposive (целевое значение (деепричастия); CVB.PURP — деепричастие цели);

R.ECP — reciprocal (взаимный залог);

REM — remote (отдаленность во времени или в пространстве — значение «недифференцированного» аффикса -ijese, см. З.1.);

RESTR — restrictive (ограничительная форма со значением 'только');

SBJV —subjunctive (сослагательное наклонение);

SQ — singular (единственное число);

SIM — similarity (форма подобия ('подобно...'));

VCNEG — verbal connegative (глагольный коннегатив).

Следующие обозначения были придуманы нами: ANT, АР, AUG, CD, CONT, DIM, DS, DUR, EMOT, EMPH, EST, FR, FUT.INTERROG, IMPERS, INCH, INTERJECTION, INTERROG, IS, ITER, NCNEG, OCS, PEJ, PROL, PRSPST, RESTR, SIM, STAT, STBL, TOT, USU, VCNEG.

(в) В глоссах не отмечается именительный падеж (NOM), имеющий всегда нулевой показатель.

(г) Одно из «Лейпцигских правил глоссирования» формулируется так: «If a grammatical property in the object-language is signaled

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

by a morphophonological change of the stem (ablaut, mutation, etc.), the backslash is used to separate the category label and the stem gloss)» (Rule 4D. (Optional)); при этом приводится, в частности, такой пример на немецком языке:

unser-n Vater-n our-DAT.PL father\PL-DAT.PL 'to our fathers'.

(д) Заглавными буквами латиницы передается грамматическое значение аффиксов, заглавными буквами кириллицы — лексическое значение аффиксов, например: juu-le-we bi-ceele-j два-ДЕНЬ-ACCl }KHTb(6biTb)-CVB.ANT-SG.POSS2 'два дня прожив'.

(е) Символы Tsub, Tadj, Tpron, Tnum расшифровываются соответственно как «основа существительного», «основа прилагательного», «основа местоимения», «основа числительного».

(ж) В скобках уточняется лексическая семантика или приводятся какие-то иные свойственные данному слову значения (например: сесть (о nTH4e)-HAIIPABIITbCH-PTCP.PST-3SG.PRED, младший.брат (младший), километр (верста), жить (быть)).

(з) Все нулевые показатели (кроме, как мы уже сказали, ноля для именительного падежа (см. 3.2.2.), а также ноля для формы некосвенной принадлежности (см. 3.2.1.5.)) в имеющих обязательное поморфемное членение примерах на негидальском языке обозначены символом -0(-), соответственно и в глоссах этим же самым значком, но только уменьшенным и приподнятым над строкой, помечены те значения, которые выражаются в глоссируемом примере нулевым показателем. В негидальском языке нулевые показатели применяются для обозначения: (а) настояще-прошедшего времени в глагольных формах 1-го лица единственного числа, а также 2-го лица единственного и множественного числа, например: iceS-m увидеть-PRSPST0-1SG.PRED '(я) увидел', ice-V-s увидеть- PRSPST0-2SG.PRED '(ты) увидел', ice-v-sun увидеть- PRSPST0-2PL.PRED '(вы) увидели', в 3-го лица множественного числа в глагольных формах настояще-прошедшего времени, например: ... atixaa-na etixee-ne teye-je-Ф, Jep-pe-V старуха-СОМ4 старик-СОМ4 встать-PRSPST-3PL.PRED0 ecTb-PRSPST-3PL.PRED0 '.. .старуха и старик встали (после сна, букв.: сели), поели'; (у) 3-го лица единственного числа в глаголах прошедшего времени, например: jawa-caa-V b3htb-PST-3SG.PRED0 '(он) взял' (в негидальском посто-

Негидальцы и негидальский язык

янно конкурируют между собой два способа обозначения 3-го лица в собственно глаголе: первый предполагает присоединение к аффиксу прошедшего времени -саа «нормальных» показателей лица (-п в единственном и -tin во множественном числе) , второй же способ основан на использовании в словоформах с аналогичным аффиксом прошедшего времени либо нулевого показателя лица/числа, как в последнем примере, либо на грамматическом переосмыслении свойственного именам существительным и причастиям показателя множественного числа -I (например: jawa-caa-l B3HTb-PST-3PL.PRED '(они) взяли'), который в таких случаях, как видим, выражает не просто множественное число, а множественное число 3-го лица собственно глагола, по определению не способного выполнять в предложении никакой иной синтаксической функции, кроме функции предиката, а точнее, главного предиката); 6) 3-го лица единственного числа во вспомогательном отрицательном глагольном слове в свойственной только ему форме прошедшего времени verbum finitum с аффиксом -се(-), например: e-ce-ty jawa-ja не- PST-3SG.PRED0 взять-VCNEG '(он) не взял' (в 3-ем лице множественного числа значение лица как бы берет на себя показатель числа -I, например: e-ce-l jawa-ja He-PST-3PL.PRED взять-VCNEG '(они) не взяли').

6. Тильду мы используем и в примерах, и в глоссах в таких языковых единицах, которые нельзя считать ни словом, ни словосочетанием. К числу таких единиц относится и asi^beje 'женщина (букв.: женщина^человек)'. Если бы единица asi^beje была словом, то доказательством этого служило бы «выравнивание» всех гласных в соответствии с правилом гармонии (asibaja*), чего, как видим, в действительности нет. Если бы это было словосочетание, то имя существительное в негидальском языке должно бы было обладать способностью посредством примыкания выражать атрибутивную связь с другим существительным, что совершенно чуждо грамматике этого языка. Модель подобных единиц была негидальским некогда заимствована, причем ареал ее необыкновенно широк и включает, например, такие принципиально различающиеся в структурном отношении языки как китайский, нивхский, тюркские.

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

Литература

Аврорин В. А. Грамматика нанайского языка. Т. 1. М.; Л., 1959. Т. 2. М.; Л., 1961.

Аврорин В. А. Особый способ выражения синтаксической связи Ц Вопросы грамматики. Сборник статей к 75-летию академика И.И.Мещанинова. М.; Л., 1960.

Аврорин В. А. О классификации тунгусо-маньчжурских языков Ц Труды двадцать пятого международного конгресса востоковедов. T.III. М., 1963.

Аврорин В. А. Проблемы изучения функциональной стороны языка (к вопросу о предмете социолингвистики). Л., 1975.

Аврорин В. А., Лебедева Е. П. Орочский язык Ц Языки народов СССР. Т. V. Монгольские, тунгусо-маньчжурские и палеоазиатские языки. Л., 1968.

Архив МАЭ РАН (= Архив Музея антропологии и этнографии имени Петра Великого Российской Академии наук (Кунсткамеры)), ф. 5, оп. 1, д. 29, 38, 56.

Верков В. П. Исландский язык Ц Языки мира: Германские языки. Кельтские языки. М., 2000.

Бошняк П. К. Экспедиции в Приамурском крае Ц Морской сборник, №2, 1859, т. XXXIX, СПб.

Вайнрайх У. Одноязычие и многоязычие Ц Новое в лингвистике. Вып. VI. Языковые контакты. М., 1972.

Василевич Г. М. Очерк грамматики эвенкийского (тунгусского) языка. Л., 1940.

Василевич Г. М. К вопросу о классификации тунгусо-маньчжурских языков Ц Вопросы языкознания, 1960, № 2.

Бахтин Н. Б. Языки народов Севера в XX веке. Очерки языкового сдвига. СПб., 2001.

Вдовин И. С. Историко-этнографические сведения о негидальцах середины XVIII столетия Ц Ученые записки ЛГУ. Серия факультета народов Севера, вып. 2. Л.. 1953.

Гапанович И. И. Поездка на Чукчагирское озеро Ц Советское Приморье. Владивосток, 1925. № 12.

Гуругли. Таджикский народный эпос. М., 1987.

Долгих Б. О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в. М, 1960.

Негидальцы и негидальский язык

Колесникова В. Д., Константинова О. А. Негидальский язык Ц Языки народов СССР. T. V. Л., 1968.

Лебедева Е. П. Архаические сюжеты эвенкийской сказки о животных Ц Языки и фольклор народов сибирского Севера. М.; Л., 1966.

Левин М. Г. Этническая антропология и проблемы этногенеза народов Дальнего Востока. М., 1958.

Лппскпй А. Н. Краткий обзор мапьчжуро-тупгусских племен бассейна Амура Ц Первый туземный съезд ДВО. Хабаровск, 1925.

Меновщиков Г. А. Алеутский язык Ц Языки народов СССР. T. V. Монгольские, тунгусо-маньчжурские и палеоазиатские языки. Л., 1968.

Миддендорф А. Путешествие на север и восток Сибири. Ч. II, СПБ., 1878.

Миронов С. А. Африкаанс язык Ц Языки мира: Германские языки. Кельтские языки. М., 2000.

Мыльникова K.M., Цинциус В. И. Материалы по исследованию негидальского языка Ц Тунгусский сборник. I. Л., 1931.

Народы Сибири. М.; Л., 1956.

Национальный состав населения СССР. По данным Всесоюзной переписи населения 1989 г. М., 1991.

Невельской Г. И. Подвиги русских морских офицеров на крайнем Востоке России. М., 1947.

Нивхско-русский словарь. Составили В. П. Савельева и Ч. М. Таксами. М., 1970.

Новикова К. А. Очерки диалектов эвенского языка. Ольский говор. Ч. 1. М.; Л., 1960.

Патканов С. К. Статистические данные, показывающие племенной состав населения Сибири, язык и роды инородцев. Т. III. СПб., 1912.

Певнов Александр М. Рефлексы вибранта в негидальском на фоне родственных ему языков Ц Suomalais-Ugrilaisen Seuran Aikakauskirja (Journal de la Société Finno-Ougrienne). 85. Helsinki, 1994.

Певнов A.M. Чтение чжурчжэньских письмен. СПб., 2004.

Сказки и предания нганасан. Сост. Б. О.Долгих. М., 1976.

Смоляк A.B. Негидальцы. Загадки и факты Ц Известия СО АН СССР, серия общественных наук. Новосибирск, 1977, №1, вып. 1.

A. M. Певнов, M. M. Xacanoea

Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских языков. T.I. Л., 1975. Т.П. Л., 1977.

Суник О. П. Тунгусо-маньчжурские языки Ц Младописьменные языки народов СССР. М.; Л., 1959.

Суник О. П. Ульчский язык. Л., 1985.

Тувинские народные сказки. Новосибирск, 1994.

Фонограммархив Института русской литературы (Пушкинский дом) РАН.

Форштейн-Мыльникова К. М. Негидальский отряд Амурской комплексной экспедиции института Ц Советская этнография, 1936, .V' 1.

Хасанова М. М. Нивхско-тунгусоманьчжурские фольклорные связи Ц Б. О. Пилсудский — исследователь народов Сахалина. Южно-Сахалинск, 1991.

Хасанова М. М. Песни негидальцев Ц Гуманитарные науки в Сибири. Новосибирск, 1996, № 4.

Хасанова М. М. Проблема существования оленеводства у негидальцев Ц Культурное наследие народов Сибири и Севера: Материалы Шестых Сибирских чтений, Санкт-Петербург, 27-29 октября 2004 г. СПб., 2005.

Хасанова М., Певнов А. Мифы и сказки негидальцев. ELPR Publications Series A2 02 I. Osaka, 2003.

Цинциус В. И. Негидальский язык. Л., 1982.

Цинциус В. И. Негидальский язык Ц Языки мира: Монгольские языки. Тунгусо-маньчжурские языки. Японский язык. Корейский язык. М., 1997.

Шнейдер Е. Р. Краткий удэйско-русский словарь. М.; Л., 1936.

Шренк Л. Об инородцах Амурского края. Т.П. СПб., 1899.

Штернберг Л. Я. Гиляки, орочи, гольды, негидальцы, айны. Хабаровск, 1933.

Andersen R. Determining the linguistic attributes of language attrition Ц The Loss of Language Skills. Rowley, MA: Newbury House Publishers, 1982.

Eung-Do Cook. Is there convergence in language death? Ц Journal of Linguistic Anthropology. Vol. 5, JYS 2, 1995.

Ikegami J. A dictionary of the Uilta language spoken on Sakhalin. Sapporo. 1997.

Негидальцы и негидальский язык

Ikegami J. Versuch einer Klassifikation der tungusischen Sprachen Ц Researches on the Tungus Language by Jiro Ikegami. Tokyo, 2001.

Khasanova M. The Lower Amur Languages in Contact with Russian Ц Languages in Contact. Studies in Slavic and General Linguistics. Vol.28. Amsterdam — Atlanta, 2000.

Maher J. A crosslinguistic study of language contact & language attrition Ц First Language Attrition: Theoretical Perspectives. Cambridge, 1991.

Schmidt P. The language of the Negidals. Acta Universitatis Latviensis. V. Riga, 1923.

Schmidt P. The language of the Samagirs. Acta Universitatis Latviensis. XIX. Riga, 1928.

Tsumagari T. A Collection of Udehe Sentences Ц Language Studies (Otaru University of Commerce). Otaru, 1997.