CC BY
19
А. М. Певнов
О ТИПОЛОГИЧЕСКОМ ПОДОБИИ ВЫРАЖЕНИЯ ПРИЗНАКА В АЛЕУТСКОМ И НЕКОТОРЫХ ТУНГУСО-МАНЬЧЖУРСКИХ ЯЗЫКАХ1
В статье рассматривается употребление «призначных» слов (выражающих главным образом качественный признак) в роли формально главного члена словосочетания, компоненты которого связаны друг с другом при помощи отражения. «Отражением называется такой способ выражения грамматической связи между членами словосочетания, когда подчинительные отношения находят свое морфологическое выявление в форме подчиняющего слова, а форма подчиненного слова остается нейтральной по отношению к подчиняющему слову» [Аврорин 1981: 6]. Далее я буду использовать предложенный В. А. Аврориным термин «отражение» для обозначения способа синтаксической связи между компонентами словосочетания, саму же конструкцию буду называть изафетной, имея в виду, например, тюркские изафетные конструкции второго (татар. кыз уенчыгы (кыз уенчыК-ы) (девочка игрушка-POSS.3SG) ‘игрушка девочки’) и третьего типа (татар. бала-ньщ бала-сы (ребенок-GEN ребенок-POSS.3SG) ‘ребенок ребенка (т. е. внук)’).
Представляется совершенно естественным, что качественные признаки предметов или живых существ (далее просто «признаки») могут и даже должны служить в предложении атрибутами (а также, естественно, предикатами). При этом в одних языках выражающие признак атрибуты или предикаты представлены именными словами (это, например, прилагательные в индоевропейских языках), в других языках — глагольными (имеются в виду так называемые качественные глаголы во многих языках Восточной Азии, Америки, Африки). В тюркских языках, мон-
1 Статья подготовлена к печати при финансовой поддержке РГНФ (проект «Языковые изменения в идиомах, не имеющих письменной традиции (на материале алтайских, палеоазиатских и уральских языков)», № 13-04-00416).
гольских, маньчжурском атрибуты и предикаты, выражающие признак, не относятся к глагольным словам, но и не обнаруживают при этом каких-то специфических именных свойств. В. А. Аврорин счел возможным выделить в маньчжурском языке особую группу слов: «Наряду со словами предметного в своей основе значения, как чисто предметного, так и преимущественно или исходно предметного значения, которые отнесены к именам существительным, в маньчжурском языке имеется большая по численности и важная по употребительности группа слов, обозначающих разнообразные признаки. По всей видимости, это третья после существительных и глагольных слов группа. В семантическом и грамматическом отношениях она соответствует русским прилагательным, числительным и наречиям, в известной степени — местоимениям, а в некоторых употреблениях также и существительным» [Аврорин 2000: 97].
Алеутский язык отличается большой оригинальностью в плане выражения качественных признаков предметов и живых существ. Разумеется, признаки в алеутском языке способны иметь предикативную репрезентацию (напоминая при этом «качественные глаголы», см. об этом дальше), но не могут служить определениями: с формальной точки зрения признаки передаются в этом языке именами существительными, выступающими в роли не определения, а определяемого, точнее — в роли синтаксически главного компонента конструкции обладания, подобной тюркскому изафету третьего типа. В этом довольно необычном случае мы видим нечто весьма напоминающее соотношение логических и грамматических категорий в предложениях с пассивным залогом: как известно, пассив предполагает, что грамматический субъект (подлежащее) выступает логическим объектом; думаю, что аналогичным образом в алеутской конструкции типа лъам сакуна ‘худенький мальчик’ (букв. ‘мальчик худоба-его’ [Меновщиков 1968а: 393]) грамматическое определяемое (сакуна ‘худоба-его’) является логическим определением. Типологическая «изюминка» алеутского языка заключается в том, что он по какой-то причине старательно избегает представлять качественные признаки предметов или живых существ, казалось бы, самым естественным образом — при помощи слов, служащих определениями. Вместо этого алеутский язык либо помещает слово, обо-
значающее признак, в изафетную конструкцию формально в качестве определяемого, либо выражает признак специальными аффиксами, имеющими, стало быть, не грамматическое, а лексическое значение (см. о категории квалитативности, представленной четырьмя показателями, выражающими значения ‘хороший’, ‘маленький’, ‘большой’, ‘милый (дорогой и т. п.)’, а также о категории пейоративности, показатели которой передают значения ‘невысокого качества (о предмете)’ (если речь идет о живом существе, то ‘несчастный’), ‘плохой, негодный’, ‘проклятый, чертов’ [Головко и др. 2009: 80-81]).
В кратком очерке алеутского языка Г. А. Меновщиков писал: «Прилагательных в алеутском языке нет. В функции определительных слов выступают имена существительные качественной семантики и причастия. Существительные качественной семантики в зависимости от употребления обозначают как предмет, так и его признак: тагаДах’ ‘новость’, ‘новый’, к’аДах’ ‘скука’, ‘скучный’, алих’ ‘старик’, ‘старый’, кануйах ‘медь’, ‘медный’, к’айах’ ‘гора’, ‘высокий’» [Меновщиков 1968а: 392-393]. Обозначая признак, такие «имена существительные качественной семантики» оформляются лично-притяжательным показателем 3-го лица единственного числа, в то время как синтаксически связанное с ним и предшествующее ему имя существительное присоединяет аффикс относительного падежа, например: йаг’ам тумтату ‘толстое бревно’ (букв. ‘бревна толщина-его’) [там же: 393]. Формально такие словосочетания ничем не отличаются от «притяжательного сочетания двух имен существительных» типа haн’им тан’а ‘озера вода-его’; в таких словосочетаниях Г. А. Меновщиков видит «двустороннюю изафетную связь» [там же: 390]. Действительно, подобные словосочетания весьма напоминают тюркский изафет третьего типа (см. татарский пример, приведенный выше).
В составе алеутской притяжательной конструкции «имя-обладаемое может выражать тот или иной смысл, характеризующий обладателя с точки зрения качества, признака или свойства (в этом случае имя-обладаемое образуется от основ, от которых также могут образовываться так называемые качественные глаголы). Здесь выделяются следующие основные смысловые группы:
1) размер: киду-с аду-н'ис “длинные веревки”, букв. “веревок длинности”; ула-м ан'уна-а “большой дом”, букв. “дома большесть”;
2) количество: анг'аг'ина-с к'алаг'и-н'ис “много людей”, букв. “людей многости”; нуук'аайа-м hасина-н'из-улах “мало мух”, букв. “мух не-многости”;
3) состояние: чаайу-м акина-а “горячий чай”, букв. “чая го-рячесть”; таан'а-м к'ин'ана-а “холодная вода”, букв. “воды холодность”; к'а-м hуда-а “сушеная рыба”, букв. “рыбы сухость”;
4) качество: ан'г'аг'ина-м иг'амана-а “хороший человек”, букв. “человека хорошесть”;
5) признак: асх'удги-м амг'их'си-и “красивая девушка”, букв. “девушки красота” (...);
6) возраст (абсолютный и относительный): исуг'и-м алиг'и-и “старая нерпа”, букв. “нерпы старость”; туку-м тагада-а “новый начальник”, букв. “начальника новизна”;
7) цвет: книиги-с улууда-н'ис “красная книга”, букв. “книги краснота”; суна-м к'ум~а-а “белый корабль”, букв. “корабля белизна”» [Головко и др. 2009: 76-77].
Для предикативного выражения признака в алеутском языке используются «(...) так называемые качественные глаголы, то есть глагольные формы, образованные от основы имен с качественной семантикой парадигматическими средствами, без специальных транспонирующих показателей. Ср.: чаайум акинаа “горячий чай” — чаайух' акинакух' “Чай горячий”; к'аwам ан'унаа “большой сивуч” — к'аwах' ан'унакух' “Сивуч большой”; аамг'им улуудаа “красная кровь” — аамгих' улуудах' “Кровь красная”; укинам иг'анаа “острый нож” — укинах' иг'анах' “Нож острый”; слукас к'алаг'ин'ис “много чаек” — слукас к'алаг'икус “Чаек много”; ачихазам суганг'ии “молодой учитель” — ачихазах' суганг'икух' “Учитель молодой”» [Головко и др. 2009: 231].
Интересно, что в смешанном языке алеутов о-ва Медный, как и в алеутском языке, «нет класса прилагательных, и определительные отношения выражаются посессивным сочетанием двух имен» [Головко 2009: 453]. В качестве примеров
Е. В. Г оловко приводит в другой своей работе такие словосочетания на языке медновских алеутов: «собака-м ’итхии ‘хвост собаки’; ащащна-н улаци ‘дома людей’; а^саа^а-м амайакнаа ‘заразная
болезнь’ (букв. ‘плохая болезнь’); ула-м ’айа ‘к дому’» [Головко 1996: 121] (первый компонент этих словосочетаний оформлен показателями относительного падежа: -м (ед. ч.) и -н (мн. ч.); второй компонент представляет собой посессивную форму 3-го л. ед. ч. — А. П.). По поводу синтаксиса языка медновских алеутов Е. В. Головко пишет следующее: «. синтаксис представляет собой компромиссное сочетание алеутского и русского при несколько большем процентном соотношении русских черт, но при этом М. а. я. (медновских алеутов язык. — А. П.) сохраняет некоторые принципиально важные синтаксические механизмы алеутского языка» [Головко 1996: 118-119].
В эскимосском языке, родственном алеутскому, признаки предметов и живых существ выражаются иначе. В эскимосском языке представлена лексико-грамматическая группировка слов, которые Г. А. Меновщиков в одних работах называет прилагательными ([Меновщиков 1954: 226-235, 1968Ь: 373-374]), в других — «именами качественными и относительными» (например, в [Меновщиков 1962: 225-239]), а в описании языка науканских эскимосов приводит оба термина («имена качественные и относительные (имена прилагательные)» [Меновщиков 1975: 119]). Г. А. Меновщиков так характеризует «имена качественные и относительные» в языке науканских эскимосов: «По грамматическим свойствам эта группа слов ближе стоит к причастиям, поскольку она обладает как именными, так и глагольными признаками. К именным признакам качественных и относительных слов относится их изменение по падежам и употребление в функции определительных слов. В отличие от существительных эти имена не принимают лично-притяжательных форм. С причастиями их сближает способность выполнять предикативные функции и принимать при этом личные глагольные формы. Последнее свойство имен качественных и относительных эскимосского языка отличает их от имен прилагательных в традиционном понимании этой категории слов» [Меновщиков 1975: 119]. Надо сказать, что изменение «имен качественных и относительных» по падежам и числам представляет собой в эскимосском языке (в частности, в чаплинском диалекте) «средство согласования определения с определяемым» [Меновщиков 1962: 225].
Следует иметь в виду, что эскимосские «прилагательные», выступая в функции предиката, обладают «глагольными признаками» в той же степени, что и любое эскимосское существительное: «Любое имя существительное может образовывать особые формы (их можно было бы назвать глагольными формами имени), в которых оно выступает в предложении в роли сказуемого. При этом к основе имени существительного присоединяются: особый суффикс предикативности (сказуемости) и затем суффиксы, обозначающие лицо, число, время и наклонение. Эти суффиксы совершенно одинаковы с теми, которые употребляются (в точно таком же значении) с непереходными и переходными глаголами» [Меновщиков 1954: 203]. Г. А. Меновщиков уточняет, что «глагольные формы имен существительных (всегда выступающие в качестве сказуемого) выражают
а) л и ц о с у б ъ е к т а: .
б) ч и с л о с у б ъ е к т а: .
в) г р а м м а т и ч е с к о е в р е м я: наст.: иваг’иних’тын’ун’а охотник-есть-я прош.: иваг’иних’тын’уман’а охотником-был-я буд.: иваг’иних’тын’улъык’ун’а охотником-буду-я
г) н а к л о н е н и е, а также те оттенки значения, которые выражаются глагольным наклонением:
вопр.: иваг’иних’тын’узин’а охотник ли я? повел.-увещ. (повелительно-увещевательное. — А. П.):
иваг’иних’тын’улян’а пусть я буду охотником!» [Меновщиков 1954: 203].
Как видим, «предикативизирующая» аффиксация бывает не только персональной (как, например, в татарском языке: балыкчы-мын ‘я рыбак’), персонально-темпоральной (как, например, в ненецком языке: нюдяко-дамзь ‘я был маленьким’ [Терещенко 1947: 41]), но и персонально-модальной (как в эскимосском языке, в частности, в приведенном выше примере, взятом из эскимосско-русского словаря Г. А. Меновщикова: иваг’иних’тын’улян’а ‘пусть я буду охотником!’).
2 Такие ненецкие формы Н. М. Терещенко называет «сказуемостными формами имени» [Терещенко 1947: 129-132].
В «Кратком грамматическом очерке», являющемся приложением к эскимосско-русскому словарю, Г. А. Меновщиков пишет: «Выступая в функции сказуемого, прилагательные получают особое, общее для всех имен (выделено мной. — А. П.), предикативное (сказуемостное) оформление и переходят в разряд глагольных образований» [Меновщиков 1954: 227]. Думаю, что правильнее было бы говорить не о переходе «в разряд глагольных образований», а о формах предикативности, которые не вербализуют имена (существительные, прилагательные, местоимения, числительные), а «предикативизируют» их; ср. аналогичное отношение между субстантивацией (морфолологической транспозицией) и номинализацией (синтаксической транспозицией).
В эскимосском и алеутском языках употребление в роли предиката слов, выражающих, в частности, качественные признаки, представляет собой именно синтаксическую, а не морфологическую транспозицию, т. е. говорить о глагольных свойствах эскимосских и алеутских «призначных слов» вряд ли представляется возможным. В таком случае и эскимосский, и алеутский относятся к числу языков, имеющих именную, а не глагольную репрезентацию признака. Глагольная репрезентация признака из языков Сибири и Дальнего Востока России определенно свойственна нивхскому [Отаина 1978], а также юкагирскому: «По своим словоизменительным свойствам в Ю. я. (юкагирском языке. — А. П.) противопоставляются прежде всего существительные и глаголы. Прилагательные как грамматический разряд отсутствуют, но класс непереходных глаголов включает в себя качественные основы, передающие значения прилагательных, например —ото — ‘быть большим’. Их использование в атрибутивной и предикативной функциях подчинено тем же закономерностям, что и для процессуальных (собственно глагольных) непереходных глаголов (...)» [Николаева, Хелимский 1996: 159]. Глагольная репрезентация некоторых признаков (например: няръя(сь) ‘быть красным’, нгамняла(сь) ‘быть вкусным’, сангговоць ‘быть тяжелым’, ‘быть трудным’) характерна для ненецкого языка (Н. М. Терещенко рассматривает такие слова в разделе «Причастие» [Терещенко 1947: 122-123]), а также для ряда тунгусо-маньчжурских языков (ср. эвенк. (восточные диалекты) ургэ^й ‘тяжелый’ — суффикс й (-ей) оформляет не только несколько «призначных» слов, но и
причастия, образованные от некоторых глагольных основ, обозначающих состояние).
Г. А. Меновщиков отмечает одну любопытную особенность: «Некоторые слова, в зависимости от синтаксической функции в предложении, могут выступать то как существительные, то как прилагательные; таковы, например, слова с суффиксом -нык’: ристунык’ хитрый и хитрость, кылын’анык’ осторожный и осторожность» [Меновщиков 1954: 226]. Правда, далее, при описании глагола, говорится об «отглагольных именах с суффиксом -нык’» [Меновщиков 1954: 279].
Что касается синтаксической стороны эскимосских «имен качественных и относительных» (прилагательных), то существенным для темы данной статьи представляется следующее: «Определение как член предложения выражается в ЯАЭ (в языке азиатских эскимосов. — А. П.) отдельным именем реже, чем, например, в русском. В значительном числе случаев, когда в русском переводе оказывается выражено определение, по-эскимосски мы находим какое-либо иное средство передачи того же значения (например, зависимую предикацию или суффиксальные элементы в составе сказуемого)» [Вахтин 1995: 181].
Если обнаруженная Н. Б. Вахтиным удивительная синтаксическая особенность эскимосского языка была в прошлом свойственна родственному ему алеутскому, то тогда в определенной степени проясняются обстоятельства, способствовавшие появлению в этом языке столь необычного способа выражения признака (не *акина чаайу ‘горячий чай’, а чаайу-м акина-а (букв. ‘чая го-рячесть’)). При этом следует подчеркнуть, что выражение признака при помощи изафетной конструкции было бы невозможно, если бы признак имел глагольную, а не субстантивную репрезентацию, поскольку изафетная конструкция предполагает субстан-тивность обоих ее компонентов.
При всей оригинальности алеутского способа выражения признака способ этот имеет типологическую аналогию в тунгусоманьчжурских языках.
В орочском языке «определения, выраженные прилагательными, могут препозитивно примыкать к определяемым, например: aja н'аг ‘хороший человек’, сагди мамача ‘старая старуха’, эгдиусэктэ ‘много зверей (многочисленный зверь)’. Но возможно
и постпозитивное расположение определения, причем в этом случае оно обязательно приобретает лично-притяжательную форму 3-го лица, например: н'аг а]ан'и, мамача сагдин'и, усэктэ эгдин'и(с теми же значениями)» [Аврорин, Лебедева 1968: 207]3.
Как видим, постпозитивное расположение определения в орочском языке предполагает наличие связи отражения: словосочетание н'а а]а-н'и (человек хороший-3SG) ‘хороший человек’ с формально-синтаксической точки зрения тождественно, например, словосочетанию купагса хитэ-н'и (купец ребенок-3SG) ‘ребенок (сын) купца’.
Необходимо иметь в виду, что, например, словосочетание гаса сагди-н'и ‘(очень) большая птица’ не следует буквально переводить как ‘птица величина-ее’ — для передачи значения ‘величина чего-л., размер; возраст (о пожилых людях)’ имеется производная от сагди основа сагди-ла- (употребляется с притяжательным суффиксом [Аврорин, Лебедева 1978: 220]). Приведу фразовый пример: тйгаса сагди-ла-н'и(птица большой-DRV-3SG)4 улащчаг бичи ‘Та птица была размером (ростом) с домашнего оленя’ [Аврорин, Лебедева (сост.) 1966: 94]. Ср. также эгдилэ- (с притяжательным суффиксом) ‘количество чего-л.’ [Аврорин, Лебедева 1978: 256].
В орочских словосочетаниях типа н'а а]а-н'и ‘(очень) хороший человек’ слово (словоформа) а]а-н'и формально является определяемым, но по сути выступает в качестве определения -логического атрибута. Этот главный компонент изафетной конструкции оформляется в таких случаях (и не только в орочском языке, как мы увидим дальше) только показателем 3-го лица единственного числа, какие-либо другие показатели лица-числа в данной конструкции с логическим атрибутом совершенно недопустимы.
3 Кстати, в одном орочском фольклорном тексте мне встретился пример, в котором условно говоря прилагательное находится в постпозиции к определяемому слову и при этом согласуется с ним в падеже: ичэхэн'зщи тэггэ-и а]а-ва (верхняя.одежда-REFL.SG красивый-АСС) тэтигщэ, мэггэмэ гэннэхэн'и ‘Увидев (его), красивую одежду надела и пошла за героем (чтобы привести его)’ [Аврорин, Лебедева (сост.) 1966: 78].
4 Во всех цитируемых примерах глоссинг мой. — А. П.
Такого рода логические атрибуты в конструкции с отражением встречаются в орочских текстах относительно редко. В поисках подобных конструкций я просмотрел все орочские тексты, опубликованные В. А. Аврориным и Е. П. Лебедевой [Аврорин, Лебедева (сост.) 1966; Аврорин, Лебедева 1978]. Приведу примеры (не все, их больше):
(1) сивочоуко харалампи (баука) амин'и бичин'и
н'й сагди-н'и, н'й мауга-н'и, jaлaдa
человек большой-3SG человек сильный-3SG
гамди мауга
‘Отец Сиочонко Харлампия (Беуки) был самым крупным, самым сильным во всех отношениях человеком’.
[Аврорин, Лебедева 1978: 67, 103]5
В этом же тексте, но только ближе к его концу, мы видим уже «нормальное» словосочетание с препозитивным определением, примыкающем к определяемому:
(2) мауга н'й
‘сильный человек’ [там же: 68]
(3) (...) томи догдин'и эдй мауга-ва-н'и
ветер сильный-ACC-3SG ‘(...) слышит страшный порыв ветра’
[Аврорин, Лебедева (сост.) 1966: 91, 178]
5 В примерах, взятых из орочских текстов, опубликованных
В. А. Аврориным и Е. П. Лебедевой [Аврорин, Лебедева (сост.) 1966; Аврорин, Лебедева 1978], а также из ульчских текстов, опубликованных О. П. Суником [Суник 1985], я не указываю точку над гласными у и и (таким способом авторы (составители) обозначают обусловленный сингармонизмом относительно более высокий подъем этих гласных), также не обозначаю обусловленную сингармонизмом увулярность согласных в ульчских примерах; в приводимых мною примерах из орочских текстов [Аврорин, Лебедева 1966, 1978] отсутствует подстрочный знак ^, служащий для обозначения дифтонгов. В некоторых случаях я даю свой перевод орочских, орокских и ульчских примеров; если перевод заимствован у авторов (составителей), то указывается номер страницы, на которой дается этот перевод. Словосочетания выделены жирным шрифтом мной.
(4) таду сэу аjа-н'и бичин'и
солнце хороший-3SG ‘А там светит яркое солнце’. [там же: 60, 151]
(в глоссировании слово а]а переводится как ‘хороший’ весьма условно — на самом деле слово это и в орочском, и в некоторых других тунгусо-маньчжурских языках обозначает всевозможные положительные качества самых разных объектов)
(5) пуй аjа-н'и бичй. тэггэн'дэ а/а бичй,
красавица хороший-3SG
унтан'да а/а бичй, багдин'да а/а бичй. мэггэ
асалахан'и
‘Статная это была красавица. И халат у нее красивый, и обувь красивая, и собой хороша была. Г ерой на ней женился’.
[там же: 124, 207]
(6) Зэуизидэ эсипи лали/а. уктэ-вэ =дэ ajaктa-вa-н'и
мясо-АСС=РАЯТ лучший-ACC-3SG Зэптэипи. оккима инакинду $эукэнэипи., боггокто-во-н'и, а}акта-ва-н'и $эптэипи
самый.жирный-ACC-3SG лучший-ACC-3SG ‘В пище мы нужды не испытываем, питаемся самым лучшим мясом. Что похуже — отдаем собакам, а самое лучшее, самое жирное сами едим’. [там же: 79, 167]
(интересно, что в рассматриваемых конструкциях типа уктэ-вэ =дэ а]акта-ва-н'и вполне допустим эллипсис: уктэ-вэ =дэ а]акта-ва-н'и > а/акта-ва-н'и, уктэ-вэ =дэ боггокто-во-н'и > боггокто-во-н'и)
(7) тадугдана мэггэсэ ха^у-ббаи а}акта-ва-н'и,
одежда-ЯЕЕЬ.РЬ лучший-ACC-3SG аjaкта-ва-н'и тэтигихэти, тас гигдэлигихэти
лучший-ACC-3 SG
‘Герои тут же нарядились в самые лучшие одежды и совсем преобразились’. [там же: 80, 168]
(постпозитивный логический атрибут может быть редуплицированным)
(8) таду эухэнду/и ичэхэн'и— ули сагди-н'и
река большой-3SG
Тэи улити эу/э, таду типа а]а-н'и бичин'и
почва хороший-3 SG ‘Когда спускался (с горы к реке), увидел — большая река. К той реке спустился, там хорошая почва (красивый песок?) была’. [там же: 60, 151]
(9) (...) ичэхэн'и— ули бими,ули сагди-н'и
река большой-3SG
‘(...) и увидел как будто реку, но только очень широкую’
[там же: 64, 155]
(10) (...) ана/э-э,халиуку сагди-н'и бйн'и!
баркас большой-3SG ‘ (. ) ой-ой-ой, ну и огромный баркас стоит!’
[там же: 64, 155]
(11) ана/э-э, золо=д0 би-ми, сагди-н'и!
камень=PART быть-СУВ.^ большой-3SG ‘Ну и камень, какой огромный!’ [там же: 69, 159]
(пример интересен еще и потому, что изафетная конструкция в нем инкорпорировала инородный элемент — деепричастие бими)
(12) хото сагди-н'и очин'и город большой-3SG
‘Возник большой город’ [там же: 69, 159]
(13) эинэуу амба сагди-н'и эмэ^эуэн'и
черт большой-3SG ‘Сегодня придет огромный черт’ [там же: 71, 160]
(этот пример наглядно демонстрирует то, что слово сагдин'и является логическим атрибутом, логическим же субъектом выступает слово амба, с которым и коррелирует предикат эмэ^эуэн'и — ведь амба эмэ^эуэн'и ‘черт придет’, а не сагдин'и эмэ^эуэн'и ‘«крупность» его придет’);
(14) хэтэ эгди-н'и н'ухэн'и нерпа многие,множество-3SGб
‘Появилось множество нерп’. [там же: 35, 128]
(15) тб]о таду баи мэггЭ эгди-н'и бйти
герой многие,множество-3SG ‘А обычных героев там было много’. [там же: 68, 158]
Пример этот интересен тем, что сказуемое оформлено показателем множественного числа -ти, т. е. оно ориентировано не на вершину изафетной конструкции (эгди-н'и), а на формально зависимое от этой вершины слово мэггэ («общее число», в данном контексте выражающее множественность: ‘герои’. Следует сказать, что в отличие от предиката (бй-ти ‘имеются’) в изафет-ной конструкции использован показатель единственного, а не множественного числа (эгди-н'и). Нетрудно заметить, что в предыдущем примере, грамматически очень похожем на только что рассмотренный, сказуемое имеет показатель единственного числа: хэтэ эгди-н'и н'у-хэ-н'и (нерпа многие,множество-3SG выйти-PST-3SG) ‘Появилось множество нерп’.
В приведенных орочских примерах в качестве постпозитивных логических атрибутов выступают следующие слова: сагди ‘большой, взрослый, старый’, мауга ‘сильный, тяжелый,
6 Слово эгди ‘много, многие, множество, «множественно»’ может употребляться и иначе: ико додун'и суг^аса эгди хурухан'и ‘В котле сварилось много рыбы’ [Аврорин, Лебедева 1966: 41, 133] (вероятно, в этом предложении слово эгди выступает в роли обстоятельства образа действия, т. е. что-то вроде «рыба множественно сварилась»); тимаки дэуси эгди ‘на завтра работы много’ [там же: 76] (слово эгди является здесь сказуемым); эгди суг$асава ва/а, (...) ‘много рыбы поймав (букв. убив), (...)’ [там же: 66] (препозитивное определение, примыкающее к определяемому); хйктэвэ эгди-вэ (крапива^те много-ACC) зава]а, ... ‘крапивы много набрав, (. )’ [там же: 65] (постпозитивное определение, согласующееся с определяемым в падеже); эгдивэ ови, эгдивэ ваву]и ‘много сделав (ловушек), много можно убить (зверя)’ [Аврорин, Лебедева 1978: 71] (слово эгдивэ является прямым дополнением); тэи то эгди-н'и (огонь многие,множество-3sG) усэктэ сиукэн'и ‘Это множество огоньков — души зверей’ [там же: 85, 119] (словосочетание тэи то эгдин'и ‘это (то) множество огоньков’ представляет собой группу подлежащего).
трудный, дорогой, громкий, яркий’, эгди ‘множество; многочисленный, многие; много’, а_/а ‘хороший, красивый, добрый, порядочный (о человеке); хорошо’. Как видим, все эти слова, способны иметь не только атрибутивную, но и субстантивную репрезентацию (а некоторые и адвербиальную ). Такие слова обозначают качественный или количественный признак предмета или живого существа и могут выступать в предложении в роли определения, дополнения, сказуемого.
В орочских текстах, опубликованных В. А. Аврориным и Е. П. Лебедевой, удалось найти пример, в котором слово, выражающее признак и оформленное личным показателем, определенно является предикатом: буугдаму анйцОчкон'и ‘наша лодка очень маленькая’ [Аврорин, Лебедева (сост.) 1966: 82] (подробнее об этом примере см. дальше). Не исключено, что в некоторых приведенных выше примерах те слова, которые обозначают признак, являются не логическими атрибутами, а выступают в качестве предикатов:
(16) (...) ичэхэн'и — ули бими, ули сагди-н'и
река большой-3SG ‘(...) и увидел как будто реку, но только очень широкую’ [Аврорин, Лебедева (сост.) 1966: 64, 155]
(17) омо хусэ н'ее багдихан'и. синэ^и мауга-н'и
бедность сильный-3 SG ‘Один мужчина жил, очень бедный (букв. сильно бедный)’
[там же: 44]
(18) омб н'ее бичин'и,эдэ 8 мауга-н'и,
дурак сильный-3SG /авада эсин' тумнэ/э
‘Был там один человек, совсем глупый, ничего-то он не понимал’ [там же: 115, 199-200]
у _
Ср. уже приведенный пример: Ико додун'и суг$аса эгди хуру-хан'и ‘В котле сварилось много рыбы’ [Аврорин, Лебедева 1966: 41, 133] (букв. ‘в котле рыба множественно сварилась’).
8 Согласно словарю, долгим является гласный первого слога: эдэ(н) ‘1) слабый, бессильный; 2) глупый, неразумный; 3) глупец, дурак’ [Аврорин, Лебедева 1978: 256].
В изафетной конструкции в качестве логического атрибута, судя по всем имеющимся примерам, могут выступать такие слова, которые обозначают признаки с довольно высокой степенью проявления: если говорить о размере, то это «большой», если о возрасте, то «взрослый», если о физических способностях, то «сильный», если о весе, то «тяжелый», если о количестве, то «многочисленный», если об общей оценке качеств предмета или живого существа, а также о внешних данных и характере человека, то «хороший (красивый, добрый, порядочный)». Соответственно, в орочских текстах, записанных В. А. Аврориным и Е. П. Лебедевой, мне не встретились в таком употреблении антонимы, которые обозначают соответственно нечто небольшое, молодое, слабое, легкое, малочисленное, плохое.
В орочском языке постпозитивный логический атрибут в составе изафетной конструкции употребляется вместо препозитивного примыкающего определения в тех случаях, когда необходимо подчеркнуть высокую или очень высокую степень проявления признака. Об эмфатической составляющей орочской иза-фетной конструкции с несоответствием грамматического и логического начала свидетельствуют максимально точно передающие смысл оригинала переводы некоторых приведенных выше примеров:
(19) сивочоуко харалампи (баука) амин'и бичин'и н'й сагдин'и, н'й мацган'и, /алада гамди мауга
‘Отец Сиочонко Харлампия (Беуки) был самым крупным, самым сильным во всех отношениях человеком’.
[Аврорин, Лебедева 1978: 67, 103]
(20) (...) зугдулан'и йкин'и — уму мамача сагдин'и бйн'и ‘(...) вошел в дом, а там живет одна дряхлая старуха’
[Аврорин, Лебедева (сост.) 1966: 63, 154];
(21) (...) ичэхэн'и — ули бими, ули сагдин'и
‘(...) и увидел как будто реку, но только очень широкую’
[там же: 64, 155]
(22) (...) ана/э-э, халиуку сагдин'и бйн'и!
‘(...) ой-ой-ой, ну и огромный баркас стоит!’ [там же]
(23) ана/э-э, Молодо бими, сагдин'и!
‘Ну и камень, какой огромный!’ [там же: 69, 159]
(24) (...) томи догдин'и эдй мацгаван'и
‘(...) слышит страшный порыв ветра’ [там же: 91, 178]
Впрочем, высокая степень проявления признака может быть выражена и иначе — в частности, эмфатической долготой гласного в исходе слова, обозначающего признак: нэуумунэ багдихати. сагдй-изугду бичити ‘Жили-были двое братьев. Жили они в большущем доме’ [Аврорин, Лебедева (сост.) 1966: 123, 207].
В рассматриваемых изафетных конструкциях максимальная степень проявления признака может выражаться суффиксом -уку, присоединяющимся к слову, обозначающему признак, например:
(25) каун'$иаука н'й махи-уку-н'и,
человек сильный-SUPER.PL-3SG н'й сагди-уку-н'и, н'й эгдин'и бичити
человек большой-SUPER.PL-3SG
‘Род Каундянка был самым сильным, самым большим, самым многочисленным’.
[Аврорин, Лебедева (сост.) 1966: 97, 183]
В очерке орочского языка В. А. Аврорин и Е. П. Лебедева отмечают: «Качественные и количественные прилагательные изменяются по двум деривационным формам. Усилительная форма с суффиксом -ка: а]ака ‘очень хороший’, ‘какой хороший!’, у/акака ‘очень мало’, ‘ой, как мало!’. Усилительномножественная форма с суффиксом -уку/-уку ~ -ууку/-ууку. а]ауку ‘самые лучшие’, уйчиууку ‘самые маленькие’» [Аврорин, Лебедева 1968: 199].
Если говорить об истории появления в орочском языке такого необычного способа выражения признака, то весьма важным представляется уже приведенный пример:
(26) бу угда-му анй уочко-н'и
мы лодка-lPL.INCL очень совсем.маленький-3SG
‘наша лодка очень маленькая’
[Аврорин, Лебедева (сост.) 1966: 82]
В этом предложении словосочетание бу угда-му ‘наша лодка’ является группой подлежащего, а словосочетание анй уочко-н'и ‘очень маленькая’ выступает группой сказуемого. Существенно, что во втором словосочетании имеется слово анй ‘очень’, употребляющееся только со словами, обозначающими признак. Аффикс -н'и в словоформе уочкон'и определенно является лично-предикативным, а не лично-притяжательным показателем 3-го лица единственного числа. В настоящее время в орочском языке лично-предикативные аффиксы встречается очень редко. Однако весьма вероятно, что в прошлом в орочском языке личные суффиксы могли функционировать не только как личнопритяжательные, но и как лично-предикативные. Если это было действительно так, то логический атрибут в словосочетаниях наподобие н'й мауга-н'и ‘(очень) сильный человек’ первоначально был предикатом, оформлявшимся лично-предикативным суффиксом: н'й мауга-н'и ‘человек — (очень) сильный’. Впоследствии, когда такое употребление личных суффиксов стало скорее исключением, чем правилом, предикативная единица трансформировалась в атрибутивную, но только с атрибутом логическим, а не грамматическим. При этом логический атрибут в составе иза-фетной конструкции (н'й мауга-н'и ‘(очень) сильный человек’) не превратился в синонимического конкурента препозитивного грамматического атрибута (мауга н'й ‘сильный человек’), поскольку первый сохранил свою эмфатическую специфику, которая, вероятно, была свойственна предикативным конструкциям типа н'й мауга-н'и ‘ человек — (очень) сильный’.
В этой связи стоит привлечь данные нанайского языка — генетически весьма близкого орочскому. В нанайском «прямая притяжательная форма (. ) способна выражать предикативные отношения. Например: ми наи [науи] может значить ‘мой человек’, но может значить и ‘я человек’; си паксиси может значить и ‘твой мастер’, и ‘ты мастер’; суэ нучи найсу может значить и ‘ваши дети (маленькие люди)’, и ‘вы дети’ и т. п. Вторые значения даже более обычны. Конечно, далеко не всякое притяжательное словосочетание способно приобретать предикативное значение, а лишь такое, в котором участвуют слова, допускающие по своим значениям возможность установления между ними предикативной связи» [Аврорин 1959: 159].
Для нашей работы интерес представляет то, что в нанайском языке «имена качества» (термин В. А. Аврорина) при предикативном их употреблении способны оформляться личными аффиксами.
«Особую часть речи, занимающую промежуточное положение между качественными прилагательными, качественными наречиями и именами существительными отвлеченного значения, составляет количественно немногочисленная, но весьма употребительная группа слов — имена качества.
Эта часть речи характеризуется тем, что а) обозначает качество как признак предмета, признак действия или как самостоятельную субстанцию, связанную с каким-либо предметом как ее обладателем, или совершенно независимую, б) может играть роль любого члена предложения не только в заместительном, но и в прямом употреблении, в) обладает грамматическими категориями, характерными для качественных прилагательных, качественных наречий и отвлеченных существительных; является с точки зрения современного языка группой непроизводных слов (возможность этимологического членения некоторых из этих слов здесь в расчет не принимается)» [Аврорин 1959: 222-223].
«При предикативном обозначении признака предмета одинаково допустимы как простая, так и притяжательная формы. Примеры: (...) Сидангсасиулэн = Сидангсасиулэни‘Твоя книга хороша’» [Аврорин 1959: 227] (Си дангса-си улэн ты книга-2SG хороший; Си дангса-си улэ-ни ты книга-2SG хороший-3SG).
Как видим, то словосочетание, которое в нанайском языке выражает предикативную связь, в орочском передает атрибутивную, но с одним существенным уточнением: атрибут при этом является логическим.
Аналогичный способ выражения атрибута возможен также в некоторых других тунгусо-маньчжурских языках.
Примеры изафетных конструкций, в которых формально главный компонент является логическим атрибутом, я нашел в ульчских фольклорных текстах [Суник 1985], однако во всех 19 текстах в указанной работе О. П. Суника таких примеров оказалось всего два:
(27) Мун $аугиугупу н'й мауга-ва-ни бакичами
человек сильный-ACC-3SG
халачини. Балана долдихани, билэ, н'й мауга-ни
человек сильный-3SG
мэнти дидивэни
‘Наш начальник, желая встретиться с сильным человеком, ожидает. Давно уже слышал о том, что человек сильный к нему (к себе) придет’. [Суник 1985: 86, 142]
В других десяти найденных мною ульчских примерах личный показатель функционирует либо как предикативный, а не посессивный, либо вершиной словосочетания выступает слово с определенно субстантивной семантикой:
(28) Тиду пуи эгди-ни, тиду
девица многие,множество-3SG мэргэ эгди-ни, вэндин
молодец многие,множество-3SG ‘ Там дЄвиц много, молодцев много, говорят’
[Суник 1985: 58, 109]
(29) Гэ, гуч ти уэнэм, ти уэнэмй, анайи, зэгдэ
пожар
мауга-ла-ни
Cильный-DRV-3SG
‘И вот снова так идет да идет, ой, пожар сильный’
[там же: 66, 119]
(в нанайском языке «суффикс -ла/-лэ от прилагательных, обозначающих наиболее ярко выраженные из контрастирующих признаков предметов по размеру, количеству или весу, чаще всего — от качественных прилагательных размера (...), образует существительные, обозначающие обобщенное и субстантивное представление о размерах, количестве и весе. Образованные таким способом существительные употребляются только в притяжательных формах, т. к. представление о размере, количестве и весе, даже обобщаясь, не отрывается от обладающих ими предметов. Например: нгонилани ‘длина (его)’, от нгоними ‘длинный’ (...)»9 [Аврорин 1959: 116])
9 Интересно, что в тувинском языке некоторые слова, обозначающие признак, могут выражать «обобщенное и субстантивное представление», при этом они обязательно оформлены притяжательным по-
(30) — И-и, — ти мэргэ вэндин, — гэрэ н'йвэ, гаса-гаса н'йвэни, н'й малхум-ба-ни, н'й
человек множество-ACC-3SG человек чавха-ва-ни, н'й эгди-вэ-ни
Cкопление-ACC-3SG человек многие,множество-ACC-3SG ти манам, ти $эм бичис
‘— Да-а, — тот молодец говорит, — многих людей, людей многих селений, массу людей, людей-воинов, людей множество так уничтожая, так поедая, ты жил’.
[Суник 1985: 67, 120]
(О. П. Суник перевел словосочетание н'й чавхавани как ‘людей-воинов’; действительно, маньчжурское по происхождению слово чавха ~ чауха может иметь значения ‘войско’, ‘война’, однако в данном случае значение иное, причем в ульчском языке до сих пор не отмеченное — ‘скопление большого количества предметов, животных или людей’; такой вывод подтверждается данными близко родственного ульчскому орокского языка: чау^а ‘сбор, скопление в одном месте (предметов или лиц)’ , чау^а ‘1) война;
2) войско’ [Озолиня 2001: 392])
(31) Тапи ти ум эктэ дичин. Ти-да мэн биручу, чупал олбинчи-
ни. Эси-гдэл биру тавас-эвэс ащухати. Н'й
человек
малху-ла-ни, н'й эгди-лэ-ни
множество-DRV-3SG человек многие,множество-DRV-3SG — ти бичити
‘Потом (еще) одна женщина (вторая жена) пришла (вместе) со своим селением, (она) целиком (его) привезла. Уж те-
казателем 3-го лица единственного числа, но не имеют специального основообразующего, как его называет В. А. Аврорин, аффикса типа нанайского -ла- / -лэ-. Как пишет А. А. Сюрюн, слово, обозначающее абстрактный признак, может употребляться как в составе изафетной конструкции (аът-тыц дурген-и ‘скорость лошади’), так и вне этой конструкции, самостоятельно — при этом такое слово имеет чисто формальный, «пустой» посессивный показатель 3-го лица единственного числа (дурген-и ‘скорость’) [Сюрюн 2011: 102].
10 Ср. нивх. (амур.) ч‘о}} ‘1) группа; 2) стадо, табун; 3) стая; 4) косяк’ [Савельева, Таксами (сост.) 1970: 450].
перь селение и туда и сюда (во все стороны) построили. Людей множество, людей много — так жили’.
[Суник 1985: 68, 121]
(32) — Гэ, эй-гдэ н'й маугаугу-ни, н'й
человек силач-3SG человек
батуругу-ни, кадал пэйси зололоми., калта&си, хурэн пэйси богатырь-3SG Зололоми, хэкпэ^эси
‘— Это человек сильный, человек — богатырь, скалу вниз если бросить, не расколется, гору вниз если бросить, не сдвинется (такой сильный богатырь)’. [Суник 1985: 87, 142]
В двух последних примерах ульчские слова маугаугу и батуругу следует считать существительными, означающими соответственно ‘силач’ и ‘богатырь’ — в этом убеждают параллели первому из них в родственных языках, ср. ороч. маугауи ‘1) силач; 2) сила’ [Аврорин, Лебедева 1978: 203], а также орок. маугауу ‘силач’, значение и употребление которого видно в следующем примере:
(33) Нарисал тундатууаса пурэсэл, нарил маугауу-л-чи
Cилач-PL-PRED .3PL
‘Люди, все пятеро, молодые, богатыри’
[Петрова 1967: 150, 152].
Аналогичная конструкция встретилась нам в негидальских текстах, однако пока могу привести лишь один пример, причем у меня нет уверенности, что слово, оформленное личным показателем, является логическим атрибутом:
(34) Та]1 тщ-йа Ъе]е egdi-nm
тот день-DAT человек многие,множество-3SG сах1ри-1-са-1
Cобраться-INCH-PTCP.PST-PL
‘В тот день много народу собралось’.
Есть еще один негидальский пример, иллюстрирующий скорее предикативное употребление слова, обозначающего признак:
(35) Dilga-nin aja-nin, soijo-ji-nin
голос-3SG хороший-3SG плакать-PTCP.PRS-3SG
‘Голос ее хороший (красивый), (голос,) которым она пла-
11
чет .
Несколько чаще, чем в орочском, ульчском и тем более в негидальском употребляется интересующая нас конструкция в орокском (уильта) языке.
В кратком описании орокского (уильта) языка Т. Цумагари отмечает: «Следующее “прилагательное” следует считать номи-нализованным: ulaa aya-ni [reindeer good-3S] ‘хороший (лучший) олень (букв. the good one of reindeer)’» [Tsumagari 2009: 10].
В орокских текстах, записанных Т. И. Петровой, я нашел, в частности, такие примеры:
(36) Би— нари мадга-ни би, минщэчи би нapи наду am
человек сильный-3SG ‘Я — богатырь. Такого человека, как я, на земле нет’.
[Петрова 1967: 144-145]
(37) Би амимби мимбе нари мадга-таи-ни бу>ини
человек сильный-ALL-3SG ‘Мой отец меня богатырю отдает’. [там же]
(38) Дулэсэи итэxэни 6o/o патл ojoвaни, тчи итэxэни
yлa маси-мба-нгі2
домашний. олень сильный^^^^ SG
‘Вперед посмотрели, увидели темную спину медведя и сильного оленя’. [Петрова 1967: 151, 152]14
11 Оба негидальских примера взяты из фольклорных текстов, записанных А. М. Певновым и М. М. Хасановой в 80-е годы от
Е. М. Самандиной в дер. Белоглинка Ульчского района Хабаровского края.
12
Допустимо и иное членение на морфемы: масим-ба-ни (< *масин-ба-ни).
13 В «Словаре языка уильта» Дз. Икэгами отмечает, что антонимом слова majga является ugdaa ‘слабый’ [Ikegami 1997], в качестве антонима слова masi также указано ugdaa [ibid.: 118]; нетрудно сделать вывод: если у двух слов один и тот же антоним, то эти два слова — синонимы.
(39) Бо}о а}актани бэjэни даи, хумана, лалли, иктэлни даисал, хосиктални уонимисал, $илини даи, сиуактални хурумукэ-сэл, исални нучикэ
‘Свирепый медведь телом большой, худой, голодный, зубы большие, когти длинные, голова большая, шерсть коротенькая, глаза маленькие’. [там же: 150, 152]
В последнем примере в словосочетании бо/о а/акта-ни бэjэ-ни ‘туловище свирепого медведя’ представлены две изафетные конструкции, причем одна (бojо а/акта-ни) как бы вложена в другую: {/бо/о а/акта-ни/1 бэ/э-ни}2 {/медведь злой-3SG/1туловище-3SG}2. Это трехкомпонентное двуизафетное словосочетание можно рассматривать как контаминацию двух словосочетаний: бо/о а]актани ‘свирепый медведь’ + бо/о бэ/эни ‘туловище медведя’ (а не бо/о а]актани ‘свирепый медведь’ + абсолютно недопустимое а/акта бэ/эни («туловище злобности»)). При отсутствии расхождения формы с содержанием вершина внешней изафетной конструкции непременно должна быть ориентирована на вершину внутренней (пример придумал я сам): духу эдэ-ни аси-ни (дом хозяин-3SG жена-3SG) ‘жена хозяина дома’ (духу эдэ-ни ‘хозяин дома’ + эдэ аси-ни ‘жена хозяина’).
Прочитав 18 орокских текстов, записанных Дз. Икэгами в 1955-1958 гг. (а также в 1966 г.) на Хоккайдо от трех носителей южного диалекта орокского языка (Горо Китагава (орокское имя — Г оргулу) — иммигрировал в Японию с Южного Сахалина в 1958 г.; Чие Сато (орокское имя — Напка) и Кае Накагава — обе женщины иммигрировали в Японию с Южного Сахалина в 1947 г.), я нашел удивительные примеры употребления «при-значных» слов.
Прежде всего, надо сказать, что встретился такой пример:
(40) эпэцее пап gugdaa-nee. mastaa gugda пап
человек высокий-3SG\EMPH ‘О-о-о, какой высокий человек! Очень высокий человек’.
[Ikegami 2002: 13]
14 Причастие итэхэни (итэ-хэ-ни увидеть-PTCP.PST-3sG) переведено Т. И. Петровой как ‘посмотрели’, а также как ‘увидели’.
(полужирный шрифт, перевод и глоссинг здесь и в следующем примере — мои); в данном случае личный показатель имеет, по-видимому, предикативную репрезентацию.
В другом тексте (рассказчик тот же — Г оргулу), в котором также речь идет о высоком человеке, мы видим необычную конструкцию, заслуживающую особого внимания:
(41) эпэуее15 nari gugda-ni nari noomboni
человек высокий-SSG человек waapikkatci orogjini
‘О-о-о, очень высокий человек его обхватил и несет’.
[Ikegami 2002: 22]
В «Словаре языка уильта» Х. Магата дает такое толкование словосочетания nari majgani nari.
‘среди людей самый сильный человек’ [Magata 1981: 127]16 (nari majga-ni nari человек сильный-SSG человек).
В одной из сказок (saxuri), записанных Дз. Икэгами у представителей южного диалекта языка уильта (орокского), превосходная рассказчица Напка использовала интересующую нас весьма экспрессивную трехчленную конструкцию 8 раз подряд (полужирный шрифт мой):
(42) beje barani beje sindaxacindaa. sire barani sire sindaxacindaa. saapa barani saapa sindaxacindaa. meedee barani meedee sindaxacindaa. xele barani xele sindaxacindaa. ujaa barani ujaa sindaxacindaa. suli barani suli sindaxacindaa. tuksa barani tuksa
sindaxacindaa
‘Очень (ужасно) много медведей пришло, говорят. Очень (ужасно) много диких оленей пришло, говорят. Очень (ужасно) много соболей пришло, говорят. Очень (ужасно) много выдр пришло, говорят. Очень (ужасно) много белок
15 Дз. Икэгами отмечает, что в орокском (уильта) языке в исходе слова часто выпадают некоторые звуки [Ikegami 2002: 8]; выпавшие звуки Дз. Икэгами помечает курсивом. Что касается деепричастия waapikkatс^ ‘обхватив’ в приводимом фразовом примере, то его прототипом является waapikkacci.
16 Материалы собраны Х. Магатой на Южном Сахалине еще до войны, однако опубликованы они были в Японии сравнительно недавно.
пришло, говорят. Очень (ужасно) много кабарог пришло, говорят. Очень (ужасно) много лис пришло, говорят. Очень (ужасно) много зайцев пришло, говорят’. [Ikegami 2002: 57]
Оригинальная орокская трехчленная конструкция с дистантной редупликацией представляет собой, на мой взгляд, контаминацию двух словосочетаний: nari gugda-ni ‘очень высокий человек’ (человек высокий-SSG) + gugda nari ‘высокий человек’ = nari gugda-ni nari ‘очень высокий человек’.
Синтаксической вершиной такого трехкомпонентного словосочетания является последнее в нем слово, проиллюстрирую это такими примерами:
(43) magi aja-ni inaqi-du geuxaatu uisai kargaxanda
день хороший-3SG день-LOC
‘(В один) прекрасный день Геухату посмотрел наверх’
[Ikegami 2002: 72]
(полужирный шрифт, перевод и глоссинг здесь и в следующем фразовом примере мои).
(44) geeda gasa daaji-ni gassaa itaxambi uccinindaa
птица большой-3SG птица\АСС ‘Одну огромную птицу (я) видел, — сказал, говорят’
[ibid.: 74]
Остается только удивляться, какое изящное решение нашел орокский язык (точнее, южный его диалект) — с одной стороны, была сохранена исходная, грамматически противоречивая конструкция, в которой формально главным компонентом был логический атрибут (inaji aja-ni (день хороший-3SG) ‘очень хороший день’), с другой же стороны, — эта конструкция была как бы надставлена, расширена путем повтора первого ее компонента (inaji ‘день’). В результате логическое определяемое (inaji ‘день’) стало грамматическим, что дало возможность присоединять словоизменительные суффиксы именно к нему (inaji aja-ni inoji-du (день хороший-3SG день-LOC) ‘в очень хороший день’), а не к логическому атрибуту (inaji aja-du-ni (день хороший-LOC^SG) ‘в очень хороший день’ — пример искусственный и совершенно недопустимый).
Если структурное сходство выражения признака в изафет-ной конструкции в алеутском, с одной стороны, в орочском, орокском, ульчском и негидальском, — с другой, имеет исключительно типологический характер, то совпадение в этом отношении орочского языка с орокским, ульчским и негидальским следует рассматривать как ареальное явление, возникшее вследствие того, что личные суффиксы в этих тунгусо-маньчжурских языках могли употребляться и как лично-предикативные, и как личнопритяжательные. Первоначально предикативная единица типа *н'ари aja-ни! (человек хороший-PRED^SG) ‘(Очень) хороший человек!’ постепенно трансформировалась, например, в орокском языке в экспрессивную изафетную конструкцию с логическим атрибутом в качестве вершины: нари aja-ни (человек хороший-POSS.3SG) ‘(очень) хороший человек’.
Список условных сокращений
acc — аккузатив; all — аллатив; caus — каузатив; comp — компаратив; cvb — конверб или деепричастие; DAT — датив; drv — деривационный аффикс; emph — эмфаза; gen — генитив; inch — инхоатив; incl — инклюзив; ipf — имперфектив; loc — локатив; part — частица; pl — множественное число; poss — посессивность; pred — предикативность; prs — настоящее время; pst — прошедшее время; ptcp — причастие; rfct — рефактив (аспектуальное значение противоположного и повторного действия); refl — возвратно-притяжательное значение; S — единственное число (глоссинг Т. Цумагари); SG — единственное число; super — суперлативное значение.
Литература
Аврорин 1959 — В. А. Аврорин. Грамматика нанайского языка. Т. 1.
М. — Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1959.
Аврорин 1981 — В. А. Аврорин. Синтаксические исследования по нанайскому языку. Л.: Наука, 1981.
Аврорин 2000 — В. А. Аврорин. Грамматика маньчжурского письменного языка. СПб.: Наука, 2000.
Аврорин, Лебедева (сост.) 1966 — В. А. Аврорин, Е. П. Лебедева (сост.). Орочские сказки и мифы. Новосибирск: Наука, 1966.
Аврорин, Лебедева 1968 — В. А. Аврорин, Е. П. Лебедева. Орочский язык // Языки народов СССР. Монгольские, тунгусоманьчжурские и палеоазиатские языки. Т. V. Л., 1968. С. 191-209.
Аврорин, Лебедева 1978 — В. А. Аврорин, Е. П. Лебедева. Орочские тексты и словарь. Л.: Наука, 1978.
Вахтин 1995 — Н. Б. Вахтин. Синтаксис языка азиатских эскимосов. СПб.: Изд-во Европ. Дома, 1995.
Головко 1997 — Е. В. Головко. Медновских алеутов язык // Языки мира: Палеоазиатские языки. М.: Индрик, 1997. С. 117-125.
Головко 2009 — Е. В. Головко. Алеутский язык в Российской Федерации (структура, функционирование, контактные явления). Дисс. ... докт. филол. наук. ИЛИ РАН, СПб., 2009.
Головко и др. 2009 — Е. В. Головко, Н. Б. Вахтин, А. С. Асиновский. Язык командорских алеутов. Диалект острова Беринга. СПб.: Наука, 2009.
Меновщиков 1954 — Г. А. Меновщиков. Эскимосско-русский словарь. Л.: Учпедгиз, 1954.
Меновщиков 1962 — Г. А. Меновщиков. Грамматика языка азиатских эскимосов. Ч. 1. М. — Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1962.
Меновщиков 1968а — Г. А. Меновщиков. Алеутский язык // Языки народов СССР. Монгольские, тунгусо-маньчжурские и палеоазиатские языки. Т. 5. Л.: Наука, 1968. С. 386-406.
Меновщиков 1968б — Г. А. Меновщиков. Эскимосский язык // Языки народов СССР. Монгольские, тунгусо-маньчжурские и палеоазиатские языки. Т. 5. Л.: Наука, 1968. С. 366-385.
Меновщиков 1975 — Г. А. Меновщиков. Язык науканских эскимосов (фонетическое введение, очерк морфологии, тексты, словарь). Л.: Наука, 1975.
Николаева, Хелимский 1997 — И. А. Николаева, Е. А. Хелимский. Юкагирский язык // Языки мира: Палеоазиатские языки. М.: Индрик, 1997. С. 155-168.
Озолиня 2001 — Л. В. Озолиня. Орокско-русский словарь. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2001.
Отаина 1978 — Г. А. Отаина. Качественные глаголы в нивхском языке. М.: Наука, 1978.
Петрова 1967 — Т. И. Петрова. Язык ороков (ульта). Л.: Наука, 1967.
Савельева, Таксами (сост.) 1970 — В. Н. Савельева, Ч. М. Таксами (сост.). Нивхско-русский словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1970.
Суник 1985 — О. П. Суник. Ульчский язык. Исследования и материалы. Л.: Наука, 1985.
Сюрюн 2011 — А. А. Сюрюн. Приименные и приглагольные атрибуты в тувинском языке (к проблеме членов предложения и частей речи). Дисс. ... канд. филол. наук. ИЛИ РАН, СПб., 2011.
Терещенко 1947 — Н. М. Терещенко. Очерк грамматики ненецкого (юрако-самоедского) языка. Л.: Учпедгиз, 1947.
Ikegami 1997 — J. Ikegami. Uirntago jiten [Словарь языка уильта]. Sapporo: Hokkaido University Press, 1997.
Ikegami 2002 — J. Ikegami. Tsungusu-Manshu shogo shiryo yakukai [Материалы для изучения тунгусо-маньчжурских языков]. Sapporo: Hokkaido University press, 2002.
Magata 1981 — H. Magata. Uirutago jiten [Словарь языка уильта]. Abashin: The Society for the Preservation of Northern Region Culture and Folklore,1981.
Tsumagari 2009 — T. Tsumagari. Grammatical Outline of Uilta (Revised) // Journal of the Graduate School of Letters. Hokkaido University. Vol. 4. Sapporo, 2009. P. 1-21.
