CC BY
37
в качестве связки (нулевой и ненулевой, ср.: П.В. Чесноков [13]), выражая свое основное лексическое значение бытия, хотя отсутствие связки порой не дает возможности выделить и особо подчеркнуть взаимоотнесенность подлежащего и предикатива, на основе которой строится предложение.
В образовании форм будущего сложного времени глагол быть в русском языке выполняет служебную функцию. В мордовских и тюркских языках глаголы со значением 'быть' входят также в состав аналитических конструкций для выражения различных грамматических значений.
Обозначая 'делание, действие' в самом общем смысле, глагол делать может употребляться как вспомогательный, например, для образования каузатива. В ряде языков он выполняет также заместительную функцию.
Глаголы с основным значением 'иметь' служат для выражения значения посессив-ности. Однако во многих языках в функции глагола иметь выступает глагол 'быть' или конструкция "род.п. + глагол быть". В русском, армянском, удинском средством выражения значения обладания является глагол с основным значением 'быть'.
Глагол иметь выступает также как вспомогательный: входит в состав аналитических конструкций для выражения временных значений.
ЛИТЕРАТУРА 1. Шведова Н.Ю. Русский язык. М.: Языки славянской культуры, 2005. 640 с.; Тестелец Я.Г. К типологии предложений с невыраженной связкой // Проблемы типологии и общей лингвистики. СПб.: Нестор-История, 2006. 196 с. С. 151-153;
Попов В.Н. Русские глаголы со значением несуществования в их противопоставленности глаголам со значением существования // Вопросы языкознания. 1990. № 1. С. 114-127.
2. Аванесов Р.И., Иванов В.В. Историческая грамматика русского языка. Морфология. Глагол. М.: Наука, 1982. 440 с. С. 31-40.
3. Типология результативных конструкций / Отв. ред. В.П. Недялков. Л.: Наука, 1983. 263 с. С. 149.
4. Глаголы "быть" и "стать" в алтайском языке и их морфологические дериваты // Очерки сравнительной морфологии алтайских языков / Отв. ред. О.П. Суник. Л.: Наука, 1978. 269 с. С. 178-196.
5. Серебренников Б.А. Историческая морфология мордовских языков. М.: Наука, 1967. 264 с.
6. Поленова Г.Т. Происхождение грамматических категорий глагола. Таганрог: ТГПИ, 2002. 202 с. С. 52-55.
8. Магометов А.А. Агульский язык // Языки народов СССР. Иберийско-кавказские языки. М: Наука, 1967. С. 562-579.
9. Канева И.Т. Шумерский язык. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2006. 230 с. С. 110-112.
10. Гайер Р.С. Способы выражения определяющей подосновы глаголов на -бет в кетском языке // Языки и топонимия. Вып. 2. Томск: Изд-во Том -ского гос. пед. ун-та, 1976. 228 с. С. 51-54.
11. Алиева Н.Ф., Аракин В.Д., Оглоблин А.К., Сирк Ю.Х. Грамматика индонезийского языка. М.: Наука, 1972. 462 с. С. 123-126.
12. Макаев Э.А. Общая теория сравнительного языкознания. М.: УРСС, 2004. 224 с. С. 188.
13. Друзина Н.В. Фундаментальные глаголы бытия и обладания: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Саратов, 2005. 42 с. С. 25-40.
14. Чесноков П.В. Вопрос о нулевом знаке // Вопросы теории языка и методики преподавания иностранных языков: Сб. тр. Междунар. науч. конф. (8-10 июня, 2007, Таганрог, Россия). Ч. 1. Таганрог: Изд-во Таганрог. гос. пед. ин-та, 2007. 292 с. С. 30-33.
16 января 2009 г.
ББК81.2-9
МОРФОЛОГИЧЕСКАЯ ИНТЕРАКТИВНОСТЬ УКАЗАТЕЛЬНЫХ МЕСТОИМЕНИЙ
О.В. Бердник
Указательные местоимения, так или иначе, пронизывают всю систему языка и постоянно вызывают интерес ученых в связи с проблемами, возникающими в лингвистике.
Бердник Оксана Вячеславовна - аспирант кафедры немецкого языка Таганрогского государственного педагогического института, 347900, Таганрог, ул. Петровская, 68, e-mail: [email protected], т. 8(8634)613585.
Общетеоретическое освещение получили указательные местоимения в работе К. Бруг-манна [1], в которой автор на материале истории местоимений индоевропейских языков обосновал теорию о типах указания, т.е. о
Berdnik Oksana - postgraduate student of the German Language Department of the Taghanrogh State Pedagogical Institute, 68 Petrovskaya Street, Taghanrogh, 347900, e-mail: [email protected], ph. (007 8634)613585.
семантической специфике индоевропейских указательных местоимений. Его мысли были развиты К. Бюлером [2]. В описательном или историческом плане рассматривают либо систему местоимений соответствующего языка в целом, либо отдельные группы местоимений К.Е. Майтинская [3], Г.Т. Поленова [4] и др. Мы уже предлагали на рассмотрение выдвинутую нами гипотезу о присутствии указательных местоимений на всех уровнях языка: фонетическом, морфемном, лексическом, морфологическом, синтаксическом [5].
В данной статье нас интересует проблема морфологической интерактивности указательных местоимений, относящихся к древнейшим словообразовательным элементам. Этот вопрос недостаточно изучен в лингвистике, что обусловливает актуальность темы. Научная новизна предлагаемой работы заключается в определении степени активности участия указательных местоимений в образовании форм, выражающих морфологические категории частей речи. В этом свете представляется важным рассмотрение роли дейктических частиц, от которых указательные местоимения произошли. Наша задача - показать процессы взаимодействия указательных местоимений с другими частями речи в истории языка. Материалом для анализа послужили языки мира различных семей и групп.
Разделяя точку зрения, согласно которой основные разряды местоимений - указательные, личные и вопросительные - произошли от первичных дейктических частиц с широкой семантикой [3, с. 39-40, 106-107], и учитывая, что человеческая речь на ранней стадии ее развития стремилась выразить любое отношение в терминах места и пространства, считаем вслед за Г.Т. Поленовой, что локальными уточнителями были гласные: i/e - u - a/o [4, с. 21]. Ср. современные кетские указательные местоимения ki - 'этот', tu - 'этот/тот', qa - 'тот (дальний, невидимый)' и коттские: in'u - 'этот', in'a - 'эта', ujo - 'тот', un'a - 'та'; англ. яз. this - 'этот', that - '-тот', these -'эти', those - '-те'.
В древнееврейском языке буквы в первобытном состоянии или простейшие звуки человеческого языка носили в себе уже какое-либо определенное понятие и были плодом мышления, а не безотчетных впечатлений. Уже тогда первоначальные корневые указательные слова, вернее их гласные элементы,
уточняли местонахождение предмета по отношению к говорящему. Основными гласными, несущими дейктическое значение, являлись: а/о - 'тот' (указание на отдаленный предмет), i/e - 'этот' (указание на ближайший предмет) ий- 'этот/тот' (дейксис широкого плана) [4, с. 22]. В дравидийских языках местоимения дальнего указания имеют гласный а - в основе, местоимения ближнего указания - i, а местоимения средней степени дальности -гласный u [6, с. 262]. Различение трех степеней удаленности характерно для некоторых кавказских языков. Так, в бацбийском имеются следующие указательные местоимения: u 'этот' - э 'этот (несколько дальше)' - о 'тот (еще дальше)', в лезгинском: u 'этот' - а 'тот (несколько дальше)' - ат1ла 'тот (еще дальше)' [7, с. 177].
Ф. Шпехт утверждал, что "различные индоевропейские именные классы основ - это не что иное, как слияние корней с указательными местоимениями того периода" [8, с. 315]. Поскольку дейктические частицы в индоевропейском языке, как правило, были энклити-ками, мы усматриваем их этимологическую связь с демонстративами и вслед за К. Шилд-зом считаем "источником основообразующих формантов в раннем индоевропейском языке дейктические частицы" [9, с. 13].
Дейктики проявляют высокую морфологическую активность в кавказских языках: указательные местоимения и их форманты участвуют в образовании ряда грамматических категорий - притяжательности, определенности, союзности, числа, падежа. Отметим, что личные местоимения 3-го лица единственного числа тождественны указательным местоимениям в бацбийском, адыгейском, лакском, лезгинском, цезских и других языках [7, с. 457-458, 461]. М.А. Кумахов, соглашаясь с Г.В. Рогава, указывает, что в адыгских языках корневой элемент местоимения 2-го лица единственного числа уара (уыгъуа, уэ) "ты" генетически связан с указательным местоимением уы "тот" [10, с. 207].
Ej - аффикс субъекта 3-го лица ед. ч. (z-ej-le 'он говорит'). Этот же суффикс употребляется для выражения категории союз-ности во всех абхазо-адыгских языках: абх. sar-g'sj; абаз. war-g'sj; адыг. ser-3j; каб.-черк. wer-3j 'и я и ты'; абх. saraj waraj 'я и ты'; -m, -n - окончание эргатива. Эргатив, являющийся падежом субъекта при глаголе, выражается в адыгейском и кабардино-черкесском
морфемой -m, в убыхском - морфемой -n, например: каб.-черк. S°azam txal jetx 'Женщина пишет книгу'; убых. Asasan asana ajps'q'a 'Невеста стол приготовила'. Морфемы -m, -n являются синкретическими. Помимо эргатива формы с -m, -n выражают косвенный объект, нахождения где-либо, движение туда, оттуда и т.д., т.е. несут дейктическое значение, например: адыг. S°azam jestay, убых. Apx'as°an jest°q'a 'Я отдал это женщине'; каб.-черк. Ar wanem s'ess 'Он сидит в комнате', Ar wanem s'ewxe 'Он заходит в комнату'. Категория определенности в абхазо-адыгских языках выражается суффиксальными морфемами -r, -m, восходящими к формантам указательности, например: wane-r 'дом' (определенный, известный); ср.: адыг., каб.-черк. ma(r) 'этот'.
По мере употребления любой демонст-ратив постепенно теряет свою дейктическую силу, а потому должен постоянно подкрепляться сочетанием либо с другим демонстра-тивом, либо с наречием, ср., например, англ. this here, that there, this one here, that one there, вместо простых this и that. Это влечет за собой переосмысливание прежних форм и лексическое пополнение другой части речи -наречия.
Хотелось бы подчеркнуть, что длительная формальная и функциональная независимость дейктических частиц на протяжении развития индоевропейского языка позволяла этим элементам служить источником самых разнообразных морфосинтаксических функций. С развитием индоевропейского во флективный язык конструкции с дейктическими частицами стали переосмысливаться как именные флексии падежа и числа, а также как глагольные показатели времени, вида, залога и лица/числа. Подобная многофункциональная роль общих дейктических частиц наблюдается в развитии финно-угорских языков, где дейк-тики, первоначально обозначавшие участников коммуникации и их местонахождение, впоследствии превратились в маркеры определенности (т.е. в демонстративы и местоимения 3-го лица). В дальнейшем эти же элементы были переосмыслены как показатели лица, с одной стороны, и маркеры аккузатива, числа и т.д., - с другой. Однако основной характеристикой всего набора указанных элементов является определенность.
Развитие категории определенности в разных языках носило своеобразный характер, но типологически она возникла из
указательных местоимений. Можно привести многочисленные примеры из разных языков мира, в которых функционирует определенный артикль - семантическое и морфологическое воплощение категории определенности. Остановимся на индоевропейских языках, германских, в которых формирование категории определенности носило ступенчатый характер. Преартиклевые употребления восходят к до-письменному периоду истории германских языков и развиваются в сфере указательных местоимений, что и предопределяет в дальнейшем развитие определенного артикля во всех германских языках. Стереотипность пре-артиклевых употреблений указательных местоимений наиболее доступна наблюдению на уровне "малой синтагматики" - в составе атрибутивных синтагм типа готск. sa blinda 'слепой'. Однако и в сфере большой синтагматики (в предложении, сверхфразовом единстве) анафорическое употребление определенного артикля становится регулярным и частым.
Следует обратить внимание на то, что в индоевропейских языках определенный артикль, как правило, стоит перед определяемым словом, ср. англ. the, нем. der, die, das, фр. le, la. Он восходит к указательным местоимениям: французский - к латинским ille, illa; германский - к праиндоевропейским *so(s), *sa, *tod, др.-англ. sé, seo, Pœt-совр. англ. the.
Постпозитивное употребление определенного артикля является одним из своеобразий, отличающих балкано-романские языки. Формирование постпозитивного артикля в болгарском языке выразилось в постепенной трансграмматикализации указательного местоимения ть, та, то в особую "подвижную флексию". Этот общий инвентарь - "флексию определенности" - могут получать существительные, прилагательные, притяжательные местоимения, числительные и причастия, например, село - селото, жена - жената, два - двата, падналата ограда; ср. рус. яз. село - село-то, женат, твоего-то, двоих-то, утонувший-то и т.д. Русский постпозитивный артикль то перешел в разряд постпозитивных усилительных частиц, регулярно употребляемых как в северных говорах, так и в средней полосе России; к примеру, в Саратовской области часто можно услышать: 'Сколько дел-то !\ 'Как все изменилось-то!', 'Как же так вышло-то?' (информант Заикина О.Г., 1927 г. р., г. Маркс, Саратовская область).
В праславянском *is послужил источником образования так называемых полных, местоименных (определенных) прилагательных. Схожее явление отмечается в балтийских языках: лит. Gëras+ is=gerasis; слав. ВоЪт+]ъ=йоЪтъ]ъ=рус. добрый. Более отдаленное сходство наблюдается в иранских языках. Здесь указательное местоимение уа соединяет предшествующее прилагательное с последующим существительным в атрибутивную синтагму. Однако следует вспомнить, что указательные местоимения могли иметь кроме полной еще и краткую форму, как, например, личные и возвратные местоимения: стар.-слав. мене//ми, тебе//ти, себе//си.
А.П. Дульзон, описывая кетский язык, отмечал аффиксальный характер выражения грамматических значений кетского существительного, при этом он обращал внимание на стандартность и однозначность аффиксов. Так, категория притяжательности у имен существительных обозначается префиксами б-, к-, да- (боп 'мой отец', коп 'твой отец', доп 'ее отец'). Те же префиксы присоединяются к именной глагольной форме, имеющей значение долженствования, например, би:л'бет 'меня сломать', ки:л'бет 'тебя сломать', ди:л'бет 'ее сломать', даи:л'бет 'его сломать'. Следует заметить также, что, по данным А.П. Дульзона, притяжательные префиксы 3-го лица совпадают с окончаниями родительного падежа имен существительных [11, с. 63]. В ранее проведенных исследованиях мы пришли к выводу, что во многих языках родительный падеж образуется с участием формантов, имеющих отношение к указательным местоимениям, а точнее, к личным местоимениям 3-го лица, которые, впрочем, рассматривались как указательные местоимения [5, с. 224-227].
В зависимости от рода склоняемого существительного для целого ряда падежей единственного числа имеются парные варианты аффиксов. Варианты эти отличаются тем, что в одной серии содержится звук 'и', а в другой, совпадающей во всем остальном, - звук 'а'. Аффиксы со звуком 'и' присоединяются только к названиям вещей или же одушевленных предметов женского пола, а аффиксы, имеющие звук 'а' в своем составе, присоединяются к названиям одушевленных предметов мужского пола, например, кой-данга - 'медведю (самцу)', кой-динга - 'медведице' [11, с. 63]. Оказывается, и здесь не обошлось без указательных местоимений,
произошедших от первичных дейктических частиц с широкой семантикой. Так, звук 'а' выражал не только дальность нахождения предмета, но и все значительное, важное, большое, активное. В то же время звук 'i' обозначал наряду с близостью к говорящему также малое, слабое, пассивное. По данным многих языков звук 'i' символически выражает значение 'маленький', 'радостный', 'нежный, мягкий, слабый'.
В показателе личного глагольного префикса употребляется элемент 'д', например, дасанатол'бет (д-а-сан-а-т-ол'-бет) 'уговорил он его' (аффикс -т- служит здесь для указания на направленность действия: есл'а ул' да а:бдет 'бумага воду впитывает' [11, с. 65], ср. в англ. to в 'say to him" 'скажи ему').
Принимая во внимание, что в языке ориентирование в пространстве и времени происходит при помощи системы падежей, каждый из которых имеет направительное значение, указание на место и время, предполагаем, что образующие форманты - местоименного происхождения. М.С. Андронов, изучая 25 дравидийских языков, отмечал присутствие указательных местоимений в системе падежей этих языков [6]. В классическом тамильском языке показателями местного падежа являлся ряд слов со значением 'место', 'место рядом', 'сторона', 'бок', например, *-il 'это место', *-al 'то место'. В современном литературном языке суффиксы местного падежа не нашли применения. Здесь употребляется сочетание с alli 'там, в том месте', производным от древнего *-al 'то место', например, kау 'рука' - древ. kау-у-аl - совр. kау-у-аlli 'в руке'. Другая, более древняя форма рассматриваемого показателя, зафиксирована в древнем телугу: это суффикс ni, возникший из послелога tani 'в, по направлению к'. Еще одно гнездо этимологически родственных показателей местного падежа образуют суффиксы -t/ti, например, в языках беллари и корага кау 'рука' - м. п. ед. ч. kayti. Изучение истории и реконструируемой доистории падежных показателей в дравидийских языках дает ряд наиболее древних суффиксов: -an, -al, -an, -al, -in, -il, -tt, (k)k [6, с. 262]. Мы считаем, что это суффиксы дейктического происхождения, так как обладают семантикой 'этот (близко) - тот (далеко) - тот (самый дальний)', ср.: i-a-u.
От указательных основ в дравидийских языках были образованы вопросительные местоимения avar 'кто', avan 'кто', aval 'кто'
и т.д.; определительные местоимения anna, inna, aney, ata 'такой как'; неопределенные местоимения ïki-ka 'для меня', ïat-ne 'тобой' [6, с. 262].
В кетском языке, по исследованиям А.П. Дульзона, падежные аффиксы одинаковы для всех склоняемых частей речи [11, с. 70]. Доказывая единое, местоименное, происхождение этих аффиксов, мы, кроме того, устанавливаем типологическую особенность образования падежных форм в данном языке. Анализ падежных аффиксов, приводимых А.П. Дульзоном в работе "Кетский язык", наглядно демонстрирует наиболее частое употребление аффикса d у слов, обозначающих одушевленные и неодушевленные предметы [11, с. 70].
Более того, все падежные аффиксы с начальным звуком d (или n во множественном числе) употребляются самостоятельно в значении личных местоимений, например, daya 'ему', diya 'ей', dayt 'у него', dat 'для него', dit 'для нее', naya 'им', nayt 'у них', nat 'для них'. К сказанному нужно добавить, что слабая связь падежных окончаний со своим существительным приводит к дистантному их расположению, что еще раз подтверждает морфологическую интерактивность местоимений.
В ряде случаев слова в форме исходного падежа стали наречиями, например, anaddiyal' 'сначала, сперва'. Обстоятельственные наречия места обозначают место или направление действия, например: kidagej 'здесь', kidagejdu 'он - здесь'; kin'as' 'сюда'; kis'ay 'здесь', kuyol' 'с той стороны'. Таким образом, указательные форманты присутствуют и в наречиях.
В литературе неоднократно указывалось на сходство енисейских языков с другими языками. Укажем важнейшие общности между кетским, баскским, вершикским языками в области морфологии указательных местоимений. В баскском языке большая часть падежных окончаний совпадают, как и в кетском, с соответствующими падежными формами личного местоимения 3-го лица. Имеющийся в составе этих окончаний общий компонент "а" в баскском указывает на определенность, в кетском - на мужской пол; наличие связи между личными местоимениями и показателями лица глагольного действия характерно для обоих языков. Баскский префикс 3-го лица совпадает с кетским того же лица (d-). Баскский префикс
указательного местоимения 3-го лица а- совпадает с кетским объектным аффиксом 3-го лица мужского рода. В обоих языках различные падежные отношения очень часто выражаются посредством послелогов, имеющих большей частью указательно-местоименные префиксы.
Не менее поразительное сходство материального выражения, т.е. материальная общность соответствующих грамматических формантов выражения объектных отношений -категории склонения, отмечается и в падежной системе тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских языков. Во всех алтайских языках система склонения обнаруживает чрезвычайную близость форм, образующих все основные падежи, граничащую, по сути, с единством. В алтайских языках существует сочетание форманта родительного падежа с частицей отношения кг: тюркск. -тЫ: а/а-тк; монгольск. -рпЫ: aqajiiiкi iЬ; маньч. -п/ ge, -nirige Л. Во многих алтайских языках родительный падеж (а следовательно, указательное местоимение) - первичная форма для других падежей, ср.: тюркск. Ьiz-in-ge 'к нам' дат. п.; монгольск. хап-а-ёе 'у хана' местн.-дат. п.; корейск. saram-ii-ge 'в (доме) человека' местн. п.
Указательные местоимения (личные местоимения 3-го лица) вовлечены в круг глагольных категорий. Как известно, в тюркских и монгольских языках в 3-м лице личные и лично-притяжательные аффиксы принадлежности произошли из личного местоимения 3-го лица, которое реконструируется для тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских языков в общеалтайской форме т. В тунгусо-маньчжурских языках эта форма утратила конечный п: in>i; в тюркских языках местоимение in сохранилось только в аффиксе принадлежности 3-го лица; в качестве же личного местоимения 3-го лица оно было, как отмечает Г.И. Рамстедт, замещено формой а ~ an и о1 [12, с. 71], причем о1 - указательное местоимение в тюркских языках. Все личные местоимения в алтайских языках теснейшим образом связаны с указательными местоимениями, от которых они произошли. Таким образом, личное местоимение состоит из соответствующего указательного местоимения (в свою очередь имевшего реальную предметную семантику) + элемент -пш —пш —т —п, генетически восходящий к аффиксу родительного падежа
(ранее имевшего самостоятельное реальное значение 'тело, вещь, нечто').
Колдуэлл еще в 1913 г. говорил, что показатели глагола, выражающие категории лица, этимологически связаны с личными местоимениями [13, с. 481], а, значит, и с указательными (3-е лицо, ед. ч.). Сравним материал дравидийских языков (табл.).
Показатели лица, числа, рода в дравидийских языках
Лицо, число, род Личные местоимения Местоименные суффиксы
1-е, ед. yan (en-) -en, -en, -an
1-е, мн., эксклюзивный yam (em-) -em, -em
1-е, мн., инклюзивный nam (nam-) -am, -am
2-е, ед. m (mn-) -i, -i, -ey, -ay
2-е, мн. mr (num-) -ir, -ir
3-е, ед., м. р. avan (avan-) -an, -an, -tu
3-е, ед., ж. р. aval (aval-) -al, -al
3-е, мн., эпиценовый род avar_(avar-) -ar, -ar
3-е, ед., ср. р. aoi (ao-) -aoi, -ti, -tu
3-е, мн., ср. р. avey (av-) -a
В дравидийских языках в основе всех форм условно-временных деепричастий лежат суффиксы -т/-И, которые являются древними дравидийскими указательно-локативными словами *-т/*-й 'это место' [6, с. 226].
Уже в древнейших памятниках письменности праславянский язык свидетельствует о том, что в его диалектах в качестве алломорфов 3-е лицо единственного и множественного числа выступали варианты местоименного происхождения. В результате конвергенции прежнего первичного личного окончания и указательного местоимения -ть (рус. тот, та) появляется новая флексия 3-го лица единственного и множественного числа -ть, например, несуть, несеть; -те - идеть, идете; -съ/ся - моетъ, моется.
В праиндоевропейском языке в качестве окончаний глаголов совершенного вида выступают личные или указательные местоимения, а также первоначально дейк-тические частицы. Для обозначения того, что действие или состояние совершается или протекает в данный момент, в конце форм совершенного вида присоединялось наречие 1 'здесь и сейчас', ср.: праиндоевропейский: ед. ч. 1-е лицо - т1, 2-е лицо - si, 3-е лицо -И; мн. ч. 1-е лицо - mesi, 2-е лицо - 1ёт. 3 лицо - ёШ-1.
Итак, в результате работы над проблемой морфологической интерактивности указательных местоимений мы отмечаем их высокую степень участия в образовании форм, выражающих морфологические категории частей речи. Различные именные классы основ - это не что иное, как слияние корней с указательными местоимениями того периода. Дейктические частицы, энклитики, работают в языке как флексии падежа и числа, а также как глагольные показатели времени, вида, залога и лица/числа. Указательные местоимения сыграли основную роль в зарождении категории притяжательности у имен существительных, категории склонения, категории определенности и появлении определенного артикля в языках мира. Помимо того, они явились источником образования полных прилагательных в славянских языках. В качестве морфологических показателей глаголов также выступают личные и указательные местоимения, первоначальные дейктические частицы. Дейктические форманты присутствуют в наречиях и частицах.
ЛИТЕРАТУРА
1. Brugmann K. Die Demonstrativpronomina der indogermanischen Sprachen: eine bedeutungsgeschichtliche Untersuchung. Leipzig : B.G. Teubner, 1904. 150 s.
2. Bühler K. Sprachtheorie: Die Darstellungsfunktion der Sprache. Jena, 1934. 508 s.
3. Майтинская К.Е. Местоимения в языках разных систем. М.: Наука, 1969. 310 с.
4. Поленова Г.Т. Происхождение грамматических категорий глагола (на материале енисейских языков). Таганрог: Изд-во Таганрог. гос. пед. ин-та, 2002. 202 с.
5. Бердник О.В. Информативность указательных местоимений // Язык, дискурс, текст: Мат-лы III Междунар. науч. конф., 5-6 апреля 2007 г. Ростов н/Д: Изд-во РГПУ, 2007. 382 с.
6. Андронов Н.С. Сравнительная грамматика дравидийских языков. М.: Наука, 1978. 465 с.
7. Дешериев Ю.Д. Сравнительно-историческая грамматика нахских языков и проблемы происхождения и исторического развития горских кавказских народов. М.: КомКнига, 2006. 552 с.
8. Specht F. Der Ursprungder indogermanischen Deklination. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1947. 432 s.
9. Шилдз К. Заметки о происхождении основообразующих формантов в индоевропейском // Вопросы языкознания. 1990. № 5. C. 12-17.
10. Кумахов М.А. Сравнительно-историческая грамматика адыгских (черкесских) языков. М.: Наука, 1989. 384 с.
11. Дульзон А.П. Кетский язык. Томск: Изд-во Том -ского ун-та, 1968. 615 с.
12. Рамстедт Г.И. Введение в алтайское языкознание. Морфология. М., 1957. 254 с.
13. Caldwell R. A comparative grammar of the Dravidian or South-Indian family of languages. L.: Trubner, 1913. 608 p.
7 ноября 2008 г.
ББК 81.2 Англ -3
ЭТНОСПЕЦИФИКА ЛИНГВОСЕМИОТИЧЕСКОГО КОДИРОВАНИЯ
ЮЖНОАФРИКАНСКОГО СЛЕНГА
Е.А. Редкозубова
Южно-Африканская республика является одной из самых этнически мультикультурных стран Африки; ее население представляет собой пеструю палитру белой, индийской и смешанной рас. Новую ЮАР, победившую апартеид, часто называют "Rainbow Land" (Радужная страна) - метафора нового, мультикультурного и полиэтничного общества. По конституции 1996 г. в ЮАР официально используются одиннадцать государственных языков, что делает ее второй по их числу после Индии. К ним относятся африкаанс (диалектальная разновидность первых поселенцев голландского происхождения), английский язык, а также языки самых многочисленных племен, населяющих страну - ндебеле, коса, зулу, северный сото, сесото, тсвана, свази, венда и тсонга. Кроме того, в этой стране сосуществуют несколько разновидностей английского языка: английский потомков англичан, для которых он является родным (South African English), английский язык африаканеров (Afrikaans English), для которых родной язык африкаанс, а также английский африканцев, индусов, метисов, которым они пользуются как вторым родным языком.
Такая уникальная поликультурность не могла не повлиять на проникновение исконных племенных языков в английский язык Южной Африки, сделав его по-настоящему кодированным: каждый племенной язык внес свою лепту в феномен шифрованной речи англоязычного жителя страны.
Отметим интересный факт, касающийся изучения лингвистами южноафриканского сленга: в своей ключевой монографии о сленге Э. Партридж отвел ровно полторы страницы
Редкозубова Екатерина Анатольевна - кандидат филологических наук, доцент кафедры теории и практики английского языка Педагогического Института Южного федерального университета, 344082, Ростов-на-Дону, ул. Б. Садовая, 33, e-mail: [email protected], тел. 8(8632)2408209.
для его, весьма поверхностной характеристики. Причина такого лаконичного описания кроется в том, что, по всей видимости, во время работы (1933-1960) у исследователя не было возможности уделить больше внимания этому типу сленга в связи с нехваткой, или даже с отсутствием аутентичного полевого материала: из страны, раздираемой войнами и этническими конфликтами, презираемой цивилизованным миром и закрытой для него долгое время, вплоть до конца ХХ столетия и уничтожения апартеида, невозможно было получить более-менее надежные лингвистические данные. Именно поэтому столь размыта характеристика ученым исследуемого феномена. Э. Партридж говорит главным образом об экзотическом колорите ("slightly exotic air"), который привнесли лексические единицы Южной Африки в английский язык, а также обращает внимание на тот факт, что южноафриканский военный сленг оказал влияние только на сленг солдат-британцев [1, с. 285].
Впрочем, исследователь честно фиксирует слабую изученность данного типа сленга и мимоходом отмечает, что на разговорную речь жителей Южной Африки повлиял набор коллоквиализмов, зафиксированных в речи буров ("colloquial and slangy Africanderisms") [1, с. 285]. Однако Э. Партридж не приводит ни одного примера таких заимствований. Непонятно, на каком основании он делает умозаключение относительно характеристик данного типа сленга, а именно относительно того, что южноафриканский сленг уступает в яркости, экспрессивности и точности сленгу Австралии или Канады, а также относительно
Redkozubova Ekaterina - candidate of philology, associate professor of the English Theory and Practice Depatment of the Pedagogical Institute of Southern Federal University, 33 Bolshaya Sadovaya Street, Rostov-on-Don, 344082, e-mail: [email protected], ph. (007 8632)2408209.
