CC BY
20
ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ ОСНОВООБРАЗУЮЩИХ ФОРМАНТОВ В СВЕТЕ ДАННЫХ ЯЗЫКОВ СИБИРИ*
О.А. Осипова
Томский государственный педагогический университет
В канун 1973 года (незадолго до смерти А.П. Дульзона) в беседе со мной о моей будущей работе в области древнегерманских языков Андрей Петрович посоветовал мне попробовать раскрыть в них (а именно в области склонения или спряжения) так называемые "белые пятна", которые до сих пор не расшифрованы, используя данные неиндоевропейских языков, и в частности сибирских. Андрей Петрович не успел узнать на чем я остановлюсь, а выбор мой пал на склонение и роли в нем
основообразующих формантов.
В предлагаемой статье мы попытаемся показать, что типологические данные сибирских языков дают возможность трактовать употребление индоевропейских (и-е) основообразующих формантов не только в качестве словообразовательных, но, видимо, первоначально в качестве формообразующих. Мы неоднократно проводили сравнение позиции индоевропейских консонантных основообразующих формантов в склонении существительных с показателем одушевленности, который в то же самое время является и показателем родительного падежа в кетском и сель-купскам языках, а также с посессивными суффиксами в финно-угорских языках (Осипова 1990а: 165; 19906: 143). Рассматривались склонения существительных в единственном числе в санскрите, греческом и готском языках в сравнении с кетским и селькупским, лично-притяжательные и падежные суффиксы в коми языке. Консонантные показатели во всех этих языках занимают одну и ту же позицию: они находятся между основой существительного и окончанием. Однако следует указать, что в кетском показатель одушевленности -d(a)-. в селькупском -ni отмечены только в определенных падежах, которые могут относиться к исполнителю действия. В чистом виде этот показатель является также и маркером родительного падежа. Большинство окончаний других падежей наслаиваются на показатель родительного падежа. Особая роль показателя родительного падежа в кетском была описана Г.К. Вернером (Вер-нер 1984: 12-19). Подобную же роль играет показа-тель-г>в селькупском языке (Беккер, Ким, Осипова 1985: 150-158). А.П. Дульзон, а позднее и более детально М.Н. Валл и Г.К. Вернер доказали, что показатель генитива и он же показатель одушевленности в кетском восходит к личному местоимению 3-го лица ед.ч., которое в свою очередь произошло от указательного или дейктического местоимения (Дульзон 1968: 70-72; Валл, Вернер 1973: 29-31). Посессивные суффиксы во многих финно-угорских языках, напр. в коми, произошли от указательных местоимений (Суханова 1962: 84-85.87; Серебренников 1971:
277-282; 1976:241-242). Эти данные сибирских языков натолкнули нас на мысль, что индоевропейские основообразующие форманты функционировали, возможно, когда-то наподобие кетского и селькупского показателей родительного падежа, поскольку они занимали ту же самую позицию в имени. Во всяком случае, посессивное значение индоевропейских консонантных основообразующих формантов можно все еще обнаружить в сложных словах, напр. скр. pitr-artham "дороги отцов" (des Vaters Wegen), (ци-тир. по Бругману 1892: 27), др-. англ. heofoncund "небесный", двн. 'ëbanmaggi "ровный", ср. современный англ. maidenhead "девичество". Принадлежностное значение было отмечено К. Бругманом в названиях народностей, напр. двн. Teutones, Sahso, Franko, а также у собственных имен: двн, Wolfo, Harto, Berhto (1892:325). Т. Барроу, У. Уитни отмечают адъективную природу многих nomina agentis.(Барроу 1976: 127; Whitney 1889:140). Т. Барроу рассматривает скр. существительные gaós "корова", sünú "сын", vi "птица", как бывшие адъективные образования (1976: 127).
Индоевропейские основообразующие консонантные форманты передавали не только значение принадлежности, которое хорошо прослеживается в индоевропейских прилагательных с этими же формантами (см. Осипова 1988а: 59-69; 1990а: 159-160), но и другие значения. Принадлежностное значение связано, с одной стороны, со значением родительного падежа, а с другой стороны, с выражением определенности. Значение определенности как бы замыкает цепочку значений, передаваемых индоевропейскими основообразующими формантами. Связь этих значений была показана на примере готского языка (Осипова 1980: 57-63, 1990а: 162-163). Была же эта связь обнаружена при типологическом сравнении использования финно-угорских посессивных суффиксов, восходящих к дейктическим местоимениям, для выражения определенности (Суханова 1962: 84-85, 87, Лыткин 1966а: 286, 304; Castren 1854: 220; Ким 1980: 100-104). Приведем два готс-
Работа выполнена при поддержке министерства общего и специального образования РФ (заказ-наряд 14.25.09)
ких предложения, в которых наиболее контрастно выступают значения определенности и неопределенности в зависимости от употребления существительного в одном случае в склонении по о-основам, а в другом - по п-основам: 16. Ith Paitrus stoth at daurom uta. Tharuh usiddja ut siponeis anthar, saei was kunths thamma gudjin, jah qath daurawardai jah attauh inn Paitru. 17. Tharuh qath jaina thiwi, so daurawardo , du Paitrau: ibai jah thu thize siponje is this mans? Ith is qath: ni im (J.XVI11)."A Петр стоял вне, за дверями. Потом вошел другой ученик, который был знаком этому первосвященнику, и сказал привратнице, и ввел Петра. Тогда сказала служанка, эта привратница, Петру: и ты не из учеников ли этого человека? И он ответил: не из них". Нами собрано довольно большое количество таких примеров в готском языке, показывающих связь консонантных основообразующих формантов с выражением определенности (Осипова 1988в: 14-21).
Ретроспективный анализ функций индоевропейских основообразующих формантов позволяет выстроить следующую цепочку значений: определенность, посессивность, одушевленность и падежное значение. Возможность индоевропейских консонантных основообразующих формантов служить первичными маркерами косвенного падежа также подсказана параллелью с сибирскими языками. Во-первых, это особый статус родительного падежа в кетс-ком и селькупском языках (о чем упоминалось выше), во-вторых, это использование существительного во многих сибирских языках в косвенном падеже для обозначения агенса. В одном из диалектов хантыйского языка в Приуралье было отмечено употребление существительного в местно-инструмен-тальном падеже в качестве подлежащего (Русская 1962: 261). Н.И. Терешкин указывает, что в ваховс-ком диалекте хантыйского языка "употребление существительных в местном падеже в роли подлежащего является живой нормой, тогда как в других диалектах хантыйского языка оно наблюдается лишь в редких случаях, как пережиточное явление" (Терешкин 1961: 50) В тунгусо-маньчжурских языках агенс может стоять в дательно-местном падеже (Цин-циус 1967: 284-288). В нганасанском языке существительное в форме дательно-направительного падежа при определенной структуре глагола "употребляется для характеристики орудия действия в широком смысле этого слова, например: КомбутГ' чамби"-ли"а 9лндуй "Волнами разбило лодку'; Нита кинд»та дяну"ла"а 'Котел закоптился'(букв.: дымом загрязнился)" (Терещенко 1979: 82-83). В эвенкийском языке имя в дательно-местном падеже может обозначать производителя действия в страдательных конструкциях, а в односоставном предложении выражает логический субъект при сказуемых, обозначающих состояния, чувства (Константинова 1964: 51). В индоевропейских языках употребление агенса в косвенных падежах встречается редко и отно-
сится к архаизмам, напр. рус. "мне нравится", или архаичное немецкое: Mich wundert des schwarzen Ritters (пример взят из статьи Гухман 1967: 64). Обычно приводятся конструкции с дательным падежом в качестве логического субъекта. (Гухман 1945: 148-157, 1967: 58-73, Савченко 1967: 88).
Э.Г. Туманян отмечает употребление древнеар-мянского генитива в качестве подлежащего в сочетании с прошедшим причастием глагола "быть" в 3 л. ед.ч. (Туманян 1971: 189). Если придерживаться мнения о существовании в праиндоевропейском языке двухпадежной системы (Уленбек 1950: 97-100; Гухман 1981: 201-202, 207; Савченко 1967: 74; Бы-ховская 1930: 293-295; Шилдз 1988: 225), то можно высказать предположение, что первичные падежные показатели следует искать не среди изестных окончаний, которые метко называет Л.П. Якубинский "внешнефлективным склонением" (Якубинский 1953: 169) а значительно глубже. По нашему мнению, таковыми могли являться консонентные основообразующие форманты. Постараемся аргументировать нашу гипотезу.
Исключительно ценную мысль высказывает В.Н. Ярцева о том, что в процессе исторического развития формообразующий аффикс может превратиться в основообразующий и наоборот (Ярцева 1960: 57, 59). Это дает основания предполагать, что индоевропейские основообразующие форманты первоначально выполняли иные функции, т.е. могли быть формообразующими. Ничего не обозначать они просто не могли, ибо все в языке значимо и только не все еще раскрыто. Мы уже пытались показать, что индоевропейские основообразующие форманты могли служить в качестве маркеров одушевленности, принадлежности и определенности (Осипова 1980: 90-118; 1984: 4-14; 1988а: 59-69; 1989: 21-28; 1990а: 153-170). Они безусловно являлись и маркерами определенного класса слов как это в свое время еще отмечал К. Бругман для имен деятеля, номенклатуры родства, названий животных, названий частей тела (Brugmann 1892: 186,429-431) Кроме К. Бругмана известны и другие поиски семанти-зации основообразующих суффиксов и попытки связать их с определенным классом имен. Они хорошо описаны И. Фодором в его работе, посвященной происхождению рода, в которой также показаны и причины неудач в этом направлении (Fodor 1959: 9). В работе A.B. Десницкой рассматривается семантическая модель суффикса -u-, предложенная А. Кю-ни, которая сводится к обозначению этим суффиксом парных предметов (Десницкая 1984: 59-60). Принципиально не возражая против этого построения А. Кюни, A.B. Десницкая находит, что не во всех случаях оно доказательно. Возможно, такое значение суффикса -и- было вполне реальным на каком-то этапе развития праиндоевропейского языка, но уже для той стадии, когда в индоевропейском суффиксе *-eu-/-ou- слились два разных образования
(Савченко 1974: 176; Бенвенист 1955: 78-79), оно не могло являться живым. Это хорошо подтверждается и нашим анализом древнегерманских имен с основой на -и, которые в основном могли выражать одушевленность и располагаться по тем же семантическим группам, которые мы выделяем в основах на -п (обозначение людей, животных, частей тела и т.д.). Кроме того, эта группа активно пополнялась и абстрактными именами (Оспова 1980:23-29; 1996: 5-23). Следовательно, даже в древних индоевропейских языках эти классы уже было трудно восстановить. Совершенно справедливо пишет К. Шилдз, что "распределение существительных по классам с течением времени сильно изменилось" (Шилдз 1988: 232). Одно несомненно: консонантные основообразующие форманты маркировали одушевленные (по терминологии Г.А. Климова - активные) классы имен, конечно,"одушевленные" в понятии древних. В индоевропейских языках эти классы перечислены Ф. Шпехгом (Specht 1947:301-302,306-307,385-386). Разнообразие же основообразующих формантов Ф. Шпехт связывает с происхождением их от различных указательных местоимений (Specht 1947: 299, 303, 307, 315, 353). Однако он не дифференцирует их от падежных показателей, возникших, по его мнению, также от местоимений (Specht 1947: 353, 354,382). Сложность вопроса заключается в том, что мы имеем дело с совершенно разными историческими срезами, поэтому и подход к трактовке основообразующих формантов и падежных окончаний должен быть разным, поскольку индоевропейские языки "пережили глубокий типологический сдвиг" (Гухман 1981:239). Именно основообразующие форманты могут "перекинуть мост" от праиндоевропей-ского языка к периоду распада индоевропейской общности. Рядом лингвистов, видимо, не без оснований, высказывается мнение, что в прошлом индоевропейские языки относились к строю, отличному от номинативного (Гухман 1940:76, Тронский 1967а: 81, 19676: 91-94; Савченко 1967: 74-90; Климов 1977: 206-207; Шилдз 1988: 224). В данном контексте очень привлекательно выглядит гипотеза К. -Шилдз об источнике формирования основообразующих формантов в раннем индоевропейском. Их происхождение она связывает (как и Ф. Шпехт) с дейктическими частицами (Шилдз 1990: 12-17). Можно также согласиться с ее мнением, что "индоевропейская система дейксиса была главным образом бинарной и основывалась в первую очередь на противопоставлении 'сейчас-здесь: не-сейчас-здесь' но при этом частицы обозначали различную степень удаленности от пространственно-временной точки 'сейчас-здесь'" (1990:16). Мы уже писали (1980:99-104; 1984: 37-39; 19886: 164-165; 1990а: 168), привлекая данные Вяч.Вс. Иванова, К. Бругмана Э.Г. -Туманян, К.Е. Майтинской о том, что индоевропейские консонантные основообразующие форманты можно соотнести с указательными местоимениями
или дейктическими частицами. В праиндоевропей-ском были зафиксированы по данным А. Мейе 5 таких форм: указательное местоимение (анафорическое), указывающее на лицо или вещь, названные раньше или уже известные (м.р.скр. §а, гот. §а); указательные местоимения, указывающие на близкий предмет (содержащие элемент ^ напр. хет. ка|), указательные местоимения, указывающие на отдаленный предмет с характеристиками *уу. *п. *1 (Мейе 1938: 332-333). Типологическое сравнение с таким языком, как язык алеутских эскимосов, где количество указательных местоимений достигает 20 (Меновщиков 1976: 5), а также данными Л. Леви-Брюля (например, абориген-кламат использует четыре градации для выражения "этот" и четыре для "тот") можно судить о том, что пространственные значения в этих указательных местоимениях выражались "с величайшей тщательностью" (Леви-Брюль 1930: 68). Все это позволяет предполагать, что в индоевропейском праязыке могло быть гораздо больше дей-ктических частиц. Приведем точку зрения В.М.Лин-дсейя, считающего, что в древних индоевропейских языках существовало больше местоименных основ, чем сохранилось в отдельных индоевропейских языках, "...иные из которых являются в одних языках только в виде наречий, союзов и частиц, в других-как местоимения" (Линдсей 1948: 72). Следовательно, если в индоевропейских языках не обнаружено какой-либо местоименной основы, то признаки ее существования могли сохраниться в основообразующих формантах или в суффиксах прилагательных, тем более, что богатство основообразующих формантов соответствует разнообразию суффиксов прилагательных в различных индоевропейских языках.
Индуцирующее действие одних основообразующих формантов и исчезновение других в индоевропейских языках говорит о тенденции в этих языках к более обобщенному выражению раздробленных понятий. Видимо, к такой группировке относится деление существительных по признаку одушевленности/неодушевленности. Типологически группировки существительных в более крупные классы можно наблюдать как живое явление во многих африканских языках, например, в языке лингала и суахили (Топорова 1974: 15-35; Охотина 1985). В индоевропейских же языках этот процесс, не достигнув своего окончательного развития, был затемнен другим - формированием категории рода, которая отразилась в падежной системе, ориентированной уже на передачу субъектно-объектных отношений. Зарождение грамматического рода было связано с самого начала с использованием для этой цели гласных основообразующих формантов (Якубинский 1953:168; Савченко 1974: 175,198). Г. Хирт отмечает, что первоначально в показателях склонения род не проявлялся. Формирование же грамматического мужского и женского рода Г. Хирт связывает с формой слов, обозначающих существа мужского и жен-
ского пола, которая была затем перенесена на другие имена, хотя и указывает, что этот принцип не всегда соблюдался (Hirt 1925:29-30). Склонения же на гласные основы, по его мнению, являются "молодыми" по сравнению с нерегулярными склонениями (Hirt 1925: 266). Поэтому развитие новых категорий отразилось в наслаиваниях на уже существующие классно-активные построения.
О сохранении у индоевропейских консонантных основообразующих формантов значений одушевленности, принадлежности, определенности мы уже писали (1981, 1984, 1990а), отметим лишь, что значение определенности лучше всего может быть продемонстрировано употреблением с этими основами (скр. sa, и-е. *1. *п) определенных артиклей в английском и французском языках, а также в древне-армянском постпозитивного артикля -n (Brugman 1892: 769; Туманян 1971: 272). В древнеармянском языке кроме выражения пространственных отношений (трех градаций) все указательные местоимения содержат отношение предмета к одному из трех лиц: показателем 1 л. служит частица -s, 2 л. -d, 3 л. -п (Туманян 1971: 272-274). Неудивительно также, что во многих индоевропейских наречиях сохранились эти же основообразующие форманты, поскольку дей-ктические частицы обладали пространственно-временной градацией, на что указывает К. Шилдз (1990: 16). К.Е. Майтинская склонна считать, что дейкти-ческие слова могли происходить от слов с конкретным значением, т.е. от полнозначных слов. Но уже в таких языках-основах, как индоевропейский, уральский, семито-хамитский, тюркский и т.д., они зафиксированы в качестве дейктических элементов (Майтинская 1966: 25, 1968: 32, 1969: 50). Видимо, следует согласиться с К.Е. Майтинской в том, что..."-первичные дейктические элементы языка еще не были местоимениями, а лишь первичными частицами, совмещающими функции частиц, наречий и местоимений (Майтинская 1968: 32).
Кроме выражения значений указательности, по-сессивности, пространственно-временной ориентации дейктические частицы могли послужить основой для формирования первичных падежей (называем их "первичными" вслед за введением этого удачного термина К.Е. Майтинской, 1969: 138-139). Приведем точку зрения по этому вопросу К.Е. Майтинской: "Обладая способностью выражать пространственные и другие адвербиальные отношения, первичные указательные частицы, подобно наречиям, имели необходимые данные для перехода в падежные форманты и могли положить начало возникновению склонения" (1969: 139).
На основе типологических сравнений мы уже постулировали, что первичных падежей в праиндо-европейском могло быть два и их функции во многом напоминали функции эргатива и абсолютива (1981: 67-76, 1989: 21-28), во многих иберийско-кавказских языках и приводили парадигмы суще-
ствительных в аварском, лезгинском языках в сравнении с готским и греческим. К той же мысли приходит К. Шилдз, предполагая развитие склонения в раннем индоевропейском по схеме языков эргатив-ного типа (1988: 224-226). Она также, как и мы, связывает возникновение активного падежа (соответствующего эргативу в языках эргативного строя) с именами одушевленного класса (Осипова 1981: 67-76, 19886: 165-166; Шилдз 1988: 226-233). Имена неодушевленные, способные выступать в форме падежа агенса, она относит к классу, который она называет "неодушевленным агенсом", существительные же неодушевленного класса были не способны иметь форму падежа агенса (Шилдз 1988: 227-228). Имена, относящиеся к неодушевленному агенсу, способны производить самостоятельные действия. К ним можно отнести древнеиндоевропейские имена, обозначающие 'ветер', 'глаз', 'сердце', 'мясо (плоть)', 'ум', 'работа', 'огонь' и т.д. (Шилдз 1988: 227-232). Это по существу те же имена, которые мы относим к классу одушевленных, мотивируя тем, что они играли большое значение в жизни древних, т.е. были активными именами, способными иметь консонантный основообразующий формант, который кроме показателя одушевленности и класса мог быть использован в качестве показателя активного падежа (Осипова 1981: 67-76; 1989: 21-28). Нами был проведен семантико-этимологический анализ древ-негерманских существительных, оформленных различными основообразующими формантами (1980 и др.), результаты которого поразительно совпали с классами, приводимыми К. Шилдз, в одном случае способными иметь форму падежа агенса, в другом нет. Правда в своей работе мы не останавливались на решении вопроса о происхождении гласных основообразующих формантов. Вполне возможно, что они также местоименной природы, как предполагает К. Шилдз (1990: 14-15). Однако эти форманты никогда, по-видимому, не использовались в качестве показателей первичного активного падежа, поскольку они маркировали более поздние склонения, которые уже были связаны с грамматическим выражением категории рода. Анализируемый древнегерман-ский материал позволил нам выделить группу существительных неспособных в древности иметь падежные показатели. Такой, по нашему мнению, могла быть только группа корневых имен, которую принято относить к наиболее древнему именному слою. В свете теории К. Шилдз эти имена не могли быть неодушевленным агенсом, например, имена со значением 'молоко', 'мост', 'город', 'ночь', 'книга' и т.д. (Осипова 1980: 74-76; 1982: 67-73). Такие же общегерманские корневые основы, как *mus- 'мышь', *gans 'гусь', *ko(w) 'корова' и ряд других скорее всего попали сюда по аналогии или в древности не обозначали живые существа, а их мертвые корреляты (1982: 67-73). В отдельных древнегерманских языках (например, в древнеисландском) эти суще-
ствительные не имели окончаний в им. и вин. п.мн.ч. (Noreen 1913: 177), т.е. уподоблялись именам среднего рода, что, возможно, является отражением древней традиции, когда такие имена вообще не имели окончаний.
Типологические сравнения с сибирскими языками, представленные выше, позволяют нам предполагать, что первоначальный показатель активного падежа имен одушевленного класса мог соответствовать основе косвенных падежей, зафиксированных в древних индоевропейских языках, т.е. оканчивался на один из консонантных основообразующих формантов, а абсолютив не имел окончания. Функции же активного падежа были очень широкими благодаря происхождению основообразующих формантов от дейктических частиц, от которых этот падеж унаследовал посессивные и временно-пространственные значения. Отдельные данные индоевропейских языков приближают эту гипотезу. Имеется в виду древний индоевропейский местный падеж без окончания, как его было принято называть (Барроу 176: 220-237, Бенвенист 1955: 116-128). На самом деле, как нами было отмечено, в ряде статей (Осипова 1988а: 59-69; Ким, 0сипова1990: 105-106), в данном падеже последний элемент в имени - это основообразующий формант. Вполне возможно, что при дальнейшем развитии падежной системы, т.е. возникновению "вторичных" падежей, по терминологии К. Шилдз (1988: 233), именно в этом падеже не нужно было присоединять какие-либо уточнители (наречия), поскольку указание на место присутствовало в самих дейктических частицах. Большинство же остальных падежных окончаний (вторичные) было, как полагает ряд лингвистов, наречного происхождения (Гамкрелидзе, Иванов 1984: 285-286; Гухман 1981: 94; Lehmann 1958: 182-185). Мы ранее (1990а) уже цитировали В. Немана по поводу данного им примера из Ригведы с раздельным написанием показателей адвербиальных падежей (инструментального, дательного, отложительного, местного), что свидетельствует об их более позднем и адвербиальном происхождении, (Lehmann 1958:182, foot-note 9). Особое значение наречным элементам при образовании падежных форм в праиндоевропей-ском придает Н.Н. Казанский, указывая на то, что происходила большая перестройка падежной системы (Казанский 1989:115-130). Типологическим подтверждением возможного адвербиального происхождения многих индоевропейских падежных формантов может служить образование вторичных падежей из послелогов в венгерском и других прибалтийско-финских языках (Майтинская 1969: 139). Н.И. Те-решкин приводит формы направительного падежа в хантыйских диалектах: в ваховском суфф. -па(-Зпа), -па(-апа), а в северных и южных диалектах хантыйского языка значение этого падежа передается употреблением послелога rata, nata. который имеет одно происхождение с падежным показателем. (Терешкин
1961: 44-46)."Таким источником, возможно, некогда было знаменательное слово да или подобное с гласным переднего ряда, выражающее широкое пространственное значение" (Терешкин 1961: 4). Известно, что в нганасанском языке суффиксальная морфема дательно-направительного падежа -дя могла присоединяться к имени через дефис и употребляться самостоятельно в качестве послеложного местоимения (Терещенко 1979: 84-85).
М.М. Гухман высказывает предположение, о том, что."более поздняя система падежных показателей как бы наслоилась на древнюю систему противопоставления основ" (Гухман 1956: 275).
Отправными падежами при создании падежной системы в древних индоевропейских языках обычно приводятся три падежа. Так И.М. Тронский считает релевантными для праиндоевропейского состояния субьектно-объектные падежи - номинатив, аккузатив, генитив, которые, по его мнению, создались раньше падежей соучастия (Тронский 1967а: 79) А.В-. Иоффе также останавливается на трех падежах для праиндоевропейского состояния - абсолютиве, эрга-тиве и генитиве на *-от, не имевших числовой отнесенности (Иоффе 1974: 15) Для позднеиндоевропей-ского количество членов именной парадигмы Э.А. Макаев ограничивает четырьмя, а при условии сведения форматива им. и род. падежа ед.ч. к единой модели - тремя членами (Макаев 1965: 8). Нам кажется, что эти высказывания скорее относятся к более позднему индоевропейскому состоянию, которое уже стало характеризоваться перестройкой бывшей системы. Для более раннего праиндоевропейского характерна была двух падежная модель и только для одушевленных имен. Не случайно существование родительного падежа в протоиндоевропейском подвергается Г.А. Климовым большому сомнению: "Если в протоиндоевропейском имелось противопоставление не транзитивных глаголов интранзитив-ным, а глаголов 'действия' и 'состояния', то его необходимым соответствием в парадигме склонения должна была быть корреляция не эргативного и абсолютного падежей, а активного и инактивного (в субстантивах 'неодушевленного' класса эта корреляция, вероятно, нейтрализовалась, так как обозначаемые его ингредиентами денотаты не мыслимы в качестве реальных производителей действия). Необходимо при этом учитывать структурную несовместимость обоих этих падежей с такими уже специально ориентированными на передачу субъектно-объек-тных отношений единицами, каковыми являются генитив и датив. Иначе говоря, формирование последних предполагает параллельную перестройку основных позиционных падежей соответственно в номинатив и аккузатив" (Климов 1977: 215). Мы совершенно согласны с мнением Г.А. Климова и Вяч.Вс.-Иванова (1963: 134,137) о более позднем оформлении генитива в качестве самостоятельного падежа. Поскольку функции активного падежа, а следователь-
но и значение генитива (активный падеж обладал широкими функциями) передавались консонантными основообразующими формантами, последние могли повлиять на то, что первичные генитивные форманты представляли такое разнообразие. В то же время они могут быть сопоставимы с консонантными основообразующими формантами. В.В. Шеворошкин приводит общие индоевропейские образования генитивов и прилагательных на *-ю.*-("ё)1, *-пе. *-ие и т.д., возводя их к образованиям с локально-темпоральным значением, пережитки которого сохранились в употреблении местоименных форм, локативов, наречий (Шеворошкин 1957: 90). Большое рзнообразие генитивных показателей в древнеанглийском было также отмечено О. Есперсеном, где наряду с обычным окончанием для м. и ср. рода -ее употребляются от других основ окончания -е. -ге. -ап; для мн.ч. окончание вообще не характерно; там употребляются -а. -га.-па/-епа/-апа (.^зрегзеп 1956: 50). Мы склонны считать, что консонантные индоевропейские форманты были наиболее подходящим материалом для формирования окончаний более раннего генитива (по сравнению с генитивом на *-в). поэтому позволим себе привести еще раз рассуждения по этому поводу (Осипова 1989: 23-24, 1990а: 166-167; Ким, Осипова 1990: 103-106). Более ранние генитивные показатели скорее всего только вык-ристализовывали значение посессивности, которое наряду с другими значениями характеризовало индоевропейский активный падеж с широкими функциями. Такая возможность подтверждается тем, что древние генитивы, как правило, сохраняют пространственную ориентацию. А.Н. Савченко отмечает значение дативного и локативного характера в приглагольном генитиве в хеттском языке, что не является, по его мнению, "нововведением, а индоевропейским архаизмом" (Савченко 1967: 88; 1974: 172). Кроме того, признавая существование эргатива в праиндо-европейском, А.Н. Савченко высказывает предположение, что этот падеж на *-еБ (эргатив) "имел какое-то более узкое значение, возможно.-притяжательное" (Савченко 1967: 90). Преобладание пространственного элемента даже в таком падеже, как притяжательный, отмечает Л. Леви-Брюль (1930: 102). Большое значение локальным падежам для развития субъект-но-объектных падежей как в уральских, так и в индоевропейских языках придает Б.А. Серебреннико-в:"Ряд факторов свидетельствует о том, что некоторые субъектно-объектные падежи, например, род.,
дат. и вин., развились на базе первоначальных локативных падежей" (Серебренников 1970: 48). Особая функция род. п. на *-ás , восходящая к эргативу, была отмечена Вяч.Вс. Ивановым в анатолийских языках. Причем в этой же функции мог употребляться и отложительный падеж на -az, который, по мнению Вяч. Вс. Иванова, мог.иметь общее с ним происхождение (Иванов 1965: 52). В хеттском родительный падеж на -s мог выступать в функции именительного падежа; их формы в тематическом склонении совпадали, например, atas "отец" им. и род. п. (Вяч.Вс. И-ванов 1963: 132-133, 135-136). В таких случаях этот падеж мог рассматриваться..."как способ образования падежа деятеля от основы среднего рода, не имеющей обычно этого падежа" (Вяс.Вс. Иванов 1963: 133). К очень древним падежам может быть отнесен индоевропейский генитив на-m, который отмечен Вяч.Вс. Ивановым в хеттском в качестве косвенного (дательно-местного) падежа на -п (Иванов 1964: 42) и в то же время как оформитель хеттского генитива (-ап) имен одушевленного класса в противоположность показателю -as , соотносимому с неодушевленным классом имен (Гамкрелидзе, Иванов 1984: 269-270). Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Иванов считают, что хеттское окончание родительного падежа -as в дальнейшем..." проникает и в класс одушевленных имен (имен общего рода), чем и стирается первоначальная грамматическая соотнесенность окончания родительного падежа -ап и -as "(1984: 269). Мнение Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Иванова о более ранней форме родительного падежа на-ап в хеттском подкрепляется открытием родительного падежа на *-т (хет. п, в кипрском диалекте греческого языка -п) (Тронский 1967а: 81), который, безусловно, является отражением более раннего индоевропейского состояния. Все эти данные согласуются с нашей гипотезой о том, что первичный активный падеж маркировался одним из консонантных формантов. Показатель же -s номинатива, проникая из родительного падежа, стал постепенно вытеснять в этой функции основообразующие форманты, поскольку вся система древних индоевропейскх языков подвергалась глубокой перестройке.
Таким образом, обращение к склонению имен в языках Сибири может существенно изменить мнение о возможных путях формирования первичных индоевропейских падежных показателей, в качестве которых, судя по всему, выступали индоевропейские консонантные основообразующие форманты.
ЛИТЕРАТУРА
1. Барроу Т. 1976 - Санскрит. М.,1976.
2. Беккер Э.Г.,Ким A.A.,Осипова O.A. 1985 - Гипотеза об общих истоках показателей посессивности в уральских языках и согласных основообразующих формантах в индоевропейских языках//Урало-алтаистика. Археология. Этнография. Язык. Новосибирск, 1985, 150-158.
3. Бенвенист Э. 1955 - Индоевропейское именное словообразование. М., 1955.
4. Быховская С.Л. 1930 - К вопросу о происхождении склонения // Изв. АН СССР, Отдел гуманитарных наук, серия 7. Л., 1930, № 4, 301-315.
5. Валл М.Н., Вернер Г.К. 1973 - Об истоках падежной системы в енисейских языках.//Происхождение аборигенов Сибири и их языков. Томск, 1973, 29-31.
6. Вернер Г.К. 1984 - К типологической характеристике родительного падежа в кетском. Томск, 1984, 2-19.
7. Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч.Вс. 1984 - Индоевропейский язык и индоевропейцы. Ч. 1. Тбилиси, 1984.
8. Гухман М.М. 1940 - Происхождение строя готского глагола, М.Л., 1940.
9. Гухман М.М. 1945 - Конструкции с дательным-винительным лица в индоевропейских языках//Изв. АН СССР. Отделение литературы и языка. Т. 4. Вып. 3-4, 1945, 148-157.
10. Гухман М.М. 1956 - Приемы сравнительно-исторического изучения словоизменения//Вопросы методики сравнительно-исторического изучения индоевропейских языков. М., 1956, 209-285.
11. Гухман М.М. 1967 - Конструкции с дательным-винительным лица и проблема эргативного прошлого индоевропейских языков/ /Эргативная конструкция предложения в языках различных типов. Л., 1967, 58-73.
12. Гухман М.М. 1981 - Историческая типология и проблема диахронических констант. М., 1981
13. Десницкая A.B. 1984 - Сравнительное языкознание и история языков. Л., 1984.
14. Дульзон А.П. 1968 - Кетский язык. Томск, 1968.
15. Иванов Вяч.Вс. 1963 - Хеттский язык. М., 1963.
16. Иванов Вяч.Вс. 1964 - Разыскания в области анатолийского языкознания // Проблемы индоевропейского языкознания. М., 1964, 40-44.
17. Иванов Вяч.Вс. 1965 - Общеиндоевропейская, праславянская и анатолийская языковые системы. М., 1965.
18. Иоффе Вл.В. 1973 - Происхождение и развитие категории рода в праиндоевропейском языке: Автореф. дисс.... канд.филол,-наук. Ростов-на-Дону, 1973.
19. Казанский H.H. 1989 - К реконструкции категории падежа в праиндоевропейском//Актуальные вопросы сравнительного языкознания. Л., 1989, 115-130.
20. Ким A.A. 1980 - О связи категории притяжательное™ и категории определенности в селькупском языке // Языки и топонимия, Томск, 1980, 100-107.
21. Ким A.A., Осипова O.A. 1990 - Проблема общности индоевропейских и уральских языков в области склонения//ига1о-1пс!о-germanica. Ч. 2. М., 1990, 101-109.
22. Климов Г.А. 1977 - Типология языков активного строя, М., 1977.
23. Константинова O.A. 1964 - Эвенкийский язык. М. - Л., 1964.
24. Леви-Брюль Л. 1930 - Первобытное мышление. М., 1930.
25. Линдсей В.М. 1948 - Краткая историческая грамматика латинского языка.М., 1948.
26. Лыткин В.И. 1966 - Коми-зырянский язык//Языки народов СССР. Т. 3. М., 1966, 281-299.
27. Майтинская К.Е. 1966 - К происхождению местоименных слов в языках различных систем //ВЯ. 1966, №1, 15-25.
28. Майтинская К.Е. 1968 - К типологии генетической связи личных и указательных местоимений разных систем//ВЯ 1968. №3, 31-40.
29. Майтинская К.Е. 1969 - Местоимения в языках различных систем. М., 1969.
30. Макаев Э.А. 1965 - Проблемы и методы современного сравнительно-исторического индоевропейского языкознания //ВЯ 1965. №4, 3-19,
31. Мейе А. 1938 - Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. М. - Л., 1938.
32. Меновщиков Г.А. 1976 - О двух аспектах выражения пространственных отношений в алеутском языке//Языки и топонимия. Томск, 1976, 5-13.
33. Осипова O.A. 1980 - Отражение категории одушевленности/неодушевленности в парадигме склонения в древнегерманских языках (на материале готского языка). Томск, 1980.
34. Осипова O.A. 1981 - О связи категории одушевленности с категорией принадлежности в древнегерманских языках//Вопросы социолингвистической вариативности языковой нормы. Ярославль, 1981, 67-76.
35. Осипова O.A. 1984 - Следы классного и активного строения имени в древних индоевропейских языках//Теоретические аспекты лингвистических исследований. Новосибирск, 1984, 37-49.
36. Осипова O.A. 1988а - О двойственной природе индоевропейских основообразующих формантов//Вопросы слово- и формообразования в индоевропейских языках. Томск, 1988, 59-69.
37. Осипова O.A. 19886 - Общие следы активной структуры в склонении существительных в уральских, енисейских и индоевропейских языках//СФУ. 1988. №3, 161-167.
38. Осипова O.A. 1988в - Синонимия парадигматики существительного у древних германцев//Грамматическая и лексическая синонимия, антонимия, омонимия. Томск, 1988, 14-21.
39. Осипова O.A. 1989 - Об истоках формирования индоевропейской падежной системы по данным типологии/Дипологические исследования лингвистических категорий. Томск, 1989, 21-28.
40. Осипова O.A. 1990а - Функциональная вариативность древнегерманских консонантных основообразующих формантов//Языки мира. Проблемы языковой вариативности. М,, 1990, 153-171.
41. Осипова O.A. 19906 - Общие следы активной структуры имени в уральских и индоевропейских языках//Материалы VI Международного конгресса финно-угроведов. М., 1990, 141-143.
42. Осипова O.A. 1996 - Место древнегерманских существительных с основами на -U в склонении//Языковые единицы в ситеме и тексте. Томск, 1996, 5-23.
43. Охолина Н.В. 1985 - Согласовательные классы в восточных и южных языках банту. М., 1985.
44. Русская Ю.Н. 1962 - О некоторых особенностях падежной системы приуральского говора хантыйского языка//Вопросы финно-угорского языкознания. Л., 1962.
45. Савченко А.Н. 1967 - Эргативная конструкция предложения в праиндоевропейском языке//Эргативная конструкция предложения в языках различных типов. Л., 1967, 74-90.
46. Савченко А.Н. 1974 - Сравнительная грамматика индоевропейских языков. М., 1974.
47. Серебренников Б.А. 1970 - К проблеме отражения развития человеческого мышления в структуре языка//ВЯ. 1970. №2, 29-49,
48. Серебренников Б.А. 1971 - К проблеме происхождения притяжательных суффиксов в тюркских и уральских языках//Фонетика. Фонология. Грамматика:, К семидесятилетию A.A. Реформатского. М., 1971, 277-282.
49. Серебренников Б.А. 1976 - Что таит в себе уральский притяжательный суффикс 3 л.ед.ч. -Ба?//СФУ. 1976, №4, 241-242.
50. Суханова B.C. 1962-0 семантике притяжательного суффикса 3 лица единственного числа в пермских языках//Лингвистичес-кий сборник. Петрозаводск, 1962, 80-89.
51. Терешк'ин Н.И. 1961 - Очерки диалектов хантыйского языка. М,- Л., 1961. Ч. 1.
52. Терещенко Н.М. 1979 - Нганасанский язык,Л., 1979.
53. Топорова И.Н. 1974 - Система именных классов в языке лингала//Вопросы африканской филологии. М., 1974, 15-35.
54. Тронский И.М. 1967а - Общеиндоевропейское языковое состояние. Л., 1967.
55. Тронский И.М. 19676 - О дономинативном прошлом индоевропейских языков//Эргативная конструкция предложения в языках различных типов. Л., 1967, 91-94.
56. Туманян Э.Г, 1971 - Древнеармянский язык. М., 1971.
57. Уленбек Х.К. 1950 - agens и patiens в падежной системе индоевропейских языков//Эргативная конструкция предложения. М., 1950, 101-102.
58. Шеворошкин В.В. 1957 - К истории индоевропейского генитива//ВЯ. 1957. №6, 89-90.
59. Шилдз К. 1988 - Некоторые замечания о раннеиндоевропейской именной флексии//Новое в зарубежной лингвистике, М., 1988, 224-261.
60. Шилдз К. 1990 - Заметки о происхождениии основообразующих формантов в индоевропейском//ВЯ. 1990, №5, 12-17.
61. Якубинский Л.П. 1953 - История древнерусского языка, М., 1953.
62. Ярцева В.Н. 1960 - Историческая морфология английского языка. М. - Л., 1960.
63. Brugmann К. 1892 - Grundriss der vergleichenden Grammatik der indogermanischen Sprachen. Bd. 2. Strassburg, 1892
64. Castren M.A. 1854 - Grammatik der samojedischen Sprachen. St.Ptb.. 1854.
65. Fodor I. 1959 - The Origin of Grammatical Gender//Lingua.1959. Vol.8. №1-2, 186-214.
66. Jespersen O. 1956 - Growth and Structure of the English Language. Oxford, 1956.
67. Hirt H. 1925 - Geschichte der Deutschen Sprache. München, 1925.
68. Lehmann W.P. 1958 - On Earlier Stages of the Indo-European Inflection.//Language. Vol.34. №2. 1958, 178-202.
69. Noreen A. 1913 - Geschichte der Nordischen Sprachen, besonders in Altnordischer Zeit. Strassburg, 1913.
70. Specht F. 1947 - Der Ursprung der indogermanischen Deklination. Gottingen, 1947.
СТАНОВЛЕНИЕ ЛЕКСИЧЕСКОГО И ГРАММАТИЧЕСКОГО ЧИСЛА В СЕЛЬКУПСКОМ ЯЗЫКЕ
В.В. Быконя Томский государственный педагогический университет
Научное наследие А.П. Дульзона объемно и многогранно. Значительное место занимает в нем описание строя самодийских языков, где заложена основа для дальнейших творческих изысканий как в сфере глагола, так и в сфере имени существительного. В статье "Общность падежных аффиксов самодийских языков с енисейскими" А.П. Дульзон пишет о том, что "л<я - это то существительное, от которого образовано посредством уменьшительного суффикса селькупское слово ла-ка "кусок, часть, отделенное". С ним А.П. Дульзон соотносил суффикс множественного числа -ла и считал при этом, что принцип его выделения - осмысление множества как некоторого количества отдельностей [Дульзон 1970: 36]. В статье подтверждается данный вывод А.П. Дульзона.
Методика бинарных противопоставлений и метод компонентного анализа позволяют проследить возможный путь становления лексического и грамматического числа и соответственно средств их выражения.
Лексическое число, с одной стороны, и грамматическое число - с другой, связаны с понятийной
категорией количественности. Предпосылкой образования данной категории является способность человека отражать количественные параметры объектов и явлений внешнего мира [Худяков 1991: 161]. Средством выражения лексически точного числа является имя числительное, средством выражения грамматического числа - морфологические показатели, а также десемантизированные лексемы.
Основной теоретической посылкой данного исследования является концепт, согласно которому дво-ичность и единичность, будучи прямо противопоставленными друг другу, составили понятийную базу лексического и грамматического числа. Двоичность отражает один из существенных этапов на пути осознания человеком окружающего мира через систему противопоставлений. Элементы, противопоставленные по основному признаку, составляют биномы типа: верх-низ, большое-маленькое, темное-светлое и т.д.
Двоичность является понятийной базой двойственности как соединения двух самостоятельных начал в некую совокупность. Двоичность служит основой в формировании конкретной множествен-
Работа выполнена при финансовой поддержке проект 98-04-06362 Российским гуманитарным научным фондом,
49
