Мифологическое начало в повести С. В. Ковалевской «Нигилистка» Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 81:7.046.1

© Е.П. Березкина Мифологическое начало в повести С.В. Ковалевской «Нигилистка»

Рассматриваются элементы сюжета, образы и мотивы фольклорно-сказочной и житийной традиций как мифопоэтиче-ская основа повести С.В. Ковалевской «Нигилистка» (1884), позволяющая воплотить идеи жертвенности и нравственного подвига как культурных ценностей второй половины XIX в.

Ключевые слова: миф, сказочные мотивы сна, пробуждения, узнавания, троичности, жанровые признаки жития, С.В. Ковалевская, «Нигилистка», «Житие Юлиании Лазаревской».

E.P. Beryozkina

Mythological origin in the story S.V. Kovalevskaya «Nihilist»

The article deals with the elements of the plot, characters and motives of folk fairy-tales and hagiographie traditions as a mythopoetic origin of S.V. Kovalevskaya's story "Nihilist" (1884). It allows her to implement the ideas of sacrifice and moral heroism as cultural values of the second half of the 19th century.

Keywords: myth, fairy-tale motives of dream, awakening, recognition, trinity, genre features of hagiography, S.V. Kovalevskaya, «Nihilist», «Life of Juliania Lazarevskaya».

Принято считать, что литература второй половины XIX в. подвержена «процессу демифологизации» [Топоров, с. 86], который обусловлен активным развитием философии позитивизма и проникновением ее в разные области гуманитарных знаний. Но, с другой стороны, Е.М. Мелетинским, другими представителями мифологической школы активно проводится анализ произведений русской классической литературы с целью выявления в них архетипических сюжетов и образов. «В этой литературе нет традиционных мифологических имен, но уподобленные архаическим ходы фантазии активно выявляют в заново созданной образной структуре простейшие элементы человеческого существования, придавая целому глубину и перспективу» [Лотман, Мелетинский, Минц, с. 61]. Для подтверждения этих слов обратимся к произведениям писательницы и ученого-математика С.В. Ковалевской. Картины социального пореформенного быта в них сопровождались ненавязчивыми философскими и моралистическими рассуждениями, что сближало ее творчество с писателями-народниками и М.Е. Салтыковым-Щедриным, к «школе» которого они все имели непосредственное отношение. В повести «Нигилистка» поднимались актуальные проблемы современности: нигилизм, способы борьбы с деспотизмом и тиранией, социальная и политическая агитация, обвинения в антиправительственном заговоре.

С.В. Ковалевская жила и писала в довольно сложный период русской истории, который можно назвать периодом крупных социальных потрясений, реформ во всех областях русской жизни, сменой общественных отношений, ценностных установок. Именно в периоды нестабильности, по мнению исследователей-мифологов, отчетливо проявляет себя мифопоэтическое мировосприятие, позволяющее писателям создавать некую идеальную сущность, основанную «на мифопоэтических принципах вероятностности и всевозможности» [Власенко, с. 9].

Исследование мифологических элементов повести «Нигилистка» позволяет глубже проникнуть в авторский замысел, связанный с остро обсуждаемым вопросом о положении женщины в обществе. Нами уже отмечалось, что «во второй половине XIX в. происходит разрушение канона идеализации женщины, переосмысление мифа о ней как об образце достоинства и чести, с одной стороны, и одновременно создается мифологизация новой женщины... в частности, в творчестве таких писательниц, как Н.А. Арнольди, С.В. Ковалевская, С.И. Смирнова, Н.Д. Хвощинская, О.А. Шапир» [Березкина, с. 117]. Особенность решения женских образов в повести С.В. Ковалевской «Нигилистка», на наш взгляд, заключена в элементах мифопоэтики, основанной на сюжетах, образах и мотивах фольклор-но-сказочной и житийной традиций.

Творческое сознание писательницы формировалось под влиянием разных факторов, в том числе и народной культуры. В автобиографических «Воспоминаниях детства» Ковалевская неоднократно подчеркивала, какое большое влияние на ее воспитание в детстве оказывала няня, страстно любившая Сонечку. «Всего счастливее я бывала, когда оставалась наедине с няней. и она начинала рассказывать мне сказки. Какой глубокий след эти сказки оставили в моем воображении, я сужу по тому,

Е.П. Березкина. Мифологическое начало в повести С.В. Ковалевской «Нигилистка»

что хотя теперь, наяву, я и помню из них только отрывки, но во сне мне и до сих пор, нет-нет, да вдруг и приснится...» [Ковалевская, с. 13]. Через няню и других крепостных формировалось представление Ковалевской о народном фольклоре, молитвослове, житиях святых и мучеников, имевшихся у крестьян.

В повести «Нигилистка» С.В. Ковалевская обращается как к образам и сюжетным линиям русского фольклора, так и древней житийной литературы, пытаясь внести в произведение показательные черты народного мировидения, передать народные идеалы. Главная героиня повести - молодая девушка Вера Баранцова, решившая посвятить свою жизнь подвигу во имя спасения других людей. При первом же знакомстве с рассказчицей она заявляет о своем намерении: «Для себя я ничего не жду и не хочу. Но мое страстное, мое пламенное желание - это быть полезной "делу". Скажите, научите меня, что мне делать?» [Ковалевская, с. 191].

Героине пришлось несколько месяцев томиться без дела в Петербурге, искать применения своим силам и возможностям, прежде чем она узнала о судебном процессе над политическими заключенными, обвиняемыми в антиправительственном заговоре. Перед Верой Баранцовой открылось «то широкое поле деятельности, о котором она мечтала. Семьдесят пять семейств, повергнутых в нищету и отчаяние арестом близких им людей, нуждались в ее участии» [5, с. 272]. Она с большим энтузиазмом принялась помогать этим людям, используя все имеющиеся у нее возможности и знакомства. Но наиболее важный шаг состоял в заключении фиктивного брака с обвиняемым студентом-медиком евреем Павленковым, которому грозило самое тяжелое наказание. Несмотря на то, что он вызывал негодование и ненависть прокурора и ему была назначена высшая мера наказания, Вера не поверила в вынесенный приговор, не смирилась с назначенной Павленкову участью. Этот эпизод в повести напоминает сказочный мотив узнавания другого облика героя.

Вера Баранцова увидела в подсудимом (по мнению властей, он - «чудовище», что напоминает подобный образ из сказки «Аленький цветочек») не только политического преступника, но и жертву своего преступления. Она смогла полюбить героя, не будучи лично с ним знакомой, как пишет автор, «безоглядной, безоговорочной любовью», и тем самым спасла его от смерти. Прийти к такому решению ей было довольно легко: «. если бы я не сделала всего, решительно всего, что было в моей власти, я бы тоже стала участницей его гибели»; «... мне было ясно, что мой долг - выйти за него замуж»; «Я знала теперь, что поступила хорошо, что иначе и поступить не следовало» [Лопарев, с. 287, 298].

В первой части повести, когда Вера была еще девочкой-подростком, писательница вводит мотив сказочного сна, героиня как будто спала до появления в ее жизни прогрессивно настроенного профессора Васильцева, жила в мире своих грез и фантазий. Встреча с ним, первый разговор заставили героиню всерьез задуматься о жизни, пробудили мысли об активной деятельности, что также напоминает сказочный мотив чудесного пробуждения спящей принцессы.

Помимо сказочных мотивов сна, пробуждения, узнавания Ковалевская использовала в повести троекратные повторы. В наиболее важных поворотах сюжета повести реализуется мотив троичности, так как «число 3 может служить идеальной моделью» [Топоров, с. 416]: героиня является одной из трех дочерей в семействе Баранцовых; через три года после возвращения семьи в поместье объявлен манифест об освобождении крестьян; три недели перед рождеством Вера соблюдала строжайший пост; в течение трех лет Васильцев был добровольным учителем Веры; три дня и три ночи предоставили ему, чтобы собраться в ссылку; три тысячи верст было до Вятки, куда был сослан Васильцев; три письма пришло Вере от ее друга; через три года после паралича умер ее отец; три женщины ехали в Сибирь к родным третьим классом поезда; путешествие должно было продолжаться три месяца. Таким образом, все ключевые сюжетные ходы связаны с сакральным числом «три», широко используемым и в русских народных сказках, и в книжно-религиозной литературе.

Мифологический элемент в структуре повести основан и на сюжетной модели жития. Вера строит свою судьбу по традиционным житийным канонам. Это одновременно и стихийное выражение ее существа, глубоко народного в своей основе, и сознательное следование идее. Личность Баранцовой впитала в себя народный культурно-нравственный опыт и книжно-литературную традицию, совмещающиеся в ней гармонично и цельно. Литературный опыт Веры - это во многом опыт религиозной литературы; отчасти это опыт и классической литературы, нашедшей отражение в нравственном максимализме героини.

Автор стремится «выстроить» биографию Веры Баранцовой по схеме «традиционного» жития. Она увлекаема идеей нравственно чистой, подвижнической жизни, «жаждой деятельного добра». В

житийных чертах описан ее внутренний облик, характер, поведение: самоотверженная доброта, чистота и целомудрие, бескорыстие, незлобивость, устремленность к «высшему идеалу». В описании ее детства Ковалевская обратила внимание на следующие мотивы, близкие к житийным: одиночество героини: она не такая, как ее сестры - светские барышни, увлекается чтением, в том числе книгой «Житие сорока мучеников и тридцати мучениц», взятой у старенькой няни, молитвами: «молится она горячо, страстно, с каким-то исступлением», соблюдает пост: «три недели перед рождеством Вера соблюдала строжайший пост и в самый сочельник ничего не ела до звезды». Героиня верит в чудо: «В этот самый день над Верой совершилось чудо - по крайне мере она сама признала чудом то, что с ней случилось», и в своей вере она обращена к Богу в своих внутренних монологах: «Господи, это ты сам надоумил меня! Ты сам указываешь мне путь и призываешь на подвиг!» [[Ковалевская, с. 215, 217].

В этом отношении повесть С.В. Ковалевской «Нигилистка» становится близка женским житиям, среди которых выделяются три типа, различающиеся по структуре: житие раскаявшейся грешницы, житие преподобной девы и житие женщины, в облике юноши пришедшей в мужской монастырь. В содержании житий преподобных дев выделяется изображение женского идеала в определенной исторической реальности, в сложных жизненных ситуациях.

Исследователь древнерусской литературы Х.М. Лопарев обращает внимание на требования агиографического канона: «Житийный шаблон требовал говорить, что святой в юношеском возрасте не любил ни детских игр, ни зрелищ, ни конских ристалищ, ни светских песен, ни плясок, а усердно изучал Псалтирь и вообще Св. Писание, и наука давалась ему очень легко» [Лопарев, с. 135]. Таким образом, агиографический канон состоял из двух тем, изображающих поведение житийного героя в детские и юношеские годы: аскетического отречения от разного рода мирских развлечений и постижения грамоты, что нашло свое отражение в «Нигилистке». Недаром одним из принципов изображения Веры Баранцовой становится резкий контраст, противопоставление старшим сестрам-бездельницам.

Житийные черты образа Веры Баранцовой сопоставимы с чертами героини из «Жития Юлиании Лазаревской, или Повести об Ульянии Осоргиной», созданной в XVII в. В произведении рассказывается о жизни самой обыкновенной женщины, в которой все обычно, нет ничего сверхъестественного. Но именно в мирском существовании Юлиании отчетливо проявляются такие черты религиозного благочестия, как доброта, смирение, кротость, мудрость, милосердие и терпение. Величие подвига героини заключается в земном служении ближним, в умении отвергнуть все мирские радости, плотские наслаждения и искушения через постоянную внутреннюю работу над собой, через молитву и пост.

В исследовании «Святые Древней Руси» Г.П. Федотов писал, что Юлиания Лазаревская - святая преимущественно православной интеллигенции, т.к. в ней находит свое оцерковление ее традиционное народолюбие и пафос социального служения. Хотя Юлиания прошла через суровую аскезу и мечтала о монашестве, но не внешние причины помешали ей принять его. Она осталась верной своему личному христианскому призванию служения мира и деятельной христианской любви [Федотов, с. 220]. Героиня Ковалевской близка по своему духовному запросу и желанию творить добрые дела, спасать ближних (ухаживала 3 года за парализованным отцом) и дальних (вышла замуж за политического заключенного) идеалу, воплощенному в ««Житии Юлиании Лазаревской».

Ученые считают, что писатели второй половины XIX в. обращаются к древнерусской литературе как к важнейшему психологическому источнику в поисках нравственного возрождения и духовного развития современного человека [Кусков, с. 32]. С.В. Ковалевской удалось воплотить в образе нигилистки Веры Баранцовой новый миф о женщине, в чем, по нашему мнению, проявилось творческое переосмысление писательницей разных древнерусских текстов. Искупление вины страданием и подвижничество, по представлениям Веры Баранцовой, - вот путь, который может спасти и возродить ее мужа к жизни.

Таким образом, в судьбе героини-нигилистки нашла свое воплощение идея жертвенности: каждый должен повторить судьбу Христа. С.В. Ковалевской, на наш взгляд, было важно показать высокие нравственные качества, сострадание и жертвенность как лучшие черты, присущие русской женщине в эпоху нигилистического отрицания культурных ценностей прошлого во второй половине XIX в. В основе и сказки, и жития лежит миф. Но христианская мифология - это уже иной уровень нравственного сознания, в основе которого сосредоточена мысль о необходимости самопожертвования. Идея подвижничества, нравственного подвига, выраженная в житии и нашедшая свое воплощение в повести «Нигилистка», становится основополагающей для автора.

И.М. Жукова. Эволюция и трансформация жанра элегии в лирических октавах XIX в. - начала ХХ в.

Литература

1. Березкина Е.П. Художественное воплощение гендерной оппозиции феминность/маскулинность в русской литературе второй половины XIX в. (на материале романа Н. Д. Хвощинской «Большая медведица») // Вестник Бурят. гос. ун-та. - 2011. - Вып. 10.

2. Власенко Е.Ю. Функции архетипов и архетипических образов в произведениях П.В. Засодимского: автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Ульяновск, 2005.

3. Ковалевская С.В. Воспоминания детства. Нигилистка. - М.: Советская Россия, 1989.

4. Кусков В.В. Связь времен: о связях древнерусской литературы и литературы Нового времени - XVIII - первая половина XIX века // Вестник МГУ. Сер. 9: Филология. - 1996. - № 4.

5. Лопарев X.M. Греческие жития святых VIII и IX веков // Труды Отдела древнерусской литературы. - М.: Наука, 1997. - Т.50.

6. Лотман Ю.М., Минц З.Г., Мелетинский Е.М. Литература и мифы // Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2 т. Т. 2: К-Я / гл. ред. С. А. Токарев. - М.: Советская энциклопедия, 1994.

7. Топоров В.Н. Исследования по этимологии и семантике. - М.: Языки славянской культуры, 2004. - Т. I.

8. Федотов Г.П. Святые Древней Руси. - М.: Московский рабочий, 1990.

Березкина Елена Петровна, доцент кафедры русской и зарубежной литературы Бурятского государственного университета, кандидат филологических наук.

Beryozkina Elena Petrovna, associate professor, department of Russian and foreign literature, Buryat State University, candidate of philological sciences. Те1.: (3012) 412559, +79503870931; e-mail: [email protected]

УДК 821.161.1.09-1

© И.М. Жукова

Эволюция и трансформация жанра элегии в лирических октавах XIX в. - начала ХХ в.

Цель статьи - рассмотреть основные тенденции развития жанра элегии в русской лирике XIX века. Анализ жанровых трансформаций в литературе XIX в. позволяет выявить закономерности, характеризующие литературный процесс и жизнь общества в целом.

Ключевые слова: жанр, элегия, строфа, лирика.

I.M. Zhukova

Evolution and transformation of elegy genre in lyrical octaves of the 19th - early 20th century

The purpose of this article is to consider the main tendencies of elegy genre development in the Russian lyrics of the 19th century. The analysis of genre transformations in the literature of the 19th century allows to reveal the regularities characterizing literary process and on the whole the life of society.

Keywords: genre, elegy, strophe, lyrics.

Проблема жанра - это проблема классификации произведений, выявления в них видовых признаков. «Жанр, - писал М.М. Бахтин, - представитель творческой памяти в процессе литературного развития. Именно поэтому жанр и способен обеспечить единство и непрерывность этого развития» [Бахтин, с. 142]. Основой жанрового деления в лирике служит тематика лирического переживания, возникающего в результате различных жизненных впечатлений поэта. Содержательность поэтической формы может быть не менее значимой для понимания произведения, чем образная содержательность, сюжет. Рассмотрим развитие элегии, самой распространенной в русской поэзии жанровой модели, в лирических октавах XIX в. В. А. Жуковский впервые в русской поэзии употребил октавы в жанре медитативной элегии, тем самым он подготовил тот тип лирики, который можно назвать эстетическим вероисповеданием. Эстетическая проблематика в элегиях Жуковского была связана с натурфилософией, философской символикой и личными чувствами. В 1830-е гг. лирическую линию октавы продолжили И.И. Козлов, М.Ю. Лермонтов, А.С. Пушкин.

Русская поэзия второй половины XIX в. развивалась в условиях господства прозы. Общим требованием к поэзии в это время М.Л. Гаспаров назвал простоту и естественность, а их критерием - близость к прозе. «Новеллистическая» структура октавы наилучшим образом соответствовала данным требованиям: «Строфа по-особому организует развертывание лирического переживания: имея тен-