CC BY
55
DOI 10.24411/2499-9679-2018-10133
УДК 82
А. В. Святославский https://orcid.org/0000-0002-4909-8323
Максим Горький в литературной судьбе Михаила Пришвина
Юбилейный год М. Горького возбудил немало острых тем, связанных с бинарной оппозицией: Горький как личность vs Горький как художник слова. За годы советской власти в литературоведении прочно укрепилось мнение о большой личной дружбе и творческом сотрудничестве Максима Горького и Михаила Пришвина, что было во многом основано на изучении их переписки. Однако завершенная в 2018 г. публикация 18-томных дневников Пришвина заставила внести серьезные коррективы, выявив достаточно критическое отношение Пришвина к Горькому как последовательному стороннику пролетарской диктатуры, в том числе в литературе, что, по мнению Пришвина, сковывало творческую свободу личности писателя и вело к «огосударствлению» литературы в СССР. Пришвин, связанный с Горьким с 1911 г. перепиской и личными встречами, оказался одним из тех, кто, во многом ценя Горького-художника, достаточно резко отвергал его как идеолога, политика, духовного лидера. Горький же, будучи старше Пришвина по литературному стажу и поддержав в свое время в Пришвине начинающего писателя, впоследствии признавался, что в чем-то учился у последнего. Он демонстрирует более теплое отношение к Пришвину, ценя его необычный литературный метод как мастера поэтической прозы и лирической миниатюры. Пришвин, в целом высоко оценивая Горького-писателя, в то же время делает в переписке и дневниках ряд замечаний чисто литературного свойства, касаясь таких произведений, как «Дело Артамоновых» и «Жизнь Клима Самгина». Тем не менее, нередко резкий тон дневниковых высказываний Пришвина о Горьком смягчается в 194050-х гг. в связи с эволюцией взглядов самого Пришвина на отношения государства и писателя. Насколько обоснована точка зрения Пришвина на Горького, - пытается разобраться автор статьи.
Ключевые слова: Михаил Пришвин, Максим Горький, русская литература XX в., советская литература, интеллигенция и революция, литературный эпистолярий, литературные дневники
A. V. Svyatoslavsky
Maxim Gorky in Mikhail Prishvin's Literary Fate
The anniversary year of M. Gorky has excited many sensitive issues concerning the binary opposition: Gorky as a personality vs Gorky as a literary artist. For years of the Soviet power in literary criticism there was an opinion on great personal friendship and creative cooperation between Maxim Gorky and Mikhail Prishvin basing on study of their correspondence. However the publication of Prishvin's 18-volume diaries finished in 2018 forced to introduce serious amendments, having revealed Prishvin's rather critical attitude towards Gorky as to a consecutive supporter of proletarian dictatorship, including in literature that, according to Prishvin, held down the writer's creative personal freedom and led to «nationalization» of literature in the USSR. Prishvin, connected with Gorky since 1911 by correspondence and personal meetings, was one of those who in many respects appreciating Gorky-artist, rather sharply rejected him as an ideologist, politician, spiritual leader. Gorky, being more senior than Prishvin in a literary experience and having supported Prishvin as the beginning writer in due time, subsequently admitted that he was Prishvin's student in somethings. He shows a more warm attitude to Prishvin, appreciating his unusual literary method as a master of poetic prose and a lyrical miniature. Prishvin, in general highly appreciating Gorky as a writer, at the same time makes a number of remarks of purely literary property in correspondence and diaries, concerning such works as «The Artamonovs' Case» and «Klim Samgin's Life». Nevertheless, a quite often sharp tone of Prishvin's diary statements on Gorky is softened in the 1940-50-s in connection with evolution of Prishvin's views on relations of the state and the writer. How much Prishvin's point of view on Gorky is proved, this is what the author of the article tries to understand.
Keywords: Mikhail Prishvin, Maxim Gorky, Russian literature of the 20-s century, Soviet literature, intellectuals and revolution, literary epistolary, literary diaries.
Тема «Пришвин и Горький» представляется, не побоимся сказать, болезненно сложной, при том, что уже несколько десятилетий к ней обращались многие исследователи, включая достаточно опытных литературоведов. Приступая к настоящей статье, мы рассмотрели переписку М. Горького и М. Пришвина, включая написанную в виде письма
Пришвину вступительную статью Горького к собранию сочинений Пришвина 1927 г., фрагмент воспоминаний о Горьком из пришвинского автобиографического романа «Кащеева цепь», дневники М. М. Пришвина, полное издание которых завершилось в 2017 г. Кроме того, мы проанализировали некоторые исследовательские работы, посвя-
© Святославский А. В., 2018
щенные творческим и личным взаимоотношениям двух писателей, и другие материалы.
Как всегда, в исследованиях компаративного типа возникает ряд неизбежных вопросов: каковы личные отношения авторов, влиял ли творчески один на другого или влияли взаимно; что их роднит, а что различает их в творчестве и в жизни; какова динамика их взаимоотношений, если таковая имела место (что менялось).
Первое, что бросается в глаза, - Горький старше Пришвина без малого на пять лет по рождению, но старше на пятнадцать лет по вхождению в литературу, если судить по датам первых публикаций (1892 и, соответственно, 1907 гг.), которые, кстати, позволили тому и другому достаточно быстро быть замеченными читателями и критиками. Отсюда напрашивается вывод: если искать родство творческих характеров и манер, то пристойнее видеть Пришвина последователем Горького, чем наоборот. Однако во вступительной статье к собранию при-швинских сочинений (написанной в форме письма) Горький отмечал: «Неловко мне писать еще и потому, что хотя работать я начал раньше Вас, но, внимательный читатель, я многому учился по Вашим книгам. Не думайте, что я сказал это из любезности или из „ложной скромности". Нет, это правда, - учился» [4, с. 264]. И Горький действительно здесь совершенно искренен. В дальнейшем он объясняет причины этой «учебы», отмечая оригинальность пришвинского видения мира природы, тот факт, что Пришвин не является в привычном смысле писателем-пейзажистом, наблюдающим природу со стороны, преклоняющимся или восхищающимся ею, но ощущает себя органически родственным Земле. «Да, на мой взгляд, и не о природе пишете Вы, а о большем, чем она, - о Земле, Великой Матери нашей. Ни у одного из русских писателей я не встречал, не чувствовал такого гармонического сочетания любви к Земле и знания о ней, как вижу и чувствую это у Вас», - восклицает Горький, называя Пришвина «Мужем и Сыном Великой Матери» - Земли [4, с. 267]. Горький при этом ссылается на гипотезу В. И. Вернадского о единстве живого и неживого, и вскоре книга этого ученого «Биосфера» станет одной из настольных книг Пришвина.
Что еще ценит Горький в Пришвине? «По Вашим книгам, Михаил Михайлович, - продолжает он в указанном «письме-статье», - очень хорошо видишь, что Вы человеку - друг. Не о многих художниках можно сказать это так легко и без оговорок, как говоришь о Вас. Ваше чувство дружбы к человеку так логически просто исходит из Вашей любви к Земле, из „геофилии" Вашей, из „геооптимизма"» [4, с. 268]. Слово геооптимизм
будет охотно подхвачено вслед за Горьким при-швиноведами как характерная черта пришвинско-го творчества. Что же касается дружеского отношения к человеку, то здесь мнение Горького идет вразрез с теми собратьями по перу, кто в разное время обвинял Пришвина в нелюбви к человеку из-за чрезмерной любви к себе, эгоизма (З. Н. Гиппиус, И. С. Соколов-Микитов,
А. Т. Твардовский, М. И. Смирнов...).
Пришвин также пытается найти точки творческого пересечения с Горьким. В 1926 г. Горький получает от него книгу очерков «Родники Берендея», которая приводит его в восхищение. В ответ на благодарность (письмо из Сергиева Посада от 3.10.1926) Пришвин, упоминая горьковскую книгу «Отшельник», пишет следующее: «Ваше письмо, Алексей Максимович, о „Родниках" все равно, как и мое об „Отшельнике", говорит если не о близости верований, то во всяком случае о близости переживаний и духовных опор. Разве у Вас-то мало этого, что вы называете „гео-оптимизмом"? Я бы предложил только другое название. Вы знаете, есть прекрасное латинское слово Вашей второй родины Италии vita, наверно слышали, что есть еще и виталин, жизненное вещество, которое находится на свежих фруктах в саду и разлагается, как только эти фрукты выносят из сада, так что во фруктах продажных в городах уже нет витали-на. Почему бы нам с Вами и другим близким нам не назваться виталистами...» [5, с. 332].
Одним из источников для поднятой темы является глава «Житие» из автобиографического романа Пришвина «Кащеева цепь», в которой описана встреча Нового года в компании литераторов эпохи Серебряного века, где обсуждалось, с чего начинается писатель. Горький, сидевший рядом с Пришвиным и выслушавший его рассказ о роли «женщины будущего» в пришвинском былом увлечении марксизмом, сказал неоднократно цитированную впоследствии фразу: «Да вы, сударь мой, <...> настоящий романтик, и это не жизнь у вас, а житие» [18, с. 460]. Нельзя не согласиться, что романтическое отношение к жизни - еще одна черта, объединяющая этих двух во многом непохожих писателей. В 1940-х гг. Пришвин выказывает желание написать целую книгу о Горьком, назвав ее «Начало века», но замысел так и не был осуществлен.
Как следует из переписки писателей и из дневника Пришвина, последний регулярно обращается к творчеству Горького, отмечая для себя как сильные, так и слабые стороны, о чем сообщает своему корреспонденту. В письме от 10 апреля 1926 г., Пришвин хвалит «Мои университеты», но извещает Горького о двойственном впечатлении, остав-
ленном «Делом Артамоновых»: до середины читается хорошо, а потом «все пошло прыжками, и кончаешь неудовлетворенный» [5, с. 330]. В 1927 г., по прочтении «Жизни Клима Самгина», он вновь пишет Горькому о двояком ощущении теперь уже от этой вещи, отмечая, помимо общего впечатления от незавершенности (ощущение вступления к какой-то будущей эпопее), перенасыщенность афоризмами, тяжесть диалогов, но в то же время удачное изображение ряда сцен: Ходынка, охота на сома, Нижегородская ярмарка [5, с. 352]. Черновой набросок вышеуказанного письма к Горькому находим в дневнике Пришвина (запись от 22-25 октября 1927 г.), где в автокомментарии содержится образное размышление о «Климе Самгине»: «У Горького характерна бесконечная дробимость его выносных мыслей, образуется что-то вроде фарша в романе, которым начиняются лица все без различия пола и возраста, так что разговор гимназистов иногда можно отнести к беседе индусских мудрецов. <...> Говоря попросту, он при громадном художественном таланте, далеко превосходящем в смысле постижения жизни наше обычное разумное ее понимание, непременно хочет быть и обыкновенным разумником. Очень возможно, что его рассудочный герой Клим, который „учится любви", и является образом Горького, который тоже все учится. Прочитав больше половины этого фаршированного романа, я с большой радостью отдохнул на подлинно горьковской странице про охоту на сома» [10, с. 507].
Впрочем, по поводу этого значительного романа, до сих пор получающего неоднозначные оценки критики, сам Горький самокритично пишет Пришвину в письме без даты от апреля 1927 г.: «Роман мой я еще не кончил и не знаю, когда кончу, но уже почти уверен, что это будет книга тяжелая и неудачная» [5, с. 344].
Вернемся к переписке и личным встречам двух писателей. Начало переписке было положено письмом Пришвина Горькому от 13 сентября 1911 г., причем Горький сразу поддержал литературные начинания Пришвина, предложив ему издаваться в издательстве «Знание». В дореволюционное время писатели встречались, по воспоминаниям Пришвина, четыре-пять раз, но переписка продолжалась с разной степенью интенсивности до самой кончины Горького в июне 1936 г.
Четыре письма Горького Пришвину были опубликованы в тт. 29 и 30 «Литературного наследства»; пятнадцать писем Горького Пришвину и двадцать писем Пришвина Горькому были опубликованы в томе 70 «Литературного наследства». Как видно из этих публикаций, особой ин-
тенсивностью отличалась переписка в период 1926-28 гг.
В примечаниях к вышедшему в 1963 г. 70-му тому «Литературного наследия» указано, что о свиданиях Горького и Пришвина в советский период сведений не имеется, однако завершенное в 2017 г. издание Дневников Пришвина дало возможность узнать о личной встрече, имевшей место при посещении Пришвиным Горького в Москве 2 июня 1928 г. В этом же 1928 г. Пришвин написал статью «Мятежный наказ» для юбилейного сборника к 60-летию Горького. Уже после окончательного возвращения Горького в СССР, в марте 1933 г., редактор «Литературной газеты» С. С. Динамов просит Горького дать статью о Пришвине, предваряющую публикацию готовящегося в газете очерка Пришвина «Мой очерк». Горький положительно откликнулся на просьбу, за что Пришвин благодарит его в письме из Загорска в Москву 31 мая 1933 г.
В целом переписка, продолжавшаяся до 1935 г., отмечена с обеих сторон дружелюбием, взаимными комплиментами и нередко видимой теплотой. Ситуация несколько меняется в 1933-34 гг., после того как не был принят в печать написанный Пришвиным по просьбе Горького очерк о Беломорканале, и Пришвин через секретаря Горького П. П. Крючкова тщетно пытался добиться личной встречи и прояснить ситуацию, усугубленную отсутствием ответа Горького на присланное ему 3 марта 1934 г. издание повести «Жень-шень» с дарственной надписью «Максиму Горькому от чистого сердца. Михаил Пришвин». Под датой 26 апреля 1934 г. в полном издании дневников Пришвина содержится проект его письма Горькому с сетованием по поводу отсутствия ответных писем. Среди прочего Пришвин замечает в письме: «... не все Вами написанное я принимаю: Вы много написали и сейчас пишете [много] неверного, с моей точки зрения. Во всякую минуту я готов об этом сказать Вам в глаза. Но я никогда не допускал себе думать и кому-либо говорить дурно о Вас как о человеке <...>. Я Вам писал, что Вы были единственным моим критиком во все 30 лет моей литературной деятельности и мне тяжело терять единственного» [12, с. 391].
Горький ответил-таки письмом от 28 апреля 1934 г., где извинялся, что «Жень-шень» в отдельном издании так и не прочитал («для себя» читать некогда) и что история с публикацией коллективного труда по Беломорканалу не совсем ясна для него, доступ же публики к нему закрыт по причине его «крайней дряхлости и утомляемости» [5, с. 261].
Пришвину было обидно, повесть «Жень-шень» (проницательно названная Горьким «поэмой»)
впоследствии вошла в золотой фонд русской литературы 1930-х гг., но Пришвин должен был теперь понять положение Горького, потерявшего свою личность писателя и читателя, растворенную в государственно-общественной необходимости. Обижаться было впору не на Горького а за Горького, обижаться на саму историю, на жизненную и литературную судьбу Горького, оказавшегося в «золотой клетке», что и стало предметом постоянного многолетнего размышления Пришвина о своем литературном собрате в дневниках.
Впрочем, ссылка на болезнь у Горького тоже не отговорка. Почувствовав себя лучше, он 20 июня того же 1934 г. отправляет Пришвину большое теплое письмо, благодарит за «Жень-шень», приглашает сотрудничать в создаваемом им журнале «Колхозник» и восторженно делится впечатлениями о встрече героев-челюскинцев [3, с. 351-352].
«Принципиальные противоречия восприятия революционной и советской действительности, -пишет пришвиновед А. М. Подоксенов, - а также возникающие на этой почве мировоззренческие разногласия с Горьким многие годы были тайной и со всей откровенностью освещались лишь в пришвинском Дневнике. Внешне, если судить по переписке, их отношения выглядели вполне дружелюбными и создавали впечатление почти полного единомыслия, из-за чего в советском литературоведении сложилось искаженное представление об их истинной сути» [7, с. 152]. Нельзя не согласиться, что до публикации полного корпуса дневников Пришвина практически во всех работах царило представление о полной гармонии в отношениях этих классиков советской литературы, а после публикации - многое изменилось не в пользу Пришвина, ибо возникало ощущение неискренности последнего. Подоксенов же в другой своей работе [8] выдвинул оригинальную гипотезу, что антипод автобиографического героя повести Пришвина «Мирская чаша» Алпатова - огородник Крыскин -имеет своим прототипом Горького. Для Крыскина «русского человека нету, и родины тоже нету», и скоро, по его выражению, в коммуне «все люди пойдут под общего бога». Судя по дневникам Пришвина, можно допустить подобное пародирование Горького, однако гипотеза остается гипотезой, и прямых свидетельств в пользу такого утверждения мы не имеем.
С годами отношение Пришвина к Горькому ухудшалось, однако в сжатом виде ответ на вопрос о причинах такого резко неоднозначного поведения можно попытаться найти в дневниковых записях еще 1917 г. Мы имеем в виду запись от 14 октября, когда Пришвин вспоминает свою встречу с Горьким и Шаляпиным в ресторане: «Горький
спросил меня после, какое мое впечатление от Шаляпина. Я ответил, что бога видел нашего какого-то, может быть, <...> или лесного, но подлинного русского бога. А Горький от моих слов даже прослезился и сказал: - "Подождите, он был еще не в ударе, мы еще вам покажем!" Так у меня сложилось в этот вечер, что Шаляпин для Горького не то чтобы великий народный артист, надежда и утешение, а сама родина, тело ее, бог телесный, видимый. <... > Вот бы спросить в то время, имеет ли Горький отечество, любит ли родину. Я бы ответил, что чересчур сильно, болезненно, пожалуй, садически. Политика страшна тем же, чем страшно описание у Адама Смита разделения труда при изготовлении булавок. Человек, изготовляющий булавочную головку, исчезает за этой головкой, в политике исчезает человек за частностью мертвой. Так и Горький, народный писатель, исчез за булавочной головкой политики, совершенно, без всякого следа утонул в этой бездне частных враждующих сил» [9, с. 373].
Имя Горького впервые встречается в при-швинском дневнике в записи о заседании Религиозно-философского общества в Петербурге, датированной 25 ноября 1908 г. На этом заседании В. В. Розанов выступил с докладом «О „народо"-божии как новой идее Максима Горького». Пришвин записал: «В религ.-филос. обществе. Розанов. В сознании народа - и всякого народа - Бог есть нечто существующее вне его, есть то, перед чем он преклоняется. Народ не может сказать: я -Бог. Поэтому обожествление народа Горьким просто атеистично» [17, с. 191]. Из размышлений Пришвина последующих лет ясно, что он солидаризуется с Розановым в критике горьковского богоискательства и, как показала история, оказывается совершенно прав.
Тем не менее, Горький как огромная фигура в мире русской культуры продолжает манить Пришвина. Желание лично встретиться не раз выказывалось обоими писателями в период пребывания Горького в Сорренто. Пришвин зовет того к себе в Сергиев Посад, Горький, собираясь на родину, пишет Пришвину 5 февраля 1928 г.: «Приеду к Вам в Троицко-Сергиевскую лавру» [5, с. 356]. Дневник Пришвина в записи от 30 мая 1928 г. фиксирует приезд Горького в Москву и содержит любопытные размышления о перспективах возвращения главного пролетарского писателя в Советскую Россию: «В понедельник приехал Горький. Отправил Леву к нему с просьбой назначить свидание. Я представляю себе приезд Горького чем-то вроде ухода Толстого. Через несколько месяцев он должен погибнуть, ну, как это мыслить борьбу за свободу слова в обстановке
такой политической тревоги и хозяйственной разрухи. Поговорить поговорим, но увязываться с ним в работу не буду» [11, с. 56-57]. Под работой, видимо, имеются в виду возможные проекты Горького в отношении советской литературы, а также подготовка к празднованию его 60-летия. Накануне назначенной наконец на 2 июня встречи Пришвин в дневнике делится с невидимым «другом-читателем» тревожными мыслями о положении Горького в СССР: «Если говорить Горькому все, то надо говорить, прежде всего, о его юбилее. Надо сказать, что юбилей его сделан не обществом, не рабочими, крестьянами, писателями и почитателями, а правительством, совершенно так же, как делаются все советские праздники. Правительство может сказать сегодня: „целуйте Горького!" - и все будут целовать, завтра скажет: „плюйте на Горького!" - и все будут плевать. Мы видим это на книгах, угодная правительству книга идет молниеносно, хотя и совершенно бездарная, а неугодная лежит или не печатается. В стране достигнуто относительно всякого рода торжеств, реклам, с чем близко соприкасается и литература, идеальное послушание машины. Все идеально в идеальном мире производства бумаг от канцелярской до романа. Но все невозможно плохо в мире реальном, где производится хлеб и орудия производства <...> Если не случится какая-нибудь перемена в политике, то Горький скоро обратится в ничто. А если произойдет неведомая мне перемена, то Горький может еще сыграть какую-то роль. В том и в другом случае мне с Горьким не по пути, потому что старинный опыт доказал мне в себе полное отсутствие политических и дипломатических способностей. Я могу быть полезным обществу только на расстоянии от него в углубленном раздумье» [11, с. 59-60].
Подробностей о встрече в Москве у Горького дневник практически не сообщает, впечатления зашифрованы отрывочными словами, о смысле которых трудно судить, кроме одной внятной фразы: «Горький постарел и подобрел». Кроме того, бросается в глаза фраза «Работа на личное благополучие» [11, с. 62]. В письме Н. И. Замошкину от 6 июня Пришвин тоже кратко делится впечатлениями: «Я свой долг в отношении к обществу выполнил, как мог. Впечатление от Горького очень радостное, хотя все мне как-то не очень ясно. Но я не буду писать об этом, очень трудно» [6, с. 354].
Последняя запись 1928 г. о Горьком в дневнике свидетельствует о резком расхождении творческих путей двух писателей в советских условиях, каковыми они видятся Пришвину, и кладет начало целой серии резко критических по отношению
к Горькому записей последующих лет. 9 ноября 1928 г. Пришвин записывает: «Путешествие с Горьким по Руси оказывается мне во всех отношениях невыгодным: интеллигенция бранится за то, что я пишу лучше Горького, а он пишет о мне предисловие, „народ", глядя на Горького, разглядит нечто, мимо чего он прошел бы, не обратив внимания. Это „нечто" - тщательно скрываемая мной ненависть к „публичности", к среднему читателю. Я предназначаю свои книги друзьям, которых немного теперь, в надежде, что когда-нибудь их будет больше, а с Горьким я прямо попаду в лапы врагов своих» [11, с. 308]. Поражает фраза об интеллигенции, якобы бранящейся за то, что Пришвин пишет лучше Горького, - вопрос весьма спорный, обоих и хвалят и критикуют в 1920-х гг. те, кого можно назвать интеллигенцией. Увы, вопрос «лучше-хуже», при всей своей некорректности, как ни странно во все времена сопровождает дискуссии вокруг классиков.
«Очень трудно мне встретиться с Горьким, очень! - записывает Пришвин 8 января 1935 г. -Это потому, что я много думал о нем нехорошего. И он тоже, наверно, чувствует во мне недоброго свидетеля и оттого избегает встречи... Чем я особенно не политик и не дипломат, это что если к кому-нибудь почувствую неприязнь, то не могу с улыбкой, не подавая виду, встретиться и ему для всех как будто дружески пожать руку. Если же мне это и приходилось когда-нибудь делать, то потом всегда премерзко было и что-то я из себя терял» [12, с. 608].
Гражданин или художник? Этот старый вопрос русской литературы встает в письме Пришвина Горькому от 27 июня 1927 г. в связи с романом «Жизнь Клима Самгина»: «В свое время я бы на куски разорвал того человека, кто заявил бы свое право художника превыше обязанностей гражданина. И я был прав тогда, и я прав теперь» [5, с. 349]. «Горький был взят от нас государством», -совершенно справедливо подведет итог Пришвин в день похорон главного пролетарского писателя в июне 1936 г. [13, с. 238].
Но был ли сам Пришвин таким уж антигосударственником? Дневники показывают, что Пришвин 1940-50-х гг. нередко с большим пониманием, чем прежде, относится к неизбежной необходимости сильной власти в России. Мы не можем согласиться с позицией тех исследователей, которые хотят видеть в Пришвине своего рода внутреннего эмигранта, настроенного последовательно антисоветски, а в Горьком - вставшего на сторону большевиков предателя интересов российского народа. Все значительно сложнее.
И правильно ли сказать, что Пришвин окончательно и бесповоротно отрекся от Горького? Все-таки нет. Ощутив через три недели после кончины Горького горечь потери, Пришвин делает следующую запись в дневнике: «Среди всех этих групп читателей мне знаком и дорог бесконечно читатель, проверяющий в личном опыте читаемое с тем, чтобы самому присоединиться к творчеству автора. Таким моим желанным читателем был А. М. Горький, с которым виделся я в жизни несколько раз, и едва ли из всех этих встреч сложится часа два непрерывной беседы. Письма, однако, из которых у меня сохранилось семнадцать, в высшей степени подтверждают чрезвычайную близость ко мне Горького как читателя: несомненно, он сам творил своего желанного Пришвина и в этом желанном писателе забывал себя как творца, и когда возвращался к себе, то находил себя хуже этого желанного. Только этим я объясняю себе происхождение той поэмы о Пришвине в 17 главах, которая <состоит из писем> [13, с. 258-259].
Горький был взят государством от нас, имея в виду читателей и писателей, - пишет Пришвин. Но это же самое государство, в том числе через созданный не без инициативы Горького Союз писателей, публиковало произведения литераторов, давало им квартиры и дачи, автомобили и ордена, и Пришвин не был среди них исключением. Без этого государства не удалось бы построить мощную экономику и победить в тяжелейшей войне. Пришвин конца 1940-х и начала 1950-х гг. сам все больше предстает «государственником», хотя и пытается отстоять свою личную творческую независимость. И в это время он более объективно формулирует мысль о месте Горького в советской культуре. «Горький был буфером между искусством и государством», - записывает он в дневник 15 апреля 1951 г. [15, с. 371].
Как ни удивительно, но официальный статус Горького как первой величины среди советских писателей (что раздражало Пришвина) оказался и частью «охранной грамоты», которая позволяла Пришвину избегать разного рода атак недоброжелателей и издаваться в 1940-50-е гг. Об этом можно прочитать в дневнике 1944 г., где Пришвин записал разговор со своим приятелем - редактором И. И. Халтуриным: «Халтурин сказал золотые слова: - Если бы вы, М. М., не были в таких почтенных годах, не завоевали бы себе такое положение, да если бы еще не Горький в вашем прошлом, не ордена, так вас бы не печатали теперь» [14, с. 13]. Пришвину понравились эти слова, и он цитирует их знакомым литераторам, к недоумению Валерии Дмитриевны, справедливо полагающей, что это сомнительный комплимент
таланту писателя, всю жизнь дистанцирующегося от власти. Однако, рассуждает Пришвин, слова, которые реально «снижают» его положение как писателя, фактически имеют под собой основу в то время, когда происходит жесткое усиление идеологического прессинга на писателей и ужесточение цензуры.
Более того, продолжая сравнительный анализ, обратимся не к особенностям творческого видения мира, а к мировоззренческим поискам обоих писателей. В обоих судьбах налицо поиски «правды» и «счастья» - в продолжение традиции русских мыслителей и литераторов середины XIX в., что и определяло поиски и метания в личной и творческой биографии этих литераторов. Не будем забывать, что Пришвин начинал свой путь марксистом, потом достаточно отодвинулся от идеи пролетарской революции, позднее был крайне напуган характером этой самой революции, чтобы затем попытаться найти-таки какие-то оправдания объективной неизбежности ее и конструктивного элемента в этой стихии, что он декларирует уже, проталкивая в советскую печать повесть «Мирская чаша». И дальше - борьба между неприятием всего того плохого, что несла с собою советская идеология «обобществления» личности, и, с другой стороны, осознание того, что без большевистской государственной скрепы Россия может погрузиться в хаос. Примечательна запись Пришвина в дневнике 11 марта 1953 г., когда Москва находится под впечатлением смертельной давки, возникшей на похоронах Сталина. Естественно, многие винили Сталина же - де тиран даже смертью своей продолжал давить людей. Но Пришвин, называвший эту трагедию второй «Ходынкой» по аналогии с давкой при коронации Николая II в 1896 г., записывает: «Демонстрация Ходынки и хулиганства возле Дома Союзов показала нам, что будет, если поколеблется режим диктатуры» [16, с. 306]. Здесь поставлен вопрос, а способен ли наш народ в массе своей к сознательному самоуправлению вне режима жесткой государственной власти? И можно ли было после этого обвинять Горького, что он пошел на сделку с советской властью? Но путь Горького оказался таким же путем исканий: от увлечения идеей переустройства мира и помощи большевикам к «Несвоевременным мыслям», в которых этим большевикам и Ленину предъявляется жестокий счет, - а далее к поискам оправдания власти, позволившей при всех жестокостях социального эксперимента сохранить Россию как Россию. Горький прекрасно знал о том, что многие ругали его как «продавшегося большевикам». Однако для другой немалой части народа и советская власть
со временем стала родной, и Горький остался любим. В 1928 г., по итогам четырех месяцев пребывания в России, Горький получил более тысячи писем, из которых было, по его выражению, «сотни две посланий противосоветского умонастроения». Ответом их авторам стали статьи-письма Горького «Механическим гражданам СССР» и «Еще о механических гражданах». Подробно отвечая на ряд обвинений, Горький подводит итог фразой, которая выглядит вполне оправданной с точки зрения дальнейшего хода российской истории: «Людям необходима иная действительность, не та, в которой они привыкли жить. Я вижу, что процесс создания новой действительности у нас, в Союзе Советов, развивается с удивительной быстротою, вижу, как хорошо, творчески вливается в жизнь новая энергия - энергия рабочего класса, и я верую в эту победу» [4, с. 440]. Следовательно, Горький остается не только «геооптимистом», но социальным оптимистом. Социальным оптимистом была и та часть советского народа, которая сознательно строила социализм, потому что хотела, чтобы потомки жили лучше. Это позволило победить во Второй мировой войне (первую российская монархия проиграла, что и усилило желание многих ее подданных создавать «новую действительность»), в кратчайшие сроки улучшить благосостояние народа, его социальную защищенность, а также вывести экономику и науку на мировой уровень.
Подытоживая сказанное, отметим, что и Горький, и Пришвин, независимо от того, какие их образы творила культура, официальная и неофициальная, советская и постсоветская, - в реальности оставались живыми личностями со своими противоречиями, что дает возможность интерпретаций их взглядов, действий и их взаимоотношений в широком диапазоне смыслов. Непреложным же фактом остается, что они были так или иначе нужны друг другу, следили за творчеством друг друга и пытались понять друг друга.
В статье представлен материал публикации автора, сделанной в издании: Проблемы российского самосознания: Максим Горький и русская провинция. К 150-летию со дня рождения. - Ярославль-Москва : РИО ЯГПУ, 2018 [19].
Библиографический список
1. Атанов, Г. М. Пришвин и Горький [Текст] // Пришвин и современность / сост. П. С. Выходцев. -М. : Современник, 1978. - С. 92-98.
2. Борисова, Н. В. М. Горький в дневниках и прозе М. Пришвина [Текст] // Вестник Елецкого гос. ун-та. Филол. сер. - Вып. 25. - Елец : ЕГУ им. И. А. Бунина, 2009. - С. 175-182.
3. Горький - Пришвину. Письмо от 20 июня 1934. № 1122 [Текст] // Горький Собр. соч. В 30 т. : Т. 30.
Письма, телеграммы, надписи. 1927-1936. - М. : ГИХЛ, 1956. - 820 с.
4. Горький, М. О Пришвине [Текст] // Горький М. Собр. соч. В 30 т. : Т. 24. Статьи, речи, приветствия. - М. : ГИХЛ, 1953. - С. 264-269.
5. Литературное наследство [Текст] : Т. 70. Горький и советские писатели. Неизданная переписка. -М. : Изд-во АН СССР, 1963. - 736 с.
6. «Писательство - трудное и ответственное дело»: Переписка М. Горького с М. Пришвиным / Вып. 12 [Текст] / Вступ. статья, подгот. текста и примеч. Е. Н. Никитина // Горький. Неизвестные страницы истории (материалы и исследования). - М. : ИМЛИ РАН, 2014. - С. 338-425.
7. Подоксенов, А. М. Михаил Пришвин - оппонент Максима Горького [Текст] // Человек. - 2013. -№ 6. - С. 147-162.
8. Подоксенов, А. М. Михаил Пришвин и Максим Горький: тайна прототипа огородника Крыскина из повести «Мирская чаша» [Текст] // Вестник КГУ им. Н. А. Некрасова. Сер. «Культурология» / гл. ред. И. А. Едошина. - Кострома : КГУ им. Н. А. Некрасова, 2011. - Т. 17. - № 23. - С. 97-105.
9. Пришвин, М. М. Дневники. 1914-1917. Кн. первая [Текст] / подг. текста Л. А. Рязановой, Я. 3. Гришиной; комм. Я. 3. Гришиной, В. Ю. Гришина. - М. : Моск. рабочий, 1991. - 432 с.
10. Пришвин, М. М. Дневники. 1926-1927. Кн. пятая [Текст] / подг. текста Л. А. Рязанова; комм. Л. А. Рязанова, Я. З. Гришина. - М. : Русская книга,
2003. - 592 с.
11. Пришвин, М. М. Дневники. 1928-1929. Кн. шестая [Текст] / подг. текста Л. А. Рязанова; комм. Л. А. Рязанова, Я. З. Гришина. - М. : Русская книга,
2004. - 544 с.
12. Пришвин, М. М. Дневники. 1932-1935. Кн. восьмая [Текст] / подг. текста и комм. Я. З. Гришиной. - СПб. : «ООО «Изд-во Росток», 2009. - 1008 с.
13. Пришвин, М. М. Дневники. 1936-1937 [Текст] / подг. текста Я. З. Гришиной, А. В. Киселевой; Ст., комм. Я. З. Гришиной. - СПб. : «ООО «Изд-во Росток», 2010. - 992 с.
14. Пришвин, М. М. Дневники. 1944-1945 [Текст] / Подготовка текста Я. З. Гришиной, А. В. Киселевой, Л. А. Рязановой; статья, коммент. Я. З. Гришиной. -М. : Новый хронограф, 2013. - 944 с.
15. Пришвин, М. М. Дневники. 1950-1951 [Текст] / подг. текста Я. З. Гришиной, Л. А. Рязановой; комм. Я. З. Гришиной. - СПб. : «ООО «Изд-во Росток», 2016. - 736 с.
16. Пришвин, М. М. Дневники. 1952-1954 [Текст] / подг. текста Я. З. Гришиной, Л. А. Рязановой. - СПб. : «ООО «Изд-во Росток», 2017 - 832 с.
17. Пришвин, М. М. Ранний дневник. 1905-1913 [Текст] / подг. текста Л. А. Рязановой, Я. 3. Гришиной; комм. Я. 3. Гришиной. - СПб. : ООО «Изд-во Росток», 2007. - 800 с.
18. Пришвин, М. М. Собр. соч. В 8 тт. Т. 2 [Текст] / М. М. Пришвин. - М. : Худож. лит., 1982. - 680 с.
19. Проблемы российского самосознания: Максим
35
Горький и русская провинция. К 150-летию со дня рождения : по материалам Российской научной конференции с международным участием [Ярославль, 57 июня 2018 г.] и XV Всероссийской конференции Института философии РАН [Москва, 31 мая 2018 г. ]. -Ярославль - Москва : РИО ЯГПУ 2018. - 403 с.
20. Худенко, Е. А. М. Пришвин о М. Горьком: «Несвоевременные мысли» в эпоху пролетарского искусства [Текст] // Михаил Пришвин и XXI век : материалы Всерос. науч. конф., посв. 140-летию со дня рождения писателя. Елец, 14-16 февраля 2013 г. - Елец : ЕГУ им. И. А. Бунина, 2013. - С. 35-44.
Reference List
1. Atanov, G. M. Prishvin i Gor'kij = Prishvin and Gorky[Tekst] // Prishvin i sovremennost' = Prishvin and present / sost. P. S. Vyhodcev. - M. : Sovremennik, 1978. - S. 92-98.
2. Borisova, N. V M. Gor'kij v dnevnikah i proze M. Prishvina = Gorky in M. Prishvin's diaries and prose [Tekst] // Vestnik Eleckogo gos. un-ta. Filol. ser. - Vyp. 25. -Elec : EGU im. I. A. Bunina, 2009. - S. 175-182.
3. Gor'kij - Prishvinu. Pis'mo ot 20 ijunja 1934. № 1122 = Gorky - to Prishvin. Letter from June 20, 1934. No. 1122. //.st] // Gor'kij Sobr. soch. V 30 t. : T. 30. Pis'ma, telegrammy, nadpisi. 1927-1936 = Gorky Collection works in 30 v.: V. 30. Letters, telegrams, inscriptions. 1927-1936- M. : GIHL, 1956. - 820 s.
4. Gor'kij, M. O Prishvine = On Prishvin[Tekst] // Gor'kij M. Sobr. soch. V 30 t. : T. 24. Stat'i, rechi, priv-etstvija = Gorky Collection works in 30 v.: V. 24. Letters, telegrams, inscriptions. - M. : GIHL, 1953. - S. 264-269.
5. Literaturnoe nasledstvo = Literary inheritance [Tekst] : T. 70. Gor'kij i sovetskie pisateli. Neiz-dannaja perepiska = V. 70. Gorky and Soviet writers. Unpublished correspondence - M. : Izd-vo AN SSSR, 1963. - 736 s.
6. «Pisatel'stvo - trudnoe i otvetstvennoe delo»: Perepiska M. Gor'kogo s M. Prishvinym = «Writing -difficult and responsible business»: M. Gorky's correspondence with M. Prishvin / Vyp. 12 [Tekst] / Vstup. stat'ja, podgot. teksta i primech. E. N. Nikitina // Gor'kij. Neizvestnye stranicy istorii (materia-ly i issledovanija) = Gorky. Unknown pages of history (materials and researches). - M. : IMLI RAN, 2014. - S. 338-425.
7. Podoksenov, A. M. Mihail Prishvin - opponent Maksima Gor'kogo = Mikhail Prishvin is the opponent of Maxim Gorky [Tekst] // Chelovek = Person. - 2013. -№ 6. - S. 147-162.
8. Podoksenov, A. M. Mihail Prishvin i Maksim Gor'kij: tajna prototipa ogorodnika Kryskina iz povesti «Mirskaja chasha» = Mikhail Prishvin and Maxim Gorky: the mystery of a prototype of gardener Kryskin from the story «Wordly Bowl» [Tekst] // Vest-nik KGU im. N. A. Nekrasova. Ser. «Kul'turologija» / gl. red. I. A. Edoshina. - Kostroma : KGU im. N. A. Nekrasova, 2011. - T. 17. - № 23. - S. 97-105.
9. Prishvin, M. M. Dnevniki. 1914-1917. Kn. Pervaja = Diaries. 1914-1917. Book first [Tekst] / podg. tek-sta L. A. Rjazanovoj, Ja. 3. Grishinoj; komm. Ja. 3.
Gri-shinoj, V. Ju. Grishina. - M. : Mosk. rabochij, 1991. -432 s.
10. Prishvin, M. M. Dnevniki. 1926-1927. Kn. Pja-taja = Diaries. 1926-1927. Book fifth [Tekst] / podg. teksta L. A. Rjazanova; komm. L. A. Rjazanova, Ja. Z. Grishi-na. - M. : Russkaja kniga, 2003. - 592 S.
11. Prishvin, M. M. Dnevniki. 1928-1929. Kn. Shesta-ja = Diaries. 1928-1929. Book sixth [Tekst] / podg. teksta L. A. Rjazanova; komm. L. A. Rjazanova, Ja. Z. Grishina. - M. : Russkaja kniga, 2004. - 544 S.
12. Prishvin, M. M. Dnevniki. 1932-1935. Kn. Vos'maja = Diaries. 1932-1935. Book eighth [Tekst] / podg. teksta i komm. Ja. Z. Grishinoj. - SPb. : «OOO «Izd-vo Rostok», 2009. - 1008 s.
13. Prishvin, M. M. Dnevniki. 1936-1937 = Diaries. 1936-1937 [Tekst] / podg. teksta Ja. Z. Grishinoj, A. V. Kiselevoj; St., komm. Ja. Z. Grishinoj. - SPb. : «OOO «Izd-vo Rostok», 2010. - 992 S.
14. Prishvin, M. M. Dnevniki. 1944-1945 = Diaries. 1944-1945 [Tekst] / Podgotovka teksta Ja. Z. Grishinoj, A. V. Kiselevoj, L. A. Rjazanovoj; stat'ja, komment. Ja. Z. Grishinoj. - M. : Novyj hronograf, 2013. - 944 s.
15. Prishvin, M. M. Dnevniki. 1950-1951 = Diaries. 1950-1951[Tekst] / podg. teksta Ja. Z. Grishinoj, L. A. Rjazanovoj; komm. Ja. Z. Grishinoj. - SPb. : «OOO «Izd-vo Rostok», 2016. - 736 s.
16. Prishvin, M. M. Dnevniki. 1952-1954 = Diaries. 1952-1954 [Tekst] / podg. teksta Ja. Z. Grishinoj, L. A. Rjazanovoj. - SPb. : «OOO «Izd-vo Rostok», 2017 -832 s.
17. Prishvin, M. M. Rannij dnevnik. 1905-1913 = Early diary. 1905-1913 [Tekst] / podg. teksta L. A. Rjazanovoj, Ja. 3. Grishinoj; komm. Ja. 3. Grishinoj. - SPb. : OOO «Izd-vo Rostok», 2007. - 800 S.
18. Prishvin, M. M. Sobr. soch. V 8 tt. T. 2. = Collection works in 8volumes. V2 [Tekst] / M. M. Prishvin. -M. : Hudozh. lit., 1982. - 680 s.
19. Problemy rossijskogo samosoznanija: Maksim Gor'kij i russkaja provincija. K 150-letiju so dnja rozh-denija : po materialam Rossijskoj nauchnoj konferencii s mezhdunarodnym uchastiem = Problems of the Russian consciousness: Maxim Gorky and the Russian province. To the 150 anniversary since the birth [Jaroslavl', 5-7 ijunja 2018 g.] i XV Vserossijskoj konferencii Instituta filosofii RAN [Moskva, 31 maja 2018 g.]. - Jaroslavl' -Moskva : RIO JaGPU, 2018. - 403 s.
20. Hudenko, E. A. M. Prishvin o M. Gor'kom: «Nesvoevremennye mysli» v jepohu proletarskogo is-kusstva = Prishvin about M. Gorky: «Untimely thoughts» during the era of proletarian art // Mihail Prishvin i XXI vek : materialy Vseros. nauch. konf., posv. 140-letiju so dnja rozhdenija pisatelja. Elec, 14-16 fevralja 2013 g. = Mikhail Prishvin and the 21st century: materials of the All-Russian scientific conference devoted to the 140 anniversary since the birth of the writer. Yelets, on February 14-16, 2013. - Elec : EGU im. I. A. Bunina, 2013. -S. 35-44.
Дата поступления статьи в редакцию: 05.06.2018 Дата принятия статьи к печати: 28.06.2018
