CC BY
31
ТЕМА НОМЕРА: СОЦИОЛОГИЯ НАСИЛИЯ
Е.В. ЯКИМОВА.
ЛИКИ НАСИЛИЯ В XXI СТОЛЕТИИ КАК ПРОБЛЕМА СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ1:
Введение к тематическому разделу
Феномен насилия в социальном пространстве позднего модерна отличает заметное разнообразие содержательных и практических аспектов, которые диктуют необходимость и даже неизбежность его мультидисциплинарного анализа: домашнее насилие и война; агрессия в сферах межличностных и межгосударственных отношений; противостояние этносов и культур, социального большинства и сплоченных меньшинств; конфликты гендерного характера и насилие в контексте возрастных интеракций; криминальные преступления и насильственные действия интимных партнеров; насилие как способ государственного управления и его транснациональная специфика; сетевые трансляции насилия; война и новые технологии. Многоликость насилия и разноплановость его социокультурного генезиса и меняющихся форм и типов делает это явление объектом внимания разных отраслей обществознания -теории международных отношений, политологии и правоведения; криминологии, виктимологии и судебной медицины; психиатрии, социальной психологии и психологии девиантности; истории, педагогики - и, разумеется, социологии.
1 Статья подготовлена в рамках исследовательского проекта «Интеграция социобиологических и социологических методов в исследовании эволюционных оснований морали и альтруизма (в приложении к российским сообществам)», осуществляемого при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (проект № 14-06-00381а).
Для социологической науки насилие представляет как теоретический интерес (в качестве одного из способов социальной трансформации и динамики властных иерархий), так и эмпирический (как специфические практики социального взаимодействия разного уровня). Приоритеты в осмыслении насилия в терминах социологической теории или средствами прикладного анализа менялись на протяжении истории дисциплины. Категория «насилие» принадлежала к разряду важнейших теоретических понятий социологии XIX - первой половины XX в. (Маркс, Энгельс, Вебер, Дюркгейм). После Второй мировой войны она постепенно утрачивает ключевые позиции в социологической теории, оставаясь по преимуществу объектом эмпирических исследований. Происходит фрагментация социального знания о феномене насилия, который теперь чаще привлекает внимание специалистов в области уголовного права и психологии, политологов и международных аналитиков, чем собственно социологов. Начало нынешнего столетия отмечено возрождением интереса к социологической концептуализации насилия на фоне детального эмпирического описания его типов и форм, обусловленных глобальными сдвигами и новыми практиками социального взаимодействия. По мнению авторитетного британского социолога Сильвии Уолби (в разное время возглавлявшей ряд национальных неправительственных организаций по правам женщин и социальных меньшинств, председателя комитета ген-дерных исследований ЮНЕСКО), сегодня социологическое изучение насилия вновь меняет свой фокус и дисциплинарный статус. В астоящий момент этот тип социальных исследований находится на пути становления в качестве самостоятельной области социологического мейнстрима в рамках парадигмы «наука и общество»1. Речь идет о парадигме, которая учитывает не только взаимный интерес разных областей социального знания, связанных с насилием в обществе, но и новую реальность III тысячелетия, где все типы насилия теснейшим образом связаны друг с другом. Самым наглядным и трагическим отражением этой взаимосвязи являются новые войны, демонстрирующие переплетение межличностного, межгруппового и межгосударственного уровней насилия, сопряжен-
1 Walby S. Violence and society: Introduction to an emerging field of sociology // Current sociology. - L., 2013. - Vol. 61, N 2. - P. 95-111.
ность политических, военно-технических и экономических его измерений, противостояние государства и гражданского общества, стирание границ между населением и военным контингентом, оправдание политики терроризма и геноцида.
Новые войны - ярчайший, но не единственный вариант «нового насилия» в социальных контекстах позднего модерна. В его арсенал входят гендерные преступления (в том числе - сексуально окрашенные насильственные действия против женщин, фемини-цид, организация секс-трафика, сексуальное рабство)1 ; насилие в адрес социальных и этнических меньшинств (криминальные преследования активистов социальных движений, вступивших на социальную арену в ходе демократизации западных обществ)2; изменившийся тип государственного регулирования проявлений насилия в обществе (в том числе домашнего, гендерного и расового насилия)3; политика насилия в отношении стран Глобального Юга4.
Работы западных социологов последнего десятилетия свидетельствуют не только об утверждении новых (и трансформации прежних) типов насилия, но и об утопичности оптимистических прогнозов в отношении возможной позитивной исторической динамики этой составляющей жизни обществ. В последней трети прошлого века многие социальные аналитики, следуя Н. Элиасу и М. Фуко, поддерживали идею гуманизации современности как главного вектора цивилизационных процессов модерна. Сторонники гипотезы об исторической редукции насилия и снижении общего «уровня брутальности» в практике государственного управления и в отношениях между государствами и социальными группами связывали предполагаемый эффект вытеснения насилия на периферию социальной жизни с экономическим расцветом западных об-
1 Handbook on sexual violence / Ed. by J.M. Brown, S.L. Walklate. - L.: Routledge, 2012;. Terrorizing women: Feminicide in the Americas / Ed. by R.L. Fre-goso, C. Bejarano. - Durham (NC): Duke univ. press, 2010.
Iganski P. «Hate crime» and the city. - Bristol: Policy press, 2008.
Law's progressive potential: The value of engagement with the law for domestic violence / Lewis R., Dobash R.E., Dobash R., Cavanagh K. // Social a. legal studies. -L., 2001. - Vol. 10, N 1. - P. 105-130; Walby S. Globalization and inequalities: Complexity and contested modernities. - L.: SAGE, 2009.
4 Connell R. Southern theory: The global dynamics of knowledge in social science. - Cambridge: Polity press, 2007.
ществ, их демократизацией, снижением уровня бедности, нивелированием социального неравенства, монополизацией рычагов насилия государственными структурами, а также с интериоризацией людьми норм социально-эмоционального контроля, включая формы открытого выражения ненависти и агрессии. Вопреки этим прогнозам, сегодня становится все более очевидным, что «в противовес расхожему мнению, которому наш мир видится гораздо менее жестоким, чем его исторические предшественники, реальность модерна демонстрирует обратное: драматическую эскалацию насилия межгруппового и внутригосударственного характера и невероятно возросший уровень насилия в международных отношениях»1.
Процесс глобализации не только изменил масштабы насилия в современном мире, но и четко обозначил его основную траекторию. Как оказалось, ее направленность (от «сильного» - к «слабому») обратна той, что представлялась определяющей сторонникам модели маргинализации насилия (смещения очагов и причин насильственных действий на периферию общественной жизни позднего модерна) в прошлом столетии. Феномен насилия, таким образом, оказывается в эпицентре отношений социального доминирования, олицетворяя собой один из важнейших факторов общественного неравенства в самых разных его проявлениях. Именно этот аспект современных практик насилия и их идеологического оформления стал предметом обсуждения участников двух последних конгрессов Международной социологической ассоциации (Гетеборг, июль 2010 г., Йокогама, июль 2014 г.). В Гетеборге тема «война и насилие» была заявлена как один из пяти теоретических приоритетов; на пленарных заседаниях и сессиях исследовательских комитетов особое внимание уделялось кругу проблем, связанных с насилием как предметом социальной теории; насилием, миром и войной; насилием, неравенством и устойчивым развитием; заседания, посвященные этническим конфликтам и геноциду, провел Майкл Буровой (в то время - президент МСА)2. В Йокогаме вновь избранный президент Международной социологической ассоциации Маргарет
1 Malesevic S. Forms of brutality: Towards a historical sociology of violence //
European j. of social theory. - L., 2013. - Vol. 16, N 3. - P. 286.
2
Часть докладов, прочитанных на пленарных заседаниях и позднее опубликованных в специальном выпуске журнала «Current sociology» (№ 2 за 2013 г.), нашли отражение в настоящей подборке рефератов.
Абрахам в своей инаугурационной речи вновь подчеркнула первостепенную важность изучения насилия в рамках «социологии, которая не только анализирует основные проблемы наших социальных миров, но также занимает активную позицию в поиске новых путей прогрессивных социальных изменений»1. Как феминистски ориентированная исследовательница гендерного насилия и дискриминации, Абрахам считает систематическое насилие над женщинами отличительной характеристикой всех без исключения современных конфликтов2. Поэтому данный аспект современных практик насилия, по ее мнению, должен с необходимостью стать частью общей повестки дня МСА, связанной с вопросами социальной справедливости. В этой связи Абрахам выразила намерение открыть особый президентский проект для координации усилий социологов всего мира, готовых предложить решения для сглаживания последствий гендерного и интерсекционального насилия на базе локального, национального и глобального опыта в этой области.
Если принадлежность феномена насилия к разряду главных объектов социологической теории и эмпирических исследований не вызывает сомнения, то вопрос о том, что такое насилие и каковы его возможные дефиниции, остается предметом дискуссий в западной периодике. Согласно Всемирной организации здравоохранения, под насилием подразумевается применение физической силы или власти, действительное или в форме угрозы, направленное против себя, другого лица, группы либо сообщества, результатом которого являются (или могут явиться с высокой степень вероятности) телесные повреждения, смерть, психологическая травма, отклонения в развитии или различного рода ущерб3. Отталкиваясь от
1 Абрахам М. Наша задача - усилить роль социологии в формировании справедливого общества // Глобальный диалог. - Мадрид, 2014. - Т. 4, Вып. 3. -С. 9-11. - Mode of access: http://isa-global-dialogue.net/wp-content/uploads/2014/10/ v4i3-russian.pdf [Дата обращения: 31.12.2014].
Abraham M. Speaking the unspeakable: Marital violence among South Asian immigrants in the United States. - New Brunswick (NJ): Rutgers univ. press, 2002.
Насилие и его влияние на здоровье: Доклад о ситуации в мире / Всемирная организация здравоохранения; Под ред. Э.Г. Круга, Л.Л. Дальберг, Дж.А. Мерси, Э.Б. Зви, Р. Лозано. - Женева: ВОЗ; М.: Весь мир, 2003. - Mode of access: http://who.int/violence_injury_prevention/violence/world_report/en/full_ru.pdf [Дата обращения: 31.12.2014].
этого определения, многие общественные и неправительственные организации на Западе, так или иначе имеющие отношение к защите жертв насилия, настаивают на необходимости конкретизации содержания насилия путем сообщения ему контекстуальных (ген-дерных, возрастных, этнических, культурных) характеристик, которые отражают особенности тех или иных социальных групп. В частности, применительно к пожилым людям нанесение ущерба здоровью - как признак насильственных действий - обычно дополняется ссылками на моральный ущерб и психологическую травму (унижение человеческого достоинства, ущемление юридических прав, лишение социального статуса, изоляция от общества).
Несмотря на то, что социологические трактовки насилия отдали дань «культурному повороту» в социологии конца 1990-х годов (анализ символических измерений насилия в концепциях П. Бурдье и Ж. Бодрийяра), осмысление насилия как причинения физического вреда (а также намерения и угрозы совершения подобных действий) доминирует в современных исследованиях этого явления. По наблюдениям Вилема Шинкеля, профессора социальной теории Роттердамского университета, социологи, обращаясь к анализу насилия (в особенности эмпирическому), чаще всего берут за основу его толкования в терминах здравого смысла1. Шинкель квалифицирует такой подход как непрофессиональный, поскольку в этом случае вне поля зрения социолога остается тот факт, что общезначимые или расхожие интерпретации насилия конституируются государством - как один из аспектов или способов опосредования его отношений с индивидом. Государство позднего модерна базируется на дифференциации активного и реактивного насилия, где последнее рассматривается в качестве легитимных ответных действий властных структур, а первое - как противоправное поведение граждан. Шинкель вводит понятие «режим насилия» для описания отношений между разными формами насилия в условиях позднего модерна, во-первых, и в качестве фактора, конституирующего тот или иной стиль государственного управления посредством легитимизации определенных насильственных практик, во-вторых.
1 Schinkel W. Regimes of violence and the trias violentiae // European j. of social theory. - L., 2013. - Vol. 16, N 3. - P. 310-325.
Модель, предложенная В. Шинкелем, интересна, прежде всего, тем, что она четко очерчивает специфику и границы собственно социологического прочтения насилия - анализ его генезиса и реконструкцию воплощающих его практик в терминах социальных институтов и властных иерархий, включая отношения доминирования, неравенства и депривации. Как представляется, именно такой подход (в тех или иных его вариациях) нашел отражение в статьях британских, австрийских и американских социологов, которые включены в настоящую подборку рефератов. Эти статьи дают представление о достаточно широком спектре проблем, связанных с темой насилия в глобальном пространстве современного мира. Классические аспекты социологического осмысления феномена насилия (военная агрессия; межличностные конфликты; молодежные банды и преступные группировки; домашнее насилие) дополняются в этих статьях анализом его вновь возникающих социальных измерений, которые трактуются как атрибуты (или порождения) макро- и микроконтекстов обществ позднего модерна. В этой связи особого внимания заслуживают модели теоретической концептуализации новых типов насилия, которые позволяют интерпретировать эту составляющую социальной реальности в границах социологического знания, с одной стороны, и посредством мультидисциплинарного диалога - с другой.
По мнению Сильвии Уолби, новые разновидности насилия, присутствие которых в социальной реальности модерна становится все более очевидным, бросают вызов сложившимся представлениям о природе этого феномена и ставят под сомнение правомерность понятия современности (modernity) в его нынешнем толковании. Обзор эмпирических исследований «нового насилия» и попыток его социологического осмысления позволяет сделать вывод о том, что современные практики насилия вступают в противоречие с гипотезой о позитивном цивилизационном воздействии модерна и не согласуются с идеей его линейного развития в качестве единственного варианта современного социального порядка. Более того, эти практики требуют пересмотра традиционных социологических положений, касающихся проблемы «насилие и модерн», в том числе идей Вебера, Дюркгейма, Мертона, Элиаса и Фуко. Следствием ниспровержения классических теорий будет упрочение и развитие принципа множественности, или вариативности, модерна. Этот
принцип намечен в ряде социологических исследований последних лет, авторы которых трактуют неолиберализм как специфическую (капиталистическую) форму модерна с характерной именно для нее тенденцией к углублению социального неравенства, росту насилия и расширения масштабов государственного принуждения.
Социологический анализ насилия требует разработки адекватной онтологии, т.е. определения самого понятия «насилие» и создания моделей, объясняющих характер отношений между насилием и прочими факторами социального доминирования, считает Уолби. Единственно правильным направлением в осмыслении связей насилия с типами социальной власти, с ее точки зрения, будет толкование его в качестве самостоятельного фактора в жизни общества и специфической социальной практики, существующей вместе и наряду с политикой, экономикой, войной и государством. В противном случае насилие как аспект социальной жизни неизбежно вытесняется на периферию социологического анализа и игнорируется социальной теорией. Очерчивая перспективы новой социальной науки о насилии, автор определяет ее как мультисо-циологическую дисциплину, в пределах которой будут пересекаться объекты изучения и интересы разных субдисциплин социологического знания, с одной стороны, и смежных социальных наук (криминологии и правоведения, психологии и социологии девиант-ности, феминистских и гендерных исследований, теории государственного управления и социальной политики, военной социологии, этики, политологии, теории международных отношений) - с другой. Преимущество же собственно социологического осмысления насилия состоит в идентификации и анализе тех способов, посредством которых разнообразные типы насильственных практик и связанные с ними социальные институты вступают в отношения взаимного опосредования.
В отличие от Сильвии Уолби, Рэндалл Коллинз считает неправомерной сложившуюся в социологии традицию рассматривать насилие исключительно как социальный, или институционально обусловленный факт. Он выступает за расширение границ социологического анализа этого феномена путем реконструкции ситуационной микродинамики эпизодов насилия без апелляций к психологическим механизмам межличностного взаимодействия и поведенческой мотивации. Прогнозировать вероятность соверше-
ния насильственных действий и степень их реализации на практике позволяет анализ микроинтеракционных траекторий и механизмов, способных повлиять на конечный результат актов насилия. Существующие теории насилия выдвигают на первый план структурные параметры социального положения индивида и биографические события, которые предшествовали эпизодам насилия, игнорируя ситуационные аспекты насильственных действий, происходящих здесь и сейчас. Модель эмоционального конфронтационного напряжения дополняет существующие социологические теории крупномасштабного насилия, тем более что микроусловия могут оказаться существенным фактором насильственных практик в макроструктурах, включая армию и полицию. Реализация насилия возможна только в таких ситуационных обстоятельствах, которые позволяют хотя бы одной из конфликтующих сторон обойти или преодолеть эмоциональный барьер, считает автор. Насилие, таким образом, представляет собой попытку установить микроситуационное превосходство в контексте конфронтационного взаимодействия. С этой точки зрения, теории, усматривающие причины насилия в расизме, бедности, переживаниях стыда и гнева, в ситуациях безнадежности и отчаяния, не дают адекватного объяснения сути происходящего, подчеркивает автор.
Конфронтационное напряжение в ситуациях насилия чаще всего возникает вследствие «осязаемости» (физической ощутимости) конфликта и может трансформироваться в другое эмоциональное состояние, которое Коллинз называет «туннелем насилия». Туннель насилия - это измененное состояние сознания, возникающее вследствие определенных физиологических процессов, которые обусловливают и сопровождают эмоции конфронтационного напряжения. Эмоционально-чувственные особенности подобных состояний реализуются в искаженном восприятии реальности, изменении ощущения времени, сужении поля зрения, снижении зву-ковосприятия. Однако ключом к активизации этих и подобных им физиологических состояний служат паттерны социальных взаимодействий и именно эти микросоциологические процессы определяют дальнейшие действия индивида. Поэтому включение физиологии в контекст социологического объяснения насилия не может считаться редукцией причин социального феномена к его биологическим параметрам. Микросоциология насилия, резюмирует свою
позицию Коллинз, в отличие от макротеорий, констатирующих неизбывность социальных предпосылок к насильственным действиям, позволяет проникнуть в их внутреннюю динамику и способствовать их предотвращению.
Опыт осмысления криминальных элементов современной городской среды средствами сетевого анализа, предпринятый Эндрю Папахристосом, Дэвидом Юро и Энтони Браги, также несет на себе печать инноваций - в данном случае методологических. В своей эмпирической работе американские исследователи использовали нетрадиционный подход к классической для социологии насилия теме генезиса и распространения преступности в больших городах, сделав акцент на социально-географических факторах формирования уличных банд. Несмотря на то что многие криминологи и обществоведы, обращаясь к генезису межгруппового криминального насилия, считают территориальный и социальный факторы определяющими, эти детерминанты обычно не рассматриваются как стороны единого целого. Папахристос и его коллеги выступают за комплексное рассмотрение указанных факторов в рамках теории социальных сетей. Такой подход делает очевидными некоторые общие закономерности, которым подчинены действия преступников, и позволяет представить процесс распространения насилия в обществе как аналог поражения кровеносной системы организма вредоносным вирусом.
Этнографические исследования городской среды свидетельствуют об огромном значении, которое имеет привычное районирование городских пространств для возникновения территориальных объединений, кристаллизации коллективной идентичности, создания и развития поведенческих моделей их обитателей. Механизм образования уличных банд - яркий пример того, как сходятся воедино «территориальное» и «социальное» для дальнейшего участия в формировании поведения личности. Анализируя роль социально-пространственных процессов в преступной деятельности уличных группировок, Папахристос и его коллеги выдвигают ряд гипотез о природе межгрупповых конфликтов в криминальной среде, касающихся взаимодействия бригады с ее ближайшими географическими соседями по поводу территориального доминирования и сфер пространственного влияния; формирования устойчивых паттернов агрессивного поведения и институционализации кон-
фликтной ситуации; эндогенного характера межгрупповых уличных разборок и использования их в качестве средства установления нового иерархического порядка. Эти гипотезы были подвергнуты эмпирической проверке, в ходе которой использовались данные криминальной статистики по Чикаго и Бостону. Другим источником информации послужили детализированные полицейские карты двух городов, демонстрирующие их существенные географические различия, что, по предположению авторов, может обусловливать специфику сложившихся в них сетевых типологий насилия. Анализ зафиксированных полицейскими сводками криминальных разборок между представителями преступных группировок сделал возможным не только идентификацию уровня насилия в Бостоне и Чикаго, но и графическое представление чикагской и бостонской криминальных сетей, т.е. наглядную (в виде рисунка) демонстрацию сходства и различия между групповым насилием в географических пространствах двух городов. Как выяснилось, ключевую роль в формировании криминальных межгрупповых конфликтов в городской среде играют территориальное соседство уличных банд и наличие между ними конфликтов в прошлом. Э. Папахристос, Д. Юро и Э. Брага расценивают результаты проведенного ими сетевого анализа как убедительное доказательство влияния географических и социальных сетей на уровень городской преступности.
Этнокультурное измерение насилия получает новое содержание и новую трактовку в статье британского социолога Джорджии Доны, которая размышляет о «темной стороне» цивилизационного процесса, воплощенной в трагических сценариях межэтнических войн и геноцида. Достижения модернизации уходят корнями не только в прогресс и просвещение, но также в насилие, исключение и угнетение, т.е. в архаические, сопряженные с агрессией, латентные аспекты социальной жизни, считает автор. На примере Руанды и особенностей ее модернизации исследовательница выявляет исторически и ситуационно обусловленные связи, существующие между миром и насилием. Опираясь на идею С. Холла об асимметричности развития и неэквивалентности обмена культур Запада и «всех остальных» (подвергающихся исключению, колонизации и эксплуатации), Дона вводит собственный теоретический концепт -понятие сообщающихся модернизированных обществ, подчеркивая
наличие «частичных взаимосвязей» между гетерогенными и диверсифицированными множественными современностями.
Отличительной чертой модернизации Руанды - страны, которая напрямую ассоциируется с практикой геноцида, явилась обусловленность ее развития совпадением классовой и этнической принадлежности представителей коренного населения. Традиционная иерархическая политическая организация была создана путем насилия и представления классовых и этнических связей как неизменно дополняющих друг друга. Колониализм изменил характер межэтнического, экономического и политического взаимодействия в Руанде. Установленные колонизаторами отношения неэквивалентного обмена с исключаемым, побежденным и эксплуатируемым «другим» инкорпорировали в себя уже существующие иерархические диспозиции. Переход Руанды от статуса колонии к положению современной нации-государства после обретения ею независимости осуществлялся как взаимодействие трех разных, но тесно связанных типов насилия: социальной революции, освободительной войны и классовой битвы. В рамках этого процесса путем выборочного присвоения отдельных элементов африканской и европейской модернизаций создавались «частичные взаимосвязи» между сообщающимися модернизированными обществами. Геноцид в этой стране мог быть спланирован и осуществлен благодаря переплетению в руандийском контексте современности элементов локальных, региональных и западных модернизированных обществ. Административные структуры, унаследованные от колониального прошлого, использовались для создания социальных барьеров; указание на этническую принадлежность в удостоверениях личности позволило отделить целевую группу будущих жертв насилия от остального населения страны. Механизмы, задействованные в традиционной практике совместной общественной работы, успешно применялись при складывании военизированных добровольных формирований. Подростковые банды убийц объединялись по той же схеме, что и молодежное крыло развивающихся политических партий.
Дж. Дона ставит под сомнение практическую ценность фокусирования на жертвах и агрессорах, которое превалирует в современных социально-этнических исследованиях; она утверждает, что территория, на которой разворачивается этническое насилие, не
может быть описана исключительно как «пространство жестокости»: участки мира и насилия объединены пространственной непрерывностью. Как сторонница теории интерсекциональности, Дона подчеркивает, что в «невидимом большинстве» пересекаются множественные и взаимно накладывающиеся идентичности «другого», не принадлежащего ни к намеченным жертвам, ни к преследователям
Международный терроризм как одна из констант современного мирового порядка сообщает особую актуальность анализу понимания политического насилия в рамках радикального ислама и организаций, подобных Аль-Каиде. Этот круг проблем рассматривается в статье британского исследователя Четана Бхатта, который анализирует идеологическую составляющую литературы салафит-ско-джихадистской направленности, а также эстетику ее оформления и технологии распространения. Критически оценивая попытки объяснить политические взгляды салафитов-джихадистов реакцией на агрессивные действия Запада, Бхатт подчеркивает, что в рамках этой идеологической доктрины политика и насилие изначально рассматриваются как взаимодополняющие феномены. Притягательность политической эстетики салафитско-джихадистского проекта он связывает с исключительной эмоциональной заряженно-стью создаваемых ею образов.
На современном этапе социальная передача джихадистских идей носит параинституциональный (в социологическом смысле) характер и с трудом сводится к общему набору закономерностей. Последовательно расширяя географию охвата своей потенциальной аудитории, дистанционный исламизм не ограничивает и географию насилия: греховными считаются не только западные страны-оккупанты, но и вся планета в целом. В подобном интеллектуальном контексте происходит смешение «мира живых» и «мира мертвых», и потому значимым оказывается только такое политическое действие, которое ориентировано на оба этих пространства. Жесткое политическое разграничение на «верных» и «неверных» составляет смысловое ядро салафитско-джихадистской идеологии и продуцирует сильнейшую ксенофобию в отношении тех, кто придерживается иного видения мира. Автор выделяет три основных типа интерпретации конфликта в рамках визуальной вселенной са-лафитов-джихадистов: это образ Земли, охваченной войной, «исте-
кающий кровью» регион Ближнего Востока и символические изображения планетарного торжества исламского закона. Соответствующая эстетика отражает сопряжение в политическом универсуме салафитов-джихадистов двух формально противоположных футу-рологических проектов: апокалиптического и подчиненного идее глобального исламского порядка. Причем и революционный нигилизм, и авторитаризм исходят из того, что в основе будущих изменений лежит насилие. Размышляя о значении жертвы в салафитско-джихадистской идеологии, Бхатт отмечает, что центральное место здесь отводится готовности к активным насильственным действиям, которые воспринимаются как благо даже при наличии многочисленных жертв. Политическое насилие позволяет уничтожить погрязший в гедонизме реальный мир и обрести право на наслаждение удовольствиями жизни в очищенном от скверны мире потустороннем. Таким образом, заключает Ч. Бхатт, ядро этического проекта в рамках салафитско-джихадистской идеологии составляет обещание материального и социального вознаграждения в раю, существование которого обеспечивают вражда и насилие на земле.
Исследования домашнего насилия, нашедшие отражение в работе британца Джеффа Хёрна, демонстрируют весьма широкий диапазон тем и объектов изучения (гендерное насилие; насилие в отношении женщин; насильственные действия сексуального характера; насилие в сфере интимных отношений; жестокое обращение с детьми и пожилыми родственниками). Этот перечень проявлений жестокости, «скрытой от посторонних глаз», дополняют новые разновидности насилия, порожденные (или видоизмененные) современными коммуникационными технологиями (порнография; виртуальная агрессия; виртуальные угрозы, домогательства и преследования). На этом фоне становится очевидной необходимость преодоления традиционных (узко эмпирических и психологических) трактовок домашнего насилия и рассмотрения его как укорененного в политических, экономических и культурных контекстах современных обществ. Для этих целей может быть полезен многомерный (интерсекциональный) анализ, характерный для теории и общественной практики феминизма и учитывающий самые разные социальные переменные (разделение труда; солидарность; доступ к ресурсам; социальные сети; власть и авторитет).
Хёрн рассматривает домашнее насилие как один из важнейших аспектов общей проблемы насилия в социологии, подчеркивая в качестве его определяющей характеристики тот факт, что в подавляющем большинстве случаев жертвами домашнего насилия становятся женщины, а виновниками - мужчины. Несмотря на повсеместность данного вида насилия в современных обществах, эта тема пока не стала определяющей в социологии, что само по себе можно расценить как парадокс. Другим парадоксом применительно к этому феномену автор считает сочетание домашнего насилия и интимности. В социологических традициях ХХ в. феномен насилия рассматривался как принадлежащий институциональному и коллективному уровням, а его «домашние» проявления оставались в тени. В рамках Международной социологической ассоциации до сих пор не существует специального исследовательского комитета по насилию, не говоря уже о насилии домашнем, при том что именно оно является одним их самых распространенных типов нарушения прав человека. Хёрн солидаризируется с феминистским определением домашнего насилия как принудительного поведения, являющегося следствием властной иерархии в интимных отношениях и выражающегося в причинении вреда, угрозах и преследовании. Он считает интимность необходимой составляющей гендерно окрашенных отношений власти. Более того, связь между насилием и интимностью приобретает сегодня транснациональный характер, где также превалирует мужское насилие, провоцируя новые формы жестокости в межличностных отношениях (в рамках межнациональных браков, в контексте современных корпораций и преступных организаций). Обобщая свои рассуждения, Хёрн предлагает рассматривать различные формы насилия, включая его домашние измерения, не в виде континуума, а в качестве кластеров действий. Такой подход предполагает комплексный взгляд на гендерную гегемонию, которая генерирует и поддерживает распространенные и повторяющиеся типы мужских практик, связанных с насилием.
Новые аспекты эмпирического анализа присутствуют в исследованиях, которые касаются специфики насильственных действий в разных возрастных группах - молодежи и подростков (И. Кромер и К. Атцмюллер) и пожилых людей (С. Энгиданос и соавторы). В обоих случаях в центре внимания социологов - восприятие возрастных параметров насилия самими их субъектами и
участниками (подростками как соучастниками и / или жертвами насилия со стороны сверстников; людьми пожилого возраста - как свидетелями и / или жертвами жестокого обращения со стороны прочих возрастных групп и общества в целом). Общим для эмпирических исследований специфики возрастных аспектов насилия обоими авторскими коллективами выступает учет гендерных и этнических характеристик респондентов, соответствующих культурных традиций и статуса опрошенных в качестве коренных жителей страны либо мигрантов.
Сьюзен Энгиданос и ее коллеги из Университета Лос-Анжелеса для осмысления особенностей насилия в отношении пожилых групп населения предпочитают понятие «mistreatment» (вместо более распространенного термина «abuse») - на том основании, что это понятие, помимо насильственных действий и жестокого обращения как таковых, включает в себя случаи пренебрежительного, унижающего достоинство и нарушающего любые права поведения по отношению к другому. Сложности в изучении насилия в отношении пожилых (как и любых форм домашнего насилия) связаны с нежеланием участников, включая жертв, «выносить сор из избы», так что подобные эпизоды нередко становятся известны уже как часть криминальной хроники. В некоторых ситуациях достаточно сложно идентифицировать субъекта насилия и его жертву (в частности, в повседневной жизни пожилых супружеских пар насилие может носить обоюдный характер и являться привычным стилем поведения). Кроме того, в такой мультиэтничной стране, как США, взгляды пожилых людей на насилие могут значительно варьироваться. Поэтому С. Энгиданос и ее соавторы видят свою задачу в изучении специфики восприятия насилия, которая характерна для пожилых представителей разных этнических групп и обусловлена как их индивидуальными особенностями, так и различиями культуры. С этой целью они конкретизировали свое эмпирическое исследование как изучение мультикультурных голосов в рамках социальной перцепции насильственных действий данной возрастной группой. Социологи из Лос-Анжелеса обращают внимание на актуальность просветительской работы социальных и медицинских служб в США, которая направлена на помощь пожилым при распознании ими такого поведения окружающих, которое причиняет им вред. Как показало проведенное исследование, в наибольшей мере
в такой помощи нуждаются представители ряда этнических меньшинств, которые в силу культурной специфики терпимее относятся к некоторым проявлениям насилия или вообще не идентифицируют их в качестве таковых.
Австрийские социологи Ингрид Кромер и Кристиан Атц-мюллер представляют результаты двухлетнего исследовательского проекта «Насилие в молодежной среде с точки зрения девочек и мальчиков», который стал частью лонгитюдной программы по изучению феномена насилия под эгидой Федерального министерства науки и исследований Австрии. Цель проекта заключалась в реконструкции восприятия и оценки насилия подростками школьного возраста с последующей разработкой учебных материалов и методических рекомендаций по элиминации насилия в молодежной среде в образовательных учреждениях Австрии. Кромер и Атц-мюллер предложили участникам проекта достаточно широкое толкование феномена насилия, с тем чтобы респонденты имели возможность сформулировать свое собственное представление о его содержании и проявлениях в реальной жизни. В ходе своей эмпирической работы исследователи выяснили, что на восприятие акта насилия и его оценку молодежью серьезно влияют гендерный и этнический факторы, а также гражданский статус. Дискуссии и опросы венских школьников показали, что, по мнению подростков обоего пола, конфликтные ситуации предпочтительнее разрешать путем переговоров, без применения насилия. Однако это понимание носит характер пожелания и существует только в сознании молодежи - на фоне сохраняющейся практики частых насильственных действий в отношении друг друга.
Материалы тематического раздела, разумеется, не исчерпывают разнообразия тем, методологических подходов и концепту -альных моделей, которые сегодня участвуют в становлении социологии насилия как специфической и относительно самостоятельной области социального знания в ряду прочих дисциплин, так или иначе связанных с изучением этого феномена. Тем не менее реконструкция «ликов насилия», характерных именно для III тысячелетия, которую представляет данная реферативная подборка, позволяет предположить, что новому направлению социологической науки, по всей вероятности, предстоит внести весомый вклад в дело социального просвещения и гуманизации современных обществ
2015.02.001
и их ориентации на более справедливый вариант социального порядка будущего.
2015.02.001. УОЛБИ С. НАСИЛИЕ И ОБЩЕСТВО: К ВОПРОСУ О СТАНОВЛЕНИИ НОВОЙ ОБЛАСТИ СОЦИОЛОГИИ. WALBY S. Violence and society: Introduction to an emerging field of sociology // Current sociology. - L., 2013. - Vol. 61, N 2. - P. 95-111.
Ключевые слова: насилие; современность; социальная теория; государственное управление; новые войны.
Сильвия Уолби (социологический факультет Ланкастерского университета, Великобритания) излагает свое видение новейших тенденций развития социологии насилия как самостоятельной области социального знания в рамках парадигмы «насилие и общество». Суть наметившихся изменений в статусе социологических исследований насилия, которые «находятся на пути к превращению в одну из ключевых сфер академической социологии» [с. 95], Уолби связывает с возникновением новых типов насилия и форм его проявления в современном глобальном пространстве - как на межличностном, так и на межгосударственном уровнях. Новые разновидности насилия, присутствие которых в социальной реальности модерна становится все более очевидным, бросают вызов сложившимся представлениям о природе этого феномена и ставят под сомнение правомерность понятия современности (modernity) в его нынешнем общепринятом толковании.
Категория «насилие» принадлежала к разряду важнейших теоретических понятий социологии XIX - первой половины XX в. (Маркс, Энгельс, Вебер, Дюркгейм). Однако после Второй мировой войны она утрачивает свои ключевые позиции в социологической теории, оставаясь по преимуществу объектом эмпирических исследований, подчеркивает автор статьи. Происходит «дисперсия и фрагментация» социального знания о насилии, а само это явление все чаще привлекает внимание специалистов в области уголовного права и социальной психологии (межличностные насильственные действия и преступления), политологов и международных аналитиков (конфликты и вооруженное противостояние государств), чем собственно социологов. Изменение дисциплинарного фокуса применительно к изучению насилия Уолби связывает с распространени-
