CC BY
46
санность» этого текста и соответствующей идеологии в маскулинную гендерную парадигму.
Если мир живых от мира мертвых отделяет лишь бесконечно малый осколок времени, тогда последний одновременно выступает своеобразным «инвертирующим зеркалом» (inverting mirror): греховные материальные блага и преступные чувственные удовольствия, иллюзии неправедной земной жизни, которые истинно верующий должен отвергнуть или разрушить, оказываются всецело доступны в другой реальности [с. 43]. Политическое насилие позволяет уничтожить погрязший в гедонизме «реальный» мир и обрести право наслаждаться всеми удовольствиями жизни в мире потустороннем, очищенном от скверны. Таким образом, заключает автор, вместо представления внятного этического проекта, ориентированного на жизнь «здесь и сейчас», салафитско-джихадистская идеология ограничивается обещанием материального и социального вознаграждения в раю, существование которого обеспечивают вражда и насилие на земле.
А.М. Понамарева
2015.02.006. ХЁРН Дж. СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ДОМАШНЕГО НАСИЛИЯ: НАПРЯЖЕНИЯ, ПАРАДОКСЫ И СЛЕДСТВИЯ.
HEARN J. The significance of domestic violence: Tensions, paradoxes and implications // Current sociology. - L., 2013. - Vol. 61, N 2. -P. 152-170.
Ключевые слова: домашнее насилие; социология насилия; интимность; маскулинность; транснациональные аспекты насилия.
Джефф Хёрн (Университет Хаддерсфилда, Великобритания) утверждает, что социология насилия имеет огромное значение для социологической теории в целом. Он рассматривает домашнее насилие как один из важнейших аспектов общей проблемы насилия в социологии, который широко исследуется во всем мире, особенно в феминистских и гендерных исследованиях; его определяющей чертой является то, что в подавляющем большинстве случаев женщины являются жертвами, а мужчины - виновниками. Автор подчеркивает, что эта тема не является главной в современной социологии, что уже само по себе есть парадокс. Еще одним парадоксом является
сочетание домашнего насилия и интимности, что влечет за собой необходимость многомерного подхода к проблеме [с. 152-153].
Социология всегда была нацелена на изучение социальных конфликтов, а не межличностного насилия, каковым и является домашнее насилие, насилие в интимных отношениях - прежде всего, насилие мужчин против знакомых / близких женщин. Л. Рэй отмечает, что социологи предпочитают исследовать социальную сплоченность и консенсус, а насилие обычно является остаточной категорией теории власти1. Отсюда очевидное пренебрежение изучением разных форм домашнего насилия. Отцы-основатели социологии не исследовали специально насилие против женщин. К. Маркс и Ф. Энгельс признавали, что классовое господство изначально основывается на господстве мужчины над женщиной, но специально не изучали тему домашнего насилия. М. Вебер писал, в основном, о государстве, имеющем монополию на насилие, что, с точки зрения автора, имеет большое значение для изучения насилия против женщин в интимных отношениях, поскольку включает реакции государственных органов на такое насилие. Э. Дюркгейм, безусловно, интересовался насилием, военным насилием, самоубийствами, но сюжет домашнего насилия ускользал от его внимания. В социологических традициях ХХ в. насилие рассматривалось на институциональном и коллективном уровне, а домашнее насилие игнорировалось. Работы В. Беньямина и М. Фуко расширяли представление о насилии вообще, не применяя этого к домашнему насилию. Из наиболее известных современных социологов, таких как З. Бауман, У. Бек, П. Бурдье, Э. Гидденс, которые интересовались насилием вообще, только Бурдье затронул структурные факторы мужского насилия по отношению к женщинам, а У. Бек и Е. Бек-Гершейм предложили концепцию индивидуалистического брака, которая объясняет только некоторые аспекты домашнего насилия.
Структура и деятельность Международной социологической ассоциации сами по себе говорят об определенном отношении к проблеме домашнего насилия, поскольку не существует специального исследовательского комитета даже просто по общей проблеме
1 Ray L. Memory, violence and identity // For sociology: Legacies and prospects / Ed. by J. Eldridge, J. MacInnes, S. Scott, C. Warhurst, A. Witz. - N.Y.: Sociology press, 2000. - Р. 145.
насилия. Поиск по ключевым словам в базах журналов Current sociology и International sociology (с января 1952 по июнь 2012 г.) дал следующий результат: 941 ссылка на конфликт, 544 - на войну, 238 - на слово «домашний», 46 - на интимность, и из 429 ссылок на насилие 266 было на войну, 132 - на домашнее и 26 - на интимное. Насилие рассматривается на институциональном и коллективном уровне, а в тех редких случаях, когда исследуется насилие в интимных отношениях, оно не связывается с социально-структурными факторами. Автор также указывает, что в хрестоматиях, монографиях, энциклопедиях, учебниках и словарях по социологии катастрофически мало места отводится проблеме домашнего насилия - по одной странице в многостраничных и многотомных изданиях1. Автор ставит риторический вопрос: как такое возможно, когда домашнее насилие является одной из самых острых социальных проблем, а мужское насилие против женщин, которых они близко знают, является одним из самых распространенных нарушений человеческих прав? Отсутствие серьезного внимания к данной проблеме в социологии соседствует с широким рядом феминистских исследований и деятельностью феминистских движений, в которых доминирует интерсекциональный (многомерный) подход2 [с. 154].
Домашнее насилие тесно связано с интимными отношениями. Кажется, что интимность не сочетается с насилием, однако насилие со стороны партнера базируется именно на интимности, и этот парадокс не находит отражения в социологической теории. Более того, отношения индивидов в социологии рассматриваются сегодня с позиции рациональности, поэтому насилие между ними выглядит случайным, побочным явлением. Но, по мнению автора, только рассматривая парадоксальное сочетание насилия и интимности, можно понять феномен домашнего насилия, которое происходит в контексте сексуальных отношений, заботы о детях, домашнего хозяйства, личных разговоров, общей истории тесной
1 21st century sociology reference handbook / Ed. by C. Bryant, D.L. Peck. -Thousand Oaks (CA): SAGE, 2007; Carmody D.C. Domestic violence // The Blackwell encyclopedia of sociology / Ed. by G. Ritzer: In 11 vols. - Oxford: Blackwell, 2006. -P. 1219-1220.
Crenshaw K.W. Demarginalizing the intersection of race and sex: A black feminist critique of antidiscrimination doctrine, feminist theory and antiracist politics // University of Chicago legal forum. - Chicago (IL), 1989. - Vol. 3. - P. 138-167.
совместной жизни. Насилие существует преимущественно в приватных гетеросексуальных интимных отношениях, которые носят иерархический и эротический характер [с. 155].
Интимность как межличностное и внутриличностное социальное явление считается позитивным в современной культуре, но что если, спрашивает автор, интимность является неразрывной частью гендеризованных властных отношений, включая глубокое аффективное неравенство1? Интимность существует не только в гетеросексуальных отношениях, но именно неравноправие в интимных отношениях способствует гетеросексуальному насилию. При этом интимность и любовь идеологически превозносятся, что размывает различие между насильственными и ненасильственными отношениями, и ценность интимности способствует тому, что некоторые формы гетеросексуального насилия формируются или оправдываются в различных дискурсах: опыт интимности может быть «прочитан» как усиление насилия, в котором задействованы любовь и другие сильные позитивные эмоции. Как объясняет один из проинтервьюированных автором мужчин, насилие для него было способом удержать спутницу жизни. Отсюда один из способов понять связь интимности и насилия - рассматривать ее как парадоксальную «отчуждающую» интимность (distant intimacy), которая увеличивает дистанцию и вероятность домашнего насилия2. Переплетение насилия и любви формирует парадоксальные практики насилия, которые отражают сексуальное обладание и контроль над партнером [с. 156].
Домашнее насилие выходит за рамки частного пространства и случается в публичных местах, на улицах, в пабах, клубах и на рабочем месте. В некоторых феминистских исследованиях показана география насилия, и во многих случаях публичные места даже более опасны3. Более того, связь между насилием и интимностью усложняется, приобретая транснациональный характер, где также
1 Lynch K., Baker J., Lyons M. Affective equality: Love, care and injustice. -Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2009.
Michalski J.H. Making sociological sense out of trends in intimate partner violence // Violence against women: An international a. interdisciplinary j. - L., 2004. -Vol. 10, N 6. - P. 652-675.
The anthropology of space and place: Locating culture / Ed. by S.M. Low, D. Lawrence-Zuniga. - Oxford: Blackwell, 2003.
превалирует мужское насилие, и включает угрозы на расстоянии, похищение, секс-трафик, человеческую контрабанду, принудительные браки, виртуальное насилие. С точки зрения автора, необходимо переосмысление транснациональных аспектов насилия и интимности, порождающих новые формы домашнего насилия в рамках межнациональных браков, в отношении различных уязвимых групп населения, в современных корпорациях, преступных организациях. Значительное количество исследований посвящено насилию и миграции, которые проливают свет на «многоаспектное взаимодействие культуры, бедности, законов принимающей страны и политики, других контекстуальных факторов, которые обостряют уязвимость женщин-мигранток для гендерного насилия»1. Насилие и интимность пересекаются также в ситуации военных конфликтов и других форм коллективного насилия, на фоне распространения неолиберализма и глобального разделения труда, т.е. домашнее насилие наиболее вероятно на фоне общего насилия [с. 157].
Далее автор сосредотачивается на проблеме определения домашнего насилия в различных дискурсах, в том числе политическом и научном, что отнюдь не является нейтральной деятельностью, поскольку в этой деятельности могут также формироваться поводы для насилия. В определениях конструируются и контексты насилия, поэтому автор перечисляет следующие термины, которые придают различные смысловые оттенки феномену домашнего насилия: домашнее насилие, семейное насилие, брачное насилие, интимное насилие, партнерское насилие, насилие против женщин, насильственные отношения (abuse relationships), избиение жены, насилие против знакомых женщин, принудительный контроль, насилие против женщин и детей, сексуальное насилие. Важно, как подчеркивает автор, видеть все концепты насилия, что даст возможность показать их гендерное измерение и распознать ключевые институциональные и структурные контексты. Несмотря на то что каждое понятие имеет свои ограничения, существуют причины, по которым необходимо продолжать использовать концепт домашнего
1 Kiwanuka M. For love or survival: Migrant women's narratives of survival and intimate partner violence in Johannesburg // Gender and migration / Ed. by I. Palmary, E. Burman, K. Chantler, P. Kiguwa. - L.: Zed books, 2010. - P. 163-179.
насилия, поскольку он признается самими женщинами и не ограничивается домашними условиями.
Разные исследователи склоняются к редукции или расширению концепции домашнего насилия1. Некоторые понимают домашнее насилие как определенные акты прямого физического или сексуального насилия, однако, с позиции автора, этого недостаточно. Женщины, переживающие насилие в интимных отношениях, признают широкий ряд форм насилия, а именно физическое насилие и угрозы такового, сексуальное, эмоционально-вербально-пси-хологическое, экономическое, репродуктивно-медицинское, социальное насилие. Мужчины склонны к более узким определениям насилия, фокусируясь на самих инцидентах физического насилия в определенном месте и времени, как на чем-то случайном, как имеющем несексуальное происхождение2. Автор придерживается феминистского подхода к определению домашнего насилия как принудительного поведения, являющегося следствием властной иерархии в интимных отношениях и выражающегося в причинении вреда, угрозах, преследовании3. Автор считает, что такое понимание наиболее адекватно, поскольку акцентирует вред, приносимый насильником.
Существуют также менее изученные формы насилия - насилие против детей (чаще сыновей) и родителей (чаще матерей). Новые формы домашнего насилия - порнография, виртуальная агрессия, виртуальное преследование, домогательства, угрозы -возникают посредством современных коммуникативных технологий. При этом автор отмечает, что сосредоточение внимания только на физическом насилии может отвлекать от других видов насилия - психологического, символического, т.е. унижений, изоляции, угроз, провокаций. Поэтому определение и объяснение различных форм насилия показывает трудности в их понимании вне социального контекста, вследствие чего необходимо определять насилие на
1 Bufacchi V. Two concepts of violence // Political studies rev. - Oxford, 2005. -
Vol. 3, N 2. - P. 193-204.
2
Hanmer J. Women and violence: Commonalities and diversities // Violence and gender relations / Ed. by B. Fawcett, B. Featherstone, J. Hearn, C. Toft. - L.: SAGE, 1996. - P. 7-21.
Brush L.D. Guest editor's introduction // Violence against women: An international and interdisciplinary j. - L., 2009. - Vol. 15, N 12. - P. 1444-1457.
пересечении различных факторов микро- и макроуровня, а определять домашнее насилие узкоэмпирически и психологически недостаточно, а иногда и опасно, как полагает автор [с. 159].
На сегодняшний день существующие многочисленные подходы к изучению домашнего насилия позволили обобщить факторы, ему способствующие: предыдущее нападение, незначительное насилие, предваряющее эскалацию большего насилия, гендерное неравенство в отношениях, бедность, социальная эксклюзия, профессиональный статус женщины, беременность, болезнь, нетрудоспособность, насилие в родительской семье, криминальная карьера, сопутствующее насилие против детей, молодой возраст, а также рискованные сексуальные практики1. Различные объяснения могут сосуществовать и противоречить друг другу, поскольку разные виды насилия требуют разных подходов, но необходимо всегда помнить, что любое объяснение может использоваться насильником как оправдание или рационализация. Кроме того, развитие адекватной теории деятельности и ответственности в отношении насилия проблематично, поскольку ответственность по-разному рассматривается в разных идеологиях. Феминистские подходы к ответственности усложняют картину, поскольку приписывают ответственность за насилие мужчине, но ответственность и выбор необходимо рассматривать в более широких контекстах, не пренебрегая структурными факторами, поскольку существует много видов домашнего насилия [с. 159-160].
Дж. Хёрн считает необходимым рассмотреть насилие как укорененное в политическом, экономическом и культурном контексте - прежде всего, в таком, как «патриархальная гендерная гегемония». Многомерный (интерсекциональный) подход делает существенные шаги в этом направлении, совмещая различные переменные (разделение труда, солидарность, доступ к ресурсам, социальные сети, отношения власти и авторитета и др.) и уровни анализа2. В большинстве обществ мужчины являются виновниками
1 См.: Walby S., Myhill A. Assessing and managing risk // What works in reducing domestic violence? / Ed. by J. Taylor-Browne. - L.: Whiting & Birch, 2001. -
P. 309-335.
2
См., например: DeKeseredy W.S., Schwartz M.D. Theorizing public housing woman abuse as a function of economic exclusion and male peer support // Women's health and urban life. - Toronto, 2002. - Vol. 1, N 2. - P. 26-45.
физического насилия, которое может быть основано, например, на военном насилии. В то время как частота и степень тяжести насилия со стороны мужчин-партнеров гораздо значительнее, женщины тоже могут совершают насилие, однако три четверти насилия со стороны женщин являются актами самозащиты, поэтому часто домашнее насилие трактуется в терминах гендерной симметрии1. Автор рассматривает мужское насилие как следствие патриархальной социальной структуры, в которой доминируют мужчины, однако понятия «мужчины» и «насилия» не являются эквивалентными: мужчина - это не просто биологический или социальный пол, а общая конструкция телесного, структурного и дискурсивного аспектов гендера и пола2.
В недавних исследованиях были введены такие термины, как «гегемонная маскулинность» или «мужская гегемония», и наиболее цитируемым определением гегемонной маскулинности является следующее: «конфигурация гендерных практик, которая телесно легитимирует патриархальный порядок, гарантирующий доминирование мужчин и подчинение женщин»3. Однако, спрашивает автор, в случае с насилием против знакомых женщин, кто и как легитимирует патриархальный порядок? Здесь неясно, является ли насилие проявлением гегемонии или слабости, подрывающей этот порядок. Автор полагает, что при объяснении мужского насилия против женщин на основе тезиса о «гегемонной маскулинности», внимание часто смещается в сторону форм маскулинности, легитимирующих патриархальный порядок, что может отвлечь внимание исследователя от отношений власти и позволить ему рассматривать маскулинность как практику и культурную ценность, тем самым представляя насилие как нормальный способ быть мужчиной. Здесь необходим многомерный анализ социальных структур и укоренной в них гегемонной маскулинности [с. 161].
В большей части работ маскулинность является центральным понятием, однако автор считает, что понятие «мужчины» более
1 Kimmel M. «Gender symmetry» in domestic violence: A substantive and methodological research review // Violence against women: An international a. interdisciplinary j. - L., 2002. - Vol. 8, N 1. - P. 1332-1363.
Lykke N. The timeliness of post-constructionism // NORA: Nordic j. of feminist a. gender research. - Oslo, 2010. - Vol. 18, N 2. - P. 131-136.
3
Connell R.W. Masculinities. - Cambridge: Polity press, 1995. - r. 77.
адекватно отражает доминирование мужчин в обществе. Как и женщины, мужчины - категория, открытая для множественных интерпретаций; «мужчины» - это абстрактное понятие, которое связано с властными, экономическими, тендерными отношениями, а также с мужской гегемонией по отношению к другим мужчинам и женщинам, где насилие является конститутивным, т.е. быть мужчиной - значит использовать насилие против мужчин, женщин, детей. Но при этом в обществах с высоким уровнем межличностного насилия мужское насилие против женщин может рассматриваться как черта гегемонной маскулинности, а в обществах с низкой степенью насилия и относительным гендерным равенством оно может рассматриваться как несоответствие ей, поэтому необходимо рассматривать насилие в межкультурном разрезе, учитывая различные социальные порядки.
Автор считает, что вместо того, чтобы рассматривать формы насилия как континуум, можно характеризовать различные формы насилия как кластеры действий. Это требует комплексного взгляда на гендерную гегемонию, которая запускает широко распространенные, повторяющиеся формы мужских практик, связанных с насилием. Кроме того, необходимо исследовать соучастие различных гендерных и возрастных групп - такие практики, как насилие в спорте, насилие между мальчиками или вокруг разводов. Существует множество способов быть мужчиной, которые закрепляют насилие, поэтому необходимо понять, какие мужские практики в государстве, религии, медиа и других институтах являются основными для установления системы дифференциации и признания насилия [с. 162-163].
Помимо прочего, различные повседневные мужские, в наибольшей мере принимаемые на веру практики и дискурсы включают множественные и противоречивые рационализации насилия. Мужское насилие может быть источником гордости, быть постыдным либо восприниматься как рутинное поддержание власти, или же быть ответной реакцией на потерю или угрозу власти. Мужское насилие против знакомых женщин может быть попыткой усилить идеологию, которая уже вышла из доверия - такую, как идеология любви и брака, когда женщины не делают того, что мужчины от них ожидают в заботе о детях, домашней работе, сексе. Использование насилия может быть постыдным, насильники обычно не счи-
таются героями, и тогда, по предположению автора, презрение к насилию способствует выбору других форм маскулинности, менее очевидных форм насилия1. Поэтому необходим еще и дискурсивный анализ насилия, ведь мужское насилие против знакомых женщин включает одновременно насилие и разговор о насилии [с. 163— 154].
О.А. Симонова
2015.02.007. МУЛЬТИКУЛЬТУРНЫЕ ГОЛОСА: ОТНОШЕНИЕ ПОЖИЛЫХ АМЕРИКАНЦЕВ К НАСИЛИЮ В ОТНОШЕНИИ ПОЖИЛЫХ ЛЮДЕЙ / ЭНГИДАНОС С., ДЕЛЬЕМА М., АГИЛАР А., ЛАМБРИНОС Х., УИЛБЕР К.
MULTICULTURAL VOICES: Attitudes of older adults in the United States of America about elder mistreatment / Enguidanos S., Deliema M., Aguilar I., Lambrinos J., Wilber K. // Ageing a. society. - Cambridge, 2014. - Vol. 34, N 5. - P. 877-903.
Ключевые слова: насилие; пожилые; этническая принадлежность; латиноамериканцы.
В реферируемой статье, написанной Сьюзен Энгиданос, Маргерит Дельемой, Айрис Агилар, Хорхе Ламбриносом и Кэтлин Уилбер (Университет Лос-Анджелеса, США), освещаются вопросы насилия в отношении пожилых людей. Для обозначения рассматриваемого явления авторы, подобно ряду других исследователей в последние годы, вместо термина «abuse» используют более нейтральный и широкий термин «mistreatment». Последний, помимо как такового выраженного насилия и жестокого обращения, включает в себя все случаи пренебрежительного, унижающего достоинство и нарушающего какие бы то ни было права поведения по отношению к другому человеку, будь то физического, вербального или иного плана.
Как указывают авторы, несмотря на увеличение количества пожилых людей и рост значимости данной возрастной группы, насилие в отношении пожилых людей еще недостаточно изучено. Многие эпизоды скрываются (в том числе самими жертвами); не-
1 Jefferson T. Subordinating hegemonic masculinity // Theoretical criminology. -Thousand Oaks (CA), 2002. - Vol. 6, N 1. - P. 63-88.
