CC BY
38
_НАУЧНОЕ ПЕРИОДИЧЕСКОЕ ИЗДАНИЕ «IN SITU» №9/2016 ISSN 2411-7161_
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
Воронова Елена Васильевна,
канд. культурологии, доцент ВятГУ,
г. Киров, РФ E-mail: ewworonowa@mail.ru
ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКАЯ ГРУППА НОМИНАЦИЙ ЧУВСТВ И ЭМОЦИЙ РОССИЙСКОЙ ЭМИГРАЦИИ В ПЕРИОД «КРЫМСКОГО ИСХОДА» (НА МАТЕРИАЛЕ ДНЕВНИКОВ И.Н.
КНОРРИНГ)
Аннотация
Статья посвящена системному описанию лексико-семантической группы номинаций чувств российской эмиграции, эвакуировавшейся из портов Крымского полуострова с Добровольческой армией в 1920 году. На материале документально-художественных воспоминаний и дневников Ирины Николаевны Кнорринг анализируются семантический потенциал, символика, особенности функционирования лексем, репрезентирующих эмоции и ощущения вынужденных беженцев. Состав и структура группы соотносятся с «глубинными целевыми установками» автора и рассматриваются как фрагмент картины мира русского рассеяния.
Ключевые слова
Когнитивно-дискурсивный анализ, лексико-семантическая группа, языковая картина мира, документально-
художественный дискурс, российская эмиграция, Крым.
Работа выполнена при поддержке гранта РГНФ №16-34-01083/16 «Семантическое поле "Крым" в лингвокультурологическом аспекте (на материале автодокументальной прозы русской эмиграции "первой волны")».
1. Вводные замечания: проблема, методы, эмпирическая база исследования
Статья направлена на выявление и семантико-когнитивное описание представленной в эмигрантских мемуарах и дневниках Ирины Николаевны Кнорринг 1920-1943 гг. репрезентирующей системы лексико-семантической группы (ЛСГ) номинаций чувств и эмоций русской интеллигенции в период «Крымского исхода».
Эмоциональные переживания - одна из форм знания о мире, позволяющая реконструировать языковую картину мира. Согласно лингвистике эмоций [2, 3, 4] и когнитивистике [1, 5, 11, 12] чувственно-эмоциональный опыт, вербализированный, аккумулированный, структурированный, зафиксированный в языке, реализует «родовой и видовой опыт реагирования на различные ситуации» [10, с. 294]. Семантико-когнитивный анализ эмоциональных переживаний, связанных с разрушением в период «Крымского исхода» привычного российского мира, вынужденным изгнанием, маргинализацией и деструктуризацией жизни, помогает более глубоко и системно проанализировать представления о Крымском полуострове, отражённые в сознании носителей языка и культуры, и эксплицировать языковую личность автора.
В обозначенном контексте изучение номинаций эмоционального состояния рассеяния осуществляется на основе автодокументальной лирики и прозы. Источниковую базу статьи составляют дневники и воспоминания «О чём поют воды Салгира. Беженский дневник. Стихи о России» [9] И.Н. Кнорринг, эмигрировавшей в Европу из Крыма в 1920 г. Обращение к художественно-документальной прозе данного автора неслучайно: болезненно переживаемый разрыв с Россией и предшествующее этому крымское лихолетье нашло яркое отражение в дневниковых записях писателя. Фиксируя непосредственно в ходе судьбоносных испытаний или вслед за ними события внешней и внутренней жизни, И.Н. Кнорринг создаёт одновременно достоверный и субъективный эмоциональный образ крымского периода скитаний.
_НАУЧНОЕ ПЕРИОДИЧЕСКОЕ ИЗДАНИЕ «IN SITU» №9/2016 ISSN 2411-7161_
Исследование выполняется в рамках дискурсивно-когнитивной научной парадигмы и опирается на антропоцентрический принцип. Методологическая основа работы обусловлена комплексным характером исследования и содержит описательный, типологический методы, элементы метода компонентного анализа в сочетании с полевым, приём сплошной выборки и количественно-статистического анализа.
2. Семантика и функционирование номинаций чувств российской интеллигенции в условиях Крымской эвакуации
В исследуемом материале ЛСГ чувственно-эмоциональных номинаций русской интеллигенции, эмигрировавшей из революционного Крыма, входит в макрополе репрезентантов концепта КРЫМ наряду с объективирующими его другими группами - «локативная ЛСГ» (362 лексем), «социальный портрет крымчан» (250), «атмосферные явления, климат и погодные условия Крымского полуострова» (194), «религиозное и поликонфессиональное своеобразие» (129), «инфраструктура» (143), «историко-культурное наследие» (103), «флора и фауна» (88), «вооружённые силы России в условиях Гражданской войны» (112), «практики производства, распределения, обмена, потребления и накопления материальных благ» (19), «высшее командование Белого движения Юга России» (6) - и по объему занимает значительную часть индивидуальной концептосферы автора дневника: в результате сплошной выборки извлечено 607 лексем, объединённых когнитивными признаками 'способность воспринимать психофизические ощущения, реагировать на внешние раздражители' и 'внутреннее психическое состояние человека, его душевное переживание'.
Семантика эмоциональных состояний реализуется в дневнике через функционирование лексем, которые можно объединить в следующие тематические группы:
• «тоска, отчаяние, печаль, уныние»: тоска (37), печаль (28), грусть (12), скука (7), угрюмый (6), хандра (3);
• «экзистенциональная пустота, одиночество, чувство потери и лишений, ощущения отверженности и неполноценности»: пустой / пустота (24), брошенный (7), утрата (6), одинокий (4), чуждый (3), оставленный (2), бесприютный (1);
• «страх, тревога, напряжение»: страшный / страх (17), волнение (14), безумный (6), ужас (2), роптать (1);
• «горе, несчастье»: горе (16), зло / зловещий /злодей /злобный (15), тяжёлый (15), холодное и тупое страдание (12), разлом / надлом (8), мучения (8), трудный (7), тревога (5), несчастье (4), неудача (3), скверный (1), невыносимо (1);
• «обида, неприятие, гнев»: ненависть (2), жалобы (3), разъярённый (2), ад (1), обидно-колкий (1);
• «эгоизм, жестокость, бесчувственность мира»: холодный (23), жестокий (5);
• «безнравственность, коварство, отвращение»: жадные / жадно (9), глупый (4), противный (1);
• а также «боль, нездоровье, дискомфорт, недомогание и физическая слабость, ощущение смерти»: боль / болезнь / больница (27), слёзы (20), нет сил (17), стон (16), сон (12), душный (11), мёртвый (10), бред (10), гроб (8), могилы (7), слабый (6), жар / жаркий (6), горячий / горячка (5), бледный (5), холера (4), раны (3), убит (3), погибель (3), разбитый (3), смерть (3), траур (3), тифозные / сыпнотифозные (2), трупы (1), помутнение (1), укачало (1), морская болезнь (1), распухают пальцы (1), разломало кость (1);
• «любовь, нежность, расположение, привязанность, благодарность, стремление к поиску "рая обретенного", который восстановил бы утраченное органическое единство изгнанника»: мечта (17), веселье и невеселье (16), любовь (15),радостно и безрадостно (13), нежность (12), хороший (11), уют (5, уюта нет, уютное детство), сладко (3).
Лексемой-доминантой, вербализирующей душевное состояние И.Н. Кнорринг, является языковая единица тоска, употребляющаяся автором чаще всего в своём первичном номинативном значении 'тяжелое, гнетущее чувство, душевная тревога', 'гнетущая, томительная скука' [6, с. 1335], 'тревога, соединенная с грустью и унынием'. Один из разделов воспоминаний писательницы включает лексему тоска в название как базовое состояние в изгнании: «Стихи о России, о русских поэтах и русской тоске».
_НАУЧНОЕ ПЕРИОДИЧЕСКОЕ ИЗДАНИЕ «IN SITU» №9/2016 ISSN 2411-7161_
По мнению А. Вежбицкой, тоска - это «то, что испытывает человек, который чего-то хочет, но не знает точно, чего именно, и знает только, что это недостижимо. А когда объект тоски может быть установлен, это обычно что-то утерянное и сохранившееся лишь в смутных воспоминаниях: ср. тоска по родине, тоска по ушедшим годам молодости» [8, с. 31]. Объектом тоски И.Н. Кнорринг почти всегда становится Россия, а также Бог и невозвратное. Ср.: рассматриваемая единица - часть предикативного ядра: Россия - тоска [9, с. 45], Все они встречаются и говорят, как им хочется в Россию и как они по ней стосковались [9, с. 28]. Или тоска - элемент предложно-падежной конструкции с предлогом о, имеющим прототипическое объектное значение: С единственной тоской о Боге [9, с. 52], Так, в тоске о невозвратном, Сердце будущим живёт, А не милым и отрадным [9, с. 33]. Тоска автора - это тоска по утерянному счастливому прошлому, не расколотой на враждующие лагеря России, внутренней цельности и неискалеченной судьбе. Тоска метафорически представлена как тоска по небесному отечеству и по утерянному раю.
Ю.С. Степанов, характеризуя внутреннюю форму лексемы, отмечает, что изначально в языке значение слова группировалось вокруг признака 'стеснение сердца, давление' и было связано с горем, печалью, тугой, страхом перед существованием [14, с. 876]. Анализ синтагматических отношений лексемы в дневниках И.Н. Кнорринг демонстрирует развитие этих характеристик: они приобретают дискурсивное символическое значение, образуя различные ассоциативные ряды. Изображая тоску, автор использует такие атрибутивные распространители, как мрачная (2), смертная, немая, безмолвная, холодная, глухая, унылая, злая, русская, тёмная, непрошеная, бессвязная, бессонная, моя, жадная, юная, непонятная, безжизненная. Ср.: И вот -где мы встретились снова, Окутаны смертной тоской, - Далёко от края родного, Над мутной морскою волной [9, с. 21], То не печаль - тоска немая Летит над хладною землёй, То смерть, великая, святая, Красой невинною сверкая, Уносит душу в мир иной [9, с. 27], От молчанья ночного очнулась земля И в безмолвной тоске пробуждается [9, с. 30], А южная ночь безучастно молчит, Холодною веет тоскою [9, с. 31], Было душно от злой тоски [9, с. 35], Вокруг меня тоска и униженье, Где человек с проклятьем на лице, Забыв давно земное назначенье, Мечтает о конце [134: 43], Я знаю, как печальны звезды В тоске бессонной по ночам [9, с. 59] и пр. С помощью эпитетов непрошеная, бессвязная, бессонная, юная, непонятная, безжизненная, не отражённых в словаре эпитетов [13], происходит синтезирование дополнительных оттенков значения слова. Лексема приобретает семантические коннатативные признаки 'незваный, нежелательный', 'беспорядочный, лишённый логической стройности', 'утративший сон и восстановление сил', 'вялый, мертвенный', 'необъяснимый, трудно разрешимый' и 'молодой'. Тоска И.Н. Кнорринг всеобъемлюща и тотальна, спасение от неё возможно лишь с приходом смерти: Я знаю, что в тоске слабея, Мне тёмных сил не одолеть. Что жить во много раз труднее, Чем добровольно умереть [9, с. 59].
Усиливают чувство гнетущего уныния прадигматические корреляты лексемы тоска - языковые единицы скука и хандра. Ср.: Скучно день за днем проходит, Скучно час за часом бьёт. И мрачней тоска находит, Как за годом мчится год [9, с. 33], Тоска, тоска. Что же может быть причиной моей хандры накануне таких больших политических событий? [9, с. 26], Домашние новости. Папа-Коля совсем захандрил. Большевики на носу [9, с. 32], Однажды случайно, от скуки, - Я ей безнадежно больна, - Прочла я попавшийся в руки Какой-то советский журнал. И странные мысли такие Взметнулись над сонной душой. Россия! Чужая Россия! - Когда ж она стала чужой? [9, с. 57-58]. Душевное томление, вызванное отсутствием интереса ко всему, что не связано с дореволюционным миром России, и мрачное настроение так же, как и тоска, противопоставляются жизни и свидетельствуют о богооставленности. Ср.: Горе меня утомило, Сердце устало страдать. Сердце так рано застыло И научилось молчать. Тесно мне, скучно и душно. Влей же мне в душу огня! Что ты глядишь равнодушно, Или не слышишь меня [9, с. 24], Чтоб никто ни на что не дулся, Чтобы стало смешно хандрить. Чтобы в ровном и чётком пульсе Билась дикая воля: жить! [9, с. 71].
Однако при всей мучительности тоски, скуки и хандры автор, будучи не в состоянии преодолеть болезненное эмоционально-чувственное состояние, придаёт личностно-значимые смыслы страданиям, «легитимируя» их как условие «воскрешения». Ср., например: 10 октября 1920 г. И.Н. Кнорринг пишет в Севастополе: Давно пора иную жизнь начать - С печалями, страданьем и тоскою [9, с. 35]. Или: уже в
_НАУЧНОЕ ПЕРИОДИЧЕСКОЕ ИЗДАНИЕ «IN SITU» №9/2016 ISSN 2411-7161_
Париже, вспоминая путь изгнания из России, она просит: Эту лёгкость, эту боль и веру, Господи, спаси и сохрани [9, с. 49].
Другие ядерные единицы рассматриваемой ЛСГ, так же как лексема тоска, вербализуют в дневнике сценарий возникновения (причина), развития (пребывание) и протекания (проявления) стрессовых эмоциональных переживаний. Лексемы, обозначающие состояние повышенного нервного напряжения, связаны с чувством заброшенности и отверженности в связи с отступлением-бегством. И.Н. Кнорринг ощущает собственную непринятость миром, тотальное одиночество в хладнодушной и невосприимчивой мольбам среде и, как следствие, - свою ущербность, мучительный страх перед будущим. Бессилие перед трагедий изгнания вызывает ужас, негодование, желание умереть, чтобы освободиться от боли, и в то же время - чувство жертвенности и очистительных страданий. Комплекс переживаний объективируется через ряд метафор и эпитетов: разбитое, безумное, волнующееся, страдающее сердце автора испытывает вековую, горькую, черноокую, могильную печаль, смутную тревогу, ласковую грусть (мне милее грусть [9, с. 32], Сейчас у меня в жизни много плохого, много тяжёлого. А как вспомнишь о прошлом, то делается так невыносимо грустно! [9, с. 36]), непомерную пустоту, от которой невозможно освободиться (Себя стараюсь обмануть, Другим - сплетаю небылицы, О, только бы хоть как-нибудь От пустоты освободиться! [9, с. 72], Жизнь идёт пустая, без цели, без желанья. А на дворе моросит дождик и бьётся в окно [9, с. 22]), брошенность, одиночество, богооставленность, бесприютность (Ядевочкой уехала оттуда, Нас жадно взяли трюмы корабля, И мы ушли - предатели-Иуды, И прокляла нас тёмная земля [9, с. 46]), чуждость, неприятие и непонимание (Наше горе не узнают, Нас понять не захотят, Лишь клеймо на нас поставят И, как нищих, приютят [9, с. 43]), взрослый, наивный, ребяческий страх, волнение, печальное безумие (Там жизнь цветёт одно мгновенье, Безумный стон, немой упрек, И мчится до поры забвенья Там жизни бешеный поток [9, с. 19]), утомляющее горе души одинокой, зло, тяжесть, холодное и тупое страдание, разлом, надлом, мучения души и полуразрушенного Харькова, трудности, тревогу, несчастье, неудачу, скверность, жалобы, невыносимость, ненависть, ярость, холод, жестокость. Ср.: Нас уныло встретят стены, Тишина и пустота. Роковые перемены, Роковое «навсегда» [9, с. 43], И вот, почти у края гроба, Почти переступив черту, Мы вдруг почувствовали оба Усталость, боль и нищету. Тогда в тумане ночи душной Нам обозначился вдали Пустой, уже давно ненужный, Неверный Иерусалим [9, с. 53], Есть только боль тупых утрат, Пустые вечера. И взгляд - недвижный взгляд с утра, И грустное - пора [9, с. 58].
Тяжёлое эмоционально-психологическое состояние дополняется лексическими единицами, обозначающими чувство физического нездоровья. Актуализируя знаки болезненного телесного пространства, И.Н. Кнорринг использует синтаксические конструкции боль непрошенной тоски, боль тупых утрат, боль сомненья, безнадёжная болезнь, больница, болеющее и разбитое сердце (И в вечный сон, и в мощный стон Слились печаль и боль сомненья. И от страниц, где думал он, Ищу спасенья [9, с. 62], И каждый день, и каждый вечер - Томленье, боль, огонь в крови [9, с. 68], Ты знаешь сам - таков от века Закон, нам данный навсегда: От человека к человеку - Дорога боли и стыда [9, с. 70]), изболевшую душу, холодные, робкие, жалкие слёзы близких, отсутствие сил,, безумные, тихие, глубокие, жалкие, беспомощные, сдавленные, мощные, душные стоны сердца (Все были, как в чаду угара, Стоял над бухтой стон. Тревожным заревом пожара Был город озарён [9, с. 40], Россия - глубокие стоны, От пышных дворцов до подвалов [9, с. 45]), минутный, вечный, неясный, пустой, лазоревый сон, сон увянувшей долины, сон наяву, духота комнаты, скорченных тел, гробов, тёмных вокзалов, трюмов, ночи, стонов души, от злой тоски, мёртвое (всё, дневник, вёсны, дни, стихи, слова, утраты, но не душа), настойчивый, смутный, огненный бред, слабость, жар, глухая горячка святотатства, эпидемия холеры, раны, убитого, погибель, разбитый, тифозные, сыпнотифозные, помутнение, укачивание, морская болезнь, распухшие пальцы, разломанная кость. Ср.: Чем дальше, тем волнение становилось сильнее. Голова стала такая тяжелая, и в мозгу помутнение какое-то. В желудке было пусто, потому что провизии у нас не было; теснота, толкотня, волнение на море. Меня здорово укачало, и я возненавидела и море, и лунные ночи, и дельфинов, прыгающих за пароходом, и капитана. Мне было противно глянуть за борт на разъярённые воды. Спать не пришлось, и это была мучительная ночь морской болезни [9, с. 19], Мы шли размеренной походкой, Не поднимая головы, И были дни, как наши чётки, Однообразны и мертвы [9, с. 52], Про неповторимое изгнанье,
_НАУЧНОЕ ПЕРИОДИЧЕСКОЕ ИЗДАНИЕ «IN SITU» №9/2016 ISSN 2411-7161_
Про пустые мертвенные дни... [9, с. 56], Здесь всё мертво: и гор вершины, И солнцем выжженная степь, И сон увянувшей долины, И дней невидимая цепь [9, с. 36], Мёртв мой дневник. Зато душа не мертва! [9, с. 36], И снова настойчивым бредом Сверлит в разъярённом мозгу [9, с. 58], Я знаю, что в тоске слабея, Мне тёмных сил не одолеть [9, с. 59], У меня опять распухают пальцы на руках [9, с. 36]. Болезненные мучения, связанные с разрушительными потрясениями времени и чувством поражения, почти всегда ощущаются автором сверхинтенсивно. Писательница, характеризуя тягостные страдания, часто актуализирует сему 'сильный'. Ср.: сильная эпидемия, волнение становилось сильнее, И сильнее печаль моё сердце гнёт [9, с. 30], И капали горькие слёзы Их не было сил удержать [9, с. 32], Сжимала сильнее на шее крестик [9, с. 38], Был жалок взгляд непониманья, Стучала кровь сильней [9, с. 41].
Пытки изгнания, отсутствие жизненной энергии и физической силы (Ждать нету силы [134: 30], Без мыслей, без слов, без слёз, без силы [9, с. 58]) влекут мысли о смерти и ощущения её всесильности. И.Н. Кнорринг часто использует лексемы гробы, могилы, смерть, траур и трупы, окружающие её повсюду. Душный гроб, мрачные могилы, торжественные могильные плиты, могильник в 1920-х годах стали повседневной реальностью. Сама жизнь становится смертью. Ср.: Нас современники забудут, При жизни заколотят в гроб [9, с. 44], Открылись сумрачные люки, Как будто в глубь могил [9, с. 40]. Всё названное создаёт образ умирания, мученической гибели и насильственной кончины. Смерть представляется как нечто неотвратимое (всесильная, с сражающим мечом), придающая жизни геройство. Павшими от смерти -великой, святой, Красой невинною сверкающей [9, с. 27] - становятся преданные России, неустрашимые и мужественные, жертвующие жизнью ради идеала герои, например, по словам автора, верховный главнокомандующий Русской армией, вождь белого движения, «белый рыцарь» - Александр Васильевич Колчак. Ср.: Думы о любимых людях, погибших или блуждающих в её бесприютных снегах. Какая же награда ждёт народных борцов, этих смелых патриотов? Она или там, за гробом, или нигде [9, с. 22]. Смерть как выход из пограничного существования между жизнью и гибелью становится чем-то притягательным, даже желанным. Ср.: влекущий запах могилы, траурная красота, степь будет моей могилою, Похоронят меня на уютном симферопольском кладбище, где-нибудь рядом с бабушкой, поставят чёрный крест с моим стихотворением. И ничего я не буду ни слышать, ни видеть, ни чувствовать. Но зато постигну великую тайну мира; узнаю то, что не знают живущие [9, с. 27].
Лексем с семантикой чувства здоровой телеснодуховности заметно меньше: мечта, веселье (и невеселье), любовь, радостно (и безрадостно), нежность, хороший, уют (уюта нет, уютное детство), сладко. Ср.: Хочу в Харьков! Хочу радостных известий... слишком многого. От всей души желаю себе счастья, на четырнадцатый год моей жизни, больше, гораздо больше, чем в прошлом. Желаю вдохновенья, бодрого настроения, надежды и веры. Хочу, чтобы на день моих именин произошёл какой-нибудь политический переворот (к лучшему, конечно). Побольше вдохновенья хочу! Сегодня я уже написала одно глупое стихотворение с длинными строчками, какое-то расплывчатое, неясное [9, с. 26]. При этом многие слова, обозначающие беззаботно-радостное, оживлённое состояние, в дневниках автора наделяются противоположным значением. Например, эпитет весёлый используется для демонстрации мук и страданий. Ср.: Прощальная ласка Весёлого детства - Весь ужас Батайска, Безумие бегства [9, с. 38], Вчера мы были в театре. Шла пьеса Джером-Джерома «Мисс Гоббс», весело было. А на душе не весело [9, с. 26]. Или: Что-то происходит. Что-то будет. Только бы скорей!!! На экзаменах я вдоволь посмеялась, так теперь чувствую угрызения совести. Нет, не в веселье счастье теперь, мне милее грусть [9, с. 32]. Сладким, доставляющим удовольствие и наслаждение оказывается яд: Здесь только матовый рассвет - Который день подряд. И бред - неповторимый бред И тонкий, сладкий яд [9, с. 54]. Уютным - симферопольское кладбище: Как бы хорошо сейчас умереть, тихо, незаметно. Похоронят меня на уютном симферопольском кладбище, где-нибудь рядом с бабушкой, поставят чёрный крест с моим стихотворением [9, с. 27]. Неуютным -собственный дом: А дом неубран и заброшен. Уюта нет. Во всём разлад. В далекий угол тайно брошен Отчаяньем сверкнувший взгляд... [9, с. 68]. Радость используется в контексте с лексемой невесёлый: По садам пестреют георгины - Яркие осенние цветы. С невесёлым именем Ирины Все светлей и радостнее ты [9, с. 49].
_НАУЧНОЕ ПЕРИОДИЧЕСКОЕ ИЗДАНИЕ «IN SITU» №9/2016 ISSN 2411-7161_
Постоянное возвращение соматического сознания И.Н. Кнорринг к нездоровому и ущербному чувству отражало реалии эмигрантской жизни. Беженские условия в социальном отношении стали той уздой, которая препятствовала нормальному жизнесуществованию населения. У автора дневников из-за голода, стрессов, болезней развился диабет, от которого она умерла в возрасте 37 лет, так и не осуществив мечту о возвращении на Родину. В то же время нельзя не отметить особенность соматической эмоционально-чувственной рефлексии: будучи не в состоянии преодолеть болезненное состояние «Крымского исхода», И.Н. Кнорринг придаёт личностно-значимые смыслы страданиям, семиотизирует их, мифологизирует, «легитимизирует» и - преодолевает в собственном сознании. Она пытается, как и другие изгнанники, преодолеть ощущение психофизиологического нездоровья в идее жертвенных, искупающих, обновляющих, воскрешающих мук Христа. Объясняя смысл бедствий логикой истязаний Иисуса, автор стремится тем самым утвердить бесстрашие перед ними. В дневниках актуализируется семантическая ассоциативность образов: «Христос - его искупительные мучения; комплекс ощущений: духота, нехватка воздуха, холод, стужа, голод, усталость, боль, сухость, чернота, темнота, а также - немота, слепота, седина, раны, мучения, психофизиологическая зависимость от алкоголя и наркотиков» [21: 30-31]. В соматическом сознании И.Н. Кнорринг через знаки нездорового телесного кода конструируется миф о жертвенных муках Христа как условии воскрешения. Ср.: в 1920 г., незадолго до переезда на Крымский полуостров, она пишет: Моя жизнь, мой символ - «чёрный крест». Наконец-то я поняла, что такое жизнь. Я поняла только теперь, как надо жить. Мне стоило колоссальных усилий вдуматься в свои мысли, заглянуть в свою душу и разобраться, что во мне - правда, что ложь. О, как много оказалось лжи! Глупая, пустая жизнь! И вдруг мне ночью пришло в голову, что мою Душу и всю мою жизнь можно зарисовать легко и просто в виде чёрного креста. Неужели у меня не хватит мужества преодолеть себя и броситься в жизнь под чёрным крестом и звонким лозунгом: «Всё Родине!» Отдать для неё жизнь, хоть сколько-нибудь чистую, исправленную. Принести ей в жертву чёрный крест. Вот моя идея [9, с. 18].
3. Выводы
Итак, изучение представленной в автодокументально-художественном дневнике И.Н. Кнорринг ЛСГ номинаций чувств и эмоций русской эмиграции в период «Крымского исхода» показывает, что эмоциональное состояние рассеяния на полуострове реконструируется в дискурсивных знаках тоска, печаль, пустота, страх, горе, грусть, боль, холод, мечта и любовь. Эмоционально-чувственный сценарий крымской эвакуации включает причину переживаний (разрушение идеально-желаемой модели жизни из-за разрыва с Россией, Богом, «раем») и формы пребывания в эмоциональном состоянии (тяжёлое и болезненное потрясение, соотносимое автором со смертью). Можно сказать, что на основании схожести онто-, фило- и культурогенеза ситуация изгнания из Крымского полуострова вписывается автором в смысловой ряд изгнания ребенка из лона матери, Homo sapiens - из природной среды в культурную, что соответствует общему восприятию «рая потерянного» из триады «рай первозданный» - «рай потерянный» - «рай обретенный».
Список использованной литературы:
1. Алефиренко Н.Ф., Корина Н.Б. Проблемы когнитивной лингвистики. Нитра (Словакия): Университет им. Константина философа, 2011. 215 с.
2. Апресян Ю. Д. Идеи и методы современной структурной лингвистики (краткий очерк). М.: Просвещение, 1966.
3. Апресян Ю. Д. Лексическая семантика. М.: Наука, 1974.
4. Бабенко Л. Г. Учебно-методический комплекс «Лексикология русского языка»: Учебное пособие. Екатеринбург, 2008. 125 с.
5. Болдырев Н.Н. Когнитивная семантика. Введение в когнитивную лингвистику. Тамбов: ТГУ, 2014. 236 с.
6. Большой толковый словарь русского языка / Сост. и гл. ред. С. А. Кузнецов. СПб.: «Норинт», 2000. 1536 с.
7. Воронова Е.В. Мифология повседневности в культуре русской эмиграции 1917-1939 гг. (на материале мемуаристики): дис. ... канд. культурологии. Киров: ВятГГУ, 2007. 171 с.
_НАУЧНОЕ ПЕРИОДИЧЕСКОЕ ИЗДАНИЕ «IN SITU» №9/2016 ISSN 2411-7161_
8. Зализняк А. А., Левонтина И. Б., Шмелев А. Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира: Сб. ст. М.: Языки славянской культуры, 2005. 544 с. (Язык. Семиотика. Культура).
9. Кнорринг И.Н. О чём поют воды Салгира. Беженский дневник. Стихи о России. М.: Кругъ, 2012. 208 с.
10.Коберник Л.Н. Метафорический подход к изучению семантических описаний чувств и эмоций // Вестник науки Сибири. 2012. № 1 (2). С. 294-301.
11.Кубрякова Е.С. В поисках сущности языка: Когнитивные исследования. М.: Знак, 2012. 208 с.
12.Попова З.Д., Стернин И.А. Когнитивная лингвистика. М.: Восток-Запад, 2007. 314 с.
13.Словарь эпитетов русского литературного языка / К.С. Горбачевич, Е.П. Хабло; [отв. ред. Ф. П. Филин]; Акад. наук СССР, Ин-т рус. яз. Ленинград: Наука, Ленинградское отделение, 1979. 567 с. URL: http://sci.house/russkaya-literatura/toska-69734.html
14.Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры: Изд. 2-е, испр. и доп. М: Академический проект, 2001. 990 с.
© Воронова Е.В., 2016
Керимова Динара Фикретовна
преподаватель Даггосуниверситета, г. Махачкала, РФ E-mail: dinarych2012@yandex.ru
ЖЕНСКИЙ АВТОДИСКУРС В ПРОЗЕ Т.Н. ТОЛСТОЙ (НА ПРИМЕРЕ РАССКАЗА
«ДЕВУШКА В ЦВЕТУ»)
Аннотация
Актуальность исследования обусловлена необходимостью анализа «женского» автодискурса на материале исповедальной прозы Т. Толстой.
Целью является изучение малой прозы Татьяны Толстой в аспекте выявления в ней «женского» автодискурса и определения его значимости.
Метод представляет собой сочетание концептуального и контекстуального подходов.
В результате проделанной работы нам удалось изучить особенности функционирования «женского» автодискурса в прозе Т. Толстой.
Мы пришли к выводу, что в малой прозе Татьяны Толстой сюжет построен преимущественно на автопрезентации женской личности.
Ключевые слова
Текст, дискурс, женская проза, автобиография, автомоделирование.
В конце XX века особый интерес ученых-литературоведов вызвало изучение «женского» автодискурса. Речь шла, прежде всего, не просто о творчестве женщин-писательниц, а о таких текстах, в которых сюжет построен на автопрезентации женской личности.
Определяя специфику текстов подобного рода, современные теоретические постулаты не в полной мере раскрывают тонкости анализа автобиографического повествования. Исследователь Е.Т. Шкляева отмечает, что «недооценка мемуаров в литературоведческой науке во многом объясняется сложным, неоднозначным отношением к ним различных художников (А.С. Пушкина, JI.H. Толстого, А.Ахматовой и др.). Другая традиция идет от В.Г. Белинского, ценившего в мемуарной литературе достоверность, а потому считавшего ее «последней гранью в области романа»» [6, с. 3]. Более того, некоторые критики утверждают, что мемуары «стали кладовой для историка, который время от времени прихватывал оттуда то факт, то черты быта, то какое-нибудь суждение, сами же они предметом исследования не стали» [5, с. 209].
