CC BY
38
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
Воронова Елена Васильевна,
канд. культурологии, доцент ВятГУ,
г. Киров, РФ E-mail: ewworonowa@mail.ru
ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКОГО CУБПОЛЯ «ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ КРЫМА» (НА МАТЕРИАЛЕ ДНЕВНИКОВ И.Н. КНОРРИНГ)
Аннотация
В статье рассматривается семантический потенциал, символика и функционирование лексики, вербализирующей военно-политические особенности Крыма периода Гражданской войны в дневниках представительницы русской эмиграции «первой волны» Ирины Николаевны Кнорринг.
Ключевые слова
Когнитивно-дискурсивный анализ, лексико-семантическое поле, языковая картина мира, российская
эмиграция, Крым.
Работа выполнена при поддержке гранта РГНФ №16-34-01083/16 «Семантическое поле "Крым" в лингвокультурологическом аспекте (на материале автодокументальной прозы русской эмиграции "первой волны")».
В настоящей статье в рамках когнитивно-дискурсивной научной парадигмы [см. 1, 2, 6, 9] анализируются единицы лексико-семантического субполя (ЛСП) «военно-политические аспекты Крыма», объективированные в документально-художественном произведении И.Н. Кнорринг «О чём поют воды Салгира. Беженский дневник. Стихи о России» [4]. Выявление и описание закономерностей функционирования лексем писательницы позволяет реконструировать авторскую языковую картину мира в ситуации коренных преобразований: как показал семный анализ, специфика индивидуально-авторского употребления речевых средств рассматриваемого субполя обусловлена ситуацией «Крымского исхода» и комплексом болезненных переживаний вынужденного изгнания.
В ходе исследования методом сплошной выборки из дневника И.Н. Кнорринг отобрано 118 лексем, образующих ЛСП «военно-политические аспекты Крыма». Субполе представлено двумя лексико-семантическими группами (ЛСГ): центр номинативного субполя - ЛСГ «вооружённые силы России в условиях Гражданской войны» (112 лексических единиц, или 95%), периферия - «высшее командование Белого движения Юга России» (6 лексем, или 5%).
Анализ лексем, репрезентирующих образ военно-политических сил России в условиях Гражданской войны, позволил выявить четыре достаточно крупных лексико-тематических группы:
• группа субстантивов-наименований видов и род войск и воинских формирований, военных подразделений, должностей и званий, военных единиц: большевики (5), военные (4), солдаты (3), зелёные (3), корниловцы (2), офицер (2), борцы (2), отступающие, отдельные части (2), дивизии (2), дивизион (1), Добрармия (1), армия (1), повстанцы (1), красные (1), белые (1), казаки (1), народные борцы (1), контрреволюционер (1), враг (1);
• группа номинаций войсковых, боевых порядков, участков фронта, военно-политических действий:
—война, военные действия и ритуалы в целом: кровь (6), марш (4, из них 2 - победный, 1 - траурный, 1 - Преображенский), фронт (2), война (1), парад (1),
—бой: огонь (3, огонёк - 1), бой (1), взрыв (1), бомбардировка (1),
—оборона: осадное положение (1),
- поражение: разлом, надлом (8), гибель /погибель (3),
- военные и политические стратегии и тактики, войсковые, боевые порядки: восстание (3), переворот (2), политический переворот (1), поворот (1), бунт (1), месть (1),
- а также адъективы разбитый (3), убит (1), глаголы умереть (6), взяли (3), расстреливают (2), пленить (2), налететь (1), перервать (1) и фразеологизм попались в мышеловку (1);
• группа субстантивов, обозначающих боевое оружие и военную технику , дула (2, из них 1 - дула винтовок, 1- «дула боевых орудий, умолкших навсегда»), сирена (2), боевые орудия (1), танки (1), пушки (1), пулемёт (1), два миноносца (1), в броню закопанный дредноут (1), военные суда (1), штыки (1);
• группа субстантивов-номинаций военного обмундирования, погоны (1).
Рассмотрим особенности концептуализации и рефлексии военных событий на Крымском полуострове в 1919-20 гг.
Семный состав словосочетания вооружённые силы России в дневниках И.Н. Кнорринг по результатам анализа текстовых семных экспликаций имеет нехарактерный для традиционной русской языковой картины мира вид. По словам В.А. Масловой, война является народным потрясением, сопровождающимся патриотизмом, решимостью, мужеством и стойкостью, уверенностью в победе [7, с. 182-206]. И.Н. Кнорринг дегероизирует образы войны и военных. В условиях, когда погиб её герой Колчак, страна разрушилась, развеялась надежда на победу и возвращение в «потерянный рай», исчезли и, согласно документально-художественным дневниковым записям, идеология государства, ориентирующая на принципы верности, морали, долга и защиты, а следом за этим - морально-этический кодекс чести военных.
Языковые единицы, синтагматически связанные с лексемой война, свидетельствуют о том, что в образе войны автор фиксирует факты вооружённого насилия и влияние военной агрессии на траекторию последующего развития страны. Процесс вооруженной борьбы, смыслом и целью которого является нанесение поражения противнику, причинение ему потерь на фронте и в тылу, рисуется не как трагическо-героическое действие, дающее место подвигу в жизни общества, а как проявление агрессивных устремлений человека. Война конструируется как трусливо проигранная, насильственная, разнузданная, как отражение коренящегося в самой природе человека зла. В создании образа войны участвуют лексемы, связанные не с геройством и отвагой, а с убийствами, безжалостным оружием, трупами, причём не отважно погибших солдат, а мирных граждан. Ср.: И спящие вповалку люди, И чёрная вода; И дула боевых орудий, Умолкших навсегда [4, с. 41], Раздался взрыв: тяжёлый, смелый. Взорвался и упал. На тёмном берегу чернела Ревущая толпа <.. .> Нет, не победа и не слава Сияла на пути... В броню закопанный дредноут Нас жадно поглотил [4, с. 40], Пулемёт стоял на вокзале. Было душно от злой тоски [4, с. 38], Глухие зарницы Последних боев, Тифозные лица Красных гробов. Берут, увозят Танки и пушки [4, с. 37-38]. Существенной составляющей становится резкое неприятие любых форм военной тирании, беззакония и произвола. Историческая память, выступающая средством преодоления травматического состояния от поражения, формирует образ автора как жертвы военного насилия. И.Н. Кнорринг воспринимает себя как пострадавшую от вооружённого конфликта «зелёных, красных, белых», которой жизненно необходима нравственная и правовая защита. Ср.: Мы прошли все ступени беженства. На чём мы только не ездили, где только не жили и в каких условиях не бывали! И в общежитии, и в комнате, и в вагоне, и на вокзале; и голод чувствовали, и в осадном положении были, и под бомбардировкой, и у белых, и у зелёных, и у красных. Одним словом, пережили всё, что надо беженцу, и пора бы нам теперь возвратиться домой к мирной жизни с золотой медалью. Крым переполнен. Вся Украина, занятая летом Добрармией, вся в Крыму. <...> Население ропщет [4, с. 22].
Модифицируются и образы воина-защитника и врага. Статистические данные свидетельствуют о том, что главным врагом являются большевики, идеологически инициирующие революционно-кардинальные изменения в стране. Никаких коннотативных сем, дискриминирующих поведение большевиков в дневниках нет. Автор лишь испытывает страх перед активным победоносным шествием новой рати. Ср.: Домашние новости. Папа-Коля совсем захандрил. Большевики на носу [4,с. 32], А уж как тяжело в такое время не знать, что делается на свете. Особенно теперь, когда армия отступила к Перекопу, когда большевики, может быть, уже вошли в Крым. А мы ничего не знаем [4, с. 36], Эвакуируемся. Большевики прорвали фронт. Сейчас, в девять часов, я об этом узнала, а ночью, наверное, уже уедем. Что-то будет! [4, с. 37].
Враг не персонифирован, автор даже не использует форму единственного числа, называя большевиков. Создаётся образ единой, мощной, успешной силы, утверждающей иные ценности и новый мир. Образ морально-политической связности общества. Более того, в выстроенной парадигме войны, когда в «сражении» за идеалы, по словам И.Н. Кнорринг, беженцы ушли, как «предатели-Иуды», нарушив морально-этический кодекс геройской гибели за Родину, она готова простить врагу всё, если мечта сбудется - и она вернётся в державу-победителя, вне зависимости от специфики общественно-политической ситуации в ней. Ср.: И если я вернусь Опять туда - не прежняя, чужая, - И снова в двери наши постучусь, - О, сколько их, разбитых, опалённых, Мне бросят горький и жестокий взгляд, <... > И только вспоминая марш победный, Я поклонюсь вчерашнему врагу, И если он мне бросит грошик медный - Я этот грош до гроба сберегу [4, с. 47].
Лингвообраз воина-защитника в дневниках также отличается от традиционного. В русской лингвокультуре воин - это человек несгибаемой воли, психологически устойчивый, физически развитый, волевой, целеустремленный и мужественный, с чувством долга перед Родиной и чести за собственное имя. Для него характерны суровость, сила и решительность, смелость и активность, уважение справедливых законов, защита униженных и беззащитных, а также отвага и умение найти выход из сложной ситуации. Трусость и слабость недопустимы [7, с. 182-206]. В документально-художественных записях И.Н. Кнорринг образ военного в условиях проигранной войны лишён героической ауры. К лексемам, участвующим в формировании вооружённых сил Белой гвардии, относятся следующие языковые единицы: военные, солдаты, корниловцы, офицер, борцы, отступающие, отдельные части, дивизии, дивизион, белые, Добрармия, казаки в длинных черкесках, армия, контрреволюционер. Контекстное употребление данных лексических единиц свидетельствует о том, что солдаты беспомощны, не способны защитить себя, они слабы и бессильны. Ср.: Мы здесь всё те же. Свято чтим обряды, Бал задаем шестого ноября. Перед постом -блины, на праздниках - парады: «За Родину, за Веру, за Царя». <... > Ещё звенят беспомощные речи, Блестят пол солнцем Африки штыки, Как будто бы под марш победный легче Рассеять боль непрошенной тоски [4, с. 46]. Вместо того, чтобы совершать отважные героические поступки на поле боя, войска трусливо отступают. Так, писательница вспоминает, что к их спасающемуся от разрушений пароходу Туапсе - Керчь была присоединена баржа с постыдно убегающими солдатами. Ср.: В двенадцать часов дня мы тронулись и потянули за собой баржу с солдатами [4, с. 19], В парадных залах (вокзала - Е. В.) Валялись солдаты [4, с. 37]. Вместо поля боя солдаты, легко поддаваясь чувству страха, спасают свои жизни бегством на грузовых суднах и поездах. Ср.: Был жалок взгляд непониманья, Стучала кровь сильней. Несвязно что-то о восстанье Твердили в стороне. Одно хотелось: поскорее И нам уйти туда, Куда ушли, во мгле чернея, Военные суда [4, с. 41].
Геройство сменяется горячностью, несдержанностью, неуравновешенностью, грубым своеволием, сумасбродной свободой и бесконтрольностью в поведении и поступках, неспособностью действовать грамотно, спокойно и рассудительно, необдуманным и легкомысленным отношением к своим обязанностям. Из защитников солдаты превращаются в преступников с развязным и заносчивым поведением, буйностью, драчливостью по отношению к безоружным и беззащитным мирным гражданам. Ср.: Был вечер суров и долог Для мартовских вечеров. Блестели дула винтовок На пьяном огне костров. Сирена тревожно и резко Вдали начинала выть. Казаки в длинных черкесках Грозили что-то громить [4, с. 40], Приходили два миноносца И зачем-то стреляли в нас [4, с. 39], И грозила кровавой расплатой Всем, уставшим за тихий день, Дерзко-пьяная речь солдата В шапке, сдвинутой набекрень [4,с. 39].
Из блюстителей закона и порядка воины превращаются в жуликоватых мародёров, грабителей и разрушителей мира, пользующихся ситуацией временного безвластия и отсутствия неминуемого наказания, а также паникой людей, их парализующему бдительность и осторожность страху: Поздно вечером началась грузка парохода. Ставропольский дивизион начал грабёж. Мы счастливо отделались - у нас ничего не пропало [4, с. 20]; Ехали, конечно, в теплушке, человек сорок, большей частью военные. И разговоры все были военные, только настроение далеко не военное. Это были такие тыловые прощелыги, каких теперь, к сожалению, очень много [4, с. 21].
Физически сильные и выносливые военные на страницах дневника представлены как страдающие больные, но не от полученных ран, а от острых инфекций, например, тифа [см. подробнее о соматической рефлексии в эмиграции: 3]. Ср.: С нами было несколько сыпнотифозных. В одном углу лежал и метался в бреду совсем молодой офицер, он бредил. И было страшно слушать его бред. Из другой половины теплушки тоже раздавались стоны и дикие бессвязные слова [4, с. 21].
Лишь однажды при описании Белой армии происходит обращение на страницах дневника к патриотическим и гражданственным традициям военного времени, стихийного и осознанного культа служения Родине, ответственности перед будущим. Символично, что это происходит это в Пасху - главный православный праздник Воскресения Христа. Ср.: Утром приехали в Симферополь. Удалось достать крашеных яичек. На вокзале была масса корниловцев. Они так весело христосовались и разговаривали между собой, что становилось весело. Это были не такие в беспорядке отступающие части, унылые и усталые, какие мы видели в Туапсе. Это были две сформированные дивизии. Днём они поехали на фронт. Поезд был битком набит ими. На некоторых вагонах развевались знамена отдельных частей. Корниловцы уезжали такие бодрые, твёрдые, весёлые. Их настроение передалось и нам [4, с. 21].
Интересно, что автор в одной из записей дневника воссоздаёт архитепический образ романтического служения рыцаря Прекрасной Даме, благородного преклонения воина перед возлюбленной. Однако традиционное кредо «Сражаться и любить» приобретает в условиях пораженческих реалий искажённо сниженный характер. Так, если воспевавшие Прекрасную Даму средневековые трубадуры обычно рисовали ее замужней, ибо замужество было той непреодолимой преградой, благодаря которой любовь приобретала необходимую степень трагической безнадежности, то в дневнике драматическая обречённость отношений и близости возникает из-за ухода героини на обед: Сегодня утром я сидела в Лазаревском саду на далёкой аллее, над Салгиром и читала. Подсел ко мне какой-то офицер и вступил в разговор. По моей абонементной книжке из библиотеки он узнал моё имя и фамилию. По моим глазам отметил некоторые черты моего характера, даже многое из моей жизни. Странно. Когда я уходила обедать, он просил меня назначить свидание. Я велела ему ждать каждый день на той же аллее. Как я теперь буду выпутываться!? Сначала я думала всё рассказать Мамочке. Но потом раздумала. Теперь не знаю, как мне дальше быть [4, с. 28].
Анализ языковых единиц, называющих высшее командование Белого движения на Юге России, свидетельствует о том, что Добровольческая армия находилась под начальствованием Главнокомандующего Добрармией Лавра Георгиевича Корнилова (2), Главнокомандующего русской армией в Крыму и Польше Петра Николаевича Врангеля (1) и Верховного правителя России Александра Васильевича Колчака (3).
Генерального штаба генерал от инфантерии Л.Г. Корнилов к моменту ведения автора дневников был уже мёртв. Он погиб 31 марта (13 апреля) 1918 г. в «Ледяном походе» в собственном штабе при штурме Екатеринодара от взрыва противника. В дневниках начальник крупного войскового соединения представлен через наименования военнослужащих воинской части белой армии Юга - Корниловского ударного полка, -которыми он сам при жизни шефствовал. Как уже было сказано, корниловцы в дневнике - весёлые (2), беззаботно-радостные, бодрые, полные сил, здоровья, энергии, жизнерадостности, с приподнятым духом, твёрдые, готовые устоять, не отступить перед опасностью, остаться верным своим убеждениям, целям, намерениям, стойкие, непоколебимые, сильные, решительные, христосующиеся друг с другом, то есть несущие веру в сердце, в воскрешение Христа, не унылые, не грустные, не усталые, не ослабевшие, не истомлённые переживаниями и не в беспорядке отступающие две дивизии, а едущие на фронт под развевающимися на ветру знамёнами отдельных частей военные.
Ассоциативные связи между лексемами, кардинально отличающиеся от характеристик остальных военизированных групп, формируют образ Л.Г. Корнилова как организатора и идейного вдохновителя Белого движения, как человека решительного, непреклонного, способного обеспечить успешную победу военным операциям и водворить порядок в возбужденной революцией стране.
Один из главных руководителей Белого движения в годы Гражданской войны, Георгиевский кавалер Петр Николаевич Врангель упоминается писательницей один раз в значении, близком к характеристике корниловцев. Он становится вестником победоносного шествия патриотов России к цели - свободной от революционного насилия и террора стране. Он становится символом надежды, источником веры в силы
защитников-солдат. Ср.: Внешние события. Говорят, что к первому снегу мы будем в Харькове, будто бы Румыния объявила войну большевикам, будто бы путь открыт до самой Москвы; будто бы Врангель сказал, что зимовать мы будем на Украине, даже чуть ли не в самой Москве. Что-то происходит. Что-то будет. Только бы скорей!!! [4, с. 32].
Среди всех Верховных главнокомандующих самым часто употребляемым именем является Александр Васильевич Колчак. Интересно, что, в Национальном корпусе русского языка [8] соотношение упоминаний высшего командования Белого движения прямо противоположное. Так, из 109 028 документов, 22 209 999 предложений, 265 401 717 слов лексическая единица Корнилов встречается в 234 документах в виде 2 049 вхождений, лексема Врангель - в 169 документах со 817 вхождениями, а лексема Колчак всего в 150 документах с 674 вхождениями. Повышенное внимание И.Н. Кнорринг к Верховному правителю России обусловлено тем, что он стал для неё больше, чем командующим армией. В сознании автора образ мифологизируется: встраивается в ассоциативную цепочку «Колчак - "Единая неделимая Россия" - спасение - возвращение к "потерянному раю"». А.В. Колчак становится верхом совершенства, идеалом, мечтой. Ср.: в дневниковых записях «Повесть из собственной жизни. Дневник» автор пишет: После молебна провозглашали тосты за «Единую неделимую Россию», за Колчака, за Деникина и за Добровольческую армию [5, с. 77], Я верю, верю в уничтожение большевиков, верю в победы Колчака! На него последняя надежда! Я верю в чудо! [5, с. 87], А уж если Колчак уходит, то, значит, «прощай Россия» [5, с. 94]. Писательница влюбляется в героя: Увлеклась Колчаком, сначала также в шутку, для разговоров, но потом сознательно и даже ответила себе, на что раньше никогда не могла ответить - за что люблю. Мне так хотелось сделать что-нибудь для него, жертвовать жизнью, чем-нибудь доказать свою преданность. Его слово для меня было закон и правда. Тут только я поняла, что значит любовь, такая полная, страстная и глубоко бешеная. Нет слов на всех языках мира, чтобы выразить мою любовь. Его смерть - сильный удар. Никто уже не будет для меня таким авторитетом, как Колчак, и никого так я уже не буду, да и не захочу, любить. Он -единственный из всех моих многочисленных «центров любви», которому я останусь верна до смерти, и единственный, которого я действительно любила. Тяжело и страшно думать теперь о нем, особенно по ночам, во время бессонницы. Как наслушаешься хоть сколько-нибудь хороших известий, на Душе просветлеет, сразу как-то и жизнь покажется радостней, а как подумаешь в этот миг: «А Колчака-то нет», - так делается грустно и тоскливо и опять мир - серый, все люди подлецы, и жизнь - тоска [5, с. 124]. Рассуждая на страницах дневника о Колчаке, мысленно обращаясь к нему, И.Н. Кнорринг, как думается, в разрушающемся мире стремится средствами памяти выстроить идеально-желаемые миры. Адмирал становится ценностным ориентиром в условиях маргинализации и дезориентации. Через обращение к смыслам предшествующего героического военного поколения, лучшим представителем которого был Верховный Главнокомандующий, И.Н. Кнорринг пытается сохранить индивидуальную и национальную идентичность.
Конкретизаторами данной лексемы являются такие слова и словосочетания, как мой идеал, часть моей жизни, так любил Россию, не бежал из Иркутска, когда представилась возможность, контреволюционер. Ср.: Колчак расстрелян. Погиб мой идеал. Он говорил, что уйдет последним и... был убит большевиками. Больше некого любить, некому так безумно верить, не на кого надеяться. Он умер, а с ним как будто умерла и часть моей жизни [4, с. 22-23], Хочется остаться одной, чтобы всецело отдаться своим думам. А думы... О ком же ещё могут быть мои думы? О Колчаке. О нём, только о нём [4, с. 26]. Актуализируется образ, который в сложных, зачастую экстремальных условиях остаётся патриотом, предъявляющим морально -нравственные и правовые требования к ведению войны и характеру деятельности в ней людей. Готовым, как Иисус, пройти путь смерти ради спасения людей. Ср.: И Россия, неблагодарная Россия, которую он так любил, тоже скоро забудет его. И жалеет ли его кто-нибудь искренно, пролил ли кто-нибудь слёзы над его могилой, если ещё есть могила у этого «контрреволюционера» [4, с. 22-23].
Таким образом, изучение документально-художественного дискурса позволило выявить лексические репрезентанты лексико-семантического субполя «военно-политические аспекты Крыма». Концептуальная модель Гражданской войны и вынужденной эмиграции реконструируется в дискурсивных знаках разлом / надлом (7% от лексем данного поля), умереть, кровь (5%), большевики (4%), военные, марш (3%), Александр
Васильевич Колчак, солдаты, зелёные, беспорядок, восстание, взяли, разбитый, гибель / погибель, огонь (2.5%), Лавр Георгиевич Корнилов, Корниловцы, офицер, борцы, отступающие, отдельные части, дивизии, дула, сирена (1.7%) и др. Лингвокультурологические характеристики выявленных лексических единиц позволяют интерпретировать культурные смыслы дневникового дискурса сквозь призму переживаний общественного раскола, эвакуации Русской армии и гражданского населения из охваченного войной Крыма 1919-20 гг. и чувства тяжёлой утраты «единой неделимой России». Список использованной литературы:
1. Алефиренко Н.Ф., Корина Н.Б. Проблемы когнитивной лингвистики. Нитра (Словакия): Университет им. Константина философа, 2011. 215 с.
2. Болдырев Н.Н. Когнитивная семантика. Введение в когнитивную лингвистику. Тамбов: ТГУ, 2014. 236 с.
3. Воронова Е.В. Мифология повседневности в культуре русской эмиграции 1917-1939 гг. (на материале мемуаристики): дис. ... канд. культурологии. Киров: ВятГГУ, 2007. 171 с.
4. Кнорринг И.Н. О чём поют воды Салгира. Беженский дневник. Стихи о России. М.: Кругъ, 2012. 208 с.
5. Кнорринг И.Н. Повесть из собственной жизни. Дневник. Том 1. М.: АГРАФ, 2009. 608 с.
6. Кубрякова Е.С. В поисках сущности языка: Когнитивные исследования. М.: Знак, 2012. 208 с.
7. Маслова В.А. Когнитивная лингвистика: учебное пособие. Минск, 2004. 256 с.
8. Национальный корпус русского языка. - URL: http://ruscorpora.ru/index.html
9. Попова З.Д., Стернин И.А. Когнитивная лингвистика. М.: Восток-Запад, 2007. 314 с.
© Воронова Е.В., 2016
Малаховская Мария Львовна
канд. филол. наук, доцент РГПУ им. А.И. Герцена,
г.Санкт-Петербург, РФ Е-mail.lmalakh2001@mail.ru
ИДЕНТИФИКАЦИЯ ЗНАЧЕНИЙ СЕМАНТИЧЕСКИ ПРОЗРАЧНЫХ СЛОВ В ПРОЦЕССЕ ОСВОЕНИЯ ИНОЯЗЫЧНОЙ ЛЕКСИКИ: АНАЛИЗ ОШИБОК И ИХ ПРИЧИН
Аннотация
В статье исследуется вопрос о возможности идентификации значений семантически прозрачных иноязычных слов (дериватов и композитов). На основе данных, полученных в ходе эксперимента, проведенного в группах студентов продвинутого уровня обучения английскому языку, было установлено, что понимание внутренней формы слова - условие далеко не достаточное для идентификации его значения. Также были выявлены языковые феномены, которые могут усложнять освоение мотивированных, семантически прозрачных лексических единиц.
Ключевые слова:
Внутренняя форма слова, мотивирующий признак, семантическая прозрачность.
В некоторых исследованиях, посвященных проблемам лингводидактики, высказывается мнение о том, что «при изучении иностранного языка овладение техническими возможностями процесса номинации должно быть приоритетной задачей» [5, с. 423]. С этим нельзя не согласиться, поскольку вполне очевидно, что понимание различных аспектов процесса номинации, т.е. умение видеть внутреннюю форму слова и определять семантический тип номинации, должно в значительной степени облегчать освоение учащимися новой лексики иностранного языка. Однако недавнее исследование показало, что овладение знаниями в этой области - процесс весьма сложный, а потому - требующий от преподавателя учета многочисленных факторов, некоторые из которых выходят за рамки теории номинации. Речь идет об исследовании,
