CC BY
111ИНСТИТУТЫ
Легитимность власти в многосоставных обществах: проблема её оснований, формирования и разрушения (на примере Кыргызстана)
Николай Борисов
Ключевые слова: идеология, ислам, кризис легитимности, легитимность, многосоставные общества, национализм, политическая стабильность, расколотое общество, сообщественная демократия, трансформация политических систем.
Проблема формирования легитимности власти и её оснований — одна из наиболее сложных в теории политики и в политическом процессе. Поиск способов укрепления легитимности вообще, отдельных политических институтов и акторов в частности — важнейшая задача для западных демократий, тем более — для новых независимых государств, особенно не имевших в прошлом собственной государственности. В этом отношении чрезвычайно интересным представляется опыт тех постсоветских республик, в которых не произошло консолидации граждан на основе общих ценностей, что в ряде случаев привело к кризисам легитимности. В отдельных государствах этому способствовал не только культурно-ценностный раскол общества, но и накладывающиеся на него социальные, этнопо-литические, регионально-клановые и лингвистические расколы. На постсоветском пространстве наиболеё ярким примером такого расколотого общества в лейпхартовском смысле понятия является Кыргызстан, где общество не сумело консолидироваться ни на основе националистических, ни на основе демократических ценностей, ни на основе персональной легитимности Президента. Примечательно, что пример Кыргызстана до известной степени актуализиро-
Николай Александрович Борисов, преподаватель кафедры общей политологии и специальных политических дисциплин факультета истории, политологии и права Российского государственного гуманитарного университета, Москва.
вал давние споры о возможности демократии в многосоставных обществах и предоставил обеим сторонам новые аргументы.
Исходная посылка известной концепции А. Лейпхарта1 — сомнение в том, что демократия не подходит для общества с крайне неоднородной (гетерогенной) политической культурой. Лейпхарт показал, что такое общество может найти свою модель демократии, и что альтернативой пусть даже обладающей рядом недостатков сообществен-ной демократии почти всегда выступает не какая-то более «хорошая» демократия, а в лучшем случае — авторитарный режим, в худшем — гражданская война и/или распад страны. В таком обществе из-за его крайней неоднородности и из-за того, что численность одного из его сегментов часто превышает численность любого из остальных или даже их всех, вместе взятых, реализация принципа большинства как основного принципа классической демократии может привести к затяжному кризису.
Основные принципы сообщественности (консоциации) состоят в следующем.
1. «Большая коалиция» всех сегментов многосоставного общества: коалиционное правительство при парламентской форме правления либо большой совет при президенте в условиях президентской формы правления.
2. Пропорциональное представительство всех сегментов общества во всех органах власти: пропорциональное в чистом виде, то есть согласно численности сегментов, или же такое, которым обеспечивается завышенное представительство малых сегментов; либо представительство на основе паритета, когда равно представлены все сегменты независимо от их численности.
3. Взаимное вето сегментов при принятии важнейших решений: гарантия того, что права каждого из сегментов не будут ущемляться.
4. Автономия сегментов: по отдельным вопросам право решения может быть предоставлено непосредственно сегментам; конкретной формой реализации этого принципа может выступать федерализм (как территориальный, так и внетерриториальный).
О недостатках модели говорит сам Лейпхарт: они могут заключаться, во-первых, в видимой «недемократичности» подобной системы, во-вторых, в её невысокой стабильности и эффективности. Среди недостатков первого рода — отступление от принципа равного представительства граждан («один человек — один голос»), признание коллективных прав сегментов в ущерб индивидуальным правам граждан, поощрение политического структурирования по
этническому, религиозному и другим признакам в ущерб политическому сотрудничеству представителей разных сегментов в этнически нейтральных структурах. Среди недостатков второго рода — угроза эффективности принятия политических решений из-за наличия права вето и сложного механизма согласования позиций, утрата гибкости при принятии решений, а также выдвижение на первый план при отборе на должности принадлежности к группе, а не личных качеств претендента. В упрощённом и обобщённом виде позиции сторонников и противников сообщественной демократии в многосоставных обществах, в том числе применительно к Кыргызстану, можно свести к следующему: первые считают, что данная модель может привести к институционализации в рамках политической системы основных расколов в обществе, вторые — что путем актуализации и стимулирования расколов модель поспособствует если не гражданской войне, то по меньшей мере фактическому мирному распаду государства.
Как видим, проблема демократии в многосоставных обществах оказывается сложной и многомерной — не только собственно политологической (методологической), но и практически-политичес-кой. Ещё более сложной она предстаёт в контексте незападных обществ, где отсутствуют традиции правовой культуры и институционального демократического компромисса; а также в общем модер-низационном контексте перехода от одного политического режима к другому, когда вся политическая система испытывает череду серьёзных кризисов. В случае же с целым рядом государств — наследников СССР мало того, что переход осуществляется в расколотых и относительно слабо модернизированных обществах, но ещё и от специфического «исходного пункта» — советского режима, то есть от специфического типа посттоталитаризма.
Сочетание этих обстоятельств придаёт процессу демократизации в многосоставных постсоветских обществах особенности, отсутствовавшие в иных переходных и/или расколотых обществах. В связи с этим чрезвычайно важно понять, какой именно тип легитимности и какие механизмы легитимации власти будут в них «работать», а какие будут способствовать их разрушению. Для этого необходимо проанализировать специфику социетальных расколов того или иного постсоветского общества и те способы и механизмы, которые уже использовались политическими элитами в целях легитимации своего господства, а также причины их неустойчивости и кризиса. После чего можно со значительной вероятностью прогнозировать направ-
ления эволюции политической системы в случае реализации различных политических сценариев.
Попробуем приблизиться если не к решению, то по крайней мере к постановке данных проблем на материале постсоветского Кыргызстана, опыт которого в какой-то мере позволит выйти на более широкие теоретические обобщения, применимые, возможно, и к другим постсоветским государствам.
I
В досоветский период Кыргызстан не имел опыта государственности, а кыргызское общество традиционно представляло собой конфедерацию родоплеменных образований с элементами военной демократии, в условиях кочевого образа жизни кыргызов не сложившихся в единую нацию2. Тем не менее можно говорить о формировании двух кыргызских субэтносов — северного и южного, которые со временем стали всё больше различаться между собой по степени оседлости, культуре, религии, образованности3. В советский период задачи по объединению двух ветвей кыргызов в единую нацию практически не были решены, более того, этнополитические процессы в годы советской власти в чем-то даже способствовали углублению расколов. Хотя внутриэлитное политическое соперничество регулировалось союзным Центром, регионально-клановый раскол воспроизводился и через разделение политической элиты на «северную» и «южную» проецировался на политические отношения. Консолидацию нации затруднял приток в республику русскоязычного населения; он был столь значительным, что к концу советского периода доля титульной нации во всём населении снизилась до 42%4. Русскоязычные в основном оседали в северных областях и в крупных городах республики; тем самым закреплялся раскол не только по линии «север — юг», но и по линии «город — село». Кыргызы на протяжении всего советского периода никогда не составляли более 20% городского населения, а столица республики (г. Фрунзе) фактически стала «русским» городом, в населении которого 66—70% приходилось на русскоязычных, в массе своей не владевших кыргызским языком. Титульная нация, несмотря на высокие темпы развития промышленности, продолжала оставаться «сельской»5. В южных областях Кыргызстана традиционно проживало также большое количество узбеков. Кроме того, промышленность в советский период
наиболее интенсивно развивалась на севере республики (там производилось 2/з промышленной продукции), что позволяет сделать вывод о наличии экономических и, как следствие, социальных диспропорций — расхождений в уровне урбанизации и уровне жизни. Так, на юге республики (в Ошской области) удельный вес городского населения не превышал 32%, тогда как на северо-востоке доходил до 50%6.
Население северных областей страны традиционно было менее религиозным. Северные кыргызы приняли ислам поздно и в так называемом облегченном (кочевом) варианте, то есть на уровне обрядов и обычаев. В среде южных кыргызов, раньше перешедших к оседлости и интенсивно взаимодействовавших с узбеками, ислам был укоренён значительно глубже7.
Все эти обстоятельства заставляли оказавшуюся у власти в независимом Кыргызстане национальную правящую элиту во главе с президентом Аскаром Акаевым искать способы консолидации населения республики в целях укрепления легитимности власти в процессе строительства национального государства. Был избран путь, традиционный едва ли не для всех молодых государств и часто рассматриваемый их политическими элитами как эффективная стратегия политической мобилизации: обращение к национализму и поиск традиций национальной государственности в истории — с неизбежным выявлением её героев и антигероев. Для этого нередко «изобретаются» образы «славного прошлого» и «великого будущего» (причём в возвращении к первому видят гарантию второго), а настоящее подаётся как время возрождения нации и восстановления утраченной гармонии8.
В поисках истоков национального самосознания правящая элита объявила «величайшим национальным символом», отражающим «генетический код нации», эпос «Манас». Считается, что в эпосе нашли отражение почти все этапы кыргызской истории. Основная его сюжетная линия связана со сказанием о Манасе — национальном богатыре необыкновенной силы, а общая идея — с объединением кыргызских племен перед лицом внешней опасности9. Акаев в целях создания более солидной опоры легитимности предложил считать точной датой рождения эпоса 995 год, что дало возможность отпраздновать в 1995 году 1000-летие «Манаса» и объявить этот год Годом Манаса10. Очевидно, что это было сделано исключительно для актуализации национальной компоненты легитимности в преддверии президентских выборов: в ходе предвыборной кампании
отчетливо проводилась параллель между Манасом, который объединял кыргызов на раннем этапе их истории, и Акаевым, чья историческая миссия, дескать, заключается в создании современной единой нации11.
На официальном уровне были сформулированы «Семь заветов Манаса Великодушного»: 1) нерасторжимое единство, согласованность и сплоченность народа; 2) межнациональное согласие, дружба и сотрудничество; 3) национальная честь и патриотизм; 4) через кропотливый, неустанный труд и знания — к процветанию и благосостоянию; 5) гуманизм, великодушие, терпимость; 6) гармония с природой; 7) укрепление и защита кыргызской государственности12. Как видно, основной акцент в этих заветах сделан на двух ключевых идеях: национального единства и национальной государственности.
В рамках внедрения в общественное сознание «манасизма» была «введена» специальная наука и одновременно учебная дисциплина «манасоведение», обязательная к изучению в вузах13. Кроме того, в системе Национальной академии наук был учреждён Национальный центр манасоведения и художественной культуры.
Вместе с тем меры по утверждению националистической идеоло-гемы вступали в противоречие с объективной многосоставностью (полисубъектностью) кыргызского общества, в котором кыргызы составляли чуть более половины всего населения. Утверждение национальной идеи и отдельные проявления радикального национализма, равно как и провозглашение единственным государственным языком кыргызского, вызвали недовольство узбекского сегмента населения и спровоцировали в начале 1990-х годов массовую эмиграцию русскоязычных — не только этнических русских, но и украинцев, немцев, татар и т. д. За 1989—1994 годы доля русских в Кыргызстане снизилась с 21,5% до 17%, то есть почти на 200 тыс., причем из почти 100 тыс. русских, оставшихся в южных регионах, 60% были пенсионерами; эмигрировала также половина 100-тысячного немецкого населения14. Фактически утверждение национальной идеи оборачивалось ущербом Кыргызстану — как экономическим, так и образу страны, поскольку уезжала наиболее образованная и высокостатусная часть населения. Всё это заставило элиту искать синтетическую идеологему, сочетавшую бы национальные и наднациональные компоненты. Так появилась концепция «Кыргызстан — наш общий дом». В ней кыргызы признавались основой национального государства, но одновременно подчеркивалась ценность понятия «народ Кыргызстана», под которым понимались все граждане
республики15. Эти и другие меры способствовали замедлению темпов эмиграции некыргызского населения. Продолжением той же политики было внесение в 2001 году в статью 5 Конституции республики поправки, в соответствии с которой русский язык провозглашался «официальным языком» Кыргызстана16. Тем самым ему был придан более высокий статус, чем прочим нетитульным языкам.
Другим направлением в рамках выработки идеологемы национального единства стало признание необходимости выравнивания северных и южных регионов в духовно-идеологическом плане. С этой целью было предпринято несколько масштабных акций. В частности, в 2000 году с размахом отмечалось 3000-летие города Оша, тогда же он был объявлен «второй столицей Кыргызстана», в нём была размещена южная резиденция Президента17. Особое внимание уделялось восстановлению мусульманских святынь в южных областях. Таким образом, в идеологии, по выражению Президента, синтезировались идея «государственной независимости», под которой понималось прежде всего возрождение кыргызской нации, и идея «национальной государственности» — выражения ответственности кыргызов за судьбу всех этносов, проживающих в республике18.
Что касается ислама, то он не мог выступить в качестве компоненты легитимности в силу относительно слабой укоренённости его в республике и наличия большого процента немусульман. Государство предпринимало определённые меры в поддержку возрождения ислама, однако быстрыми темпами число верующих и количество мечетей росли в основном на юге республики. Так, в северных областях в 1990-е годы функционировали 276 мечетей, в то время как в южных — 1020 19.
С национальной идеей, включавшей примордиалистское понимание этничности и потому объективно традиционалистской, элита попыталась связать провозглашение в стране демократических ценностей, что было специфической особенностью Кыргызстана, отличавшей его от других центрально-азиатских государств. Заявления о приверженности этим ценностям предполагали проведение альтернативных выборов в парламент, демократическую легитимацию Президента страны, обеспечение разделения властей, свободы слова, прав человека, верховенства закона и т. п. На деле происходили манипуляции с формальными демократическими институтами, постоянные изменения «правил игры» (и, как следствие, их дискредитация), сокращение сферы свободы слова, аресты основных противников Акаева и правозащитников, монополизация власти представителями
нескольких северных родоплеменных кланов. По сути, образовался резкий разрыв между демократической риторикой и авторитарной практикой. Например, акаевский лозунг «Кыргызстан — страна прав человека» невозможно было увязать с арестом и тюремным заключением на длительные сроки видных оппозиционеров Ф. Куло-ва и Т. Тургуналиева 20. Со временем президент всё чаще стал делать акцент на «национальной модели демократии», а в последние месяцы правления — на противопоставлении специфически кыргызской демократии насаждаемой «цветными революциями» демократии «универсальной» 21. Это не могло не ослаблять доверие к власти.
В конечном счёте при Акаеве правящая элита пыталась навязать обществу противоречащие друг другу основания легитимности власти: националистическое в его достаточно традиционалистском и даже архаическом варианте (идеологический тип легитимности) и демократическое (структурный тип легитимности). Такой результат был обусловлен противоречивостью самих задач, стоявших перед элитой: необходимостью, с одной стороны, скорейшего утверждения национального государства, что быстрее всего могло быть сделано авторитарными методами, с другой — создания современных демократических институтов. Возникшее противоречие было слишком явным, чтобы не препятствовать выработке устойчивого доверия к власти у общества; да и общество продолжало оставаться глубоко расколотым. Кроме того, политические лозунги власти со временем все больше расходились с её политической практикой. Так, с одной стороны, внимание акцентировалось на поддержке культурного развития нетитульных наций, в том числе русскоязычных, с другой — представители некыргызских сегментов, составлявшие до 40% населения, были практически полностью отстранены от важнейших государственных должностей. Правительство республики было, если не считать одного-двух русских, стопроцентно кыргызским, а в Жогорку Кенеше (парламенте) депутаты от титульной нации в разные годы занимали от 82% до 87% мест22. Попытки создания хотя бы видимости духовно-культурного единения северных и южных кыргызов также разбивались о практику правящей элиты, не допускавшей «южан» к власти и ничего не делавшей для преодоления внутриэтнического раскола в политическом аспекте. При слабости объединяющей исламской компоненты легитимности и при наличии контрэлиты, поначалу, правда, чрезвычайно раздробленной, но затем всё более консолидировавшейся23, все эти противоречия делали предлагавшуюся сверху идеологию крайне уязвимой,
приводили к её постепенному размыванию, способствовали подрыву легитимности правящей элиты и лично Акаева как главы государства. Вывод очевиден: расколотые общества невозможно объединить на основе националистической идеологии, тем более — веры в демократические процедуры, если в реальной политической практике полностью исключён доступ к власти представителей тех или иных сегментов таких обществ.
II
Д. Битем24 отмечал важность анализа не столько мнения общества о легитимности («веры в легитимность»), сколько поведения правящих и управляемых. К концу 1990-х годов власть в Кыргызстане утратила все признаки легитимности, выделенные Битемом. Во-первых, она постоянно меняла правила и нормы в зависимости от ситуации и отказалась от неформального поддержания родоплеменного баланса в правящей элите. Во-вторых, навязывавшиеся ей правила и нормы не являлись обязательными ни для правящих (поскольку применялись ими избирательно), ни для управляемых, которые в ряде случаев отказывались играть по правилам, навязанным элитой. В-третьих, со стороны общества всё чаще проявлялись признаки несогласия с режимом. Заметим при этом, что в обществах, подобно кыргызскому расколотых по родоплеменным основаниям, и межличностное доверие, и доверие политическим институтам и власти в целом в значительной мере держится на родоплеменной, клановой идентификации: граждане поддерживают данного политика или являющуюся его клиентелой политическую партию в силу осознания родоплеменной или земляческой общности с ним. Это, в частности, выражается в феномене существования фактически клановых политических партий. Например, партия «Ата-Мекен» объединяет выходцев из Ошской области, партия «Адилет» — выходцев из Таласской области, «Моя страна» — из Чуйской области и Бишкека25. Соответственно и население готово поддерживать своего земляка — кандидата от клановой партии в его борьбе за доступ к власти постольку, поскольку считает несправедливой монополию на господство представителей другого рода.
О том, что такую готовность довольно легко мобилизовать в политических целях, свидетельствуют «революционные» события марта 2005 года. Они показали, что доверие утратили и лидер страны,
и политический режим, и вся политическая система в целом. Именно поэтому смена элиты была осуществлена неконституционным, недемократическим, невыборным путем. Март показал и то, что даже у представителей силовых структур нет в полной мере чувства принадлежности к единой нации, национальной самоидентификации, готовности защищать общенациональную власть, что также способствовало краху режима Акаева. Следует также указать на невысокую служебную мотивацию сотрудников силовых структур по причине низкой зарплаты и слабого социального обеспечения. Кроме того, силовые структуры в республике фактически заполнены выходцами из сельской местности и представителями маргинализированных городских слоев; не удивительно, что в разломе «город — деревня» они оказались на стороне последней26.
«Послереволюционная» элита, однако, не обнаружила склонности к консолидации нации и к укреплению легитимности власти на новых основаниях. Первое правительство К. Бакиева полностью состояло из представителей южных родоплеменных элит; при распределении важнейших постов к ним не были допущены иные родоплеменные группы и русскоязычные; «манасизм» остался в силе — правительство планирует открыть в одном из вузов специальный факультет, студенты которого будут углубленно изучать традиционную кыргызскую культуру на основе эпоса «Манас»; в конце
2005 года была создана новая комиссия по выработке национальной идеологии 27. Проекты новой Конституции республики первоначально были опубликованы только на кыргызском языке, что, по справедливому замечанию Н. Омарова, означало фактическое исключение этнических меньшинств из процесса реформирования собственной страны28. В общем, причин для возникновения новых кризисов легитимности хватает, что и подтвердили события конца
2006 года. Недовольство оппозиции, костяк которой составили лидеры, не допущенные «победителями» к принятию решений или не получившие власть в том объёме, на который они рассчитывали, привело к новому кризису в отношениях Президента и парламента, нашло своё выражение в требованиях оппозиции о перераспределения власти. Новые массовые выступления стали серьезной угрозой правящей элите, тем более что положение Бакиева из-за того, что его приход к власти не вполне легитимен, было и остается весьма уязвимым. Поэтому в ситуации выбора между перспективой полной потери власти и согласием на сокращение полномочий исполнительной власти в обмен на прекращение выступлений оппозиции
власть выбрала второе. В ноябре 2006 года Бакиев подписал новую редакцию Конституции, в соответствии с которой не менее половины состава Жогорку Кенеша будет избираться по партийным спискам. Кроме того, отныне кандидатура премьер-министра будет предлагаться победившей на выборах партией, а парламент получит право выражать недоверие не только правительству в целом, но и отдельным его членам29.
Эти договоренности основных акторов о распределении власти и о конституционной реформе были призваны усилить парламентский компонент смешанной формы правления. Они вселяли определённую надежду на институционализацию новой политической системы и на возникновение устойчивых практик регулирования конфликтов, которые могут быть основаны только на признании таких практик и обеспечивающих эти практики институтов (пусть даже неформальных) всеми субъектами политического процесса. Однако уже в январе-марте 2007 года достигнутое соглашение было подвергнуто ревизии: право назначения премьер-министра и членов правительства в итоге осталось за президентом; устанавливается, что выражение парламентом недоверия правительству или отдельному министру не влечёт за собой отставки соответственно правительства либо его члена30. Новое ослабление роли парламента не пройдёт бесследно: следует ожидать, что нерешённые проблемы институционализации реформируемой политической системы будут заявлять о себе и в дальнейшем.
Особенность Кыргызстана, препятствующая консолидации нации, но одновременно открывающая возможность для демократической передачи власти, — это отсутствие сакрализации персоны Президента страны со стороны элиты, а по некоторым свидетельствам и со стороны населения. Так, в феврале 2006 года в ответ на критику президента в адрес Жогорку Кенеша председатель парламента О. Текебаев заявил буквально следующее: «Президент стал посмешищем, стал собакой; если он мужчина, то должен повеситься»31. Примечательно, что результатом стала лишь отставка Текебаева с поста главы парламента, а не его арест и уголовное преследование. В обществе подобные высказывания также не считаются преступлением. Кроме того, пресса Кыргызстана в отличие от прессы других центрально-азиатских государств может довольно свободно обсуждать политические проблемы и высказывать разные точки зрения по отношению к действующей власти без угрозы закрытия издания или ареста журналистов.
III
В настоящее время сверхзадачей для основных политических сил Кыргызстана является обеспечение новых оснований легитимности власти, которые совмещали бы традиционные ценности с демократическими, не доводя их при этом до противоречия. Иными словами, речь идет о том, чтобы совместить традиционную (идеологическую) легитимность с демократической (структурной). Совместить таким образом, чтобы национализм сочетался с реальным, а не декларируемым этнополитическим плюрализмом, а демократические институты соответствовали политической практике и одновременно — политической традиции, то есть существовали бы не только в Конституции и в политической риторике. Добиться этого можно либо последовательной заменой родоплеменной, национально-клановой идентичности на политическую (прежде всего посредством формирования именно политических, а не клановых партий), либо в ходе реализации основных принципов лейпхартовской «сообщественной демократии», что будет означать представленность в парламенте всех сегментов общества (в каком соотношении — это следующая проблема) и обретение ими права взаимного вето. В первом случае все субъекты политического процесса будут доверять лишённым клановой составляющей политическим институтам и получат гарантии потенциальной возможности прихода к власти. В результате приход к власти одного из акторов будет рассматриваться другими не как катастрофа для них, а всего лишь как их временное поражение. Во втором случае каждый субъект политического процесса сможет законным образом блокировать неприемлемые для него политические решения, что также будет способствовать росту доверия к политическим институтам. В свою очередь, такое доверие поможет закрепить через институционализацию промежуточных компромиссов и договоренностей консенсусную модель демократии. Как показали упоминавшиеся выше договоренности о конституционной реформе, некоторые признаки движения в этом направлении обозначились; однако из-за сохраняющегося внутрикыргызского раскола и отстранения от власти русскоязычного сегмента населения до формирования у основных политических акторов культуры плюрализма и компромисса ещё, по всей видимости, довольно далеко.
Если вернуться к характеристике модели сообщественной демократии, то признание коллективных прав сегментов в ущерб индивидуальным правам граждан в случае Кыргызстана, как представля-
ется, нельзя однозначно расценивать как её недостаток. Нельзя главным образом потому, что сама демократия в незападной стране с подобной политической культурой не может быть индивидуалистической, основывающейся исключительно на правах отдельного индивида. Восточные общества отличает обязательная включённость человека в различные коллективные структуры, и нет смысла в том, чтобы стремиться их упразднить, одним махом навязав обществу индивидуализм. Напротив, следует их признать и попытаться институционализировать — но таким образом, чтобы региональноклановая идентичность не преобладала над общегосударственной. Затруднённость процесса принятия решений представляется более серьёзным недостатком модели, в особенности при её утверждении. Опыт Кыргызстана свидетельствует, что уже на этапе выработки договоренностей возникают большие сложности с их соблюдением. Здесь, вероятно, встаёт проблема легитимности в глазах всех политических акторов институтов, учреждающих саму систему сообщест-венной демократии. И всё же недостатки модели связаны в большей степени с её реализацией, чем с сущностью, особенно если помнить о том, что альтернативой ей могут стать распад государства или, в лучшем случае, периодическая смена элиты через серию переворотов, способных полностью обрушить все формальные институты.
При этом нужно помнить о том, что национальное единство — важнейшее необходимое (но, конечно, недостаточное) предварительное условие демократизации. Не следует только понимать его как достижение этнической однородности общества. Пример Индии показывает, что чрезвычайная сегментированность и гетерогенность общества может быть предпосылкой, причиной и фактором многолетней стабильности демократии, мощным заслоном авторитаризму. Так и Кыргызстан отнюдь не обречён на авторитаризм, напротив, в нём моноцентрический режим потенциально нестабилен, а значит, функционально непригоден. Другое дело, что национальное единство здесь может быть достигнуто не столько устранением этнических и регионально-клановых различий (что в расколотом обществе вообще невозможно), сколько путем институционализации этих различий в политической системе сразу на формальном и на неформальном уровнях. Очевидно, что только при решении этой сложнейшей задачи могут быть созданы основания для доверия граждан и родоплеменных политических элит и к политической системе в целом, и к конкретному политическому режиму, и к конкретным лидерам страны.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: Сравнительное исследование. М., 1997.
2 Подробнее см.: История Киргизской ССР: С древнейших времен до наших дней. В 5 т. / АН Киргизской ССР, Ин-т истории; ред. совет: А. К. Карыпкулов (пред.) и др. Фрунзе, 1984—1990; Бернштам А. Н. История кыргызов и Кыргызстана с древнейших времен до монгольского завоевания // Бернштам А. Н. Избранные труды по археологии и истории кыргызов и Кыргызстана: В 2 т. / Сост. К. Ташбаева, Л. Ве-дутова. Бишкек, 1998. С. 155—318; Плоских В. М. Наш Кыргызстан: С древности до конца XIX в. Бишкек, 2004.
3 В действительности и эти субэтносы довольно фрагментированы: в них выделяются отдельные родоплеменные группы, которые могут быть более сплочёнными, следовательно, политически более значимыми, чем сами субэтносы. Однако в данной статье более частным делением можно пренебречь.
4 См.: Всесоюзная перепись населения 1989 года / Гос. ком. Кирг. ССР по статистике; сост. А. Г. Волков. Фрунзе, 1988. Для сравнения с современной этнической структурой страны см.: Итоги Первой национальной переписи населения Кыргызской Республики 1999 г. в таблицах / Нац. стат. ком. Кыргызской Республики. Бишкек, 2000.
5 См.: Киргизская Советская Социалистическая Республика // Большая советская энциклопедия. В 30 т. / Редкол.: А. М. Прохоров (гл. ред.) и др. 3-е изд. Т. 12. М., 1973. С. 157.
6 Там же.
7 См. об этом: Кыдырмышев Н. С. Исторические предпосылки развития ислама среди киргизов // Этножурнал, 2004. № 12. С. 45—60; Ярков А. П. Очерк истории религий в Кыргызстане. Бишкек, 2002.
8 О структуре национальных мифологий молодых государств и связанных с ней проблемах см.: Levinger M., Lytle P. F. Myth and mobilsation: The triadic structure of nationalist rhetoric // Nations and Nationalism, 2001. Vol. 7, part 2; об «изобретении традиций» — классическую работу: The Invention of Tradition. Ed. by Eric Hobsbawm and Terence Ranger. Cambridge, Cambridge Univ. Press, 1983; о национально-культурном возрождении в пространстве бывшего СССР: Панарин С. Национальное возрождение в республиках и территориальная целостность России // Евразия: люди и мифы. (Сб. статей из журнала «Вестник Евразии») / Сост., отв. ред. С. А. Панарин. Улаанбаатар, 2005. С. 322-344.
9 См.: Манас Великодушный / Пер. С. И. Липкина. Л., 1947.
10 Акаев А. Памятное десятилетие: Трудная дорога к демократии. М., 2002. С. 150.
11 См., например: Медеткан Шеримкулов: Я был и останусь в политике Кыргызстана... [Интервью] // Res Publica, 1995, 15 августа. С. 5.
12 См., например, Указ Президента Кыргызской Республики «О мерах по дальнейшему совершенствованию местного самоуправления в Кыргызской Республике» от 24 октября 1996 года № УП-309 // Слово Кыргызстана, 1996, 28 октября. С. 2.
13 См.: Болджурова И. С., Шерстюк И. А. Краткая история манасоведения: В помощь студентам. Бишкек, 1998.
14 См., например: Улеев В. Чем вымощена наша дорога // Res Publica, 1995, 22 августа. С. 3; Кынев А. В. Кыргызстан до и после тюльпановой революции: Бурные события 2005 года ещё не означают изменения системы правления в стране. М., 2005.
Доступно на: http://igpi.ru/info/people/kynev/1128082583.html. Последнее посещение
13 июня 2007 года.
15 См.: Акаев А. Памятное десятилетие: Трудная дорога к демократии. М., 2002. В этих же целях была создана Ассамблея народа Кыргызстана во главе с Акаевым (см.: http://www.assamblea.kg).
16 Закон Кыргызской Республики «О внесении изменений в статью 5 Конституции Кыргызской Республики» от 24 декабря 2001 года № 112 // Слово Кыргызстана, 2001, 26 декабря. С. 2.
17 Акаев А. Памятное десятилетие... С. 210.
18 Там же. С. 208.
19 См.: Омаров Н. Этноконфессиональные процессы в Кыргызстане: Реалии и перспективы // Ориентир, 2003. № 1. Ср.: Сейталиева Г. «Ренессанс» ислама в независимом Кыргызстане // Вестник Евразии, 2005. № 3 (29). С. 126-150.
20 Вообще говоря, Акаев и его окружение продуцировали за десятилетие массу «красивых» идей и лозунгов, каждый из которых в разные годы был главным «брэндом» режима. Среди них: «Кыргызстан — вторая Швейцария», «Кыргызстан — страна Великого Шёлкового пути», «Кыргызстан — наш общий дом», «Кыргызстан — страна прав человека» и др.
21 Акаев А. Демократия: Универсальное и национальное: Об особенностях развития политического процесса в переходных условиях // Политический класс, 2005. № 1. С. 35.
22 См.: Жогорку Кенеш Кыргызской Республики [Официальный сайт]. Бишкек, 2005. Доступно на: http://www.kenesh.kg/GK/Content.aspx?ps=dep_list. Последнее по-сещ!ние 13 июня 2007 года; Huskey E. Kyrgyzstan: The fate of political liberalization // Conflict, Cleavage and Change in Central Asia and the Caucasus / Ed. K. Dawisha, B. Parrot. Cambridge, 1997. Р. 264.
23 Правда, как показали последующие события, оппозиция была консолидированной только ситуационно, на «революционный» период. Очевидно, что в расколотых обществах, подобных кыргызскому, элита по своей природе и может быть только фрагментированной (в большей или меньшей степени).
24 Beetham D. The Legitimation of Power. Hong Kong, Macmillan, 1991. Р. 122.
25 Князев А. Государственный переворот 24 марта 2005 г. в Киргизии. 2-е изд., испр. и доп. Бишкек, 2006. С. 51.
26 Там же.
27 Омаров Н. «Суверенная этнократия» и поиски национальной идентичности Кыргызстана. Бишкек, 2006. Доступно на: http://www.analitika.org/article.php?story= 20060927034601813. Последнее посещение 13 июня 2007 года.
28 Там же.
29 См.: Закон Кыргызской Республики «О новой редакции Конституции Кыргызской Республики» от 9 ноября 2006 года № 180. Доступно на: http://www.president.kg/ docs/const_2006rv. Последнее посещение 15 марта 2007 года.
30 Закон Кыргызской Республики «О новой редакции Конституции Кыргызской Республики» от 15 января 2007 года № 2. Доступно на: http://www.president.kg/docs/ const_2006rv. Последнее посещение 15 марта 2007 года.
31 См.: Перешли на личности: Спикер киргизского парламента уходит в отставку из-за давней неприязни к президенту страны // Информационное агентство Ферга-на.ру. Доступно на: http://www.ferghana.ru/article.php?id=4227. Последнее посещение
10 мая 2007 года.
