CC BY
39
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2014. № 3
М.Н. Есакова,
кандидат филологических наук, доцент Высшей школы перевода (факультета) МГУ имени М.В. Ломоносова; e-mail: [email protected]
Э.К. Харацидис,
доктор наук, Фракийский университет им. Демокрита, г. Комотини (Греция); e-mail: [email protected]
КУЛЬТУРНО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ ПАРАДИГМА НАУКИ О ПЕРЕВОДЕ (на примере романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» и его переводов на французский и греческий языки)
Проблемы, с которыми сталкивается переводчик при переводе художественного текста, в значительной степени связаны с тем, насколько он может выразить понятия чужой культуры средствами родного языка и адекватно представить их через понятия родной культуры. Естественно, это оказывается возможным лишь в том случае, если помимо лингвистических знаний у переводчика присутствуют и экстралингвистические знания культурно-антропологического порядка, столь необходимые для порождения адекватного текста.
В чём загадка и притягательность творчества М.А. Булгакова? Может ли М.А. Булгаков быть понятен в переводе? Что остаётся от булгаковского текста при переводе на другие языки? Насколько М.А. Булгаков понятен иностранному читателю? В данной статье мы попытаемся ответить на данные вопросы, проанализировав некоторые сцены из романа «Мастер и Маргарита», связанные с такой понятной на первый взгляд темой, как приём пищи, и их переводы на французский и греческий языки.
Ключевые слова: перевод, художественный перевод, культурно-антропологическая парадигма, экстралингвистические знания, культурологические лакуны, культурно-антропологическая асимметрия.
Maria N. Yesakova,
Cand. Sc. (Philology), Associate Professor at the Higher School of Translation and Interpretation, Lomonosov Moscow State University, Russia; e-mail: [email protected] Eleftherios K. Charatsidis,
PhD, Assosiate Professor at Democritus University of Thrace, Greece; e-mail: [email protected]
Cultural-anthropological Paradigm in Translation Studies: A Case Study of French and Greek Translations of "The Master and Margarita" by Mikhail Bulgakov
The issues a translator encounters when translating a piece of fiction are to a considerable extent connected with how he or she can convey foreign realia and adequately present them through the realia of his native culture. Obviously, this only becomes possible if a translator, apart from linguistic knowledge proper, possesses extralinguistic knowledge of cultural-anthropological kind necessary for creating an adequate text. What makes Mikhail Bulgakov's works so enigmatic and attractive? Can they be conceived and understood when translated into a foreign language? What is left of the original after the translation? How much is Bulgakov's message clear to a foreign reader? The present article is an
attempt to answer these questions. We shall analyze some of the scenes from The Master and Margarita connected with meals as translated into the French and Greek languages.
Key words: translation, fiction translation, cultural-anthropological paradigm, extra-linguistic knowledge, culturological lacunas, cultural-anthropological asymmetry.
«Почему его тянет читать и перечитывать?... Почему всё, изображённое в его книгах, запоминается не как прочитанное, но как воочию увиденное?» — пишет один из исследователей творчества М.А. Булгакова М.С. Петровский в статье «Мастер на все времена» [Петровский, 1991].
В самом деле, читая Булгакова, мы, к нашему собственному удивлению, начинаем искренне верить в необычайные происшествия, о которых рассказывает автор. Например, нам не кажется необычной встреча Воланда с Берлиозом и Иваном Бездомным на Патриарших прудах, нам не кажется и сверхъестественным то, что профессор Преображенский, сделав операцию собаке, превратил её в человека и т.д. Понимая всю абсурдность этого состояния, мы ничего не можем с собой поделать и с удовольствием верим в то, что написано в его произведениях, хотя если бы увидели это собственными глазами, — вряд ли бы поверили.
В чём же загадка и притягательность творчества М.А. Булгакова? Сотни исследователей уже пытались приоткрыть завесу загадочности булгаковского текста, но конкретного ответа так никто на этот вопрос и не дал. Мы, разумеется, не ставим перед собой задачу дать окончательный ответ на этот вопрос, но полагаем, что притягательность произведений Булгакова заключается, прежде всего, в их языке, в тех оборотах речи, которые автор использует, описывая даже самые обыденные ситуации, в тех эпитетах, которые он подбирает для характеристики персонажей и т.д.
Именно поэтому нам представляется интересным проанализировать тексты М.А. Булгакова и понять, может ли Булгаков быть понятен в переводе, что остаётся от булгаковского текста при переводе на другие языки, насколько М.А. Булгаков понятен иностранному читателю.
Следует отметить, что проблемы, с которыми сталкивается переводчик при переводе художественного текста, связаны с тем, насколько он может выразить понятия одной культуры средствами другого языка и адекватно представить их через понятия родной культуры. Естественно, это оказывается возможным лишь в том случае, если помимо лингвистических знаний у переводчика присутствуют и экстралингвистические знания, столь необходимые для порождения адекватного текста.
Н.К. Гарбовский пишет: «...довольно часто переводчик сталкивается с этнографическими загадками иной культуры. Он должен
их разгадать и растолковать на своём языке. Но это лишь частный случай переводческого толкования иного. В общем смысле "иное" для переводчика — это иное сознание, сознание автора, породившего систему смыслов речевого произведения, подлежащего переводу. Проникнуть в эту систему составляет основную задачу герменевтического этапа перевода» [Гарбовский, 2010, с. 110]. Таким образом, именно межкультурные знания — обязательный фактор мастерского перевода, так как, только обладая ими, переводчик может передавать «глубинные замыслы и идеи автора без ущерба смыслу подлинника» [Гудий, 2010].
Говоря о переводе в аспекте межкультурной коммуникации, О.И. Костикова пишет: «Осознание "своего" происходит не только при сравнении с чужим (через осознание "чужого"), но и через восприятие того, как "своё" осознается "чужим". Иными словами, для понимания процессов, происходящих в национальной литературе, важно понимать не только что, как и почему переводится с "чужих" языков и становится достоянием национальной литературы, но также и что, как и почему переводится из национальной литературы на чужие языки и становится достоянием иной культуры» [Костикова, 2010, с. 171].
Подобную точку зрения высказывал и Г.Д. Томахин. Он отмечал, что перевод — это не только соприкосновение двух семантических систем со своими национально-культурными свойствами, но и контакт представителей двух лингво-культурных общностей, каждый со своим мировосприятием и определённым фондом культурного наследия: фоновыми знаниями, речевым этикетом, морально-эстетическими нормами и многое другое [Томахин, 1997]. Именно поэтому процесс перевода художественной литературы оказывается достаточно сложным, и не всегда литературное произведение, обладающее «национальным своеобразием», может с абсолютной полнотой быть «воссоздано» на другом языке.
В подтверждение этому можно вспомнить высказывание известного русского писателя Ф.М. Достоевского, который утверждал, что русские писатели принципиально не переводимы. Он писал, что если из всех русских писателей взять хотя бы Тургенева, которого он считал самым западным из всех писателей второй половины XIX в., а из всех произведений Тургенева роман «Рудин» — самое европеизированное, то и оно вряд ли будет понятно европейскому читателю [Русские писатели о переводе: ХУШ—ХХ вв., 1960].
Но тем не менее переводчик должен стремиться к максимально точной передаче смысла и стиля оригинала, и многие исследователи перевода писали об этом, например, А.В. Фёдоров в работе «Основы общей теории перевода» говорил о том, что «каждый высокоразвитый язык является средством достаточно могущественным, чтобы
передать содержание, выраженное в единстве с формой средствами другого языка» [Фёдоров, 1968]. Переводческие ошибки создают культурологические лакуны и непонимание. Примером таких лакун, по мнению Н.Н. Дзида, является перевод романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» на английский язык. В работах этого исследователя дан сопоставительный анализ оригинала и переводов данного романа на английский язык, это позволило автору выявить асимметричные черты картин мира автора и переводчика. В результате исследования показано, что при чтении оригинального художественного текста возникают лакуны понимания у переводчика, а затем у читателя переводного произведения. Это ведёт к асимметрии межкультурной коммуникации между представителями двух наций. В результате, как утверждает исследователь, английский читатель не может усмотреть за текстом перевода такую же мозаику смыслов, как читатель, владеющий русским языком [Дзида, 2009, с. 33] [цит. по: Кушина, 2010, с. 73].
Попробуем выяснить, так ли это, или только английский перевод романа был выполнен неудачно. С этой целью мы решили проанализировать фрагменты текста, которые представляются универсальными и на первый взгляд не составляют каких бы то ни было сложностей для переводчика, но на самом деле могут оказаться для него теми препятствиями, которые и создают понятийные лакуны для читателя. Для анализа мы выбрали несколько эпизодов из романа «Мастер и Маргарита», описывающих ситуации, связанные с приёмом пищи, и их переводы на французский и греческие языки, сделанные Клодом Линем в 1997 г. (французский перевод) и Тиной Караиорги и Юрием Яннакопулосом в 1991 г. (греческий язык).
Выбор в качестве фактического материала для исследования подобных сцен не случаен. Булгаков уделяет большое внимание сценам трапезы. Его герои не только любят «поесть», но и умеют это делать. Если бы кому-то пришло в голову составить антологию фрагментов из произведений русских авторов, посвящённых еде, то Булгаков наверняка занял бы в ней одно из первых мест. Следующая фраза, принадлежащая одному из персонажей Булгакова — профессору Преображенскому, могла бы служить эпиграфом к такой антологии: «Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь, и представьте, большинство людей вовсе есть не умеет. Нужно не только знать, что съесть, но и когда и как... И что при этом говорить, да-с!»
Итак, попробуем проследить, насколько полно и адекватно может быть переведён М.А. Булгаков, сравнив текст оригинала с текстами переводов в избранных фрагментах.
Анализируя булгаковский текст путём его сопоставления с переводами, мы, вероятно, сможем увидеть то, что ускользает от нашего внимания, когда мы читаем текст на русском языке. Может, в самом деле, идея, неоднократно высказывавшаяся в отношении сопоставления языков, а именно о том, что через сопоставление, через сравнение с другим языком мы можем лучше и полнее понять особенности своего собственного языка [см., напр.: Ладо, Ярцева], может быть применена и к сравнению целых художественных произведений, и, может быть, через перевод нам удастся разгадать тайны текста оригинала. Однако пока мы таких глобальных задач перед собой не ставим. В нашем исследовании мы попытаемся проанализировать лишь некоторые переводческие решения, демонстрирующие, на наш взгляд, как удачи, так и неудачи при переводе булгаковского текста.
Мы не собираемся высказывать какие бы то ни было критические замечания в адрес переводчиков, тем более мы не хотим выступать подобно многим хорошо известным писателям, литературным критикам, философам, ставившим под сомнение возможность адекватной передачи в переводе художественного текста. Мы только попробуем понять, что из булгаковского текста сохраняется в переводе на греческий и французский языки, а что, напротив, полностью утрачивается.
В данной статье, основываясь на когнитивной теории фреймов [см. подробнее: Есакова, 2010, с. 182—199], мы попытаемся определить, в чём состоит отличие описаний этих ситуаций трапезы в оригинальных и в переводных текстах и насколько асимметричны фреймы, восстанавливаемые из этих описаний на основе русской, французской и греческой культурных традиций.
Наиболее общее представление о ситуации еды — архифрейм трапеза — рассматривается с разных точек зрения как система взаимодействующих во времени и в пространстве актантов. Категории времени и пространства создают внешние границы для взаимодействия актантов, собственно говоря, рамку ситуации (ср. англ.: frame, обозначающее не только некое состояние ума, т.е. когнитивную категорию, но и «рамку»). Поэтому временной и пространственный аспекты являются первичными дифференциальными признаками, положенными в основу сравнения фреймов, восстанавливаемых из описаний на русском, французском и греческом языках.
В данной статье мы остановимся на описании временного аспекта ситуаций, описывающих приём пищи, а в частности на фрейме первой фазы — еда утром, после сна, т.е. завтрак. Три оставшихся фрейма: фрейм 2 фазы — еда в середине дня; фрейм 3 фазы — еда вечером и фрейм 4 фазы (факультативный) — промежуточная еда
(полдник, завтрак, английский чай и т.д.) в данной статье рассматриваться не будут.
Следует отметить, что мы не ставим перед собой задачу системного описания всех фреймов, связанных со временем приёма пищи, во всём многообразии их элементов и отношений между ними. Мы обратимся лишь к тем, которые выводятся из текста анализировавшегося произведения. Мы постараемся показать, что каждый из них, насколько ясным ни казалось бы описание, представляет некоторые трудности для интерпретации человеком, когнитивный опыт которого сложился в иной культуре.
Обратимся к первому фрагменту текста, где упоминается одна из интересующих нас ситуаций, а именно ситуация «завтрака».
Булгаков описывает разговор Берлиоза и Ивана Бездомного с загадочным иностранцем на Патриарших прудах. Иностранец произносит следующую фразу:
«Ведь говорил я ему (Канту. — Е.М.) тогда за завтраком: "Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут".
Берлиоз выпучил глаза. "За завтраком... Канту?.. Что это он плетёт?" — подумал он» (гл. 1, с. 329).
Во французском переводе данный фрагмент выглядит следующим образом: «Du reste, je lui ai dit un jour en déjeunant avec lui: "Voyez-vous, professeur — excusez-moi — mais vos idées sont un peu incohérantes. Très intelligentes, sans doute, mais terriblement incompréhensibles. On rira de vous".
Berlioz ouvrit des yeux ronds: "En déjeunant... avec Kant? Qu'est-ce qu'il me chante là ?" pensa-t-il» (гл. 1, с. 33).
Русское «за завтраком» передаётся французским "еn déjeunant". Решение переводчика заменить русскую именную предложную конструкцию герундием представляется вполне правомерным: во французской литературе герундий, уточняющий ситуацию общения, довольно часто сопровождает глагол речи. Однако некоторые важные, на наш взгляд, элементы ситуации оказываются при этом утраченными. Попытаемся понять, насколько существенны эти утраты.
Слово «завтрак» сразу вызывает в сознании определённый фрейм, с определёнными элементами и отношениями между ними. В русском описании актуализированным оказывается темпоральный компонент фрейма: завтрак — это утренняя еда. Потенциальными элементами являются: набор блюд, время, затраченное на еду, возможность общения и т.п. В обыденном сознании русского «среднего» человека первой половины XX в., к которому и обращается Булгаков, на завтрак время тратится немного, и возможности общения ограниченны. Компонент коммуникации
в данном фрейме характеризуется как незначительный. Но автор показывает иную, идеальную картину. Она относится к иной жизни. Дьявол Воланд и философ Кант могут себе позволить неспешно беседовать не за обедом или за ужином, а именно за завтраком, и не о делах, не о дне насущном, а о существовании Христа и о доказательствах его существования. Иначе говоря, в данном конкретном описании ситуации коммуникативный компонент фрейма «трапезы» актуализируется уже как существенный. Картина, описанная Булгаковым, нарушает стереотипное представление о завтраке, она демонстрирует частное, нетипическое проявление фрейма. Эта необычность значима. Она служит для характеристики персонажей: только «сильные мира сего» могут позволить себе подобную трату времени утром, за завтраком. Данное представление о персонажах не возникло бы, если бы Булгаков написал «за обедом» или «за ужином», когда у людей обычно больше времени для еды. Именно на ужин или на обед обычно приглашаются гости для совместного застолья, предполагающего и коммуникацию.
Использование во французском переводе герундия глагола "déjeuner" несколько изменяет картину
Французский герундий "en déjeunant" нивелирует фрейм, делает его менее выразительным. Причина этого в следующем. В современном французском языке к XX в. сложилась традиция называть основные 3 приёма пищи следующими именами: иреШ déjeuner" — утром, "déjeuner" — в полдень, "dîme" — вечером. Таким образом, в настоящее время можно установить довольно отчётливую эквивалентность между русскими и французскими названиями трапез, распределённых во времени: завтрак — le petit déjeuner; обед — le déjeuner; ужин — le dîner.
В XVIII в., когда жил Кант, во Франции существовала несколько иная система обозначений «завтрака», «обеда» и «ужина»: le déjeuner — завтрак; le dîrnr — обед; le souреr — ужин.
Интересно, что подобное обозначение распределённых по времени суток трапез сохранялось ещё и в 50-е гг. XX столетия для обозначения русских аналогов. Так, в известной французской методике самостоятельного изучения языков "Assimil" в самоучителе русского языка ("Le russe sans peine") русские «завтрак» и «завтракать» регулярно обозначается словом "déjeuner", «обед» и «обедать» — "dîrnr", а «ужин» и «ужинать» — '^о^е^ [Assimil, 1952, p. 128, 152, 292 et al.]. Правда, иногда авторы методики путались и, конструируя искусственные тексты на русском языке, называли
«обедом» вечернюю трапезу, предлагая при этом в качестве эквивалента лексему "dîner" [там же, с. 128], видимо, в силу уже изменившейся к тому времени системы обозначений данных фреймов во французском языке.
Сейчас, когда лексема "déjeuner" обозначает еду в середине дня, что эквивалентно русскому «обед», а "dîner" — еду вечером, т.е. русское «ужин», лексема "souper" называет «еду после театра примерно в 2—3 часа ночи». Это слово употребляется довольно редко и обозначает нетипичные ситуации «полуночничества», т.е. называет факультативный фрейм.
Глагол "déjeuner", обозначает процесс еды и утром, являясь эквивалентом словосочетания "prendre le petit déjeuner" (завтракать), и днём (обедать). Однако процесс утренней еды в сознании французов всё больше ассоциируется со словосочетанием "prendre le petit déjeuner" [см.: Гарбовский, Костикова, 2011, с. 127—128]. Более того, само словосочетание "le petit déjeuner" постепенно превращается в сложное слово "petit-déjeuner", о чём свидетельствуют некоторые из последних учебников французского языка для иностранных студентов [см.: Graneberg, 2000]. Глагол "déjeuner" во французском языке всё более прочно закрепляется за именем, обозначающим «обед». Соответственно, герундий этого глагола "en déjeunаnt" скорее воспринимается как описание ситуации обеда, чем завтрака. Для современных французов обед ("le déjeurnr") — это основная еда, во время которой можно отдохнуть, поговорить, пофилософствовать. В современной Франции получили широкое распространение так называемые déjeuners d'affaire, во время которых обсуждаются многие проблемы. Позволить себе это могут довольно многие. Иначе говоря, беседа за обедом — en déjeunаnt — воспринимается как нечто обычное и естественное. Поэтому и ситуация, реконструированная в переводе, не может служить для характеристики персонажей.
Судя по всему, переводчик увлёкся главным парадоксом ситуации — иностранец завтракал с Кантом, которого отделяла от современников Берлиоза более чем одна жизнь. Он не обратил внимания на знак, заключённый в слове «завтрак».
Однако выбор у него был, ведь в современной французской культуре существует «особый завтрак», не характерный для среднего француза. Французы, достигшие определённого положения в обществе, в исключительных случаях особой значимости теряют массу драгоценного утреннего времени в парижских пробках, чтобы приехать на "petit déjeuner", заказанный заранее и весьма дорогой завтрак, например в гостинице "Ritz", где бывали М. Пруст, Гитлер и многие другие знаменитости, или в каком-либо ином шикарном отеле. Там они, подобно Воланду и Канту, неспешно об-
суждают важные проблемы. Сохранение в переводе обозначения именно «завтрака» ("petit déjeuner") позволило бы показать не только исключительность ситуации, но и значительность её участников. Французский язык не противодействует такому решению. Форма "au petit déjeuner" (вариант "au petit-déjeuner") не нарушила бы стиля повествования.
Таким образом, переводчик, приняв своё переводческое решение, осуществил в известном смысле дифференциацию значений. Он сместил фрейм трапезы, описанный Булгаковым, на одну фазу по временной шкале и «стёр» сему необычности поведения, свойственного этим персонажам, что являлось их важной характеристикой. Во французской версии идеальная русская картина исключительной ситуации, в которой участвуют исключительные люди, оказалась несколько менее выразительной.
Обратимся теперь к переводу этой сцены на греческий язык, где, на наш взгляд, данная ситуативная реалия достаточно точно передана переводчиками.
Tou то' 'Xsya еуы хоте ото ngoyso^a: «Каб^уп1^ ^ои, av еп1трёпете, enivo^oaxe xàxi aaovàpxnxo! 'Iowç va eivai Ki ë^onvo, aXXà eivai фо^ера axaxaXa|3iaTixo. ©a уе^от ¡хе aaç».
О МперХю^ уо^рХыое та [xàxia xou «£то лроуео^а... axov IKavx;... Ti тaa[xпoovàеl aoxôç;» ахёфтпхе (гл. 1, с. 14).
В переводе на греческий язык русское выражение «за завтраком» звучит как «ого лдоуеира».
Однако следует отметить, что в греческом языке помимо слова «то лдоуеора» (кстати, употребляемого не так часто) используются слова: «то npœtvô» («завтрак») и «то коХатою» («лёгкий завтрак»).
Почему же переводчик выбрал форму, менее распространённую в языке? Рассмотрим значение каждого из существующих слов, имеющих значение «завтрак», и попытаемся определить, почему переводчики выбрали слово «то лдоуеора» и насколько оно адекватно передаёт ситуацию, описанную в романе.
Начнём со слова «то ngœtvô», которое до 1961 г. использовалось только в значении «утро», «утренние часы» (на димотике; до 1961 г. существовали два языка димотики и кафаревуса). Только после признания «димотики» литературным языком слово «то ngœtvô» начинает использоваться в значении «завтрак». Сегодня это слово используется в двух значениях: «часть дня, утро» и «первое принятие пищи в утренние часы» [Eoyxgovov OgSoYgatpixôv — Eр^nvеuтlxôv ЛеÇlxôv Tnç E^^nviK^ç T^waanç (Ka0agеoooanç — An^oxix^ç), Еж^.е^пт% xyjç ùb]ç ©• ToAaç, O.E.E., «AxXaç», A0nvai, 1961, с. 1606. Далее: Sùyxpovov Ор0oYрaфlKôv]. Большей частью для обозначения второго значения оно используется вместе с глаголами «ясирры» («принимать, брать») и «трыы (èfoyâ)» («есть, кушать»). Например: Ъфиуе
yia ЗаиЫ ушдк va mgsi то ngœivô (досл. перевод: Ушёл на работу, не приняв (не взяв) завтрака. Ушёл на работу, не позавтракав) [Ле^хо T]ç IKoiv^ç NeoeXX]vix^ç, АрютотёХею navenior^[xio ©eooaXovïxnç. IvotltoÙxo NeoeXX]vixùv Snouôùv [Iôçu^a MavoX] TQiavTa^oXXÏô]], ©eooaXovïx], 1998, с. 1158. Далее: MavoX] TQiavTa^oXXÏô]].
Следует также отметить, что слово «то nçwivo» широко используется и в рекламных буклетах гостиниц, кафе и ресторанов. Например: Zm Çsvoboysio ospfîîpouv ngœivo, ysbpia xai fîgaôivo (В гостинице предлагают завтрак, обед и ужин) [MavoX] TQiavTa^oXXÏô]..., там же].
В переводе на греческий язык данного фрагмента текста переводчик решил не использовать слово «то ngœivo», так как никаких ассоциаций, связанных с необычностью данного приёма пищи и тех, кто участвует в этом процессе, оно не вызывает, так как для грека это просто действие — принятие любой пищи. В этом слове присутствует только темпоральный компонент — «завтрак — это утренняя еда».
Слово «то KoXarnio»» (заимствованное из венецианского «kolatsio») также не было выбрано переводчиком, так как обычно оно используется, когда говорится об утренней еде, а большей частью вообще о еде, приготовленной на скорую руку [SùyXQovov OpBoyQa^ixov..., с. 1054].
Переводчик свой выбор остановил на слове «то ngoysopa». Почему? В «Современном словаре греческого языка» [SùyXQovov Орбо-YQa^ixov..., там же], изданном в 1961 г., слово «то ngoysufia» приводится в следующих значениях: «утренняя пища» или «утреннее блюдо». Данное слово обычно используется, если речь заходит не просто об утренней еде, а когда утренний приём пищи принимает официальный характер, например: О лдыволоодуод nagédsos ngoysupia sgyaataç (Премьер-министр дал званый завтрак) [MavoX] TpiavTa-^oXXÎô]..., с. 1158].
Таким образом, в повседневной жизни, говоря о завтраке, греки употребляют слово «то ngœtvo», а для того чтобы подчеркнуть исключительность ситуации и значительность её участников, переводчик вполне резонно использовал слово «то ngoysopa».
Приведём ещё примеры, описывающие интересующую нас ситуацию, а именно ситуацию, описывающую «завтрак».
Страннейший завтрак у покойного философа Канта... (гл. 3, с. 360).
На французский язык данный фрагмент переводится как «страннейший обед» — ...cet etrange dejeuner avec le defuntphilosophe Kant... (гл. 3, с. 73), что также, на наш взгляд, менее точно передаёт ситуацию, представленную в тексте оригинала, и «стирает» сему «необычности происходящего» и не даёт того представления о персонажах, которое складывается у русского читателя.
В греческом языке данная фраза звучит следующим образом: Nai, ngay^aTixà ¿toi e^nyoùvTav oXa: xai то unspaAAôxam npoyeu^a ¡xe tov ^axagÏT] фйооофо IKavT... [Кеф., 3, o. 47].
Здесь для перевода слова «завтрак» также используется слово «то npôysupa», подчёркивающее необычность персонажей, поэтому перевод вполне адекватен. Помимо этого значение слова «завтрак» усиливается прилагательным в превосходной степени «страннейший» — «■uлspaAAôкотоç, то uлspaAAoкото npôysopa». Данное прилагательное составлено переводчиками из двух слов «unsp - aAAômrn» = = «unsp (гипер) + aAlomm (странный)» = «гиперстранный». Данного слова нет в греческом словаре — это так называемый «переводческий фразеологизм», который был придуман переводчиками скорее всего для того, чтобы подчеркнуть необычность завтрака.
Рассмотрим ещё один фрагмент текста, где речь заходит о завтраке.
«... сидели в столовой квартиры, доканчивая завтрак...» (гл. 27, с. 644).
В данной сцене речь идёт опять же о Воланде, Азазелло и Ко-ровьеве, которые «в обычном своём наряде, а вовсе не во фрачном праздничном, сидели в столовой квартиры, доканчивая завтрак». Интересно, что за абзац до этого фрагмента Булгаков, описывая действия обычных людей, а именно «мужчин, одетых в штатское», пишет, что было «около четырёх часов жаркого дня.», а ещё за абзац — «между тем время приближалось к обеду.».
Создаётся впечатление, что М. Булгаков намеренно, описывая Воланда и его свиту, использует слово «завтрак», чтобы ещё раз подчеркнуть исключительность этих героев, не подчиняющихся обычному распорядку дня.
Во французском переводе мы читаем: «...finissaient de déjeuner dans la sale à manger» (гл. 27, с. 458). Переводчик традиционно вместо слова «завтрак» использует слово «обед», таким образом стирая виртуальную сему, заложенную в тексте оригинала. Он следует логике, так как в предыдущих абзацах речь идёт именно о времени обеда: «cependant, l'heure du déjeuner approchait...» («время приближалось к обеду...»).
В греческом варианте романа переводчики, напротив, проводят очень чёткую грань между обычными людьми и компанией Воланда. Как и в начале романа, переводя слово «завтрак», они используют слово «то npôysopà» («...rndômv amjv тpaл£Zapia тои biapispiopiamq, теАе-lыvоvтaç то npôysupia wuç») (гл. 27, с. 376), описывая затянувшийся до 16 часов завтрак, который могли себе позволить только те, кто когда-то завтракал с Кантом.
А во фразе из предыдущего абзаца «Zm pism^b nArjalaZs ц ccpa тои фaYnтoù...» (гл. 27, с. 376) («Между тем время приближалось к обеду.») переводчики использовали слово «то (payrjm», которое в гре-
ческом языке используется в двух значениях: «еда, приготовленная определённым образом» и «принятие пищи в определённое время и определённым образом», а именно указывает только на принятие пищи, то есть если в сцене, описывающей Воланда и его свиту, Булгаков стремится, на наш взгляд, подчеркнуть официальность и философскую натуру своих героев и переводчики чётко следуют за автором, выбирая именно слово «то яроуеира», то в данном случае речь идёт просто о том, что настало время обеда, принятия пищи.
Таким образом, проанализировав лишь несколько фрагментов из текста романа «Мастер и Маргарита», в которых речь идёт о первом приёме пищи, а именно о завтраке, можно сделать вывод, что французскому переводчику передать необычность ситуации и исключительность героев, участвующих в ней, удалось недостаточно хорошо, он «стёр» сему необычности поведения, свойственного этим персонажам, что являлось их важной характеристикой.
А в переводе романа на греческий язык, напротив, на наш взгляд, переводчики попытались максимально подчеркнуть необычность описываемых героев, их исключительность и неординарность.
Можно предположить, что греческому коллективу переводчиков лучше удалось разобраться в «картине мира» М.А. Булгакова, глубже проникнуть в русскую культуру и традиции, знание которых необходимо для адекватного перевода.
Список литературы
Гарбовский Н.К. Перевод и смысл: к постановке вопроса // Труды Высшей школы перевода (факультета) Моск. гос. ун-та имени М.В. Ломоносова. Книга первая. 2005—2010. М., 2010. С. 110. Гарбовский Н.К., Костикова О.И. Не забывай сомневаться // Университетское переводоведение. Вып. 11: Мат-лы XI международной конференции по переводоведению «Фёдоровские чтения» 20—23 октября 2010. СПб.: Филологический ф-т СПбГУ, 2011. С. 127—128. Дзида Н.Н. Концептуальное пространство романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» и его переводов на английский язык // Естественный и виртуальный дискурс: когнитивный, категориальный и семиолингви-стический аспекты. Тюмень: Вектор Бук, 2009. С. 36—41. Есакова М.Н. Теория фреймов как способ представления действительности и категория ситуативных реалий // Труды Высшей школы перевода (факультета) Моск. гос. ун-та имени М.В. Ломоносова. Книга первая. 2005—2010. М., 2010. С. 182—199. Костикова О.И. Переводческая критика, «критические переводы» и опыт освоения «чужого» // Труды Высшей школы перевода (факультета) Моск. гос. ун-та имени М.В. Ломоносова. Книга первая. 2005—2010. М., 2010. С. 171.
Кушнина Л.В., Силантьева М.С. Языковая личность переводчика в свете концепции переводческого пространства // Вестн. Перм. ун-та. 2010. № 6. С. 73.
Ладо Р. Лингвистика поверх границ культур // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 25. М.: Прогресс, 1989. С. 32—62.
Ярцева В.Н. Контрастивная грамматика. М.: Наука, 1981. 111 с.
Петровский М.А. Мастер на все времена: К 100-летию со дня рождения М. Булгакова // Семья и школа. 1991. № 5. С. 46—49.
Русские писатели о переводе: XVIII—XX вв. / Под ред. Ю.Д. Левина, А.Ф. Фёдорова. Л.: Советский писатель, 1960.
Томахин Г.Д. Перевод как межкультурная коммуникация // Перевод и коммуникация. М.: ИЯз РАН, 1997. С. 129—137.
Источники
Булгаков М.А. Мастер и Маргарита. Минск: Юнацтва, 1988.
Boulgakov, M. Le Maître et Marguerite: Traduit du Russe par Claude Ligny. P., 1997.
Mi/ar/X, МжоиХукакоф. О Mang xai n Magyagixa. Mexà^gaan: Tiva Kagaye-wgyn, Rougi RavvaxônouXoç, ExSôanç Bç^iXio, A0^va, 1991.
Zùyxpovov, OgOoyga^ixôv — Eg^nveuxixôv ЛeÇlxôv T]ç EXXnvix^ç rXwaanç (KaOageùouanç — An^oxix^ç), Eni^eXnx^ç t]ç B. roùXaç, O.E.E., «AxXaç», AOnvai, 1961.
Ле^1х0 T]ç Koiv/jç NeoeXXnvix^ç, AgiaxoxéXeio naveniax^io BeaaaXovixnç. Ivaxixoùxo NeoeXXnvixwv ZnouSwv [ISgu^a MavôXn Tgiavxa^uXXiSn], Bea-aaXovixn, 1998.
Новогреческо-русский словарь [E^vopWaiKO Лг^ко]. М.: Изд-во «Культура и традиции», 1993.
