CC BY
44
2. Повесть о болезни и смерти Василия III // Памятники литературы Древней Руси: середина XVI века / изд. текста, пер., ст. и коммент. Н.С. Демковой. - М., 1985.
3. Писание о преставлении и погребении князя Скопина-Шуйского // Памятники литературы Древней Руси: Конец XVI - начало XVII века / изд. текста, пер., ст. и коммент. Н.С. Демковой. - М., 1987.
4. Душечкина, Е.В. Статейный список 1652 года как литературный памятник // Уч. зап. Тартус. ун-та. - Тарту, 1975. - Вып. 369: Тр. по рус. и славян. филологии. Литературоведение.
5. Собрание писем царя Алексея Михайловича. - М., 1856.
6. Шунков, А.В. Жанр послания в русской литературе XVII века. (На материале эпистолярного наследия царя Алексея Михайловича). -Кемерово, 2006.
7. Русская силлабическая поэзия XVII-XVIII веков / вступ. ст., подгот. текстов и прим. А.М. Панченко; общ. ред. В.П. Адриановой-Пе-ретц. - Л., 1970.
8. Записки отделения русской и славянской археологии. - СПб., 1861. - Т. 2.
9. Платонов, С.Ф. Лекции по русской истории. - М., 1993.
Bibliography
1. Krotov, M.G. Poslanie carya Alekseya Mikhayjlovicha o smerti patriarkha Iosifa. (Ehtyud iz istoricheskoyj psikhologii) // Germenevtika drevnerusskoyj literaturih XVI - nachala XVIII veka. - M., 1989.
2. Povestj o bolezni i smerti Vasiliya III // Pamyatniki literaturih Drevneyj Rusi: seredina XVI veka / izd. teksta, per., st. i komment. N.S. Demkovoyj.
- M., 1985.
3. Pisanie o prestavlenii i pogrebenii knyazya Skopina-Shuyjskogo // Pamyatniki literaturih Drevneyj Rusi: Konec XVI - nachalo XVII veka / izd. teksta, per., st. i komment. N.S. Demkovoyj. - M., 1987.
4. Dushechkina, E.V. Stateyjnihyj spisok 1652 goda kak literaturnihyj pamyatnik // Uch. zap. Tartus. un-ta. - Tartu, 1975. - Vihp. 369: Tr. po rus. i slavyan. filologii. Literaturovedenie.
5. Sobranie pisem carya Alekseya Mikhayjlovicha. - M., 1856.
6. Shunkov, A.V. Zhanr poslaniya v russkoyj literature XVII veka. (Na materiale ehpistolyarnogo naslediya carya Alekseya Mikhayjlovicha). -Kemerovo, 2006.
7. Russkaya sillabicheskaya poehziya XVII-XVIII vekov / vstup. st., podgot. tekstov i prim. A.M. Panchenko; obth. red. V.P. Adrianovoyj-Peretc.
- L., 1970.
8. Zapiski otdeleniya russkoyj i slavyanskoyj arkheologii. - SPb., 1861. - T. 2.
9. Platonov, S.F. Lekcii po russkoyj istorii. - M., 1993.
Статья поступила в редакцию 25.12.13
УДК 81'373
Yakimov P.A., Kirina M.M. THE CONCEPT OF «CHILD» IN ORENBURG DIALECT PICTURE OF THE WORLD
The article attempts to analyze the features of a lexical representation of the concept «Child» in Orenburg dialect picture of the world, which is regarded as a piece of Russian language picture of the world. Particular attention is paid mikrokontseptam «Child's Play», «Children's character», «Childhood diseases», «Age», make up the structure of the concept «Child».
Key words: a dialect picture of the world, a dialect, a lexeme, kontsept «Child», an explication of kontsept. П.А. Якимов, канд. пед. наук, доц. ОГУ, г. Оренбург;
М.М. Кирина, студентка 3 курса факультета филологии ОГУ, г. Оренбург, E-mail: pyakimov@mail.ru
КОНЦЕПТ «РЕБЕНОК» В ОРЕНБУРГСКОЙ ДИАЛЕКТНОЙ КАРТИНЕ МИРА
В статье предпринята попытка проанализировать особенности лексического представления концепта «Ребенок» в оренбургской диалектной картине мира, которая рассматривается как фрагмент русской языковой картины мира. Особое внимание уделяется микроконцептам «Детская игра», «Детский характер», «Детские болезни», «Возраст», составляющим структуру концепта «Ребенок».
Ключевые слова: диалектная картина мира, диалект, лексема, концепт «Ребенок», вербализация концепта.
Ставшее весьма актуальным в последние годы понятие «картина мира» в науке трактуется с позиций различных гуманитарных наук весьма многообразно. Обобщая многочисленные определения понятия «картина мира», можно выделить несколько уровней его представления: картина мира как продукт человеческого сознания; как идеальное представление всей взаимосвязи объективных предметов и процессов в исторической перспективе (Г.В. Колшанский); картина мира как совокупность всех знаний (или знаний в конкретной области) о мире, выработанная на данном этапе развития человеческого общества (О.А. Корнилов); картина мира как одна из форм конкретизации общей картины мира; картина мира как «целостный, глобальный образ мира, который является результатом всей духовной активности человека» и «возникает у человека в ходе всех его контактов с миром» (В.А. Маслова).
Можно выделить, описать и реконструировать картину мира у любой «социопсихологической единицы - от нации до отдельной личности» [1, с. 175]. Видение мира каждой из «социопсихологических единиц» (будь то этническая группа, или социальная группа, или отдельная личность) обусловлено ее культурой: одни и те же явления реальности по-разному воспринима-
ются и интерпретируются разными группами людей (и/или отдельными личностями). Важно при этом определить, как язык, используемый данной группой людей (или отдельной личность), отражает ее представление о мире (В.А. Маслова).
Целью нашего исследования было определение особенностей объективации одного из малоисследованных фрагментов картины мира - концепта «Ребенок» - в языке народной культуры (на материале говоров Оренбургской области). При этом картину мира, воплощающую народную культуры, мы обозначили диалектной вслед за Н.И. Толстым, который, рассматривая все многообразие русской культуры в 4 срезах - элитарном, деревенском, городском и профессиональном, соотносит народную культуру именно с говорами и диалектами [2]. В основу исследования легли данные Оренбургского областного словаря, а также материалы, собранные в ходе экспедиций по разным районам Оренбургской области, являющейся в диалектном отношении «уникальным заповедником разнообразнейших говоров» [3] - здесь представлены особенности, характерные говорам северного и южного наречий, а также среднерусским говорам.
Под диалектной картиной мира мы понимаем систему традиционно-народных представлений о мире, имеющую нечеткий,
во многом эклектический характер и отраженную в совокупности территориально-социальных коммуникативных средств. Главными функциями такой картины мира следует считать мировоззренческую, транслирующую, коммуникативную, аксиологическую и регулятивную [4].
Для картины мира, воплощающей народную культуру, важнейшим являются представления о семье. Доказательством тому служит огромное количество пословиц о семейном укладе жизни. Наиболее ярко в этой парадигме представлены пословицы о ребенке, отношении к ребенку. В работе А.В. Ледневой дается анализ прототипических ситуаций, закрепленных в пословичном фонде, которые описывают положение ребенка в семье: отношение родителей к ребенку, отношение матери к ребенку, отношение родителей к дочери, отношение отца к сыну, методы воспитания [5].
В оренбургских говорах концепт «Ребенок» представлен разнообразно. Если исходить из положения об иерархичности концепта, то внутри концепта «Ребенок» условно можно выделить 4 микроконцепта - «Детская игра», «Детский характер», «Детские болезни», «Возраст».
Игры и забавы многократно запечатлевались народной мудростью в пословицах, поговорках, считалках, потешках, пестуш-ках, прибаутках, страшилках, дразнилках и т.п. В оренбургской диалектной картине мира микроконцепт «Детские игры» является самым многочисленным по количеству его вербализаторов, что подтверждает значимость пословицы «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало».
Разнообразны сами названия детских игр: долевая (игра в мяч, в лапту), застукалки (игра в прятки), клёк (игра в городки), клызи (игра, при которой стараются попасть одной палкой в другую, положенную на землю на некотором расстоянии), коза-натяжка (игра, где одного играющего привязывают веревкой за кол, около которого остальные участники кладут свои вещи; водящий должен поймать кого-нибудь), крогод, корогод (хоровод), косая корова (игра, напоминающая горелки), кулики (игра в чижа), кулюкушки (игра в прятки), кума-закупка, погулюк (игра в прятки), штандар, штундор (игра в мяч).
Как мы видим, одни и те же игры в разных населенных пунктах называются по-разному, например, игра в прятки - засту-калки, погулюк, кулюкушки и т.п.
Следует отметить, что среди наименований игр в оренбургских говорах всего 2 собственно-лексических диалектизма - клёк и клызи. Предположительно лексема клёк является бессуфикс-ным образованием от глагола клёкать; путем переосмысления значения слова образовано наименование долевая (напрямую связано с направлением броска мяча); название погулюк сочетает словообразовательный способ (прибавляется приставка по-к бессуффиксному образованию гулюк, кулюк от глагола кулю-кать) и фонетические изменения (озвончение кулюк до гулюк).
Не менее интересны наименования предметов, предназначенных для игр: баль, бурулька, закупорка, кубан, кубарь, лапта, опука, шабалка). Здесь мы опять наблюдаем наличие разных лексем для наименования одних и тех же предметов, например: опука, баль, закупорка - «мяч»; шабалка, лапта - «палка для битья по мячу».
В данную тематическую группу входят собственно лексические (баль, бурулька, кубан) и лексико-семантические (закупорка, кубарь) диалектизмы. Значение «палка для битья по мячу» для лексемы лапта - результат метонимического переноса с названия игры на предмет, используемый в ней.
Интересны глаголы, которые обозначают действия во время игры, которые по большей части относятся к собственно-лексическим диалектизмам. Например, поймать горку (поймать мяч во время игры), зачкать (ударить кого-нибудь мячом во время игры), клёкать (быть водящим во время игры в клёк), конды-лять (кидать палку во время игры в клёк), шуковаться (договариваться перед игрой), щедровать (шутливое поздравление с праздником с целью получения вознаграждения).
В игре дети часто используют слова, похожие больше на набор звуков: алабуга, албак, дегеляй, дик, которые часто используются для называния водящего во время игры.
Библиографический список
Другой микроконцепт, входящий в иерархию концепта «Ребенок», - микроконцепт «Детский характер». Характер - это совокупность духовных, психических свойств человека, обнаруживающихся в поведении. Некоторые аспекты характера человека, представленные в говорах уральских казаков, описаны в работе И.Г. Горовой [6]. В оренбургских говорах широко представлены отрицательные черты характера ребенка: армай (шалун, озорник), армайка (шалунья, озорница), галда (крикун, болтун), задирун (задира, драчун), отрошник (избалованный мальчик), отрошница (избалованная девочка), урлапанчик (крикун, болтун).
В лексеме армай (и соответственно, в ее грамматическом варианте - армайка) мы наблюдаем расширение значения: сема «разбойник, грабитель» (В.И. Даль) расширяется до «шалуна, озорника» (оренб. говоры); при этом наблюдается утрата коннотации. Лексемы галда и задирун - результат деривации, соответственно, от галдеть (много говорить) и задира (зачинщик драк).
Следует отметить, что нами не выявлены в анализируемых текстах и в словаре говоров примеры, дающие положительную оценку характера ребенка.
Третий микроконцепт «Детские болезни» представлен не так многообразно. Большинство наименований болезней детей связано в младенческим возрастом: гуньба или молочница (болезнь грудных детей; мелкая сыпь в ротовой полости), кочерга (болезнь, при которой ребенок корчится), молоденская (болезнь грудных детей), полуношница (бессонница у ребенка от болезни), щекотуха (детская болезнь). Болезнь ребенка может быть названа не только существительным, но глаголом, например, кавкать (издавать слабые звуки, плакать), кукситься (плакать, хныкать перед сном).
Интересен четвертый микроконцепт «Возраст». Большая часть вербализаторов данного микроконцепта называет детский возраст, безотносительно возрастных периодов: бишара, гаврошек, малай, малайка, малец. Данные лексемы употребительны не только в оренбургских говорах, о чем свидетельствует наличие их в диалектном «Словаре Новгородской области» и «Словаре живого великорусского языка» В.И. Даля.
Микроконцепт «Возраст» в основном представлен нейтральными с точки зрения оценки лексемами. Только 3 лексемы оценивают определенный возрастной период ребенка: бельмешок (грудной ребенок), лежень (грудной ребенок, который еще не научился сидеть), поползень (ребенок-ползунок, ближе к лежню). Лексема бельмешок образована от слова бельмей (ничего не понимаю); лексема лежень - от глагола лежать; лексема ползунок - от глагола ползти.
Очень яркая оценка содержится при наименовании маленьких детей по их внешнему виду. Так, ребенка голого, без штанишек называют бесштанным или голоштанным (очень часто данные лексемы используются в дразнилках - «Голошатнный рак покатился в овраг...»), бесстыдного ребенка, переростка называют бугаем или бугаихой (например, «Такая бугаиха выросла, а все на горшок ходит, отца не стесняется...»), пухлого, толстого ребенка называют пухнач.
За пределами анализируемых микроконцептов находятся лексемы, используемые, например для того, чтобы напугать ребенка - каган, для называния предметов, необходимых для взращивания ребенка - качка, для называния родственных связей - примуш, примушка, для восклицания во время игры -матана.
Подводя итог, отметим, что лексическое представление концепта «Ребенок» в оренбургской диалектной картине мира близко тому, как оно представлено в других диалектных картинах мира, однако далеко от общеязыкового представления, поскольку большая часть лексем, используемых для вербализации микроконцептов «Детская игра», «Детский характер», «Детские болезни», «Возраст», отсутствует в толковых словарях русского языка. Рассмотренный материал позволяет значительно обогатить представление о русской национальной языковой картине мира в целом, и об отдельном ее фрагменте - диалектной картине мира.
1. Руднев, В.П. Словарь культуры XX века. - М., 1999.
2. Толстой, Н.И. Язык и народная культура: Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. - М., 1995.
3. Якимов, П.А. Хрестоматия говоров Оренбуржья. - Оренбург, 2012.
4. Ефремов, В.А. Теория концепта и концептуальное пространство / В.А. Ефремов // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. - 2009. - № 104.
5. Леднева, А.В. Концепт «ребенок» в пословичном фонде (на материале русских и немецких пословиц и поговорок) // Вестник Адыгейского университета. - 2001. - № 4.
6. Горовая, И.Г. Внутренний человек в диалектной картине мира уральских казаков // Nauki. Teoria i praktyka. - Poznan, 2012.
Bibliography
1. Rudnev, V.P. Slovarj kuljturih XX veka. - M., 1999.
2. Tolstoyj, N.I. Yazihk i narodnaya kuljtura: Ocherki po slavyanskoyj mifologii i ehtnolingvistike. - M., 1995.
3. Yakimov, P.A. Khrestomatiya govorov Orenburzhjya. - Orenburg, 2012.
4. Efremov, V.A. Teoriya koncepta i konceptualjnoe prostranstvo / V.A. Efremov // Izvestiya Rossiyjskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta im. A.I. Gercena. - 2009. - № 104.
5. Ledneva, A.V. Koncept «rebenok» v poslovichnom fonde (na materiale russkikh i nemeckikh poslovic i pogovorok) // Vestnik Adihgeyjskogo universiteta. - 2001. - № 4.
6. Gorovaya, I.G. Vnutrenniyj chelovek v dialektnoyj kartine mira uraljskikh kazakov // Nauki. Teoria i praktyka. - Poznan, 2012.
Статья поступила в редакцию 20.01.14
УДК 811. 512.1
SereedarN.Ch. STRUCTURAL SEMANTIC TYPES OF MODELS OF EXISTENTIAL SENTENCES IN THE TURKIC LANGUAGE OF SOUTH SIBERIA. The paper presents the analysis of the structure and semantics of simple existential sentences in the Tuvinian language. Versions of these models are found. The existential sentences in the Tuvinian language are compared with the ones in other Turkic languages of South Siberia. Similar and different peculiarities of the existential sentences models in the Tuvinian and other Turkic languages are found.
Key words: elementary simple sentences, model, structural scheme, plane of expression, plane of content, existential sentences, predicates, subject, object.
Н.Ч. Серээдар, канд. филол. наук, в.н.с. Тувинского института гуманитарных исследований, зав. сектором языка, г. Кызыл, Е- mail: sereedar.62@mail.ru
СТРУКТУРНО-СЕМАНТИЧЕСКИЕ ТИПЫ МОДЕЛЕЙ БЫТИЙНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ В ТЮРКСКИХ ЯЗЫКАХ ЮЖНОЙ СИБИРИ
В статье анализируются структура и семантика простых бытийных предложений в тувинском языке. Выявляются варианты данных моделей. Сравнивают бытийные предложения тувинского языка с другими тюркскими языками Южной Сибири. Обнаруживают схожие и отличительные черты моделей бытийных предложений тувинского языка от других тюркских языков.
Ключевые слова: элементарные простые предложения, модель, структурная схема, план выражения, план содержания, бытийные предложения, предикаты, субъект, объект.
Задачей статьи является выявление и описание бытийных предложений в тувинском языке, понимаемых как единицы языка, а не как речевые построения. Мы исходим из того, что говорящие строят свои предложения в соответствии с некоторыми образцами, которые закладываются в их сознание в процессе овладения языком, в раннем детстве.
Разные исследователи по-разному представляют и по-разному описывают эту сущность. Этому посвящено немало работ. Так, Т.П. Ломтев представлял языковые сущности, «образцы», в виде искусственных фраз, в которых устранялось все лишнее и оставались только структурно необходимые компоненты. Например, Иван бьет Петра, Иван дает Петру книгу, Иван режет мясо ножом [1]. Подобные предложения, с одной стороны, обнажают грамматическое устройство образца, наглядно демонстрируя то, что позже будет названо структурной схемой, с другой стороны, так же непосредственно выражают определенный синтаксический смысл, то есть намечают некоторый класс ситуаций, которые можно описать таким же способом. Такой способ представления соблазняет своей конкретностью, но он не позволяет детализировать этого представления, не описывает семантических возможностей данного образца.
Н.Ю. Шведова требует от предложения формальной законченности, наличия предиката и предикандума, но остается безразличной к структурно-смысловой, коммуникативной недостаточности: Иван купил - но что? у кого? - это остается за рамками описания, представленного в Грамматике -70 и Грамматике - 80 [2].
В.А. Белошапкова сделала следующий очень важный шаг, потребовав от представления о предложении коммуникативной достаточности [3]. Структурно-семантические модели простого предложения описываются и на материале тувинского [4], карачаево-балкарского [5; 6; 7; 8], алтайского [9; 10; 11], шорского [12; 13] и других тюркских языков.
Настоящая работа пользуется положениями и терминологией Новосибирской синтаксической школы, основанной М.И. Черемисиной, подход которой в основных чертах перекликается с изложенными выше. По М.И. Черемисиной, основной синтаксической единицей является элементарное простое предложение (ЭПП). ЭПП как языковая сущность недоступна прямому наблюдению, поэтому его записывают в виде моделей, в которых отражается понимание исследователем структурно-семантического устройства этих языковых объектов. Модель ЭПП фиксирует необходимые компоненты синтаксической единицы, которые представляются с помощью традиционных «символов классов слов». План выражения ЭПП можно представить в виде структурной схемы. Планом содержания ЭПП является пропозиция - абстракция, которая соответствует смыслу предложения как знака языка [14].
Модели бытийных предложений описывают ситуации наличия, присутствия некоторого объекта (объектов) в некотором пространстве. Объект может быть единичным или множественным, и в этом случае к значению наличия может добавляться обобщенная количественная оценка наличествующих объектов, выражаемая специальными предикатами. Предложениям наличия противостоят антонимичные предложения, обозначающие отсутствие объекта, отрицающие его наличие. Но антонимичность всегда предполагает существенную общность признака, по которому антонимы противостоят друг другу. Поэтому все эти группы предложений - собственно наличия, наличия + количественной характеристики и отсутствия наличия объекта объединяются в общей «модели наличия» в широком понимании термина.
Чтобы охарактеризовать эти модели, нужно показать, во-первых, что представляют собою те объекты, о локализации которых в предложении сообщается, во-вторых, каковы бывают те пространства, в которых они локализуются, в-третьих - что
