CC BY
13
Шкляев А. Г.
КОД ЖАН-ЛЮКА МОРО (рассуждения о национальном на фоне размышлений французского учёного и поэта)
Будучи на конгрессе в Будапеште в 1975 г., Жан-Люк Моро сам нашел нас -удмуртов. Оказавшись в кафе за одним столом, познакомился с художником С. Н. Виноградовым, потом со мной, а затем и со всей нашей делегацией. Среди нас был и П. К. Поздеев, удмуртский поэт, фольклорист. Жан-Люк кинулся к нему, словно к старому знакомому и, крепко пожимая руку, за что-то горячо благодарил: «Поздравляю, поздравляю! Вы замечательно читали». П. К. Поздеев был в полном недоумении, потрясенный, он не знал, как реагировать: впервые за границей, он никогда не видел Жан-Люка, да и поздравлять еще было не с чем. А дело было в том, что на только что закончившемся пленарном заседании конгресса пламенно выступил с речью манси Юван Шесталов. Он вдохновенно читал стихи о том, что если бы, будучи ребенком, он вдруг оказался брошенным и звал бы маму, к нему, понимая его, могли бы подойти и венгерка, и финка, и эстонка, и еще многие другие мамы, потому что слова «мать» и «мама» звучат почти одинаково во всех финно-угорских языках. Поэт эмоционально и энергично доказывал языковое родство собравшихся в зале. Аудитория была в восторге: поэт с их прародины говорит на их праязыке! Сама эмблема конгресса подчеркивала эту идею: из одного финно-угорского древа вырастает множество родственных языков, которые составляют пышную крону. Вскоре мы все поняли, что темно-смуглый, скуластый, со смолистыми волосами, коренастый Пётр Поздеев внешне удивительно похож на Ювана Шесталова, а мы и думать не могли об их сходстве. Первый это открыл Жан-Люк. Я был не менее удивлен этой сценой, и когда я рассказал о ней одному из наших этнографов, он спокойно ответил: «Нет ничего случайного. Юван Шесталов - из угорского племени. А Пётр Кириллович из села Эгра, как и Михаил Атаманов из деревни Верх-Эгра. Чувствуешь, у них один общий угорский корень. Они антропологически близки».
Все это я вспомнил, читая статьи Жан-Люка Моро. Потому что все они, что мне были доступны, проникнуты пафосом поиска общих корней духовной культуры, литератур и языков европейского сообщества, и не только европейского. Он добирается до самой матрицы, до самых общих типологических структур явлений. Может быть, потому его так интересуют древние национальные эпосы, в которых есть нечто первородное, общее и то индивидуальное, что идентифицирует этносы и позволяет задать каждому из них свою траекторию развития. Не случайно Жан-Люк ссылается на афористические строки Костоланьи, что «Финляндия вышла из «Калевалы». В удмуртской литературе Жан-Люк, прежде всего, также искал древний эпос и обратил внимание на крохотный зачин, записанный К. Гердом от Опоча Эле, за что Жан-Люк поставил его в ряд выдающихся сказителей. Благодаря такой высокой оценке в энциклопедию «Удмуртская Республика» была включена отдельная статья об Опоче Эле. Потом оказалось, что полнометражный
эпос уже был. Он скрывался в архивах в виде рукописи М. Худякова, на которую указал Петер Домокош. А Гёза Кёпеш открыл, что героическим эпосом являются и «Калмез бакатаръёс» (Калмезские богатыри), записанные Бернатом Мункачи. Дальше - больше. Д. Яшин прочел как стихи легенду «Эш-Тэрек» Кедра Митрея, что оказалось тоже частью героического эпоса. Потом по мотивам М. Г. Худякова написал эпос «Дорвыжы» В. М. Ванюшев, и уже в нашем веке создал героическое сказание «Тангыра» М. Г. Атаманов. Одним словом, Жан-Люк искал там, где действительно обнаружились залежи духовных богатств. Ход мысли Ж.-Л. Моро шел как бы от «Калевалы». Если финны воссоздали свой эпос, должны же быть также эпосы и у других ответвлений финно-угорской общности. И вот, касается ли автор карело-финского эпоса, структуру которого он просветил как сквозь рентген, или французского языка, в составе которого он видит элементы многих-многих канувших в Лету и существующих ныне языков, он всюду остается верным принципу охвата явления во всей его исторической полноте, глубине и системности.
Ж.-Л. Моро как финно-угроведа занимает одна из самых животрепещущих проблем: судьба языков и малых этносов. Финно-угорские народы при всей их разночисленности (от нескольких сотен до 10 миллионов), по сравнению с другими, все относятся к малочисленным. К тому же многие из них имеют тенденцию убывания. Как им быть? Как почувствовать их боль представителям других народов, насчитывающих многие сотни миллионов? Жан-Люк гипотетически допускает, что и французский язык может стать языком меньшинства. Что тогда? Что если выработают среднестатистический язык межнационального общения? Что потеряет тогда человечество? Сознает ли оно масштабы потерь? «Конечно, - размышляет он. - Было бы проще говорить на эсперанто или волапюк. Но какой грустной была бы наша Европа, если бы она была одноликой!». И дело даже не в грусти и не в навевающем тоску однообразии. «Я люблю языки и с большим сожалением констатирую их исчезновение, - пишет Ж.-Л. Моро. - Я считаю, что Вавилон - это не проклятие или несчастье, а дар Божий; что лингвистическое многообразие так же необходимо уму, как и биологическое всему живому...». Разнообразие как закон жизни. Поэзия - в траве. Некоторые могут ссылаться на то, что исчезали же языки, но человечество живет. Но кто знает, в каком оно накладе? Политика, исходящая из концепции, согласно которой язык лишь средство приведения к другому межнациональному языку или как к средству пробуждения к общественной жизни, оказалась губительной и катастрофичной для судеб языков. В этом смысле дальновидными оказываются те воззрения - от теологического (Агрикола: если в мире существует много языков, значит, это угодно богу) до интернационалистского (венгерский писатель Матэ Залка, выступая на съезде удмуртских писателей в 1930 г., призвал их с большей ответственностью относиться к родному языку, ибо «знать и мастерски владеть своим языком - это ваш интернациональный долг»), согласно которым каждый язык - божественное создание и общечеловеческая ценность. И вот Жан-Люк, знающий много языков -и больших, и малых, и на вкус, и на слух, дает обоснование, что на смену
противостояниям должна прийти гармонизация, которая может быть достигнута постоянным культурным обменом. А чем бы обменивались народы, если бы они перешли на единый язык, если бы лишились той национальной почвы, на которой взращивается каждая самобытная культура? Интеграция не предполагает «империализацию», поглощение одного другим. Совершая экскурс в прошлое, Жан-Люк напоминает из XVIII века ситуацию противостояния миров, которая могла бы привести только к разрушению, а не к созиданию. «Два несовместимых притязания противостоят друг другу, мы можем резюмировать их в двух известных изречениях: первое принадлежит Густаву-Адольфу, который хотел «сделать из Балтийского моря шведское озеро», второе заимствовано Пушкиным у Альгаротти, который, упоминая об основании Санкт-Петербурга, поздравляет Петра Великого с тем, что тот «в Европу прорубил окно». Но, как известно, из этого противостояния, как пережитого, выстраданного исторического опыта, в конечном счете открылась перспектива взаимоузнавания, взаимодействия и взаимообогащения. Некоторые антизападники считают, что Пётр I, «прорубив окно», лишил Россию самобытного пути развития и привлекательности и, в конечном счете, закрыл к себе двери. Но и изоляция друг от друга, и растворение одного в другом могли бы привести народы лишь в безвыходный тупик. «Если мы хотим, чтобы наши дети чувствовали себя европейцами, сперва необходимо, чтобы они оценили наше наследие и его всемирный размер; затем необходимо дать им понять, что общее наше богатство состоит из богатств каждой нации; и наконец, необходимо объяснить им, что наши культуры - это не музейные экспонаты, которые бережно хранятся в витринах музея, они - живые, не стоит бояться их смешения... Если «большие» языки будут затенять «маленькие», если культуры, появившиеся первыми, запретят проявление тех, которые появились позднее, это приведет только к непониманию и фрустрации. Культурный обмен чаще всего происходит благодаря историям безответной любви. Нет ничего страшнее, чем безответная любовь. Но что может быть более увлекательным, чем будущее, построенное вместе!».
А. С. Пушкин - вот фигура, которая так много места занимает в размышлениях Жан-Люка. Почему же великий русский поэт, много переводимый, все равно остается полностью непостижимым, почему за пределами перевода всегда остается непереводимая тайна? Во-первых, «переводить - это переосмысливать, что, в свою очередь, означает открывать и творить», во-вторых, что бы было, если можно было бы в полном объеме переносить содержание произведения с одного языка на другой. В чем же состояло бы тогда своеобразие каждого языка и культуры? Поэтому непостижимым образом один и тот же сюжет в одной культурно-языковой среде живет так, а в другой - иначе. Непросто объяснить, почему у Эзопа ворон держит в клюве кусок мяса, а у Крылова - ворона держит в клюве кусочек сыра.
Где истоки творчества, можно ли вычислить его алгебру, всеобщую модель подобно тому, как вывел формулу волшебной сказки В. Пропп и на его основе написал свою увлекательную книгу Джанни Родари? Можно, считает
Жан-Люк, но художник все равно каждый раз создает свою формулу. И если даже ученый эту формулу разгадает, то все равно останется то, что не поддается рациональному постижению. Невозможно объяснить смысл произведения одной лишь его конструкцией. Если бы было так, стоило открыть формулу творчества, и все писали бы по этой формуле. Но иногда сама формула создается фантазией или опытом жизни.
Пускай в сторонку удалится критик, Поэтика здесь вовсе ни при чем. Я, может быть, какой-нибудь эпитет -И тот нашел в воронке под огнем.
Так писал русский поэт-фронтовик, горевший в танке, Сергей Орлов, возражая тем, кто пытался объяснить его поэтику влиянием предшественников.
Тайное, непереводимое, индивидуальное и является тайной национального, которое еще скрыто, не развернулось, не распустилось. Вероятно, именно это имел в виду К. Герд, который говорил, что удмуртская культура это еще не распустившийся тысячелепестковый бутон. В индивидуальном, как в зерне, скрываются конфигурации будущих культур.
От Жан-Люка Моро с его интересом к началам и истокам можно было ожидать интерес к мышлению ребенка. Но более того, он не только размышляет об этом, он сам пишет стихи для детей. И вот его удивительная «лесенка-считалка».
Считалка, чтобы взобраться по лестнице...
маки. баш-
ны доб-и у-легки шаги у кого рётся; взбе-нице по лест-тот легки, шаги У кого.
..и чтобы по ней спуститься
Тот, кто вниз летит стрелой, непременно разобьется.
ОЙ! Вверх скакал
на двух, герОЙ, вниз, ОЙ, сполз, ОЙ, на однОЙ!
(Пер. М. Яснова)
Но почему такая же лесенка существует и у другого, очень далекого, жившего в другой среде, в другую эпоху удмуртского детского поэта Аркаша Багая? И притом эта лесенка имеет здесь совсем другое назначение. Она применена для пародии на стиль позднего Герда, который в конце 1920-х гг. стал писать «под Маяковского», утрачивая, по мнению пародиста, свой лиризм.
биз Та
ся вот
ту ни нял зде
тй та под сь
та тй сь спус
ни вась зде- тил
Та киз Вот ся
(подстрочный перевод)
Разнообразие языков создает условия для развития культур в разных формах, разных языковых оболочках, а каждый язык создает свое содержание. Если один и тот же образ разместить в разную языковую среду, то через какое-то время можно получить на выходе разные произведения.
Есть трогательная басня Жан-Люка для детей «Розовый слон и белая мышь». Слон ненароком задевает мышку. Та сильно напугана: еле удалось ей оставить целым хвостик. Но слон, прося прощения, искренне плачет. Теперь расстроена и мышка. Но чтобы сгладить конфликт и уменьшить чувство вины нечаянного обидчика, мышка предлагает наступить на его хобот: «вот и будем с тобою мы квиты». Высший аристократизм великого создания и душевное благородство малого существа - эти начала и призваны сохранять покой и гармонию в мире.
Вот ещеодна цитата... Но, впрочем, статьи Жан-Люка Моро столь актуальны и остроумны, что все они могут быть разобраны на цитаты.
