CC BY
47
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2017. № 1
Л.В. Борисова, доктор филологических наук, доцент кафедры русского языка и литературы ФГБОУ ВО «Чувашский государственный университет имени И.Н. Ульянова»; г. Чебоксары; e-mail: ljudmila-borisova@yandex.ru
А.М. Иванова, доктор филологических наук, профессор кафедры чувашской филологии и культуры, декан факультета русской и чувашской филологии и журналистики ФГБОУ ВО «Чувашский государственный университет имени И.Н. Ульянова»; г. Чебоксары; e-mail: amivano@rambler.ru
КЛАСТЕР «ДИКОРАСТУЩИЕ РАСТЕНИЯ» В ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА (русско-чувашские параллели)
В статье приведены результаты сопоставительного лингвокультурологического анализа языковых единиц, репрезентирующих кластер «дикорастущие растения» в русской и в чувашской языковых картинах мира. Значительное место в исследовании занимает анализ устойчивых сравнений, метафор и традиционных народных символов, используемых в фольклоре. Лексика выбранной тематической группы формирует один из значимых фрагментов языковой картины мира этноса, и предпринятое исследование вносит определённый вклад в реконструкцию целостных языковых картин мира русского и чувашского народов, а также позволяет выявить некоторые особенности национального мировосприятия.
Ключевые слова: кластер, коннотация, концепт, культурный код, лингвокуль-турология, менталитет, сопоставительная семантика, языковая картина мира.
Lyudmila V. Borisova, Dr. Sc. (Philology), Associate Professor at the Department of Russian Language and Russian Literature, Chuvash State University, Cheboksary, Russia; e-mail: ljudmila-borisova@yandex.ru Alyona M. Ivanova, Dr. Sc. (Philology), Professor at the Department of Chuvash Philology and Culture, Chuvash State University, Cheboksary, Russia; e-mail: amivano@rambler.ru
THE "WILD PLANTS" CLUSTER IN THE LINGUISTIC WORLD IMAGE: RUSSIAN AND CHUVASH PARALLELS
The article offers a comparative semantic analysis of the cluster "wild plants" in the Russian and Chuvash linguistic world images. The authors analyze both direct and figurative meanings of the Russian and Chuvash words and set expression, as well as free combinations of words from a given thematic group. Also analyzed are polysemy, metaphors, symbols, connotations of various Russian and Chuvash words, phraseology and set similes in the Russian and Chuvash languages. Special attention is paid to the Russian and Chuvash folklore. The Russian and Chuvash words from any given thematic group are part of the linguistic world images of the Russian and Chuvash ethnic groups. The analysis makes its contribution to the reconstruction of the integrated linguistic world image and helps to reveal some peculiarities of the national world perception.
Key words: cluster, connotation, concept, cultural code, linguistic and cultural studies, mentality, comparative semantics, linguistic world image.
В основе данного исследования, выполненного в рамках прагматически ориентированной антропоцентрической парадигмы современного языкознания, лежит представление о том, что в семантике лексем закрепляются миропонимание и мироощущение народа, свой вариант образа мира. В статье представлены результаты сопоставительного лингвокультурологического изучения лексических и фразеологических единиц, репрезентирующих кластер «дикорастущие растения» в русской и чувашской языковых картинах мира1. Особое внимание уделено анализу переносных значений и культурной коннотации, поскольку у каждого этноса существуют свои образно-ассоциативные способы и средства переосмысления исходных значений во вторичной номинации.
Папоротникообразные растения, согласно древним дохристианским верованиям и русских, и чувашей, связаны с нечистой силой. Древние славяне были убеждены, что в ночь на Ивана Купалу расцветает папоротник, его красный цветок помогает отыскать любой клад и может способствовать обогащению человека, обнаружившего и в полночь сорвавшего этот цветок. С рассмотренными религиозными верованиями древних славян связаны названия папоротника в русских диалектах: ключ-трава, разрыв-трава, огнецвет, царь-огонь, цвет-огонь. Согласно верованиям древних чувашей, с нечистой силой связаны не только папоротники, но и такие представители папоротникообразных, как плауны. Сравните чувашские названия этих растений: шуйттан хупаххи «папоротник (букв.: лопух злого духа шуйттан)», ие курйкё «плаун (букв.: трава духа ие)». Шуйт-тан, согласно древним чувашским верованиям, является верховным предводителем злых божеств и духов. Ие у тюркоязычных народов — это духи, постоянно пребывающие в каком-либо месте.
Такие представители дикорастущих злаков, как козлец (чув.: ыраш кёпди) и костёр (чув.: ухлём) в традиционном чувашском мировосприятии характеризуются женской символикой и положительной коннотацией. Сравните: Ыраш пуссинчи ыраш кёпди / Чуна лаплантармалли, / Ой, кинём, Параски, / Тупрамар пурнад тумалли «(свад. песня) Козлец, растущий на ржаном поле, — / Отрада для души. / Ой, наша невестушка Прасковья, / Нашли мы жизненную опору» [ЧХС-4, 1979: 105]; £ыр хёрринчи ухлёмне / £уренех утсем диес дук. / Пёрле уснё ачине / Качча кайса сав(а)нас дук «(нар. песня) Костром, растущим на крутояре, / Не сможет полакомиться рыжий конь. / Радости и счастья выйти замуж за юношу, с которым вместе выросла, / Мне не видать» [ЧХС-3, 1978: 445].
1 См. также Борисова Л.В. Концепт «дерево» как лингвокультурный код // Вестник Московского государственного гуманитарного университета. Серия «Филологическое науки». 2014. № 1. С. 34—46.
Ещё один представитель дикорастущих злаков — пырей (чув.: шурут) — в традиционной чувашской культуре характеризуется мужской символикой и обладает отрицательной коннотацией. Сравните: £ула тарах анине / Шурут пустар малашне. / £ака Трак хёрёсене / Тутар илтёр малашне «(нар. песня) Придорожный земельный участок, / Пусть же он зарастёт пыреем. / Девушек этой деревни Трак / Пусть замуж берут татары» [там же: 42].
Из однодольных лилиецветных растений в чувашской языковой картине мира культурной коннотацией характеризуются чемерица и вороний глаз. Наименованиям лилиецветных в русской языковой картине мира культурная коннотация не свойственна.
Чемерица (чув.: кикен) в чувашском устном народном творчестве используется для обозначения чего-либо плохого, негодного, сравнение с этим растением служит для выражения отрицательной оценки. Сравните: Кайрам сала дулёпе, / Килтём варман дулёпе. / Сала дулё хайарла, / Варман дулё пылчакла. / Хёрсен вайи — вёлтёрен, / Ардынсен вайи — кикен «(нар. песня) Пошла я по сельской дороге, / Пришла по лесной. / Сельская дорога — песок, / Лесная дорога — грязь. / Игрища девушек — крапива, / Игрища юношей — чемерица» [там же: 300].
Отрицательная коннотация проявляется в чувашском варианте названия растения вороний глаз — хаяр дырли / тум-хаяр куракё «букв.: ягоды злого духа хаяр / трава злого духа хаяр». Хаяр в древних чувашских религиозных верованиях — злой дух, насылающий тяжёлые, вплоть до смертельных, болезни.
Из осоковых растений в чувашской языковой картине мира культурной коннотацией характеризуются камыш (чув.: хамаш) и осока (чув.: хаях). Наименованиям осоковых в русской языковой картине мира культурная коннотация не свойственна. Камыш в чувашской культурной традиции характеризуется амбивалентной коннотацией. Сравнение человека с камышом, характеризующееся положительной коннотацией, в традиционной чувашской культуре используется для выражения любви, нежности. Сравните: Атал урла леш енче / £ипрен динде хамаш пур. / Ман дул урла ку енне / Нимрен хакла савни пур «(нар. песня) На противоположном берегу Волги / Растёт камыш, который тоньше нити. / На противоположной стороне большака / Живёт моя бесценная любимая» [там же: 429]. Камыш в чувашской языковой картине мира может характеризоваться и отрицательной коннотацией. Сравните строки одной из чувашских народных песен: £ич ют килё хамашлах, / Хамашлахра дёленлёх. / Кёме тарсан та чаш-чаш тавать, / Тухма тарсан та чаш-чаш тавать. / Епле пырса кёрем-ши, / Епле пуранма пёлем-ши? «(причитание невесты) Чужой дом [имеется ввиду дом мужа] — за-
росли камыша, / В камышиных зарослях гнездятся змеи. / Змеи шипят и при входе, и при выходе. / Как же мне войти в этот дом? / Как же мне суметь там жить?» [ЧХС-4, 1979: 168].
В произведениях чувашского фольклора камыш часто упоминается в паре с осокой (чув.: хйях), символизирующей что-либо бесполезное, негодное (Хаяккан хаях пухать «Лежебока соберет осоку»; Хаяккана хаях пёрчи, тет «Лежебоке достанутся только семена осоки»). Эта символика присуща и паре осока — камыш. Сравните: Атал хёрринче хаях нумай, / Сухан тесе диес дук. / Атал хёрринче хамаш нумай, / Ыраш тесе вырас дук «(нар. песня) На волжском берегу много осоки, / Но её не поешь вместо лука. / На волжском берегу много камыша, / Но его не будешь жать вместо ржи» [ЧХС-3, 1978: 53]. Анализируемая пара может также символизировать беспокойство, заботы, горести, переживания (Шапчаксем аватать яранса / Хаяхпалан хамаш хушшинче; / Пирён ку ёмёрсем иртсе пырать / Хуйхапа шухаш хушшинче «(нар. песня) Раздаются соловьиные трели / Посреди зарослей камыша и осоки. / Проходит наша жизнь / Посреди горестей и забот» [там же: 52].
Среди двудольных астроцветных / сложноцветных растений и в русской, и в чувашской языковых картинах мира культурной коннотацией характеризуются василёк (чув.: утмал турат), лопух / репейник (чув.: хупах / куршанак / тикенек), полынь / чернобыльник (чув.: армути / эрём), осот / бодяк (чув.: хурхух / пиден) и чертополох (чув.: тал пиден).
Василёк в русской языковой картине мира характеризуется мужской символикой и положительной коннотацией. Сравните: «Ты зачем расцвёл, / Василёк, во ржи? / Ты зачем завлёк, / Дроля мой, скажи?» «Я затем расцвёл, / Чтоб красивым быть! / Я затем завлёк, / Чтоб тебя любить!» [Частушки? 1990: 434]. В чувашской языковой картине мира утмал турат «василёк» характеризуется женской символикой и отрицательной коннотацией. Сравните: Утмал турат усалли / Ыр анана сая яч. / £ак ял хёрё, усалли, / Пирён шаллама сая яч «(свад. корильная песня) Этот дрянной василёк / Испортил добрый участок. / Эта дрянная девчонка / Испортила нашего братца» [ЧХС-4, 1979: 32].
Лопух / Репейник в русской языковой картине мира характеризуется отрицательной коннотацией. Сравните русские паремии: Высок репей, да чёрт ему рад. В одной из русских народных песен женщина использует отрицательно коннотированное сравнение с репейником свекра и свекрови: Не бывать репью вровень с тын-ником — / Не бывать свекру против батюшки! / Не бывать репью вровень с тынником — / Не бывать-то свекрови против матушки! [ОП, 1983: 118]. В современном русском языке лексема «лопух»
выражает значение «простоватый, несообразительный человек». В чувашской лингвокультуре сравнение человека с лопухом (чув.: хупах / куршанак / тикенек) используется для выражения отрицательного отношения: неприятия, осуждения, презрения. Сравните примеры из произведений чувашского устного народного творчества: £ын арамё дырла пек, хаван арам хупах пек «(посл.) Чужая жена подобна ягодке, а своя — лопуху» [ЧХП-ВС, 2000]; Таран варти куршанакне / Ан татар та ан тивёр, / Лартар вара такиччен. / £ака ялан хёрсене / Ан пахар та ан илёр, / Пуранччар шалёсем укиччен «(корильная песня) Растущий в глубоком овраге репейник / Не трогайте и не рвите, / Пусть стоит там до сброса семян. / Не смотрите на девушек этой деревни и не берите их в жены, / Пусть живут (в девках) до тех пор, пока не выпадут (от старости) их зубы» [ЧХС-3, 1978: 59].
Полынь / Чернобыльник в русской языковой картине мира полынь характеризуется отрицательной коннотацией. Сравните: Не я полынь-траву садил, сама, окаянная, уродилася; Чужая жена — лебёдушка, своя — полынь горькая. С полынью в традиционном русском сознании ассоциативно связываются горе, несчастья, страдания. Сравните: Я посею горе во чистые поле. / Ты взойди, мое горе, черной чернобылью, / Черной чернобылью, горькою полынью! [ОП, 1989: 227]; Мой милёночек уехал — / Только пыль на колесе... / Меня, горькую, оставил, / Как полынь на полосе! [Частушки, 1990: 82]. В русской языковой картине мира имеет место концептуальная оппозиция мёд — полынь, возникшая на основе оппозиции сладкое — горькое и связанная с оппозицией хорошее — плохое. Сравните: Речи, как мёд, а дела, как полынь; Полынь после мёду горше самой себя. Аналогичная концептуальная оппозиция представлена и в чувашской языковой картине мира. Сравните: Самахра — пыл тути, самахра — армути «(посл.) В словах — сладость мёда, в словах — горечь полыни»; Армути чёлхеллё мар, пыл чёлхеллё пул, теддё «(погов.) Да будет язык твой не полынным, а медовым» [ЧТ-ЧХК, 2003: 105]. Полынь (чув.: армути / эрём), с которой в традиционном чувашском народном сознании прежде всего ассоциируется горечь, характеризуется отрицательной коннотацией. Сравните: Тёрёс самах армути тути калать «(посл.) Слово правды отдаёт полынной горечью»; Пёччен пурнад эрёмрен те йудёрех «(посл.) Одинокая жизнь горше полыни» [ЧХП-ВС, 2000]. В чувашской лингвокультуре сравнение человека с полынью, так же, как и сравнение с лопухом, используется для выражения отрицательного отношения: неприятия, осуждения, презрения. Сравните примеры из произведений чувашского устного народного творчества: Армути пек арама кам юратса пурантар? «(свад. песня) Кто уж будет любить
жену, подобную полыни?» [ЧТ-ЧХК, 2003: 32]; Ана динчи армути арам пулас сасси пур «(свад. песня) Прошел слух, что огородная полынь собралась замуж» [там же: 67].
Отрицательной коннотацией характеризуются в русской и в чувашской культурных традициях такие дикорастущие астровые растения, как осот и чертополох. В традиционном русском народном сознании символизируют что-либо плохое, негодное, ненужное, вредное. Сравните: Дай волю осоту, и огурцов на белом свете не станет; Чертополох да осот от соседа к соседу под тыном пробирается. В то же время следует отметить, что чертополох в традиционной русской культуре считается растением, служащим оберегом от нечистой силы, от злых духов. Этот факт подтверждают сами названия этого растения: чертополох (т.е. растение, которое способно всполошить, напугать чёрта) / чертогон-трава (т.е. трава, изгоняющая чёрта) / шишебарник (то, что может побороть шиша, то есть чёрта). Тал пиден «чертополох» и пиден «розовый осот / бодяк полевой» в чувашской языковой картине мира характеризуются отрицательной коннотацией. В целях оскорбления с этими двумя растениями сравнивали друг друга девушки и парни в корильных частушках. Сравните: £ырма танла пиденне, / Емёр симёс ларсан та, / Выльах пырса диес дук. / £ака ялан хёрёсене, / Емёр хёрте ларсан та, / Йёкёт давранса пахас дук. «Даже если бодяк, вымахавший высотой с глубину оврага, / Будет стоять зелёным круглый год, / Скотина на него внимания не обратит. / Даже если девушки этой деревни / Будут красоваться в девках весь век, / Парни на них внимания не обратят» [ЧХС-3, 1978: 48]; Уй варринчи тал пиден — / £урри ытла харакки. / £ака ялан каччисем — / £урри ытла хусаххи «В зарослях чертополоха, разросшегося посреди поля, / Половина растений — сухостой. / Среди парней этой деревни / Половина — холостяки» [там же: 112]. В чувашских народных песнях чертополох (чув.: тал пиден) и розовый осот / бодяк полевой (чув.: пиден) символизируют также душевные муки, страдания. Сравните: Укалчара текех тал пиден дук, / Пулсассан та — йёппи чикес дук. / Ман чёремре текех куддулё дук, / Пулсассан та — дынна куранас дук «(нар. песня) На околице больше нет чертополоха, / А даже если и есть — шипы его не колют. / В моём сердце больше нет слёз, / А даже если и есть — люди их не увидят» [ЧХС-4, 1979: 349].
Страдания, душевные муки, горести, несчастья, переживания символизирует в чувашской языковой картине мира также хурхух «осот полевой / осот молочайный». Сравните строки из чувашских народных песен: Пуян, пуян, тееддё, / Пуянё мар, маянё, / Маянё мар, нушийё. / Хул, ай, таран хурхухё, / Хурхухё мар, хурлахё «(свад. песня). Говорят, что семья, в которой тебе предстоит жить, богата, /
Не богатства там полно, а лебеды, / Не лебеды, а беды. / По плечи там осот, / Не осот, а горе» [ЧХС-4, 1979: 44].
Из бурачниковых растений в чувашской языковой картине мира культурной коннотацией характеризуется липучка (чув.: ана пыйти), которая в традиционной чувашской лингвокультуре характеризуется отрицательной коннотацией. Лексема «ана пыйти (букв.: вошь земельного участка)» в чувашском языке выражает переносное значение «(презр.) шваль, ничтожество (о человеке)» [ЧРС, 1982: 34]. Наименования бурачниковых растений в русской языковой картине мира не характеризуются определённой культурной коннотацией.
Представитель гвоздичноцветных растений конский щавель (чув.: ут кёпди) — в чувашской языковой картине мира характеризуется отрицательной коннотацией. Сравните строки из чувашской народной солдатской песни: Атал хёрёнчи ут кёпди / Кайса татакан та дук. / Патшан ыра хулине / Ырласа каякан та дук «(солд. песня) Растущий на волжском берегу конский щавель / Никто не рвёт. / В славный город нашего царя / Никто не едет с удовольствием» [ЧХС-3, 1978: 107].
Ярко выраженной культурной коннотацией и в русской, и в чувашской языковых картинах мира характеризуется ещё один представитель гвоздичноцветных растений — лебеда (чув.: маян). В русском языковом сознании с лебедой связаны следующие ассоциации: 1) девушка, вызывающая негативную оценку, достойная порицания (В той деревнюшке малина / Целу зимушку манила. / А теперя — лебеда: / Не манит меня туда [ОП, 1989: 38]; Вырастили в огороде лебеду, людям — на смех, себе — на беду (о непутевой дочери); 2) горе, беда (В поле тебе лебеды, да в дом три беды (проклятие); Мужик на счастье сеял хлеба, а уродилась лебеда); 3) отсутствие достатка, бедность, нужда (Мы свата не знали, / Двора не угадали, / Теперь мы узнали / И двор угадали: / Весь двор под горою, / Зарос лебедою, / Сенцы под горкою — / Заросли лебёдкою [ОП, 1989: 32]. Лебеда (чув.: маян) в чувашской языковой картине мира характеризуется преимущественно отрицательной коннотацией: Маян майар пани дук «(погов.) От лебеды не будет орехов»; Пирён пата пырсассан, / Май, ай, таран маянё, / Маянё мар — пуянё. / Пирён пата пырсассан, / Хул, ай, таран хурхухё, / Хурхухё мар — хурлахё «(свад. песня) Когда переедешь к нам, / Увидишь лебеду по шею. / Не лебеда по шею, а богатство. / Увидишь также осот по плечи. / Не осот по плечи, а страдания» [ЧХС-4, 1979: 44].
Из зонтикоцветных растений культурная коннотация характерна для отдельных наименований зонтичных / сельдерейных (борщевик, дудник, сныть). Дудник (чув.: шама кёпди) в чувашской языковой
картине мира характеризуется женской символикой (один из многочисленных символов девушки) и положительной коннотацией. Сравните: Шама кёпди пит тутла: / Иртен-дурен пит татать. / Элшел хёрё пит аван: / Иртен-дурен куд хывать «Дудник очень вкусен, / Проходящие мимо него с удовольствием его срывают. / Девушка из деревни Эльжель очень красива, / Проходящие мимо неё с удовольствием ею любуются» [ЧТ-ЧХК, 2003].
Борщевик (чув.: пултаран) и сныть (чув.: серте) в чувашской языковой картине мира характеризуются мужской символикой. Сравните: Анне ывалёпуличчен, / Ада пултаран пулас-мён... «Чем быть сыном моей матушки, / Лучше бы мне родиться мужской особью борщевика...» [там же: 153]; Серте ухмах, ай-хай, ухмах: / Юрла-парла шыв дине тухать те, / Пур хурлахне вал курать. / Пултаранё асла, ай-хай, асла: / Хёвел енне тухать те, / Пур ырлахне вал курать. / Асла ывалё ухмах, ай-хай, ухмах: / Чан малтан дитёнет те, / Пур йыварлахне вал курать. / Кёдён ывалё асла, ай-хай, асла: / Чан кайран дитёнет те, / Пур ырлахне вал курать «Сныть глупа, ой, глупа: / Прорастает в земле, сырой от таяния снега и льда, / И ей достаются одни горести. / Борщевик умён, ой, умён: / Прорастает на солнечной стороне, / И ему достается всё благо. / Старший сын глуп, ой, глуп: / Подрастает раньше всех, / И ему достаются одни горести. / Младший сын умён, ой, умён: / Подрастает позже всех, / И ему достается всё благо» [ЧХС-4, 1979: 209].
Из кувшинкоцветных растений в чувашской языковой картине мира культурной коннотацией характеризуется кувшинка белая / водяная лилия (чув.: кукёрчен). Это растение в произведениях чувашского устного народного творчества может символизировать девушку или парня, служит для выражения любви, нежности и характеризуется положительной коннотацией. Сравните: Асла шыв хёрринчи кукёрчен / Шыва каяссан туйанать. / И, шыва кайин кайёччё, / Ешёл дулди шел анчах. / Аппадамах ыра Анна пур, / Сая каяссан туйанать. / И, сая кайин кайёччё, / £амрак пудё шел анчах «(свад. песня) Кувшинка, растущая у берега широкой реки, / Кажется, рискует уплыть по воде. / А хоть бы и уплыла, / Жаль только её зелёных листьев. / Милая сестрица Анна, / Кажется, рискует пропасть просто так. / А хоть бы и пропала, / Жаль только её молодую головушку» [там же: 99]; Кулё варринчи чечеке / Татса илсе пулмарё. / Чун юратна ачине / Качча тухса пулмарё «(нар. песня) Цветок, распустившийся посреди озера, / Сорвать я не смогла. / За парня, которого любила всей душой, / Замуж выйти я не смогла» [ЧТ-ЧХК, 2003: 182]. Наименования кувшинкоцветных растений в русской языковой картине мира не характеризуются культурной коннотацией.
Отрицательной коннотацией характеризуется в русской языковой картине мира представитель розоцветных крапивных растений — крапива / жгучка / жалива / стрекава (чув.: вёлтёрен). Сравните: Злое семя крапива: не сваришь из него пива. В традиционном русском народном сознании крапива может символизировать всё дурное, плохое, вредное, негодное. Сравните: Крапивное семя «чиновники, занимающиеся крючкотворством и взяточничеством»; Крапивник «внебрачный ребенок»; Узнаешь, чем крапива пахнет; С ним водиться, что в крапиву садиться; Хороша слобода, да крапивой поросла. В русском языковом сознании крапива обладает женской символикой. Сравните: На лицо красива, а на язычок — крапива; Не всякая мачеха — крапива, не всякая падчерица — маков цвет; Бого-данны сестрицы — крапива жгучая. В традиционном чувашском народном сознании отношение к крапиве (чув.: вёлтёрен) является амбивалентным. С одной стороны, чувашский фольклор содержит достаточно большое количество частушек, в которых представлены ассоциативные сравнения с крапивой, выражающие оскорбление. Сравните: Карта думёнчи вёлтрене / £умар дуса устермен, / Йытсем шарса устернё. / £ака ялан хёрсене / Ашшё-амаш устермен, / Яшсем пахса устернё «Крапива у забора / Выросла, политая не дождем, а собачьей мочой. / Девушек этой деревни / Вырастили не родители, / А парни» [ЧХС-3, 1978: 51]; Вёлтёренён варрине / Акар мунча таррине. / £ака усёр йёкётсене / Ярар силос шатакне «Семена крапивы / Следует посеять на крышу бани. / Этих пьяных парней / Следует бросить в силосную яму» [ЧХС-4, 1979: 392]. С другой стороны, немало и произведений чувашского устного народного творчества, в которых представлено положительное отношение к крапиве. Сравните: Вахатра вёлтёрен те илемлё «(посл.) В определённое время прекрасна и крапива» [ЧХП-ВС, 2007: 87]; Ачи вётё ан тейёр: / Вёт пулсан та — вёлтёрен пек, / £ыпадсассан — сухар пек «(нар. песня) Не говорите, что паренёк низкорослый, / Хоть он и не высок, но очень боек, / А уж если пристанет, то так просто от него не отвяжешься» [ЧХС-4, 1979: 45]. Чувашский фольклор содержит и произведения, в которых представлено нейтральное отношение к крапиве. Сравните: Вёлтёренсёр пахча пулмасть «(по-гов.) Не бывает огорода без крапивы» [ЧХП-ВС, 2007: 92]; Вёлтрен хаяр, вёлтрен хаяр, / Вёлтрен хаяр, тееддё. / Алпа тытмасан, урапа пусмасан, / Вёлтрен пёрре те хаяр мар. / Пире хаяр, пире хаяр, / Пире хаяр, тееддё. / Тарахтармасан, диллентермесен, / Эпир пёрре те хаяр мар «(нар. песня) Говорят, что крапива зла, / Если её не трогать руками, / Не топтать ногами, / Она нисколько не зла. / Говорят, что мы злы, / Если нас не злить, / Не обижать, / Мы нисколько не злы» [ЧХС-4, 1979: 194].
Одним из традиционных символов девушки является в традиционной чувашской культуре костяника (чув.: пёрлёхен). Сравните: Пёрчи-пёрчи пёрлёхен / Пёрчи пёр тенк тарать вал. / Ой, йамак Зоя пур, / Пин те пёр тенк тарать вал «Ягоды костяники драгоценны, / Каждая ягодка стоит один рубль. / Наша сестрица Зоя драгоценна, / Она стоит тысячу и один рубль» [там же: 98]. Костяника в чувашской языковой картине мира характеризуется положительной коннотацией, это растение может выступать одним из символов счастья. Сравните: £улан пёр аякки — хурлахан, / £ул тепёр аяккинче — пёрлёхен. / Пёрлёхенне пухакан — телейлё дын, / Хурлаханне пухакан — телейсёр «По одну сторону дороги растёт смородина, / По другую — костяника. / Тот, кто собирает костянику, — счастливый человек, / А тот, кто собирает смородину, — несчастный» [там же: 202].
Женской символикой и положительной коннотацией характеризуется в традиционной чувашской культуре и такой представитель дикорастущих розоцветных розовых растений, как таволга (чув.: тупалха). Сравните: Шыван леш аяккинче / Юн пек хёрлё тупалха, / Кадса касса пулмарё. / Леш вайара тусдам пур, / Кайса курса пулмарё «На противоположном берегу реки / Есть таволга, красная, как кровь. / Я не смог туда переправиться и сорвать её. / На том, другом, игрище есть девушка, / Но я не смог сходить туда и увидеть её» [ЧХС-3, 1978: 117].
Таким образом, проведённое исследование позволяет сделать вывод о том, что изучение механизма языковой категоризации мира, проводящееся на основе сопоставительного семантического исследования двух и более неродственных национальных языков, позволяет выявить своеобразие восприятия мира разными народами и характер его отражения в этнокультурных особенностях семантики языкового знака. Семантическое пространство каждого языка детерминировано наличием универсальных и этноспецифических концептуальных структур, формирующих облик национальной культуры. Сходства и совпадения в области культурной коннотации в анализируемых языках свидетельствуют о частичной общности образного фонда сравниваемых культур, обусловленной в том числе и длительным мирным проживанием на территории одного государства. Явления расхождения и лакунарности, обнаруженные в процессе исследования, обусловлены спецификой менталитета, истории, религиозных верований, что подтверждает определённую долю независимости в развитии каждой из сопоставляемых культур.
Список литературы
ОП — Обрядовая поэзия / Сост. В.И. Жекулина, А.Н. Розов. М.: Современник, 1989. 735 с.
Obryadovaja poezija [Ritual poetry], Moscow: Sovremennik, 1989. 735 p. (in Russian).
Частушки / Сост. Л.А. Астафьева. М.: Советская Россия, 1990. 656 с.
Chastushki [Limericks]. Moscow: Sovetskaja Rossija, 1990. 656 p. (in Russian).
ЧРС — Чувашско-русский словарь / Под ред. М.И. Скворцова. М.: Русский язык, 1982. 712 с.
Chuvashsko-russkij slovar' [Chuvash-Russian Dictionary], Moscow: Russkij jazyk, 1982. 712 p. (in Chuvash).
ЧТ-ЧХК — Чаваш тёнчи. Чаваш халах каларашёсем / В.П. Галошев пухса хатёрленё. Шупашкар: Чаваш университечён издательстви, 2003. 164 с.
Chavash tenchi. Chavash halah kalarashesem [Chuvash world. Chuvash folk sayings], Shubashkar, Chavash universitechen izdatel'stvi, 2003. 164 p. (in Chuvash).
ЧХС-3 — Чаваш халах самахлахё: 6 т. / Отв. ред. Г.Ф. Юмарт. Шупашкар: Чаваш кёнеке издательстви, 1978. 512 с. 3 том.
Chavash khalah samakhlakhe: v 6 tomakh. Tom 3: Jurasem [Chuvash folklore. 6 vols. Vol. 3: Songs], Shubashkar, Chavash kenege izdatel'stvi, 1978. 512 p. (in Chuvash).
ЧХС-4 — Чаваш халах самахлахё: 6 т. / Отв. ред. Г.Ф. Юмарт. Шупашкар: Чаваш кёнеке издательстви, 1979. 480 с. 4 том.
Chavash khalah samakhlakhe: v 6 tomakh. Tom 4: Jurasem [Chuvash folklore. 6 vols. Vol. 4: Songs], Shubashkar, Chavash i kenege zdatel'stvi, 1979. 480 p. (in Chuvash).
ЧХП-ВС — Чаваш халах пултарулахё. Ваттисен самахёсем / О.Н. Терентьева пухса хатёрленё. Шупашкар: Чаваш кёнеке издательстви, 2007. 493 с.
Chavash khalah pultarulakhe. Vattisen samakhesem [Chuvash folklore. Proverbs], Shubashkar, Chavash kenege izdatel'stvi, 2007. 493 p. (in Chuvash).
