CC BY
46
АСПЕКТЫ ИЗУЧЕНИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА ASPECTS OF RESEARCHING OF FICTION
УДК 81'42
Воронежский государственный архитектурно-строительный университет канд. филол. наук, доц. кафедры русского языка и межкультурной коммуникации, Воронова Т.А.
Россия, г. Воронеж, тел. +7(4732)71-50-48; e-mail: [email protected]
Voronezh State University of Architecture and Civil Engineering
The chair of Russian language and cross-cultural communication, PhD, associate professor Voronova T.A.
Russia, Voronezh, tel. +7(4732) 71-50-48; e-mail: [email protected]
Т.А. Воронова
«КАВКАЗСКИЙ МИФ» В ЛИРИКЕ АРСЕНИЯ ТАРКОВСКОГО
Статья посвящена гипотезе о кавказском происхождении рода Тарковских и ее переосмыслению в поэтических произведениях Арсения Тарковского.
Ключевые слова: Кавказ, генеалогия, миф, легенда, лексическая деталь, словесный образ.
Т.А. Voronova
«CAUCASIAN MYTH» IN ARSENY TARKOVSKY'S VERSE
The article is devoted to the hypothesis about Caucasian origin of the Tarkovkies and its representation in Arseny Tarkovsky's lyrics.
Key words: the Caucasia, genealogy, myth, legend, lexical detail, verbal image.
Поэзия - идеальная среда для возникновения и создания мифов. И хотя в предисловии к 1 тому «Словаря лирики Арсения Тарковского» мы взяли на себя смелость утверждать, что «Тарковский - поэт... без мифа о себе самом» [4; с. 6] , следует отметить, что данное утверждение верно лишь до определенной степени. Лирика Тарковского действительно насыщена биографическими деталями; «его стихи аккумулируют немало реальных подробностей жизни поэта и во многом пересекаются с его автобиографической прозой» [4; с. 6]. Однако личный миф - вернее, не столько личный, сколько семейный - у Арсения Тарковского как поэта все же был. Впрочем, находилось и находится немало тех, кто готов поверить в реальность генеалогической легенды, которая в большей степени закрепилась в поэзии Тарковского, чем в официальных документах.
Легенда эта связана с версией о кавказском происхождении рода Тарковских. Некоторые исследователи связывают происхождение фамилии Тарковских с названием дагестанского села Тарки; в частности, П.Д. Волкова возводит имя Тарковских не много не мало к знаменитой династии кумыкских шамхалов, ссылаясь при этом на множество исторических источников, статью Абдулхакима Аджиева (1996 г.), неофициальную переписку Арсения Тарковского, не говоря «о многочисленных устных свидетельствах» близких к нему людей [2; с. 14-23]. Впрочем, уверенность Паолы Волковой в достоверности выдви-
© Воронова Т.А., 2014
гаемой ею версии не помешала ей озаглавить данный раздел книги весьма красноречиво -«Родословная как миф». К тому же главное звено в цепи так и не найдено: прямых доказательств того, что Арсений Тарковский является дальним потомком дагестанских шамха-лов, пусть и носящих ту же фамилию, не имеется (об этом же пишет и Андрей Демин в рецензии «Атлантида профессора Волковой» [5]). Однако сама исследовательница невольно включается в эту мистификацию, упоминая о «таинственной утрате» некоего пергамента, на котором было «написано генеалогическое древо Тарковских» [2; с. 22, 15]. При этом мнение Паолы Волковой расходится с точкой зрения дочери поэта, М.А. Тарковской, «не сторонницы предания о кумыкском шамхальстве» [2; с. 15].
Обратимся теперь к обширной цитате из книги последней; тем более, что М.А. Тарковская в большей степени склонна отделять факты от преданий, а «легендарное» от «документального».
«Кавказская версия происхождения рода Тарковских родилась из двух папиных рассказов. Первый рассказ о том, как кто-то... пришел к его отцу <.. .> и предложил ему унаследовать в Дагестане какие-то бесхозные табуны и серебряные копи. Естественно, что дедушка отказался <...> еще и потому, что хорошо знал свою родословную, которая никак не была связана с Кавказом. Второй рассказ папы был о том, как в конце тридцатых годов он в составе делегации советских писателей побывал в Дагестане. Какой-то местный старец, услышав его фамилию, подошел к нему со словами «Ты наш князь». <...> Документальных подтверждений этой легенде не имеется» [9; с. 20, 10]. Эпизод с «бесхозными табунами и серебряными копями» М.А. Тарковская объясняет «сходством фамилий», «таинственное» исчезновение пергамента с генеалогическим древом рода - банальным воровством, а изучая документы из семейного архива, приходит к выводу: «Тарковские - из польской шляхты» [9; с. 23].
Однако по поводу «кавказского мифа» семьи Тарковских дочь поэта дает любопытный комментарий: «Дальше эти рассказы папы пошли гулять по свету, часто в искаженном виде. Андрей очень охотно и убедительно рассказывал друзьям о своих «кавказских княжеских» корнях. Папа тоже включился в игру, и если в молодости он никогда не заговаривал о дагестанском происхождении, то позже в разговорах не возражал против него» [9; с. 20]. Точку зрения Марины Тарковской отчасти разделяет и дагестанский исследователь К. Султанов: «Не скрывая своего заинтересованного внимания к эффектной гипотезе, он (Тарковский - Т.В.) никогда не опровергал, то есть не исключал эту версию, но и особенно не настаивал на её правомочности» [8].
Иными словами, мы имеем дело с «шутливой мистификацией», которую сам Тарковский с присущим ему мастерством перевел в поле поэзии.
Исследуя «кавказскую тему» в лирике Тарковского, мы принципиально обходим молчанием такие стихотворения, как «Мельница в Даргавском ущелье», «Цейский ледник» или «Чечененок», так как в них в большей степени отражены «гостевые» впечатления поэта от поездки (творческой командировки, если быть точным) в Осетию и Чечено-Ингушетию [6]. В центре нашего внимания окажутся поэтические произведения, в которых прослеживается именно «дагестанский мотив», сплетающийся с «личным мифом»: это «Дагестан», «Ссора», а также «Ардон» (несмотря на его принадлежность к «осетинскому циклу»).
В данном исследовании нас интересует именно лексическое «оформление» этого мотива.
К. Султанов справедливо отмечает: «Расхожие кавказские стереотипы, трафаретно обыгранные «горы», «кинжалы», «бурки», игра на «местном колорите» не нашли и не могли найти место в поэтической речи того, кто был нацелен на прорыв к сущности», «с его безусловным чувством инонационального этнокультурного космоса, с его свободой от эт-нографо-экзотических риторических фигур. <...> Кавказ Тарковского. воспринят пред-
метно, подробно, вещественно, но деталь, как правило, <.> - это онтологически значимая подробность, нередко переведённая в план символического укрупнения или акцентированной культурной аллюзии» [8]. Подобную «значимую деталь» исследователь видит, к примеру, в лексеме «серебро» в стихотворении «Дагестан»: Как я посмел променять на чет и нечет любови Разреженный воздух горы? Чтобы здесь
В ложке плавить на желтом огне
Дагестанское серебро?
Петь:
«Там я жил над ручьем, Мыл в ледяной воде Простую одежду мою»?
К. Султанов комментирует данный отрывок: «Серебро - металл знаковый для дагестанцев, в ложке плавить - именно так: в ложке и плавить. К «соли», к некоей сокровенной сущности отсылает и желтизна огня - в горах она особенная» [8].
Из словесных средств, отсылающих к «традиционному» образу Кавказа, воспроизводящих «взгляд со стороны», Тарковский использует лишь существительное «гора» (реже -«скала» и антоним - «долина»), «орел» (точнее, «крик орлиный»), экзотизм «аул» и такие этнографические детали, как «женская половина» (жилища - Т.В.) и «дагестанский коврик» (как предмет, присутствующий в обряде похищения невесты). В целом же обозначенные нами «кавказские стихи» являются попыткой передачи «взгляда изнутри» (не случайно лирическое повествование в них ведется от первого лица), более того - это взгляд человека, принадлежащего или причастного к этому самобытному «инонациональному миру» [8].
Так, ряд выбранных автором лексических единиц отсылает читателя к мусульманской культуре и мифологии. «Чет и нечет любови» в приведенной выше цитате - явная отсылка к циклу А.С. Пушкина «Подражание Корану» («Клянусь четой и нечетой.») [7]. Во всех трех текстах фигурирует мифоним Азраил - имя ангела смерти, не упоминаемое в Коране, но фигурирующее в исламских преданиях [1]: Заколдованный край внизу Все цвета потерял, кроме двух: Светло-синий, Светло-коричневый там, Где по синему камню писало перо Азраила. («Дагестан»)
На гибель тебя променять я не мог, Но видел кипучий Ардон. Когда над Ардоном кружил Азраил, Я думал о нашей судьбе... («Ардон»)
Малой капли сумасшедшей крови Хватит, чтобы разум помутить. <.> Разве так она горела, злая, В тот безумный безымянный год, Разве ангел ревности, сияя, Азраила шепотом зовет? («Ссора»)
Отметим, что данный мифоним несколько переосмысляется автором: непосредственно с темой смерти он связан, пожалуй, только в стихотворении «Дагестан». В других контекстах имя ангела смерти «кодирует» скорее тему любви и любовной страсти, передает характер и остроту этого чувства.
В первом из процитированных отрывков мы встречаем несколько загадочное выражение «синий камень». Из контекста можно предположить, что при помощи этого образного «штриха» автор передает своеобразие горного пейзажа. Однако в стихотворении «Ссора» «синий камень» приобретает более конкретные черты: Проклятые, сдвинутые брови, Бирюзы разорванная нить... Малой капли сумасшедшей крови Хватит, чтобы разум помутить. Но не так на женской половине, Ослепляя дикие глаза, Прыгала по вытоптанной глине Крупная большая бирюза.
Разве, на пол бирюзу швыряя, В серые глаза не загляну, Разве, камни с пола подбирая, Рук моих тебе не протяну?
Опять же, данное существительное выбрано поэтом не случайно и в данном контексте несет, на наш взгляд, символико-культурные смыслы: «У приверженцев ислама бирюза — это обязательный элемент свадебного наряда невесты, как символ девственности, непорочности и будущей счастливой совместной жизни. Колечками с бирюзой, по традиции, обменивались в день обручения. Их дарили в знак влечения, они были символами вечной любви» [1]. Однако тема данного стихотворения - конфликт, разлад между влюбленными; отсюда и образ порванного ожерелья из бирюзы как вещественный знак этого разлада, распада отношений.
Стихотворение имеет глубоко личную подоплеку: реальная биографическая основа «Ссоры» - отношения Тарковского с его второй женой, А.А. Бохоновой. Видимо, именно по этой причине поэт не включал этот текст в свои прижизненные сборники - об этом говорят и М.А. Тарковская [9; с. 290], и Е.В. Тренина, дочь Бохоновой [12]. Последняя вспоминает: «Я думаю о том, как надо любить Арсения, чтобы столько вытерпеть из-за его невоздержанного характера. Вытерпеть его перепады от сумасшедшей нежности до неукротимой ревности. При его безумной любви такой же безумной была и ревность» [12].
Примечательно то, что в личный мотив снова вплетается «семейный миф»: поэт словно пытается найти корни своей ревности и видит в ней отражение собственных полулегендарных корней. На наш взгляд, именно в таком ключе возможна трактовка образа «малой капли сумасшедшей крови», которая «не растворилась в равнодушной северной крови», а также таких выражений, как «безумный безымянный год», «древний страх», «от поколенья к поколенью» - все это можно расценивать как поэтическую отсылку к предкам, существовавшим в действительности или только в легенде.
Аналогичным образом в стихотворении «Ардон» - замечательном образце одновременно пейзажной и любовной поэзии - лирическое «я» автора, его эмоциональное самоощущение облекается в образ неистового горца, «охотника». Образ этот строится со всей конкретностью и «вещественностью», которая отличает поэзию Тарковского; для его создания автором используются такие словесные детали, как «конь», «ременная плеть», «винтовка», а также ряд характерных эпитетов, служащих для передачи эмоционального состояния: «изрубленный насмерть», «бешеное ложе», «постылая гора», «жгущая ревность»,
«ринулся напролом», «кипучий Ардон». Нетрудно заметить, что переживания лирического героя передается в основном через «пейзажную» лексику: «буйная горная река как бы стала олицетворением страстей, сотрясающих душу человека, обуреваемого горьким чувством, обойденного любовью» [6]. Кроме того, мотив сна («Я спал. На земле и любили, и пели.») и образ воды как могилы («Но пальцы мои задевали форели, / И шла надо мной ледяная вода») [3; с. 30] вновь наводит на мысль о «кавказских предках» Тарковского, о семейной легенде, которая нашла косвенное отражение в данном поэтическом тексте. Таким образом, «генеалогический миф», при всей его исторической зыбкости, становится той смысловой основой, на которой строится лирическое произведение.
Библиографический список
1. Википедия - свободная энциклопедия // http://ru.wikipedia.org/wiki.
2. Волкова П.Д. Арсений и Андрей Тарковские. М.: 2004. 384 с.
3. Воронова Т.А. Лексическая семантика как отражение мифа в поэзии Арсения Тарковского // Язык как средство формирования интернациональной ментальности. Липецк: Липецкий гос. пед. ун-т, 2007. С. 28-32.
4. Воронова Т.А. Словарь лирики Арсения Тарковского. Часть 1 (А-Й). Воронеж: Воронежский гос. ун-т, 2004. 296 с.
5. Демин А. Атлантида профессора Волковой // http://proza.ru.
6. Кодзати А. Память добра. Арсений Тарковский и Осетия // http://www.darial-online.ru.
7. Пушкин А С. Полное собрание сочинений: В 17 т. М.: Изд-во АН СССР, 1948. 395
с.
8. Султанов К. «Горец, а не гость». Дагестанский мотив в стихах, переводах и судьбе Арсения Тарковского // «Литературная газета». 2008. № 11 // http://old.lgz.ru.
9. Тарковская М.А. Осколки зеркала. М.: Вагриус, 2006. 416 с.
10. Тарковский А.А. Белый день: Стихотворения и поэмы. М.: ЭКСМО-Пресс - ЯУЗА, 1998. 348 с.
11. Тарковский А.А. От юности до старости. М.: Советский писатель, 1987. 110 с.
12. Тренина Е.В. «С той стороны зеркального стекла.» (Из воспоминаний) // «Знамя». 2011. № 11 // http://magazines.russ.ru/znamia.
References
1. Wikipedia - the free encyclopedia // http://ru.wikipedia.org/wiki.
2. Volkova P.D. Arseny and Andrey Tarkovsky. M.: 2006. 384 p.
3. Voronova Т.А. Vocabulary of Arseny Tarkovsky's verse. Part I. Voronezh, 2007. 296 p.
4. Voronova Т.А. Lexical semantic as the reflection of the myth in Arseny Tarkovsky's verse // Language as the means on international mentality forming. Lipetsk, 2007. P. 28-32.
5. Demin A. Professor Volkova's Atlantis // http://proza.ru.
6. Kodzaty A. The memory of the good. Arseny Tarkovsky and Ossetia // http://www.darial-online.ru.
7. Pushkin A.S. Completed works in 17 vol. M.: 1948. 395 p.
8. Sultanov K. «A mountain-dweller, not a guest». Dagestani motive in Arseny Tarkovsky's lyrics, translations and fortune // «Literary newspaper». 2008. № 11 // http://old.lgz.ru.
9. Tarkovskaya M. Splinters of mirrow. М.: Vagrius, 2006. 416 p.
10. Tarkovsky A.A. In broad daylight. M.: 1998. 348 с.
11. Tarkovsky A.A. From youth to oldness. M.: 1987. 110 p.
12. Trenina E.V. «From that side of the mirror glass.» // «Zhamya». 2011. Vol. 11 // http://magazines.russ.ru/znamia.
