CC BY
34Дублично утверждать об этом замысле Пушкина в романе, вышедшем в Петербурге, судя по цензорскому разрешению, 20 июня 1837 г., когда* живы были все друзья и знакомцы гениального поэта, мог только тот человек, кто ознакомил Пушкина с этой десной и кто слышал из его уст здеданре цередать ее печальное содержание достойными стихами.
Д. И. Белкин
ИЗ КОММЕНТАРИЯ К «ЕВГЕНИЮ ОНЕГИНУ»
Текст «Евгения Онегина» комментировался неоднократно и в посвященных роману работах общего характера, и в специальном жанре «комментария». Из книг последнего рода пять изданий выдержал комментарий Н. Л. Бродского, дважды было напечатано исследование Вл. Набокова. Ряд таких самостоятельных, целенаправленных комментариев к роману Пушкина завершает новейшая книга Ю. М. Лотмана, в которой кроме многочисленных собственных находок автора тщательно учтено и современное состояние «онегинского» вопроса в целом.1 Казалось бы, тема разработана с полнотой, необычной даже для пушкиноведения. Но таково свойство исторического комментария, что работа над ним не может никогда считаться полностью завершенной. Напротив, любое издание итогового характера в этой области выявляет все новые и новые «темные» места текста, требующие пояснений, без которых истинное, современное Пушкину звучание текста ускользает от понимания читателя нашего времени. Чаще всего это касается таких реалий и выражений, которые, как писал В. Я. Брюсов, лишь только «кажутся понятными»,2 на самом же деле имели в пушкинскую эпоху своеобразное значение. Уточнения к нескольким таким местам в тексте «Онегина» мы и хотим предложить, опираясь прежде всего на комментарий Ю. М, Лотмана как самый последний и наиболее точный.
I
Недуг, которого причину 4
Давно бы отыскать пора, Подобный английскому сплину, Короче; русская хандра Им овладела понемногу...
(VI, 21)
хотворение Грибоедова «Хищники на Чегеме» (это отмечено В. Безъязычным), но и старинную песню в повести А. Бестужева-Марлинского «Амма-лат-бек» и «Песнь горных греков» П. Ободовского (Северная пчела, 1828, Jfc 82, 10 июля).
1 Бродский Н. Л. «Евгений Онегин», роман А. С. Пушкина. М., 1932; 5-е изд. М., 1964; Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий. Л., 1980 (далее: Лотман. Комментарий); Nabokov VI. Eugen Onegin. A novel in verse by Aleksandr Pushkin, translated from russSan, with a commentary. New York, 1964, vol. 1—4; ed. New york, 1975 (далее: Nabokov VI.). ~ " ' "
? Б p io сов в. Д. Иабр. произз. M., 1955, j. 2, с. 548,
XXXVIII строфа первой главы «Евгения Онегина», упоминающая о болезни века и очень важная для понимания характера Онегина как общественного типа, подвергалась толкованиям неоднократно, начиная со статей В. Г. Белинского, посвященных Пушкину и Лермонтову. Она имеет непосредственное отношение к теме «липшего человека», «разочарованного» поколения людей декабристской и последекабристской эпохи. Однако в связи с этим текстом встает и более частный вопрос об истории слова «сплин» и его русского эквивалента совсем другой стилевой тональности — «хандра», а также о путях проникновения этих слов в язык Пушкина.
Вл. Набоков в пространной заметке, посвященной приведенным стихам, в качестве первого известного ему упоминания слова «сплин» в русской литературе привел отрывок из лондонской части «Писем русского путешественника», где Н. М. Карамзин применил его, характеризуя национальный тип британца. В целом же, опираясь на широкий круг произведений европейских писателей, где возникала тема «скуки», «тоски», Набоков фиксирует, что слово «сплин», как и само понятие, было в начале XIX в. крайне употребительным; поэтому, с точки зрения Набокова, разыскивать конкретный источник пушкинского заимствования было бы бессмысленно. Что же касается русского синонима «хандра», то, по мнению Набокова, это слово появилось в русском языке в результате расщепления медицинского термина «hypohondria»; если в английском его просторечным аналогом стало «hyp» ( = сплин), то в русском с тем же стилевым оттенком прижилась вторая часть термина —1 «hondria» (=хандра). Таким образом, хотя словари начинают включать слово «хандра» только с 1847 г., Набоков справедливо предполагал, что Пушкн не изобрел, а использовал уже имевшееся в живом употреблении, слово.3 Остроумное предположение Набокова о происхождении слова «хандра» все же грешит некоторой умозрительностью. Оно не отвечает на вопрос, каким образом первоначально чисто медицинский термин стал в русской литературе употребляться для характеристики душевного состояния, а в романе Пушкина приобрел и оттенок политической оппозиционности.
Упоминания «ипохондрии» как одного из физических недугов встречаются уже в петровское время. «Ипохондриум» упомянут, например, в длинном перечне заболеваний, поддающихся излечению открытыми В. И; Геннином в Карелии «марциальными водами».4 Приблизительно в те же годы известный дипломат Борис Иванович Куракин в своем жизнеописании, ссылаясь на консилиум врачей, записал диагноз повергшей его в изнеможение болезни: «болезнь скорбутика (скорбут, цынга, — В. С.), или похондрия и меленхолия и ближится к лепре, которая называется по-славянски проказа».5
Не затрагивая чисто лингвистического вопроса о семантике слова, отметим только основные случаи его употребления в литературе XVIII в., которые сближали его постепенно по значеншо со словом «сплин» у Пушкина.
3 Nabokov VI., ed. 1, vol. 2, p. 150—152.
4 Московские ведомости, 1719, т. II, с. 262.
5 Архив кн. Куракиных. СПб., 1890, т. 1, с. 272,
Обыденность словечка «ипохондрия» в языке светских петиметров 1760-х годов отметил Н. И. Новиков в «Живописце». В письме щеголихи («Mon coeur, Живописец»), начинавшем в журнале эту сатирическую тему, оно закурсивлено издателем вместе с другими вульгаризмами.6 Культурно-бытовые корни подобного афиширования светской разочарованности, неожиданных приступов скуки и мрачного настроения, выставленных напоказ, уходят еще в елизаветинское царствование. Законодателем моды в 1750-е годы стал молодой Ив. Ив. Шувалов, усердно переносивший в Россию нравы французского двора. Об ипохондрической скуке пресыщенного фаворита идет речь в одном из писем А. П. Сумарокова, по должности директора придворного театра хорошо знавшего эту среду. «Милостивый государь, — писал он обращаясь к Шувалову, — оставьте вашу гипохондрию; она вам не к лицу <.. .> Когда я вас увижу, сделаю все возможное, чтобы прогнать вашу гипохондрию: я хороший медик и знаю эту болезнь в совершенстве <.. .> Ваши искренние друзья сделают это лучше, чем все лекари с их галиматьей и шарлатанством. Не лекари лечат подобные болезни, а поэты».7
Хотя сам Сумароков постоянно, особенно в старости, жаловался на болезненные нервические приступы, которые он именовал припадками ипохондрии, из цитированного письма очевидно, что в его сознании и употреблении слово имело уже не только медицинское, но и более широкое культурное значение. Именно в этом значении упоминания «ипохондрии» приобретают полемический смысл ближе к концу века.
Основной доминантой внутренней политики Екатерины II был официальный оптимизм. И литература, и театр должны были показывать, что если в российской действительности и есть теневые стороны, то в новое царствование все успешно исправляется и полное процветание государства — лишь вопрос времени. Сатира новиковских журналов вызвала крайнее недовольство императрицы прежде всего указанием на коренные социальные пороки крепостнического государства. Начав во «Всякой всячине» борьбу с дворянской оппозицией, Екатерина определила Новикова и других передовых литераторов как ипохондриков и меланхоликов, все воспринимающих в черном цвете. Ответом на подобные насмешки и обвинения явилась в «Живописце» статья от лица «Неудобо-разумо- и духодеятельного», одна из немногих достоверно атрибутируемых самому Новикову. От лица дав-
6 Живописец, 1772, л. 9. Цит. по: Сатирические журналы Н. И. Новикова/Ред., вступит, статья и коммент. П. Н. Беркова. М.; Л., 1951, с. 313. Имеются и более ранние упоминания об этой модной болезни в литературных имитациях речи щеголей и щеголих, см.: Биржакова Е. Э. Щеголи и щегольской жаргон в русской комедии XVIII в. — В кн.: Язык русских писателей XVIII в. Л., 1981, с. 98.
7 Письмо от 5 августа 1758 г. Подлинник по-французски: «Abandonnez, monseigneur, votre hypochondrie, elle ne vous convient pas, ce n'est pas à vous de se soumettre à des pareilles choses. Quand je vous verrai, je suis un bon médecin et je connais cette maladie parfaitement, il faut la déraciner ou diminuer; vos sincères amis feront cela mieux que tous les médecins avec tous leurs galimatias et les charlataneries; c'est aux poètes de chasser des pareilles maladies et non par aux médecins, quoique que les poètes soient incapables de se guérir eux-mêmes, comme les cloches qui invitent lout le monde dans l'église et eux-mêmes ne viennent jamais» (Письма русских писателей XVIII в. Л., 1950, с. 82).
И Временник, 1981 161
него «ипохондрика» он в иносказательной, но прозрачной для современников форме защищал право писателя видеть и описывать вещи в их истинном свете.8 Полемика Екатерины II и Новикова имела свое продолжение. В лексиконе Екатерины «ипохондрия» осталась обозначением всех проявлений общественного недовольства, несогласия с властью и существующим порядком вещей. Злостными и вредными «гипохондриками» она называла ненавистного ей Ж.-Ж. Руссо, автора «Истории двух Индий» аббата Рей-наля. Характерен и ее поздний отзыв о Радищеве, сделанный под свежим впечатлением от чтения «Путешествия из Петербурга в Москву». В одной из помет на собственном экземпляре книги она, в частности, сформулировала общую оценку автора: «сочинитель <.. .> любит распространять гипо-хондрические и унылые мысли».9
Синонимический ряд ипохондрия — сплин — меланхолия — возник, таким образом, к концу XVIII в. Мы наблюдаем его в «Письмах русского путешественника» Карамзина: «Друзья мои! путешествие питательно для духи и сердца нашего. Путешествуй, ипохондрик, чтобы исцелиться от своей ипохондрии!», «сплин..., т. е. меланхолия», «в грусти и меланхолии здесь (в Англии, — В. С.) скорее, нежели где-нибудь, хочется застрелиться».1* С другой стороны, уже в екатерининское царствование со словом «ипохондрия» соединяется тот оттенок подозрительной оппозиционности, на который в связи со словом «сплин» справедливо и доказательно обратил внимание Н, Л. Бродский при анализе интересующей нас строфы Пушкина.11
Слово «хандра» не зафиксировано в языке XVIII в.12 Оно получает распространение уже после появления в печати первых глав «Евгения Онегина». Есть основание предполагать, что оно принадлежит к числу искусственных образований и даже можно установить его изобретателя.
В 1808 г. появился сборник стихотворений князя Ивана Михайловича Долгорукова, куда вошли произведения, созданные под впечатлением от смерти его первой жены Е. С. Смирной. Среди них обращает на себя внимание стихотворение «Старинка», посвященное воспоминаниям об ушедшей молодости автора. Оно затем вошло и во второе и в третье собрания сочинений поэта, выходившие под заглавием «Бытие моего сердца». В стихотворении сопоставляется былое и нынешнее время:
Печаль, как аспид, не сосала Души незлобивой моей, Хандра ума не посещала; О! — я и не знаком был с ней.
8 Сатирические журналы Н. И. Новикова, с. 405—410.
9 См.: Бабкин Д. С. Процесс А. Н. Радищева. М.; Л., 1953, с. 157, 160, 161.
10 Карамзин Н. М. Избр. соч. М.; Л., 1964, т. I, с. 201, 518, 590.
11 Бродский Н. Л. «Евгений Онегин»... 3-е изд., переработанное. М., 1964, с. 99—107.
12 Оно не зарегистрировано в картотеке «Словаря русского языка XVIII века» (ЛО Институт русского языка АН СССР), с которой, собирая материалы для данной заметки, я смог ознакомиться благодаря любезному содействию заведующего словарной группой доктора филологических наук Ю. С. Сорокина. В «Словаре современного русского литературного языка» (М.; Л., 1965, т. 17, с. 26) хронологически первый пример со словом «хандра» — цитата из «Евгения Онегина».
Робят (т. е. молодых, — В. С.)
и нынче я встречаю, Но лиц веселых уж никак: Все стали томны, скучны, вялы, Никто не рад здесь ничему; Давай, какие хочешь, балы, В них нет отрады никому.
К слову «хандра» Долгоруков сделал пояснение: «В моем лексиконе так называется ипохондрия»; оно повторялось и при перепечатках стихотворения.13
Долгоруков скончался в 1823 г., пережив свою поэтическую популярность. Однако целый ряд свидетельств говорит о том, что Пушкину его произведения были хорошо известны. В десятой главе «Онегина» упоминается стихотворение Долгорукова «Авось», правда, в сочетании с не совсем почтительной характеристикой поэта как «великородного стихоплета». П. А. Вяземский, развивая в заметке из «Старой записной книжки» мысль о «простонародном» складе ума и поэзии Долгорукова, вспоминал, что Пушкин «знал наизусть несколько десятков стихов его».14 Свидетельство Вяземского об интересе Пушкина к поэзии Долгорукова не вызывает сомнения. Этот интерес отметил и Н. А. Полевой в «Листках из записной книжки» 1840 г.: «Пушкин любил стихи князя Долгорукова и доказывал, что князь Долгорукой — неоцененное, но великое дарование. Помню, как однажды изъяснял он мне удивительную прелесть стихов Долгорукова из его, помнится, «Обеда» (стихотворение «Пир», —В. С.):
А Колобов как бес по всем избам прощался...
Посовестившись взять с собой в дорогу книжку,
От голода в запас взял вяземску коврижку.
Пушкин находил тут неподдельный гумор».15
Наиболее существенно то обстоятельство, что самое полное 3-е издание «Бытия моего сердца» Пушкин читал в Одессе, в период формирования замысла своего романа в стихах. В южной ссылке он познакомился со
13 Долгоруков И. М. 1) Сумерки моей жизни. М., 1808, с. 23; 2) Бытие моего сердца. 3-е изд. М., 1818, т. I, с. 208. У Долгорукова встречаются также другие образцы собственного его словотворчества, нуждавшиеся в разъяснении для читателей. В послании «П. Н. Нарышкину» он счел нужным откомментировать стих «С полчасика мечу один долготерпенье»: «Я так перевел французское название grand patience». В стихотворении «Везет», одном из самых популярных, Долгоруков, вспоминая о своей близости в прошлом ко двору великого князя Павла Петровича и участии в придворных спектаклях, употребил слово «театрить»:
Везло — когда в дворянску шайку Попал театрить во дворец...
«Слово собственное мое, — заявил он, — чтоб посредством его избежать целой речи; ибо слово одно „играть" не значило бы еще точно — играть комедии; а это иного ничего разуметь не дает» (Долгоруков И. М. Бытие моего сердца. М., 1818, т. II, с. 135; М., 1818, т. III, с. 35).
14 Вяземский П. А. Поли. собр. соч., СПб., 1883, т. 8, с. 480.
15 Сын отечества, 1840, т. II, с. 384.
И* 163
старшим сыном поэта, П. И. Долгоруковым, служившим при Воронцове членом Попечительного комитета о колонистах южного края. Хотя близкие отношения между ними не сложились, многочисленные записи о Пушкине в дневнике Долгорукова представляют важный и точный биографический материал. В частности, под 12 марта 1822 г. в нем имеется помета, что Пушкин «присылал сегодня просить батюшкиных сочинений».16 Это дает основание предположить, что слово «хандра» появляется в первой главе «Евгения Онегина» как отзвук недавнего чтения произведений Долгорукова.
2
Мои желания — покой,
Да щей горшок, да сам большой.
(VI, 201)
Последний стих этой строфы, вошедшей в «Отрывки из путешествия Онегина», самим Пушкиным был выделен курсивом. Такое выделение предполагало подразумеваемую цитату из чужого текста. Ссылку на источник дает Ю. М. Лотман, указывая, что Пушкин воспроизвел выражение из 5-й сатиры А. Д. Кантемира: «Щей горшок, да сам большой хозяин я дома», уложив, таким образом, в онегинский ямб первый полустих силлабической строки.17 Нам кажется небесполезным отметить использование данной цитаты из Кантемира также и у современников Пушкина. Строку, ритмически более близкую к «Онегину», находим в стихотворении И. М. Долгорукова «Соседу. Призывание в деревню»:
Когда за стол обедать сядем.
Он там накроется простой;
Его в игрушки не нарядим:
Хоть щей горшок, да сам большой.18
В несколько другой форме та же пословица обыграна Долгоруковым и в его комедии «Дурылом, или Выбор в старшины»:
Поди и веселись — там пир готов чужой:
Здесь каши лишь горшок — но мой, — и я большой! 19
3
Защитник вольности и прав В сем случае совсем не прав.
(VI, 15)
В комментарии к XXIV строфе первой главы романа многократно отмечается ее литературный источник (указанная самим Пушкиным «Исповедь» Ж.-Ж. Руссо), а также источники сведений молодого Пушкина
16 Звенья, М., 1951, т. IX, с. 53; А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1974, т. 1, с. 356.
17 Лотман. Комментарий, с. 388.
18 Долгоруков И. М. Бытие моего сердца, т. II, с. 115.
19 Там же, т. IV, с. 25.
го Руссо, Гримме и его общее отношение к французским просветителям. История каламбура в двух последних стихах внимания не привлекала. В принципе можно предполагать, что он принадлеяшт самому Пушкину и продиктован стремлением к богатой рифме. Однако подобный же каламбур встречается в русской литературе много раньше и в произведении, с которым Пушкин был явно знаком. Карамзин начал автобиографическую повесть «Рыцарь нашего времени» следующим ироническим рассуждением об исторических романистах: «Неугомонный род людей, который называется авторами, тревожит священный прах Нум, Аврелиев, Альфредов, Карломанов и, пользуясь исстари присвоенным себе правом (едва ли правым) вызывает древних героев из их тесного домика (как говорит Оссиан), чтобы они, вышедши на сцену, забавляли нас своими рассказами».20
Впрочем, не исключено, что после появления повести Карамзина каламбур успел стать расхожим, и авторство Карамзина уже не ощущалось Пушкиным.
4
На столик ставят вощаной Кувшин с брусничного водой.
(VI, 52)
Приведенный Ю. М. Лотманом комментарий к слову «вощаной» — «речь идет о вощаных (натертых воском, — В. С.) скатертях, которыми покрывались столики»21 — является результатом досадного недоразумения. Столешницей одновременно называют и скатерть, и, в профессиональном языке краснодеревщиков, крышку стола. Речь идет, конечно, об одном из способов отделки домашней мебели. Это нашло отражение в академическом словаре русского языка: «вощаной — натертый, пропитанный воском». Данное значение хорошо иллюстрирует цитата из А. Ф. Писемского: «<Калинович> поместился за рубль серебром в четвертом этаже, в трехаршинной комнатке, но с вощеным столиком и таковым же диваном.22
Лаки и лаковая отделка утвари получили распространение в Европе только с середины XVIII в. На русском языке руководства по составлению лаков и лакированию появляются еще позднее. В Россию полированная мебель попадала из-за границы, и по своей дороговизне становилась прежде всего принадлежностью дворцов и особняков вельмож. В русском мебельном деле наиболее распространенной оставалась отделка дерева при помощи восковых эмульсий (главным образом на основе терпентина, скипидара). Впитавшийся в поры и разровненный восковый слой защищал поверхность от грязи и влаги, одновременно придавая ей легкий тусклый блеск. В наше время тот же эффект имитируется при помощи дорогих матовых лаков.
20 Карамзин Н. М. Избр. произв., т. I, с. 755.
21 Лотман. Комментарий, с. 209.
22 Словарь современного русского литературного языка. М.; Л., 1951, т. 2, с. 697. «Словарь Академии Российской» дает значение: «вощоный — воском натертый, покрытый воском <.. .> Вощоной стол» (СПб., 1789, т. 1, с. 866).
Навощенный столик в доме Лариных, сделанный доморощенным крепостным мастером, является в романе Пушкина одной из деталей провинциального быта, противопоставленного роскоши и моде столицы.
По поводу «брусничной воды» в дополнение к приведенному Ю. М. Лот-маном рецепту ее приготовления можно отметить, что в последние годы к ней проявили неожиданное внимание не только кулинары, но и биологи. Ряд заметок о свойствах настоя брусничных ягод, в том числе и в связи с замечанием Онегина: «Боюсь брусничная вода Мне не наделала б вреда», появился в журнале «Химия и жизнь».23
Но что бы ни говорили биологи или историки быта о свойствах «брусничной воды», очевидно, что герой романа Пушкина к этому сельскому деликатесу относится иронически. С таким значением, наряду с другими цитатами из «Евгения Онегина», данные стихи и вошли в языковой обиход. Однако Пушкин не первый упомянул о «брусничной воде» в поэтическом произведении. Задолго до «Евгения Онегина» эта реалия русского быта промелькнула в стихотворении Н. П. Николева «A ma cousine»:
С огненной кровию, Вняв повеление,
С вечной любовию Во угождение
Я уважающий, (Молвить без лишнова)
Я почитающий Соку бруснишнова
Волю сеструшечки, Ей посылаю,
Душеньки, душечки, Кушать желаю.24
Два этих упоминания почти наверняка не связаны между собой, но их сопоставление позволяет обнаружить происшедшее за четверть века изменение поэтического контекста одного и того же понятия.
В. П. Степанов
Он в том покое поселился, Где деревенский старожил Лет сорок с ключницей бранился, В окно смотрел н мух давил...
(VI, 32)
Выражение «мух давил» не привлекало внимания комментаторов романа и современными читателями воспринимается в прямом смысле. Между тем в русском языке имеется фразеологизм «раздавить (убить) муху (букашку)» —со специфическим значением, несомненно предусмотренным автором «Евгения Онегина»:
«Муху раздавить (зашибить, задавить). Прост. Выпить хмельного, клюкнуть. — Сочини-ка ты мне того, чтоб муху задавить, то есть рюмочку. Достоевский. Село Степанчиково и его обитатели. — Приходи покалякать когда, поболтать, а и муху можно раздавить. Мамин-Сибиряк Дикое счастье. — Любили они муху зашибить. Бывало, мимо кабака проехать нет возможности. Чехов. Происшествие».25
23 Химия и жизнь, 1975, № 4, с. 127; 1976, № 1, с. 74; № 10, с, 89—90.
24 Н и к о л е в Н. П. Творения. М., 1798, т. 5, с. 55.
25 Фразеологический словарь русскор языка. М., 1968, с. 379. См. также: Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М.,
О том, что Пушкин имел именно это в виду, сигнализирует десятая строка той же строфы:
Онегин шкафы отворил: В одном нашел тетрадь расхода, В другом наливок целый строй...
(VI, 32)
П. П. Дудочкин
6
И даль свободного романа Я сквозь магический кристал Еще неясно различал...
(VI, 190)
В «Словаре языка Пушкина» словосочетание «магический кристал» объяснено как «шар из прозрачного стекла, употреблявшийся при гадании».26 Такое толкование восходит к Н. О. Лернеру27 и в последнее время в комметариях к роману подверглось дополнительному обсуждению. «Стеклянные шары, заполненные водой сферические сосуды либо обыкновенные бутылки, — уточняет М. Ф. Мурьянов, — являлись всего лишь суррогатами „настоящих" магических кристаллов, изготовлявшихся, как правило, из горного хрусталя, то есть кристаллического кварца, реже — из берилла, а в единичных случаях из яшмы».28 Ю. М. Лотман, принимая определение Н. О. Лернера, обратил внимание на то, что «слово „кристалл" в высоком смысле могло означать „стекло". См. в „Вельможе" Державина: „Не истуканы за кристаллом (т. е. под стеклом, — Ю. Л.), В кивотах блещущи металлом (т. е. в золотых рамах, — Ю. Л.), Услышат похвалу мою"».29 Е. А. Тархов видит в «магическом кристалле» «своеобразнейшую метафору поэтического творчества»: «Независимо от того, обращался ли поэт к опытам с реальным кристаллом для гадания или нет, но метафора такого гадания была для него, очевидно, самой адекватной формой изображения замысла „Евгения Онегина"».30
Нам представляется, однако, что все эти толкования не улавливают подлинного смысла пушкинской метафоры, ее вполне конкретного, предметного значения, на которое указал в своем комментарии к роману В. Набоков: «Любопытно, что „кристалл" был применен в аналогичном смысле нашим поэтом к его чернильнице в стихотворении 1821 г.: „Заветный твой кристал Хранит огонь небесный". У Лернера имеется довольно наивный этюд о гадании на кристалле, которое между прочим не было типично русской формой гадания».31
1979, т. 2, с. 362; Михельсон М. И. Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии. СПб., 1903, т. 1, с. 579.
26 Словарь языка Пушкина. М., 1956, т. 2, с. 406.
27 См.: Звенья. М.; Л., 1935, т. V, с. 105—108.
28 Временник Пушкинской комиссии. 1967—1968. Л., 1970, с. 92.
29 Лотман. Комментарий, с. 370.
30 Т а р х о в А. Е. Комментарий. - В кн.: Пушкин А. С. «Евгений Онегин». М., 1980, с. 325.
31 Nabokov VI., éd. 1, vol. 3, с. 244—245.
Для того чтобы пушкинский смысл выражения «магический кристалл» проявился яснее, следует несколько расширить контекст, в котором этот образ запечатлен в стихотворении «К моей чернильнице»:
Сокровища мои И под вечер, когда
На дне твоем таятся Перо по книжке бродит,
........................Без вялого труда
С тобой успех узнал Оно в тебе находит
Отшельник неизвестный Концы моих стихов...
Заветный твой кристалл (И, 183)
Хранит огонь небесный;
Оба эти атрибута поэтического творчества — перо и чернильница — вспоминались и в заключительных строфах последней главы романа, но первый из них — в той строфе, которую Пушкин вынужден был опустить, сокращая свое произведение до восьми глав. Место этой строфы в контексте произведения легко восстанавливается:
... Поздравим Друг друга с берегом. Ура! Давно б (не правда ли?) пора!
Пора: перо покоя просит, Я девять песен написал; На берег радостный выносит Мою ладью девятый вал — Хвала вам, девяти Каменам...
(VI, 189, 197)
Чуть ниже, вслед за пером, поэт в последней строфе романа вспоминает и чернильницу, «магический кристалл». Заслуживает внимания и то, что последняя строфа романа, обращенная к друзьям («иных уж нет, а те далече»), также перекликается с концовкой стихотворения «К моей чернильнице»:
Когда же берег ада Последний твой привет
Навек меня возьмет, Любимцу прежних лет. —
Когда навек уснет Иссохшая, пустая
Перо, моя отрада, Меж двух его картин
И ты, в углу пустом Останься там немая,
Осиротев, остынешь Укрась его камин.
И навсегда покинешь Взыскательного света
Поэта тихий дом... Очей не привлекай,
Чедаев, друг мой милый Но верного поэта
Тебя возьмет, унылый; Друзьям напоминай.
(II, 183) С. А. Фомиче в
«ЗВУКИ ИТАЛИАНСКИЕ!»
Как известно, приведенным в заголовке восклицанием Пушкин отметил строки Батюшкова из стихотворения «К другу» — «Нрав тихий ангела, дар слова, тонкий вкус, / Любви и очи и ланиты», добавив при этом: «Что за чудотворец этот Б<атюшков»> (XII, 267).
