CC BY
51
DOI 10.24411/2499-9679-2019-10476 УДК 821.161.1
Т. Б. Ильинская https://orcid.org/0000-0003-2690-7930
Ирония как вид комментария у Н. С. Лескова
Статья посвящена исследованию приемов и средств иронии в очерке Н. С. Лескова «Сибирские картинки XVIII века» (1893). Несмотря на то, что это произведение основывается на документальном материале, для него характерно яркое авторское начало, которое проявляет себя прежде всего в разнообразных «знаках иронии». Проведенное сопоставление «Сибирских картинок» с текстом-источником позволило сделать вывод, что исходные материалы были лишены каких бы то ни было иронических элементов, что ироническая тональность привнесена в воссоздаваемые события исключительно самим Лесковым. Констатируя неизученность проблемы комического в лесковском наследии, мы выделяем лаконизм и иронию как основные принципы повествования, на которых основывается художественная структура «Сибирских картинок», хотя мера ироничности разных глав произведения неодинакова. Выделяя средства создания иронического эффекта, мы разграничиваем чисто лесковские находки в этой сфере и типовые случаи, которые характерны не только для Лескова. Среди последних особенно заметны элементы лексической иронии (церковнославянизмы и библеизмы в роли «иронических» слов), а также мнимая похвала, когда буквальный и подразумеваемый смыслы слов диаметрально противоположны. Что касается собственно лесковских иронических эффектов, то своеобразие иронической тональности «Сибирских картинок» создается с помощью перехода на чужие точки зрения, причем в одном ироническом высказывании может присутствовать не «двойное видение» (как обычно в случаях иронии), а более сложная структура, в которую включены позиция иронизирующего автора и позиции противостоящих сторон: чиновников, духовенства и коренных жителей Сибири. По такому принципу построены емкие и лаконичные лесковские формулы «исповедный ясак», «просвещать язычников светом истинной веры и чем от них кормиться». «Знаки иронии», присутствующие на лексическом, синтаксическом, стилистическом, композиционном уровнях текста, становятся самым сильнодействующим средством авторской оценки и участвуют в создании подтекста произведения.
Ключевые слова: ирония, ироник, Н. С. Лесков, «Сибирские картинки XVIII века», церковнославянизмы, документализм.
T. B. Iliinskaya
Irony as a comment in N. S. Leskov's works
The article is devoted to the study of methods and means of irony in the essay of N. S. Leskov «Siberian pictures of the XVIII century» (1893). Despite the fact that this work is based on documentary material, it is characterized by the author's noticeable beginning, which manifests itself primarily in a variety of «signs of irony». The comparison of «Siberian pictures» with the source text allowed us to conclude that the original materials were devoid of any ironic elements, that the ironic tone was introduced into the recreated events exclusively by Leskov. Noting the unexplored problem of the comic in Leskov's heritage, we distinguish laconism and irony as the basic principles of the narrative on which the artistic structure of « the Siberian notes» is based, although the measure of irony of different chapters of « the Siberian pictures» is not the same. Allocating means of creating ironic effects, we distinguish between purely Leskov findings in this area and typical cases that are characteristic not only for Leskov. Among the latter there are particularly noticeable elements of lexical irony (Church Slavism and biblical studies in the role of «ironic» words), as well as imaginary praise, when the literal and implied meanings of words are diametrically opposed. As for Leskov's own ironic effects, the peculiarity of the ironic tone of « the Siberian pictures» is created by the transition to other people's points of view, and in one ironic statement there may be not a «double vision» (as usual in cases of irony), but a more complex structure in which there is the position of the ironic author and the positions of the opposing sides: officials, clergy and indigenous inhabitants of Siberia. Built on this principle of Leskov capacious formula «confessional tribute», «to enlighten with the light of true faith and what they are fed». «Signs of irony», present at the lexical, syntactic, stylistic, compositional levels of the text, become the most powerful means of the author's evaluation and participate in the creation of the subtext of the work.
Keywords: irony, ironic, N. S. Leskov, «Siberian pictures of the XVIII century», Church Slavism, documentalism.
© Ильинская Т. Б., 2019
В хронике «Соборяне» Савелий Туберозов, часто выражающий позицию автора, комментирует иронический ответ семинариста: «Немало сему все мы смеялись, хотя я, впрочем, находил в сем более печального и трагического, нежели комедийной веселости, способной тешить. Начинаю замечать во всех значительную смешливость и легкомыслие, в коих доброго не предусматриваю» [4, с. 31]. В дальнейшем он же с горечью говорит о всеобщей склонности к смеху: «...и не богаты и не тороваты, а уж куда как гораздо смешливы!» [4, с. 80].
Что стоит за таким отношением к смеху? Глубоко укорененное в русской культуре недоверие к веселью? По замечанию С. С. Аверинцева, «по-русски односложное, отрывистое, фонетически весьма выразительное «смех» систематически рифмуется со столь же односложным и отрывистым «грех». Пословица говорит: «Где смех, там и грех» <...> Очень русская проблема - тот конфликт между комическим гением и православной совестью, который буквально загнал в гроб Гоголя» [1, с. 341].
Однако в «Соборянах» есть и другой любимый герой автора - дьякон Ахилла, с которым связано большинство комических эпизодов хроники, да и для самого Савелия Туберозова вовсе не характерно аскетическое неприятие веселья. В приведенных выше словах осуждается не смех вообще, а та пагубная веселость, - то «смехо-творство», которое порицает ап. Павел (Е ф. 5:4) и которое отличается именно своей неуместностью (по слову Екклезиаста, есть «время плакать и время смеяться» - Екк л. 3:4).
Выпады против смеющихся у лесковского протагониста идут рядом с разнообразными формами комического и в хронике, и - шире - во всем творчестве писателя, который сам, по свидетельству мемуаристов, имел весьма насмешливый ум. Вопрос об особенностях лесковского смеха, о влиянии на Лескова других писателей-юмористов (прежде всего, любимого Л. Стерна) - один из не проясненных в науке. Также не решен вопрос о соотношении видов комического в лесковском творчестве, в частности, вопрос о своеобразии иронии у Лескова-публициста, который часто использовал ее в документальных очерках как средство авторской оценки.
Предлагаемая статья посвящена освещению проблемы лесковской иронии. Попытаемся рассмотреть приемы достижения иронического эффекта в рамках одного публицистического про-
изведения и остановим свой выбор на «Сибирских картинках XVIII века», которые представляют собой интересный тип повествования, когда авторская позиция не формулируется впрямую, а содержится на стилистическом уровне текста, а то и в подтексте.
Прежде всего необходимо сказать, что Лесков считал иронию одним из наиболее воздействующих средств, с чем он, как прирожденный публицист, не мог не считаться. Так, в письме В. Г. Черткову он замечает: «Более всего Лев Николаевич хвалит «Колыванский муж»:.. «Колы-ванский муж» - ирония - она очень нравится всем» [3, с. 468].
Но самое главное - иронический взгляд на жизнь был глубоко органичен для Лескова, и почти в каждом его произведении имеется широкая палитра иронических оттенков - от мягкой, добродушной иронии до иронии едкой, уничижительной.
«Сибирские картинки» принадлежат к числу тех лесковских публицистических произведений, которые основаны на документе. Не боясь упреков во «вторичности» и неоригинальности, Лесков в вводной главке подробно указывает на источники информации - исследование «Исповедный штраф в Сибири в течение XVIII в.» священника Вакха Гурьева, а также доставшиеся писателю бумаги генерала В. И. Асташёва, которому Вакх Гурьев передал свой архив [13, с. 158]. Помимо этого, в «Сибирских картинках» имеется множество ссылок, подчеркивающих документальный характер повествования. Себе Лесков отводит скромную роль компилятора, сделавшего необходимые сокращения в заинтересовавших его материалах: «веду весь рассказ гораздо кратче и уже» [6, с. 138], «выписки, приведенные здесь нами в порядок» «держусь одних бумаг»[6, с. 139].
Тем не менее жанровый подзаголовок «Сибирских картинок» - рассказ - сразу выдвигает на первый план фигуру автора и делает ее явно неоднозначной. Первая же страница произведения дает понять, что автор здесь - далеко не бесстрастный компилятор. «Крайне заинтересованный этим оригинальным делом» [6, с. 138], - так он обозначает свое отношение к теме во вводной главке. И действительно, в контексте всего лесковского творчества «Картинки» - это интересная модификация устойчивых мотивов лесков-ского творчества. Здесь получает дальнейшее развитие занимавшая Лескова комическая тема противостояния светских и духовных властей
(«Соборяне», «Мелочи архиерейской жизни»). Кроме того, «Сибирские картинки» - это горько-ироническая вариация темы миссионерства (ср. с рассказом «На краю света»), а также темы старо-верия. Наряду с этим, «Сибирские картинки» занимают заметное место в ряду поздних лесков-ских произведений, назначение которых сам автор обозначил как расчистка подходов к храму («прежде всего надо выгнать торгующих в храме и вымести за ними их мусор» [5, с. 581].
Но самым заметным авторское присутствие делает ироническое освещение событий, и сравнение «Сибирских картинок» с легшим в их основу текстом Вакха Гурьева, абсолютно лишенным иронии, позволяет прийти к этому выводу.
Вот характерный для Вакха Гурьева фрагмент:
«Такое неблаговидное духовенство неспособно было благотворно влиять на своих пасомых; поэтому неудивительно, если религиозно-нравственное состояние православного народонаселения Сибири за все продолжение XVIII века представляется нам в самом непривлекательном и даже мрачном виде» [2, с. 29-30].
Сравним с этим пассажем лесковское описание сходной ситуации: «сами просветители потеряли память и разучились различать дни в неделе» [6, с. 177] (Так сказано о священнике, перепутавшем субботу и воскресенье).
Помимо лексико-стилистических несовершенств (канцеляризмы, громоздкий и запутанный синтаксис), текст Гурьева отличается обстоятельностью и прямолинейностью изложения, в то время как у Лескова основными принципами повествования становятся лаконизм и ирония. Слово «просветители» у Лескова, с одной стороны, напоминает о том, что миссия священнослужителей - просвещение паствы светом истинной веры, а с другой, в соответствии с принципами иронии, слово «просветители» обозначает людей невежественных, стоящих не на высоте своего призвания (разумеется, это понятно посвященным в иронический контекст). Используя формулу Ю. М. Лотмана, заметим, что при этом «игровой эффект состоит в том, что разные значения одного элемента не неподвижно сосуществуют, а „мерцают"« [7, с. 141].
Благодаря этому «мерцанию» смыслов в слове «просветители», у Лескова появляются объемность и глубина вместо прямолинейного обличения, а ирония приобретает весьма неоднозначный смысл, поскольку авторская интерпретация описываемых событий содержит в себе целую
гамму чувств, где есть место и сожалению, и грусти, и резкому возмущению.
Переходим к попытке уяснить основные механизмы лесковской иронии. Начнем со случаев не исключительно «лесковских».
Так, для русской культуры характерен иронический эффект при использовании церковнославянизмов по отношению к достаточно прозаическим или даже низменным реалиям. Как отмечал А. А. Потебня, «особого рода стилистическая ирония происходит при сознании самим говорящим или лишь слушающим) противоположности между высоким слогом словесной оболочки и пошлостью или низостью мысли» [10, с. 389]. Такого рода стилистическая ирония в «Сибирских картинках» есть, но Лесков не злоупотребляет ею: она встречается достаточно редко («Ве-лемощный сановник»; «рачения их достойны долгой памяти» [6, с. 145] - говорится о людях, сделавших религию статьею своего дохода).
Сходный иронический эффект дает употребление библеизмов - как библейских цитат, так и библейских реминисценций и аллюзий. О рассерженном губернаторе Чичерине, не преуспевшем в деле взимания подати, сказано, что он удалился, «скрежеща зубами и иский кого поглоти-ти» (Пет р. 5:8).
Однако в «Сибирских картинках», как и во многих других произведениях Лескова, эта типичная для русской стилистической системы игра высоких лексико-стилистических средств, употребленных в адрес низменного, приобретает своеобразный смысл, поскольку тема очерка -искажения церковной жизни. Церковнославянизмы и библеизмы не только иронически освещают неподобающее, но и сами становятся объектом иронии, поскольку действиями церковных и гражданских чиновников дискредитируется христианское дело, и неуместность апелляции к священным текстам в таких ситуациях очевидна.
Кроме рассмотренной выше лексической иронии, в «Сибирских картинках» встречаются, опять же в небольшом количестве, такие типичные для системы иронических средств случаи, когда высказывание обладает «скрытым смыслом, обратным тому, который непосредственно выражается» [12, с. 99-100]. Среди такого рода словоупотреблений чаще всего встречаются контексты, где звучит мнимая похвала в адрес прискорбных явлений русской церковной жизни. Например: «придумано было хорошо»[6, с. 167], - говорится об организации церковных поборов; «оборотистое сибирское духовен-
ство»[6, с. 166] - сказано о изобретательности тех миссионеров, которых прежде всего интересовали деньги. Иронический смысл этих похвал становится ясен в контексте всего очерка, а тем более в контексте всего наследия Лескова, которого в течение всей его творческой жизни занимала материальная сторона церковной жизни. По слову современного исследователя иронии, «ироник играет роль «своего» среди «чужих», восхищается тем, что вызывает презрение и жалость» [10, с. 88].
Переходим к еще более характерному для Лескова ироническому средству. Как известно, законом иронии является несоответствие буквального и подразумеваемого смысла слова. Эти обычные для иронического высказывания контраст и противопоставление двух смыслов у Лескова предстают в гораздо более сложном виде.
Своеобразие иронической тональности «Сибирских картинок» определяется тем, что Лесков не ограничивается только двумя контрастирующими элементами, составляющими суть иронического оборота речи: в «Сибирских картинках» их становится больше. Каким образом это достигается?
Так, в понятиях обираемых и светскими, и духовными властями коренных жителей Сибири, плата на церковные требы - это «ясак», то есть дань, и они ее безропотно платят. В очерке автор неоднократно использует слова «ясак», «подать», вводя с их помощью взгляд на происходящее «народцев» Сибири, которые, не понимая смысла христианских таинств и обрядов, воспринимают платы за требы как дань.
В то же время церковно-административный взгляд на употребление запрещенной пищи («скверноядение») порождает у Лескова пронизанный иронией оксюморон «ясак за сквернояд-ство», в котором соединилось несоединимое: христианские представления о грехе, восточный ясак и идея о том, что деньги позволяют отпустить этот грех. Автор, столкнувший в своем повествовании точки зрения церковных администраторов и «народцев» Сибири, позволяет ощутить ту бездну, которая пролегала между официальным термином и реальной жизнью. Если церковнослужители полагали, что чтение имеющейся в требнике разрешительной молитвы после греха скверноядения должно, как и другие требы, быть оплачено, то вогулы, остяки и другие «дикари», употреблявшие в пищу запрещенное (медвежатину, соболей и белок), воспринимали эти
поборы как нечто неизбежное, связанное с власть предержащими.
Еще более сильный иронический заряд заложен в словосочетании «исповедный ясак» (плата за исповедь), в котором Лесков, становясь на точку зрения «народцев» и прибегая к их понятиям, дает формулу, обнажающую вопиющее несоответствие между официальными данными о христианизации Сибири и жизненной правдой: «Иногда над дикарями заднимчислом исполняли какие-нибудь обряды, но большею частию дело ограничивалосьтолько сбором ясака, а наличностью производилась только одна исповедь, -причём за разрешение грехов всей семьи расплачивался с попом старший в роде, и тут приходилось торговаться. С обыкновенного грешника брали от пяти додесяти белок, но с такого, у которого было больше, священник требовал и ясак побольше <...>Исповедный ясак иногда дохо-дилдо двухсот белок на семейство, и дикари этим очень тяготились, но «попростоте своей» своих грехов всё-таки не скрывали, а только спешили скорее»очиститься и бежать». Обыкновенно они «убегали» тотчас же после исповеди ине дожидались причастия, о важности которого совсем не имели понятия» [6, с. 168]. В процитированном отрывке мы видим переплетение понятий сибирских аборигенов и духовенства: «обыкновенный грешник» (который откупается десятью белками и думает, что тем самым «очистился»), «исповедный ясак». В сочетании с неоднократно звучащим словом «дикари» эти словосочетании действительно представляются дикими, искажающими смысл христианкой жизни. Автор, называющий эти явления «не своими именами», «остраняющий» тем самым их, достигает иронического эффекта, причем ирония приобретает обличительный смысл.
Подобный иронический эффект возникает и при сопоставлении понятий людей, которые принадлежат к одной культуре. В очерке один из основных сюжетов - это борьба светских и духовных деятелей - борьба и за власть, и за финансовые выгоды. Проходя лейтмотивом через все произведение, эта комическая война находит словесное выражение в следующем лексическом ряде: «ожесточенная распря», «стали делать помехи», «безурядица», «нахальное непослушание», «препирательство», «война с попами». Механизм лесковской иронии основывается не только на обычной для иронического высказывания дистанции между точкой зрения автора и его героя. У Лескова выстроена сложная структура,
где идет игра на контрастах взглядов, во-первых, церковнослужителей, во-вторых, воюющих с ними чиновников и, в-третьих, самого автора, удрученного такими искажениями христианской жизни и в то же время подмечающего смешные стороны событий и характеров.
По мнению церковнослужителей, разрушение ловко ими устроенной системы по извлечению финансовых выгод от религии - это происки «лукавого»: «вмешался враг и все дело испортил» [6, с. 165] - в авторском изложении событий иронический эффект возникает благодаря переходу на точку зрения священников, скорбящих из-за невозможности продолжать поборы. В то же время дистанция между позициями автора и чиновников может быть обозначена короткими авторскими ремарками, с помощью которых создается «остранение» изображаемого. Так, в «Сибирских картинках» часто звучат судейские термины: «небытейцы», «штраф за „небытие"«, смысл которых читателю становится ясен из контекста. Тем не менее Лесков считает нужным дать пояснение: «небытие (то есть у исповеди)» [6, с. 139], и этот авторский акцент позволяет за канцелярским термином «небытие» увидеть изначальный смысл этого слова, благодаря чему в дальнейшем повествовании возникает ироническое переосмысление судейского жаргона. «Дело о небытии» действительно становится миражной канцелярской фантасмагорией, лишенной подлинного бытия.
Прочтение лесковкого очерка в избранном ракурсе позволяет сделать следующие выводы.
Мера ироничности разных глав «Сибирских картинок» неодинакова. Четыре срединные части - VIII, IX, X, XI - совершенно лишены иронических тонов: авторская оценка изображаемых в них злоупотреблений может быть обозначена как скорбь и возмущение. Иносказанию и насмешке в таком случае нет места. После этих центральных главок ирония опять набирает силу.
Наряду с традиционными ироническими средствами (мнимая похвала, высокая лексика, обозначающая негативные реалии), у Лескова имеются глубоко своеобразные иронические приемы. Писатель создает емкие, лаконичные формулы, несущие сильный иронический заряд: «исповедный ясак», «ясак за скверноядство», «о сборе ясака и о просвещении светом истинной веры», «просвещать язычников святою верою и чем от них кормиться». В этих формулах соединяется, а тем самым и противопоставляется несовместимое, благодаря чему автор находит
парадоксальный и в то же время разоблачающий ракурс для явлений церковной жизни.
Однако обличительный характер лесковской иронии весьма неоднозначен. Уже эпиграф: «Наше историческое развитие шло по-своему», -нацеливает иронические стрелы не только на отдельные негативные явления, но и на всю русскую жизнь, что сродни гоголевским словам: «Чему смеетесь? Над собою смеетесь». Это характерный для русской культуры смех, который не исключает скорби, воплотившийся в гоголевской формуле «смех сквозь слезы», характерен для лесковского воссоздании истории «религиозных» денежных сборов в Сибири. Сам иронизирующий автор, который, кстати, происходил от духовного корня и предки которого кормились от треб, не ставит себя вне осмеиваемого им мира, называя описываемые им явления «характерными» («Среди явлений русской жизни в Сибири чрезвычайно характерным и любопытным представляется борьба светских и духовных властей с крещёными сибирскими инородцами и другими людьми, которые не понимали важности принятых ими на себя обязанностей» - [6, с. 139]).
«Знаки иронии» [9, с. 62-63], присутствующие на лексическом, синтаксическом, стилистическом, композиционном уровнях текста, становятся самым сильнодействующим средством авторской оценки и участвуют в создании подтекста произведения.
Ирония в «Сибирских картинках» работает на тот «сплав образа и публицистики» [8, с. 64], который столь характерен для позднего творчества писателя.
Библиографический список
1. Аверинцев, С. С. Бахтин и русское отношение к смеху [Текст] / С. С. Аверинцев // От мифа к литературе: Сборник в честь 75-летия Е. М. Мелетинского. -М., 1993. - С. 341-345.
2. Гурьев, В. Исповедный штраф [Текст] /
B. Гурьев // Русский вестник. - 1882. - Т. 157. - № 1. -
C. 27-30.
3. Лесков, А. Н. Жизнь Николая Лескова [Текст] / А. Н. Лесков. - М., 1984. - Т. 1. - С. 467-469.
4. Лесков, Н. С. Собр. соч. В 11 т. : Т. 4 [Текст] / Н. С. Лесков. - М., 1957. - С. 31-80.
5. Лесков, Н. С. Собр. соч. В 11 т. : Т. 11 [Текст] / Н. С. Лесков. - М., 1958. - С. 580-584.
6. Лесков, Н. С. Собр. соч. В 12 т. : Т. 12 [Текст] / Н. С. Лесков. - М., 1989. - С. 137-186.
7. Лотман, Ю. М. Искусство в ряду моделирующих систем [Текст] / Ю. М. Лотман // Труды по знаковым системам. - Тарту. - 1967. - Т. 3. - С. 130-145.
8. Макарова, Е. А. Проблема русских переселенцев в рецепции Н. С. Лескова [Текст] / Е. А. Макарова // Вестник Томского государственного университета. - 2008. - Филология. - № 1 (2).
9. Паси, И. Ирония как эстетическая категория [Текст] / И. Паси // Марксистско-ленинская эстетика в борьбе за прогрессивное искусство. - М., 1980. -С. 64-67.
10. Пивоев, В. М. Ирония как феномен культуры [Текст] / В. М. Пивоев. - Петрозаводск, 2000. - С. 23-92.
11. Потебня, А. А. Из записок по теории словесности [Текст] / А. А. Потебня. - М., 2011. - С. 386-390.
12. Пропп, В. Я. Проблемы комизма и смеха [Текст] / В. Я. Пропп. - М., 1976. - С. 288.
13. Хахалкин, А. Николай Лесков и сибирский краевед Вакх Гурьев [Текст] / А. Хахалкин // Начало века. - 2007. - № 3. - С. 157-159.
Reference List
1. Averincev, S. S. Bahtin i russkoe otnoshenie k sme-hu = Bakhtin and Russian attitude to laughter [Tekst] / S. S. Averincev // Ot mifa k literature: Sbornik v chest' 75-letija E. M. Meletinskogo. - M., 1993. - S. 341-345.
2. Gur'ev, V Ispovednyj shtraf = Confessional penalty [Tekst] / V. Gur'ev // Russkij vestnik. - 1882. - T. 157. -№ 1. - S. 27-30.
3. Leskov, A. N. Zhizn' Nikolaja Leskova = Nikolay Leskov's life [Tekst] / A. N. Leskov. - M., 1984. - T. 1. -S. 467-469.
4. Leskov, N. S. Sobr. soch. V 11 t. : T. 4 = Complete works. In 11 vol.: V 4 [Tekst] / N. S. Leskov. - M.,
1957. - S. 31-80.
5. Leskov, N. S. Sobr. soch. V 11 t. : T. 11 = Complete works. In 11 vol.: V. 11 [Tekst] / N. S. Leskov. - M.,
1958. - S. 580-584.
6. Leskov, N. S. Sobr. soch. V 12 t. : T. 12 = Complete works. In 12 vol.: V 12 [Tekst] / N. S. Leskov. - M., 1989. - S. 137-186.
7. Lotman, Ju. M. Iskusstvo v rjadu modelirujushhih sistem = Art among modeling systems [Tekst] / Ju. M. Lotman // Trudy po znakovym sistemam. - Tartu. -1967. - T. 3. - S. 130-145.
8. Makarova, E. A. Problema russkih pereselencev v recepcii N. S. Leskova = Problem of Russian settlers in N. S. Leskov's reception [Tekst] / E. A. Makarova // Vest-nik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. - 2008. -Filologija. - № 1 (2).
9. Pasi, I. Ironija kak jesteticheskaja kategorija = Irony as an aesthetic category [Tekst] / I. Pasi // Marksistsko-leninskaja jestetika v bor'be za progressivnoe iskusstvo. -M., 1980. - S. 64-67.
10. Pivoev, V M. Ironija kak fenomen kul'tury = Irony as a culture phenomenon [Tekst] / V. M. Pivoev. - Petrozavodsk, 2000. - S. 23-92.
11. Potebnja, A. A. Iz zapisok po teorii slovesnosti = From notes on speech theory [Tekst] / A. A. Potebnja. -M., 2011. - S. 386-390.
12. Propp, V. Ja. Problemy komizma i smeha = Problems of comedy and laughter [Tekst] / V. Ja. Propp. - M., 1976. - S. 288.
13. Hahalkin, A. Nikolaj Leskov i sibirskij kraeved Vakh Gur'ev = Nikolai Leskov and Siberian regional scientist Vakh Guriev [Tekst] / A. Hahalkin // Nachalo ve-ka. - 2007. - № 3. - S. 157-159.
Дата поступления статьи в редакцию: 17.04.2019 Дата принятия статьи к печати: 27.06.2019
