CC BY
102
DOI 10.24411/2499-9679-2018-10131
УДК 82
Т. Б. Ильинская
https://orcid.org/0000-0003-2690-7930
Особенности сказовой поэтики повести Н. С. Лескова «Полунощники»
Статья посвящена исследованию специфики сказовой формы повествования в повести «Полунощники» (1891). Выделен такой существенный компонент сказовой структуры повести, как языковая рефлексия, которая определяет своеобразие «Полунощников» в ряду других лесковских сказов. Языковая рефлексия в повести проявляется на трех уровнях: автора, слушателей и рассказчика. Объектом языковой рефлексии становится, во-первых, неправильность речи (с точки зрения нормированного литературного языка), а во-вторых, лингвокреативность рассказчика. Сопоставление первичной и окончательной редакций повести позволяет прийти к выводу, что переработка текста шла в направлении усиления яркой характерности языка рассказчика. Повесть выделяется в ряду лесковских сказов постановкой проблемы речевого дарования рассказчика. Основные функции языковой рефлексии у Лескова - увеличить число точек зрения в произведении и акцентировать языковую игру, направляя внимания читателя на различные проявления лингвокреативности. В связи с этим в повести актуализируется художественный потенциал «неправильного», просторечного, слова, а также такие литературные приемы, как народная этимология, стилистически мотивированная тавтология, метафора-шутка, особая ритмика фразы, содержащая, в том числе, прибаутки (не столько чисто фольклорного, сколько оригинального характера). Такая сложная лингвостилевая система повести позволяет художественно воссоздать множественность точек зрения и мнений в отношении главной идейной оппозиции произведения, за которой стоят фигуры Льва Толстого и Иоанна Кронштадского. Выделение приемов языковой рефлексии в повести углубляет понимание неоднородности, многогранности лесковского сказа и - шире -сказа как типа повествования.
Ключевые слова: поэтика сказа, Н. С. Лесков, «Полунощники», языковая рефлексия, просторечие, мещанизмы, литературный язык
T. B. Ilyinskaya
Features of Fairy-Tale Poetics in N. S. Leskov's Short Novel «Nightrunners»
The article is devoted to research specifics of a fairy-tale form of narration in the short novel «Nightrunners» (1891). Here is defined such an essential component of the fairy -tale structure of the short novel as language reflection, which defines originality of «Nighrunners» among Leskov's other narrations. The language reflection in the short novel is shown at three levels: of the author, listeners and story-teller. The object of the language reflection is, first of all, abnormality of the speech (from the point of view of the rated literary language), and secondly, the story-teller's linguocreativity. Comparison of primary and final editions of the short novel allows us to come to the conclusion that processing of the text was in the direction of strengthening of bright typicalness of the storyteller's language. The short novel is distinguished among Leskov's narrations with the statement of the problem of the story-teller's speech talent. The main functions of the language reflection of Leskov is to increase a number of points of view in the work and to accent a language game, directing the reader's attention to various manifestations of linguocreativity. In this regard in the short novel here is updated the art potential of «wrong», colloquial, words and also such literary means as national etymology, stylistically motivated tautology, a metaphor-joke, the special rhythmics of a phrase containing including, humourous catchphrases (not so much of purely folklore but of original character). This difficult linguostylistic system of the short novel allows us to recreate artistically plurality of points of view and opinions concerning the main ideological opposition of the work, behind of which there are figures of Leo Tolstoy and Ioann Kronshtadsky. Allocation of means of the language reflection in the short novel deepens understanding of heterogeneity, versatility of Leskov's narration and - broader - the tale as a type of narration.
Keywords: narration poetics, N. S. Leskov, «Nightrunners», language reflection, popular speech, meshchanizm, literary language.
Лесков известен своим интересом к народному слову и мастерством извлекать художественное содержание из разного рода речевых искажений, прежде всего просторечных [1, с. 25-36]. В учебниках по языкознанию примеры народной этимологии очень часто даются исключительно из Лескова. Так, А. А. Реформатский, известный почита-
тель Лескова, в своем классическом труде «Введение в языковедение» иллюстрирует феномен народной этимологии мелкоскопом из «Левши» и долбицей умножения из повести «Полунощники» [14, с. 191], закрепляя тем самым славу писателя как знатока и ценителя народных переосмыслений социально дистантных слов. В. З. Санников, ис-
© Ильинская Т. Б., 2018
следователь языковой игры, также на равных использует тексты из «Левши» и «Полунощников» [16, с. 66, 167].
Между тем речевая организация этих сказов далеко не тождественна, и просторечное слово звучит в них по-разному. Цель предлагаемой статьи - уяснить художественный потенциал такого важного компонента сказовой структуры повести «Полунощники», как языковая рефлексия, в частности, восприятия речи рассказчика как неправильной (разумеется, имеется в виду речевая неправильность не в современном смысле, поскольку лингвистической кодификации в лесковское время еще не было; тем не менее образованные люди отмечали речевые неправильности, порой интуитивно).
Если к языку и стилю таких сказов, как «Воительница», «Левша», категория неправильности неприложима, то повесть «Полунощники», рассмотренная в ракурсе языковых искажений, открывает новые грани лесковского сказа.
Сказы Лескова продолжают оставаться в центре внимания ученых [8, с. 18-26]: и литературоведов, и лингвистов, - которые ставят своей задачей выявить, в частности, «изобразительный потенциал „искаженных слов"» [15, с. 44-48]. Нас же интересует языковая рефлексия как художественный прием, определивший своеобразие «По-лунощников» в ряду других лесковских сказов.
Прежде всего, необходимо заметить, что для Лескова было важным понятие речевой неправильности, и те забавные словечки, которые в его сказах представляют собой народное переосмысление социально дистантных слов, в записной книжке писателя идут под рубрикой «Порча слов и речений» [13]. Так, в этом списке значится слово «мотивировать» (в значении «непристойно браниться», «материться»); оно же в сказовых фрагментах «Полунощников» выполняет заметную уже художественную функцию.
Вопрос о словесных искажениях поставлен и в художественных произведениях Лескова: «язык испещрен прихотливыми наносами дурно употребляемых слов самой разнообразной среды» [11, с. 61], - так писатель характеризует словесное устройство народных сказаний. Попутно заметим, что наивное понимание неизвестного слова, влекущее за собой речевую неправильность, становится, по Лескову, источником мифологизации описываемой реальности. Говоря о легендотвор-честве народа, Лесков замечает: «по каким-то мимолетным и неясным отзвукам, может быть, совсем непонятных ему речей он пошел слагать целые истории в своем вкусе» [11, с. 62].
Литературоведы также прилагали категорию языковой нормативности к лесковским сказам. Так, В. Б. Шкловский характеризовал язык «Левши» как «своеобразный, полный неправильно употребленных слов»: «Для человека, знающего литературный язык и правильное употребление слов, сами слова этой вещи смешны, тем более, что ошибки в них не случайны, а вводят новое понимание вещи, другое ее осмысливание» [20, с. 11].
Но самым главным аргументом в пользу постановки проблемы речевой неправильности в повести «Полунощники» становится то, что в рамках произведения речь главной героини-рассказчицы Марьи Мартыновны, с одной стороны, получает ироническую оценку как речь неправильная, а с другой - признается исключительно талантливой за свои живописно-изобразительные достоинства.
Наряду с прямыми оценочными высказываниями других персонажей сказ в «Полунощниках» -«живой голос, синхронно запечатленный в момент говорения» [7, с. 131] - прослоен правильной, нормативной, речью, что также создает особую стилистическую игру. Эту разностильность определяет, во-первых, авторский комментарий, звучащий, в отличие от «Левши», не только в обрамлении произведения (автор, оказавшийся еще и невольным слушателем, временами комментирует слышимый рассказ: «Бедная Марья Мартыновна вздохнула и, затаив в себе вздох наполовину, продолжала повествование» [12, с. 168]). Во-вторых, разностильность «Полунощников» проявляется в резких контрастах мещанского просторечия Марьи Мартыновны и речи образованных, литературно говорящих персонажей, слово которых, несколько нарушая правдоподобие повествования, появляется в передаче рассказчицы. Впрочем, вопрос о возможности точного воспроизведения чужих слов довольно сложен в данном случае. Марья Мартыновна, как человек, наделенный языковым талантом, могла дословно запомнить высказывания других людей.
Чтобы уяснить специфику речевого устройства «Полунощников», учтем, что языковые неправильности в литературе - тема широкая. Чаще всего «неправильный язык» предстает в характерологической функции, давая возможность писателю при создании словесного портрета героя использовать «сословные краски» (В. В. Виноградов) в языке. Лесков не раз говорил о своем внимании к социально характерному в речи своих героев: «Мои священники говорят по-духовному, нигилисты - по-нигилистически, мужики - по-мужицки <...> Мои мещане говорят
по-мещански, а шепеляво-картавые аристократы -по-своему <...> Я внимательно и много лет прислушивался к выговору и произношению русских людей на разных ступенях их социального положения. Они все говорят у меня по-своему, а не по-литературному» [17, с. 273-274].
Более сложный случай речевой неправильности в художественных произведениях - это намеренно использованные нелитературные слова в авторской речи (так, это явление отражено в упреках критики по адресу Пушкина и Гоголя, у которых звучат «неправильности» просторечия в авторском слове [2, с. 58]).
Но, возможно, самый сложный и самый интересный случай языковых неправильностей в литературе - это ситуация, когда языковая игра с просторечным словом начинает занимать самодовлеющее положение в произведении. И если героиня повести «Полунощники» высоко ставит свой талант слова («я говорю грамматически»), не сумев услышать шутливое копирование собственных речевых ошибок в репликах собеседников, то позиция Лескова - это признание художественной ценности определенных отступлений от классически правильного языка.
Этому служит и особый «филологизм» повести, которая продолжает ту линию лесковского сказа, на которой находятся «Левша» и «Леон, дворецкий сын». В «Полунощниках» можно встретить те словесные находки, которые определяли языковую оригинальность названных произведений (например, опера «Гугеноты», звучащая как «Губиноты», «назидация» как контаминация нотации и назидания). Словесное родство с «Левшой» и «Леоном» проявляется еще и в том, что ключевое для «Полунощиков» понятие -«ажидация» - уже встречалось в тех двух сказах, и это слово служит знаком возвращения в особую лесковскую сказовую стихию. Необычность этих речений неизбежно обращает читателя к тем контекстам, в которых они выступали в прошлом.
Еще явственнее филологизм «Полунощников» обнаруживается в обилии фактов языковой рефлексии как в речи автора, так и в речи персонажей. «Люблю, как вы рассказываете», «ишь... мое слово охватила... », «я говорю грамматически. Это многие находили», «...Разговори его!», «я весь язык свой отбила, чтобы Николая Ивановича уговаривать», «Это, извините, у меня такая поговорка», - эти выражения характеризуют речевые таланты рассказчицы Марьи Мартыновны.
В авторской «партии» повести комментарии лингвистического характера также занимают большое место. Автора интересует не только содержание говоримого, но и языковая форма, в
частности местные особенности речи. Так, слушая реплики молодой купчихи, автор останавливает внимание на характерности ее произношения - «с московской оттяжкой» [12, с. 129] - то есть особой длительностью безударных гласных [5, с. 27]. По поводу ключевого в повести слова «ажидация» Лесков дает специальное подстрочное примечание: «Слово «Ажидация» здесь употребляется в двух смыслах: а) как название учреждения, где «ожидают», и б) как самое действие ожидания. В одном случае оно пишется с прописной буквы, а в другом - со строчной (прим. автора.)». На фоне такого пристального внимания к материи языка особенно выпукло выглядят речевые особенности рассказчицы и других персонажей.
Кроме того, в повести много кавычек, назначение которых - в точности передать чужие речения, которые порой никак не связаны с основной фабулой, но появляются, по-видимому, исключительно потому, что Лесков, как «языколюбец» [6, с. 124], не может отказать себе в удовольствии передать яркое, меткое народное слово. Например, приводятся слова прислуги о мальчике, быстро отклеивающем марки от конвертов: «... лапочки будто у мышоночка - так и виляют!», а также слова кухарки, разговаривающей «с какою-то военною особою»: «А мне хоть бы чтошеньки» [12, с. 120].
В какой-то момент создается впечатление, что язык заслоняет собой историю толстовствующей барышни и становится самостоятельным началом повести. В подтверждение этого тезиса можно сослаться на авторитетное мнение Х. Маклина. Несмотря на то, что в его поле зрения был идеологический пласт повести (противостояние толстовства и Иоанна Кронштадского), им делается вывод о превалировании комической стороны произведения, выраженной через слово [21, с. 605].
Часто используемые в повести кавычки - показатель значимости чужого слова; они дают возможность услышать тот особый околоцерковно-коммерческий язык, на котором говорит «Ажида-ция» («.прежде всего ожидателей сначала "собьют в угол к владычице"». Здесь «в ажидации» немножко помолятся перед большим образом, а их в это время расценят и рассортируют»; «.все ожидатели идут к владычице и молятся, или, как говорят, «припадают». Затем всех разводят в их номера» [12, с. 119]). В приведенных случаях кавычки имеют дистанцирующую функцию. Но затем автор тоже начинает говорить на языке «Ажидации». Так, рассказывая о порядках этого учреждения, он уже без ссылок на здешние речевые особенности начинает их использовать: «Свечки, однако, больше зажигают „серые ожи-
дальщики", которые, собственно, составляют „толпучку" и имеют остановку в нижних номерах, а „верхняя публика" почти всегда ограничивается одними лампадами» [12, с. 122].
Таким образом, резко очерченные в начале повести границы между речевой зоной автора и речевой зоной героев начинают размываться. Авторское приятие чужого речения особенно явно проявляется в частом использовании слова «Ажида-ция», которое, видимо, для автора представляет собой то удачное «умножение смыслов» [19, с. 290] - (ожидание и ажитация (волнение)), которое ярко передает характер этого места. Другие словечки, также проникшие в авторское повествование (например, «риндательша» - простонародное произношение слова «арендаторша»), тоже знаменуют собой частичное совпадение позиции автора с молвой, характерной для здешних мест.
Потеря кавычек, означающая полное приятие ключевых слов повествования (толпучка и ажида-ция), происходит уже в самой большой, сказовой, части повести. Марья Мартыновна использует их как свои слова: «... тут действительно оказалась толпучка народу, собралась и стоит на ажида-ции... Смотреть даже ужасти, сколько людей!» [12, с. 180].
Этот постепенный переход с точки зрения автора на точку зрения героини соотносится с тем, что автор отдает ей большую часть печатного пространства повести. То обстоятельство, что рассказ Марьи Мартыновны стал достаточным для знакомства с городом-островом (выслушав его, автор наутро уезжает), говорит в пользу рассказчицы, способной дать исчерпывающие сведения, нарисовать полную картину. Автор подчеркивает свой интерес к оценкам Марьи Мартыновны:
«...мне, признаться, очень любопытно было это услышать, но рассказчица уклонилась от ответа... » [12, с. 183].
Здесь мы сталкиваемся с принципиальным различием сказовой организации «Полунощни-ков» и «Левши»: «Левша» воплощает в себе «мнение народное» (вспомним, что Лесков исключил тот фрагмент первоначальной редакции, где речь шла о старом оружейнике, поведавшем историю Левши). Как писала Б. С. Дыханова, «народный рассказчик в "Левше" не является сущностной фигурой, воплощая глас молвы и представляя коллективное народное самосознание» [7, с. 135]. В повести «Полунощники», напротив, рассказчик имеет резко индивидуальные черты - как биографические, так и речевые. Защищая язык своей повести от упреков критики, усматривавшей здесь «замысловатые тарабарские извращения русского языка» [4, с. 130], Лесков акцентировал социальное в речи своей героини: «Меня упрекают за этот «манерный» язык, особенно в «Полунощниках» <...> Что же удивительного, что на нем разговаривает у меня какая-то мещанка в «Полунощниках»? У нее, по крайней мере, язык веселей, смешней» [12, с. 607].
Но в рассказах Марьи Мартыновны есть не только социально-типическое, но и индивидуальное. Городское просторечие, мещанизмы [10, с. 512] сочетаются в ее речи с лингвистической креативностью. Как показывает сравнение первоначального, напечатанного в «Вестнике Европы», и окончательного вариантов повести, авторская правка шла в сторону усиления яркой, образной разговорности историй Марьи Мартыновны и в то же время - увеличения словесных искажений. Например:
Первоначальная редакция. «Вестник Европы» (1891, Т. 6) Окончательный текст (правка 1893 г.)
Премудрость ее всякому нельзя понимать - с. 121 (О книге «Евангелие») Евангелие - это книга церковная, и премудрость ее запечатана: ее всякому нельзя понимать» [12, с. 149]
Он себе ничего не берет - с. 123 Совершенно ничего не берет, даже ни малости [12, с. 152]
.. .как аргенты на церемониях - с. 538 Как пальтошники на панелях [12, с. 169]
Атлетического сложения - с. 538 Аплетического сложения [12, с. 169]
С нею ведь какое несчастье сделалось - с. 539 С нею ведь какое невообразимое несчастье сделалось [12, с. 170]
Все толпучкою один другого задавать хотят - с. 545 Все как дикий табун толпучкою один другого задавить хотят [12, с. 177]
Две пушки всем вослед волокут - с. 547 ... Две пушки всем вослед волокут, точно всей публике хотят расстрел сделать [12, с. 130]
У жердиньерки - с. 561 У жардинверки [12, с. 198]
.а своих она привела гораздо в худшие последствия -с. 568 ..а она своих семьян привела гораздо в худшие последствия [12, с. 207]
Отмеченные выше языковые таланты Марьи Мартыновны проявляют себя в сознательном, творческом отношении к слову. Кроме случаев неосознанной народной этимологии (например, «мимоноска» - миноноска), в ее речи встречается намеренное переиначивание слов (Крутильда вместо Клотильда, «потому что она все, бывало, не прямо, а крутит» - [12, с. 138]). Поэтому не всегда можно разграничить, где у нее намеренная языковая игра, а где словесные искажения малообразованной мещанки. И в этой речевой области теряется грань между автором и его героиней. С одной стороны, для Лескова было свойственно входить в образ рассказчика, увлекаясь характерным складом его речи. С другой, - Лесков таким образом пробует возможности русского языка, открывая скрытые в нем силы. Это частичное слияние Лескова-языкотворца и его героев-языкотворцев описывает принципиальная в своей мнимой неточности формула В. Е. Федорищева: «лесковские народно-этимологические находки» [18, с. 96-104], когда Лесков и народная этимология выступают соавторами, и творческий вклад каждой из участвующих сторон подсчитать невозможно.
Помимо остроумных словесных контамина-ций, сказ в повести «Полунощники» выделяется особой ритмической организацией речи. Интонациям неспешной беседы подчинены тропы и фигуры в речи Марьи Мартыновны. Это проявляется, в частности, в стилистически мотивированной тавтологии («...никакими следами тебя уследить нельзя... » [12, с. 149]), в собственных прибаутках Марьи Мартыновны («.он сам у своей полной дамы закутился, и попал ему такой номер, что он помер» - [12, с. 135]; «И на душе у меня такая победная радость, что никому я не кланялась и ничего не дала ни певцу, ни севцу, ни риндатель-ше... » [12, с. 172]; «Кто же его решил? - Кошка, да я немножко» [12, с. 203]; «Сейчас и жениха какого-то нашли мне-этакого хвата, в три обхвата» [12, с. 133]; «противна.Как нищему гривна?» [12, с. 214]). Синтаксис также работает на ритм уютной беседы: «Так и остается и так и живет теперь вековушею» [12, с. 213]; «И заговорила, заговорила, и так его пристрастила и умаяла, что он, как рыба на удочке, рот раскрыл и отвечать не умеет» [12, с. 208].
Несмотря на ограниченность языка рассказчицы городским просторечием (что, по сравнению с «Левшой» и «Запечатленным ангелом», лишает его многих речевых красок), языковая игра в нем богаче, поскольку палитра эмоций шире, чем в названных сказах. Она проявляет себя в диапазоне от добродушной шутки до негодования, от едкой насмешки до умиления.
Свобода, легкость, образность, красочность речи, способность воссоздать в слове событие и человека сочетаются у Марьи Мартыновны с интерпретацией людей и событий в приземленном, порой даже вульгарном духе: «...и напало на меня беспокойство, что непременно как сунутся к бо-готворной иконе, так у меня вытащат деньги» [12, с. 170] - так она описывает свои переживания в храме среди богомольцев. Еще более это относится к трактовке поведения толстовцев, отказавшихся от «благородных удовольствий» ради своих религиозно-этических принципов [9, с. 226].
Такой простонародный язык, лишенный возвышенной духовности (в отличие от небытового языка, например, «Запечатленного ангела»), также очень интересовал Лескова. С него и начинается лесковский сказ - это яркие, красочные истории бойкой мещанки в «Воительнице», которая, как и Марья Мартыновна, далека от праведнического народного миросозерцания. Однако в этой все-снижающей речи есть у Лескова своя поэзия, свой резкий юмор. Недаром ценитель речевых талантов Марьи Мартыновны шутливо сравнивает ее рассказы-сплетни с высоким искусством: «играй мне на чей-нибудь счет увертюру» [12, с. 132], - а сам автор называет Марью Мартыновну Шехерезадой («Шехерезадаумолкла» [12, с. 217]).
Притягательность этой неправильной речи в рамках повести проявляется, в частности, в желании войти в речевую стихию Марьи Мартыновны как в своеобразную языковую игру. Совершенно замученный «ожидателями» знаменитый священник тем не менее шутливо копирует потешные словечки Марьи Мартыновны, сознательно нарушая языковые нормы. Лесков подчеркивает это даже графически:
«Помилуйте, - говорю, - это немыслимо». -«С вами, - отвечает, - все мыслимо» [12, с. 184]; «.говорю, что у настоящих Степеневых сына выдающегося нет...» - «А невыдающийся что же такое делает?» [12, с. 185]. Клавдинька, напротив, дистанцируется от языковых погрешностей Марьи Мартыновны.
Словесные повторы собеседника, звучащие эхом, свидетельствуют о том, что этот забавный язык вызывает улыбку и воспринимается как своеобразное развлечение.
Особенно выигрывают рассказы Марьи Мартыновны в сравнении с безликой, лишенной какой-либо оригинальности, речью других героев. Абсолютно правильная речь Клавдиньки носит книжно-выспренный и в то же время архаичный отпечаток: «Мамочка! что есть счастие? Я с вами живу и счастлива, но в свете есть очень много несчастных» [12, с. 148]. А использование Клавдинькой бытовавшей среди толстовцев лек-
сики ставит героиню в комическое положение, поскольку реакцией непосвященных становится исключительно недоумение («...я не люблю видеть перед собою трупы». Он и удивился. «Какие, - спрашивает, - трупы?» Она отвечает: «Трупы птиц и животных» [12, с. 191].
Такая подлинно лесковская стихия, как слово, открывает слабые стороны новых праведников, толстовцев. Риторическая приподнятость их речей в «Полунощниках» сменится через два года, в повести «Зимний день», пусторечием и оторванностью от жизни. Сам язык в «Полунощниках» «сопротивляется» новым праведникам.
Подводя итоги, назовем главное, что дал анализ повести в избранном ракурсе.
Выделение факта языковой рефлексии в повести «Полунощники» углубляет понимание неоднородности, многогранности лесковского сказа и - шире - сказа как типа повествования.
«Полунощники» - особое произведение среди лесковских сказов, так как главное, что составляет специфику сказа - слово рассказчика, становится предметом лингвистического осмысления в рамках самого произведения. Обилие комментариев и оценок речевой манеры рассказчика ведет к усложнению сказовой повествовательной техники.
Языковая рефлексия в «Полунощниках» имеет ступенчатый характер, проявляясь на следующих уровнях:
— языковая рефлексия автора (комментарии лингвистического характера);
— языковая рефлексия персонажей (шутки над речью, оценка речевой манеры, повторы слов, дистанцирование от речевых ошибок);
— языковая рефлексия рассказчика, знающего цену своим речевым талантам.
В повести важна оппозиция неправильной и правильной речи. Далекое от литературной нормы сказовое слово неоднократно оказывается в зеркале правильности. Языковая структура повести «Полунощники», построенной на контрасте просторечных и литературных речевых стихий, является подлинно новым словом в развитии лесков-ского сказа.
Такая сложная лингвостилевая система повести позволяет художественно воссоздать множественность мнений в отношении главной идейной оппозиции произведения, за которой стоят фигуры Льва Толстого и Иоанна Кронштадского. Сказовая форма повествования позволяет автору выйти за герметические рамки интеллигентской речи, услышать говор «толпучки», передать разноголосицу молвы. Языковая рефлексия же дает возможность, во-первых, умножить количество точек зрения в произведении, в том числе является средством дистанцирования литературно говорящих
персонажей от суждений Марьи Мартыновны. Во-вторых, языковая рефлексия акцентирует языковую игру в повести: неправильная, не стесненная рамками нормы речь оказывается благодатной почвой не только для явлений народной этимологии, но и для окказионализмов и других проявлений лингвокреативности. И рассказчику, обладающему талантом отдаться стихии слова, удается, невольно и шутя, высказать нечто весьма важное о современном моменте, поскольку языковая стихия неизмеримо шире сознания отдельных людей. Поэтому своеобразие «Полунощников» среди других лесковских сказов определяется, в частности, и тем, что здесь поставлен вопрос языкового таланта рассказчика.
Библиографический список
1. Антошин, Н. С. Народный юмор и народная этимология в произведениях Н. С. Лескова [Текст] // Науч. зап. Ужгород. гос. ун-та. Ист.-фил. серия. -1952. - Т. 4. - С. 25-36.
2. Виноградов, В. В. Язык и стиль русских писателей [Текст] / В. В. Виноградов. - М. : Наука, 2003.
3. Винокур, Т. Г. Закономерности стилистического использования языковых единиц [Текст] / Т. Г. Винокур. - М. : Наука, 1980.
4. Волынский, А. Н. С. Лесков [Текст] // Н. С. Лесков: классик в неклассическом освещении. -СПб. : Владимир Даль, 2011.
5. Высотский, С. С. О московском народном говоре [Текст] // Городское просторечие: Проблемы изучения. - М. : Наука, 1984.
6. Дурылин, С. Н. Николай Семенович Лесков. Опыт характеристики и религиозного творчества [Текст] / С. Н. Дурылин; публ. подгот. А. А. Аникин, А. В. Лукьянов, А. Б. Галкин. - М. : Журнал русской культуры, 2011. - № 2. - С. 114-137.
7. Дыханова, Б. С. В зеркалах устного слова (Народное самосознание и его стилевое воплощение в поэтике Н. С. Лескова) [Текст] / Б. С. Дыханова. - Воронеж : Изд-во Воронежского педуниверситета, 1995.
8. Дыханова, Б. С. «Пейзаж и жанр» лесковских «Полунощников»: живопись с натуры или герменевтика образов? [Текст] // Русская литература. - 2004. -№ 3. - С. 16-28.
9. Ильинская, Т. Б. Русское «разноверие» в творчестве Н. С. Лескова [Текст] / Т. Б. Ильинская. - СПб. : Изд-во Невского института языка и культуры, 2010.
10. Капанадзе, Л. А. Современное городское просторечие и литературный язык [Текст] // Городское просторечие: Проблемы изучения. - М. : Наука, 1984. - С. 5-12.
11. Лесков, Н. С. Собр соч. В 11 т. : Т. 7 [Текст] / Н. С. Лесков. - М. : Гослитиздат, 1958.
12. Лесков, Н. С. Собр соч. В 11 т. : Т. 9 [Текст] / Н. С. Лесков. - М. : Гослитиздат, 1958.
13. Лесков, Н. С. Записная книжка [Текст] / Н. С. Лесков. - РГАЛИ. Ф. 275, оп.1, ед.хр. 112.
14. Реформатский, А. А. Введение в языковедение [Текст] / А. А. Реформатский. - М. : Аспект Пресс, 1996.
15. Самойлова, Е. П. Изобразительный потенциал «искаженных слов»: «Левша» Лескова - «Блоха» Замятина - Кустодиева [Текст] // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. - 2015. - № 178. - С. 44-48.
16. Санников, В. З. Русский язык в зеркале языковой игры [Текст] / В. З. Санников. - М. : Языки славянской культуры, 2002.
17. Фаресов, А. И. Против течений: Н. С. Лесков. Его жизнь, сочинения, полемика и воспоминания о нем [Текст] / А. И. Фаресов. - СПб., 1904. - С. 273-274.
18. Федорищев, В. Е. О художественных функциях народной этимологии в русской литературе [Текст] // Вопросы русской литературы. - 1989. -Вып. 2. - С. 96-104.
19. Чичерин, А. В. Из истории эпитета [Текст] // В мире Лескова. - М. : Советский писатель, 1983.
20. Шкловский, В. Б. Техника писательского ремесла [Текст] / В. Б. Шклоский. - М.-Л. : Мол. Гвардия, 1927.
21. McLean H. Nikolai Leskov. The Man and His Art / London Harvard University Press, 2002.
Reference List
1. Antoshin, N. S. Narodnyj jumor i narodnaja jetim-ologija v proizvedenijah N. S. Leskova = National humour and national etymology in works by N. S. Leskov [Tekst] // Nauch. zap. Uzhgorod. gos. un-ta. Ist.-fil. serija. - 1952. - T. 4. - S. 25-36.
2. Vinogradov, V. V. Jazyk i stil' russkih pisatelej = Language and style of the Russian writers [Tekst] / V. V Vinogradov. - M. : Nauka, 2003.
3. Vinokur, T. G. Zakonomernosti stilisticheskogo ispol'zovanija jazykovyh edinic = Regularities of stylistic use of language units [Tekst] / T. G. Vinokur. - M. : Nau-ka, 1980.
4. Volynskij, A. N. S. Leskov = N. S. Leskov [Tekst] // N. S. Leskov: klassik v neklassicheskom osves-hhenii = N. S. Leskov: the classic in nonclassical lighting. - SPb. : Vladimir Dal', 2011.
5. Vysotskij, S. S. O moskovskom narodnom govore = About the Moscow folk dialect [Tekst] // Gorodskoe pro-storechie: Problemy izuchenija = City popular speech: Studying problems - M. : Nauka, 1984.
6. Durylin, S. N. Nikolaj Semjonovich Leskov. Opyt harakteristiki i religioznogo tvorchestva = Nikolai Semi-onovich Leskov. Experience of the characteristic and religious creativity [Tekst] / S. N. Durylin; publ. podgot. A. A. Anikin, A. V Luk'janov, A. B. Galkin. - M. : Zhur-nal russkoj kul'tury, 2011. - № 2. - S. 114-137.
7. Dyhanova, B. S. V zerkalah ustnogo slova (Narod-noe samosoznanie i ego stilevoe voploshhenie v pojetike N. S. Leskova) = In mirrors of the oral word (National consciousness and its style embodiment in N. S. Leskov's poetics) [Tekst] / B. S. Dyhanova. - Voronezh : Izd-vo Voronezhskogo peduniversiteta, 1995.
8. Dyhanova, B. S. «Pejzazh i zhanr» leskovskih «Polunoshhnikov»: zhivopis' s natury ili germenevtika obrazov? = «Landscape and genre» of Leskov «Nightrun-ners»: painting from nature or hermeneutics of images? [Tekst] // Russkaja literatura = Russian literature -2004. - № 3. - S. 16-28.
9. Il'inskaja, T. B. Russkoe «raznoverie» v tvorchestve N. S. Leskova = Russian «presence of different religions» in N. S. Leskov's creativity [Tekst] / T. B. Il'inskaja. -SPb. : Izd-vo Nevskogo instituta jazyka i kul'tury, 2010.
10. Kapanadze, L. A. Sovremennoe gorodskoe pro-storechie i literaturnyj jazyk = Modern city popular speech and literary language [Tekst] // Gorodskoe pro-storechie: Problemy izuchenija = City popular speech: Studying problems. - M. : Nauka, 1984. - S. 5-12.
11. Leskov, N. S. Sobr soch. V 11 t. : T. 7 = Collection works in 11 volumes : V. 7 [Tekst] / N. S. Leskov. -M. : Goslitizdat, 1958.
12. Leskov, N. S. Sobr soch. V 11 t. : T. 9 = Collection works in 11 volumes : V. 9 [Tekst] / N. S. Leskov. -M. : Goslitizdat, 1958.
13. Leskov, N. S. Zapisnaja knizhka = Notebook [Tekst] / N. S. Leskov. - RGALI. F. 275, op.I, ed.hr.112.
14. Reformatskij, A. A. Vvedenie v jazykovedenie = Introduction to linguistics [Tekst] / A. A. Reformatskij. -M. : Aspekt Press, 1996.
15. Samojlova, E. P. Izobrazitel'nyj potencial «is-kazhennyh slov»: «Levsha» Leskova - «Bloha» Zamjati-na - Kustodieva = Graphic potential of «the distorted words»: «Lefthander» by Leskov -«Flea» by Zamyatin -Kustodiev [Tekst] // Izvestija Rossijskogo gosudarstven-nogo pedagogicheskogo universiteta im. A. I. Gercena = News of A. I. Herzen Russian state pedagogical university. - 2015. - № 178. - S. 44-48.
16. Sannikov, V. Z. Russkij jazyk v zerkale jazykovoj igry = Russian in a mirror of a language game [Tekst] / V. Z. Sannikov. - M. : Jazyki slavjanskoj kul'tury, 2002.
17. Faresov, A. I. Protiv techenij: N. S. Leskov. Ego zhizn', sochinenija, polemika i vospominanija o njom = Against currents: N. S. Leskov. His life, compositions, polemic and memories about him [Tekst] / A. I. Faresov. -SPb., 1904. - S. 273-274.
18. Fedorishhev, V E. O hudozhestvennyh funkcijah narodnoj jetimologii v russkoj literature = About art functions of national etymology in the Russian literature [Tekst] // Voprosy russkoj literatury = Questions of the Russian literature. - 1989. - Vyp. 2. - S. 96-104.
19. Chicherin, A. V Iz istorii jepiteta = From history of the epithet [Tekst] // V mire Leskova = In Leskov's world. - M. : Sovetskij pisatel', 1983.
20. Shklovskij, V. B. Tehnika pisatel'skogo remesla = Technique of literary skill [Tekst] / V. B. Shkloskij. - M.-L. : Mol. Gvardija, 1927.
21. McLean H. Nikolai Leskov. The Man and His Art / London Harvard University Press, 2002.
Дата поступления статьи в редакцию: 18.06.2018 Дата принятия статьи к печати: 28.06.2018
